ДАЛЕКАЯ ГЕЙПАРАДУГА

Автор: Леонид Каганов
Дата: 2011/11/??
Источник: lleo.me/arhive/fan/2012/gayparaduga.htm

(читать дальше)

Комиссия РОНО к первому уроку не приехала. Не приехала она ни ко второму уроку, ни к концу большой перемены. Старый учитель русского языка и литературы, а по совместительству — толерантности и мультикультуризма, зашел попрощаться с директором, виновато развел руками на пороге кабинета и ушел домой. Юрий Васильевич смотрел из окна, как грустный словесник, проработавший в этой школе сорок лет, ковыляет по школьному двору, одной рукой опираясь на трость, а другой придерживая на голове старомодную шляпу, которую норовил сорвать холодный октябрьский ветер.
Прозвенел звонок. Гул и визги за дверью начали стремительно стихать, и вскоре школьные коридоры опустели. Юрий Васильевич побарабанил пальцами по сенсорной панели, и над столом снова возникла прозрачная голографическая таблица расписания. Две клетки в ней упорно пустовали — заполнить их было нечем. Юрий Васильевич поднял руку и подвигал в пространстве блоки туда-сюда. И что ей приспичило уходить в декрет? Кто же будет вести географию со следующей четверти на таком мизерном окладе?
За дверью послышались шаги. Они были совсем не детские — цоканье каблуков и размеренный топот ботинок. Затем дверь без стука распахнулась — в кабинет входила комиссия из РОНО. Возглавляла ее полная дама неопределенного возраста в сером деловом пиджаке, с высокой копной черствых от лака волос и смешной фамилией Дурцева — давний предмет шуток в учительской. Рядом вышагивал ее неизменный секретарь Гриша — застенчивый верзила, молодой и румяный, который постоянно краснел, словно ему вечно было неудобно за свою службу. А вот третий человек оказался незнакомым — смуглый кавказец с курчавой бородкой. Одет он был в безупречный костюм-тройку, лакированные черные ботинки и почему-то в папаху.
— Так, — произнесла Дурцева, по-хозяйски оглядывая кабинет. — Почему портрет президента старый? — спросила она.
— Здравствуйте, — ответил Юрий Васильевич, вставая к ней из-за стола и стараясь выглядеть жизнерадостно. — Что же вы так долго, мы вас ждали с утра.
— Пробки, — пробасил Гриша и покраснел, опустив глаза в пол.
— Хотите чаю, кофе? Есть конфеты... — продолжал Юрий Васильевич. — Он обернулся к незнакомцу: — Позвольте представиться, я директор этой школы, меня зовут Юрий Васильевич.
— Баркала, — гортанно представился человек в папахе. Юрий Васильевич пожал ему руку.
— Нет времени на чай, — отрезала Дурцева. — Проведите нас на урок.
Директор вздохнул.
— К сожалению, мультикультуризм и толерантность по пятницам у нас идут первым и вторым часом.
— И что вы хотите этим сказать? — насторожилась Дурцева.
— Ничего, просто уроки закончились. Учитель ушел домой, он пожилой человек. Дети на других занятиях.
В кабинете воцарилась зловещая тишина.
— Вы нас подводите, — отчеканила Дурцева, холодно глядя в глаза директору. — Вы знали, что к нам поступила жалоба на учителя толерантности. Вы знали, что сегодня должна состояться показательная проверка на его уроке. Вы знаете, что созвана комиссия, приехал даже представитель диаспоры, очень важный и занятой человек.
— Баркала, — уточнил человек в папахе.
— Вы знали, — продолжала Дурцева, — что от результатов этой проверки зависит не только, останется ли он учителем, но и отчасти ваша должность. Создается впечатление, что вы уклоняетесь от проверки.
— Ну что вы! — развел руками Юрий Васильевич. — Зачем вы так? Сами посудите — я же не могу поменять расписание уроков. Когда мы с вами говорили по телефону, я же сказал, что толерантность и мультикультуризм у нас сегодня только до большой перемены. Мы вас ждали с утра, пятиклассникам велели прийти в парадной одежде.
— Вас послушать, так выходит, я во всем виновата? — отчеканила Дурцева.
Юрий Васильевич молча развел руками.
Дурцева кинула взгляд на маленькие часики на запястье.
— Хорошо, — решительно кивнула она. — Раз уж мы здесь, давайте проверим какой-нибудь другой урок.
— Так ведь жалобы не было... — пробасил Гриша и покраснел.
— И очень хорошо, что не было жалобы, — отчеканила Дурцева. — Тем независимей будет проверка.
Юрий Васильевич подошел к столу и покрутил голограмму расписания.
— Смотрите, у нас сейчас в спортзале идет физра, в мастерских — труд, а также мы можем сейчас посетить урок географии и физики. Что бы вы хотели посмотреть?
— Мы осмотрим всё, — решительно сказала Дурцева.
* * *
Урок географии комиссию не заинтересовал, за исключением Баркалы, который завороженно смотрел, цокая языком, на географичку и ее указку, которая порхала по светящейся доске в районе Ближнего востока.
— А почему она с таким животом? — строго спросила Дурцева, когда они вышли в коридор.
— Она скоро уходит в декрет, — сообщил Юрий Васильевич. — Это для школы большая проблема, мы ищем учителя географии, и я как раз хотел с вами поговорить...
— А почему она у вас уходит в декрет посреди учебного года? — перебила Дурцева.
Юрий Васильевич ничего не ответил.
— И как не стыдно с таким животом выходить к детям? — вдруг возмущенно произнес Гриша.
Юрий Васильевич изумленно глянул на него — Гриша тут же залился румянцем и опустил глаза.
— Пройдемте в спортзал, — предложил Юрий Васильевич.
В спортзале было светло и гулко. Девятый класс прыгал через резиночку.
— Ррряс-два! — командовал физрук Валерий. — Рряс! Левой! Левой! Ровняйсь! Смиррр-на!
Все замерли и обернулись.
— Продолжайте, — взмахнула рукой Дурцева.
— По команде... Рряс! Два! — как ни в чем ни бывало продолжил физрук, и воздух снова наполнился грохотом десятков ног.
Дурцева долго вглядывалась в прыжки, слегка наклоняя голову то налево, то направо.
— Это хорошо, — похвалила она. — Тут чувствуется дисциплина.
— Валерий Петров — хороший педагог, бывший военный, — охарактеризовал физрука Юрий Васильевич. — Он у нас ведет уроки военной подготовки, физры и чтения. Кроме того, он по своей инициативе организует для детей походы.
— Походы куда? — насторожено обернулась Дурцева.
— На природу, в свободное от уроков время. Для желающих.
— Это надо прекратить, — сказала Дурцева. — В программе такого нет. Гриша, сделайте пометку, проконтролируем.
Юрий Васильевич мысленно выругался.
— А почему они все прыгают через резинку? — заинтересовалась Дурцева.
— Толерантное межполовое воспитание, согласно присланной вами методичке от февраля нынешнего года, — сухо отчеканил Юрий Васильевич. — Женские виды спорта чередуем с мужскими в равной пропорции. Сегодня урок женских видов спорта — мальчики наравне с девочками учатся прыгать в резинку. В следующий раз будет футбол и бокс.
— Какой-то странный вид спорта — резинка, — подал голос Гриша.
— К сожалению, в методичке не расшифровывается, что такое женские виды спорта, — возразил Юрий Васильевич. — Мы решили на педсовете, что это прыжки через резинку и вращение обруча. Вы знаете какой-то другой чисто женский вид спорта?
— Ну, например... — Гриша надул щеки и задумался, а затем вдруг покраснел.
— Здесь мне всё нравится! — удовлетворенно подытожила Дурцева. — Идемте дальше.
Уже на подходе к кабинету отчетливо слышался добродушый басок старика Михалыча.
— Да шош ты... — ворчал он. — Хто ж так железо пилит? Так, дочка, железо не попилишь! Ты не рви, шож как эта... да стой, полотно угробишь! Ты плаа-а-авненько веди... вот, о, да — ну? Води-води! Вишь, молодец какая? Совсем, значить, другое дело! Во, стружа пошла сразу...
Дурцева распахнула дверь и вошла в мастерскую. Здесь пахло краской, маслом и металлическими опилками. Школьники — мальчики и девочки в одинаковых фартуках — трудились над верстаками с ножовками, распиливая пруты арматуры. Вдоль верстаков расхаживал Михалыч. Увидев комиссию, он махнул детям рукой, чтоб продолжали работать, а сам подошел поближе.
— Толерантное межполовое воспитание, — пояснил Юрий Васильевич, — предписывает одинаковые навыки труда для мальчиков и девочек.
— Ага, мы тута, значить, железо пилить учимся, — подтвердил Михалыч. — Пилим, значица, и красим в черный цвет. Девчонкам, понятдело, трудно. Но тож стараются...
Дурцева молча осматривала класс.
— А старшим классам я преподаю, значить, сварку, — пояснил Михалыч. — Сварка — оно всегда дело полезное, и уже, считай, профессия. Верно ж говорю? Пиление, сварка и покраска — вот три, значить, главных предмета нашего труда. Пиление, покраска и сварка.
— Почему у вас в коридоре перед входом такое нагромождение железных рам? — кивнула Дурцева на дверь.
— Дык то ж оградки лежат готовые, сваренные и покрашенные. Материал учебный, значить, производим. Скоро, значить, грузовик приедет и увезет.
— Надо увезти, — подтвердила Дурцева. — Отметь, Гриша. Так, что у нас еще?
— Физика, — подсказал Юрий Васильевич.
— Физику не хочу, — поморщилась Дурцева. — Что там может быть такого, в физике? Она глянула на свои часики. — Хотя... давайте физику заодно посмотрим, будет полная проверка. Отметь, Гриша — провели полную проверку школы.
Шестиклашки в кабинете физики по команде вскочили и встали рядом с партами.
— Здравствуйте, Юрий Васильевич! — нескладным хором поприветствовали они.
— Здравствуйте, мои хорошие, — кивнул Юрий Васильевич. — Садитесь, продолжайте. Мы отсюда немножко посмотрим, как вы учитесь.
Молодая физичка Мариночка, первый год после педучилища, защебетала снова:
— И вот однажды пастух Магнус заметил, что железные гвозди в его сапогах прилипают к странному камню! Этот камень назвали «камнем Магнуса» или магнитом. Посмотрите!
В руках у Мариночки вдруг появился металлический брусок. Половина бруска была окрашена ярко-красной краской, другая половина — синей. Мариночка поднесла к бруску металлическую указку. Хлоп! Указка прилипла.
— Видите? — торжествующе сообщила Мариночка. — Сила магнитного притяжения способна удерживать металлические предметы! Впервые магнит упоминался еще в шестом веке до нашей эры древнегреческим философом Фалесом.
— Кем? — тихо переспросил Гриша и покраснел.
— Но первая книга о магните была написана только в тринадцатом веке нашей эры. Ее написал средневековый ученый Петр Перегрин. Она так и называлась «Книга о магните». Перегрин писал, что у магнита есть два полюса. Он называл их северным и южным. Посмотрите! — Мариночка подняла брусок так, чтобы все видели: — Северный полюс — синий, южный полюс — красный. Они похожи, но они такие разные! Как мальчики и девочки!
«Господи, что она плетет!» — подумал Юрий Васильевич.
— Теперь смотрите, мы берем второй магнит... — В руках Мариночки появился второй такой же брусок. — И пробуем их соединить разными концами. Щелк! Видите, какой крепкий получился союз? Но стоит нам их разнять... разнять... вот. И попробовать соединить одинаковыми концами... Видите? Одинаковые — никак не хотят соединяться! Ну никак не хотят!
— Это почему же они не хотят? — вдруг прогремел на весь класс голос Дурцевой.
Наступила тишина, дети разом обернулись. Мариночка растерялась.
— Ну... это же магниты... — произнесла она. — Попробуйте сами!
В гробовой тишине Дурцева прошагала к учительскому столу и взяла из рук Мариночки оба магнита. Она пробовала их соединить сперва двумя синими концами, затем двумя красными, но магниты не давались — соскальзывали и рвались из рук.
— Не понимаю, — ледяным тоном произнесла Дурцева, оглядывая Мариночку с ног до головы. — Вас послушать, так разное может соединяться, а одинаковое — не может?
— Так это же магниты... — тихо повторила Мариночка.
— Это очень нетолерантные магниты! — отчеканила Дурцева. — А вы их сравнили с мальчиками и девочками!
«Начинается...» — подумал Юрий Васильевич с ужасом.
— Вас послушать, — возмущенно продолжала Дурцева, — то семью могут создавать только граждане разного пола, а людям одного пола следует отталкиваться друг от друга?
— Я такого не говорила! — взвизгнула Мариночка испуганно.
— А вот и говорила! — поддакнул Гриша и покраснел.
Дурцева встала пред всем классом и снова попыталась свести красные полюса двух магнитов.
— Безобразие! — сообщила она возмущенно. — Вы преподаете детям нетерпимость к монополовым союзам! Что же из них теперь вырастет?
Юрий Васильевич шагнул вперед и примиряюще поднял руку:
— Минуточку! Мы, наверно, неправильно друг друга поняли. Магнетизм, как свойство физики, известен много тысячелетий, его изучение входит в школьную программу физики, согласно методичке...
— А вы мне не тычьте моей же методичкой! — возразила Дурцева и угрожающе подняла вверх магниты, снова с усилием пытаясь их свести. — Видите? Видите, что вы преподаете?
— Давайте пойдем в коридор, я все объясню... — предложил Юрий Васильевич.
— Мы не в коридор теперь пойдем с вами, а в суд! — рявкнула Дурцева и сделала еще одну попытку свести магниты. — Мало того, что ваш учитель толерантности на уроках мультикультуризма читает стихи и рассказывает о негритянском происхождении русского поэта Пушкина, будто в России нет настоящих примеров мультикультурной интеграции этнических диаспор... Так у вас еще и на физике преподается превосходство разнополых браков! У вас разное, значит, охотно сближается, а одинаковое, значит, близости избегает?
— Это же просто магниты... — с отчаянием произнесла Мариночка.
— Суд разберется, — отчеканила Дурцева и подняла магниты вверх: — А это я забираю! Гриша, пометь.
* * *
На ознакомительное слушание Дурцева не явилась. Судья Карагаева оказалась чем-то похожа на нее, только вместо серого пиджака носила коричневый, а вместо часов у нее на запястье висел довольно легкомысленный браслет из засаленных деревянных шариков.
Карагаева долго листала методичку и заявление Дурцевой на трех листах.
— Магнетизм, как явление, — рассудительно бубнил Юрий Васильевич по второму кругу, — входит в обязательную школьную программу.
— Со времен Древней Греции! — подсказывала Мариночка.
— Отталкивание одинаковых полюсов магнита — закон природы, а не злой умысел. Про гомосексуальные браки на уроке физики никто не говорил и говорить не мог — спросите у детей.
— Синий полюс магнита называется северным, красный — южным, — подсказывала Мариночка.
Судья Карагаева подняла глаза.
— Вас послушать, — произнесла она брезгливо, — то юг от юга хочет отделиться? Нет ли в этом намеков на межрасовые конфликты?
— Речь только о магните, — терпеливо напомнил Юрий Васильевич. — Это просто свойства магнита.
— Я умею читать, не слепая, — сообщила судья Карагаева, кивнув на папку. — Назначаю заседание на следующий четверг.
С тяжелым сердцем Юрий Васильевич и Мариночка покидали кабинет судьи.
— И имейте в виду, — строго сообщила Карагаева, когда они уже выходили за дверь. — У нас идиотов нет. Я не нашла в вашем магните преступления и не собираюсь поддерживать истца.
— Спасибо вам от лица всей педагогики! — воскликнул Юрий Васильевич и почувствовал, как от сердца отлегла тяжесть, с которой он жил последние две недели.
На заседание суда явилась вся троица — Дурцева, Гриша и Баркала, а также юрист РОНО — молодой бритый парень с цепким взглядом из-под золотых очков.
От школы в суд пришел Юрий Васильевич, Мариночка и Михалыч, тоже остро переживавший случившееся.
Юрий Васильевич боялся, что Дурцева станет напирать на то, что Мариночка, якобы, говорила что-то о гомосексуальных браках на примере магнита. На этот случай среди шестиклашек пришлось провести диктант, и в портфеле Юрия Васильевича теперь лежала толстенькая папка из двадцати восьми тетрадных листков, где разными детскими почерками, с ошибками и без ошибок, с помарками и без помарок, было написано: «Являясь учеником 6-го класса «Б», я официально заявляю, что на уроках физики мне ни разу не доводилось слышать от нашей учительницы Поповой Марины Юрьевны о гомосексуальных связях, лесбийских союзах, бисексуальном, однополом и разнополом сексе, взаимной мастурбации и остальных аспектах толерантного межполового воспитания, не имеющих отношения к физике».
Эти заявления не пригодились. Оказалось, Дурцева не собиралась клеветать на Мариночку — ее возмущал сам магнит.
— Вы только посмотрите! — восклицала она, пытаясь свести вместе то два синих конца, то два красных. — Одинаковые отталкиваются, а разные — хоп! Вы видели такое? И это они преподают детям в школе!
— Я не поняла, какие ваши предложения? — сухо перебила судья Карагаева. — Не преподавать в школе магниты?
— А я не знаю! — возмущенно заявила Дурцева и тряхнула своей лакированной копной. — Но надо что-то делать с этим!
— А кто знает? — спросила судья Карагаева и оглядела зал.
Вдруг поднял руку Михалыч.
— У меня, значить, рациональное предложение имеется! — сказал он. — Я, значить, предлагаю магниты зашкурить и покрасить в черный.
— Это не решит проблему! — обернулась Дурцева. — Это цветовой обман! Вам все равно придется признать, что концы у магнитов бывают разного вида, и одинаковые почему-то у вас во время урока отталкиваются!
— Минуточку, а это точно? — переспросила судья Карагаева. — Возможно, просто неправильно покрашено, а на самом деле отталкиваются разные концы?
— И это тоже перегиб! — возразила Дурцева.
— Послушайте! — возмущенно вскочила Мариночка. — Магнит — это просто явление природы! Нельзя ничего сделать против природы!
— Ах, вот как мы заговорили? — вскинулась Дурцева. — Вас послушать, так и гомосексуальные браки против природы?
— Я такого не говорила! — взвизгнула Мариночка.
Судья Карагаева стукнула молотком по столу.
— Тишина в зале суда! — приказала она хмуро. — Дайте и мне тоже посмотреть эти магниты!
Адвокат Дурцевой взял магниты, подбежал к судье, вручил ей, а затем стал что-то шептать на ухо.
— Отойдите от меня и сядьте на место! — скомандовала Карагаева ледяным тоном.
Она долго вертела магниты в руке — то пытаясь приложить их одинаковыми полюсами, то слепляя разными.
Наконец, отложила магниты, взяла в руку молоток, подняла его и некоторое время думала о чем-то своем. В зале стояла гробовая тишина. Все ждали. Судья стояла с поднятой рукой долго, глубоко задумавшись. А затем решительно стукнула молотком и произнесла:
— Назначаю экспертизу магнита!
Дурцева вскочила:
— Но это должен быть грамотный эксперт!
— Мы пригласим экспертом главного директора главного института физики, — заверила судья Карагаева. — Уж не знаю, кто там сейчас директор. Не настолько разбираюсь в физике.
* * *
Следующее заседание состоялось почти через месяц, но за этот месяц произошло гораздо больше событий, чем хотелось бы Юрию Васильевичу. Неутомимая Дурцева успела показать магнит на заседании Министерства образования. И хотя магнит особого интереса не вызвал, но в зале случились телевизионщики, которые в перерыве взяли у Дурцевой интервью и показали в новостях под заголовком «безнравственный магнит». Новость неожиданно привлекла огромное внимание, интервью повторили по всем федеральным каналам и принялись громко обсуждать в прессе и в интернете. Мнения разделились — одни считали Дурцеву сумасшедшей, другие заявляли, что Дурцева права, и преподавать в школе магнит безнравственно. Телефон Юрия Васильевича разрывался от звонков журналистов, но он отказывался от всех интервью, и всем учителям своей школы тоже запретил общаться с журналистами. В результате журналистам удалось отловить возле школы нескольких детей и взять интервью у них. Ничего толкового дети не рассказали, лишь отвечали, что не знают, почему магниты ведут себя именно так. Какая-то совсем маленькая первоклашка, ожидающая, пока брат заберет ее домой, поделилась с журналистами, что ей очень нравится, когда магниты отталкиваются, потому что это смешно. Журналисты уже начали разочарованно сворачиваться, когда подошел брат девочки — серьезненький шестикласник — и рассказал, что учится в физмат-школе, а на вопрос журналистки, что они изучают, ответил, что сейчас изучают дискриминант. Журналистка пришла в необычайное оживление, и репортаж с мальчиком тоже прошел по всем федеральным каналам с заголовком «неприкрытый дискриминант наших школ». Юрий Васильевич благодарил судьбу за то, что мальчик был из другой школы.
В итоге зал суда оказался забит народом, журналистами и блогерами.
Целый час судья Карагаева зачитывала экспертное заключение. Экспертом выступил академик Солодовничий, директор института ядерной физики и физики частиц. Карагаеву было жалко — она мучилась, запиналась, повторяла незнакомые слова с разными ударениями, пытаясь нащупать на слух правильное, и шла дальше.
Юрий Васильевич, историк по образованию, совсем ничего не понимал в экспертном заключении. Мариночка призналась шепотом, что тоже ничего не понимает. Академик Солодовничий парил в каких-то собственных облаках и, похоже, понятия не имел, что от него хотели. Юрий Васильевич специально накануне почитал о нем в интернете — Лев Ильич Солодовничий был крупным международным физиком-теоретиком, и в свои восемьдесят три, по уверениям коллег, полностью сохранял ясный ум и работоспособность. «Сегодня, в 2041 году, теория магнитного поля хорошо изучена физикой...» — такими простыми словами начиналось его экспертное заключение, но это были первые и последние простые слова на сорока с лишним печатных листах. Академик Солодовничий писал в своем экспертном заключении о единой теории поля, о теории струн, о бозонах, одномерных объектах, о каких-то непонятных спинах, о постоянной Планка, Адронном коллайдере и принципе суперсимметрии. Часть страниц была посвящена свойствам вакуума, часть — Большому взрыву и расширению Вселенной.
«Говоря простым языком, — заканчивал свое эссе академик Лев Ильич Солодовничий, — магнитное взаимодействие является одним из проявлений общего электромагнитного, из чего следует, что гомополюсные концы магнитов не могут перестать отталкиваться, пока отталкиваются одноименные электрические заряды, согласно действующим законам. Теоретически одноименные заряды могут перестать отталкиваться лишь за Горизонтом событий внутри Черной дыры. Для возникновения Черной дыры диаметром, достаточным для размещения за Горизонтом событий двух школьных магнитов, необходимо переоборудование Новосибирского коллайдера на сумму ок. 4 млрд долларов. Такой эксперимент был бы крайне важен для понимания законов Вселенной, но он не совместим с человечеством, потому что испарение Черной дыры подобного диаметра окажется заведомо ниже, чем ее рост за счет поглощения окружающей материи».
Судья Карагаева отложила папку, достала белый платочек и оттерла испарину со лба.
— Я обращаю внимание суда, — послышался голос Дурцевой, — что ученый тоже употребил выражение, я заранее извиняюсь перед присутствующими, — «гомополюсные концы».
Судья Карагаева взяла в руку молоток, подняла его вверх и глубоко задумалась. В зале наступила тишина, лишь щелкали затворы фотоаппаратов.
— У меня, значить, рацпредложение имеется! — вдруг послышался голос Михалыча. — Я предлагаю зажать, значить, магниты насильно в тиски на верстаке, шоб не дергались, и пройтись, значить, по шву сваркой. И будут, значить, вместе красный и красный, никуда не денутся!
— Насилие и принуждение — не наш метод! — тут же отреагировала Дурцева.
— Пользуясь случаем, — вдруг медленно заговорила судья Карагаева низким грудным голосом, и в зале тут же наступила тишина, — я хотела спросить у академика, которого в этом зале, к сожалению, нет, правда ли можжевеловые браслеты хорошо очищают кровь от шлаков... — Она надолго уставилась на свое запястье. — Но теперь даже и не знаю, есть ли смысл...
Судья задумчиво отложила молоток, так и не ударив по столу, и снова раскрыла папку с экспертным заключением, шевеля губами. Похоже, она никак не могла принять нужное решение. Зал зашумел и все заговорили разом.
Вдруг Карагаева что-то увидела, резко отчеркнула ногтем в заключении, снова схватила молоток и трижды стукнула по столу так неистово, словно пыталась прибить убегающего таракана:
— Вот написано: «не могут перестать отталкиваться, согласно действующим законам». Ясно? Всё, иск отклонен, заседание закрыто, все свободны.
— Протестую! — вскинул руку адвокат Дурцевой. — Нет такой статьи в действующем законе!
Но его уже никто не слушал.
* * *
Дни потянулись обычной вереницей, накатились мелкие проблемы. Началась вторая четверть, выпал снег, географичка ушла в декрет, РОНО, разумеется, никого взамен не прислало и бюджетной ставки не выделило. Географию вызвался преподавать Михалыч. Юрий Васильевич пришел на его первый урок. Вращая глобус, Михалыч начал так: «Все мы, значить, в землю нашу ляжем рано или поздно. Но прежде неплохо бы знать, как земля наша устроена. Об том и предмет география...» Юрий Васильевич не выдержал, прервал урок и стал преподавать географию сам.
Дурцева в школе больше не появлялась. Пресса еще немного пошумела и занялась более крикливыми новостями. Постепенно обо всей этой истории забыли. Но однажды утром, где-то в районе второго урока в кабинет Юрия Васильевича робко постучали.
— Войдите! — скомандовал Юрий Васильевич.
На пороге появился шестиклассник Степа Кузнецов по кличке Кузя. Степа был пареньком смекалистым, учился неплохо, и к директору его еще ни разу не отправляли.
— Что натворил? — нахмурился Юрий Васильевич.
— Я просто так зашел, — смутился Кузя.
— Просто так в кабинет директора не ходят. Чего такой напуганный? Рассказывай.
— Показать вам одну вещь хотел, Юрий Васильевич, — Кузя торопливо задрал майку и достал из-за пояса планшет.
Юрий Васильевич с недоумением смотрел на него.
— Сейчас, — сказал Кузя, — ковыряясь в планшете, сейчас найду...
— Что же там такое? — удивился Юрий Васильевич. — Объясни своими словами.
— Своими тут не объяснишь, — ответил Кузя грустно и совсем по-взрослому. — Вот, смотрите. Это только что опубликовано. Я как увидел — сразу отпросился в туалет и побежал вам показать...
Юрий Васильевич недоуменно взял планшет в руки. Перед ним был свежий выпуск ежедневного видеоблога президента России. «Черт, надо портрет в кабинете поменять», — вспомнил Юрий Васильевич и нажал воспроизведение.
Президент выглядел стареньким и осунувшимся. Он сидел в кресле-качалке, укрытый клетчатым пледом, и теребил в руках какую-то планшетку, поминутно в нее заглядывая — то ли читал тезисы, то ли продолжал игру. Но говорил при этом ровно, красиво и без запинок, хотя голос его по-старчески дребезжал:
«Сегодня, — говорил президент, — я бы хотел снова поднять нашумевший вопрос о статусе магнита на территории Российской Федерации. Мы — великая многонациональная страна, соблюдающая традицию межполовой толерантности, многоконфессиональности и мультикультуризма. Сегодня, когда воспитание толерантности закреплено в Конституции, а различия между сексуальным меньшинством и большинством окончательно стерты, мы с недоумением и озабоченностью наблюдаем такие тревожные факты, когда на территории Российской Федерации школьные магниты демонстрируют нам нарочитое отталкивание гомополюсов. Приведу пример... — президент вдруг отложил планшетку, засунул руку под плед, и вынул два магнита: — Этот пример мне недавно прислали активисты из Министерства Образования. Посмотрите... — Он развернул магниты красными полюсами друг к другу и попытался их свести. Магниты выскальзывали, и казалось, будто руки президента дрожат. — Так ведут себя сегодня гомополюса некоторых магнитов на территории нашей страны. В то время, как свои разнополые концы магниты демонстративно сводят. — Он повернул магниты разными полюсами, и они со щелчком схлопнулись в его руках так, что он даже вздрогнул. Президент сделал несколько попыток их разнять, но так и не смог. Тогда он просто отложил их и снова взял в руки свою планшетку: — Такое положение сохраняется сегодня на территории нашей страны, в таком виде магниты сегодня преподаются детям в школах, и запретительные меры здесь оказываются неэффективны, что связано с несовершенством нашей законодательной базы. Во всех цивилизованных странах мира узаконен общественный договор, в котором исключены различия между женщиной и мужчиной, отцом и матерью, большинством и меньшинством, а гомосоюзы имеют ту же притягательность, что и гетеросоюзы. Как же получилось, что простой кусок школьного железа открыто демонстрирует пример нетерпимости, пример постыдной агрессии, негодной для подражания и, казалось бы, оставшейся в далеком прошлом? Как с этим быть и можно ли что-то с этим делать? Считаю, что в этом направлении работать можно и нужно. Сегодня я был на заседании института ядерной физики и физики частиц, где был поднят вопрос: готова ли наша российская наука предложить школьному образованию другие магниты? Возможно ли изменить поведение гомополюсов магнита, либо сделать его не настолько демонстративным в присутствии наших детей? Ответ на этот вопрос есть, ответ позитивный, а необходимое финансирование исследований будет выделено в самое ближайшее время...»
Юрий Васильевич поднял взгляд на Степу.
— Я не знаю ядерной физики, — сказал Степа, — но в интернете пишут, что это конец. И я боюсь.
— Не бойся, Степа, — сказал Юрий Васильевич. — Ученые не дураки, они знают, что делают. Просто пришлют нам в школу другие магниты, более политкорректные.
* * *
Через два дня в кабинет Юрия Васильевича ворвался большого роста совершенно лысый старик в замшевом костюме.
— Почему вы здесь сидите? — сходу накинулся он на Юрия Васильевича. — Вы так и будете здесь сидеть? Вы заварили эту кашу, вы и расхлебывайте!
— Минуточку, вы кто? — опешил Юрий Васильевич.
— Я прилетел из Цюриха посмотреть вам в глаза, — орал старик, тряся щеками и брызгая слюной. — Мне восемьдесят три года, и я свое пожил, но у вас-то кругом дети, должна быть какая-то ответственность? Почему вы сидите, сложа руки?
— Постойте... — догадался Юрий Васильевич, — Вы академик Солодовничий, директор института физики? Здравствуйте, коллега.
— Коллега?! — возмутился старикан. — Я вам не коллега!
— Я имел в виду, что я тоже в известном смысле директор, как и вы, — поправился Юрий Васильевич.
— А я директор?! — старикан возмущенно всплеснул руками. — Нет, милейший, я не директор! Я был директором три дня назад! Я уволен! И знаете, из-за кого? Из-за вас и ваших проклятых магнитов! Тарасюк теперь директор института ядерной физики и физики частиц! Вы знаете такого физика — Тарасюка?
— Честно говоря, нет, — ошалело произнес Юрий Васильевич.
— И я не знаю! И никто не знает! Нет в мире такого физика Тарасюка! — академик шагал по кабинету, размахивая руками. — Он никто! Чиновник! Администратор! Он не понимает, что творит! Его назначили!
Юрий Васильевич аккуратно пододвинул гостю кресло.
— Садитесь, пожалуйста, забыл ваше имя отчество...
— Лев Ильич.
— Да, Лев Ильич, садитесь, успокойтесь, хотите чаю?
— Да, и с молоком! — потребовал Лев Ильич тоном, не допускающим сомнений.
Юрий Васильевич заварил гостю чай, положил на блюдце две упаковочки сливок, а затем сел напротив и аккуратно начал:
— Лев Ильич, вы не обижайтесь, но вы говорите о чем-то своем, думая, что вас понимают. А вас не все понимают. Вы можете рассказать медленно, что случилось?
— А вы ничего не знаете, новостей не смотрите? — язвительно спросил академик, выливая сливки в чай. — Президент выделил четыре миллиарда долларов на проведение эксперимента по созданию Черной дыры. Из-за ваших магнитов!
— Простите, но я читал ваше заключение, вы же сами просили выделить эти деньги?
— Я просил чисто теоретически! — вскинулся академик. — Если вы читали мое заключение, я писал, что этот эксперимент на Земле ставить нельзя! Это конец планете в лучшем случае! А в худшем — конец всей Солнечной системе!
— Не вижу особой разницы. — Юрий Васильевич сжал руками виски и помассировал их. — Ну так скажите президенту, что не готовы ставить этот опасный эксперимент!
— Какой вы умный, вы, наверно, физик! — язвительно произнес Лев Ильич и залпом опрокинул в себя чашку. — Я так и сказал президенту! И где я? Я уволен! А на мое место поставлен какой-то Тарасюк! Который за мои четыре миллиарда переоборудует новосибирский коллайдер и создаст Черную дыру размером с магнит! Потому что он идиот! Кретин!
— Так объясните ему, вы же академик!
Старик желчно расхохотался.
— Как академик может переубедить идиота-чиновника, который только что сел на грант в четыре миллиарда? Он что, откажется от него? Да за такие деньги ему напишут сто заключений, что эксперимент безопасен, лишь бы он состоялся! Эта машина идиотизма автономна! Она с обратной связью! Она питает сама себя! — академик Солодовничий снова вскочил и принялся бегать по кабинету.
Юрий Васильевич тоже встал.
— Ну а что вы от меня хотите? Что я могу сделать?
— Вы? — старик замер и повернулся. — Вы это заварили, вы и расхлебывайте!
— Но это же вы написали в экспертном заключении, что изменить магниты возможно!
— А я и расхлебываю! — прогрохотал Лев Ильич. — Я не сижу, сложа руки!
— Так что вы мне предлагаете?
Академик устало опустился в кресло и нескладно сгорбился.
— Не знаю, — покачал он огромной лысой головой в темных старческих пятнышках. — Делайте что-нибудь! Пишите обращения! Звоните в приемную нашего президента... Выводите своих детей на демонстрацию! — Старик перевел дух. — У вас, кстати, портрет в кабинете не тот, замените.
— Что? Да я уж дождусь перевыборов, и снова будет тот, — отшутился Юрий Васильевич.
— Не дождетесь! — погрозил пальцем академик. — Переоборудование коллайдера на таких грантах займет месяц. У нас все шансы не дождаться!
* * *
Все классы были собраны на митинг. Школьники нарисовали плакаты «Остановите катастрофу!», «Мы хотим жить!» и «Требуем встречи с президентом!» О митинге сообщили заранее в интернете, собралось множество журналистов и зевак. Школа, одевшись тепло, вышла на Красную площадь. В морозном воздухе развернули плакаты. Лев Ильич был, как обычно, бодр и энергичен и о чем-то оживленно беседовал с физичкой Мариночкой. Построением командовал физрук Валерий, а помогал ему Михалыч. Пришел даже старенький словесник в шляпе (от уроков толерантности он был давно освобожден к своему великому облегчению, их теперь вел Михалыч).
Митинг продолжался совсем недолго — минут пять. Затем на Красную площадь выехали два новеньких полицейских автобуса на воздушной подушке, всех быстро затолкали внутрь и увезли.
— Ну мы хотя бы попытались, — сказал Юрий Васильевич, ни к кому не обращаясь.
Однако, автобусы направлялись не в отделение полиции. Они сделали большой круг и заехали в ворота Кремля.
В салоне возник рослый полицейский.
— Десять человек на встречу с президентом — готовсь на выход! — скомандовал он. — Остальным ждать в автобусе. Оружие, баллончики, таблетки, столовые приборы, металл — всё выложить.
— Сработало! — громогласно объявил Лев Ильич и рванулся первым к выходу.
Через полчаса обыска и инструктажа делегация из десяти человек шла в сопровождении охраны по багровому кремлевскому ковру в кабинет президента. Впереди шагал Юрий Васильевич, держа за руку маленького серьезного Степу. За ними шла Мариночка, которую галантно держал под локоток Лев Ильич. За ними шагали пятеро первоклашек самого трогательного вида, и замыкал шествие Михалыч, который так настойчиво просил взять его тоже, что Юрий Васильевич не смог отказать.
Президент выглядел таким же, как на своих видеообращениях — маленький, усталый, он сидел в кресле-каталке, укрытый клетчатым пледом, и в руках мусолил свою планшетку. Сбоку от него на длинном кожаном диване сидели рядком Дурцева, секретарь Гриша и Баркала.
— Вот и встретились, — произнесла Дурцева.
Президент поднял глаза и некоторое время разглядывал вошедших.
— Добрый день, товарищи, — произнес он, наконец. — Мы здесь собрались для конструктивного диалога. Я правильно понимаю, что вы выступаете против эксперимента по переориентации магнита?
Лев Ильич решительно шагнул вперед:
— Послушайте меня, мне восемьдесят три года... — загрохотал он.
— А вы вообще никто в педагогике! — заявила Дурцева.
— И я, — подытожил президент, — ваше мнение, господин ученый, уже слышал. Но ваши коллеги подготовили мне доклад, из которого следует, что эксперимент безопасен, а вы заблуждаетесь. Сегодня я хотел бы услышать более веское мнение от кого-нибудь другого.
Вперед вдруг шагнул Степа:
— Дядя президент, — начал он, — я еще ребенок, но я боюсь. Меня зовут Степа, и я прошу от имени всех нас, детей — остановите эксперимент!
— Обратите внимание, — заявила Дурцева, — как нагло манипулируют детьми!
— Твое мнение, мальчик, звучит чуть более убедительно, — ответил президент, подумав. — Но ведь эксперты сказали — эксперимент безопасен.
Вперед вышла Мариночка.
— Я, как учитель физики, обещаю, — пылко начала она, — преподавать магниты со всеми необходимыми пояснениями и даже, наоборот, показывать на их примере...
— Это ложь! — перебила Дурцева. — Пока магнит будет демонстрировать гомонетерпимость, его пример будет вечно перед глазами детей!
— Да, — кивнул президент, — эту проблему решать можно и нужно в Российской Федерации. Я уверен, что наш опыт возьмут на вооружение другие страны. Это все ваши аргументы?
Президент остановил взгляд на Юрии Васильевиче.
Юрий Васильевич чувствовал, что это решающий момент, и надо что-то сказать. Он понимал, что обязательно должны быть какие-то убедительные слова. Но найти их не мог, в голове была абсолютная пустота.
И в этот момент послышался голос Михалыча:
— Мы, значить, в школе провели свой эксперимент за гораздо, значить, меньшие деньги. — Михалыч вышел вперед, вдруг стянул с ноги ботинок и принялся из него вытаскивать какие-то детальки.
Охрана, стоящая у дверей, напряглась.
— Ничего страшного, — отмахнулся Михалыч. — Это магниты. Я их, значить, специально в ботинок попрятал, когда нас обыскивали. Мы, значить, пару магнитов в школьной мастерской ножовочкой по металлу ровненько попилили посередке. Вот, гляньте теперь сами. Был один, стало два — красный и синий. И теперь красный с красным — хоп! И складываются. А синий — с синим!
Михалыч протянул красную пару магнитов президенту, а синюю — Дурцевой.
— Затраты на эксперимент, значить, вышли у нас — одно ножовошное полотно.
Президент изумленно рассматривал два коротких красных бруска, плотно прилепившихся друг к другу.
— Не понимаю! — воскликнула Дурцева изумленно. — Значит, можно? Значит, есть такой закон в природе, чтоб одинаковое тоже притягивалось?
Академик Лев Ильич Солодовничий шагнул вперед и открыл рот, но Михалыч предостерегающе поднял руку.
— Обожди-ка, — сказал он строго, — свои эксперименты объяснять будешь. А я, значить, свой объясню сам. Штука тут в том, — повернулся он к президенту, — что красный и синий уже, значить, были в паре в одном бруске. А коли в паре, то третьего им не надыть было, вот и отталкивали. Их личное дело, я считаю, верно ж? Ну а как их ножовкой разъединили — так они, значить, сразу готовы к любой паре без разбору, хоть красный с красным, хоть синий с синим. Всё как по Конституции.
Президент поднял взгляд. В его усталых глазах теперь светилась неподдельная искренняя радость.
— Прекрасное объяснение, прекрасный эксперимент! — воскликнул он. — Вы по образованию физик?
— По образованию я слесарь, — признался Михалыч.
— Но вы работали в области физики?
— Не, — Михалыч покачал головой. — Я всю жизнь сторожем работал на кладбище. А как на пенсию вышел, так, чтоб без дела не сидеть, нашел, значить, в себе педагогический талант и в школу пошел. Детишек учу слесарному делу, железо пилим, красим, свариваем — производим оградки.
— У вас не только педагогический талант! У вас талант ученого! Вы выдающийся физик Российской Федерации! — торжественно объявил президент. — Готовы ли вы стать директором института ядерной физики и физики частиц?
Михалыч растерялся и оглянулся сперва на Юрия Васильевича, а затем на Солодовничего.
— Соглашаемся быстро, — сквозь зубы, но внятно промычал Солодовничий. — Быстро!
— А шо ж, хорошее дело, — кивнул Михалыч, — я согласен, был бы заместитель толковый!
— Ну вот видите, — обернулся президент к Дурцевой, — как любые сложные вопросы конструктивно решаются в науке Российской Федерации! Всем спасибо!
— Баркала! — гортанно воскликнул человек в папахе и тоже улыбнулся, показав ровные белые зубы.

