Falcon in the Dive
Фэндом: «Les Miserables»/ «Отверженные»
Описание: Один день и вечер из жизни старшего инспектора полиции.
Персонажи: Жавер, Козетта, Вальжан и др.
Рейтинг: PG
Жанр: драма; ау, оос
От автора: По фильму «Les Miserables» (1978).
Длинный дисклеймер-пояснение, который стоит прочитать)
Описание: Один день и вечер из жизни старшего инспектора полиции.
Персонажи: Жавер, Козетта, Вальжан и др.
Рейтинг: PG
Жанр: драма; ау, оос
От автора: По фильму «Les Miserables» (1978).
Длинный дисклеймер-пояснение, который стоит прочитать)
But I knew I was out of luck *
- Да. Ну, кто там еще?
- К вам старший инспектор Жавер.
- Отлично...
Господин префект полиции оперся о стол локтями, сплел короткие, крепкие пальцы и коснулся их переносицей, отчего вошедший в кабинет мог видеть только его шевелюру, изрядно поредевшую на макушке и тронутую сединой.
- Давайте, пусть заходит! - распорядился он, не выразив тому ни малейшего одобрения.
Когда открылась и закрылась дверь, префект по-прежнему смотрел в свои бумаги. На самом деле он их не видел - собраться с мыслями, вот что было ему нужно, собраться и не ляпнуть лишнего, и поскорей отделаться от визитера.
- Старший инспектор...
- Проходите, не стойте вы.
читать дальше
***
День выдался не летним - солнце ни разу не явилось в небесах, походивших на гладь свинцового озера. Все казалось сырым, пропитанным прохладой ночи, в которую над городом прошла гроза, хотя к вечеру неприятный холод отступил, возвращая погоду в ее привычную колею. Чем выше тянулись шпили церквей, башни дворцов и часовни, тем прекрасней и величественней казался Париж, однако чем ниже опускал глаза воображаемый созерцатель столицы, тем она была грязней. Редкий пешеход отправился бы в такой вечер на прогулку - впрочем, находились и такие, кто не боялся испачкать обувь или быть забрызганным грязью по милости проезжающей кареты. Один из путников, сутулые очертания которых проплывали в ранних сумерках, покинул улицу и неспешно спустился вниз, к воде.
Берег Сены казался натюрмортом обнищавшего художника, у которого остались только две краски: серая и зеленовато-синяя. Мост возвышался совсем близко, унылой, тяжеловесной грядой. На пустынном берегу не было и следа человека - всех словно смыло вчерашним ливнем, только две старых лодки, лежавших на берегу, облюбовали мальчишки, усевшись на их днища и побрасывая в воду камешки. Поздний посетитель не привнес на печальное полотно ни единого свежего оттенка: он был в длинной черной шинели, неизбежно забрызганной грязью, - вот, пожалуй, и все, что можно было сказать о нем.
Мокрый песок охотно проседал под подошвами. Бросив короткий взгляд на лодки, которые могли бы служить отличным прибежищем, старший инспектор расположился прямо на песке и прислонил спину к старой пробитой бочке, которая успела врасти в берег. Он вытянул длинные ноги, скрестил руки на груди и чуть прикрыл глаза, долгое время не меняя позы - только изредка вытягивал винную бутылку, которую принес с собой, из песка и прикладывался к ее горлышку. Он явился так незаметно и был столь поглощен собой, что мальчишки, насторожившись при его появлении, вскоре забыли о нем и продолжили свою игру. Их голоса, плеск камешков, шум экипажей, проезжавших по мосту, - вся небогатая палитра звуков словно просила у вечера долгожданной тишины.
Неспешно уходило время, сгущались вязкие сумерки. Мальчишки исчезли - их следы давно затерялись в тени моста. На островке напротив шелестел камыш, едва заметная волна тщетно пыталась взобраться на берег и с той же ленивой слабостью покидала его кромку. Инспектор наблюдал за островком до тех пор, пока тот не скрылся в полумраке. Вопреки очевидному это не было созерцанием первого, что попадется под руку: его взгляд был на удивление пристальным, он не просто смотрел - он искал, что именно - это было известно лишь ему одному. Безымянный автор ожившего натюрморта, захоти он дописать и портрет, назвал бы его «ожидание» - и не ошибся.
