@темы: организационное
Название: Последний менестрельЭтот день на исходе лета не был славен ни одним из событий, описания которых заносят в свои книги летописцы, сохраняя для потомков героические и скорбные страницы жизни. Стук сотен копыт, звон мечей и доспехов, крики воинов, глухие удары ветра в ткань знамен и прочие приметные черты великого сражения обошли стороной ту пыльную дорогу, где лишь тряслась по ухабам груженная капустой и запряженная парой мулов телега, да шагал человек с мешком из оленьей кожи за спиной. Несмотря на незначительность этой картины для истории, для крестьянина, сидевшего на козлах, момент был чрезвычайно важным. Грозным видом и суровым лицом возница не уступал самым именитым полководцам, а решение, над которым он уже добрые четверть часа трудился во всю мощь своей облысевшей головы, было сравнимо по значимости со сдачей осажденного замка. Роль цитадели исполняла телега, а неприятелем, осмелившимся посягнуть на нее, был одинокий путник в стоптанных до дыр башмаках и вооруженный лишь простым кинжалом. Этим путником был я.
— Некуда мне тебя взять, сам видишь... — продолжал бормотать крестьянин, одаренный удивительной способностью бесконечно повторять на разные лады одно и то же. — Товара много, ярмарка неделю идет... Мог бы больше нагрузить — нагрузил бы, вот только мулы-то мои уже староваты, не вытянут больше... А до города всего и осталось хорны три, к вечеру там будешь...
Я отправился в путь на рассвете и к тому времени проделал уже по меньшей мере четыре хорны, глотая пыль и щуря глаза от нещадно палившего солнца. Ноги мои так гудели от усталости, что я не жалел красноречия на уговоры.
— Раз город так близко, то и дороги немного, дружище. Твои мулы скоро получат доброго зерна, а ты высадишь меня у ворот и забудешь.
Повернув голову, он еще раз недоверчиво оглядел мой скромный наряд. Одежда, когда-то пошитая из хорошего сукна, местами истерлась почти до дыр, штаны на лодыжках светились прорехами — память о встрече с бродячими собаками, — на полинявшей куртке недоставало крючков. По лицу крестьянина было видно, что странствующих менестрелей он представлял себе в несколько ином облике.
— Неужто у тебя ни монетки нет?
Умолчав о спрятанном под пяткой единственном серебряном талле, я потряс висевшим на поясе пустым кошелем.
— Увы. Будь я при деньгах, я не поскупился бы достойно вознаградить тебя за помощь.
— А в мешке что?
— Лютня.
— Лютня... — с сомнением повторил крестьянин. Кожаный мешок стоил всей моей одежды, и подобное расточительство, должно быть, выглядело подозрительно. — Жонглер, значит.
— Менестрель.
— Все одно, — махнул рукой крестьянин и вдруг натянул поводья: — Что с тобой поделать, садись уж. Вижу, что не отвяжешься.
— Благодарю.
Сдвинув сколько кочанов капусты, я быстро устроил среди них свой мешок, а затем и сам забрался на телегу. Если бы урожай был не столь обильным, сидеть на нем было бы удобней, но это все равно было лучше, чем продолжать путь пешком.
Склонив набок голову, крестьянин пристально наблюдал за моей возней, как будто на случай, если придется требовать платы за примятую капусту. Наконец, убедившись, что его товар не пострадал, он удовлетворенно кивнул и тронул поводья.
— Видать, скверно ты поешь, коли тебе ничего не платят, — немного помолчав, заметил крестьянин.
Я рассмеялся.
— А ты послушай сам, тогда и скажешь.
Накануне, развлекая публику в придорожном трактире, ценившую громкость превыше мелодии, я едва не сорвал голос, и потому выбрал для своего единственного слушателя простенькую канцону, не требующую искусного исполнения:
— Вот уж правда быстро! Я вот со своей тоже... Только примешься за дело, как уже и в поле пора... Ну что за жизнь? Но, видно, и богатым тут счастья нет, а раз так, то и горевать не о чем! — Он снова ухмыльнулся и добавил: — А поешь ты складно, порадовал. Я уж и не помню, когда так смеялся.
— Пойдет в счет платы за дорогу?
Крестьянин быстро закивал.
— Что бы нет, пойдет. — В его голосе вдруг зазвучало дружелюбие, которого я и не мог заподозрить. — По доброй песне и цена, а не бывало еще такого, чтоб я с ценой прогадал, уж сколько лет дела веду... Звать-то тебя как, менестрель?
— Виаль. Виаль Савар.
Не желая еще ниже ронять себя в его глазах, я не прибавил к имени титула «благородный», положенного отпрыску баронского рода. К счастью, поблизости не было никого, кто мог бы уличить меня во лжи.
Ворота родного замка закрылись за мной четыре месяца назад. Я был младшим из трех сыновей барона Савари, принадлежащего к славному и древнему, но безнадежно обедневшему роду. Времена процветания замка Савари остались так далеко в прошлом, что сейчас уже никто не мог вспомнить, были ли они когда-нибудь на самом деле, или почерневший от времени и непогоды дом был так же вечен, как и земля, что его держала. Все владения отца, расположенные неподалеку от Шато-Роже, ныне составляла хорна скверно возделанной земли, да дюжина крестьян, до изнеможения трудившихся в поле и на скотном дворе. Все их усилия, однако, не способны были сделать почву плодородной, а скотину тучной: и хозяева, и слуги едва сводили концы с концами, питаясь вдоволь лишь с весны до осени. С осени до весны жители замка довольствовались жидкой похлебкой, сухим хлебом из серой муки и изредка, когда тому находился достойный повод, вяленым мясом. Винный погреб опустел еще до моего рождения, а единственный колодец берегли, как фамильное сокровище.
Моя мать умерла десять лет назад, старшие братья Роже и Дени давно покинули отчий дом в поисках воинской славы. Оба изрядно владели мечом, и ребенком я нередко, затаив от восторга дыхание, наблюдал за их турнирами во дворе замка. Учителя у них не было, и братья упражнялись друг с другом, надеясь когда-нибудь попасть на настоящее ристалище и сразиться с благородными рыцарями из соседних графств или даже с самим Якобом Зигеном. Слава об этом непобедимом бойце гремела по всей Эпинэ, однако моим братьям пришлось бы кидать жребий, чтобы решить, кто из них наденет единственную проржавевшую кольчугу, спрячет голову под помятым шлемом и возьмет в руки копье, служившее еще моему деду.
Я не мог претендовать на участие в дележе. Хотя сражаться я умел, я слишком заметно уступал братьям в физической силе и росте, чтобы мечтать о стезе воина. Внешностью я пошел в мать, унаследовав не только светлые волосы и глаза, но и отстраненное мечтательное выражение, подолгу не сходившее с лица. Юной девице оно послужило бы прелестной чертой, указывающей на кроткий нрав и застенчивость, молодому же человеку подходило в той же мере, что мулу — боевые доспехи. Быть может, улыбнись мне судьба, со временем я и смог бы попасть в оруженосцы к какому-нибудь не слишком взыскательному рыцарю, однако подобная участь почему-то не вызывала в моем сердце горячего отклика.
Впрочем, долго размышлять о судьбе, припасшей свои улыбки для более достойных подопечных, мне не пришлось. Как младшему из братьев мне была уготована традиционная участь служителя церкви, и потому, едва мне исполнилось шестнадцать, отец определил меня послушником в ближайший монашеский орден. По его мнению, добрая трапеза стоила серого одеяния, а изучение книг и простой труд служили дворянину не менее благочестивым и достойным уделом, чем гибель на поле боя. Любовь и глубокое уважение, которое я питал к отцу, не позволили мне ослушаться.
В монастыре я прожил три года. Оставаясь мирским человеком, я мог уходить и возвращаться по своему желанию, однако почти не пользовался этой свободой, чтобы не обременять отца лишним ртом. Да и сама жизнь в ордене с ее навеки установленным порядком и ритмом оказалась не так уж мучительна. Постепенно я привык и подчиняться гулким ударам большого колокола, созывающего на молитву и трапезу, и слушать неспешные, словно льющаяся смола, речи братьев. Время, которое должно было остановиться здесь много кругов назад, на самом деле неслось вскачь с прытью чистокровного жеребца, а закат сменял рассвет раньше, чем я успевал заметить. Когда приор и братья поздравили меня с восемнадцатым днем рождения, я готов был поклясться, что провел здесь не больше месяца.
Поручения монахов тоже не отличались особым разнообразием. Иногда я работал в монастырском саду, но чаще проводил время в скриптории, помогая монахам переписывать книги и документы. Достаточно владея грамотой и пером, поначалу я с детским нетерпением и жадностью брался за любую работу. Среди записей и свитков мне встречались и новые, и совсем древние, едва не рассыпающиеся в руках, но, к моему разочарованию, не было только тех, что вызвали бы хоть малейший интерес. Я надеялся познать истину, а видел лишь ровные ряды букв, лишенные, как мне казалось, всякого смысла; я искал высших откровений, но они упорно прятались от меня в тяжелых, бесконечных, будто свитых в клубок, фразах. Ругая себя за легкомыслие, я тем не менее трудился со всем прилежанием, на которое был способен, и уходил лишь тогда, когда догоревший фитиль тонул в лужице растопленного воска. Я оставил мысль со временем превратиться в хорошего проповедника, но все еще надеялся стать добрым монахом.
Приор ценил мои старания и был добр ко мне, и все же каждый новый день, проведенный в священных стенах, все больше убеждал меня в бессмысленности такого существования. Я был молод и силен, но руки мои знали лишь пятна от чернил и мозоли от мотыги; я прочел больше книг, чем многие мои ровесники, но знал лишь то, что видел изо дня в день: каменные стены монастыря, грядки с морковью и узкую келью. Я знал, что смогу так жить, но с не меньшей ясностью понимал: я этого не хочу.
Все решил случай. Как-то весной я решил наконец покинуть свою тихую обитель и навестить отца. Добравшись до родного дома, я обнаружил, что явился в самый разгар праздника: оказалось, что к отцу приехал его старый друг, граф Феско. Судя по всему, торжество шло уже давно, и мое появление было встречено восторгами столь неожиданными, сколь и бурными, что немедленно вогнало меня в краску. За необычайно обильным для нашего дома пиршественным столом быстро освободили место, и меня усадили между отцом и гостем. Наскоро утолив голод сыром и хлебом, я приготовился отвечать на вопросы, однако их не последовало. Монастырские истории ничуть не интересовали собравшихся: все взгляды были устремлены в центр зала.
Там на низкой скамье сидел незнакомый мне человек в нарядном костюме. Он был, очевидно, немногим старше меня, худощавый, с веселыми темными глазами на узком загорелом лице. На коленях он держал музыкальный инструмент, какого я прежде не видел, и одной рукой зажимал на нем струны, а другой ловко перебирал их, извлекая негромкую нежную мелодию.
Это был менестрель. Продолжив прерванное моим приездом представление, он весь вечер развлекал нас чудесными песнями и стихами, которые декламировал с необыкновенным выражением и чувством. Он знал их бесчисленное множество и с удивительной легкостью вызывал из памяти, ни разу не позабыв слов и не сбившись с ритма. Я слушал, как его чистый глубокий голос звенит в воздухе, будто ветер бьется в окна, и думал, что никогда не слышал ничего прекраснее.
Тем же вечером, сгорая от любопытства, я разыскал его. Менестрель отдыхал после выступления в компании жаркого и вина и в немалой степени благодаря последнему оказался расположен к беседе. Вскоре я уже знал, что звали его Пейроль, что ему двадцать пять лет от роду, и что год назад, случайно услышав его пение, Феско взял его на службу, осыпав милостями, о каких я мог только мечтать. Графский менестрель имел в достатке одежду и еду, ездил на собственной лошади не самой дурной породы и получал плату серебром. Обязанностью его было развлекать своего господина и его гостей, куда бы они ни направились, остальное же время он был предоставлен сам себе. Пейроль тратил досуг на сочинение и разучивание новых песен (он называл их канцонами), однако по мелькнувшей на его губах хитрой усмешке я понял, что он легко находил время и для иных утех.
Следующие несколько дней я преследовал его повсюду, стараясь использовать каждое свободное мгновение. Я записывал с его слов канцоны, что мне понравились, расспрашивал о городах и дорогах, запоминал манеры, непринужденность которых так очаровала меня. Пейроль оказался не только доброжелателен, но и удивительно терпелив: быстро разгадав цель моих вопросов, он охотно поделился своим опытом странствий и дал мне множество ценных советов. Пейроль был немного склонен прихвастнуть и, обретя в моем лице непросвещенного и благодарного слушателя, не жалел слов. Наши уроки явно доставляли ему не меньшее удовольствие, чем мне.
Напоследок он сделал мне королевский подарок: свою лютню. Я попытался отказаться, не смея принять столь дорогую вещь и в то же время страстно желая владеть ею. Пейроль немедленно заверил меня, что у него есть другая, а за эту, уже довольно старую и плохо державшую строй, он все равно не выручил бы много. То мгновение, когда я впервые взял инструмент в свои руки и ощутил под пальцами теплое гладкое дерево, ответившее мне едва слышным гулким звуком, я счел знамением свыше. Последние три года, быть может, и не принесли мне откровений, зато хорошо научили их различать.
В монастырь я не вернулся. Наутро после отъезда графа Феско я сообщил отцу, что решил стать менестрелем и отправляюсь искать себе покровителя. Он выслушал меня молча, но полный печали взгляд и долгий вздох сказали мне больше, чем слова. Столь заманчивые для меня праздность и легкий хлеб для отца были равносильны унизительному бесчестью, пятнающему имя славного рода. В дорогу меня провожал только старый Гийом, такой же дряхлый, как и дом, в котором он был обречен окончить свои жалкие дни. В отличие от слуги, я мог выбирать.
Хотя я всегда любил музыку и нередко что-то напевал во время работы, петь для других мне раньше не доводилось. Поэтому канцоны я разучивал по дороге, бесконечно повторяя слова и отмеряя шагами ритм. За время своих недолгих странствий я выучил все песни Пейроля и даже начал сочинять свои, стараясь соблюдать размер и цветистый стиль прославлений прекрасных дам и храбрых рыцарей. С лютней я упражнялся по вечерам, когда удавалось найти ночлег в таверне или хотя бы не под открытым небом да раздобыть огарок свечи. К нескольким аккордам, что я успел запомнить дома, постепенно прибавлялись все новые и новые, возможно, не слишком правильные, зато позволяющие выводить любую мелодию.
За три месяца я обошел почти всю провинцию. Едва ли нашелся бы замок, в котором я не побывал, и постоялый двор, на котором не ночевал, однако нигде мне не предложили постоянной службы. Иные господа узнавали во мне сына барона Савари и вместо музыки принимались расспрашивать о здоровье батюшки, другие не обнаруживали никакого интереса ни к семье, ни к песням, третьи и вовсе считали за попрошайку и указывали на дверь. Задумай я составить перечень всех дворян к востоку от Кайна, что мне отказали, то сбился бы со счета. Быть может, виной тому было далекое от совершенства мастерство, но скорее, все дело было в моей робости и неопытности, часто мешавшим разговору. Прежде мне никогда не приходилось прямо предлагать свои услуги, и мои собеседники наверняка это чувствовали.
По-настоящему удача улыбнулась мне лишь раз — в поместье Шапри. Его хозяин, высокий смешливый человек лет тридцати с неожиданно серьезным цепким взглядом, мне сразу понравился. Хотя внешности его недоставало той неуловимой утонченности, что отличала обычно людей благородных, Готье Шапри оказался человеком образованным и приветливым. Он принял меня весьма благосклонно, выслушал все канцоны и щедро вознаградил, однако после этого сообщил, что в скором времени надолго уезжает в сопровождении своих воинов. К моей нескрываемой досаде, менестрель не был ему нужен ни в поместье, ни в походе.