@темы: Книги

---

Сексуальные девиации

Автор: Поросёнок Пётр
Дата: 2011/11/14
Источник: iichan.ru/b/ (ныне Ычан обитает iichan.hk, а треда того давно нет), сообщение №2043592

(читать дальше)

Здравствуй, /b/! Хочу поделиться историей из детства и пофапать на ответы.
Однажды когда я был маленьким, лет 12, наверное, но точно не скажу, я гулял по детскому саду летом. Наверное это заведение было закрыто на ремонт или просто я в силу неправильного режима дня гулял всегда уже после того, как родители забирали оттуда своих детей, но я почти никогда не встречал там кого-нибудь. Но в этот день я вопреки обычному наткнулся в кустах за беседкой на девочку. Вернее даже не наткнулся, а заметил ее издали и тихо подкрался. Она была довольно привлекательна, со светлыми пушистыми волосами. Трудно назвать ее возраст, возможно, даже младше меня. Сначала я не понял, что она делает, потому что подошел со спины. Она тяжело дышала и что-то делала спереди у себя под задранной юбкой, прислонившись спиной с стволу сирени. Тихо-тихо я сместился на несколько шагов вправо и увидел, что у нее во влагалище (я тогда не знал, что это именно влагалище, знал только, что у девочек есть какая-то дырка между ног) введена рукоять ножа, пальцами правой рук она держала за лезвие, так, что режущая кромка была прижала плашмя к пальцам, а левой водила по своему лобку, часто останавливаясь непосредственно над дырочкой. Я очень испугался увиденного, но в то же время почувствовал, как мой небольшой тогда член напрягся в штанах. Я наблюдал, с трудом не выдавая свое присутствие вздохом или движением. А девочка двигала ножом все быстрее и быстрее. Ее голова была запрокинута, глаза прикрыты... При мне никто никогда не кончал, но по описанию парней со двора как-то так это должно было выглядеть. Но когда ее движения стали совсем быстрым, а из сексуально приоткрытых губ начали вылетать стоны, лезвие проскользнуло в потных пальцах, раня ее пальцы. Она испуганно и растерянно остановилась, готовая заплакать. Сам не знаю, что меня побудило, но я подошел к ней, встал на колени, одной рукой перехватил нож, начавший было выползать из дырочки, а второй взял ее руку и прижался губами к порезу. Я почувствовал вкус ее крови, соленый, с каким-то металлическим привкусом. И тут же начал осторожно шевелить туда-сюда рукоять ножа. Я не смотрел на ее лицо, но по тому, как она перестала слабо пытаться выдернуть руку, и как расслабились мышцы ее ног, я понял, что она доверилась мне. Я ласкал ее пальчики во рту языком, то посасывал, то прижимал к небу, в то же время не забывая и о ноже. Через считанные минуты я увидел, как она кончает.
С тех пор прошло где-то 10 лет. Я помню тот день так, будто это произошло вчера. Недавно я приезжал в родной город к родителям. Увидел ту девочку. Она теперь очень клевая, с пирсингом, тонеллями и дредами. Держит свой магазин одежды. А я.. а я с тех пор полюбил холодное оружие, ножи, иглы, шипы. Меня стало возбуждать прикосновение холодной стали к моему телу. Мне нравится водить партнершам кончиком ножа по сиськам, видеть, как они испытывают страх вперемешку и возбуждением. (Хорошо хоть педофилом не стал. Даже очень похожие на Неё девочки не вызывают у меня мысли о сексе с ними.)
Наверное, у тебя тоже есть случай в детстве, определивший твою сексуальную жизнь? Жду ответов :-)

@темы: iichan

---

Что делать? Глава 1, отрывок

Автор: Н.Г. Чернышевский
Дата: 1863/04/04
Источник: Собрание сочинений в пяти томах, том 1 (издание неизвестно) link

IV

Мастерская Веры Павловны устроилась. Основания были просты, вначале даже так просты, что нечего о них и говорить. Вера Павловна не сказала своим трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько, немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело не представляло ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна женщина не пустая, не легкомысленная, потому без всяких недоумений приняли ее предложение работать у ней: не над чем было недоумевать, что небогатая дама хочет завести швейную. Эти три девушки нашли еще трех или четырех, выбрали их с тою осмотрительностью, о которой просила Вера Павловна; в этих условиях выбора тоже не было ничего возбуждающего подозрение, то есть ничего особенного: молодая и скромная женщина желает, чтобы работницы в мастерской были девушки прямодушного, доброго характера, рассудительные, уживчивые, что же тут особенного? Не хочет ссор, и только; поэтому умно, и больше ничего. Вера Павловна сама познакомилась с этими выбранными, хорошо познакомилась прежде, чем сказала, что принимает их, это натурально; это тоже рекомендует ее как женщину основательную, и только. Думать тут не над чем, не доверять нечему.