Все закончилось быстро - в одно касание кисти к воображаемому холсту. Распахнув шинель, инспектор оттянул ворот рубашки, уперся ладонью в песок и медленно поднялся. Он сделал несколько шагов и о что-то споткнулся - возможно, не удержал равновесие, - отчего ему пришлось нелепо взмахнуть рукой. Инспектор снова потянулся к воротничку, дернув его так сильно, что сорвал нижнюю пуговицу. Он огляделся - и вдруг запрокинул голову, смотря на мост, на криво изогнутый каменный хребет. Что-то изменилось в его лице, доселе близком к равнодушному. Переложив пустую бутылку в правую руку из левой, он крепче взялся за горлышко - и швырнул ее в опору моста, быстрым, импульсивным движением. Стекло разлетелось со звоном, но даже после он не шевельнулся, выжидая, прислушиваясь - нет, не к тому, что творилось вокруг, а, скорее, к себе. Сторонний наблюдатель, окажись он рядом в ту секунду, не преминул бы удивиться, как глубоко погрузился в свои мысли человек, совсем недавно поддавшийся яростному импульсу. Долго это не продлилось: стук копыт, доносившийся с моста, вдруг оборвался, сменившись двумя криками - одним грубым, возмущенным, другим - развязным. Голоса не стихали, но один из них становился все слабее. Хлопнула дверь кареты, и третий голос - женский, умоляющий - вмешался в этот странный диалог.
***
- Пустите нас, пожалуйста! - умоляла юная мадмуазель. Молодой еще парень, лет двадцати с лишним, вальяжно шагал вдоль парапета, стуча по нему ладонью. Развеселое настроение поддатого типа и угрюмое молчание извозчика довели девушку до слез: она тщетно взывала к его совести, по наивности предполагая, что та у него есть.
- Прошу вас! Мне нужно ехать, отец ждет дома!
Блондин развернулся к ней с театральным взмахом рукой.
- Папочка ее ждет! - передразнил он. - Ничего, подождет. Таких как ты, птичка, должен ждать не отец, а муж... муж, говорю! Он у тебя, надеюсь, есть?
Едва не задохнувшись от подобной вульгарности, несчастное создание замерло перед обидчиком со смирением побежденной.
- Моя славная... - прошептал он, схватив ее под локоть. - А поехали со мной... поехали, не дуйся: живем-то один раз! Ты папочку не бойся... если что, я с ним поболтаю...
Девушка отвернулась, тщетно пытаясь вырваться из нетвердой, но цепкой хватки. В те ужасные мгновения она могла видеть лишь его галстук, повязанный криво: этот ужасный галстук был для нее страшнее всего, что только может представить человек.
Стук сапог по мостовой отмерил неспешные шаги. Она вскинула голову, глядя в золотистый туман с последней надеждой на спасение. Блондину было наплевать, идет к нему кто-то или нет: уверенность в том, что он выйдет сухим из воды, крылась не столько в выпивке, сколько в ином обстоятельстве, похоже, известном извозчику. Темнота расступилась, свет фонаря очертил фигуру - высокую, пожалуй, даже слишком. Длинная шинель добавляла гротеска его облику, но мадмуазель боялась лишь одного - что он предпочтет их не заметить.
- Прошу вас, месье! - взмолилась она. - Он, этот человек, остановил карету - выбежал прямо на дорогу - и требует куда-то его везти! Но поймите, мне нужно домой, отец подумает, что со мной случилась беда! Пожалейте его сердце!
Мгновенья неопределенности казались хуже самой отчаянной борьбы. Гротескная фигура не шевельнулась, чужой голос не произнес ни слова, и огонек надежды почти угас в ее душе, когда незнакомец вдруг поравнялся с ними в несколько длинных шагов. Она успела заметить лишь густые бакенбарды и глаза - очень темные, почти зловещие. Блондин выдал короткий, презрительный смешок, прежде чем незнакомец отчеканил:
- Кто вы такой?