И вот теперь я трясся на телеге с капустой. Выложенные стройной пирамидой кочаны поскрипывали упругими боками, а я придерживал локтем мешок с лютней и пытался разглядеть за мощной спиной своего благодетеля приближающиеся стены Кабитэлы.
Глава 2.
Большой город одновременно и пугал, и притягивал меня, словно книга на чужеземном языке. Как только закрылись высокие ворота, впускавшие прибывающих путников, как я тут же утонул в похожем на лабиринт Нижнем городе. Вымощенные камнями извилистые улицы разбегались в стороны под немыслимыми углами, пересекались, сталкивались и вновь, подобно спутанным корням вокруг гигантского дерева, тянулись вперед, к подножию Цитадели. Вход туда, как мне говорили, был дозволен лишь высшей знати, допущенной к дворцу короля Эрнани, и потому сын ординара мог лишь издали любоваться устремляющимися ввысь неприступными стенами и шпилями часовен. Крепость окружал поросший травой глубокий ров, у подвесного моста над ним вышагивали необыкновенно важные стражники с гербами Раканов на выпуклых, точно ореховая скорлупа, доспехах. Талигойская столица вызывала восторг и трепет; остаться здесь было бы счастьем, но пока я не смел и мечтать об этом.
Ярмарка, о которой прежде упомянул крестьянин, не особенно привлекала меня. Мои канцоны мало подходили для выступлений на площади: возвышенные обращения к прекрасной даме если и были понятны торговцам и мещанам, то не трогали их зачерствевших сердец. Здесь требовались песни попроще, подобные тем, что я пел для крестьянина, а таких я знал мало. К тому же платили на улице тоже немного, и чтобы заработать хоть на ужин, приходилось петь несколько часов подряд, не зная отдыха. Это была тяжелая, часто неблагодарная работа, однако приближалась осень, и отправляться дальше без теплой одежды и денег было рискованно.
Я немного побродил по рынку, выбирая себе место. Соблазнительные запахи с прилавков со снедью были слишком мучительны для моего пустого желудка, так что я расположился от них подальше, в тени обоза, где торговали изделиями из кожи. Неподалеку валялся пустой винный бочонок, и, недолго думая, я уселся на него и раскрыл свой мешок.
— Эй, — послышался рядом чей-то голос, — ты чего это тут?
Не вполне понимая, как отвечать на столь точный вопрос, я обернулся.
Высунув из обоза рыжую голову, молодая торговка с живым интересом наблюдала за моими приготовлениями. Увидев лютню, она нахмурилась.
— Играть, что ли, собрался?
— Петь.
— Смотри, если распугаешь мне покупателей, отхожу тебя плеткой, месяц сесть не сможешь! — С этими словами она погрозила мне кулаком и, будто в доказательство, подняла с прилавка толстую плеть из черной кожи. Судя по уверенной хватке, она уже не раз использовала свой товар по назначению.
— Значит, придется петь стоя, — примирительно пробормотал я, — я умею.
Среди канцон Пейроля была одна, которую я исполнял чаще других. Она не казалась мне особенно удачной, однако нехитрая история, положенная на веселую музыку, обычно нравилась и беднякам, и людям благородным. Для разношерстной публики, собравшейся на ярмарке, эта песенка годилась лучше всего. С нее-то я и начал.
Если бы Пейроль меня слышал, то наверняка испытал бы гордость за своего случайного ученика. Отчасти от страха быть побитым, отчасти из желания провести на ярмарке как можно меньше времени, пел я очень старательно. За первой песней последовали другие, большей частью такие же незатейливые. Осмелев, я рискнул спеть несколько собственных канцон и даже заслужил одобрительные хлопки. Постепенно вокруг начала собираться толпа, и вскоре мои труды были вознаграждены дружным смехом и несколькими брошенными в пустой мешок монетами. Многие из слушателей подходили и к моей соседке, некоторые что-то покупали. Краем глаза я с облегчением заметил, что плеть, которой мне грозили, исчезла с прилавка одной из первых.
Спев десятка два канцон, я поклонился и остановился, чтобы передохнуть. Заскучавшая публика немедленно рассеялась, а за ней так же быстро стихло и движение у прилавка. Проводив недовольным взглядом расходившихся покупателей, торговка выбралась из обоза и, немного поколебавшись, подошла ко мне.
— Чего замолчал?
— Устал.
— А еще петь будешь?
— Буду, — ответил я и с опаской добавил: — Если ты не против.
— Да уж не против, видал, как торговля пошла? Даже старье берут, будто и не видят, что кожа задубела, точно дерево... — Она засмеялась низким грубоватым смехом, но усеянное веснушками лицо осталось довольным. — Ты кто?
Я представился, уже привычно назвав только имя.
— А я Катрина, — сказала торговка. — Ты вот что, дружочек... Отдыхай поскорее и давай за дело, нечего время терять. Мне до заката еще кошели надо продать, а то их нынче что-то плохо берут, все жалуются, что денег нет. А у кого они есть, скажи на милость?
— Хотел бы и я это знать.
С простодушной бесцеремонностью торговка склонилась над моим мешком и заглянула внутрь.
— Негусто... И что, всегда так?
— По-разному, — уклончиво ответил я. — Бывает больше, бывает меньше.
— Почему? — Она казалась по-настоящему удивленной. — Ведь хорошо поешь-то. Если б не торговля, сама бы слушала.
— Слушают многие, — засмеялся я, — платят не все.
— Ух, жадные уроды! — Презрительно бросила Катрина, в сердцах хлопнув себя по бокам. — Ненавижу таких, что на дармовщинку развлекаются! Им как ни крутись, а монетки не допросишься... И не обидно тебе?
— Что толку обижаться, монет-то от этого не прибавится.
Я почти не кривил душой. Мне нравилось петь для людей, нравилось видеть их улыбки и слезы, нравилось слышать похвалы и звон денег в мешке, пусть и кидали туда одни суаны. Даже та кочевая жизнь, которую я вел последние месяцы, не казалась мне ни ужасной, ни унизительной. Каждый день приносил что-то новое и неожиданное, то радуя щедрой наградой, то огорчая лишь куском сухаря на ужин, однако прежняя жизнь, полная безмятежного спокойствия и размеренности, почти не вспоминалась. Я ведь хотел увидеть мир — и я его видел, причем таким разным, каким никогда не узнал бы, оставшись в монастыре или избрав другое поприще. Видел таким, каким он был.
— Ну, дело твое, — вздохнула Катрина, похоже, не разделявшая моего взгляда на вещи, — пой, пока поется, да хранит тебя Святая Мартина... Ты, может, попить хочешь? Горло-то, поди, пересохло уже... На вот, — она протянула мне пыльную бутылку, — чем богата... Да ты на бутылку-то не смотри, вода это. Так возить удобней.
Я пел до самого вечера, пока вместе с заходящим солнцем не опустела и ярмарка. Остались лишь торговцы: более удачливые подсчитывали монеты, остальные готовились к ужину, разложив припасы прямо на накрытом сукном товаре или попросту на земле. В воздухе разносился тяжелый запах сыра и тинты, слышались веселые возгласы и смех, но я знал, как обманчива была эта видимая беззаботность. Случись здесь появиться воришке, бдительные торговцы немедленно растерзали бы его, как коршуны полевую мышь.
Катрина тоже взялась за дело с чисто женской основательностью. Запалив жаровню, он поставила на нее небольшой пузатый котел с водой, всыпала туда горсть бобов, раскрошенный хлеб и даже несколько кусочков солонины. Предчувствуя запах, которого мне уже было не выдержать, я отвернулся и принялся собираться. Однако уйти мне не дали.
— Ты, верно, голоден? — окликнула меня Катрина. — Садись, поешь.
Прежде, чем я успел подобрать слова для отказа, в руках у меня оказалась деревянная миска с ароматной похлебкой и кусок свежего хлеба.
— Ты очень добра, — с искренней благодарностью пробормотал я, — только заплатить мне нечем...
— Да разве ж я просила платы? — возмутилась Катрина. — Ешь, раз дают!
Совет был слишком красноречив, чтобы им пренебрегать. Я набросился на еду, Катрина, усевшись рядом, последовала моему примеру. Некоторое время прошло в молчании, затем, утолив первый голод, она вновь заговорила:
— Надолго ты здесь?
— До завтра.
— А потом?
— Пойду дальше. Быть может, в чужих краях мне повезет.
— Это где, в Придде? — Катрина фыркнула. — Даже не думай. Знавала я господ оттуда, все как один — надменные сухари да паршивые воины, а дамы разве что сослепу могут приглянуться. Не жадные, правда, врать не буду, но хитрые, что лисы по весне, и себе на уме. Сам не захочешь служить таким, помяни мое слово!
Признаться, мысль отправиться на запад не раз приходила мне в голову, земли там были богатые, а в городах благосклонно относились к съентификам и поэтам. Сказанное Катриной, однако, зародило серьезные сомнения в правдивости этих сведений.
— Так куда же ты посоветуешь мне отправиться? — спросил я.
Ответ не заставил себя долго ждать.
— Надор и тот лучше, — уверенно сказала Катрина. — И люди там славные, хоть и живут в такой стуже, что зубы сводит, и рука к кружке примерзает... Если пойдешь сейчас, как раз до холодов успеешь, дело верное. — Она замолчала, как будто что-то обдумывая, затем вдруг добавила: — Коня бы тебе, дружочек... Все ноги собьешь!
— Ничего, я привык.
— Привык... Сам-то ведь из благородных?
Невольно поразившись ее проницательности, я кивнул:
— Можно и так сказать.
— Я и вижу, — удовлетворенно произнесла Катрина, — меня, знаешь ли, не проведешь, благородную кровь за хорну отличу... Так что ж ты пешком ходишь, будто нищий? Почему не взял коня?
Вероятно, ей трудно было представить, что моих скудных сбережений не хватило бы и на уздечку, и потому в ответ я лишь покачал головой:
— С конем хлопот больше, ему не объяснишь, что хозяин заработал только на один ужин... Вот когда разбогатею, тогда и куплю.
— Тебя послушать, так золото только и ждет, пока ты за ним явишься! — усмехнулась Катрина, но в голосе ее слышалось сочувствие. — Вот только тем, кого оно и вправду ждет, счастья-то и нет. Ты хороший малый, но не разбогатеть тебе на своих песнях. Пока найдешь, кто заплатит, состаришься. Хоть в карты бы играл, и то скорее повезло бы.
— Вот карты уж точно сделают меня нищим, — рассмеялся я. — Отец говорил, у меня на лице можно было бы прочесть даже масть, если б игра не закончилась раньше, чем я заглянул в свои карты.
Закончив с похлебкой, я поставил на землю пустую миску и вновь взялся за свой мешок.
— Оставайся, Виаль, — выслушав мои благодарности, вдруг предложила Катрина. — Тут хорошая торговля, щедрая публика... Что еще надо? Еда у меня простая, но помереть с голоду не дам, прокормимся как-нибудь, даст Создатель...
— Спасибо. — Я действительно был благодарен ей и не только за похлебку. — И все же я пойду.
— Зачем? Чего ты ищешь?
Я пожал плечами.
— Не знаю. Если б знал, уже нашел бы.
— Все ты знаешь... Богатого господина, да? Хорошо бы, да разве нужен ты ему? Прошло ваше время, сейчас все больше о войне думают, а не о песнях... А на войне какой от тебя толк? Солдату не о дамах нужно думать, а врага бить.
— Думаешь, я не смогу найти для них слов? Канцоны бывают разные. Многие менестрели воспевали воинскую славу своих господ, я ничем не хуже.
— Ты-то не хуже, да вот отыщется ли для тебя воин, вот что... Что-то не слыхала я о богачах среди вашего брата. — Приобняв за плечи, она заглянула мне в глаза и продолжила: — Послушай, брось это дело, оставайся. Будешь петь так, как сегодня, станешь каждый день получать по три талла с выручки, а если не поленишься еще и с товаром помочь, то по пять. Давай, Виаль, о чем тут думать?
Учитывая, что сам я заработал сегодня всего полтора талла, это было очень щедрое предложение.
— Спасибо, — повторил я, от внезапного смущения не зная, что сказать.
— Ты не благодари, а оставайся! Что ж за наказание такое с тобой... Говорят ему: живи, будешь сыт, одет, а коли захочешь... — Она чуть помедлила, улыбнулась одной из тех улыбок, в значении которых невозможно ошибиться, и кивнула в сторону обоза: — Коли захочешь, я не прочь и побаловаться. Что-то приглянулся ты мне, а чем — и сама не знаю!
Хотя и я не понимал причин подобного расположения, казалось, что говорит она искренне. Мне стало неловко обижать отказом добрую душу, которая проявила ко мне такое участие, и в конце концов я согласился остаться еще на два дня. Великодушным предложением разделить с Катриной не только кров, но и постель, я не воспользовался и по ночам соблюдал непонятное ей целомудрие. Тем не менее, свою часть уговора она честно выполнила, и мой дальнейший путь уже сопровождал глуховатый звон спрятанных в глубине мешка десяти таллов, а на ногах были крепкие сапоги.
Я вновь шагал вперед, еще не зная, куда приведет меня дорога, и думал о той, которая всегда согревала мне сердце холодными ночами, помогала распрямить усталые плечи и сделать короче путь. О той, которую я видел лишь раз, но память об этом осталась навеки. О той, которой я мечтал посвятить свою лучшую канцону.
Я никогда не был на севере и не видел гор. Зеленые луга и заросшие лавандой берега Кайна всегда казались мне самой прекрасной картиной на свете, но сейчас, попав в Надор, я не мог не оценить его суровой красоты и величия. Стояла ранняя осень, и сквозь густые ели, окружавшие тракт, будто ряды сомкнувших плечи воинов, уже робко проглядывала желтеющая листва. Лес простирался до самых скалистых гор и казался бескрайним, и я с невольным удивлением отмечал, что дорога, сделав очередной изгиб, не заканчивается тупиком.
Путников здесь было заметно меньше, чем на юге, зато проповедников ордена Истины, таких же мрачных, как их символическая мышь со свечой, оказалось огромное множество. Они путешествовали небольшими группами, и, как видно, стремились привлечь заблудшие души не словом, а численностью: не раз мне приходилось видеть, как они налетали на одиноких странников, точно хищники на добычу, и долго не отпускали, втолковывая свои поучения. Встречались мне и военные отряды — конные и в полном вооружении, — которые с грохотом проносились мимо, погружая дорогу в облако пыли и не удостаивая окружающих большим вниманием, чем летящую из-под копыт грязь.
Все это я наблюдал, прячась под суконным навесом обоза. Уже на третий день пути мне посчастливилось догнать торговый караван, направлявшийся на север, и всего за три талла получить роскошное место среди плотно уложенных сундуков. Караван вез ткани, украшения и множество других товаров, способных заинтересовать богатых покупателей, среди которых торговец, усатый черноглазый гайифец, с гордостью упомянул и самого Алана Окделла, владетеля провинции Надор. Торговцы оказались людьми тихими, песен здесь никто не желал, и потому большую часть времени я отдыхал и глядел по сторонам, а по вечерам разделял со своими попутчиками походный ужин.
Вскоре выяснилось, что кроме меня, в караване был еще один посторонний. Это был высокий, совершенно седой человек с грубым, словно выточенным из камня, лицом и сильными руками, каждая из которых могла бы переломить оглоблю. Несмотря на внушительный вид, он занимал какую-то мирную должность в замке Окделла и теперь, посетив столицу за неизвестной мне надобностью, возвращался домой. Он не особенно охотно вступал в беседу, однако я не мог упустить случая разузнать о своем возможном покровителе. Во время последней перед прибытием в замок скромной трапезы я подсел к старому слуге поближе.
— А что твой хозяин, — спросил я, засовывая в рот кусок лепешки такой сухой, что впору было обломать зубы, — щедр ли?
Седая голова слегка склонилась.