Таким образом, проработали месяц, получая в свое время условленную плату, Вера Павловна постоянно была в мастерской, и уже они успели узнать ее очень близко как женщину расчетливую, осмотрительную, рассудительную, при всей ее доброте, так что она заслужила полное доверие. Особенного тут ничего не было и не предвиделось, а только то, что хозяйка — хорошая хозяйка, у которой дело пойдет: умеет вести.

Но когда кончился месяц, Вера Павловна пришла в мастерскую с какою-то счетною книгою, попросила своих швей прекратить работу и послушать, что она будет говорить.

Стала говорить она самым простым языком вещи понятные, очень понятные, но каких от нее, да и ни от кого прежде, не слышали ее швеи:

— Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки. А вы про меня не скажете, чтобы я была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете с первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.

Добрые люди говорят, что можно завести такие швейные мастерские, чтобы швеям было работать в них много выгоднее, чем в тех мастерских, которые мы все знаем. Мне и захотелось попробовать. Судя по первому месяцу, кажется, что точно можно. Вы получали плату исправно, а вот я вам скажу, сколько, кроме этой платы и всех других расходов, осталось у меня денег в прибыли. — Вера Павловна прочла счет прихода и расхода за месяц. В расход были поставлены, кроме выданной платы, все другие издержки: на наем комнаты, на освещение, даже издержки Веры Павловны на извозчика по делам мастерской, около рубля.

— Вы видите, — продолжала она: — у меня в руках остается столько-то денег. Теперь: что делать с ними! Я завела мастерскую затем, чтобы эти прибыльные деньги шли в руки тем самым швеям, за работу которых получены. Потому и раздаю их нам; на первый раз, всем поровну, каждой особо. После посмотрим, так ли лучше распоряжаться ими, или можно еще как-нибудь другим манером, еще выгоднее для вас. — Она раздала деньги.

Швеи несколько времени не могли опомниться от удивления, потом начали благодарить. Вера Павловна дала им довольно поговорить о их благодарности за полученные деньги, чтобы не обидеть отказом слушать, похожим на равнодушие к их мнению и расположению; потом продолжала:

— Теперь надобно мне рассказать вам самую трудную вещь изо всего, о чем придется нам когда-нибудь говорить, и не знаю, сумею ли рассказать ее хорошенько. А все-таки поговорить надобно. Зачем я эти деньги не оставила у себя, и какая охота была мне заводить мастерскую, если не брать от нее дохода? Мы с мужем живем, как вы знаете, без нужды: люди не богатые, но всего у нас довольно. А если бы мне чего было мало, мне стоило бы мужу сказать, да и говорить бы не надобно, он бы сам заметил, что мне нужно больше денег, и было бы у меня больше денег. Он теперь занимается не такими делами, которые выгоднее, а такими, которые ему больше нравятся. Но ведь мы с ним друг друга очень любим, и ему всего приятнее делать то, что для меня приятно, все равно, как и мне для него. Поэтому, если бы мне недоставало денег, он занялся бы такими делами, которые выгоднее нынешних его занятий, а он сумел бы найти, потому что он человек умный и оборотливый, — ведь вы его несколько знаете. А если он этого не делает, значит, мне довольно и тех денег, которые у нас с ним есть. Это потому, что у меня нет большого пристрастия к деньгам; ведь вы знаете, что у разных людей разные пристрастия, не у всех же только к деньгам: у иных пристрастие к балам, у других — к нарядам или картам, и все такие люди готовы даже разориться для своего пристрастия, и многие разоряются, и никто этому не дивится, что их пристрастие им дороже денег. А у меня пристрастие вот к тому, чем заняться я с вами пробую, и я на свое пристрастие не то что не разоряюсь, а даже и вовсе не трачу никаких денег, только что рада им заниматься и без дохода от него себе. Что ж, по-моему, тут нет ничего странного: кто же от своего пристрастия ищет дохода? Всякий еще деньги на него тратит. А я и того не делаю, не трачу. Значит, мне еще большая выгода перед другими, если я своим пристрастием занимаюсь, и нахожу себе удовольствие без убытка себе, когда другим их удовольствие стоит денег. Почему ж у меня это пристрастие? — Вот почему. Добрые и умные люди написали много книг о том, как надобно жить на свете, чтобы всем было хорошо; и тут самое главное, — говорят они, — в том, чтобы мастерские завести по новому порядку. Вот мне и хочется посмотреть, сумеем ли мы с вами завести такой порядок, какой нужно. Это все равно, как иному хочется выстроить хороший дом, другому — развести хороший сад или оранжерею, чтобы на них любоваться: так вот мне хочется завести хорошую швейную мастерскую, чтобы весело было любоваться на нее.

Конечно, уж и то было бы порядочно, если бы я стала только каждый месяц раздавать вам прибыль, как теперь. Но умные люди говорят, что можно сделать еще гораздо лучше, так что и прибыли будет больше, и можно выгоднее делать употребление из нее. Говорят, будто можно устроить очень хорошо. Вот мы посмотрим. Я буду вам понемногу рассказывать, что еще можно сделать, по словам умных людей, да вы и сами будете присматриваться, так будете замечать, и как вам покажется, что можно сделать что-нибудь хорошее, мы и будем пробовать это делать, — понемножечку, как можно будет. Но только надобно вам сказать, что я без вас ничего нового не стану заводить. Только то и будет новое, чего вы сами захотите. Умные люди говорят, что только то и выходит хорошо, что люди сами захотят делать. И я так думаю. Стало быть, вам не для чего бояться нового, все будет по-старому, кроме того, что сами вы захотите переменить. Без вашего желания ничего не будет.

А вот теперь мое последнее хозяйское распоряжение без вашего совета. Вы видите, надобно вести счеты и смотреть за тем, чтобы не было лишних расходов. В прошлый месяц я одна это делала; а теперь одна делать не хочу. Выберите двух из себя, чтоб они занимались этим вместе со мною. Я без них ничего не буду делать. Ведь ваши деньги, а не мои, стало быть, вам надобно и смотреть за ними. Теперь это дело еще новое; неизвестно, кто из вас больше способен к нему, так для пробы надобно сначала выбрать на короткое время, а через неделю увидите, других ли выбрать, или оставить прежних в должности.

Долгие разговоры были возбуждены этими необыкновенными словами. Но доверие было уже приобретено Верою Павловною; да и говорила она просто, не заходя далеко вперед, не рисуя никаких особенно заманчивых перспектив, которые после минутного восторга рождают недоверие. Потому девушки не сочли ее помешанною, а только и было нужно, чтобы не сочли помешанною. Дело пошло понемногу.

Конечно, понемногу. Вот короткая история мастерской за целые три года, в которые эта мастерская составляла главную сторону истории самой Веры Павловны.

Девушки, из которых образовалась основа мастерской, были выбраны осмотрительно, были хорошие швеи, были прямо заинтересованы в успехе работы; потому, натуральным образом, работа шла очень успешно. Мастерская не теряла ни одной из тех дам, которые раз пробовали сделать ей заказ. Явилась некоторая зависть со стороны нескольких магазинов и швейных, но это не произвело никакого влияния, кроме того, что, для устранения всяких придирок, Вере Павловне очень скоро понадобилось получить право иметь на мастерской вывеску. Скоро заказов стало получаться больше, нежели могли исполнять девушки, с самого начала вошедшие в мастерскую, и состав ее постепенно увеличивался. Через полтора года в ней было до двадцати девушек, потом и больше.

Одно из первых последствий того, что окончательный голос по всему управлению дан был самим швеям, состояло в решении, которого и следовало ожидать: в первый же месяц управления девушки определили, что не годится самой Вере Павловне работать без вознаграждения. Когда они объявили ей об этом, она сказала, что и действительно так следует. Хотели дать ей третью часть прибыли. Она откладывала ее несколько времени в сторону, пока растолковала девушкам, что это противно основной мысли их порядка. Они довольно долго не могли понять этого; но потом согласились, что Вера Павловна отказывается от особенной доли прибыли не из самолюбия, а потому, что так нужно по сущности дела. К этому времени мастерская приняла уже такой размер, что Вера Павловна не успевала одна быть закройщицею, надобно было иметь еще другую; Вере Павловне положили такое жалованье, как другой закройщице. Деньги, которые прежде откладывала она из прибыли, теперь были приняты назад в кассу, по ее просьбе, кроме того, что следовало ей, как закройщице; остальные пошли на устройство банка. Около года Вера Павловна большую часть дня проводила в мастерской и работала действительно не меньше всякой другой по количеству времени. Когда она увидела возможность быть в мастерской уже не целый день, плата ей была уменьшаема, как уменьшалось время ее занятий.

Как делить прибыль? Вере Павловне хотелось довести до того, чтобы прибыль делилась поровну между всеми. До этого дошли только в половине третьего года, а прежде того перешли через несколько разных ступеней, начиная с раздела прибыли пропорционально заработной плате. Прежде всего увидели, что если девушка пропускала без работы несколько дней по болезни или другим уважительным причинам, то нехорошо за это уменьшать ее долю из прибыли, которая ведь приобретена не собственно этими днями, а всем ходом работ и общим состоянием мастерской. Потом согласились, что закройщицы и другие девушки, получающие особую плату по развозу заказов и другим должностям, уже довольно вознаграждаются своим собственным жалованьем, и что несправедливо им брать больше других еще и из прибыли. Простые швеи, не занимавшие должностей, были так деликатны, что не требовали этой перемены, когда заметили несправедливость прежнего порядка, ими же заведенного: сами должностные лица почувствовали неловкость пользования лишним и отказывались от него, когда достаточно поняли дух нового порядка. Надобно, впрочем, сказать, что эта временная деликатность — терпения одних и отказа других — не представляла особенного подвига, при постоянном улучшении дел тех и других. Труднее всего было развить понятие о том, что простые швеи должны все получать одинаковую долю из прибыли, хотя одни успевают зарабатывать больше жалованья, чем другие, что швеи, работающие успешнее других, уже достаточно вознаграждаются за успешность своей работы тем, что успевают зарабатывать больше платы. Это и была последняя перемена в распределении прибыли, сделанная уже в половине третьего года, когда мастерская поняла, что получение прибыли — не вознаграждение за искусство той или другой личности, а результат общего характера мастерской, — результат ее устройства, ее цели, а цель эта — всевозможная одинаковость пользы от работы для всех, участвующих в работе, каковы бы ни были личные особенности; что от этого характера мастерской зависит все участие работающих в прибыли; а характер мастерской, ее дух, порядок составляется единодушием всех, а для единодушия одинаково важна всякая участница: молчаливое согласие самой застенчивой или наименее даровитой не менее полезно для сохранения развития порядка, полезного для всех, для успеха всего дела, чем деятельная хлопотливость самой бойкой или даровитой.

Я пропускаю множество подробностей, потому что не описываю мастерскую, а только говорю о ней лишь в той степени, в какой это нужно для обрисовки деятельности Веры Павловны. Если я упоминаю о некоторых частностях, то единственно затем, чтобы видно было, как поступала Вера Павловна, как она вела дело шаг за шагом, и терпеливо, и неутомимо, и как твердо выдерживала свое правило: не распоряжаться ничем, а только советовать, объяснять, предлагать свое содействие, помогать исполнению решенного ее компаниею.

Прибыль делилась каждый месяц. Сначала каждая девушка брала всю ее и расходовала отдельно от других: у каждой были безотлагательные надобности, и не было привычки действовать дружно. Когда от постоянного участия в делах они приобрели навык соображать весь ход работ в мастерской, Вера Павловна обратила их внимание на то, что в их мастерстве количество заказов распределяется по месяцам года очень неодинаково и что в месяцы особенно выгодные недурно било бы отлагать часть прибыли для уравнения невыгодных месяцев. Счеты велись очень точные, девушки знали, что если кто из них покинет мастерскую, то без задержки получит свою долю, остающуюся в кассе. Потому они согласились на предложение. Образовался небольшой запасный капитал, он постепенно рос; начали приискивать разные употребления ему. С первого же раза все поняли, что из него можно делать ссуды тем участницам, которым встречается экстренная надобность в деньгах, и никто не захотел присчитывать проценты на занятые деньги: бедные люди имеют понятие, что хорошее денежное пособие бывает без процентов. За учреждением этого банка последовало основание комиссионерства для закупок: девушки нашли выгодным покупать чай, кофе, сахар, обувь, многие другие вещи через посредство мастерской, которая брала товары не по мелочи, стало быть, дешевле. От этого через несколько времени пошли дальше: сообразили, что выгодно будет таким порядком устроить покупку хлеба и других припасов, которые берутся каждый день в булочных и мелочных лавочках; но тут же увидели, что для этого надобно всем жить по соседству: стали собираться по нескольку на одну квартиру, выбирать квартиры подле мастерской. Тогда явилось у мастерской свое агентство по делам с булочною и мелочною лавочкою. А года через полтора почти все девушки уже жили на одной большой квартире, имели общий стол, запасались провизиею тем порядком, как делается в больших хозяйствах.

Половина девушек были существа одинокие. У некоторых были старухи родственницы, матери или тетки; две содержали стариков-отцов; у многих были маленькие братья или сестры. По этим родственным отношениям три девушки не могли поселиться на общей квартире: у одной мать была неуживчивого характера; у другой мать была чиновница и не хотела жить вместе с мужичками, у третьей отец был пьяница. Они пользовались только услугами агентства; точно так же и те швеи, которые были не девушки, а замужние женщины. Но, кроме трех, все остальные девушки, имевшие родственников на своих руках, жили на общей квартире. Сами они жили в одних комнатах, по две, по три в одной; их родственники или родственницы расположились по своим удобствам: у двух старух были особые комнаты у каждой, остальные старухи жили вместе. Для маленьких мальчиков была своя комната, две другие для девочек. Положено было, что мальчики могут оставаться тут до 8 лет; тех, кому было больше, размещали по мастерствам.

Всему велся очень точный счет, чтобы вся компания жила твердою мыслью, что никто ни у кого не в обиде, никто никому не в убыток. Расчеты одиноких девушек по квартире и столу были просты. После нескольких колебаний определили считать за брата или сестру до 8 лет четвертую часть расходов взрослой девицы, потом содержание девочки до 12 лет считалось за третью долю, с 12 — за половину содержания сестры ее, с 13 лет девочки поступали в ученицы в мастерскую, если не пристраивались иначе, и положено было, что с 16 лет они становятся полными участницами компании, если будут признаны выучившимися хорошо шить. За содержание взрослых родных считалось, разумеется, столько же, как за содержание швей. За отдельные комнаты была особая плата. Почти все старухи и все три старика, жившие в мастерской-квартире, занимались делами по кухне и другим хозяйственным вещам; за это, конечно, считалась им плата.

Все это очень скоро рассказывается на словах, да и на деле показалось очень легко, просто, натурально, когда устроилось. Но устраивалось медленно, и каждая новая мера стоила очень многих рассуждений, каждый переход был следствием целого ряда хлопот. Было бы слишком длинно и сухо говорить о других сторонах порядка мастерской так же подробно, как о разделе и употреблении прибыли; о многом придется вовсе не говорить, чтобы не наскучить, о другом лишь слегка упомянуть; например, что мастерская завела свое агентство продажи готовых вещей, работанных во время, не занятое заказами, — отдельного магазина она еще не могла иметь, но вошла в сделку с одною из лавок Гостиного двора, завела маленькую лавочку в Толкучем рынке, — две из старух были приказчицами в лавочке. Но надобно несколько подробнее сказать об одной стороне жизни мастерской.

Вера Павловна с первых же дней стала приносить книги. Сделав свои распоряжения, она принималась читать вслух, читала полчаса, час, если раньше не перерывала ее надобность опять заняться распоряжениями. Потом девушки отдыхали от слушания; потом опять чтение, и опять отдых. Нечего и говорить, что девушки с первых же дней пристрастились к чтению, некоторые были охотницы до него и прежде. Через две-три недели чтение во время работы приняло регулярный вид. Через три-четыре месяца явилось несколько мастериц читать вслух; было положено, что они будут сменять Веру Павловну, читать по получасу, и что этот получас зачитывается им за работу. Когда с Веры Павловны была снята обязанность читать вслух, Вера Павловна, уже и прежде заменявшая иногда чтение рассказами, стала рассказывать чаще и больше; потом рассказы обратились во что-то похожее на легкие курсы разных знаний. Потом, — это было очень большим шагом, — Вера Павловна увидела возможность завесть и правильное преподавание: девушки стали так любознательны, а работа их шла так успешно, что они решили делать среди рабочего дня, перед обедом, большой перерыв для слушания уроков.

— Алексей Петрович, — сказала Вера Павловна, бывши однажды у Мерцаловых, — у меня есть к вам просьба. Наташа уж на моей стороне. Моя мастерская становится лицеем всевозможных знаний. Будьте одним из профессоров,

— Что ж я стану им преподавать? разве латинский и греческий, или логику и реторику? — сказал, смеясь, Алексей Петрович. — Ведь моя специальность не очень интересна, по вашему мнению и еще по мнению одного человека, про которого я знаю, кто он.

— Нет, вы необходимы именно, как специалист: вы будете служить щитом благонравия и отличного направления наших наук.

— А ведь это правда. Вижу, без меня было бы неблагонравно. Назначайте кафедру.

— Например, русская история, очерки из всеобщей истории.

— Превосходно. Но это я буду читать, а будет предполагаться, что я специалист. Отлично. Две должности: профессор и щит. Наталья Андреевна, Лопухов, два-три студента, сама Вера Павловна были другими профессорами, как они в шутку называли себя.

Вместе с преподаванием, устраивались и развлечения. Бывали вечера, бывали загородные прогулки: сначала изредка, потом, когда было уже побольше денег, то и чаще; брали ложи в театре. На третью зиму было абонировано десять мест в боковых местах итальянской оперы.
* * *

Сколько было радости, сколько счастья Вере Павловне; очень много трудов и хлопот, были и огорчения. Особенно сильно подействовало не только на нее, но и на весь кружок несчастие одной из лучших девушек мастерской. Сашенька Прибыткова, одна из тех трех швей, которых нашла сама Вера Павловна, была очень недурна, была очень деликатна. У ней был жених, добрый, хороший молодой человек, чиновник. Однажды она шла по улице, довольно поздно. К ней пристал какой-то господин. Она ускорила шаг. Он за нею, схватил ее за руку. Она рванулась и вырвалась; но движением вырвавшейся руки задела его по груди, на тротуаре зазвенели оторвавшиеся часы любезного господина. Любезный господин схватил Прибыткову уже с апломбом и чувством законного права, и закричал: «Воровство! будочник!» Прибежали два будочника и отвели Прибыткову на съезжую. В мастерской три дня ничего не знали о ее судьбе и не могли придумать, куда она пропала. На четвертый день добрый солдат, один из служителей при съезжей, принес Вере Павловне записку от Прибытковой. Тотчас же Лопухов отправился хлопотать. Ему наговорили грубостей, он наговорил их вдвое, и отправился к Сержу. Серж и Жюли были на каком-то далеком и большом пикнике и возвратились только на другой день. Через два часа после того как возвратился Серж, частный пристав извинился перед Прибытковой, поехал извиняться перед ее женихом. Но жениха он не застал. Жених уже был накануне у Прибытковой на съезжей, узнал от задержавших ее будочников имя франта, пришел к нему, вызвал его на дуэль; до вызова франт извинялся в своей ошибке довольно насмешливым тоном, а, услышав вызов, расхохотался. Чиновник сказал: «так вот от этого вызова не откажетесь» и ударил его по лицу; франт схватил палку, чиновник толкнул его в грудь; франт упал, на шум вбежала прислуга; барин лежал мертвый, он был ударен о землю сильно и попал виском на острый выступ резной подножки стола. Чиновник очутился в остроге, началось дело, и не предвиделось конца этому делу. Что дальше? дальше ничего, только с той поры жалко было смотреть на Прибыткову.

Было в мастерской еще несколько историй, не таких уголовных, но тоже невеселых: истории обыкновенные, те, от которых девушкам бывают долгие слезы, а молодым или пожилым людям не долгое, но приятное развлечение. Вера Павловна знала, что, при нынешних понятиях и обстоятельствах, эти истории неизбежны, что не может всегда предохранить от них никакая заботливость других о девушках, никакая осторожность самих девушек. Это то же, что в старину была оспа, пока не выучились предотвращать ее. Теперь кто пострадает от оспы, так уже виноват сам, а гораздо больше его близкие: а прежде было не то: некого было винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села, да разве еще того человека, который, страдая оспою, прикоснулся к другому, а не заперся в карантин, пока выздоровеет. Так теперь с этими историями: когда-нибудь и от этой оспы люди избавят себя, даже и средство известно, только еще не хотят принимать его, все равно, как долго, очень долго не хотели принимать и средства против оспы. Знала Вера Павловна, что это гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы даже из самых заботливых рук; — но ведь это еще плохое утешение, когда знаешь только, что «я в твоей беде не виновата, и ты, мой друг, в ней не виновата»; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере Павловне много огорчения, а еще гораздо больше дела: иногда нужно бывало искать, чтобы помочь; чаще искать не было нужды, надобно было только помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость, вразумлять, что «перестань плакать, — как перестанешь, так и не о чем будет плакать».