- Не твое дело! - фыркнул блондин, упираясь в бока. - Хотя, знаешь... иди сюда, поближе, и я тебе на ушко все скажу.
- Прекрасно.
Девушка испуганно вскрикнула: безо всяких предостережений и угроз, незнакомец схватил обидчика за плечи и швырнул на мостовую. Движение его казалось очень легким, однако бросок был такой силы, что наглец не смог и застонать - так крепко он был оглушен.
- Вы убили его, - шепнула девушка, отступив на шаг.
- Вы ошибаетесь, он жив.
Тон незнакомца был сухим, малоприятным, но его бесстрашие не могло не вселять уверенность. Мадмуазель осмелилась взглянуть на него, пока незнакомец обходил тело, распростертое у его ног, - словно часовой, не торопясь. Он был немолод - за сорок или около сорока, худощав - но при этом, как видимо, очень силен. Шинель, покрой которой было сложно разобрать в полутьме, была надета прямо на рубашку с расстегнутым воротом. Вопреки внешней невозмутимости плечи его вздымались слишком часто для того, чтобы в нее можно было поверить.
- Вы бы, месье, уходили отсюда, - подал голос извозчик. - А то ведь, думаете, чего я с ним тут церемонился? Не стал бы, так ведь это сын господина префекта Лемерже.
- Прекрасно.
Казалось, у человека в шинели это слово было на особом счету. Поглядев на свою жертву с почти скучающим лицом, он вдруг подметил, что блондин шевельнулся и уперся ладонями в мостовую, пытаясь привстать. Едва он поднял голову, как человек в шинели ударил его ногой в лицо - быстро и коротко, но при этом беспощадно. Блондин распластался на спине с залитой кровью щекой.
- Зря вы так, месье, - вздохнул извозчик. - Сын префекта! Вас могут разыскать...
- Это научит господина Лемерже отвечать, когда его спрашивают, - последовал спокойный ответ, словно все предостережения ничего не значили. Их отвлек легкий вздох: ужасы последних минут оказались слишком тяжелым испытанием для нервов мадмуазель - она едва держалась на ногах, пряча в ладонях хорошенькое личико.
- Я так благодарна вам... - шепнула она, когда сильная рука незнакомца поддержала ее и помогла забраться внутрь.
- Не стоит, это мой долг, - произнес он прежним ровным тоном, словно говорил о сущих пустяках.
- Ваш долг? - переспросила она, но человек в шинели успел вылезти наружу, чтобы переговорить с извозчиком.
- Мадмуазель сообщила ее адрес?
- Сообщила, месье.
- Туда нас и отвезешь.
- Уж простите, месье, но здесь я пас. Деньги, не деньги, а мне с полицией проблемы не нужны.
Незнакомец не сдвинулся с места. Чувствуя, что разговор не окончен, извозчик глубоко вздохнул.
- У них, у полиции, у самих забот полон рот. Вы, верно, военный? Слыхали, как у нас в прошлом месяце подрезали инспектора на баррикадах? Недели три назад, когда была здесь эта их, революция... Он, значит, туда полез за каким-то чертом, там и остался. А инспектор был зверь, не человек. От него никому было не скрыться.
Вороная бровь незнакомца медленно изогнулась. Если это и было удивление, то лишь ничтожная его часть.
- Ты точно знаешь, что этот инспектор умер? - флегматично спросил он.
- А как же. Об этом знает, вон, весь город!
Незнакомец подошел к нему вплотную. Уличный фонарь светил ему в спину, но свет самой кареты теперь падал на лицо, которое казалось еще суровее от игры теней.
- В таком случае, - отчеканил Жавер, - я, должно быть, его призрак.