— Бывает и щедр, если плата по заслугам. Наш герцог нравом строг, но душой справедлив.
— Прославлять такого господина — истинная радость и великая честь, — почтительно отозвался я. Слуги нечасто хвалят хозяев, должно быть, здешний герцог и вправду достойный человек. — Как думаешь, примет он меня?
— Примет. Только и вы после заката приходите, когда герцогиня уже отдыхать будет.
— Она не любит музыку? — удивился я.
Слуга не ответил. Повертев в руках пустую кружку, он посмотрел куда-то в сторону.
— В замке редко поют, — наконец проговорил он, и по тому, как это прозвучало, я понял, что дальнейшие расспросы будут неуместны.
Тем же вечером я смог удостовериться в правдивости его слов. Узнав, зачем я прибыл, слуга провел меня во двор, где в этот час герцог Окделл упражнялся со своими сыновьями. Старший из них, мальчик лет семи, стоял с небольшим мечом в руке, готовясь отразить удар, второй, еще совсем маленький, наблюдал за братом с низкой скамьи и украдкой почесывал между ушами пушистого серого котенка. Подняв глаза, я заметил в одном из высоких окон богато одетую темноволосую женщину, очевидно, герцогиню, которая неотрывно смотрела на мужа.
Алан Окделл взмахнул мечом, тщательно приноровив выпад к силе своего юного соперника, затем сдержанным кивком похвалил его за безошибочную оборону и обернулся.
— Прошу простить за ожидание, сударь, мы уже закончили.
Ему было, пожалуй, лет тридцать пять или немного меньше. Лицо, обрамленное аккуратной светлой бородой, имело правильные и благородные черты, а в статной фигуре чувствовались сила и опыт умелого воина. Он был в одной рубашке, и в раскрытом вороте я увидел висящий у него на шее небольшой амулет — символ Скал, знак принадлежности к Великому Дому. Осознав, что передо мной стоит потомок самого Лита, я впервые за все свое путешествие ощутил растерянность и едва не забыл поклониться.
— Эр Окделл...
— Вы первый менестрель, забравшийся так далеко, эр Савар, — заметил Окделл. — Что же привело вас сюда?
— Я бы хотел предложить... Для меня было бы честью...
— Вот что, — сказал Окделл, явно уловив мое смущение, — давайте продолжим наш разговор за ужином. Вы же не откажетесь разделить с нами трапезу? Моя супруга будет рада, у нас не так часто бывают гости.
Он вытер лицо поданным слугой куском полотна и улыбнулся — так, как улыбаются усталые люди, которые несут на плечах не только вес герцогской цепи, но не могут позволить себе показать слабость.
— Благодарю за честь, эр.
— Отлично. Прошу за мной.
Главный зал, куда подали ужин, поражал размерами и величественностью. Длинный стол накрывала расшитая золотом скатерть, огромный камин был отделан искусной росписью, фамильный герб, размещенный в проеме между дверями и потолком, поблескивал золотом. Многие поколения Окделлов, должно быть, праздновали здесь свои победы и чествовали воинов, некоторые из которых угадывались на высоких портретах, украшавших стены. Мастера, трудившиеся когда-то над этими картинами, едва ли могли жить в одно время, однако серьезные лица изображенных ими северян имели меж собой несомненное сходство. Нынешний герцог не стал исключением, хотя и выглядел заметно моложе своего портрета.
Этот зал мог бы вместить не менее сотни человек, и видеть за столом всего пятерых было немного странно. Кроме герцога и его жены здесь был только полноватый священник с добродушным лицом и две молодые миловидные дамы, по-видимому, составлявшие свиту герцогини. Шестым был я, и, оказавшись в столь высоком обществе, с немалым трудом вспоминал подзабытые за время странствий манеры. К моему облегчению, начало трапезы прошло в тишине, слышался лишь звон посуды и мягкое журчание льющегося по кубкам вина.
— Как прошло ваше путешествие, сударь? — обратилась ко мне герцогиня, наконец нарушая общее молчание.
— Благополучно, эрэа, благодарю вас.
— Вы приехали из Кабитэлы?
— Я покинул столицу около месяца назад, а прежде был на юге.
Выдержав ее внимательный взгляд, я чуть склонил голову и отвел глаза. Даже на взгляд такого неискушенного в женской красоте человека, как я, Женевьев Окделл была необыкновенно хороша. Ее лицо, еще не тронутое морщинами, не только сохранило южную яркость и выразительность, но и несло черты северной сдержанности, словно обретенной вместе с обручальным браслетом. Во всем ее облике читалось благородное достоинство, в котором отчего-то проскальзывала легкая печаль. Впрочем, взгляд, каким герцогиня иногда смотрела на своего мужа, был, несомненно, взглядом любящей женщины.
— Эр Савар — ваш соотечественник, эрэа, — неожиданно отрекомендовал меня Окделл, — уроженец Эпинэ.
— В самом деле? — спросила герцогиня, как мне показалось, довольно равнодушно. — Быть может, вы встречали Шарля?
— Увы, я не имел такой чести. Я видел его лишь однажды, на празднике Излома, еще в детстве.
— Неудивительно, — кивнула герцогиня, — ведь мой кузен проводит на границах куда больше времени, чем дома.
— Как и следует полководцу, сударыня, — вставил Окделл и, заметив мгновенно набежавшую на лицо жены тень, добавил: — Мы не выбираем своей судьбы.
— Как обреченно это звучит, Алан... Мы и вправду не в силах изменить то, что нам предначертано, мы можем лишь выдержать испытания с честью. И все же подданные не должны забывать своего герцога. Скажите, — вновь обратилась она ко мне, — что вам известно о вашем владетеле?
— Он достойный человек и храбрый воин, — без колебаний ответил я, — верный подданный его величества Эрнани и Великой Талигойи.
Герцог одобрительно кивнул, очевидно, они были хорошо знакомы.
— Отлично сказано. А еще? Знаете ли вы о нем еще что-нибудь?
— Мне говорили, что он прекрасный наездник, — поколебавшись, ответил я.
Алан Окделл рассмеялся и посмотрел на жену:
— Полагаю, пристрастия вашего кузена войдут во все хроники. Однако наш гость верно уловил суть... А как вам понравился Надор, сударь?
— Здесь так красиво, что дорога показалась мне совсем короткой, — с улыбкой ответил я, ничуть не исказив правды, — и тот, кто не видел этого, едва ли сможет представить.
— Пожалуй, вы правы. Впрочем, Надорэа владеют этими землями со времен Золотой Анаксии, так что мы уже привыкли... — Он ненадолго умолк, затем задумчиво продолжил: — Мы слишком ко всему привыкли.
Женевьев пристально посмотрела на него, но промолчала. Словно опомнившись от дурного сна, Окделл качнул головой и извинился:
— Простите, сударыня, мне не следовало... Жаркое сегодня превосходно.
Ужин продолжился без значительных событий и вскоре подошел к концу. Герцогиня и ее дамы удалились первыми, за ними последовал и священник. Я тоже встал, намереваясь поблагодарить за гостеприимство и откланяться, но Окделл знаком остановил меня:
— Я не забыл о вашем деле, сударь. Итак, вы хотели бы?..
— Служить вам, — с поклоном ответил я. — Я менестрель. Если пожелаете, я могу петь для вас и эрэа. И я немного играю на лютне... Вы позволите?
Я потянулся за мешком, но Окделл остановил меня:
— Не стоит. Я мало смыслю в музыке и все равно не смогу оценить ваших способностей. Что касается эрэа, то у нее уже есть музыкант, мальчик-паж. Полагаю, она им довольна. — Я ожидал, что после этих слов со мной распрощаются, но вместо этого он сказал: — Однако мне показалось, что ваше общество будет ей приятно. Поэтому вы можете остаться у нас... на время. Не стану обещать вам постоянной службы, как и не стану настаивать на ней. Лишь Чужой знает, что с нами будет к Излому, а пока — что ж, живите... Моя жена достойна всех развлечений, что я могу ей предложить.
Это было гораздо больше, чем я мог надеяться получить здесь, хотя слова герцога об Изломе заставили меня насторожиться. Возможно, он был посвящен в те тайны, к которым не допускают простых смертных, а может, чувствовал приближение перемен в своей жизни — так или иначе, расспрашивать его я не решился. Выразив искреннюю благодарность за теплый прием и щедрость, я дождался слугу и отправился осматривать свое новое жилище.
Мне отвели небольшую комнату на втором этаже. Обстановка в ней была довольно скромной — кресло, очаг и простая кровать, — однако не шла ни в какое сравнение с трактирами, сараями и соломой, на которых мне приходилось спать последние месяцы. Единственное окно комнаты выходило на скалистый утес. По утрам, когда из-за него поднималось солнце, серые камни начинали блистать, словно драгоценные, и ради этого удивительного зрелища я старался не пропускать ни одного рассвета.
Замок Окделл жил спокойной, немного скучноватой жизнью, хотя, должно быть, иной она быть и не могла. По утрам герцогиня вышивала, после обеда дамы читали ей вслух. Мальчик-лютнист требовался ей редко и большей частью сидел без дела, моя же служба не слишком отличалась от его. Свободное время, которого у меня неожиданно появилось в избытке, я проводил, гуляя по окрестностям замка и сочиняя свои канцоны.
В те дни, когда герцогиня выражала желание послушать меня, она предпочитала только стихи, без музыки и пения. Ее выбор казался мне странным — многие мелодии были действительно хороши, — однако возражать я не смел. Слушала она очень внимательно, словно стремясь запомнить слова наизусть, никогда не обсуждала услышанное и не интересовалась авторством. Иногда у меня возникало чувство, что пока я читаю, ее мысли витают где-то далеко. Быть может, она вспоминала родные края или оставшуюся там беззаботную юность, но во время этих раздумий взгляд этой безупречно владеющей собой в других обстоятельствах женщины всегда становился грустным, а брови хмурились, как от затаенной боли.
Прошло три недели, и я начал замечать, что вызовы в гостиную герцогини стали следовать реже, а вскоре прекратились совсем. Поначалу я не мог понять причин такой немилости и искал их в своем недостаточно искусном исполнении, однако герцог, к которому я обратился со своими сомнениями, лишь покачал головой в ответ. Хотя он не сказал этого прямо, я догадался, что не виноват. Стихи о любви отчего-то приносили герцогине печаль вместо утешения, и лекарства от нее я не знал, как не верил и в свою способность исцелить израненную душу лишь веселыми песнями.
После того разговора, за время которого мы едва ли обменялись десятком слов, я так и не смог избавиться от чувства неловкости, которое обычно возникает между хозяином и задержавшимся гостем. На следующее утро я объявил герцогу, что ухожу, и мы оба испытали облегчение. От платы я отказался, однако на прощание Алан Окделл все же дал мне теплый плащ, чтобы уберечься от стужи, и совет отправиться на юг. И то, и другое я принял с благодарностью.
И вот передо мной снова была бесконечная дорога, безжалостная промозглая осень и грязные задымленные таверны. Я не отчаивался: ведь моя канцона была еще далека от завершения и ждала новых строк.
После сдержанных, словно разбавленных водой, красок Надора Кэналлоа ослепила меня. Здесь все было густым, резким, ярким, напоенным до краев солнечным светом, который, казалось, не тускнел даже зимой. Лесов в этих краях не оказалось вовсе, горы были намного ниже, а по бескрайним полям вдоль дороги носился неугомонный ветер. Он колол лицо то крупинками песка, то морскими брызгами, и, подобно игривому щенку, набрасывался на путников, стоило им замешкаться хоть на мгновение.
До Алвасете я добрался лишь к Зимнему Излому. Денег, что мне удалось заработать по дороге, пока хватало, и первые дни я решил провести в самом городе, чтобы хоть немного привыкнуть к здешней жизни и нравам. Столица Кэналлоа оказалась шумной и светлой, совсем не похожей на талигойские города, где я прежде бывал, и очаровывала с первых же мгновений. Все в ней было новым, непривычным, временами загадочным, иногда откровенным, но неизменно притягательным. Я часами бродил по улицам, слушал незнакомую мелодичную речь, поглядывал на женщин, что высовывались из распахнутых окон и с резных балкончиков, будто высматривая свое счастье. Здешние женщины тоже были яркими: все смуглые, черноглазые, в цветастых открытых платьях, — однако стоило им чуть нахмурить свои тонкие, как вычерченные пером, брови, и тут же становилось ясно, что задача кавалера не так проста.
Я часто слышал здесь музыку — в тавернах, куда заходил поесть, во внутренних двориках богатых домов, даже на улицах. Чудные мелодии носились в воздухе подобно стайкам птиц и иногда невольно вторили друг другу, подхватывали песню и мчались дальше, чтобы, умолкнув, осыпаться звонкими бусинками на черепичные крыши или утонуть в синем море. Я не понимал ни слова и не знал мотива, и оттого мне казалось, что я наблюдаю какое-то великое таинство или неведомое волшебство.
Спустя несколько дней я так влюбился в этот город, что был готов на все, лишь бы остаться в нем. С каждым часом, с каждой минутой я все больше верил, что смогу прижиться здесь, сумею стать частью того, что пока виделось мне вечным праздником. Запах спелых апельсинов щекотал бы мне ноздри, и я улыбался бы этому, слова новых канцон сами всплывали бы в голове и укладывались в ритмичные строки, а музыка стала бы такой же страстной и живой, как кэналлийские песни... Я не мог бы представить себе большего счастья, точнее, оно было слишком несбыточно, чтобы всерьез думать о нем, слишком неуловимо, чтобы пытаться накинуть на него сеть.
Разыскать владетеля Кэналлоа, герцога Рамиро Алву, которого здесь все называли «соберано», не составило труда. Его замок возвышался на холме, чуть в стороне от города, но был виден отовсюду. Бродя по улицам, я множество раз замечал его стройные белые башни и невольно думал о том, как странно выглядят на них темно-синие флаги с родовым гербом: будто вздорная невеста выбрала к подвенечному платью букет анютиных глазок. О хозяине я не знал почти ничего. По дороге подданные герцога мне не встречались, да и я едва ли смог бы понять их рассказ; в памяти остались лишь обрывки разговоров, слышанных мной прежде. Отчаянный храбрец, безумец, наследник сказочных богатств, вассал короля Эрнани, но столь дерзкий и надменный, что сам был господином куда больше, чем слугой. Мог ли я предложить ему нечто такое, чего он не имел бы до сих пор?
Продолжая размышлять об этом, я добрался до замка. Охранявший ворота стражник довольно бесцеремонно оглядел меня, и только в этот момент я понял, что попасть внутрь будет не так уж просто. За все время, проведенное на этой земле, талигойской речи я не слышал ни разу. Ожидать, что слуга заговорит со мной на родном языке, было наивно, однако Святой Юлиан, покровитель странников, которого я чаще других поминал в своих молитвах, должно быть, в этот час оставил прочие занятия, чтобы присмотреть за мной.
— Что вам? — раздался не слишком любезный вопрос.
— Могу я видеть соберано?
Стражник нахмурился.
— Что за дело? Как доложить?
— Виаль Савар из Шато-Роже. Менестрель.
По правде говоря, я не надеялся, что название города ему о чем-то скажет, я использовал его лишь затем, чтобы придать неизвестному имени хотя бы оттенок значимости.
— Шато-Роже... — медленно повторил стражник, явно пытаясь запомнить. — Я доложу соберано. Ждите тут.
Грохоча подбитыми железом сапогами, он затопал по мощеной дорожке, ведущей к дверям замка.
Долго ждать мне не пришлось. В зарешеченном окошке вновь мелькнуло лицо стражника, затем одна из створок ворот открылась.
— Проходите. Вас проводят.
Меня и в самом деле проводили, однако не в дом, а в тенистый внутренний дворик. Слуга немедленно удалился, а я принялся оглядываться по сторонам, пытаясь справиться с неловкостью незваного гостя.
— Это вы — менестрель?