Но гораздо больше, — о, гораздо больше! — было радости. Да все было радость, кроме огорчений; а ведь огорчения были только отдельными, да и редкими случаями: ныне, через полгода, огорчишься за одну, а в то же время радуешься за всех других; а пройдет две-три недели, и за эту одну тоже уж можно опять радоваться. Светел и весел был весь обыденный ход дела, постоянно радовал Веру Павловну. А если и бывали иногда в нем тяжелые нарушения от огорчений, за них вознаграждали и особенные радостные случаи, которые встречались чаще огорчений: вот удалось очень хорошо пристроить маленьких сестру или брата той-другой девушки; на третий год, две девушки выдержали экзамен на домашних учительниц, — ведь это было какое счастье для них! Было несколько разных таких хороших случаев. А чаше всего причиною веселья для всей мастерской и радости для Веры Павловны бывали свадьбы. Их бывало довольно много, и все были удачны. Свадьба устраивалась очень весело: много бывало вечеров и перед нею и после нее, много сюрпризов невесте от подруг по мастерской; из резервного фонда делалось ей приданое: но опять, сколько и хлопот бывало тут Вере Павловне, — полные руки, разумеется! Одно только сначала казалось мастерской неделикатно со стороны Веры Павловны: первая невеста просила ее быть посаженною матерью и не упросила; вторая тоже просила и не упросила. Чаще всего посаженною матерью бывала Мерцалова или ее мать, тоже очень хорошая дама, а Вера Павловна никогда: она и одевала, и провожала невесту в церковь, но только как одна из подруг. В первый раз подумали, что отказ был от недовольства чем-нибудь, но нет: Вера Павловна была очень рада приглашению, только не приняла его; во второй раз поняли, что это, просто, скромность: Вере Павловне не хотелось официально являться патроншею невесты. Да и вообще она всячески избегала всякого вида влияния, старалась выводить вперед других и успевала в этом, так что многие из дам, приезжавших в мастерскую для заказов, не различали ее от двух других закройщиц. А Вера Павловна чувствовала едва ли не самую приятную из всех своих радостей от мастерской, когда объясняла кому-нибудь, что весь этот порядок устроен и держится самими девушками; этими объяснениями она старалась убедить саму себя в том, что ей хотелось думать: что мастерская могла бы идти без нее, что могут явиться совершенно самостоятельно другие такие же мастерские и даже почему же нет? вот было бы хорошо! — это было бы лучше всего! — даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь не из разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это была самая любимая мечта Веры Павловны.

@темы: Книги

---

asuka_ru (2/2)

Автор: Неизвестно
Дата: 2009/07/25-2009/08/02
Источник: АИБ, возможно iichan.ru (копию выложили именно там)

Паста не влезла в одно сообщение. Это окончание пасты.
начало
31 июля 2009 года. 02:23

(Тут было описание того, как ГГ проснулся от криков Ани из соседнейкомнаты, но я его потерял. Вкратце, он прибежал ей в комнату и увидел,что она кричит во сне. Он начал её будить и…)

Наконец её взгляд прояснился, и я смог обнять её. На вопросы, что этобыло, она только трясла головой и крупно дрожала. Никах слёз ивсхлипов, только действительно ставший холодным под ночным ветром изокна слой пота и крупная дрожь. Это всё напугало уже меня. Дома естьвсякие слабые успокоительные, типа валерьянки, пустырника, такоготипа, я хотел сходить за ними – но она так вцепилась в меня руками,что я тут же отставил попытки встать.

Она вцепилась меня как тонущий в спасательный круг и дрожала. Оченьнеприятно на самом деле, аноны. На описании это «огого, эротичненько,да, потная девка жмётся к битарду, ололо, пошли трахаться!», а вот насамом деле, это было страшно, и для меня. Неизвестность, её отказыхоть что-то пояснить, эта дрожь. Наконец, я принял решение, - теперьпонимаю, что абсолютно верное – подхватил её и понёс на кухню. Там унас вся эта травянистая бодяга и лежит. Она совершенно не пыталасьсопротивляться, только сжалась в какой-то уж совсем плотный комочек.

Я усадил её на стул, именно усадил, такое впечатление, что в тотмомент она ещё не очень отличала прошедший сон от реальности. Не знаю,помогли травы или нет, но после них, она попросила отвести её взал. Мы пошли – на этот раз она шла сама. Дрожь почти ушла, вообщепостепенно дрожащая и испуганно озирающаяся девочка уступала местопрежней Ане. Только непривычно растерянной и сильно смущённой. Мыдолго сидели, бессмысленно переключая каналы телевизора, явключил свет.

Потом, очень поздно, она всё-таки задремала, навалившись на меня. Ясидел, долго почти не шевелясь и прислушиваясь к её дыханию, чтобыразбудить, если опять приснится кошмар. Она всё ещё спит, я тут. Ноуже ухожу. Надо приготовить завтрак.

14:04

А у нас дождь и гроза, помешавшие выбраться на пляж. Зато мы выбралисьв парк покормить вконец оборзевших уток и посмотреть, как голубиотчаянно носятся по берегу, пытаясь урвать хоть кусочек. Смешно. Мойсуточный ритм порушен в чистую, приходится осознанно напоминать себе,что уже воскресенье – а не суббота, и уж точно не пятница. Даже угугла спрашивал. Зашли переодеться, пусть дождь совсем мелкий, носнова простудиться – нет пути, у нас тут куплены билеты на речнуюэкскурсию, на завтра. Отплываем в девять утра, приплываем в семьвечера.

На улице хорошо. Чёрные грозовые облака, несколько просветов, черезкоторые тянутся бледные лучи заходящего солнца, и прочая почтиромантическая бодяга. Мы всё ждали дождя, а его нет и нет. Что засвинство, нужен дождь, его нет, не нужен – вот, получите ираспишитесь. На мосту капания детишек всех возрастов прыгала вводы. Идиоты, я прямо видел, как Ане хочется последовать тоже,прыгнуть, она даже свесилась через перила. Чёрт, сколько кирпичей. Ичто мне делать, анон, если бы она прыгнула? Только следовать за ней, ая плаваю не так хорошо и вообще КИРПИЧИ. Но прыгнул бы. Эта внутренняяуверенность даже заставляет гордиться собой, лол.

К моему тайному счастью, страх высоты, или нежелание опять завалитьсяв кроватку с сопливым носом, или всё вместе взятое плюс неизвестныемне факторы, перевесили.

15:12

К завтрашнему дню купили платков. Ей очень запало в душу, что передвходом в наши храмы надо обязательно повязывать голову платком, я такпонял, у них достаточно шляпки. Запало, и заклинило, мы пошливыискивать платок. А где один платок, там и второй, и даже третий. Врезультате, у неё на руках оказался целый ворох тканей, от чёрногошёлкового платка, красивого, но почему-то наводящего меня на мысли опохоронах, до огромного, пухового чудовища, в которое она можетнаверное завернуться полностью. Чем и займётся по приходу домой.Сейчас она с моей мамой пошли в парикмахерскую и в прочие процедурныекабинеты для женщин.

Да, этот платок она мне так и не доверила даже потрогать, егонемедленно упаковали и она несла его сама, обнимая как плюшевогомедвежонка. Вот сейчас понимаю, этот платок меня видимо и спас. Она нехотела его отдавать, а прыгать с ним никак нельзя. Намокнет иутопит. Без шуток, это какая-то простыня. Пакет мне строго запрещенотрогать, пока она не вернётся, под страхом полного экстерминантуса.

16:49

Да, я узнал, в чём дело. В детстве на неё напали собаки и вот иногдаэто снится. Поделать ничего не может. Такие дела. Вот так анон. Заокнами гром, дождь всё-таки пошёл. Ты говоришь, сделать что-нибудь?Пожалуй, да. Стоит. В конце концов, последний день. Если мне хватитяиц, то я ей кое-что скажу. Не хочется только, выдавать банальное «ялюблю тебя и если уедешь, перережу себе вены».

Да, вот ещё. Я даже не знаю, говорить ли, но я узнал её маленькуютайну вчера, такую милую, блин, кавай на марше. Она спит с маленькимигрушечным котёнком. Прелесть. Не выкидывай я ночью железобетонныхплит из всех щелей, даже посмеялся бы. А так, даже забыл, вот до этогомомента.

19:36

Учили завязывать платок. Он действительно, мягко говоря, великоват. Ипышен. Ничего более дурацкого и смешного представить нельзя, её лицоиз него выглядывает как из тёплой норки. Всё-таки придётся ейдовольствоваться косынкой, а это будет шалью, хотя зачем шаль принашей погоде, я вообще не представляю. Девчоночья душа, более чемпотёмки, мда.

Я мельком глянул в тред, я понимаю, что хочется чего нибудь ещё болеепрекрасного, чем танец в Катакомбах, но, увы. Нет, не так – для менябыло множество мгновений, секунд, минут, целые часы, и даже ночи, неуступающие этому танцу. Но, конечно, для вас это всё не так. Ксожалению, я не настолько хорошо обращаюсь со словами, как хотелосьбы. У нас последние дни, быт, быт.

И многое упущено. Фонтаны, парки, площади, я думаю и понимаю, что могбы и получше спланировать времяпровождение. Она то здесь ровным счётомничего не знает. Я бы показал наш странный театр, вошедший вархитектурные справочники. И фонтаны. И старые родники. И тысячивещей, ВНЕЗАПНО, приходящих мне в голову сегодня. Но у меня толькозавтра. И всё. Я не знаю, как я буду прощаться с ней. Будет больно, ненаверно, точно – но я не знаю, как это будет. Анон, если бы только яне тупил так с самого начала, если бы можно было вернуть эти почтичуть менее сорока пяти потерянных часов. Неважно.

Я пишу и тру, пишу и тру. Я не знаю, что хочу сказать тебе анон. Чтонадежда есть? Какая к хуям надежда, если человек ставший мне дорожевсего, что было в моей жалкой жизни, улетает? И я НИКОГДА её не увижу.Но всё же, ведь она была. Что сильнее, боль от расставания, или этопережитое, и ещё не закончившееся счастье? Со вкусом острого перца, носчастье.

Я - задрот, анон. Не новость здесь, но всё же. Может чуть менеезабит и зажат, но суть то не изменишь. Романтика? Её хоть чем жуй, носегодня. Романтично ли то, что случилось буквально полчаса назад,аноны?

20:12

Сегодня я понял, что несусветно тупил. Нет, вы знаете, что янесусветно тупил, но я несколько о другом. Понимаете, аноны, когда онаприехала, я не хотел чтобы надо мной смеялась быдло девка, изневедомых ебеней, ещё и тощая и мелкая, и оручая. Нда. Мне противното, что я сейчас написал, но таковы были мои мысли. И я убрал в шкафнекоторые свои игрушки, карточные игры "Манчкин", там, немного мотыги,Слуги Тёмного властелина, кое-что от Звезды. Потом мне было не доних. И вот сегодня, Аня полезла укладывать свой дурацкий платок вшкаф, её буквально убеждали оставить его в покое, лол, незаворачиваться и не бегать по квартире с этим флагом.

И она влезла именно в те ящики. И что анон? Я испугался. Несильно. Всё-таки, я хотел надеяться, что наши отношения сильнеекусочком картона. Но всё же, я слишком хорошо помню, как реагируют моизнакомые, в том числе и девушки (лол, знакомые девушки у задрота, да),на них. Да ты и сам в курсе. Только я забыл, что в их неведомыхебенях, это не только отрада горстки асоциальных, отверженныхидиотов. Это ещё и Traditional Games. Вот. Как вам такое? Сбывшаясямечта идиота «ах, девочка сыграет со мной партию Слуг»? Или, «ах, какромантично»? Или, может, «заебало твоё моэ, давай ебаться»?

Этот тред, он нужен в первую очередь мне. Как я говорил. Дляпамяти. Об этом странном лете. Первом лете за семь лет, которое я невозненавидел. Или не семь? Может больше. Не важно. Пока, аноны.Будьте счастливы. Если можете, пожелайте мне удачи. Завтра. Незнаю. У меня одни сутки. Боюсь, больше я не потрачу на чан ни минуты,до самого утра вторника.

2 августа 2009 года. 01:48

Потрясающе анон. Просто потрясающе. Словно, весь мир, разом решилрасплатиться по неизвестным мне долгам, и впрягся за меня. Вчера язаснул очень поздно. Все спали, а я всё ещё смотрел в потолок, и дажене думал ни о чём. Я не боялся наступающего дня, скорее я перешёл натот уровень, когда человек уже не боится. Просто кристальнаяясность. И по капле скапливающаяся решимость. Если уж решил, чегобежать? Я решил сказать ей, что влюбился. На обратном пути с прогулки,точно сказать. И если она ответит непониманием или презрением, что же,пусть так.

Я получил и так гораздо больше, чем казалось, возможно. Я готов квозможности поражения, но перед этим отдам душу в попытке победить.Было ещё много возвышенного бреда, полного безумия, всплывающего вперевозбуждённом мозгу, омываемом кровью, щедро сдобреннойгормональным салатиком. Как же хорошо, что мне не был доступенинтернет. Заснул я в четыре, а проснулся когда только забил колоколмонастыря, а это шесть утра ровно. Монастырь находится далеко от моегодома, но иногда, если на улице особенно тихо, гулкие удары одинокогоколокола разносятся по всему району. По ком звонит колокол? Пронеслосьв голове, и следом, - «я же не читал эту книжку», и я проснулсяокончательно.

Удивительно, я был абсолютно бодр, никакой усталости. Ни малейшей. Яне чувствовал себя таким бодрым, с того самого несчастного утра, какпошёл «в первый раз, в первый класс». Меня удивило то, что мама ужене спит, и готовит нам завтрак.

- Разбуди её, уже пора собираться – сказала мама, - Раз уж проснулся.

Я направился к двери комнаты, которая была чуть приоткрыта, постучал иуже начал её приоткрывать, чтобы можно было внятно сказатьпросыпайся!, как в дверь изнутри влетела подушка, и меня обозвалидураком, вламывающимся в комнаты к голым девушкам. Или примерно так, яне понял тирады. Естественно, я закрыл дверь. Никакого страха илинеуверенности или чувства неудобства не было, разве, что лёгкийинтерес. Через пару минут вышла Аня, в шортах и майке, раскрасневшаясяи немного злая. Но это ничего, к её вспышкам гнева мне не привыкать,лол.

Мне надо поторапливаться анон, сегодня мы будем гулять, пока несвалимся, а может и дольше. Да и отсутствующий пейсательский талантподводит. Хотя время есть, она в ванной, а это всегда надолго. Что жея хотел рассказать тебе? Многое. О слегка побитом, но таком миломречном пароходике, при виде которого Аня зашлась в крике восторга, неверя что мы поплывём на таком лапочке. По мне он больше напоминаллохань, но через некоторое время её восторг предался имне. Прекрасный такой, надутый буксир. Весьма ухоженный, хоть изатёртый сотнями, если не тысячами километров, намотанными по реке.

Мы погрузились и поплыли. Всё время мы не сходили с палубы, тут ипригодился дурацкий платок, а я понял, что шаль – может не такая иплохая идея. С расчётом на нашу жару, оделись мы весьма легко, тольколёгкие кофты для защиты от утренней прохлады – и если в городе лишнимибыли и они, то на реке совсем другое дело. Но холодно мне не было.Аня сразу хотела повторить сцену из Титаника, но капитан, глотаяругань, согнал нас с носа, мы мол, мешаем ему править. Мы прошли мимозаросших деревьями берегов, и баз отдыха с пляжами, и раннимикупальщиками на них, каждый раз она кричала и махала руками,подпрыгивая, и едва не сваливаясь за борт. Нам кричали в ответ,всегда. Такая простая вещь, и так приятно.

Мимо проплыло несколько коряг, на одной расселась и чистилась водянаякрыса, не обращавшая никакого внимания ни на нас, ни на корабль. КрысаАню привела в восторг. Утром в реке играл гибрид, рыбины выпрыгивалииз воды почти полностью, поднимая неслабую рябь, покрикивали чайки,можно было, даже закрыв глаза, домыслить запах йода и представить себеморе. Но я не закрывал глаза ни на секунду. Мимо нас проносились,развалившиеся небольшие здания непонятного назначения, жмущиеся кберегу сады, мы проходили под мостами и тогда Аня задирала голову ирассматривала железные конструкции с неподдельным интересом. Вообще, язаметил, что железо всевозможных упорядоченных машинных форм, еёкрайне привлекают, причём не обычные авто, а что нибудь исполинское.

Восходило солнце, и чем выше, тем сильнее блестели бурунчики в нашемкильватере и волны на поверхности. Свежесть, солнце, любимый человекрядом – никогда битард не чувствовал себя большим быдлом, и никогда онне понимал это «быдло» лучше чем в это утро. Приплыли. Трапу нехватило целого метра до причала и, пока взрослые дяди разбирались, вчём там проблема, особые храбрецы сходили так. Лучший способ зафейлитьвсё, рухнуть в грязь, с пары метров, ещё подумал я, перед тем какпрыгать. Но прыгать было нужно, Аня, с её то боязнью высоты сошла скораблика одной из первых. Как видите, раз пишу это в таких мажорныхнотах, значит допрыгнул. Но считаю, глупо. Лучше было пять минутподождать. А, да ладно, всё прошло отлично чего уж тут ныть.

Косынка действительно пригодилась, экскурсанты шедшие с нами первымделом отправились в храм. И хотя там же оказалось, что в целом,покрывать волосы лишнее и все дружно на это забивают – Аня несобиралась отказываться от такого опыта. Для неё это было чем-то вродезаменителя медведей, водки и снега. В принципе, она говорила мне, чтоожидала гораздо большего развала, грязи и прочего, но неоправдалось. А так, попала в даже местами современный, потрёпанныйвременем город. Мы стояли под гулкими сводами, и она в прямом смыслеслова застыла перед иконостасом. Он и меня, пару раз его ужевидевшего, да и привычного к православному убранству в храмах,несколько потрясает, а она вообще не могла отвести взгляда. Потом ячитал надписи выбитые во врезанных в пол плитах. Там описывалось, ктои за что молился на «этом самом месте» из известных людей.

Мы осматривали иконы, и о, какие вандалы, кое-кто из нас (не будемпоказывать пальцем, но это был не я) не постеснялся отковырять ногтемкусочек позолоты. Немцы никак не успокоятся, всё норовят наложить лапуна наше культурное богатство. И фраза «надо было это всё в Германиюувезти», сказанная хозяйским тоном, и весьма не тихо, да ещё с такимакцентом, физиономии пары слышавших нас волосатых кунов надо быловидеть. К счастью, парней с нагайками в радиусе слышимости неоказалось.

Итак… Что ещё анон? Мы поднялись на колокольню, и это, пожалуй, первыйраз, когда мне пришлось на полпути уговаривать её продолжитьподъём. Каюсь, я ещё хотел и проверить, не врёт ли насчёт боязнивысоты. Не врёт. Дрожит, всё сильнее с каждой ступенькой, норовитприсесть и, наконец, почти повисает на мне. Я сволочь, но попытки ужемои, спустить её вниз, уже примерно в трети пути от площадки наверхушке, были приняты в штыковую атаку, Аня отлипла от меня,поправила упавшие на лицо волосы и пошла сама, хотя и видно было, чтоноги у неё подгибаются. Идиот. Да.

На вершине, её отпустило. Не до конца, но прочные перила и канатыколоколов вселяли уверенность видимо. Смотреть на мир с такой высоты,когда вокруг нет скрывающих горизонт зданий, весело. Знай анон, ясобирался признаться ей во всём, именно там. Поэтому и тащил, такупорно на верхотуру. Но жизнь внесла свои коррективы, сначала мыслишком увлеклись тыканием пальцами в различные ориентиры наместности, включая уныло бредущее стало коров. Потом налетел ветер, и,кажется, колокольню даже качнуло, а потом нас вообще оттуда вежливопопросили свалить, ещё и, поинтересовавшись, как мы вообще тамоказались.

Притом, что на табличке рядом была надпись, вход свободный. Вниз Анякак катапультировалась, и некоторое время мы отдыхали на скамеечке,охлаждаясь мороженным. Время, похоже, выходит, анон. На обратном пути,мы стояли уже в свете закатного солнца. Людей на пляжах было гораздобольше, но им и без нас было, кому покричать. Аня всё же подустала, ятупил. Ох, как же может тупить человек. Это больше смахивало наступор. Слова вообще не шли. Слова по сути дела, конечно. Моёфейловое, давно придуманное и измазанное сопельками и слёзкамипризнание.

Аня крутила в руке свой платок, и то сворачивая его, то разворачиваля,крутила в воздухе, превращая его в мягкую верёвку. Наконец она сложилаего в нечто вроде огромного и толстого шарфа. Я точно помню это, я какраз повернулся к ней, привлечённый манипуляциями с этим чудом пуховойпромышленности, если такая есть. Она посмотрела мне прямо в глаза, веё зрачках сверкнули такие, бесята, если вы понимаете, о чём я,никогда не предвещавшие мне ничего хорошего. Она сильно толкнула менярукой в грудь, я отступил на шаг и в этот момент мягкий платокобхватил мою голову, как широкой верёвкой. Он действительно большойанон. Аня резко потянула, и сама шагнула навстречу. Я как былинныйслоупок только и мог что таращится, и выкладывать кирпичики, когда онавзяла управление на себя и крепко поцеловала меня.