***
Напуганный до смерти извозчик так и не уразумел, везет ли он инспектора или призрака, но не посмел отказать ему дважды. Шторки на окне экипажа были подняты, редкие полосы тусклого света скользили по темному салону, в котором сидели двое - старший инспектор Жавер и испуганная девушка, прильнувшая к его плечу. Последнее случилось против его воли: она была слишком потрясена недавними событиями, чтобы сторониться незнакомца, который защитил ее честь и столь любезно провожал в пути. Ее не смутили ни его странный вид, ни некоторый запах спиртного, ни то, наконец, что он мужчина, а она - незамужняя девушка. В ней было столько душевной чистоты, что она готова была поверить, что всякий мужчина, отличный от сына месье Лемерже, был столь же благороден, как ее отец - человек добрый и отзывчивый. Она не видела лица попутчика - а если бы и видела, то не смогла бы прочесть по нему ни одной мысли. Честности ради стоит упомянуть, что раз или два он взглянул в ее сторону, и взгляд этот был не столь бесстрастен, как хотелось бы, однако уличить его в каких-либо предосудительных чувствах было сложно.
- Господи... - шепнула она, переведя дыхание. - Я ведь даже не спросила ваше имя...
Голос ее попутчика не отличался и толикой эмоций. Он говорил отрывисто и сухо, часто с восходящей интонацией в конце предложений. По этой причине даже простые его фразы звучали несколько категорично. В общении с ней он был вежлив и отстранен.
- Мое имя* вам ни о чем не скажет.
- Вы боитесь, я вас выдам... Нет, я не смогла бы так поступить - после всего, что вы для меня сделали...
Он глубоко вздохнул - скорее, от усталости, чем от желания выразить какое-либо чувство.
- Меня зовут Эмиль. Надеюсь, что завтра же вы сообщите о случившемся в компетентную инстанцию.
- Сообщить? - повторила она. - В полицию? Нет, я не могу... они ведь узнают о вас! А как же сын префекта?
- Вас не должно беспокоить, - сухо заметил он, - что подумает обо мне сын господина префекта. То, что я сделал, касается только его и меня. Его следовало остановить, я сделал это в меру своего видения ситуации. Если он посчитает, что при этом я вышел за рамки, я готов понести ответственность.
- Но мне не все равно! Если вам угрожает арест, ни в какую полицию я не пойду!
- Ваш отец будет иного мнения.
Упоминание отца вызвало на глазах мадмуазель новые слезы. Прошло еще немного времени, прежде чем она оторвалась от его плеча и шепнула:
- Простите, что я с вами спорю. Меня зовут Козетта. Я очень вам благодарна, месье Эмиль...
***
Цель их путешествия была достигнута спустя несколько минут. Экипаж остановился у ворот особняка - приятного, не слишком роскошного, чей хозяин был человек со статусом и средствами. Окна первого этажа горели несмотря на поздний час. Едва сделав первый шаг, девушка неловко споткнулась, и господину старшему инспектору пришлось взять ее на руки. Ворота были открыты - отец Козетты, должно быть, готовил экипаж, чтобы отправиться на поиски дочери. Инспектор оглянулся, но дворик был пуст, и он направился на свет фонаря над входной дверью.
Дверь не замедлила открыться.
- ...сначала к Бертранам! - сказал человек, обращаясь к кому-то внутри дома. Свет падал на его седеющие волосы и необычно широкую, сильную спину.
- Месье, - отчеканил сухой голос, - вам нет необходимости куда-либо ехать.
Хозяин дома обернулся с тем волнением, с каким встречают радостную или печальную новость, - и застыл, словно внезапный выстрел грянул над его ухом.
Козетта знала приемного отца как «месье Мадлена», хотя он давно не пользовался этим именем.
Инспектор Жавер, чей вид внушал и ужас, и сочувствие, знал его как Жана Вальжана.
Примечания
День выдался не летним - солнце ни разу не явилось в небесах, походивших на гладь свинцового озера. Все казалось сырым, пропитанным прохладой ночи, в которую над городом прошла гроза, хотя к вечеру неприятный холод отступил, возвращая погоду в ее привычную колею. Чем выше тянулись шпили церквей, башни дворцов и часовни, тем прекрасней и величественней казался Париж, однако чем ниже опускал глаза воображаемый созерцатель столицы, тем она была грязней. Редкий пешеход отправился бы в такой вечер на прогулку - впрочем, находились и такие, кто не боялся испачкать обувь или быть забрызганным грязью по милости проезжающей кареты. Один из путников, сутулые очертания которых проплывали в ранних сумерках, покинул улицу и неспешно спустился вниз, к воде.