Я поспешно обернулся и замер, не сразу сообразив, что вижу герцога Алву. Передо мной был смуглый человек средних лет с властным решительным лицом, точеные черты которого создавали обманчивое ощущение хрупкости. Однако достаточно было лишь раз взглянуть в блестящие черные глаза, чтобы понять всю ошибочность этого суждения. Повелитель Ветра побеждал не силой, а ловкостью и умением, не останавливался перед смертельным риском и был готов отразить удар, который его противник еще не успел даже замыслить. Он смотрел внимательно и чуть отстраненно, словно хотел увидеть больше того, что ему показывают, и мне тотчас пришло в голову, какое раздражение это должно было вызывать у его собеседников.
Подле него стояла необычайно красивая молодая женщина в легком синем платье. Вместо высокой прически, обычно венчавшей головы знатных дам, ее светлые волосы свободно лежали на плече, перехваченные лентой, на губах играла беззаботная улыбка, нежный взгляд удивительно синих глаз был устремлен на спутника. Казалось, ей не было никакого дела до моего присутствия, как и до всего окружающего: единственный предмет интереса находился рядом с ней.
Невольно пожалев, что пришел сюда, я поклонился.
— Да, ваша светлость. Благодарю, что нашли для меня время.
— Мы были не особенно заняты, — усмехнулся он и взмахнул рукой, подзывая слугу: — Санчо, подай гостю стул. Садитесь, сударь.
Мы расположились возле небольшого фонтана, устроенного в центре дворика. Рамиро Алва опустился на край каменной чаши, изображавшей огромную раковину, и усадил к себе на колени даму.
— Моя супруга Октавия, — представил он ее и вдруг воскликнул: — Проклятье, до сих пор не могу привыкнуть, как это звучит! Самая прекрасная женщина на свете — моя жена, а я веду себя, как идиот... — Он запрокинул назад голову и рассмеялся — искренне, радостно, даже не стараясь сдержать переполнявшего его счастья, — затем уже более спокойным тоном объяснил: — Я женился месяц назад.
— Позвольте поздравить вас и герцогиню, — со всем возможным почтением произнес я.
— Позволяю, — кивнул Алва и коснулся поцелуем лежащей у него на плече тонкой ручки. — Должен сказать, этот новый для меня опыт оказался удивительно воодушевляющим. Однако, боюсь, вам он скорее принес неудачу. Моя жена не поет, но никакая музыка не сравнится для меня со звучанием ее голоса, и не родился еще поэт, способный сказать о ней то, чего я не знаю.
— Спорить с этим стал бы лишь дурак или слепец, — согласился я. — Герцогиня прекрасна.
Октавия Алва слегка покраснела, затем все же улыбнулась:
— Рамиро...
Тот не дал ей закончить, вновь запечатлев поцелуй теперь уже на другой руке.
— Мы в большинстве, дорогая, а кроме того, это истинная правда, — сказал он и вдруг подмигнул мне: — А вы и вправду поэт, сударь! Жаль, но говорю прямо: работы для вас здесь не найдется.
— Разумеется, — сказал я, поднимаясь с места, — благодарю за ответ.
— Постойте, — он неожиданно поднялся с места и подошел ко мне. — Откуда вы родом?
Двигался он стремительно, а говорил резко и отрывисто, как человек, привыкший отдавать приказы и рассчитывать на их беспрекословное выполнение. Даже когда он умолкал, казалось, что его звучный голос еще разносится эхом вокруг, а ветер уже подхватывал новые слова и только ждал своей очереди, чтобы исчезнуть вместе с ними. Он спешил жить, этот странный человек, с которым было так легко — и одновременно так сложно говорить, он словно боялся не успеть в жизни чего-то важного и ловил каждое ее мгновение.
— Из Эпинэ, — ответил я, еще не понимая смысла расспросов.
— Барон Этьен Савари приходится вам отцом?
— Именно так.
— И у вас есть братья... Старшие, я полагаю?
Осведомленность его была столь неожиданной, что у меня чуть не вырвался удивленный возглас.
— На пять лет, сударь. Я давно их не видел, полагаю, они стали рыцарями.
— Вот как. — Он не спросил, почему я не последовал их примеру, должно быть, ответ был слишком очевиден. — И что же заставило вас покинуть отчий дом? Неужели только сомнительная слава менестреля? Быть может, здесь замешана несчастная любовь? — Должно быть, после этих слов я покраснел или как-то еще выдал свои чувства, потому что Алва тут же продолжил: — Похоже, я угадал. Признавайтесь, что за красотка вас отвергла?
— Менестрели редко находят свое счастье, — отозвался я, не желая проявлять излишнюю откровенность.
Однако Рамиро Алва был не из тех, кто уходит без ответа.
— Счастье не зависит от ремесла, молодой человек, — усмехнулся он. — Те, кто утверждает обратное, не шевельнули и пальцем, чтобы найти его, а между тем, — он снова с нежностью посмотрел на жену, — это куда проще, чем кажется. Правда, одна половина Талигойского двора точит на меня зуб, а другая шипит от зависти, но вы не найдете человека счастливее меня во всех Золотых Землях.
В ответ на это я не смог сдержать улыбки:
— Моя слава гораздо скромнее.
— Тем лучше для вас, — неожиданно серьезно произнес он. — Слава — коварная штука, что хорошая, что дурная... Поверьте полукровке, я знаю, о чем говорю. А вы никого не слушайте и ни о чем не жалейте. Разучите лучше пару серенад да почаще смотрите в окна.
Вспомнив свои прогулки по городу, я сразу понял, о чем он говорит.
— Благодарю за совет, сударь, я непременно...
— Вы непременно забудете о нем, молодой человек, но дело ваше. — Рамиро Алва резко развернулся, давая понять, что аудиенция окончена, но, прежде чем вернуться к жене, оглянулся: — Желаю удачи.
Направляясь к выходу из замка и ступая по украшавшим пол мозаичным плитам, я не думал, что делать дальше. Люди, которых я повстречал здесь, эта удивительная пара — самый необычный господин и самая красивая женщина из всех, кого я когда-либо видел, — не выходила у меня из головы. Я словно все еще смотрел, как они сидят, обнявшись, на краю фонтана и молчат — потому что все уже сказано, услышано, принято и, точно золотым оттиском, навеки впечатано в сердце.
Несмотря на полученный отказ, из Кэналлоа я не уехал. Оставив попытки поступить на постоянную службу, я просто путешествовал из города в город, задерживаясь в каждом лишь на то время, какое требовалось, чтобы сохранить остроту впечатлений и интерес публики. После Алвасете я отправился в шумный Дьегаррон, где провел все начало весны; лето застало меня уже в Гэриньенте и Кампораисес — похожих на близнецов городах по берегам неглубокой спокойной Гостильи. Вслед за ними были и другие поселения, крупные и помельче, и, чем больше я их видел, тем быстрее они проносились перед моими глазами, сменяя друг друга, и сливались в бесконечный яркий хоровод.
Чужой язык, который прежде так пугал меня, оказался не настолько сложным, и со временем я выучил несколько фраз, помогавших мне без особого труда объясняться с трактирщиками. Что же до кэналлийских мелодий, то поначалу они никак мне не давались: ритмичные и резкие звуки словно сами не хотели слетать со струн лютни и норовили застрять на них подольше. Я упражнялся долгие часы, прежде чем смог добиться пристойного исполнения, хотя даже тогда оно все равно получалось иначе, чем у местных музыкантов. Должно быть, они знали какой-то особый секрет, который позволял каждой песне звучать, как последней, похожей то на крик, то на плач, но он остался мне неведом.
Публика здесь тоже оказалась щедрой, а может, мне просто везло — во всяком случае, мой тощий кошель теперь почти никогда не пустовал, а одежда не вызывала желания немедленно с ней расстаться. Кроме того, к моему удивлению, необычная для этих мест внешность сослужила мне неплохую службу: во мне сразу признавали чужестранца и подходили послушать просто из любопытства. Если же мне приходилось петь где-нибудь несколько вечеров подряд, я нередко замечал среди слушателей знакомые лица. В таких случаях в знак признательности за постоянство я всегда исполнял одну или две кэналлийские песни.
К осени я добрался до Сеньи, и там удача, очевидно, утомленная бесконечными странствиями, изменила мне. Я свалился с лихорадкой — долгой, мучительной и, что было досаднее всего, в короткий срок поглотившей все мои сбережения. Два долгих месяца я провел в унылой продуваемый морскими ветрами таверне, в пыльной комнатушке на чердаке, где видел лишь почерневший потолок и глухую служанку, приносившую мне питье и еду. Об игре и пении не могло быть и речи: рассудок был словно в тумане, каждое движение давалось с величайшим трудом.
Когда же болезнь наконец отступила, мои ослабевшие руки не могли удержать даже перо, а хриплый голос годился лишь на то, чтобы отпугивать ворон. Едва услышав его, хозяин таверны сразу понял, что толку от меня мало, и немедленно потребовал платы за постой. Он, без сомнения, знал, что в моем кошеле давно уже не было ни суана, а все имущество составляли только лютня да несколько исписанных стихами листов пергамента. Я был в отчаянии: я требовал отсрочки, обещая работать у него хоть целый год, я просил о снисхождении, но все было тщетно, хозяин не боялся угроз и не поддавался на уговоры. Наконец он заявил, что в уплату долга согласен взять последнее, что у меня оставалось — мою лютню. Я никогда не забуду той мерзкой ухмылки, которой он сопроводил свои слова, и алчного блеска в хитрых глазках. Инструмент, в котором заключалась вся моя жизнь, для этого негодяя был лишь ценной вещью, что никогда не попала бы к нему в руки в иных обстоятельствах.
Выбора мне не оставили. Не будь я так немощен, я без колебаний пустил бы в ход кинжал, но тогда моих сил едва хватало на то, чтобы держаться на ногах, и хозяин прекрасно это видел. Единственной уступкой, которую я смог отвоевать, была расплата монетами: мне становилось тошно от одной мысли, что мое сокровище швырнут куда-то под засаленный стол до лучших времен.
В тот же день заезжий торговец выкупил у меня лютню вместе с мешком, в котором нечего было больше носить. От него я и узнал, что королем Талигойи теперь стал Франциск Оллар.
@темы: организационное
@темы: организационное
Название: Как все было на самом деле
Название: Как соль
Название: Земля святая
Название: Ожидание
Название: Мы быстрее
Название: Штернштайнен
Название: Неразлучный
Начало здесь.Название: Карас в серебре
Название: Ренарди, или Безумная неделяВся Оллария была охвачена небывалым волнением. Причиной тому служила отнюдь не победоносная война в Варасте и не беспорядки, получившие название Октавианской ночи. Не стали ею даже безумства Первого маршала, являвшие собой неистощимый источник для сплетен во всех кругах общества. Нет, ни одно из этих предположений не было даже близко к истине.
Пустяком, взбудоражившим столицу, оказались эпиграммы.
Загадочный острослов, появившийся неизвестно откуда и избравший своей целью придворную знать, разил не в бровь, а в глаз. Судя по всему, он был прекрасно осведомлен обо всем, что творится в городе, и, тщательно храня инкогнито, атаковал своим пером тех, чьи имена назывались с опаской, презрением или ненавистью. Казалось, неизвестному поэту неведом страх разоблачения (и, несомненно, последующего наказания), иначе трудно было бы объяснить избирательность, больше напоминающую игру с огнем. Подобное бесстрашие и наглость мгновенно привлекли общее внимание и возбудили любопытство.
В считанные дни он обрел неслыханную славу. Короткие катрены не отличались особым изяществом или искусным сложением, в них не было той возвышенной красоты, что обычно заставляет краснеть девиц и ухмыляться кавалеров. Важен — и оттого примечателен — был лишь их смысл, неизменно точный и ясный, словно поставленное оружейником на рукоятке пистолета клеймо. В определенном смысле клеймом это и было, однако едва ли кто-нибудь из удостоившихся его почел бы подобный знак внимания за честь.
Первой жертвой неизвестного сочинителя пал граф Килеан-ур-Ломбах. Доставленный слугой простой конверт с изображением лисенка на сургучной печати содержал послание в высшей степени оскорбительного содержания. Имен в нем не называлось, но ошибиться в адресате было невозможно:
Недугом страшным поражен
Тот, кому вверен гарнизон.
Увы, слуга - лишь половина,
Скосило б лучше господина.
Стихотворное письмо оказалось подписано коротким именем Ренарди, под ним был нарисован лис, сидящий на задних лапах и кусающий собственный пушистый хвост.
Вне себя от ярости, бывший комендант Олларии немедленно учинил расследование. Вооружившись зрительной трубой, он самолично исследовал записку на предмет установления авторства по почерку, однако быстро потерпел неудачу. Выведенные пером аккуратные печатные буквы могли принадлежать кому угодно, а значащееся под ними имя смутно намекало разве что на иноземное происхождение. Никого с таким именем в Олларии не было.
Пока разъяренный граф предавался своим изысканиям, драгоценный момент был упущен: пресловутое послание, небрежно начертанное углем, уже красовалось на белой стене особняка на всеобщее обозрение. Когда Килеан-ур-Ломбах все же отважился выйти на улицу, толпа встретила его свистом и непристойными возгласами, которые преследовали наглухо занавешенную карету через весь город.
Следующим нападению подвергся не кто иной, как кансилльер Талига Август Штанцлер. Наученный горьким опытом своего предшественника, по получении письма он незамедлительно распорядился обыскать окрестности. К его недолгому облегчению, стены дома были чисты, ворота не тронуты. Увы! Коварный замысел на сей раз стал иным: копия злосчастной записки оказалась приклеена к задней стенке кареты кансилльера. К моменту его прибытия во дворец с содержанием эпиграммы был знаком каждый грамотный житель города:
Под маской старости недужной
Он прячется, как безоружный.
Ему довольно слов — такой
Сражается чужой рукой.
Скандал разрастался со стремительностью разлитого на скатерть вина. Злодея пытались поймать, вычислить, обнаружить с помощью гадалок, спешно собранных в Нижнем городе, и даже увидеть в лужицах шаддийной гущи по морисскому обычаю, однако все было тщетно. Неуловимый и загадочный Ренарди продолжал безнаказанно наносить удар за ударом. Методично преследуя первых лиц государства, он решил обратить свой острый взор в сторону казначейства. Вслед за комендантом и кансилльером стихотворной атаке подвергся граф Манрик, королевский тессорий:
Гоганский предок им в наследство
Оставил разом цель и средство:
Не упускать из рук наживы
И брать, что плохо положили.
Мгновенно став из рыжего пунцово-красным, Манрик затопал ногами и произнес несколько фраз настолько неблагозвучных, что впору было усомниться в верности первой строчки эпиграммы. Зная вспыльчивый нрав главы рода, все домочадцы разбежались по комнатам, а сам граф до конца дня не покидал своих покоев. Разумеется, это никак не помогло ему избавиться от нарисованного мелом лиса на двери дворцового кабинета. Сдавленные смешки подчиненных преследовали графа весь следующий день, вызывая попеременно ругательства и стоны бессильной ярости.
Не успели Люди Чести вздохнуть с облегчением, как последовал новый удар. На этот раз он настиг власть судебную — письмо от Ренарди получил супрем Талига Вальтер Придд:
Во имя долга он готов
Обречь на смерть своих врагов.
Когда б он почестнее был,
Врагов Талига б истребил.
Послание Повелитель Волн читал в одиночестве, и потому достоверно неизвестно, каким ответом он вознаградил сочинителя. По словам немногих, видевших его в тот день, супрем сохранил присущее ему исключительное самообладание и столь же сдержанно поинтересовался судьбой копий письма. Узнав, что его текст намалеван прямо на булыжной мостовой, примыкавшей к особняку, густой лиловой краской, герцог взглянул на небо, слегка нахмурился и более к этому не возвращался.