Анон, ступор от, «я хочу сказать тебе, вот только как, не знаю», этоничто, это ноль и пустота в кубе по сравнению с тем, что испытал я.Клянусь, от шока я с трудом понял что происходил, я хорошо хоть(спасибо, шок) не вырывался. Она не закрывала глаза, смотрела прямо вмои, и аноны, мне даже стыдно вспоминать выражение своих глазах, как уВНЕЗАПНО И ЖИДКО обдриставшегося котёнка. Никаких лолов. Наверно,прошли секунды, перед тем как я ощутил её язык у себя во рту, мягкоскользящий по небу. Руки я держал как солдат, строго по швам.

Наконец, она отпустила мои губы, но не меня. «Даже, не обнимешь меня,чудо?», - сказала она смеясь. Я как автомат обнял её, и мы, наконец,поцеловались. Нормально, я имею в виду. А не этим, одностороннимпоцелуем-изнасилованием нежного битарда. Она отпустила платок и обняламеня. Более чем поцеловались. Даже когда у меня начал кончатьсякислород – всегда имел проблемы с носовым дыханием, я не смог найтисил отстраниться. И даже если нашёл бы – хуй там. Это была быдостойная смерть. Нам свистели люди идущие мимо по пароходику, акапитан подбадривал и наконец, когда она всё таки глубоко дышаотпустила меня, дал сирену. Ха. Думаю, всё-таки нам, а не барже.

И мы повторили ту быдляцкую сцену из Титаника. И на этот раз, речнойволк капитан посудинки претензий не имел.

Всё. До завтра. Завра напишу финал.

Для чанов финал. Для нас – посмотрим.

В любом случае, расставание будет не политым кровью и слезами комкомболи, как мне казалось. Что-то кончается, что-то начинается, ведьтак? У меня есть все контакты, включая адрес и пароль от аккаунта на ихподобии вконтакта, как я понял. Даже с инструкцией, что вбивать в поляформы, чтобы у модеров не было вопросов, если я создам свой акк там. Идомашний адрес, и телефон, и аська. И всё прочее. Надежда есть.

СПАСИБО АНОНЫ! БУДЬТЕ СЧАСТЛИВЫ!

2 августа 2009 года. 16:24

Я обещал финал – но это уже эпилог, на самом деле. Неожиданно даже длямне. Финал был вчера, на дурацком тарахтящем буксире. А сегодня –эпилог.

Знаете, я по-разному представлял сегодняшнее утро – обычно как эпичнуютрагедию, в стихах и слезах, и соплях. А получилось, тихо, мирно, дажебез особой грусти. Мы даже не «держались за руки до самого конца» и не«целовались, не в силах остановиться». Всякие дурацкие истории мырассказывали. Хотя по сравнению с нашей, ни одна рядом не стояла постранности. О, ужас, анон, она не клялась вернуться, и даже не обещалаждать вечно. Год, два, может три. Она говорила этосмеясь. Действительно, влюблённость это хорошо, но надо как-то и житьдальше. Я точно знаю свои ближайшие планы – съездить уже к ней. Думаю,через год это вполне реально. Или даже зимой. Благо,НАИОФИЦИАЛЬНЕЙШЕЕ, хаха, приглашение у меня уже есть. А также, аська,мыло и всё прочее на нескольких листах. Ха, уверен, ещё буду ихобнюхивать и даже оболью слезами, но сейчас у меня максимум лёгкаягрусть. Да ито из-за того, что планируемая вчера прогулка такипродлилась не так долго, как хотелось. Всё-таки сборы это сборы итребуют присутствия отбывающего. Сам не ожидал. Извините, те кому непонравилось. Как мог, так и писал. Я ухожу спасть, я монитор с трудомвижу. Вставать в такую рань, и почти не спать столько времени, сейчася понимаю, что меня уже тошнит от усталости.

Всё. Это эпилог. И он закончился.

Я счастлив.

Вам счастья.

Радости. Всего такого. Даже не знаю чего пожелать, кроме этого.Больше я не напишу в этот тред. Он себя исчерпал, и главное себяисчерпал я. Прощай, анонимус. Надеюсь, глупая сказка, рассказаннаянеумелым аффтором, в которую ты волен верить или нет, согрела тебя.Прощай и будь счастлив.

@темы: iichan

---

asuka_ru (1/2)

Автор: Неизвестно
Дата: 2009/07/25-2009/08/02
Источник: АИБ, возможно iichan.ru (копию выложили именно там)

Длина сообщения ограничена, так что разбиваю на два

25 июля 2009 года 14:46.

Ебанутые родственники (троюродное что-то там или даже хуй толькознает, сколько юродное) моих родителей, однажды, в славные/бесславные,кому как, годы совка съебали из «этой страны». Съёбывали они покаким-то льготным программам для ВНЕЗАПНО одумавшихся немчур, чьитуповатые предки решили съебать из «той страны», в Рашку ещё приЕкатерине. Съебали и съебали, скатертью дорожка, могли бы и мою быдлосемейку прихватить, но суть не в этом.

Суть – эти уебаны, естественно воспроизвели на свет пару (хуй егознает сколько, на самом деле) детишек. И самый пиздец, они решилиотправить свой выкидыш в Рашку. К родственникам, то бишь нам. Для,блядь, расширения кругозора. В Рашку для расширениякругозора. Ебанутые, да. И это только начало, анон.

Для меня, радостно проебавшего момент прибытия тупой арийской суки вРашку, новости начались с порога. Нет, я был в курсе, что к нам едетсраный ревизор, но не к такому же пиздецу, аннон. Итак, комнаты уменя больше нет. «Родненький, будешь спать на диванчике в зале,девочке нужно пространство».

Блядь, а мне не нужно. Но это ладно, это понятно. Компа у меня тоженет. Тупая тварь поднимает жуткие истерики (чувствую себя ебанымбелорусским партизаном), стоит лишь попытаться зайти. Я, блядь, долженстучать и спрашивать разрешение. На немецком. Нет, русский она знает,но никак не реагирует. Мне так и было предложено выучить пару фраз на«нормальном языке» (цитата), иначе хуй я куда зайду.

Сейчас твари нет в квартире, свалила гулять, так что да, я, рак,отравлю вам жизнь. Внешность? Метр в кепке в прыжке. Стройная. Чертылица максимально точно можно описать как "сучные", тонкие. Бледнаякожа, тёмные волосы. Цвет глаз дурацкий, не могу понять голубые ониили зелёные - цвет словно меняется. Не знаю, бывает такое или нет,может у меня цветовой кретинизм. Хотя и не в такой степени, чтобзелёный от голубого не отличить. С кожей то ли проблемы, то ли бзик -куча средств по уходу, раза три на день умывается, чистит свой фейс ит.д. Занимает всё минут пятнадцать минимум.

Продолжим. Про мелкие подъёбки я даже не говорю. Это всё в порядкевещей: наступить на ногу, толкнуть, начать напевать песенки в шесть,часов утра (как и мои чудо родители, это заморское чудо - жаворонок),причём обязательно зайдя в зал, прочий пиздец. Вроде мелочи, но затрое суток ЗАЕБАЛА!!! Лизать писю как тут советуют и в мысляхнет. Хочется расчленить, но боюсь срока. Всерьёз думаю о вхождении вряды Сюткинистов. Как думаешь, поможет ли, анон?

16:12

А пока, ВНЕЗАПНО, пороюсь-ка я в её вещичках. Посоветуй анон, как неоставить следов?

Спешу аноны, эта хересь может вернуться в любой fмомент.

Да, принято.

Вот зараза, аноны, я свет боюсь включать. Шарюсь в темноте просто каксраный БондоБэтмен.

Пока ничего интересного. Только бумажки на немецком. Типа грамоты.

Да, забыл, нарыл тут словарик немецких жаргонных выражений концавойны. Парочку выучил. Посмотрим на её рожу. Будет выделываться, ейбогу, уебу.

Аноны, что за хуйня такая NIDAN и DKV? Больше ни черта на этих бумажкахне видно.

17:23

В общем, странно вышло, мда. Нет, меня не отпиздили и не ебали трубой,хотя мы посрались.

Пришла. Ключи ей дают. Тут же с порога недовольно нахмурила рожу(взять и уебать), бормочит непонятную немецкую хуйню. Подошла. Я какраз успел засесть обратно за машину, закрыл нульчик. Сижу.

Блджад, аннон, как может измениться голос девушки. У неё ведьнормальный, даже приятный голос, вообще-то. И тут, ВНЕЗАПНО, онпревращается в злобный рык обдолбавшегося эсэсовца.

Адски мотивирует, кстати.

В целом её послал. И на русском, и как умею на немецком, дляпонятливости. Она сделала неебичеки круглые глаза и бросилась наменя. Я как-то умудрился попасть ей в лицо. Она неслабо заехала ногойв голень, но я устоял. Вообще не почувствовал ничего, лол. Хотяпрозреваю синяк. Сейчас трололо в ванне. Похоже, плачет. Хотя завключённой водой этого не слышно. Может вены себе режет, я не в курсе.

Никакой «радости победителя» не испытываю. Да, ночью трахну конечно.В общем, до завтра аноны. Можете проебать.

18:02

Я тихонечко в тред. В целом ни хуя не понимаю в тян. Никакихпоследствий, пока, кроме дико болящей ноги нет. Девочка посидела минутдесять в ванной и, как ни в чём не бывало, пошла на кухню. Я, ощущаясебя одновременно уебаном, пиздолизом и ВИНОВАТЫМ, пошёл за ней. Врезультате, объединёнными усилиями, разогрели сосиски, лол. Вот пока ився история.

Да, не спит, смотрит телевизор. Интересно, спалит завтра родителям илинет?

Спросил за что могли краутчан прикрыть. Обернулась, посмотрела, судивлённо сочувственной улыбкой и сказала, что обычно за клевету егоблокировали.

Ладно, я ухожу. Будем смотреть телик вместе.

26 июля 2009 год. 11:34

Сейчас мы все сваливаем "показывать город", с моим дядей. Городпоказывают второй раз, я прошлую экскурсию пропустил.

А, про сиськи забыл. На вид грудь как грудь. Ничего выдающегося.

Девочка боится высоты. Панически. Есть у нас постамент с Т-34, каквезде, собственно, но он довольно высокий; в то же время камень,которым он облицован, выступает на манер довольно удобныхступенек. Девочка всё крутилась вокруг него, в итоге подошла ипредложила лезть вместе. Да, аноны, внезапно она вспомнила русский, нос её акцентом и приказным тоном всё равно ощущаю себя партизаном.

Согласился. Когда подошли, предложила лезть первым. Я быстренькообдумал предложение на предмет ловушек, ничего не удумал иполез. Следом девка.

Там места довольно много, можно спокойно стоять. Залез, наклонилсяпосмотреть как её успехи. Высота постамента метра четыре споловиной. Первые три она перелетела одним махом, чуть ли не на однихруках. А вот потом вцепилась в камни, вжалась и полезла ужемедленней. Да ещё и зажмурилась похоже, лол.

Когда она подняла глаза, в них был такой ужас анон, что мысли "а неуронить ли её случайно?" пропали начисто. Схватил за руку, вытащил наверх. Классно. Стояли, смотрели на город. Когда налетал ветер, онаощутимо вздрагивала. Просто праздник какой-то.

Да, кстати, если бы мне довелось пощупать её тельце раньше, я бы можети передумал сраться и терпел бы. Как пружину держать. За грудь нехватался, конечно.

Едем в автобусе. Треплется с дядей насчёт танчиков и самолётиков. Ятоже присоединюсь, так что до связи. Хотя, раз проблема решиласьвроде, даже не знаю, что тут писать. Всё что хочет ОП, - это покоя испать. Ах ты ж мой тёплый песочек. Всё тот же вываливающийся из рукителефон, так что граммар наци - валите.

14:12

Попёрлись на пляж. Мне, кстати, предлагали свалить. С Солнцем не оченьдружу. Совсем не дружу, прямо скажем, обгораю в момент - волдыри,температура. Вообще нам, вечно бледным совам, в вечную ночь бы, лол. Сплаванием тоже некоторые проблемы и водоём больше ванны, вызывает вомне некоторые опасения.

Скажу прямо, потискав тян на ветру, мне внезапно полегчало, и вообщево мне очнулся недодавленный интернетами, может не альфа, но хотя быбета самец. Да, школьник перевозбудился.

На пляже нам было сообщено, что девочка тоже слабо переносит солнце,поэтому намерена провести время в воде. И свалила раздеваться. Яостался в тенёчке. Нет, рассказа о том, как все ослепли от неземнойкрасы, стоило ей выйти из раздевалки, не будет. Суховатая, если выпонимаете, о чём я. Нет жира, но и нет никаких "мУсКулов", затосухожилий полным полно. И веснушки на груди, дважды лол. Пока девочкаметодом танка пробивалась к воде (похоже, ей известна ровно однамодель движения - прямо, прямо, сдвинуть то, что стоит на пути, иснова прямо), дядя, уже успевший запастись пивасиком и как обычновнезапно обнаруживший сослуживцев, словесным пинком придал мнеускорение и я тоже попёрся "плавать".

Плаваю я двумя методами - медленно и ещё медленнее. Но на воде вообщенеплохо держусь, плохо понимаю как люди умудряются тонуть. На всякийслучай поэтому и сам боюсь утонуть, лол. Всё-таки ванные я значительнобольше уважаю, да. Первые секунды я просто тихонько дрейфовал,высматривая трололо. Её не было. Нигде. Я начал дрейфовать дальше,даже поплыл. Никого не обнаружив, выплыл из основной толпы (ну, вы вкурсе, 90 процентов народа кучкуется в аморфную засыкающую воду массу,не далее чем в двадцати метрах от берега) и уже начал подумывать, непоплыть ли к недофонтану, который неизвестный гений воткнул посредиреки, как меня атаковали.

Такого КИРПИЧА, я не высерал НИКОГДА в жизни. Я ведь боюсь утонуть,анон. Представь, тишина, только редкие повизгивания уже основательноотдалившейся толпы купальщиков, уточки, солнце. Я спокойно дрейфую,именно дрейфую на спине. Даже об этом чуде из дальних зарубежъев недумаю. Даже о нульчане забыл. И тут, блядь, ИЗ НЕВЕДОМЫХ ГЛУБИН мненаносят неожиданный удар. Я даже заорать не смог. Серия пинков вбочину откуда-то снизу, сноп брызг, и меня так нехило притапливаетвесьма не нежное тельце, навалившееся сверху. Даже мыслей о пиздеце небыло. Ржущая скотина отпускает меня и парой гребков оказывается метрахв трёх. И смотрит. И хохочет над тем, как я пытаюсь стабилизироватьсяи сориентироваться.

Догнать и держать под водой пока не перестанет трепыхаться, - вотпервый позыв. Ты ведь меня одобряешь анон? Вот только скорость меняподводит. Пока я проплываю десяток метров, она делает все тридцать.Минут десять пытался брать измором. Плыть ровно, с одной скоростью,ниже своего даже среднего показателя. Путь думает, что я совсемтормоз. Потом, когда заиграется/устанет/и то и другое, догнать,схватить, и вот тут мы похохочем.

Мне даже казалось, что это годный план. Пока она не исчезла подводой. Нырять для меня, это - пиздец, погибель и разрушение. Поэтомуначал нарезать круги. Даже поднырнул пару раз, пытаясьуслышать. Ничего. Тишина. Через некоторое время, начал высератькирпичики. Время то идёт и никого нет. Утонула что-ли? Прошло ужепорядком времени, не меньше минуты с мелочью, и никого. Я ужеосновательно пересрал, прекратил циркуляции и уже почти решил реальнонырнуть (зачем, вопрос хороший, утопиться что-ли рядышком?), как этаподлодка, обойдя со спины вцепилась в меня всеми конечностями и,проорав что-то на своём, макнула в воду.

Блядь, как же там на глубине темно и хуёво. В ответ я от страха, прямоскажем, вырвал руку и вцепился в неё. Вот так аноны мы и шли на днонесколько секунд. Потом расцепились, всплыли и всё началось заново.Часа два мы так рыбачили. Я, значит, выступал в роли слоупочного,хуёво плавающего эсминца, а она косплеила Вульфшрудель, если яправильно воспроизвожу.

Сейчас-то я, изрядно нахлебавшись, лежу на песочке. Но не посрамил,нет, пара удачных манёвров заставила и гостью экстренно всплывать ихлебать водичку в незапланированных количествах. В целом, яотдыхаю. Она, посидев, отвалила посмотреть на загорелые тельца нашихмалолетних качков, как раз устроивших тут свои отжимания, с цельюзакадрить какую-нибудь тян. Конвойный эсминец сеанс связи закончил.

16:48

У треда никакого "финала" не будет, мне ещё неделю страдать. Или нестрадать. Всё-таки удар в ебало творит чудеса, лучше часовой лекции.Рассказ на сегодня, а может и на всегда (профит от треда для меняпохоже утерян, всё и так окидоки) будет закончен зарисовкой, по поводукоторой вы будете снова орать "ТЫ ТРОЛЛЬ СУКА!!!". И да, увидь я эточуть раньше, сидел бы себе тихо и не выпендривался.

16:59

С пляжа Аня ушла разбогатевшая и довольная. Бьюсь головой о кривоедерево, под которым мирно отлёживался, от сожаления, что пропустилначало представления. Хотя и к финалу оказался в первых рядах. Итак, яуже упоминал наших местных качков, фанатов гирек, подходов, отжиманийот песочка и девочек, конечно. Практически каждый вечер эта кампашка,слегка меняясь составом, выкатывает на пляж, сыграть в лесенку, дапродемонстрировать окружающим тян свои округлости и рельеф. Заодно,они уныло меряются членами, отжимаясь на деньги. Один раз - десятьрублей.

Начало я пропустил, но подозреваю, что при виде денег у трололопроснулись потайные инстинкты. Начало я, как уже говорил, пропустил,но, судя по крикам, которые и привлекли моё внимание, она раззадорилапарней на отжимания, всячески демонстрируя свой интерес. Когда я тудадоплёлся, она как раз щупала бицепс победителя. Победитель радостноухмылялся, соперники доставали деньги, Аня тоже улыбалась. В этойулыбке можно было увидеть и горящие русские хаты, и бесконечныеочереди в газовые камеры и "Arbeit macht Frei". Гаденькая такаяухмылочка. А может, я слишком пристрастен. Итак, внимание, аноны!Математика такова. Один раз отжаться - десять рублей. Никакимиматематиками парни не заморачиваются, выигрывает тот кто отжалсябольше. Рекорд у них в районе пятидесяти. Девочки обычно в восторге,во всяком случае те, кому интересна мышца. И вот у этих спортсмЭнов,симпатичная тян спрашивает - "А на одной руке, сколько?". Спортсменыошарашены. Они никогда и не пробовали. И настроения пробовать у нихнет, а вдруг сфейлят? В результате, вздыхая, жалуясь на женскуюслабость экологию и вообще, Анюта сообщила, что отжиматься онапопробует. Нет, не получится, конечно, (много глупых смешков), но(смешки), хоть на мороженное (смешки, а в душе дьявольский хохот),девочке уделят? Одно евро за раз, в чём проблема? Или пятьдесятрублей. Качки соглашаются. Улыбаясь смотрят на тян, которая сейчасбудет стонать и плакать, пытаясь преодолеть земное тяготение. Аняотжимается десять раз. Одной рукой. Потом меняет руку и отжимается ещёдесять. Тишина. Занавес. Я дохну от смеха. Качки плачут. Безпоследствий, впрочем не обошлось. Только мы вышли с пляжа, как тянпрактически втиснула мне сумку и начала, постанывая, растиратьруки. которые кстати, ощутимо подрагивали.

27 июля 2009 года. 09:23

Есть у сов одно несомненное преимущество над жаворонками, когда мыпросыпаемся, ранние пташки уже почистили перья и сонной толкотни передванными/туалетами не происходит. Впрочем, сегодня я поднялся раньшеобычного, причём добровольно и не под песенку. На кухне уж оченьшумят. Аня вознамерилась что-то готовить, мама решила ей помочь. Дверьони прикрыли, но всё равно шум неплохой производят.

Так что, я чуть раньше обычного с вами.

Даже не знаю, с чего конкретно начать, ничего особенного непроизошло. После пляжных приключений немка подремала с полчасика, апотом свалила смотреть телевизор, евроньюс. И там опять заклеваланосом. У неё такое няшное выражение лица, когда спит зубами к стенке,уходит всё напряжение, это вот её вечное «всех убью, одна останусь».А у меня внезапно появилось желание, нет, не трахнуть как тут желаетполовина контингента, а накрыть одеяльцем и погладить поволосам. Трахнуть, это наверно следующий уровень.

Согрешить с волосами не успел, она проснулась, как раз начиналсярепортаж о каком-то конкурсе их европейской быдло песни. Вот это анонаповеселить должно, показывали представителей Франции, Италии, ещёкаких-то разных Швеций, никакой реакции. Потом выходит на сценурасовая нигра и ведущий с таким жизнерадостным пафосным оптимизмомзаявляет: «представитель Германии!». Я сам всегда смеюсь, когда насцену за Германию выходят нигры, турки, и прочие жители не нашихебеней, никогда не относился к правым, ни в одной из их версий, носогласитесь смешно же. Германия – и вдруг, нигра. Прямая поставка изСеверной Африки. Но я то ухмыляюсь, а Аня издала стон боли и выдалаэпичный фейспалм. Никаких комментариев не последовало, но я прямослышал, и даже жалею, что не озвучил: БЛДЖАД, ПОЧЕМУ НИГРЫ?! ПОЧЕМУ НЕНЕМЦЫ?! ПОЧЕМУ, БЛДЖАД, НИГРЫ???

Поставив себе синяк, она встала, и пригласила (так и сказала, «яприглашаю тебя в свою комнату», лол) показать ей игрушки. Которые уменя как назло, все на русском, а она, хоть и говорит неплохо, ночитать видимо вообще не получается. Некоторое время показывал ейВедьмака. Понравилось, похоже. Потом вспомнил, что в дополненнойверсии есть немецкий и выставил его. Убедился, что боевая системаВедьмака и впрямь на первый раз не всем понятна, пришлось объяснять.Это реклама Ведьмака, Германии, нигр и прочего, да.

Я ухожу. Возможно вернусь. Есть один момент, может и озвучу.

09: 59

Момент произошёл сразу, после того как в игре Геральт под управлениемнемки трахнул Трисс. Она отстранилась от монитора, полуобернулась изадала мега вопрос. «Ты смерти боишься?» Я даже немного прихуел. Чегоуж там, мозг поймал конкретного клина. Только, что мы, хихикая,обсуждали многочисленные связи ведьмака, и тут такой прогон.