Берег Сены казался натюрмортом обнищавшего художника, у которого остались только две краски: серая и зеленовато-синяя. Мост возвышался совсем близко, унылой, тяжеловесной грядой. На пустынном берегу не было и следа человека - всех словно смыло вчерашним ливнем, только две старых лодки, лежавших на берегу, облюбовали мальчишки, усевшись на их днища и побрасывая в воду камешки. Поздний посетитель не привнес на печальное полотно ни единого свежего оттенка: он был в длинной черной шинели, неизбежно забрызганной грязью, - вот, пожалуй, и все, что можно было сказать о нем.
Мокрый песок охотно проседал под подошвами. Бросив короткий взгляд на лодки, которые могли бы служить отличным прибежищем, старший инспектор расположился прямо на песке и прислонил спину к старой пробитой бочке, которая успела врасти в берег. Он вытянул длинные ноги, скрестил руки на груди и чуть прикрыл глаза, долгое время не меняя позы - только изредка вытягивал винную бутылку, которую принес с собой, из песка и прикладывался к ее горлышку. Он явился так незаметно и был столь поглощен собой, что мальчишки, насторожившись при его появлении, вскоре забыли о нем и продолжили свою игру. Их голоса, плеск камешков, шум экипажей, проезжавших по мосту, - вся небогатая палитра звуков словно просила у вечера долгожданной тишины.
Неспешно уходило время, сгущались вязкие сумерки. Мальчишки исчезли - их следы давно затерялись в тени моста. На островке напротив шелестел камыш, едва заметная волна тщетно пыталась взобраться на берег и с той же ленивой слабостью покидала его кромку. Инспектор наблюдал за островком до тех пор, пока тот не скрылся в полумраке. Вопреки очевидному это не было созерцанием первого, что попадется под руку: его взгляд был на удивление пристальным, он не просто смотрел - он искал, что именно - это было известно лишь ему одному. Безымянный автор ожившего натюрморта, захоти он дописать и портрет, назвал бы его «ожидание» - и не ошибся.
Все закончилось быстро - в одно касание кисти к воображаемому холсту. Распахнув шинель, инспектор оттянул ворот рубашки, уперся ладонью в песок и медленно поднялся. Он сделал несколько шагов и о что-то споткнулся - возможно, не удержал равновесие, - отчего ему пришлось нелепо взмахнуть рукой. Инспектор снова потянулся к воротничку, дернув его так сильно, что сорвал нижнюю пуговицу. Он огляделся - и вдруг запрокинул голову, смотря на мост, на криво изогнутый каменный хребет. Что-то изменилось в его лице, доселе близком к равнодушному. Переложив пустую бутылку в правую руку из левой, он крепче взялся за горлышко - и швырнул ее в опору моста, быстрым, импульсивным движением. Стекло разлетелось со звоном, но даже после он не шевельнулся, выжидая, прислушиваясь - нет, не к тому, что творилось вокруг, а, скорее, к себе. Сторонний наблюдатель, окажись он рядом в ту секунду, не преминул бы удивиться, как глубоко погрузился в свои мысли человек, совсем недавно поддавшийся яростному импульсу. Долго это не продлилось: стук копыт, доносившийся с моста, вдруг оборвался, сменившись двумя криками - одним грубым, возмущенным, другим - развязным. Голоса не стихали, но один из них становился все слабее. Хлопнула дверь кареты, и третий голос - женский, умоляющий - вмешался в этот странный диалог.
***
- Пустите нас, пожалуйста! - умоляла юная мадмуазель. Молодой еще парень, лет двадцати с лишним, вальяжно шагал вдоль парапета, стуча по нему ладонью. Развеселое настроение поддатого типа и угрюмое молчание извозчика довели девушку до слез: она тщетно взывала к его совести, по наивности предполагая, что та у него есть.
- Прошу вас! Мне нужно ехать, отец ждет дома!