После позора, обрушившегося на головы первых четырех жертв, жизнь в столице словно остановилась. Все только и говорили, что о Ренарди-Лисе, прочие заботы разом перестали существовать. Виновник же происшествия продолжал строчить свои эпиграммы, лис продолжал кусать собственный хвост, а несчастные придворные уже были так перепуганы, что боялись вскрывать поступающую корреспонденцию.
Наследник графа Валмона, по обыкновению, больше прочих потешавшийся над чужими эпиграммами, изрядно потускнел лицом, когда получил свою, намекавшую на почти забытый в обществе сомнительный эпизод:
Один бахвал так в картах смел,
Что проиграть Звезду сумел.
Легко быть смелым, коли есть
Кто отыграет твою честь.
К чести виконта Валме стоит отметить, что горевал он бурно, но недолго, поскольку дальнейшие события развивались куда драматичнее. На следующий день письмо от Ренарди получила сама королева:
В ней добродетель и порок
Сосуществуют бок о бок.
Хоть первая давно угасла,
Зато второй живет прекрасно.
Как и полагается, едва пробежав затуманенным взором последние строки, ее величество упала в продолжительный обморок. Быть может, хвати ей мужества лишиться чувств немного позже, любопытствующие фрейлины и не успели бы ознакомиться с дерзким пасквилем, однако сохранять присутствие духа в подобной ситуации было бы слишком непристойно.
Страсти во дворце кипели до глубокой ночи. Королевский лекарь израсходовал годовой запас нюхательной соли, прачки не успевали стирать залитые слезами кружевные платочки, а его величество, по слухам, был вынужден успокаивать расшатавшиеся нервы касерой. Сохранить самообладание посреди всеобщего безумия удалось лишь кардиналу. Понаблюдав за стенаниями дам в Малой гостиной и заверив короля в готовности временно принять на себя заботы о таком пустяке, как дела государства, уже под утро Квентин Дорак удалился в свой кабинет. Именно там он и обнаружил придавленную полупустой чашечкой шадди записку:
Забыв про сон, решает он,
Кого бы посадить на трон.
Жаль, не нашлось важнее дел:
Ведь трон пока не опустел.
Побелев лицом, его высокопреосвященство немедленно приказал слугам обыскать дом, что и было сделано — разумеется, без всякого толка. Трясущийся от ужаса Агний трижды поклялся всеми святыми, что ничего не знает, и принялся беспорядочно читать молитвы.
К всеобщему удивлению, эпиграмма, полученная кардиналом, стала финальным аккордом в песне Ренарди. Писем больше не было. Со временем следы угля и краски смыло дождем, а записки и их содержимое постепенно стерлись из памяти горожан, оставив лишь забавное воспоминание о семи днях Лиса, устроившего в Олларии переполох, будто на птичьем дворе, и так и оставшегося неизвестным. Никто так и не выяснил, ни кем был Ренарди, ни что заставило его умолкнуть навеки.
И только два человека знали всю правду об этом загадочном происшествии. Одним из них был Ричард Окделл, который однажды вечером явился послушать гитару и выпить вина, а вместо этого обнаружил своего эра с пером в одной руке и печатью с лисом в другой. Вторым, как нетрудно догадаться, был Рокэ Алва, который, будучи застигнут врасплох на месте преступления, оставил без внимания многозначительный взгляд своего оруженосца, а утром сам получил неожиданное послание:
Его душа столь глубоко,
Что докопаться нелегко.
Секрет же прост: довольно знать,
Откуда следует копать.
Ни подписи, ни лисенка под этими словами не было.
Название: Кораблекрушение
Название: Письма и дневники«Приветствую Вас, мой дорогой читатель!
Я рад, что мой скромный труд не пропал даром, и Вы решили оторваться от скучных учебников и исторических хроник, проверенных и откорректированных не единожды «лучшими умами науки». Воистину пытливый ум достоин знаний!
Я не хочу называть себя посланником Истины. Я даже не настаиваю на том, что данный труд является носителем единственно верной версией нашей истории. О нет! Но я хочу заверить Вас, что в отличие от наших заслуженных профессоров, маститых академиков и «экспертов» периода Великого Излома я не дам Вам никаких выводов и умозаключений. Вы заинтригованы?
Так слушайте…
Во все времена в этом мире кипели страсти. Некоторые из них создавали империи, другие разрушали их. Человеческий разум сражался с человеческим же сердцем за право главенствовать. Но, как мы знаем, разум эту битву проигрывал с завидным постоянством.
Некоторое время назад мне в руки попало одно письмо. Коротенькая записка, отправленная из Олларии в Алвасете. Пустяк. Обычное поручение от управляющего особняка в столице к управляющему замком о приезде гостя… Сущая безделица. Стоит ли обращать на неё внимание? Разумеется, нет! Нет, если не готов снять покровы с Тайны. Тайны древней, загадочной и такой далекой... Слишком громкое утверждение? Возможно… Возможно, оно было бы таким, если бы гостем замка Алва не был… Ричард Окделл. Да-да, тот самый Повелитель Скал, который, как гласит официальная версия, провел зиму после кампании в Варасте в Надоре, не имея ни малейшей возможности (а главное — желания), поехать в Кэналлоа! И которого управляющий дома Алва никак не мог называть «дор Рикардо»!
Я, как и всякий заслуживающий уважения историк, твердо знал вехи Великого Излома. В свое время я потратил немало сил, заучивая даты, маршруты передвижений и связи деятелей той эпохи. Окделл в Кэналлоа? Нонсенс! Возможно, молодой человек только собирался туда поехать? Возможно, герцог Алва хотел взять его с собой, но передумал? Возможно, сын Эгмонта Окделла отказался от этой поездки? Возможно, управляющий просто поспешил предупредить желание своего господина? Масса вопросов и ни одного ответа…
Я был заинтригован. Эта записка не давала мне покоя, а потому я решил потратить свое время и узнать наконец точно — был Ричард Окделл в замке Алвасете зимой 398 года Круга Скал или нет?!
Для этого мне пришлось посетить личную библиотеку герцогов Алва, за что я выражаю им глубочайшую признательность.
Каков же был результат моей поездки? Ошеломителен! Я предполагал получить ответ на один лишь маленький вопрос, но материалы, найденные мной, потрясли меня до глубины души и создали миллион новых вопросов.
Для того, чтобы окончательно выяснить истину, я предпринял ряд путешествий, посетил библиотеки и архивы всех Великих домов, известных старинных семейств, торговых гильдий, провинциальных городков и столиц.
Разумеется, я не справился бы с такой работой один, а потому хочу выразить свои искренние благодарность и признательность моим студентам, буквально закопавшимся среди старых бумаг и энтузиастов, откликнувшихся на мой призыв и буквально просеявших все хранилища в своих городах и домах. Личные дневники некоторых неизвестных до сего времени персонажей просто ошеломляют! Многие письма, очевидно, утрачены, из некоторых уцелели лишь фрагменты, но я не счел себя в праве что-либо добавлять от себя. Я решил предоставить героям возможность самим рассказать свою историю, а читателям — заполнить пробелы на свое усмотрение.
В книге использованы материалы из:
— архива графов Ларак
— архива дома Грачинелли
— архива библиотеки Алвасете
— сборника «Письма слуг замка Алвасете как зеркало жизни Соберано»
— архива дома Кабера
— городского архив Олларии
— личного архива кардинала Сильвестра
— архива графов Креденьи
— архива графов Савиньяк
— архива герцогов Приддов
Результатом данной грандиозной исследовательской работы и стала эта книга.
Итак, довольно вступлений!
Далее Вы не найдете более пространных рассуждений. Только выдержки из писем, написанных современниками того времени. Только свидетельства тех, кто жил в ту эпоху, только факты….
Увлекательного Вам чтения!
Ваш Жюль-Арамон Понси»
Письмо Реджинальда Ларака своему отцу Эйвону Лараку
14 день месяца Весенних ветров, 398 года круга Скал
«Дорогой батюшка,
Я не решился написать Герцогине, так как уверен, что она воспримет новости слишком близко к сердцу. Надеюсь, что к тому времени, когда в Надор придут вести из столицы, Вы сумеете её подготовить.
К огромному сожалению всех Людей чести, неравнодушных к судьбе сына Эгмонта Окделла, козни кардинала Сильвестра не позволили кому-либо из достойных дворян взять Ричарда в оруженосцы. Вы хорошо знаете характер своего племянника и понимаете как он был оскорблен и расстроен данной ситуацией. Ему не оставалось ничего другого, кроме как по окончании Лаик вернуться в Надор. Военная карьера для потомка святого Алана была закрыта навсегда. Возможно, это было не так уж и плохо. В любом случае пребывание дома Главы Скал позволило бы ему плотнее заняться хозяйственными вопросами и поднять Надор с колен. Но, разумеется, подобная судьба была оскорбительна для Главы Великого дома.
Впрочем, очевидно высшие силы все же вмешались в судьбу моего кузена и не позволили свершиться этой чудовищной несправедливости. К великому изумлению всех присутствовавших на церемонии, имя герцога Окделла назвал Первый маршал. И Ричард принес ему клятву. Мне страшно даже представить что именно пришлось пережить Ричарду раз он решился на такое. Очевидно, его отчаяние было слишком велико для того, чтобы отказаться от столь тяжелого выбора.
В настоящее время Ричард живет в доме Ворона и, кажется, не сожалеет об этом. Эр Алва снабжает своего оруженосца деньгами, так как в средствах Дикон не нуждается, но времени ему, по словам Ричарда, не уделяет совсем, хотя и разрешил пользоваться своей библиотекой.
Я постараюсь в ближайшее время выяснить все обстоятельства пребывания Ричарда в этом доме — слухи о нравах кэналлийцев не дают мне покоя, однако надеюсь, что даже такой безбожник как Алва не посмеет отнестись к герцогу Окделлу недостойно.
Наш общий друг также обеспокоен сложившейся ситуацией. Полагаю, он лично напишет Герцогине письмо и постарается успокоить её.
С уважением, Ваш сын Реджинальд»
Письмо Реджинальда Ларака своему отцу Эйвону Лараку
20 день месяца Весенних Волн, 398 года круга Скал
«Дорогой батюшка,
Прошу простить меня за долгое молчание — последние дни выдались довольно суетными, что не позволило мне написать Вам в срок.
С огромным сожалением я должен высказать свою обеспокоенность состоянием нашего дорогого Ричарда. Я наблюдаю за ним весьма пристально (об этом же меня просил наш добрый друг), однако вижу изменения в его характере, которые не могут меня не беспокоить.
Я полагал, что отношение потомка Святого Алана к потомку предателя, а тем паче, убийце Эгмонта Окделла, не могут измениться, но в последние наши встречи я отметил гораздо большую мягкость Ричарда в обсуждении своего эра. Кроме того, кузен стал задумчив и несколько хмур. Его настроение часто меняется, однако меня не оставляет ощущение его крайней обеспокоенности. На мои расспросы он не отвечает, предпочитая не замечать их или же уводить разговор в сторону.
Наш друг считает, что Ричард попал под влияние своего эра и готов не только полностью примириться с ним, но и начать куда более близкие отношения, нежели допустимо между эром и оруженосцем. Разумеется, я не верю в подобное развитие событий, так как прекрасно знаю как предан Ричард идеалам Людей Чести и тверд в своих убеждениях, однако тревога не покидает меня.
Вы писали о том, что Герцогиня подумывает вызвать сына в Надор. Прошу Вас поспешить. Всем нам будет спокойнее, если какое-то время кузен побудет среди своих родных и друзей, восстановит силы и вернется к тому, что представляет истинную ценность для него и всех нас.
С уважением, Ваш сын Реджинальд»
Письмо без подписи, адресованное Томазо Грачинелли, торговцу в Агарисе
1 день месяца Осенних Ветров, 398 года Круга Скал
«Достопочтенный эр,
Спешу сообщить Вам, что события в Олларии продолжают внушать беспокойство. Война в Варасте, на которую мы так рассчитывали, закончена. Ворон умудрился не только очистить земли от барсов, но и убрать из игры Адгемара. К сожалению, навсегда. Впрочем, не стоит терять надежду — сын Лиса пустое место, однако дочь подает большие надежды…
Что касается проявленного Вами интереса к судьбе последнего Повелителя с севера, то с молодым человеком всё благополучно. Он сопровождал своего эра в поход, откуда и вернулся Кавалером ордена талигойской розы. К сожалению, у меня не было возможности узнать детали кампании, однако нельзя не отметить того восхищения, с которым оруженосец смотрит на эра. Отношение эра к оруженосцу определить не представляется возможным, однако, с учетом тех событий, что предшествовали походу (я описывал их в прошлых письмах) следует полагать, что жизнь оруженосца эру дорога…
Возвращаясь к нашему проекту по торговле сукном…»
Письмо управляющему замка Алвасете
3 день месяца Осенних Ветров, 398 года Круга Скал
(собственно, это ТО САМОЕ ПИСЬМО, с которого и началась эта книга)
«Хавьер, срочно готовь комнаты для оруженосца соберано! Дор Рикардо умудрился простыть до хрипов в легких, а потому поедет к вам. Комнату отдельную, поближе к соберано. Предупреди Мориссу — нужны отвары от грудной хвори и то средство от ожогов — обязательно ведь сгорит на солнце! Глаз с него не спускать! Предупредить всех! Если не уследишь — лично придушу! Ах да, готовить почти без перца, а вино только белое…»
Здесь, мой уважаемый читатель, я должен сделать небольшое отступление.
Как известно (и это подтвержденный факт!), герцог Алва на момент Излома считался не только холостым, но и официально бездетным. Приписываемые ему связи не нашли документального подтверждения, а анализ ДНК, проведенный относительно недавно, позволил исключить любое родство герцогов Алва и династией Олларов.
В подтверждение версии отсутствия детей значимо и то, что передача так до конца не изученных способностей Повелителей происходит исключительно к старшему сыну, вне зависимости от того, рожден он в браке или нет. Именно поэтому за всю известную нам историю в Великих домах не было признано ни одного бастарда ДО рождения официального наследника (да и после этого случаи такого признания единичны и относятся ко второй половине Круга Волн)
Таким образом, на момент происходивших событий детей у Рокэ Алва не было. Тем удивительнее появление юной родственницы герцога, пришедшееся на первые годы Круга Ветра. Профессор Бергштрам (Университет Гаунау) в свое время посвятил этому вопросу весьма информативную и безупречную с точки зрения исторического анализа статью. Ознакомиться с ней можно в любой студенческой библиотеке, однако, чтобы не тратить ваше время на поиски, изложу её кратко.
Согласно архивам Алвасете, в 384 году Круга Скал соберано Алваро принял в своем доме младенца женского пола. Девочка была официально признана и наречена Долорес Алва. Так как сам соберано Алваро на момент примерного зачатия ребенка находился в Олларии, то данная девочка считается дочерью Рокэ Алва, навещавшего дом примерно в этот период. Это подтверждается дальнейшей жизнью дориты, проходившей в замке, в окружении учителей и знатной наставницы (доньи Инес Руис, дальней родственницы герцогов Алва), в тайне от всех непосвященных. Собственно, посвященными были слуги замка и некоторые жители города, а также родственники герцогов Алва и часть дворянства, однако в Олларии о девочке ничего не знали вплоть до 5 года Круга Ветра. По свидетельствам современников Долорес Алва унаследовала красоту и непростой нрав своего отца, которые и продемонстрировала позднее в столице. О матери девочки информации нет.
Письмо Фернандо Муньоса своей матери
12 день месяца Осенних Молний, 398 год Круга Скал»
«Дорогая матушка, со мной всё хорошо!
Посылаю Вам свое жалование за этот месяц. Пожалуйста, не откладывайте покупку всего необходимого. Я ни в чем не нуждаюсь — в замке прекрасно кормят, а новую одежду выдают часто. Она очень хорошая, поэтому я её берегу. И работаю много и на совесть.