Экнув, я начал распутывать извилины, а она, не дожидаясь ответа, ей онпохоже и не нужен был, продолжила. «Я и боюсь и не боюсь. Я не боюсьвот этого… – она покрутила пальцем в воздухе, словно вылавливая слово– такой, смерти, утонуть, машины, или убитой на улице. Это просто мироказался сильнее меня. Это ничего. И старости я не очень боюсь, онанеприятна, но это обычно». Она замолчала, шевеля губами и морща лобик,явно вспоминая слово. Я справился с парой намертво сцепившихся мыслей,подобрал слегка свесившуюся челюсть, и брякнул почти наугад«Дряхлость?» «Да, ответила она – вот оно. Слабость. Не заснуть и непроснуться, не размазаться по дороге, а вот так вот. Когда не можешьидти. Бежать. Даже дышать тяжело, а жизнь ещё есть. Если умирать, я быхотела сразу». Моя мысль свернула на суицид, и похоже она понялаэто. «А самоубийцы – кретины», - резко сказала она, и вновьповернулась к монитору. Там как раз начиналась новая главаигры. «Расскажи мне о нём ещё» - перевела она разговор на персонажаигры.

Вот такой момент. Что это было? Меня есть зовут. Посмотрим на успехинаших хранительниц очага.

10: 12

Домашние хлебцы, это обалдеть как вкусно. Маленькие, за один укуссъесть можно, хрустящие, мягкие, мешок можно съесть. Хотет такиекаждое утро. Но настроение мне засрали. И на этот раз Аня имеет кэтому косвенное отношение. После завтрака, я отправился поестественным надобностям, родственница ушла мучить телевизор и свойтелефон одновременно, а на выходе из комнаты для раздумий меня поймаламама. Отвела в кухню, и тихонько поздравила с тем, что она рада, чтонаши отношения наладились, что я молодец и давно бы уже так. «Ты жедолжен понимать, как ей тяжело. У неё брат от рака умер, совсемнедавно»

Чувствую себя хуесосом, обмудком, дебилом и последним скотом. Воттакая, блядь, музыка. Такая, блядь, нахуй, романтика. Не знаю, какнаписать.

15:23

Несколько минут уже размышляю, но слова не идут. Хочется передатьэмоции, запахи, всё – вложить картинки сегодняшнего дня прямо в твоюголову анон. И слов не хватает, и никакого иного инструмента кромеслов у меня нет.

Сегодня мы посетили катакомбы. Место, в которое уж точно не поведёшь«порядочную девушку», но я решил, что у нас тут особый случай.Катакомбы, это обиходное название для старого, заброшенного и почтизабытого комплекса подземных убежищ и складов, которые частичноразрушили ещё во время Великой Отечественной. Сейчас о них напоминаюттолько десяток низких башенок дотов на холмах, да весьма крепкаядверь, блокирующая главный вход. Убежища всё намереваютсявосстановить, но, как это у нас бывает, дальше заявлений дело не идёт.

Из персонала «почти стратегического объекта» только сторож и обходнаягруппа из нескольких человек. Раньше туда пускали экскурсии, но послетого как эпичный долбоёб сломал себе обе ноги, свалившись в шахтубывшего лифта, школьников туда не водят. Выходы все старательноперекрыты, но всё же есть один неучтённый. О нём знают наверно,человек десять и открывается он только когда из водохранилищасбрасывают воду. Не самое приятное место. Широкая труба, закрытаядавно прогнившей решёткой, в которой не хватает половины прутьев,заросли кустарника закрывают её сверху и отчасти с боков. Из трубыпованивает тиной, и слышится тихий гул, весьма неприятный, если зайтивнутрь, кожу начинает ощутимо продирать мурашками. И угольная темнота.

Аня всю дорогу до места (я ничего не сказал о нашей цели кроме того,что будет сюрприз, одеться стоит в то, чего не жалко, и вообще, еслине хочешь, не иди) допытывалась, куда же мы идём, расспрашивала какиеслова она произносит особенно неправильно. Я отвечал большеодносложно. Немке наскучило такое отсутствие внимания и она без всякихпрелюдий начала слэмиться, и весьма жестко. Опыта у неё явно большечем у меня, через десяток столкновений, стало ясно, что, не смотря напревосходство в массе, ловить нечего – недостаток веса онакомпенсировала частотой ударов.

Миниатюрная пружина, её богу. И как же она красиво идёт. Я ужеговорил, аноны, в каноны идеальной быдло красоты она не попадает,наверное: небольшой рост, острое лицо, худощавая, но при этом мне, смоими чуть менее чем двумя метрами роста, приходилось прилагатьусилия, чтоб не отстать. Не хочу вещать избитую хуйню про грацию лани(ага, саблезубая лань), но единственное, что пришло мне на ум изсравнений, «росомашья кровь». Не знаю, откуда, но вот это явно пронеё.

Чтобы добраться до трубы, надо сначала забраться на небольшой холмик,а потом, по едва заметной тропинке, скользнуть через весьма крутойсклон вниз. Можно идти по берегу, но там ила по колено – и это одна изпричин, почему о трубе мало знают и её ещё не заварили нафиг.Уговаривать её не пришлось, наоборот она сама обогнала меня,проскользнув внутрь. Дальше - несколько метров по слизкому илу,нанесённому водой, и вуаля – через проход в стене, поднявшись нанесколько ступенек, ты попадаешь на второй уровень всего сооружения.

Аня шла впереди, я придерживал её за талию (нет, ещё не пофапал наэто), страхуя, потому что ступеньки там весьма коварны. Во мневзыграло альфа быдло и, как только мы поднялись, я отпустил её,направил фонарик себе на лицо, снизу, включил и крикнул «БУ!» Идиотакусок. В ответ, практически одновременно она так же включила фонарик искорчив страшную по её мнению рожицу завыла. Малолетние кретины наотдыхе, да, анон, первый назовусь быдлом и выйду из строя. Но в тотмомент это показалось очень смешно.

Второй уровень: штабные помещения и подземные казармы. Там всегдасильно пахнет горелым, видимо с самого сорок первого. Все комнаты тамзакрыты стальными листами, фактически свободно можно идти только попрямому коридору, на удивление чистому. Через равномерные промежуткистоят тяжелые, тускло поблескивающие, без малейших следов ржавчиныстальные подпорки. Аня крутилась по коридору как юла, видно, чтостарый советский бункер ей весьма понравился. Заглянув в пустые шахтылифтов и постояв перед покосившейся бронеплитой, заклинившей ещёсемьдесят лет назад и заблокировавшей вход в штабные помещения, мневсё-таки удалось уговорить её идти дальше, иначе она бы так исозерцала горящими глазами толстенный лист стали, который семьдесятков лет никто не решается трогать. А может, попыталась бы пробитьего головой, лол.

Первый уровень всегда освещён и более-менее приведён в порядок. Я незнаю, что там конкретно располагалось, но центром его являетсябольшое, двадцать на двадцать метров помещение, больше похожее наангар. Стены забетонированы и потолок там очень высокий, метровпять. На стенах часто висят лампочки, питающиеся от генератора,стоящего снаружи, его выключают только на ночь. Зачем освещать бункер,где никто практически и не бывает, это не ко мне вопрос.

Мы сели на песчаный пол и, пока немка оглядывалась (я понял, чтозначит "горящие глаза"), я рассказывал, что знал об этом месте. Онаслушала внимательно, медленно обходя ангар кругом, прикасалась к так ине осыпавшемуся железобетону и только что не облизывала его. Я, прямоскажем, смотрел по большей части на неё. Нет, я не буду трахатьтроюродную сестру, разве что она сама накинется, но нельзя непризнать, моё отношение к ней теперь изменилось.

Она тоже начала рассказывать, слегка возбужденны голосом, путая слова,и поминутно сбиваясь на немецкий. Немецкий звучал необычайно органичнов этом остатке оборонительной линии СССР. Завораживающе. Ихотдалённый родственник из тех, что не свалили в Россию по приглашениюЕкатерины, участвовал в Восточном Походе (она это так называет) ипогиб в ходе операции «Малый Сатурн». Я слушал рассказ о подвигах,ололо, пехотинца вермахта на Российских полях и вспоминал рассказы освоих родственниках, погибших под Московй и Курском. Всё было оченьстранно. Словно мы выпали из реальности.

Замолкнув, она положила фонарик, быстро подошла ко мне (я стоялприслонившись к прохладному бетону) и, чуть поклонившись и отставивногу, протянула мне руку, с улыбкой попросив «составить ей пару втанце». Анон, это был, безусловно, самый странный танец в моейжизни. Я никогда не ходил по дискотекам, там для меня слишком шумно илюдно, я теряюсь и замыкаюсь, оказавшись в такой толпе. Даже в школена классных танцах меня редко приглашают, зная, что по неулюжести ямогу посоревноваться с трехногим слоном. А это гораздо больше, чемдевять тысяч.

Но сегодня я танцевал, и со стороны это должно было выглядятьсюрреалистично. Не то, чтобы я падал каждые пять секунд или сломалдевочке ноги и, несмотря на крики, продолжал таскать её тельце ввальсе, нет. Но ты представь, анон, старый бункер, несуществующейстраны. Легкий аромат гари, оставшийся ещё с войны, который наверноене выветрится и через сто лет, запах сирени её духов, немногосыроватый воздух, свет стоваттных лампочек накаливания, протянутыхвдоль стены на проводе. И посреди всего этого два школоло, из разныхстран, которые когда-то чуть не разорвали друг другу глотки, танцуютнечто, напоминающее вальс (я, разумеется, безнадежно сбивался, чтоподелать, не умею я танцевать). На полу, покрытом песчаником, которыйещё, быть может, помнит сапоги солдат, оборонявших это место и грохотбомб, разворотивших основные наземные укрепления. Когнитивныйдиссонанс на марше.

Это было прекрасно, анон.

Сейчас моя гостья в ванной, отмывает волосы от паутины, в которую мывлипли на обратном пути. А я вот сижу и фапаю в

Пока, анон.

15:45

В паутину мы попали на обратном пути, совершенно глупо. Пока мывеселились внутри бункера, ин реал лайф, прошёл небольшой дождик. Дажене дождь, а морось, лишь едва смочившая землю. Но этого вполнехватило, нет, не для того чтобы утопить нас в подземелье, но чтобызначительно осложнить наше возвращение.

Как я уже говорил, спускаться к трубе надо по весьма крутому склону,цепляясь за кусты и высокую, слегка пожухшую под солнцем траву. Делоэто не самое простое, вполне можно сеть на задницу и бухнуться слегкамимо, прямо в грязь. Вам бы не захотелось, дорогие аноны оказаться внашем иле, под сухой корочкой, прихваченной солнцепёком, там пиздец иразложение. Последнее в прямом смысле.

Ох, как мы лезли. Тяни, толкай, товарища выручай. Скользкая влажнаятрава, тонкий слой влажной земли и не менее мокрый кустарник. Крометого, на половине пути нас застали предательские смешинки и всё, чтомы смогли, это, захлёбываясь от смеха, вцепиться друг в друга, повозможности упереться ногами в землю и надеяться не кувыркнуться вниз.Смех без причины, признак дурачины, вот мы и полулежали на склоне,хихикая как умолишенные дауны. Через некоторое время, мы началиуспокаиваться, и это было очень удачно, так как у меня уже началосводить живот, а Аня просто захлебнулась смехом и начала хрипеть, чем,- да, вот наше состояние, - развеселила меня ещё больше.

Прекрасно, аноны. Солнце ощутимо прогревало, но, странно, при моей-токрайней степени невыносимости жары и влажности, в этот раз я,наоборот, наслаждался ими. Я наслаждался солнцем, запахом мокройтравы, влажно землей и едва заметным шумом дыхания девушки рядом сомной. Как в тех самых дурацких книжках и фильмах, которые никогда мнене нравились. Раньше я откровенно не понимал и не верил всемромантическим героям, я не верю им и сейчас – но всё же, приходитсяпризнать, что такие вещи случаются. Я действительно чувствовал толчки,биение её сердца и, аноны, никогда, никогда ещё я не испытывал чувствболее умиротворяющих и прекрасных чем тогда, ощущая биение сердцачеловека находящегося рядом со мной. И как бы не долог, а он всегда недолог, не был миг счастья, он останется со мной навеки.

Как бы чудесно всё это не было, надо было продолжать восхождение. Мыне могли торчать на склоне не то что вечно, а вообще хоть сколько-то,потому что Ане как раз должны были звонить родители.

Итак, мы вылезли. Было это уже не так весело, особенно, когда ближе квершине на нас внезапно обрушилась икота. Подталкивая друг друга (вэтом было столько же эротики, сколько её можно усмотреть в катаниибочек), мы всё-таки выбрались наверх.

Россия, страна контрастов. Капиталистические страны, тихо плачут вуголке. Вот - поле, заросшее всем, чем только возможно, на которомводится туча живности от кроликов до гадюк. По полю разбросаны холмикис дотами. Протекает река. Тишина и покой. Дальше недосад. Никакихопечаток и забытых пробелов, кто-то когда-то, вздумал здесь разбитьяблони. Посреди поля. Десяток деревьев, выживших исключительноблагодаря своей упёртости. Ещё метров семьсот дальше, и мы уже вгороде миллионике, ололо, какая неожиданность. Такое сочетание нашугостю повергало в недоумение. А общая неухоженность ВСЕГО, так жевызывало некоторый диссонанс в её с рождения немецких извилинах.

Ещё над полем любят летать вертолётчики, испытывая своимашинки. Вообще, мой город редкое место, где пролёт десятка боевыхвертолётов строем, в полной обвеске, не вызывает никаких эмоций угорожан. Полетели? И ладно, чего мы, вертолёта не видели? И вот, какраз когда мы пересекали поле, очередная партия Ми, решила поразмяться.Двадцать восьмой - весьма внушительная машина и, когда они пророкоталинад нами, фройлян вскрикнула и, не отрывая от них взгляда, побежалавперёд. Как раз курсом на яблони. Которых, прямо скажем, под слоемпаутины уже и не видно было. Гусеницы, же.

Романтики в этом уже конечно, ноль. Но вот так вышло. В результате,Аня немедленно полезла в ванную по приходу домой и не вылезала почтичас, фыркая как взбесившийся ёжик. Ах, как она шумела когда влетела вдерево, в эту белесую пелену забитую мелкими гусеницами. Никакихвизгов. Но знай немецкий, уши бы у меня отвалились.

28 июля 2009 года. 17:46

Когда я в минуты, (чего уж там, месяцы и годы), одиночествапредставлял себе «идеальную девочку», мне никогда не удавалосьнаделить её конкретными чертами лица и характера, но я всегда, как ивсякий порядочный анон, знал, что она мне ДОЛЖНА. Она должна со мнойебаться и вести умные беседы. Ни в коем случае не быть умнее меня,конечно. Образ настолько идиотский, что даже школоло ясна егофейловость. Не знаю конкретно, в чём дело, может быть виной томунедостаток общения, хотя какой-то опыт у меня есть и к завсегдатаям/nhk/ я не отношусь, может качество тех девочек, с которыми яобщался. Но вот так оно было.

Всё это вступление мне нужно, чтобы собрать мозг в кучу и попытаться,передать настроение прошедшей ночи анон. Мы вышли на улицу уже послеполуночи и гуляли по пустым улицам. Район, в котором я живу, довольнобезопасен и, за исключением нескольких мест, шанс нарваться даже наудар в рыло минимален, а цепляться к парочкам издавна здесь считаетсяневероятным западлом.

Мы разговаривали обо всём на свете, анон. Никакой языковой барьер немог стать преградой внезапно застигшей нас словесной лавине и намоставалось только её оседлать. Погода, звезды, полоний, медведи (в томчисле и сгоревший в машине), водка, миллион изнасилованных в одномтолько Берлине (меня поразил ответ «Наконец то их кто-тоудовлетворил»), свежесть воздуха, ебанутость стритрейсеров во всехстранах – по закрытым домами дорогам как раз ревели пролетающиемашины. Мы перескакивали с темы на тему совершенно естественно инепринужденно. Прогулка напоминала тот незабываемый танец, только небыло над нами потолка и мы могли свободно гоняться друг за другом попустынным дорогам, распугивая кошек и вызывая неподдельный интересредких ночных куряк на балконах. Один даже поинтересовался, нетребуется ли Ане помощь, лол. Она ответила, что, спасибо, но она исама с одним справится.

Мы шли по дорогам, обдуваемые встречным ветерком, не обращая вниманияна капли воды, падающие с кондиционеров, в общем вдовольнаразвлекались. Я частенько гуляю ночью, точнее, хмуро нарезаю круги,но никогда не замечал того, что видел вчера. Например ёжика, яростнофыркающего и отступающего под натиском пары кошек к мусорникам. Яболел за ежа, Аня за кошек, пока наконец не согласилась спасатьживотное. Кошки нехотя разошлись под её выкрики, ёж был торжественноспасён и перенесён на пару сотен метров дальше. Мне показалось, что веё руках он даже перестал недовольно сопеть.

Летучие мыши носились в свете редких фонарей, едва не цепляяземлю. Аня хотела поймать хоть одну, хотя никаких идей, как этосделать не у неё не было.

Хочется отдельно поблагодарить жадность наших землевладельцев,благодаря которой на окраинах всё ещё остались огромные пустыри, пустьи окружённые со всех сторон домами и торговыми центрами. На одном изних муниципальные рабочие жгли засохшую траву, и мы долго стоялиобнявшись, глядя на целый ковёр огня, протянувшийся на десяток метров.Мне казалось, что смотреть на горящую траву и пару сонных пожарников,наблюдавших за тем, чтобы огонь не уполз, куда не положено, былодовольно скучно. У меня были припасены ещё места, которые я хотелпоказать и я повернулся к Ане, чтобы предложить идти дальше. Аноны, язастыл в тот миг. Ночь, свежий ветер, вперемежку с сухим жаром и дымомот горячей травы. Огонь, горячее пламя, а не слоупочные прозрачныеязычки как от влажных осенних листов. Отражаясь в её глазах, он сталчем-то большим, чем просто пламя, которое я видел много, многораз. Она смотрела на него зачарованно. Не скрою, я любовался её лицом,её глазами, которые приобрели совсем уж сумасшедший оттенок в этомнеровном свете. А может, это просто мой цветовой кретинизм даёт жаруперевозбужденным мозгам.

Потом мы смеялись над кавалькадой воющих машин, промчавшихся по дорогес диким ревом. Мне всегда девятки, переделанные под «гОнОчные», машиныказались забавными, но в этот раз они вызвали неподдельный смех. Авывалившаяся за ними из-за поворота, побитая, облезлая, едвашевелящаяся машина, видимо японская, руль справа, выехавшая с гарнымзаносом, но при этом жутко скрипящая и едва-едва поспевающая заревущими порождениями отечественного автопрома, заставила наспочувствовать натурально слабость в ногах, от смеха.

Мы гуляли ещё много где. Половинка луны освещала не хужефонарей. Через нарождающийся диск проходила чёткая белая линия,прочерченная самолётом. Если я и видел что-то красивее, в эту ночь, тотолько рядом с собой. Глядя на наш спутник, мы вспомнили о годовщинесъёмок самого дорогого фильма в истории, поздравили американцев стаким эпик вином, а после, как-то сразу перешли на поздравленияальтернативно одарённым, которые всерьёз надеются найти на Лунепосадочные модули, хотя астронавты на них же и стартовали обратно.

Потом мы ходили вокруг памятника ветеранам Афганистана, - странноесооружение, построенное по проекту одного из воевавших там солдат наденьги Совета Ветеранов Афганистана, вызвавшее не иллюзорную истерикуу главного архитектора города, но, как ни странно, в итоге вписавшеесяв общую картину. Аня гладила рукой броню и с удивлением указала мне навмятины от пуль, рассыпавшиеся по стали. Почему-то мне кажется, чтоэтот старый, побитый пулями бронетранспортёр удивил её больше чемчто-либо ещё за эти дни.

Я показал и странный пруд посреди невероятно заросшей рощи. Будь тамчуть свободнее, можно гарантировать, что это было бы самоекриминогенное место в округе, но заросли камыша, плотно стоящие, едване сросшиеся деревья отпугивают даже толкиенутых, и мало кто знаетдорожку к пруду, чёрную то ли от грязи, то ли от глубины воды, куда неотваживался лезть никто из тех кто выходил к нему.

Маленький, черный, почти идеально круглый, он со всех сторон закрытлибо деревьями, либо камышом, и только очень сильный ветер можетпоколебать его зеркальную поверхность. Там мы бросали камни, пытаясьвызвать побольше брызг, пытались пускать блинчики – все камниблагополучно тонули, сделав от силы пару прыжков, вспоминали лешего сводяным, и даже просили у них прощения за такое поведение, лол.

Стукнул уже шестой час утра, когда мы пошли обратно, под светомподнимающегося солнца, утомленно рассказывая истории опривидениях. Аня пожаловалась на боль в ногах, но нести себя непозволила, хотя я очень настаивал. Так настаивал, что до дома мыдобрались бегом.

Проснулся я совсем недавно, гость ещё спит. Меня в любой момент могутзасечь, и так уже спрашивали, что я тут строчу - не хочу я показыватьэтот тред. Даже историю браузера тру. Нет, я могу рассказать и продоставания, которые никуда не делись (вообще, скорее изменилось моёотношение, к ним), но зачем?

18:40

Кстати, мы всё таки догулялись, не до ребёнка дауна, лол. Мне теперьне услышать её голоса минимум пару дней, только хриплый шепот. Дамаэпично простыла и в результате была вынуждена перейти, а скореепереползти, в зал, поближе к телевизору, да и диван там удобный. Компснова в полном моём распоряжении, только вот, мне на него как-топофиг, сами понимаете. Сейчас пойду за лекарствами, аспирины, и прочиеупсы. А я же говорил, высуши волосы феном - нет, упёрлась, это типавредно для волос. Теперь вот страдает.

Очевидно, что я влюбился. Даже, в общем, скрывать не буду. Здесь, вовсяком случае. Все симптомы налицо. Я шёл за лекарствами, и судивлением обнаруживал, что мир вокруг изменился. Не было ни«небывалого ощущения счастья», ничего такого, но вокруг меня словносломали завесу непроницаемости. Первый раз за много лет, я даже неподумал взять с собой плеер. Такая мелочь вроде, но сейчас я понимаю,что уже несколько дней вообще им не пользуюсь. Раньше я его не брал,только когда мусор выносил, да и то бывали мыслишки взять.