Блондин развернулся к ней с театральным взмахом рукой.
- Папочка ее ждет! - передразнил он. - Ничего, подождет. Таких как ты, птичка, должен ждать не отец, а муж... муж, говорю! Он у тебя, надеюсь, есть?
Едва не задохнувшись от подобной вульгарности, несчастное создание замерло перед обидчиком со смирением побежденной.
- Моя славная... - прошептал он, схватив ее под локоть. - А поехали со мной... поехали, не дуйся: живем-то один раз! Ты папочку не бойся... если что, я с ним поболтаю...
Девушка отвернулась, тщетно пытаясь вырваться из нетвердой, но цепкой хватки. В те ужасные мгновения она могла видеть лишь его галстук, повязанный криво: этот ужасный галстук был для нее страшнее всего, что только может представить человек.
Стук сапог по мостовой отмерил неспешные шаги. Она вскинула голову, глядя в золотистый туман с последней надеждой на спасение. Блондину было наплевать, идет к нему кто-то или нет: уверенность в том, что он выйдет сухим из воды, крылась не столько в выпивке, сколько в ином обстоятельстве, похоже, известном извозчику. Темнота расступилась, свет фонаря очертил фигуру - высокую, пожалуй, даже слишком. Длинная шинель добавляла гротеска его облику, но мадмуазель боялась лишь одного - что он предпочтет их не заметить.
- Прошу вас, месье! - взмолилась она. - Он, этот человек, остановил карету - выбежал прямо на дорогу - и требует куда-то его везти! Но поймите, мне нужно домой, отец подумает, что со мной случилась беда! Пожалейте его сердце!
Мгновенья неопределенности казались хуже самой отчаянной борьбы. Гротескная фигура не шевельнулась, чужой голос не произнес ни слова, и огонек надежды почти угас в ее душе, когда незнакомец вдруг поравнялся с ними в несколько длинных шагов. Она успела заметить лишь густые бакенбарды и глаза - очень темные, почти зловещие. Блондин выдал короткий, презрительный смешок, прежде чем незнакомец отчеканил:
- Кто вы такой?
- Не твое дело! - фыркнул блондин, упираясь в бока. - Хотя, знаешь... иди сюда, поближе, и я тебе на ушко все скажу.
- Прекрасно.
Девушка испуганно вскрикнула: безо всяких предостережений и угроз, незнакомец схватил обидчика за плечи и швырнул на мостовую. Движение его казалось очень легким, однако бросок был такой силы, что наглец не смог и застонать - так крепко он был оглушен.
- Вы убили его, - шепнула девушка, отступив на шаг.
- Вы ошибаетесь, он жив.
Тон незнакомца был сухим, малоприятным, но его бесстрашие не могло не вселять уверенность. Мадмуазель осмелилась взглянуть на него, пока незнакомец обходил тело, распростертое у его ног, - словно часовой, не торопясь. Он был немолод - за сорок или около сорока, худощав - но при этом, как видимо, очень силен. Шинель, покрой которой было сложно разобрать в полутьме, была надета прямо на рубашку с расстегнутым воротом. Вопреки внешней невозмутимости плечи его вздымались слишком часто для того, чтобы в нее можно было поверить.
- Вы бы, месье, уходили отсюда, - подал голос извозчик. - А то ведь, думаете, чего я с ним тут церемонился? Не стал бы, так ведь это сын господина префекта Лемерже.
- Прекрасно.
Казалось, у человека в шинели это слово было на особом счету. Поглядев на свою жертву с почти скучающим лицом, он вдруг подметил, что блондин шевельнулся и уперся ладонями в мостовую, пытаясь привстать. Едва он поднял голову, как человек в шинели ударил его ногой в лицо - быстро и коротко, но при этом беспощадно. Блондин распластался на спине с залитой кровью щекой.
- Зря вы так, месье, - вздохнул извозчик. - Сын префекта! Вас могут разыскать...