Вот сейчас приехал Соберано и работы прибавилось, но все всё равно очень рады. Теперь в замке проходят балы и приезжает много гостей. А ещё приехал гость с севера. Он совсем молодой, а кожа у него такая светлая, что горничные обзавидовались все. И волосы тоже светлые, а на солнце стали совсем как солома. Все девушки в замке глаз с него не сводят, а он влюбился в дориту. В нашу дориту! И теперь ходит за ней как дух, а дорита крутит им как хочет. Соберано сначала смеялся, а сейчас чаще хмурится и выезжает из замка — показывает дору окрестности. Горничные говорят, что если дорита получит браслет от северянина, то это будет хорошо, но не говорят почему.
Больше новостей у меня нет. Пожалуйста, напишите мне как у вас дела. И обо всех тоже напишите, а то я очень скучаю.
Фернандо»
Дневник Инес Руис15 день месяца Осенних Молний, 398 год Круга Скал
Что касается успехов моей воспитанницы, то никаких изменений в этом не произошло — Долорес всё так же старательна в изучении наук и неуправляема в своих забавах. К счастью, она не пытается брать за образец отца или других родственников по мужской линии, а потому ограничивается лазаньем по деревьям, танцами, песнями и мелкими шалостями. С ужасом представляю свою жизнь в том случае, если бы малышка пыталась освоить шпагу или пистолет!
18 день месяца Осенних Молний, 398 год Круга Скал
Приехал Соберано, так что мы с Лолой были тщательно проэкзаменованы. К счастью, успехи наши Соберано не расстроили. Так как Лоле исполнилось 14, она вытребовала у отца право на длинные платья и теперь вовсю пытается освоить премудрость передвижения в них.
Соберано привез с собой гостя с Севера! И кого! Герцога Окделла! Да-да, сына того самого бунтовщика. Сына зовут Ричард и он… оруженосец соберано. Мальчик настоящее чудо — светлая кожа, русые золотистые волосы и серые глаза! А ещё высокий рост и прекрасная фигура. Конечно, сейчас ему нет и двадцати, но уже видно, что ему суждено стать весьма представительным мужчиной.
Горничные чуть не дерутся за право убраться в его комнате и демонстрируют всё более и более открытые наряды. Дочки реев, приезжающие дабы представиться Соберано, бледнеют, краснеют и полностью игнорируют местных кавалеров. Если бы не категорический запрет Соберано на любой конфликт с «дором Рикардо», то каждый новый день радовал бы нас дуэлью.
19 день месяца Осенних Молний, 398 год Круга Скал
Наш северный красавец влюбился в Долорес!
Мы как раз сидели в мраморной беседке у розария и дорита показывала отцу последний разученный ею танец, как вдруг по ступенькам поднялся прекрасный юноша с очень насупленным лицом, открыл рот, чтобы сказать что-то, очевидно, чрезвычайно важное и… замер как одна из статуй. Замер, увидев нашу Лолу! Я, наконец, своими глазами увидела то, что называется «потерять дар речи». Соберано пришлось не только окликнуть это чудо, но подойти и встряхнуть за плечо!
Лола была в восторге! Она тут же потребовала представить себе кавалера, а после прозвучавшего имени и не подумала смутиться или хотя бы изобразить смущение (учишь их, учишь!), а быстренько взяла сероглазку в оборот и потащила смотреть фонтан — собирать букет для музыкальной комнаты — выбрать ленты на новое платье — послушать канареек в оранжерее… я еле поспевала за ней. А вот молодой человек чуть не бежал, полностью игнорируя всех вокруг!
24 день месяца Осенних Молний, 398 год Круга Скал
Лола продолжает развлекаться, так что теперь сразу после уроков она занимается тем, что вертит северным герцогом как ей угодно! Мы уже ловили морские звезды, искали красивые ракушки, лазали за самым вкусным гранатом, просили прощения за молчаливость и незнание кэналлийского… Я бы сделала ставку на срок, за который Рикардо надоест такое издевательство, но, похоже, северные чувства воистину тверды и незыблемы.
Следует отметить, что поначалу Соберано вовсю веселился, слушая об очередных проделках дочки, однако в последнее время всё больше хмурится и под разными предлогами вывозит северянина из замка.
4 день месяца Зимних Скал, 398 год Круга Скал
Незыблемость надорских скал, очевидно, прорубила броню на сердечке нашей малышки. А может ей просто лестно осознавать, что у её совсем ещё детских ножек такой знатный кавалер. Конечно, Надор беден, однако Лола уверена, что её талантов и приданого хватит на то, чтобы превратить этот край в процветающий. Да-да, дор Рикардо сделал предложение руки и сердца нашей девочке. А та его приняла.
Впрочем, о помолвке пока речь не идет. Соберано имел долгий разговор с дочкой, но, зная её упрямство (прямо скажем, наследственное) сдался и согласился на помолвку, но не раньше, чем Долорес исполнится шестнадцать. До тех пор говорить о каких-либо отношениях с дочерью соберано (как и самой дочери) Рикардо запрещено. Как и обмениваться браслетами. Как и проводить время без меня. К чести Окделла стоит отметить, что все условия он принял безоговорочно.
6 день месяца Зимних Скал, 398 год Круга Скал
После смерти моего Луиса я словно очерствела сердцем. Но прошло время и сейчас там живет и моя воспитанница. Возможно, она заменила мне дочь, которой у меня нет и никогда не будет. Кто знает…. В любом случае, я не могу оставаться равнодушной к судьбе моей девочки, а потому постараюсь узнать всё возможное о её почти женихе, его взглядах и планах на будущее. Ни за что не отдам малышку человеку, который не будет её достоин.
Похоже, что те же мысли терзают и Соберано. Он всё чаще запирается в своей комнате и пьет. Я слышала, что в Олларии для него это обычное дело, но здесь? Когда такое было? Очевидно, отцу нелегко осознать, что ребенок вырос. Признаться, я во многом разделяю его чувства, а потому начну изучение нашей северной твердыни!..
8 день месяца Зимних Скал, 398 год Круга Скал
У меня просто нет слов!
После того, как я приняла решение узнать Рикардо поближе, мне осталось только организовать свою встречу с ним. Без свидетелей, без Лолы, разумеется, и без любых отвлекающих факторов, которые могли бы нам помешать. Решение нашлось быстро — часы утренних уроков дориты прекрасно подошли, а беседка у розария достаточно уединена. К тому же из неё открывается такой прекрасный вид, что сердце раскрывается для разговора…
Мне не составило труда заманить туда нашего Хабали (эту кличку ему дали слуги после того, как он рыкнул на пажа, чуть не помешавшего ему подать руку дорите). Впрочем, на вепря этот мальчик пока не очень похож…
Итак, я не стала хитрить с ним и сразу объяснила, для чего позвала. Это был риск, но, как оказалось, вполне оправданный — юноша терпеть не может интриги, сплетни и ложь. Прост и приземлен как его север. Что, признаться, облегчило мне задачу.
Разговор наш был очень непрост. Вытащить этого цыпленка из его скорлупы и заставить довериться женщине было очень и очень нелегко, но я ведь не просто женщина а, практически, мать его нареченной.
Как же отзывчив этот мальчик на ласку! За доброе слово он готов снести горы и достать звезду… У меня слезы на глаза наворачиваются когда я вспоминаю его рассказ о детстве, взрослении и жизни в Надоре. Причем сам он не видит в этом ничего ужасного. Просто нищета, просто холод, просто полуголодное существование без капли материнской любви («герцогини не простолюдинки, они не могут выражать свои эмоции»).
Но самое ужасное случилось, когда мы начали обсуждать его отношения с Людьми Чести, взгляды на династию Олларов и отношение к Раканам. Оказалось, что надорский герцог не знал собственной истории!
Мне пришлось вести его в библиотеку, поднимать старые архивы и изучать жизни всех его предков, начиная с Убийцы. Их успехи и поражения, историю карьеры, родственные связи, политические взгляды, отношения с властью… Для него почти всё было внове! Он был уверен, что последние 400 лет его семья прозябала в нищете и безвестности! Он понятия не имел об Окделле-кансилльере и прочих весьма достойных представителях своей семьи!
Однако истинное потрясение я испытала, когда речь зашла о восстании его отца. Мальчик даже не догадывался о том, кто предоставил деньги на это. Более того, узнав об участии Дриксен и Гаунау, он заговорил о «благородстве королей, помогающих вернуть трон истинному правителю». Пришлось попросить его рассказать о проявлении этого благородства в Варасте, и о населении, лишившемся всего ради этой реставрации…
Но окончательный удар, как оказалось, я нанесла, упомянув дуэль его отца, которая избавила Эгмонта Окделла от пыток и позорной казни. Создатель, он ничего не знал о линии! Все это время его убеждали в том, что его отец был подло убит!
У меня нет слов. Мы оба сидели как громом пораженные. Я от того, что можно так лгать собственному сыну, а он… Полагаю от того же…
Сегодня мы больше не разговаривали — мальчик был слишком потрясен всем услышанным и сбежал в город, где и бродил до вечера….
Теперь я не отступлю. Создатель свидетель, я не позволю пребывать Рикко в неведении! Он должен знать всё!
10 день месяца Зимних Скал, 398 год Круга Скал
Я не ошиблась в мальчике — сегодня он сам меня нашел и попросил рассказать ему всё, что мне известно об истории отношений Олларов, Раканов и Людей Чести. Я так горжусь им!
Мы начали с самого начала, снова год за годом перебирали события, заговоры и военные компании последнего круга. Как хорошо, что я всегда любила читать! Мы прослеживали истории всех значимых семей королевства и оценивали ту пользу, что они приносили стране. Да, признать, что «навозники» несли, в том числе и благо, было для герцога Окделла непросто, однако он сумел справиться со своими предрассудками. Правда, для этого мне пришлось прибегнуть к помощи рэя Сальвио. Его матушка родом из Эпинэ, причем из «старых». Так что тот прекрасно осведомлен о том, что происходит в Талиге. Рэй Сальвио пригласил Рикардо к себе в замок, где и познакомил со своими архивами и друзьями. Полагаю, герцогу непросто было принять равными себе людей без титулов, однако он сумел смириться с тем, что гербовые грамоты не наделяют своих хозяев всеми достоинствами при рождении, а оценивать людей необходимо исходя из их поступков, а не званий. После такого прорыва дела пойдут гораздо легче.
14 день месяца Зимних Скал, 398 год Круга Скал
Мы продолжаем обсуждать жизнь Рикко в Олларии и людей, которых он там встречал. Разбирали по косточкам слова и поступки каждого из его знакомцев. Признаюсь, я была поражена тем, что Рикардо сам осознал ложность своей привязанности к Августу Штанцлеру. Этот сын башмачника, притащенный королевой Алисой и занимающий теперь пост кансилльера, называл себя другом семьи Окделлов. Вспомнив всё, что этот «старый больной человек» говорил и советовал, оставаясь в тени и даже не пытаясь помочь чем-то реальным, Рикардо пришел в ярость. Вот уж, действительно, Хабали!
Особый разговор у нас состоялся по поводу королевы. Я встречалась с ней когда-то в Эпинэ, когда приезжала гостить к дядюшке и вместе с ним посещала дом Ариго. Бледная немочь, способная лишь закатывать глазки и тихо вздыхать. После того, как Рикардо (краснея и запинаясь) пересказал мне разговоры с ней, я почти зауважала эту мерзавку. Эта дрянь уверяла мальчика в том, что Соберано стал её любовником помимо её воли! Что она регулярно подвергается насилию. И что (небеса её покарай!) он совратил какого-то юношу из Приддов, а затем бросил его и опозорил! Признаться, я была в таком негодовании, что просто лишилась слов. Мне пришлось как следует отдышаться, чтобы суметь продолжить разговор.
Впрочем, даже сейчас, влюбившись в Лолу, Рикко не утратил своего восхищения этой паучихой. Правда от немого обожания перешел к уважению и преклонению, но… этот ядовитый плющ надо вырвать с корнем. Вот только как? Придется действовать жестко…
Письмо Хименес Коррадо своей сестре
17 день месяца Зимних Скал, 398 год Круга Скал
… на днях я получила записку от доры Инес (помнишь её, она живет в Замке) с просьбой известить её о ближайших родах в городе. Писала, что надо показать одному мальчику, откуда дети берутся. А и правильно! А то шкодить все мастера, а потом «сама разбирайся, милая». Тут как раз Хелена надумала пятого родить. Вот ведь бесстыжая баба! Ни мужа, ни соседей не боится — гуляет, как вздумается. И тут против не была. Мол, если мальчишка хорошенький, так пусть смотрит, может и наглядит чего…
Мальчишка и правда, глаз не оторвать — светленький, молоденький. Откуда только взялся такой? Поначалу фыркал и что-то там бурчал, да уйти пытался, но с дорой Инес разве поспоришь? Остался, сердечный…
В первый раз он сомлел, как я полезла проверять готова ли дорожка… а дальше падал, как кегля, без устали. Только дора Инес его солью под нос пихнет, на лавку посадит, как он взглянет куда надо и снова на пол…. Мы уж смеяться не могли! Хелена от такого родила и не заметила как…
А мальчику-то было и не до смеха. Когда всё закончилось и его вытащили на улицу, по цвету он был точно сыр — белый с зеленой плесенью. Дора была довольна…
Дневник Инес Руис
18 день месяца Зимних Скал, 398 год Круга Скал
После позавчерашнего Хабали прятался от меня по всему замку, но я не стала торопить события и выждала немного, а вот сегодня…. Я просто приказала ему прийти в беседку и задала один единственный вопрос — может ли женщина, пережившая подобное, падать в обмороки? А пережившая такое трижды? Я ведь писала уже, что мальчик ненавидит всяческую ложь? Мы снова вспомнили всё, что королева говорила и делала… А также поведение её братьев. После этого Катарина Ариго стала абсолютно безопасна.
Полагаю, мы ещё не закончили с образованием северянина, но фундамент положен крепкий. Теперь осталось ещё разок освежить его сведения по истории, а затем обсудить его знакомых и определить, кого из них он может называть своим другом, а кого нет.
Соберано совсем загрустил. Я уже начинаю волноваться — уж больно это не похоже на обычную грусть. Прислуга говорит, что он стал зол и раздражителен. Гости к нам больше не приезжают, а вино в его комнату носят каждый вечер.
21 день месяца Зимних Скал, 398 год Круга Скал
Всё-таки, что ни делается, всё к лучшему.
Наши беседы с Рикко, а также полученный жизненный опыт, подкрепленный библиотекой Соберано, дали свои плоды. Юный дор полностью пересмотрел свои взгляды на своих «друзей» и собственную жизнь.
Сложнее всего пришлось с его отношением к Раканам, но после знакомства со счетными книгами Алвасете он призадумался о том, сможет ли управлять страной человек, выросший вдали от самой страны, а также не имеющий подходящего образования, наставников или хотя бы сторонников с соответствующим опытом. Кроме того, он был неприятно поражен тем соображением, что за 400 лет даже самая угнетаемая семья могла бы приложить некоторые усилия для своего процветания (например, сделать военную или торговую карьеру), а не жить исключительно на подачки и приданое дурочек, очарованных древней кровью.
Всё это привело к тому, что отношения Рикко с Соберано заметно потеплели. Мальчик теперь смотрит на своего будущего тестя совершенно другими глазами, проводит много времени в его обществе, а также сопровождает в поездки по всевозможным хозяйственным делам. Смотреть на это мне, признаюсь, отрадно. Я горжусь тем, что смогла построить мостик между этими двумя упрямцами и немного поспособствовать их счастливому будущему. В конце концов, на носу Излом — пора прекращать старые ссоры!
Долорес тоже рада сближению отца и жениха и настаивает на совместных ужинах, во время которых Рикардо не сводит с неё глаз. Я, признаться, не могу нарадоваться, глядя на такое сильное чувство. Соберано же, хоть и не смотрит на окружающих волком, всё же не выглядит счастливым. Возможно, это просто хандра от мыслей о возвращении в Олларию — отпуск скоро уже закончится. Впрочем, насколько я поняла, сначала Соберано собирается съездить в Торку и повидать своего бывшего эра. Полагаю, что и Окделлу будет полезно посмотреть север.