Я стал замечать людей, анон. Не тупое быдло, не пацанчиков с Ягой ипиздами на ножках рядом с ними, а людей. Парень пытается поцеловатьдевушку, та смеётся и уклоняется. Да, и девочка не фонтан, и парень неБельмондо, но им весело и, странное дело, у меня даже мысли немелькнуло «тупое быдло». Только подумалось, что раньше я бы это точноподумал. Гормоны, анон, сплошные гормоны. Но может, «тупое быдло»,всегда так видит мир? Без штор, не запираясь в кокон музона, и непрячась в возвышенных мечтах «ах, если бы…». Вот кто-то грустит,кто-то веселится, кому-то больно, и это не зависит от уровня илитизмаи размеров перетянутой резиночками котлеты.

Лекарства я, конечно, купил, и вернулся домой, побив даже свои немалыерекорды скоростной ходьбы. А там была всякая романтика, или может меняпросто прёт от эндорфинов и прочей биохимии в крови.

19:21

Не романтично – вот, самое не романтичное, туалет. Есть некотороенедопонимание между похуистическим русским быдлом (мной), и любящейпорядок арийской заразой. Это, конечно, стульчак. Стульчак надоподнимать, или у вас тут традиция в санки садиться? Я полностьюсогласен, но временами забываю, есть такой тяжкий грех. Вот такой антиромантик.

Даже учитывая преждевременную кончину в тридцать два года, даже будучипавшим солдатом, пусть даже войны которую не принято слишкомвспоминать, Ханс Вандаттер всё равно ходит в семейных легендах каксобирательный образ сказочного долбоёба. Долбоебизм его закреплён внескольких сотнях писем, хранящихся как семейные реликвии, ценности инапоминание «не будьте такими дети, а если будете, пусть вас найдётбольшевистский штык, да побыстрее». Воевал он в рядах славногочего-то там (я нихуя не понял анон, и попытки прояснить ни к чему непривели), сапёром. Мастером тыловых дел. Имел немало благодарностейот начальства, и за дело – в дело ему вменялось обеспечение тыловогоснабжения, и это он выполнял на отлично.

И пасть бы ему, как подобает герою, оставив в памяти потомков лишьпару тусклых фотографий, копии благодарностей итальянскогокомандования (а действовал наш бравый воин, в тылах 8-й итальянскойармии), да смутные фантазии о героизме. Но письма фейлили всё. Пареньписал их много, очень много. Он не славил Великую Германию ифюрера. Не осведомлялся о здоровье. Даже его рассказы о личноуничтоженных огнём из пистолета партизанах, пытавшихся ограбить егокараван, не занимают много места в его эпистолярных экзорцисах. Главнаятема была одна. Туалеты.

Он описывал каждый сортир, в каждом селе, колхозе, городе где емудоводилось побывать. Размеры, материалы, есть бумага или нет, сколько,что использовать если бумаги нет, как смывать, чем смягчают запах, аесли не смягчают то чем пахнет. Стандартное письмо выглядело так,«Здравствуй маменька, здравствуй папенька, мы выдвинулись в(замарано),добирались столько-то, там я решил сходить по большой\малой нужде. ТАКВОТ, КЛОЗЕТЫ У НИХ…» - и дальше, потрясающе унылое описание. Аняговорит, что прочла все письма, (обмазывалась несвежей копипастой проговно, ололо). О сдаче шестой армии, к примеру, он пишет ровно водном письме, одной строчкой. Далее идёт описание сортира.

Битард-говноед, и сейчас улыбаюсь, вспомнив её рассказ. Впрочем, был унеё ещё родственник, танкист. Но тут мы слегка посрались, и свернулитему. У меня тоже родственник танкист, и погиб он как раз под Курском,там, где её отдалённый недопредок, получил свой первый и последнийЖелезный Крест. Кстати, её дедушку с бабушкой, из-за наличияродственников в Германии, эвакуировали в неведомые ебеня и к фронтублизко не пустили. Работали на заводах.

29 июля 2009 года. 03:23

На часах три часа двадцать три минуты. ОП не спит. Родители уехали, икак минимум пару дней их не будет, так что всё хозяйство на мне, какна мУжчине в доме. Четвёртый час, я не сплю и набиваю очередной кусоктекста. Зачем? В определённом смысле, он держит меня на плаву,анон. Такая исповедь. Начиналось все, как мотивируй тред, а теперь этопросто напоминание, что всё это не сон ебанувшегося обитателя /b/. Итонкий реквест самому себе, не зафейлить. Хотя, что там, я даже могувстать, пройти на цыпочках в зал, ступая по нескрипящим частям пола, яочень точно помню, на какие именно части узора на коре, надонаступать, чтобы не было ни малейшего звука. И слушать дыхание, тихоесопение всё ещё забитым носом, прикоснуться к жёстким волосам,посмотреть на расслабившееся лицо и слегка оттопыренную губу.

Я уже заходил, проклиная собственную слабость, и клянясь себе, чтопросто проверю всё ли в порядке, и поправлю одеяло, если оносползло. Нет, она укрылась едва ли не с головой, благо одеяло на мойрост, и в него она может завернуться несколько раз. Всё что хочу, этоне проебать то, что есть.

Уже скоро рассвет, а я сижу и вспоминаю. Не только эти дни. Моя перваялюбовь, аноны, она длилась ровно одну ночь. Смешно, да? Я никогда непонимал, что там в этой любви такого, что с ней все носятся. Ведьтанки и самолётики гораздо интереснее унылых историй о том, кто комудал и сколько перед этим действующие лица ломались. Однажды, в нашкласс перевели новенькую, весьма симпатичную девушку с большимизелёными глазами, и невероятным оттенком волос - светло медные, счёрными прядками – и это была не краска, инфа миллион процентов.

Однажды ночью, спустя несколько месяцев, я вдруг понял, что могудумать только о ней. Странное чувство разлилось по венам. Не желание,а эдакое блаженное тепло. «Так вот она какая, любовь», подумал я. Иудавил это чувство в зародыше. Что могло быть у меня с альфа-тян,перед которой выстроилась в очередь немалая часть альф школы?Ничего. И вот так я продолжал давить подобные эмоции годами. Кромезлобы, боли, прочего набора хикки задрота.

К чему я это пишу почти в четыре утра? Так вот анон, не знаю,понравится тебе этот высер или нет, но он нужен мне. Как пруф. Я небуду сопротивляться тому, что чувствую сейчас. Пусть, нет никакихшансов. Пусть, я не скажу обязательных слов про «я люблю тебя,приколись, какая новость». Пусть мне будет как угодно больнопотом. Сейчас, я не сфейлю и не отступлю. Сейчас, это сейчас, и его уменя не забрать.

18:44

Мне с ней легче, чем не просто с кем-либо ещё, легче, чем с самимсобой. Я поил её чаем с вареньем и долго убеждал доесть оставшеесяваренье на дне стакана. Она подозрительно смотрела на малину и морщиласвой лобик, явно пытаясь изобрести повод, не есть её, видимо. Не любитона малину, вот оно как. Потом в меня бросали подушкой, и требовалипоказать, где же у нас заныкана водка, «не верю что на всю квартируодна бутылка». Мы разбирали музыкальные диски, вспомнили Зомби Шона ирешили, что компактами нам в случае чего не отбиться и надо срочно,прямо с завтрашнего дня (уже сегодня), переходить на винил.

Мы пнули Лукаса, похвалили Уэдона, она испустила томный стон(зафейленый впрочем насморком) при упоминании братьев Винчестеров изакатила глаза, а я заревновал, и начал резко с этого вечера болеть задемонов. Невероятно лёгкое общение. Даже с друзьями у меня так неполучалось. Потом мы сидели вместе на диване, она положила голову мнена грудь, свернувшись калачиком (она занимает совсем мало места, можнодаже пожалуй упаковать в чемодан – инфа для особо извращённых анонов)и мы смотрели «Как я встретил вашу мать».

Аня несколько раз громко пожалела что актёр, играющий Барни, гей, этопреступление против женщин всего мира. Я сразу возненавидел и Барни, иактёра, подвергув их самой уничтожающей критике, на которую способенчанер, разве что без мата, пикч и копипаст. Я начал восторгатьсяХанниган, и в ответ получил множество возмущённых доводов о том, чтоЭллисон страшная, корявая, и вообще старая, лол.

Как я упоминал выше, еда в доме эпично закончилась и, обнаружив пустойхолодильник, фройлян выразила своё крайнее бесспокойство судьбойгерманской нации вообще и благополучием своей личности в частности. Ятоже был не слишком доволен открывающимися перспективами и поход запродуктами был поддержан обеими сторонами. Но. Есть эпичное но. С моейточки зрения, сходить за продуктами, это купить пельменей, колбасы,сыра, и хлеба. С жиру – ещё молока и рандомных фруктов. Этот подход(вполне годный, как мне казалось), был, отвергнут с ходу как ведущий красстройствам кишечника, плохой коже, и вообще, уродский, жалкий ибесперспективный.

Поэтому продовольственная программа перешла в цепкие руки моегокошмара. Анон, вот когда ты учил иностранные языки, первыми шливсякие названия видов зверей, там, растений, помидор, огурец,баклажан, всё такое. Не знаю, как у тебя, анон, несмотря на то, что явполне способен без гугла и словаря осилить средний текст покакой-нибудь рандомное настольной, к примеру, игре, названий всех этихсъедобных штучек я не помню. Вот у Ани видимо сходное строение мозга,она абсолютно не помнит, как там что называется из всех этих огурцов ипрочих разных томатов. Мы промучились с полчаса, составляя эпичныйсписок нужного. И это только пол беды. Потом, пошла сверка списка,так сказать, подбитие итогов.

Боже. Чёртовы немцы. У меня допытывались, что, сколько стоит, как врублях, так и переводя в евро, подключив к расчётам калькулятор.Откуда мне знать, анон, сколько у нас стоит творог? Я его покупаю, нотупо не помню этих цифр. Я помню цену хлеба, молока, не более. Когдазавозят продукты, свежие ли? Какая жирность молока, сколько белка,калорийность всевозможной фигни – да откуда же мне всё это знать?

В результате, первоначальный план был урезан вполовину, до выяснениямоей способности вообще что-то купить, и я был выброшен из дома прямона жару. С наказом обернуться быстрее. По возвращению, мне промылимозги по поводу отсутствия чеков на покупки. Из всего выходило, чтомагазин мог гореть, на город могли сыпаться бомбы и десантинопланетян, но чеки я был обязан взять, аккуратно сложить, иотчитаться с их помощью у командования. Второй поход, Аня решила,превозмогая болезнь (да выздоровела она уже, такую простуда не берёт,тут Эбола нужна), возглавить лично. Вот интересно, аноны, я многочитал, что наши базарчики вызывают у иностранцев, привычных ксупермаркетам, священный трепет.

Не знаю, может мне попалось что-то очень специальное, но ей было вцелом пофиг на окружающую «экзотику», носилась по всей площади безвсяких следов удивления на лице. Потом супермаркет, благо онрядом. Потом ещё один. Потом, родите меня обратно, опять рынок. Иснова циркуляция. Разве что, могу сказать – как вьючное животное меняне использовали. Да, носил кульки да сумки, но и она не брезговала нипотаскать, ни спросить что где. Я хоть и в целом, быдло-битард, новсё-таки ориентируюсь получше неё, очевидно. А циркулировали мы, как японял на втором круге, потому что она выясняла, где свежее идешевле. В результате покупка одного арбуза, затянулась на три этапа,впрочем, в ходе перемещений, мы набрали ещё кучу всего.

Жара. Влажность. Толкотня. Продавцы наперебой пытаются доказать что ихто фрукты/овощи/зелень/мясо, всякое прочее – самые лучшие. Аняпрактически не торговалась, но цены шли вниз сами собой, а этинехорошие люди, явно заботясь о её здоровье (но не о моём), через разперевешивали, добавляя лишние сто грамм "такой хорошей девушке,да". Под конец похода меня можно было выжимать и выкидывать.

20:13

Вот много говорят, аноны, «женщина любит ушами», все дела. Хуй.Женщина любит холодильник. Когда холодильник пуст, её уши отключаются,и все силы, похоже, уходят на выполнение задачи минимума, набить этужелезку едой. А может это просто такой способ выбросить энергию. Илиона просто воспользовалась ситуацией, чтобы изучить местныйассортимент. Не суть аноны, мне вообще вредно философствовать – какмне напоминают утренние посты, суть в том, что после возвращения, неуспел я припасть к блаженной влаге, меня опять выставили из дома, сквестом возвращаться не раньше чем через пол часа, но с ананасом.

Если в доме нет ананаса, значит его обитатели - вырожденцы, и им самаядорога в Аушвиц – это я уже так подумал, приходя в себя подкондиционерами и с ананасом в зубах, ожидая истечения положенногосрока. Я тоже бешено хотел жрать. И я был готов откусить кусок ужеот виновницы торжества.

21:04

Но в целом, все живы, все целы, никто не покусан. Меня накормили – этобыл может и не волшебный банкет со свечами и старыми винами, вообщенебывалых деликатесов там не было, но всё было весьма вкусно, остро инеслабо так жирно. Вот надо было пытать меня калорийностью нашихйогуртов, если на обед/завтрак, нечто вроде адова гуляша, эпичнойжирности? Причём такого, что я вываливаю в себя эту густую мяснуюмассу, а она попивает слабый йогурт, не было – ели одно и то же, изодной кастрюли. Надо взять на вооружение идею, кстати, готовим полнуюкастрюлю чего-то, ставим её на стол, рядом зелень, хлеб и каждый берётсколько влезет.

Вот так, сегодня, как-то обошлось без рассказов о красоте луны. Авремя у меня есть, потому что сейчас мы идём туда, куда следовало еёсводить уже давным-давно, и только битард бы не догадался. Сейчас она(я надеюсь, что всё-таки) выберется наконец из ванной, закончит своиприготовления, и мы отправимся в милое любому женскому сердцу место –самый неибический торговый центр города.

30 июля 2009 года. 16:54

Мы сидели на последних рядах, смотрели нового Гаррри Поттера. Я словнозастыл. Билеты брала она, не зря же такие места? Может, пронеслось,может и впрямь, места для поцелуев? Я сидел, как кол проглотив, незамечая действия на экране. Вопроса «что я теряю» даже не стоит – ятеряю всё. В случае фейла, я теряю вообще всё. А опыта неудач, у меняогого сколько. И вот так, замерев, словно стоит пошевелиться, и весьмир исчезнет, я и просидел почти весь сеанс.

Гарри крутил свои романы, все крутили романы, фильм вообще богат этимделом. А я сидел и тихонько доходил. Повернуться или нет? Не знаю,откуда пришел этот импульс, может едва слышный звук, или что-то ещё,или взбрыкнули гормоны – но я всё-таки повернулся к ней. Я обернулся иувидел, что она тоже смотрит на меня. Повернулась ли она только что,повинуясь тому же импульсу, что и я? Или смотрела ещё раньше, можетдаже, с самого начала? Я не знаю. Она улыбнулась, одними уголками губ,и приложила палец мне к губам. Я зачем-то повторил это движение. Еёгубы были сухими, это ощущение сухости я точно запомнил. Она кивнула,улыбнулась шире, убрала палец, и сказала слово – я точно наверно невоспроизведу, она произнесла его тихо и я не мастертранскрипций. Потом, она положила свою голову мне на плечо, отчего я -странное дело - тут же расслабился, словно убрали лишнее давление. Итак мы досмотрели фильм. Мы тут застрянем, аноны, не ждите.

Смешное? Вы видели когда-нибудь, блондинку, выбирающую ноутбук попринципу «пусечности»? Это уже стало нашим личным, маленьким мемом,гарантирую – только объяснять что такое пусечность, пришлось долго.Всё это конечно, очень странно наверно, для стороннего наблюдателя.Неудачнику хикки, обламывается такое. Возможность нормального общения,возможность близости и чёрт возьми, хоть какой-то нежности. Мне,циничному, всезнающему, коренному обитателю гнилых интернетовпоказывают, что есть ещё место в мире. Не чуду, нет. Норме. Тому, чтоказалось нормой в детстве. Понимаете?

Наверно, да, раз читаете эти высеры и не натравливаете граммарнаци. Ау меня пальцы дрожат, когда я набираю это. Не знаю почему. Странно,когда мы вместе, я становлюсь – нет, не альфой, но всё же меняюсь. Яне пытаюсь казаться мужественным, не выпячиваю фейлогрудь в убогоеподобие колеса, нет, всего лишь начал думать что говорю. Нет, вруаноны. Не то. Слушать я начал. Слушать, что мне говорят. Это странно,вдруг обнаружить, что раньше как-то и не слушал тех, кто говорил сомной. Возможно, это и есть одна из причин моих множественных фейлов?

Тут помянули Деншу, так вот анон, со мной случилась почти такая жеистория, когда я возвращался домой, только вот в отличие от Денши, яничего не сказал. Закрыл глаза и притворился спящим. К чему это я? Датак. Тот случай мучает меня, а мне нужен хоть какой-то разгон дляначала своей ..., исповеди, что ли? Вчера, хотя нет, уже сегодняутром, мы пришли домой слегка навеселе и мне пришлось всё-таки нестиеё на руках, уж очень устала. И когда я поднимался по гулкимлестничным пролётам, держа на руках эту неожиданно воздушно-лёгкую, нотакую плотную и теплую девушку, я подумал, зачем я пишу это? Возможно,чтобы убить чувство нереальности происходящего. При всей усталости,криках, взаимном непонимании, которое никуда не делось, обиженныхвзглядах и мелких бытовых трениях – всё складывается куда лучше, чем якогда-либо себе воображал.

Впрочем, скорее это опять финт измученных токсинами усталости мозгов.Я уже слышу крики с галёрки – «хватит нудить, давай уже!». Мылюбовались плавающей акулой и пришли к парадоксальному выводу, чтобыть съеденным такой красотой, вполне достойная смерть. Мы вспомнилиоб австралийце, который всю жизнь доказывал безопасность акул длячеловека – и, о, злая судьба, был съеден большой белой. Мы набрали горышоколада и поглотили его в рекордные сроки, основательно измазавшисьи потом вытирая, друг другу лица платками. Я видел своё отражение в еёглазах, и казалось – вижу и её лицо, в отражении моих глаз, отраженияв отражениях, уходящие в бесконечность.

Мы слушали рассуждения о пусечных и не пусечных ноутбуках, и я неуспевал разъяснять некоторые слова. Охранник подошел к нам, ипоинтересовался, «девушка, вам не плохо?» Ане было, несомненно, плохо,ещё немного и смех бы её просто разорвал изнутри. Мы обсудиливыставленные модели телескопов, и - о, ужас всезнающего богаинтернетов - выяснилось, что она понимает в апертурах, фирмахпроизводителях и прочих линзах больше меня, хотя по её же словамникогда особо этим не интересовалась.

Мы смотрели кино, и это я вам уже рассказал. Мы делали многое, скользяпо натёртым полам, обсуждая, что каждый из нас видит внутри фигурныхкусочков мармелада, посидели в кафе и обошли магазины одежды. Потом яотошел по естественной надобности, а когда вернулся, её на месте необнаружил. И знаешь анон, не было никакого ужаса - ах, меня бросили,потеряли, о, ужас какой! - Полное доверие, и, кроме того, чем она мнеобязана? Несколькими удачными днями своего отдыха в нашей не идеальнойстране?

Я обязан ей за это время ничуть не меньше. Потом она вернулась,красная как рак, тяжело дышащая, но подпрыгивающая от радости и отдаламне карточку на скидку в магазин спортивного инвентаря. Не знаю уж,что за акция там проходила в это время. Может в первый раз я понял,что значит нормальная жизнь. Может украшенная красками гормональныхбурь и прочей розово-оптимистичной чепухи, но всё же. Магазины всегдавызывали у меня как минимум неприятие. Необходимость продираться черезкучи хлама, что-то доказывать приставучим консультантам, вызывала влучшем случае раздражение. В этот же раз, всё было иначе.

Потом, мы играли в боулинг, крайне неудачно и на остатки средстврешили отпраздновать обоюдный фейл котельчиками. Которых явноперебрали. (Нет, мы не орали пьяных песен, но Аня явно слегкарастеряла ориентировку в пространстве), и мне пришлось, - ха,«пришлось», я был счастлив, что могу помочь, - её поддерживать. Подороге мы успели обсудить, странно останавливаясь на половине фраз иосторожно поглядывая друг на друга, все, что происходило за этовремя. Я не буду приводить ничего из этого личного разговора, но онпрошел очень удачно, разрешив оставшиеся неясности, относительнограниц наших отношений. Вот так аноны.

Я поднял её, уже почти спящую на этаж и уложил спать, накрыв легкойпростынкой. Она повозилась немного на кровати и заснула. Я ушёл надиван и сам уснул, едва раздевшись. Сегодня мы вновь проснулись позднои большую часть дня занимались наведением порядка, Аня зависла вванной, а я занялся посудой, полами, коврами и прочим. Потом, мыпросто сидели на скамеечке в ближайшем парке, болтая о всяком, восновном о музыке.

17:47

Странно, я ещё ей не надоел:

- Опиши меня. - Она стоит на столе, единственный способ стать гораздовыше меня. В джинсах и майке, босая.

Я замираю. Описать? В голове толкутся тысячи глупостей, избитые изатёртые тысячекратным повторением. Я смотрю на неё.

- И где твоё умение говорить? - Я непроизвольно улыбаюсь. Когда у немкизаканчиваются слова, она либо переходит на родной язык, либо вот такпространно сообщает, какое слово она хотела бы сказать. Иногда этопоходит на энциклопедические справки.

- Ну? - Её терпение иссекает мгновенно – и она легонько толкает меняногой в грудь, очень слабо, скорее гладит ступнёй. Я вижу белую кожу,аккуратные косточки и коротко стриженные, розовые ногти, покрытыебесцветным лаком.

Я начинаю говорить.

- Центральная, - говорю я – Центральная, как слышите? – и самудивляюсь, какую глупость сказал.

- Слышу – чуть приглушенно, отвечает немка.

Если я подниму голову, что я увижу? Любопытство? Удивление?Разочарование? Я не поднимаю взгляд.