- Это научит господина Лемерже отвечать, когда его спрашивают, - последовал спокойный ответ, словно все предостережения ничего не значили. Их отвлек легкий вздох: ужасы последних минут оказались слишком тяжелым испытанием для нервов мадмуазель - она едва держалась на ногах, пряча в ладонях хорошенькое личико.
- Я так благодарна вам... - шепнула она, когда сильная рука незнакомца поддержала ее и помогла забраться внутрь.
- Не стоит, это мой долг, - произнес он прежним ровным тоном, словно говорил о сущих пустяках.
- Ваш долг? - переспросила она, но человек в шинели успел вылезти наружу, чтобы переговорить с извозчиком.
- Мадмуазель сообщила ее адрес?
- Сообщила, месье.
- Туда нас и отвезешь.
- Уж простите, месье, но здесь я пас. Деньги, не деньги, а мне с полицией проблемы не нужны.
Незнакомец не сдвинулся с места. Чувствуя, что разговор не окончен, извозчик глубоко вздохнул.
- У них, у полиции, у самих забот полон рот. Вы, верно, военный? Слыхали, как у нас в прошлом месяце подрезали инспектора на баррикадах? Недели три назад, когда была здесь эта их, революция... Он, значит, туда полез за каким-то чертом, там и остался. А инспектор был зверь, не человек. От него никому было не скрыться.
Вороная бровь незнакомца медленно изогнулась. Если это и было удивление, то лишь ничтожная его часть.
- Ты точно знаешь, что этот инспектор умер? - флегматично спросил он.
- А как же. Об этом знает, вон, весь город!
Незнакомец подошел к нему вплотную. Уличный фонарь светил ему в спину, но свет самой кареты теперь падал на лицо, которое казалось еще суровее от игры теней.
- В таком случае, - отчеканил Жавер, - я, должно быть, его призрак.
***
Напуганный до смерти извозчик так и не уразумел, везет ли он инспектора или призрака, но не посмел отказать ему дважды. Шторки на окне экипажа были подняты, редкие полосы тусклого света скользили по темному салону, в котором сидели двое - старший инспектор Жавер и испуганная девушка, прильнувшая к его плечу. Последнее случилось против его воли: она была слишком потрясена недавними событиями, чтобы сторониться незнакомца, который защитил ее честь и столь любезно провожал в пути. Ее не смутили ни его странный вид, ни некоторый запах спиртного, ни то, наконец, что он мужчина, а она - незамужняя девушка. В ней было столько душевной чистоты, что она готова была поверить, что всякий мужчина, отличный от сына месье Лемерже, был столь же благороден, как ее отец - человек добрый и отзывчивый. Она не видела лица попутчика - а если бы и видела, то не смогла бы прочесть по нему ни одной мысли. Честности ради стоит упомянуть, что раз или два он взглянул в ее сторону, и взгляд этот был не столь бесстрастен, как хотелось бы, однако уличить его в каких-либо предосудительных чувствах было сложно.
- Господи... - шепнула она, переведя дыхание. - Я ведь даже не спросила ваше имя...
Голос ее попутчика не отличался и толикой эмоций. Он говорил отрывисто и сухо, часто с восходящей интонацией в конце предложений. По этой причине даже простые его фразы звучали несколько категорично. В общении с ней он был вежлив и отстранен.
- Мое имя* вам ни о чем не скажет.
- Вы боитесь, я вас выдам... Нет, я не смогла бы так поступить - после всего, что вы для меня сделали...
Он глубоко вздохнул - скорее, от усталости, чем от желания выразить какое-либо чувство.
- Меня зовут Эмиль. Надеюсь, что завтра же вы сообщите о случившемся в компетентную инстанцию.
- Сообщить? - повторила она. - В полицию? Нет, я не могу... они ведь узнают о вас! А как же сын префекта?
- Вас не должно беспокоить, - сухо заметил он, - что подумает обо мне сын господина префекта. То, что я сделал, касается только его и меня. Его следовало остановить, я сделал это в меру своего видения ситуации. Если он посчитает, что при этом я вышел за рамки, я готов понести ответственность.
- Но мне не все равно! Если вам угрожает арест, ни в какую полицию я не пойду!
- Ваш отец будет иного мнения.