11 день месяца Зимних Ветров, 398 год Круга Скал
Вчера в гавань вошли несколько кораблей, на одном из которых прибыл Рамон. Помнится, мы весьма мило проводили время с нашим Альмиранте пока Луис наконец… Впрочем, не будем о грустном. В любом случае, я рада буду увидеть старого друга. Прямо сейчас состоится торжественный ужин, на который и я приглашена. Уверена, что Альмейда расскажет много интересного.
* * *
Создатель, я в отчаянии!
Не знала, стоит ли писать о последних новостях, но понимаю, что должна выговориться, или у меня разорвется сердце!
Я только что писала, как я горжусь собой? Создатель, как же я была глупа! Если бы я знала!!!
Сейчас постараюсь собраться с мыслями и попытаться связно изложить то, что потрясло меня до глубины души…
Итак, торжественный ужин. Да, он состоялся, но походил, скорее, на семейный — присутствовали только Соберано, Рамон, Рикардо, Долорес и я. Так вот, на самом ужине не было ничего примечательного — Рамон рассказывал о событиях на море, расспрашивал Рикардо о Надоре и впечатлениях об Алвасете, приглашал его в гости на Марикьяру. Лола получила свою долю восхищения от нашего гиганта, «не встречавшего прежде такой красоты, клянусь всеми морями!». Соберано был спокоен и добродушен, а после десерта, когда мы в Долорес отправились к себе, пригласил Рикардо присоединиться к мужской компании и послушать те морские байки, которые можно услышать лишь от бравого Альмиранте. Всё было так хорошо!
Я поздно ложусь спать. Вот и в этот раз я засиделась с книгой у окна, а через некоторое (довольно продолжительное, признаюсь) время я вышла в сад прогуляться. Звезды были такими огромными, воздух освежал и манил пройтись ещё дальше… и я прошла к той самой беседке, где столько дней искала уединения для бесед с Рикардо. Мне стоило догадаться, что уединения в ней искала не только я! Но я слишком задумалась и, признаться, замечталась… Так что, когда я поняла, что в беседке кто-то есть, уйти незаметно у меня уже не получилось бы. Каюсь, любопытство меня не раз подводило. Вот и в этот раз, вместо того, чтобы развернуться и отойти, я сошла с дорожки и села под огромным кустом тубероз, полностью скрывшись в темноте, но прекрасно слыша всё, что происходило в самой беседке… А там…
Там был Соберано! Соберано и Рамон. Если бы я сразу узнала их и ушла! От какой муки я бы избавилась! Но поздно жалеть о сделанном…
Впору ругать свою прекрасную память, но каждое услышанное слово врезалось намертво.
« — Он довольно неплох, твой северный герцог, Росио. И, кажется, сильно к тебе привязан. Да ещё, как я понял, намерен породниться... Породниться с Закатной тварью. Оллария вздрогнет!
— С тварью…. Ты как всегда прав, мой друг…
— В чем дело, малыш? Ты не рад? Тебе удалось невозможное — положить конец вражде двух Великих домов! За это следует выпить!.. Хотя ты, как я понял, в последнее время именно этим и занимался… Что случилось? Ты не хочешь этого союза? Девочка выглядит довольной, но она может и передумать. Парень тебе не по душе?
— Да нет, Рамэ… по душе… В этом-то и дело…
— Ты опять о своем проклятье? Прекрати! Он же не на тебе женится, а на твоей дочери! С ним ничего не случит… почему ты смеешься?
— Ох, Рамон… ты прав, он женится не на мне…
— Таааак….
— Тебя, я смотрю, ничем не удивишь? Морская дружба стирает многие границы?
— Не заговаривай мне зубы, соберанито! Ты… влюбился?
— …
— О нет! В Окделла? Жениха собственной…. О, Создатель, Росио….
— Нет, пока не Создатель, Рамэ…. Не надо преувеличивать… Всего лишь я…
— Подожди, но КАК? Как это произошло? Давай-ка, рассказывай всё как есть! Раз уж я заменил тебе старшего брата… выкладывай!
— Не о чем рассказывать, брат. Я взял мальчишку из жалости. Ну и из желания щелкнуть по носу этих ызаргов. Я ожидал получить в свой дом дикого волчонка — злобного, слепого, кусающего протянутую руку. А получил вот это вот чудо… Он бесконечно падал в лужи и попадал в расставляемые ему ловушки, а я вытаскивал его оттуда и не забывал побольнее уколоть. Он сердился, обижался, пыхтел… Но он не был злым, Рамэ! Он должен был меня ненавидеть, но у него не получалось! Несмотря на все усилия этого гадючника… он не видел во мне Истинное зло. Отказывался видеть. Оправдывал, прощал, слушал. Обижался, но тут же остывал и улыбался. Как он улыбается, Рамон! Ты видел сегодня? Он словно светится изнутри! А еще он так смешно краснеет…
— И когда ты?..
— Не знаю… Знаю точно, когда я впервые узнал, что такое ревность. Веришь ли, я никогда никого ни к кому не ревновал. Не было причин. А тут… Этот генералишко проводил с мальчиком слишком много времени. И я понятия не имел, чему он может его научить. Или к чему приучить. Я видел соперника в надутом пустозвоне! Можешь поверить?
— Пожалуй… ревность слепа…
— Как и любовь… А это лето! Горы, степные травы, прозрачные ручьи. Пока мы стояли лагерем, он всё время был рядом со мной. Я видел, что он подрос, раздался в плечах, загорел. А в волосах появились золотые прядки. И… он был рядом… всё время… смотрел на меня, слушал меня, улыбался, хмурился, вздыхал и смеялся. Я был счастлив, Рамон! Вот только я прекрасно понимал, что это счастье не моё. Ну не мог я рисковать им!!! Соблазнить мальчишку было бы непросто, но вполне возможно. Но я запретил себе даже думать об этом. Я слишком боялся за него. Боялся того, что принесу ему смерть…
— Как Джастину?
— Ты же знаешь, Джастин был другом… Но да, он подошел слишком близко…
— И что же изменилось?
— Мальчик заболел. Простыл на обратной дороге. Стал кашлять. Лекарь нашел у него застарелую болезнь легких, и пришлось взять Рикардо сюда. Клянусь, Рамон, я собирался отправить его в Надор. Там бы ему быстро объяснили, кто я и что из себя представляю. И он бы вернулся другим. И мне было бы легче смотреть в глаза, в которых нет приязни… Но мы приехали сюда… Всего я ожидал, друг мой, но Долорес! Конечно, она красавица, но ведь ещё совсем ребенок…
— Он тоже ещё совсем юный, Росио…
— Да. Прекрасная пара. У меня вскипает кровь, когда я думаю о том, что они поженятся. Рамон, я ревную его к собственной дочери! К моему прекрасному, любимому, единственному ребенку! Я готов жизнь за неё отдать, не размышляя, но отдать ей Рикардо?! От одной этой мысли я схожу с ума… а тут ещё Инес…
— Что Инес? Она-то тут при чём?
— Женщины! Вечно стремятся сделать как лучше… Она занялась его образованием! Можешь себе представить? Всегда знал, что нельзя её пускать в библиотеку!
— Ну, спрятать от неё книги всегда можно было лишь одним способом — сжечь их… Значит, парень прозрел?
— Хуже! Он узнал правду и теперь не хочет иметь ничего общего с этой швалью! Как думаешь, сколько он проживет, если об этом станет известно? И ещё… Он смотрит, Рамон. Как он на меня смотрит!!! С восхищением, обожанием, доверием! Как после этого мне удержаться и не поцеловать его? У меня дрожат руки, когда он рядом. Я чувствую себя сопливым мальчишкой! И из этого Лабиринта выхода нет. Он женится на Лоле, а я буду нянчить их внуков… Вот так-то, Рамэ…
— Да, малыш, ты крепко влип… А ты пробовал найти кого-то… похожего?
— Шлюху со светлыми волосами? Да… пробовал… гадость…
— И что ты теперь будешь делать? Прогонишь его?
— Нет. Куда его гнать? Он покинул прежний лагерь, а к новому ещё не примкнул. Похоже, я обречен навеки быть его нянькой.
— А потом нянькой его детей… Тебе ещё самому жениться надо, не забыл?
— Забудешь тут. Не трави душу! Что я могу предложить несчастной девушке? Любовь? Её не будет. А всё остальное для женщин не имеет значения. Для тех женщин, которых я готов видеть рядом с собой, во всяком случае…
— Значит, женись на той, что станет тебе другом. Инес, например.
— Инес?
— Она слишком любила своего мужа, чтобы полюбить тебя. К тому же, она хорошо тебя знает. Лет десять, кажется? Полагаю, она не откажется завести собственных детей. И в твоем доме снова будет смех и счастье.
— Ты очень мудрый, старый морской волк. Ты знаешь это? Но есть одно маленькое «но». Инес должна быть не против…
— А она?
— Не знаю, Рамон. Я никогда не думал об этом. В любом случае, сначала надо пережить Излом. Не знаю, что он нам готовит, но легким он не будет».
Они ещё немного помолчали, потом обсудили свои планы на ближайшее будущее и ушли в замок. Я сидела ни жива ни мертва. Нет, меня не пугает замужество. Я всегда понимала, что рано или поздно отец настоит на этом. И стать хозяйкой в доме, который стал уже родным. Что может быть лучше? Я готова даже принять Соберано как мужа и родить ему детей. Возможно, в них я обрету своё счастье. Но как же быть с его сердцем? Мне ли не знать, как мучительна бывает любовь! Сколько страданий приносит невозможность быть с тем, кого ты любишь. Я многое бы отдала для того, чтобы Соберано сумел обрести счастье. Но что делать с Рикардо? Он северянин! Даже не будь он влюблен в Лолу, он никогда не ответит на чувства мужчины!
Я в смятении. Слезы текут не переставая. Как бы я хотела помочь. И как хорошо я понимаю, что в эти отношения мне вмешиваться нельзя!
Создатель, молю тебя, не дай этой тайне выйти наружу!
Депеша кардиналу Сильвестру. Автор неизвестен
1 день месяца Весенних Скал, 399 год Круга Скал
«Ворон с оруженосцем возвращаются. Планируется поездка в Торку, к фок Варзову, а затем уже в столицу. Осведомителей в замке найти по-прежнему не удается.»
Письмо управляющему замка Алвасете
6 день месяца Летних Скал, 399 год Круга Скал
«Хавьер, я тебя убью!
Что у вас там произошло, и почему я ничего не знаю? Почему Рикко чуть не порвал напавших на дом соберано, а за самим соберано полез в горящий дом? Он здоровается со всеми слугами и даже выучил их имена!
На днях откуда-то взялся поддельный гонец из Торки, которого Рикко повез во дворец. А вернулся он без гонца, зато с соберано, после чего они ругались в кабинете (шепотом, представляешь!), а потом пили и пели. Пели, Хавьер! Вместе! Я точно тебя убью!»
Письмо личного архива кардинала Сильвестра. Автор неизвестен
12 день месяца Летних Скал, 399 год Круга Скал
«…Утес имел беседу с Кошкой в известном месте. Подобраться достаточно близко не удалось, однако, судя по позам беседующих, Кошка опять жаловалась на Птицу. Затем изобразила попытку сбежать. Судя по мимике Утеса, тот был потрясен услышанным. После беседы, покинув место встречи, умылся в фонтане на площади и пошел домой самым коротким путем. Выражение лица после расставания с Кошкой существенно изменилось. Я бы рискнул назвать его смесью гнева и брезгливости. Крот»
Письмо управляющему замка Алвасете
22 день месяца Летних Скал, 399 год Круга Скал
«Хавьер, я всё знаю!
Как ты ЭТО допустил? Нашу дориту отдать на север?! Я с тобой разберусь, обещаю!
Впрочем, ладно, сейчас это не так срочно.
Этот гадючник закопошился. Рикко опять был у того дрикса, после чего устроил соберано скандал. Орал, топал ногами и клялся пойти и всех лично убить. А соберано это терпел! И почему-то утром выглядел очень довольным. Ничего не понимаю…
Впрочем, дела закрутились — Рикко везут в Агарис. Тайно, в закрытой карете, с охраной из шести человек. Цель — дом Раканов. Дальше четверо возвращаются, остаются Личо и Пабло (они самые светлые). Если вдруг они появятся у тебя, немедленно дай мне знать!
Дор Рикардо довел Кончиту до слез, поцеловав на прощание. Я уже слишком стар для всего этого…»
Письмо графини Савиньяк Лионелю Савиньяку
24 день месяца Летних Ветров, 399 год Круга Скал
«…. Что касается поведения Росио, то не вижу в нем ничего необычного. Полагаю, что твои предположения верны и именно исчезновение герцога Окделла привело к своевременной кончине данных весьма неприятных господ. Сомневаюсь, что это событие стало трагедией даже для их ближайших родственников. Впрочем, присмотри за нашей мышкой — уверена, что она обязательно постарается обернуть это в свою пользу…»
Дневник Селины Арамоны
15 день месяца Осенних Скал, 399 год Круга Скал
Матушка так рада, что я попаду ко двору, а мне немного тревожно. Что я там буду делать? Как отнесутся ко мне высокородные дамы и господа? Так ли уж это мне нужно?
Герард меня утешает — он тоже боялся идти служить, но теперь в доме герцога Алвы он очень счастлив. И говорит, что все очень к нему добры.
Интересно, какой окажется герцогиня Окделл? Герард говорит, что её брата в доме все очень любят, а это очень много значит, так как он северянин.
19 день месяца Осенних Скал, 399 год Круга Скал
Айрис очень расстроена. Она ехала в столицу к жениху и уверяла меня, что герцог Алва собирается на ней жениться. Именно поэтому он принял ее в своем доме и так заботится. Она и из дома сбежала потому, что брат прислал ей коня в подарок, а оказалось, что это подарок герцога Алвы. Поэтому она и сбежала. А всё получилось совсем не так.
Сегодня герцог Алва беседовал с Айрис в кабинете. Довольно долго. При этом присутствовала матушка, но она не говорит, в чем дело. Айрис вышла очень расстроенной. Она сказала, что о свадьбе не может идти и речи, потому что они породнятся с Алвой через других родственников. Не могу себе представить, о чем идет речь. Главное — об этом нельзя никому говорить.
8 день месяца Осенних Ветров, 399 год Круга Скал
Айрис научилась держать себя в руках и улыбаться Её величеству. Мне это дается легче, хотя матушка и рассказала, что эта женщина пыталась убить эра Рокэ и Ричарда. Уверена, что Создатель её за это покарает.
Письмо Клавиуса Штройбе Зигфриду Штройбе
15 день месяца Весенних Ветров, 400 год Круга Скал
«… за нас не волнуйся, все беспорядки закончились на удивление быстро. После того, как Ворон сдался Та-Ракану, все ожидали худшего, однако внезапно в ход дела вмешался герцог Окделл. Он прибыл в столицу вместе с Та-Раканом, однако нигде не появлялся, жил в Нохе, а по приезду епископа из Агариса, переехал в особняк Алва, куда и забрал из Багерлее Ворона. Как — никто не знает. Дом снаружи охранялся, как крепость, но ходят слухи, что внутри народа было ещё больше, причем все какие-то темноволосые.
До суда Ворона никто не видел, а на самом суде его единогласно признали невиновным, после чего та самая «охрана» из дома Окделла (или уж, Алва, если прямо говорить), захватила дворец.
Люди герцога Придда (молодого, второго сына Вальтера) очистили город от цивильников, а Эпинэ с его чесночниками заперли в Лаик. Казнить их не казнили, но большая часть отправится в Торку, а самому герцогу долго ещё придется ходить по струнке.
Что касается нашего Та-Ракана, то он пытался бежать. Причем выбрал для этого коня Ворона. Того демона, которого все до дрожи боятся. В общем, проехал он ровно до ворот… Самого коняшку забрал Окделл, которого это чудовище с удовольствием послушалось, ну а то, что осталось от белозадого, перед похоронами пришлось долго приводить в порядок. Похоронили его, кстати, в Алате — отвезли вместе с бабкой. Та, вроде, настояла.
Королем снова стал Фердинанд — отречение признали недействительным. Наследник — принц Карл. Её Величество снова ждет ребенка …»
Письмо графини Савиньяк Лионелю Савиньяку
25 день месяца Весенних Ветров, 400 год Круга Скал
«Ли, я всё-таки приехала в Олларию.
Тут тихо и спокойно, так что волноваться не о чем. Росио лично меня встретил вместе со своей тенью. Тенью его является, как ты, очевидно, слышал, герцог Окделл. Могу отметить, что этот молодой человек произвел на меня самое благоприятное впечатление, что, как ты знаешь, непросто.
При дворе мне была предложена должность первой статс-дамы, так что наш бледный гиацинт теперь под надежным присмотром. Надо отметить, что я приобрела верных помощников в лице госпожи Арамоны и юной герцогини Окделл. Остальной «курятник» мы проредим и чуть позже….
…Возвращаясь к Росио… Он сильно изменился. Стал гораздо мягче, чаще улыбается и явно стремится к обществу нашего юного капитана. Это меня немного беспокоит, но, судя по светящимся глазам молодого человека, у того уже есть дама сердца. И, очевидно, не в Олларии, так как, по моим сведениям, он чуть не ежедневно пишет длинные письма с весьма романтическим видом…»
Письмо управляющему замка Алвасете
8 день месяца Весенних Волн, 400 год Круга Скал
«Хавьер, срочно возвращай всё вывезенное!
Запасы вина надо готовить новые. И пришли новых слуг — этих обормотов вдруг потянуло на войну, так что чуть не половина увольняется. Знаю я, на какую войну их потянуло — прослышали, что Соберано едет с инспекцией в Торку, вот и рванули к блондинкам!
У нас всё хорошо. Соберано здоров — дор Рикардо от него не отходил всё это время, да и теперь рядом держится. Передай всем — за него теперь наши любому глотку порежут.
Дриксов побил дор Лио, на юге всё держит дор Эмилио (ему тоже отправь вина хорошего). Соберано отправится в Торку дней через 10, а вернется к осени. К этому времени дом должен быть в полном порядке. Учти!
Дора Луиса с дочкой и доритой Ирис у нас уже давно не живут, что это ты надумал? Как Соберано в Фельп уехал, так они во дворце. А дорита Ирис собралась замуж за своего кузена — дор Рикардо сначала сердился, а теперь, вроде, дал согласие. А я так скажу — такой егозе и нужен муж без затей, что на неё телком смотреть будет и под каблук с охоткой ляжет.
Карлоса я пристроил во дворец — надоело через чужих всё узнавать. Кармен тоже там, но на кухне.
Не забудь прислать ещё окороков, острых колбас и…»
Письмо Арно Савиньяка графине Савиньяк
12 день месяца Весенних Молний, 400 год Круга Скал
«Дорогая матушка,
Спасибо Вам огромное за письмо и подарки. Ричард доставил всё вовремя и даже не разбил банку с вареньем. Теперь могу потихоньку лакомиться нашими цукатами, а то тут их нет совсем.
Простите, что долго не писал — просто не знаю о чем… Со здоровьем у меня всё в порядке, служба идет. Правда, обидно немного, что Ричард и Валентин уже капитаны, а я только теньент. Но скоро, я уверен, я их догоню.
Да, Придд тоже здесь. Он совсем не похож на того ледышку, что я знал в Лаик. С Ричардом они, похоже, хорошо сдружились, хотя характер у этого Спрута… Его уже официально нарекли «Капитан Зараза», вот! Теперь он перешел к Ариго и ходит в разведку.
А Ричард при Первом маршале — носится как угорелый по всему гарнизону и тоже выезжает в горы. В основном составляет и проверяет карты. Но иногда что-то взрывает с Вейзелем. С подачи свиты Ворона Ричарда теперь зовут Хабали (Вепрь).
«Дядюшка» тоже не отдыхает — мы уже устроили несколько успешных ловушек для дриксов, а к концу лета должны полностью с ними разобраться. Так что сама кампания проходит хорошо.
По правде сказать, матушка, он меня немного волнует. Он больше ни с кем не ссорится, не язвит. Очень внимателен к Ричарду. Он здоров, но выглядит каким-то не очень счастливым. Но меня не оставляет чувство, что дело тут (только не смейтесь) в какой-то несчастливой сердечной привязанности. Разумеется, заметить это может лишь тот, кто хорошо его знает — на людях Ворон всё так же великолепен. Возможно, Вы знаете, в чем тут причина? Если я могу что-то сделать, то напишите, мне, пожалуйста...»
Письмо Арно Савиньяка графине Савиньяк
2 день месяца Летних скал, 400 год Круга Скал
«Матушка,
Я рад снова написать Вам. К счастью, Ричард и Валентин не устают напоминать мне о важности писем домой. Простите, если я редко радую Вас своими новостями. Просто все закрутилось с такой скоростью, что я не успеваю считать дни. Вы, наверное, слышали об успехе кампании? Теперь мы готовимся к подписанию мирного договора с Дриксен. На наших условиях! Это грандиозная победа!..
…но у нас здесь не только война. Вы знали, что Ричард влюбился в какую-то девушку в Кэналлоа? А я-то всё ломал голову — кому он пишет такие длинные письма! Оказывается «дорите с самыми прекрасными глазами». Имени он не говорит, но она, похоже, из знатного рода...»
Письмо Арно Савиньяка графине Савиньяк
14 день месяца Летних скал, 400 год Круга Скал
«...договор подписан! В окончание войны Алва совершит поездку по новым землям Талига. Ричард, конечно, едет с ним. А я получил отпуск и скоро буду у Вас!
...С Ричардом… произошло несчастье. Пару дней назад его поздно вечером вызвал к себе Рокэ и долго беседовал. Дикон вернулся совершенно убитый и не стал ничего рассказывать, но дядя утром позвал меня и сообщил, что пришло письмо от той самой прекрасной дориты — она нашла себе другого жениха (какого-то капитана) и разорвала помолвку с Диконом. Я и не подозревал, что речь шла о помолвке!..
…он …очень плохо выглядит… больше напоминает выходца… стараемся его отвлечь, но он совершенно непрошибаем. Надеемся, что поездка немного его отвлечет…»
Письмо без подписи для Арно Савиньяка
7 день месяца Летних Ветров, 400 год Круга Скал
«Олененок,
Я тоже очень сожалею, что не смог поехать с тобой в столицу, но мне просить об отпуске было рановато. К тому же, я с удовольствием изучаю новые территории — как-никак они находятся слишком близко к моему дому, чтобы пренебречь тщательным их изучением….
…по-прежнему не в себе. Апатия ушла, но теперь мы имеем возможность наблюдать взбесившегося секача в непосредственной близости. Он носится по горам без всякой осторожности, бесконечно рискует жизнью на неизученных пока перевалах и ущельях… производит впечатление самоубийцы… его эр очень волнуется, это видно даже издалека, однако не препятствует…
… тоже выглядит несчастным. Ты обещал разузнать у матушки причину грусти своего родственника. Здесь, к сожалению, информации по данному вопросу не добыть…»
Письмо отца Кристофа отцу Жозефу, монастырь Хексберг
24 день месяца Летних Ветров, 400 год Круга Скал
«…не стоит верить слухам, мой дорогой ученик, которые с таким удовольствием распускают городские кумушки. Военный гарнизон не то место, где можно найти романтику. Придыхания по поводу отношений между мужчинами, возможно, скрашивают жизнь некоторым экзальтированным особам, однако за всё время моей службы я не наблюдал подобного. Допускаю, что среди молодых людей порой возникает нежная привязанность, однако она носит в значительной степени дружественный характер. Если же и имеет место некоторая вольность нравов, то происходит она крайне скрытно…
…так как я единственный представляю здесь церковь, то принимаю исповеди и у эсператистов, кои иногда встречаются. Не вижу в этом зла, так как дорога к Создателю может быть любой. Лишь бы вела к Нему…
...недавно довелось выслушать исповедь одного молодого человека. Он… пришел ко мне в крайне расстроенных чувствах, ибо сердце его было разбито первой любовью — выбранная им девушка разорвала помолвку и обручилась с другим. Утешить его было непросто, особенно учитывая его состояние — от тоски и отчуждения он перешел к гневу и саморазрушению. После долгой беседы мне удалось немного успокоить его и призвать к смирению. Кажется, он внял словам о том, что истинная любовь всегда взаимна…»
Письмо отца Кристофа отцу Жозефу, монастырь Хексберг
8 день месяца Летних Волн, 400 год Круга Скал
«…тот юноша с разбитым сердцем… Прошло уже несколько недель и я, признаться, почти забыл о нем, но вчера он снова меня навестил. На этот раз его состояние я бы назвал полной растерянностью…
В исповеди он упомянул, что накануне провел вечер в обществе своего друга за бутылкой вина. И бутылка, видимо, была не одна. В какой-то момент данный молодой человек настолько ушел в свои невеселые воспоминания, что принял своего друга за потерянную девушку (глаза у них, как оказалось, одного цвета), а потому стал признаваться в любви, а в завершение признаний, подарил поцелуй. И, похоже, не один. Дальнейшее юноша помнит весьма смутно и, кроме того, абсолютно уверен в том, что ничего более предосудительного, чем поцелуи, не было… но душа его в полном смятении…
Полагаю, значительную роль здесь играет расположение к нему самого друга, ибо тот, видимо, не только заботлив и внимателен, но и очень неплохо целуется (прости меня Создатель). Дать какой-то совет в такой ситуации я бы не решился, особенно понимая теперь, о каком друге идет речь… Утешил лишь тем, что всякая любовь угодна Создателю и только сам человек может решить кому открыто его сердце…»
Письмо без подписи для Арно Савиньяка
13 день месяца Летних Волн, 400 год Круга Скал
«Олененок,
Мы оба слепцы! Теперь я знаю причину грусти твоего родственника, но совершенно не понимаю, как ему помочь, потому как причина эта то смотрит на Р. влюбленными глазами, то шарахается от него, как от закатной твари. Попытка вызнать у самой причины её отношение к Р. потерпели крушение. Там такая смесь обожания, страха, преклонения, любования, опаски и настороженности! Кроме того, наш Хабали истинный эсператист, хоть и бегал на исповедь к местному олларианскому священнику. Нам с тобой было проще, да, малыш?
Родственник твой, кстати, тоже стал переменчив в настроении — не знаешь, в какой момент он щелкнет зубами, а в какой уставится с тоской в окно. Надо что-то делать… оба скоро будут в столице…»
Письмо Арно Савиньяка Валентину Придду
3 день месяца Летних Молний Волн, 400 год Круга Скал
«…Они вернулись! Ты был прав — оба сходят с ума и не знают, что делать…
…приехали Миль и Ли, так что я всё им рассказал. А ещё здесь Альмейда и Вальдес… меня выгнали, представляешь! Сказали, что без мелочи разберутся! Ну и пусть разбираются!!! Зато они ничего не знают про тебя… про нас… Я ужасно соскучился…
…всё-таки позвали и велели вызвать Дика в город и напоить до зеленых ызаргов, а потом привести к нам домой и посадить (положить, скорее) в карету. Куда его потом увезли, я не знаю…»
Письмо Арно Савиньяка Валентину Придду
5 день месяца Летних Молний Волн, 400 год Круга Скал
«…Вальхен, они просто ОЛЕНИ!
Знаешь, что это было? Они убедили Рокэ в том, что Дика похитили, а Дика — в том, что на Рокэ было покушение. И заперли обоих в каком-то особняке за городом. Вальдес говорит, что там всё равно ремонт надо было делать, так что не жалко…
А мне жалко. Мне меня жалко! Так что отпуск мой закончится несколько раньше. Опять же, я по тебе очень соскучился…
А что там получилось в конце концов, мне матушка обещала написать. Ты можешь в это поверить? Она тоже в этом участвовала! Так что, наверное, следующий отпуск мы проведём у нас…»
Письмо Ричарда Окделла Айрис Ларак
15 день месяца Весенних Скал, 1 год Круга Ветра
«Айри,
Я рад, что вы с Налем поженились, хотя и не одобряю такую поспешность. Матушка, кажется, смирилась с твоим выбором. В любом случае, на следующий год она приедет с девочками в столицу, так что тебе придется принять их у себя. Полагаю, в нашем новом доме хватит места? И не бурчи по поводу расходов — после найма нового управляющего дела в Надоре идут в гору. Хотя я и здорово устаю разбираться со всеми этими бумагами.
…всегда знал, что Селина найдет достойную партию, хотя не уверен, что Лионель Савиньяк станет петь серенады под окном. За безумствами лучше к Эмилю, но он, кажется, нашел своё счастье в Фельпе. А вот замужество эрэа Луизы с этим… из Приддов меня поразило. Валентина, кажется, тоже, хотя по его каменной физиономии ничего не поймешь. Но я рад, что тебе не приходится беспокоиться о своей компаньонке. Кроме того, как я понимаю, теперь она присутствует при дворе как знатная дама? Уверен, за этим стоит Арлетта!
Наш гиацинт, как я понимаю, теперь занимается исключительно вышивкой и арфой? Пусть так всё и остается! Хорошо, что воспитанием наследников озаботились в настоящий момент. Ближайшие несколько лет Арлетта не даст им спуску, а потом к ним приставят, полагаю, нашу Заразу. Тем более что место начальника дворцовой стражи прямо-таки требует вернуть себе Савиньяка. Хоть бы и младшего…
…отпуск на Марикьяре это действительно интересно. Здесь же нашелся Альберто, так что теперь я целыми днями слушаю морские байки. А вечерами гитару… у нас с Ро всё хорошо, сестренка. Ты была права — счастье порой находится там, где его не ждешь…»
Послесловие
На этом, мой дорогой читатель, я считаю свой труд законченным.
Надеюсь, что изложенная здесь история помогла Вам получить ответы на многие вопросы. Надеюсь также, что прочтение данной книги пробудило в Вас интерес к Истории. Истории, которая не заканчивается со смертью одного человека, целой семьи или же смене династии. Истории, которая способна увлечь ум и тронуть сердце.
Мне неизвестно, каковы были отношения между Рокэ Алвой и Ричардом Окделлом — об их частной жизни почти нет никаких документов, хотя уверен, что при должном упорстве можно пролить свет и на эту часть их судеб.
Официальные же хроники гласят — Рокэ, герцог Алва занимал пост Первого маршала Талига вплоть до 26 года Круга Ветра, когда передал перевязь Арно Савиньяку. Герцог Алва вступил в брак с Инес Руис в 4 году Круга Ветра. От этого брака родились Карлос, Рубен, Мерседес и Фернан Алва, пережившие своих родителей в добром здравии и оставившие после себя добрую память.
Генерал Ричард Окделл являлся доверенным лицом Первого маршала и сопровождал его во всех военных кампаниях. Женившись в 9 году Круга Ветра на Джейн Тристрам, он передал после своей смерти своему сыну, Джеральду Окделлу полностью восстановленный Надор. Другие дети — Алан и Роксана также играли видные роли при дворе Карла Оллара.
Известно, что Ричард Окделл был частым гостем в Кэналлоа, а Рокэ Алва не единожды навещал Надор. О какой-либо вражде данных двух семей информация отсутствует.
Вам мало? Вы всё еще хотите проникнуть дальше? Что ж, удачи!
И благодарю вас за внимание, оказанное данному скромному труду...
Ваш автор,
Ваш Жюль-Арамон Понси
@темы: организационное