Упоминание отца вызвало на глазах мадмуазель новые слезы. Прошло еще немного времени, прежде чем она оторвалась от его плеча и шепнула:
- Простите, что я с вами спорю. Меня зовут Козетта. Я очень вам благодарна, месье Эмиль...
***
Цель их путешествия была достигнута спустя несколько минут. Экипаж остановился у ворот особняка - приятного, не слишком роскошного, чей хозяин был человек со статусом и средствами. Окна первого этажа горели несмотря на поздний час. Едва сделав первый шаг, девушка неловко споткнулась, и господину старшему инспектору пришлось взять ее на руки. Ворота были открыты - отец Козетты, должно быть, готовил экипаж, чтобы отправиться на поиски дочери. Инспектор оглянулся, но дворик был пуст, и он направился на свет фонаря над входной дверью.
Дверь не замедлила открыться.
- ...сначала к Бертранам! - сказал человек, обращаясь к кому-то внутри дома. Свет падал на его седеющие волосы и необычно широкую, сильную спину.
- Месье, - отчеканил сухой голос, - вам нет необходимости куда-либо ехать.
Хозяин дома обернулся с тем волнением, с каким встречают радостную или печальную новость, - и застыл, словно внезапный выстрел грянул над его ухом.
Козетта знала приемного отца как «месье Мадлена», хотя он давно не пользовался этим именем.
Инспектор Жавер, чей вид внушал и ужас, и сочувствие, знал его как Жана Вальжана.
Примечания
Oh, and as I watched him on the stage
My hands were clenched in fists of rage.
No angel born in hell
Could break that satan's spell.
And as the flames climbed high into the night
To light the sacrificial rite,
I saw satan laughing with delight
The day the music died
* мое имя... - автор прекрасно сознает всю вопиющую ответственность за чрезвычайно наглый с его стороны поступок, а именно: наименовать Жавера при том, что его имя не было указано Гюго. Снимает он с себя ответственность следующим образом: в фильме «Les Miserables» 1935 года инспектор упоминается как «Эмиль Жавер», с чем автор вполне согласен, если учесть, что значение этого имени - «соперник».
-
-
12.12.2010 в 21:58Каждый разговор с инспектором давался господину префекту с большим трудом. Человек сугубо утилитарных побуждений, он испытывал неприятное волнение всякий раз, когда сталкивался с Жавером, - так волнуется студент, когда слышит вопрос о том, чего он не знает. Ему были куда приятней и понятней люди, которые разделяли его собственные тревоги и радости, - многих из них, блюстителей морали, самих было за уши не вытащить из публичных домов - по юности, а кое-кого даже теперь, - зато они были людьми и с ними можно было говорить по-человечески. В общении с Жавером ему упорно казалось, что перед ним не человек, а некий оживший кодекс, который говорит с ним так, будто все его скупые фразы уже были кем-то и где-то прописаны.
очень четкое и яркое описание
дальше пока трудно давать оценку, но очень жду продолжения!
-
-
12.12.2010 в 22:02-
-
12.12.2010 в 22:05-
-
12.12.2010 в 22:15-
-
13.12.2010 в 01:59Очень, очень интересный образ вырисовывается - не в последнюю очередь из-за несходства с канонным Жавером. :з
-
-
13.12.2010 в 13:59Я ж говорю, все это оос)
-
-
16.12.2010 в 12:30-
-
16.12.2010 в 12:32-
-
16.12.2010 в 13:00не уверена
-
-
16.12.2010 в 13:22-
-
16.12.2010 в 13:28ну что ты!
-
-
17.12.2010 в 19:38ааааааа....! на самом интересном месте!....
круто!
я правильно предположила, что Жавер и Вальжан сейчас столкнуться, но никак не могла просчитать последствий. А ты решила о них умолчать и оставить на усмотрение читателя?
да, интересный и непростой у инспектора денек выдался...
-
-
17.12.2010 в 21:27непростой
С моими героями всегда так)
-
-
17.12.2010 в 22:39отличный фик
(жалко только, что мало....
-
-
17.12.2010 в 22:44