- Центральная, фильтры не выдержали. Я ничего не вижу. Полная темнота.Слышите?

- Слышу – с явной растерянностью в голосе отвечает Аня, продолжаяподыгрывать мне.

- Я видел – меня, всё ещё несёт, хотя я и не знаю, что скажу вследующую секунду – Я видел звезду. Её свет, пробил всю мою защиту,все экраны, фильтры, заслоны, стены и рвы – (какие рвы и стены накосмическом корабле, звенит в голове одинокая, мысль и исчезает впустоте, рождающей новые слова).

– Её свет, голубое пламя Сириуса, тепло Солнца, сминающий пространствоблеск Сверхновой, багровая красота Бетельгейзе и бурлящий котёлизлучений бурого карлика. Всё в одном и больше их. Я смотрел на неё иглаза мои сгорели. Я – (боже, что я несу?) – Я продолжаю видеть её ...

- Глаза твои сгорели – тихо, почти шепотом, напомнила мне она.

- Да, но я всё равно вижу. Белый, голубой, красный. Протуберанцы ипятна. И обжигающий ветер, сбивающий с курса, и… Я замолчал. Идиотскиеслова кончились. Надо было поднять глаза, и увидеть, что же я натворилсвоей речью.

Аня стояла надо мной и, поглаживая волосы, смотрела на меня взглядом,не восторженным, как я втайне надеялся, и не презрительным, чегобоялся. Не безразличным и не удивлённым. Она смотрела так, словноувидела меня в первый раз.

- Это было – она спрыгнула на пол – это было, самая глупость, что яслышала в своей жизни.

Я стоял, несколько ошалев от того, потока идиотизма, что вышел из моихуст. Хлопнула дверь холодильника.

- Думаю, нам стоит поесть – вещала она из недр хранилища продуктов,основательно забитого её стараниями – Иначе, совсем ослабеем.

- Но – она вынырнула с целой охапкой пакетов – Но это былооригинально. Хорошо. Мне понравилось – и она улыбнулась

– Звезда говоришь?

20:19

Без подробностей? Хорошо. Мы так, очень осторожно, уточняли чувствадруг к другу. Начав очень издалека и постепенно, кружа в ответах наглупые вопросы, вычленяя главное. Я действительно понравился ей и «ией давно не было так хорошо». Потом она помолчала и добавила,«никогда». Не знаю, предназначалось ли это тихо сказанное слово мне,но, с другой стоны, она могла просто сказать его на своём языке, и ябы гарантированно ничего не понял.

Я рассказал, что и она мне не безразлична. Вот собственно ивсё. Только в нашем фейло мире, выяснение таких невинных подробностей,и без того очевидных, заняло почти полчаса и причинило немного болиобеим сторонам.

Это одна из причин сложности нашей беседы. Мы осознаём, что всёкончится. Уже скоро. Уже вот вот. Я не улечу за ней, притворившисьбагажом. Она не останется здесь, в чужой стране. Мы расстанемся, имаксимум что у нас будет, аська да вёбкамера. А на расстоянии, чувствазатихают. Это её слова, именно затихают, а не умирают. Поэтому, мыбудем просто любоваться друг другом и дальше. Не знаю, что она видит вфейле имени меня, но ведь видит, что-то, и это ей нравится. Мне болеевсего неприятно, что эта ситуация с расставанием может причиняет больей. И похоже начинает причинять, уже.

В конце концов, мы безмолвно условились, всё что дальше и большенашего милования, это будет общее решение. Если кто-то не захочет,ничего не будет. У нас ещё два дня. Двое суток. И утро вторника.
продолжение

@темы: iichan

---

55

Автор: Джеймс Хэрриот
Дата: 1970 (рус. изд. 1985)
Источник: О всех созданиях -- больших и малых: Пер. с англ. / Предисл. Д. Ф. Осидзе.-- М.: Мир, 1985.--383 с. (Библиотечная серия)
Переводчик: И. Гурова, П. Гуров

55

Я воображал себя неплохим учителем и с удовольствием наставлял подростков, которые приезжали в Дарроуби, чтобы узнать что-нибудь из ветеринарной практики. И вот я снисходительно улыбаюсь одному из моих учеников.
-- В сельской практике ты ни с чем подобным не столкнешься, Дэвид, -- сказал я. Это был один из тех ребят, которые иногда отправлялись со мной в объезды. Пятнадцатилетний парнишка, решивший, что он хочет стать ветеринаром. Правда, вид у него сейчас был несколько ошеломленный.
И винить его я никак не мог. Он пришел в первый раз и думал, что проведет со мной весь день на фермах среди йоркширских холмов, знакомясь с трудностями лечения коров и лошадей, а тут эта дама с пуделем и Эммелиной!
Появлению дамы в смотровой предшествовало непрерывное попискивание резиновой куколки, которую она то и дело сжимала в руке. При каждом писке пудель Люси делала несколько неохотных шажков вперед, пока наконец не оказалась на столе. И вот она стоит на нем, вся дрожа и печально поглядывая вокруг.
-- Без Эммелины она никуда не ходит, -- объяснила дама.
-- Без Эммелины?
-- Без своей куколки. -- Дама показала резиновую игрушку. -- С тех пор как это началось, Люси прямо -- таки влюбилась в нее.
-- Ах так! Но что началось?
-- Вот уже две недели она какая-то странная: очень вялая и почти ничего не ест.
Я нашарил термометр на подносе у себя за спиной.
-- Ну, мы сейчас ее посмотрим. Если собака не ест, значит, дело неладно.
Температура оказалась нормальной. Я тщательно выслушал Люси, но звуки в стетоскопе тоже были совершенно нормальными. Сердце гремело у меня в ушах размеренно и спокойно. Ощупав живот, я также не нашел никаких отклонений.
Дама поглаживала кудрявую шерсть Люси, а собачка грустно смотрела на нее томными глазами.
-- Я очень беспокоюсь. Она отказывается идти гулять. Собственно говоря, без Эммелины ее невозможно выманить из дома.
-- Простите?..
-- Я говорю, что она шагу из дома не ступит, если не попищать Эммелиной, да и тогда она еле волочит ноги, словно совсем одряхлела, хотя ей всего три года. А вы ведь знаете, какой она всегда была живой и бойкой.
Я кивнул. Действительно, Люси была сгустком энергии; мне не раз доводилось видеть, как она бешено носилась по лугу и высоко взмывала в воздух, прыгая за мячиком. Несомненно, у нее что-то очень серьезное, а я ничего не могу найти!
Да и перестала бы она рассказывать о том, как ей приходится пищать Эммелиной! Я покосился на Дэвида. Только что я убедительно объяснял, что ему надо усердно заниматься физикой, химией и биологией, -- иначе в ветеринарное училище не поступишь. И тут вдруг резиновые голыши!
Нет, необходимо направить беседу в более клиническое русло.
-- Еще какие-нибудь симптомы? -- спросил я. -- Кашель? Запоры? Диарея? Не повизгивает ли она от боли?
Дама покачала головой.
-- Нет. Ничего похожего. Она только все время оглядывается по сторонам, жалобно смотрит на нас и ищет Эммелину.
Ну вот опять! Я кашлянул.
-- И рвоты не было? Например, после еды?
-- Ни разу. Если она и поест немножечко, то тут же отправляется за Эммелиной и тащит ее к себе в корзинку.
-- Неужели? Не вижу, какое это может иметь отношение к ее состоянию... Вы уверены, что она не начинает вдруг прихрамывать?
Дама словно бы не слышала меня.
-- А когда она прыгает с Эммелиной в корзинку, то начинает как-то вертеться и царапать одеяльце, словно устраивает для нее уютное гнездышко.
Я скрипнул зубами. Ну прекрати же! И тут меня осенило.
-- Одну минутку! -- перебил я. -- Вы сказали -- гнездышко?
-- Да, она царапает одеяло уж не знаю сколько времени, а потом укладывает на него Эммелину.
-- Так-так! -- Еще вопрос, и все станет ясно. -- А когда у нее и последний раз была течка?
Дама постучала себя пальцем по щеке.
-- Дайте подумать... Да в середине мая. Значит, девять недель назад.
Вот она -- разгадка!
-- Будьте добры, положите ее на спину, -- сказал я.
Вытянувшись на спине, Люси устремила страдальческий взгляд в потолок, а я легонько провел пальцами по ее молочным железам. Они были тугими и вздутыми. Когда я слегка потянул за сосок, из него показалась капля молока.
-- У нее ложная беременность, -- сказал я.
Дама поглядела на меня круглыми глазами.
-- Что-что?
-- Довольно частое явление у сук. Они как бы ощущают, что у них будут щенки, и к концу цикла приходят в это состояние. Приготовление гнезда -- очень типичное явление, а у некоторых даже вздувается живот. И у них появляются всяческие странности.
-- Только подумать! -- Дама засмеялась. -- Люси, ах ты дурочка! Так напугать нас по пустякам! -- Она поглядела на меня. -- Она еще долго останется такой?
Я пустил горячую воду и начал мыть руки.
-- Нет, не очень. Я вам дам таблетки. Если через неделю не пройдет, загляните за новой порцией. Но в любом случае не беспокойтесь. Рано или поздно она станет прежней.
Я прошел в аптеку, насыпал таблеток в коробочку и вручил ее даме. Поблагодарив меня, она повернулась к своей собачке, которая сидела на полу, мечтательно глядя в пространство.
-- Идем, Люси! -- сказала она, но пудель и ухом не повел. -- Люси! Я тебе говорю! Мы уходим! -- Она пошла по коридору, но собачка только наклонила голову набок, точно прислушиваясь к какой-то внутренней музыке. Минуту спустя ее хозяйка вернулась и с досадой посмотрела на нее. -- Ах ты, гадкая упрямица! Ну, ничего не поделаешь...
Она открыла сумочку и достала голыша. Эммелина запищала, и Люси поглядела на нее со смутным обожанием. Писк начал удаляться по коридору, Люси пошла следом, как зачарованная, и скрылась за углом.
Я виновато улыбнулся Давиду.
-- Ну едем, -- сказал я. -- Ты хочешь посмотреть, как лечат скот; могу тебя заверить, что это совсем-совсем другое!
В машине я продолжал:
-- Пойми меня правильно. Я вовсе не отношусь пренебрежительно к работе с мелкими животными. Безусловно, эта ветвь нашей профессии требует особенно высокой квалификации, и я глубоко убежден, что оперировать их -- большое и сложное искусство. Просто не суди об этом по Эммелине. Впрочем, нам, прежде чем ехать на фермы, придется навестить еще одну собаку.
-- А какую? -- спросил мальчик.
-- Ну, мне позвонил мистер Рингтон и сказал, что его далматинка совсем переменилась. Она ведет себя настолько странно, что он не рискнул привести ее на прием.
-- Как по-вашему, что с ней?
Я задумался.
-- Конечно, это глупо, но почему-то мне сразу померещилось бешенство, самая страшная из собачьих болезней. Слава богу, благодаря строжайшим карантинным правилам нам пока удается не допустить ее в страну. Но в колледже нас так упорно предупреждали против бешенства, что я всегда держу его в уме, хотя и не ожидаю столкнуться с ним на практике. А с далматинкой может быть все что угодно. Надеюсь только, что она не бросается на людей, -- ведь в таких случаях собак нередко приходится усыплять, а мне это всегда тяжело.
Первые слова мистера Рингтона отнюдь не рассеяли моей тревоги.
-- Последнее время Тесса стала очень злобной, мистер Хэрриот. Несколько дней назад она вдруг поскучнела и принялась рычать по всякому поводу. Откровенно говоря, она начала бросаться на чужих. Утром вцепилась почтальону в лодыжку. Крайне неприятно!
Настроение у меня еще больше упало.
-- Даже укусила! Просто не верится. Она всегда была такой кроткой. Я ведь делал с ней, что хотел.
-- Да-да, -- пробормотал мистер Рингтон. -- А уж с детьми она была просто овечкой. Я ничего не понимаю. Но пойдемте к ней.
Далматинка сидела в углу гостиной и угрюмо на нас посмотрела. Мы с ней были старыми друзьями, а потому я спокойно подошел и протянул руку со словами "Здравствуй, Тесса". Обычно в ответ она бешено виляла хвостом и только что не лизалась, но сегодня ее тело замерло и напряглось, а зубы грозно обнажились. Она не зарычала, но верхняя губа пугающе взлетела, точно на пружине.
-- В чем дело, старушка? -- спросил я, и клыки вновь беззвучно сверкнули, а глаза загорелись свирепой первобытной ненавистью. Я ничего не понимал -- Тессу просто нельзя было узнать.
-- Мистер Хэрриот, -- опасливо окликнул меня хозяин. -- На вашем месте я не стал бы к ней подходить.
Я отступил на шаг.
-- Да, пожалуй. Вряд ли она позволит мне произвести осмотр. Но неважно, расскажите подробности.
-- Собственно, рассказывать больше нечего, -- растерянно ответил мистер Рингтон. -- Она просто стала другой -- вы же сами видите.
-- Ест хорошо?
-- Очень. Съедает все, что ей ни дай.
-- Никаких необычных симптомов?
-- Никаких, если не считать этой перемены в характере. Домашних она к себе подпускает, но, честно говоря, любого чужого человека, если он подойдет слишком близко, искусает.
Я провел пальцами по волосам.
-- Какие-нибудь перемены в доме? Новорожденный ребенок? Другая прислуга? Новые гости?
-- Ничего похожего. Все совершенно так же, как раньше.
-- Я спросил потому, что животные иногда ведут себя так из ревности или если их раздражают какие-то перемены.
-- Простите, -- мистер Рингтон пожал плечами,-- но у нас ничего не переменилось. Утром жена даже подумала, не сердится ли Тесса на нас за то, что во время последней течки мы три недели не выпускали ее из дома. Но это было давно. Месяца два назад.
Я обернулся к нему как ужаленный.
-- Два месяца?
-- Что-то около того.
Неужели и тут! Я попросил мистера Рингтона:
-- Будьте добры, поставьте ее на задние лапы.
-- Вот так?
Он подхватил Тессу под мышки и приподнял так, что она встала на задние лапы животом ко мне.
По-видимому, ничего другого я и не ждал: во всяком случае, два ряда вздувшихся сосков не вызвали у меня ни малейшего удивления. Хотя это было лишним, но я наклонился и, потянув за один из них, брызнул белой струйкой.
-- У нее полно молока, -- сказал я.
-- Молока?
-- Да. Ложная беременность. Побочные явления, правда, не слишком обычны, но я дам вам таблеток, и скоро Тесса опять станет кроткой и послушной.
Пока мы шли с Дэвидом к машине, я прекрасно понимал, что он думает. Конечно, он спрашивает себя: при чем тут, собственно, химия, физика и биология?
-- Мне жаль, что так получилось, Дэвид, -- сказал я. -- Ты столько слышал от меня об удивительном разнообразии ветеринарной работы, и в первый же раз мы сталкиваемся с двумя одинаковыми случаями. Но сейчас мы едем на фермы, и, как я уже говорил, там все будет по-другому. Состояние собак было, в сущности, чисто психологическим, а на фермах ничего подобного не встретишь. Конечно, нам там приходится нелегко, но зато это настоящее, насущно важное.
Мы свернули во двор, и я увидел, что фермер идет по булыжнику с мешком отрубей на спине. Я вылез из машины вместе с Дэвидом.
-- У вас свинья заболела, мистер Фишер?
-- Ну да. Матка. Она вон там.
Он провел нас в хлев и кивнул на огромную бело-розовую свинью. Она лежала, вытянувшись на полу.
-- Вот так уже не первый день, -- сказал фермер. -- Ничего почти не ест: поковыряется в кормушке да и бросит. И все время лежит. Сил у нее уж, наверно, нет, чтобы встать.
Пока он излагал все это, я успел измерить температуру -- 38,9, нормальней некуда. Я прослушал грудь, ощупал живот, и с каждой секундой мое недоумение возрастало. Все в полном порядке. Я поглядел на корытце. Оно было до краев полно свежей болтушкой, к которой свинья явно не прикоснулась. А ведь свиньи -- известные любители поесть!
Я потыкал ее в бок кулаком:
-- Вставай-ка, девочка!
И тут же звонко шлепнул ее по заду. Здоровая свинья сразу взвилась бы, но эта даже не шелохнулась. Я с трудом удержал руку, которая так и тянулась поскрести в затылке. Странно, очень странно!
-- Она когда-нибудь болела прежде, мистер Фишер?
-- Ни разу. И всегда была бойкой такой. Просто ума не приложу, что это с ней.
Мысленно я повторил его последнюю фразу.
-- И ведь главное, -- сказал я вслух, -- она совсем не похожа на больную. Не дрожит, не ведет себя беспокойно, а полеживает, словно ей ни до чего и дела нет.
-- Ваша правда, мистер Хэрриот. Благодушествует, одно слово. Только ведь она не ест и не встает. Чудно, а?
Еще как чудно! Я присел на корточки, разглядывая свинью. Вот она вытянула морду и мягко потыкалась пятачком в соломенную подстилку. Больные свиньи так никогда не делают. Это движение свидетельствует о полном довольстве жизнью. А басистое похрюкивание? Оно говорит о тихом блаженстве... и что-то в нем такое знакомое... Но мне никак не удавалось уловить, что именно. Что-то знакомое чудилось мне и в том, как свинья раскинулась на боку еще свободнее, как будто выставляя вперед брюхо.
Сколько раз я уже слышал и видел все это -- блаженное похрюкивание, медлительные движения... И тут я вспомнил. Ну конечно же! Она вела себя так, словно вокруг копошились новорожденные поросята, только никаких поросят не было.
Меня захлестнула волна возмущения. Нет! Не в третий же раз! В хлеву было темновато, и мне трудно было разглядеть молочные железы.
-- Приоткройте, пожалуйста, дверь, -- попросил я фермера.
В закут хлынул солнечный свет, и все сразу стало ясно. Собственно говоря, я мог бы и не нагибаться к набухшим соскам, и не брызгать в стену струйкой молока.
Уныло выпрямившись, я уже собирался произнести навязший в зубах диагноз, но меня опередил Дэвид.
-- Ложная беременность? -- сказал он.
Я грустно кивнул.
-- Чего-чего? -- спросил мистер Фишер.
-- Ваша свинья вообразила, будто она беременна, -- сказал я, -- и принесла поросят. А теперь она их кормит. Замечаете?
Фермер присвистнул.
-- А ведь верно! Действительно кормит... да еще радуется! -- Он снял кепку, почесал макушку и снова надел кепку. -- Всегда что-нибудь новенькое, а?
Для Дэвида тут, конечно, ничего нового не было. Уже давно пройденный этап! И я не стал докучать ему повторением надоевших объяснений.
-- Ничего страшного тут нет, мистер Фишер, -- сказал я поспешно. -- Загляните к нам за порошками, чтобы подмешивать ей в корм. Она скоро станет такой, как прежде.
Когда я выходил из хлева, свинья испустила вздох глубочайшего удовлетворения и чуть-чуть переменила позу, соблюдая величайшую осторожность, чтобы не придавить кого-нибудь из своего призрачного семейства. Я оглянулся, и мне почудился длинный ряд деловито сосущих розовых поросят. Тряхнув головой, чтобы избавиться от этого наваждения, я пошел к машине.
Не успел я открыть дверцу, как ко мне подбежала жена фермера.
-- Звонят от вас, мистер Хэрриот. Вас просят поехать к мистеру Роджерсу. У него корова телится.
Обычно такое известие во время объезда вызывает досаду, но на сей раз я только обрадовался. Ведь я обещал своему юному спутнику показать, как приходится работать деревенскому ветеринару, и уже чувствовал себя очень неловко.
-- Что же, Дэвид, -- сказал я со смешком, когда мы тронулись, -- ты, наверное, уже решил, что все мои пациенты -- невротики. Зато теперь тебе предстоит увидеть кое-что настоящее. Телящаяся корова -- это, брат, не игрушки. Тут нам, пожалуй, приходится тяжелее всего. Пока справишься с тужащейся коровой, с тебя семь потов сойдет. Не забывай, ветеринар имеет дело только с трудными случаями, когда положение плода неправильное.
Дорога на ферму придавала моим словам особую весомость: мы тряслись по убегающему вверх узкому проселку, который отнюдь не был рассчитан на автомобили, и у меня екало сердце всякий раз, когда глушитель ударялся о торчащий камень.
Сама ферма приютилась у вершины, и позади нее к небу уходили скудные поля, отвоеванные у вереска. Разбитая черепица на крыше и крошащиеся каменные стены свидетельствовали о древности приземистого дома. На каменной арке над дверью еле проступали почти стертые цифры.
-- Эта дата что-нибудь тебе говорит, Дэвид?
-- Тысяча шестьсот шестьдесят шестой год. Великий лондонский пожар, -- ответил он без запинки.
-- Молодец! А странно, как подумаешь, что этот дом был построен именно в том году, когда старый Лондон выгорел дотла.
Мистер Роджерс встретил нас, держа полотенце и ведро с водой, от которой поднимался пар.
-- Она на лугу, мистер Хэрриот. Корова спокойная, и поймать ее будет легко.
-- Ну хорошо.
Следом за ним я направился к калитке. Когда фермер не загонял корову во двор, обычно это вызывало досаду, но раз уж Дэвид решил, стать ветеринаром, пусть на опыте убедится, что значительную часть времени мы работаем под открытым небом, нередко в дождь и снег.
Даже сейчас, в солнечное июльское утро, сняв рубашку, я поежился под прохладным ветром, обдавшим мне грудь и спину. На холмах никогда не бывает жарко, но чувствовал я себя тут как дома. Фермер держит корову за ременный ошейник, и она покорно ждет; ведро с горячей водой стоит среди жесткой травы, и только два-три дерева, согнутые и искореженные ветрами, нарушают однообразие зеленого простора... наконец-то этот мальчик увидит меня в моей стихии!
Я намылил руку по плечо.
-- Дэвид, подержи ей, пожалуйста, хвост. Сначала надо выяснить, какая нам предстоит работа.
Вводя руку в корову, я поймал себя на мысли, что предпочел бы отел посложнее. Если мне придется повозиться как следует, мальчик, во всяком случае, воочию увидит, какая жизнь его ожидает.
-- В таких ситуациях приходится возиться по часу и дольше, -- сказал я. -- Но зато с твоей помощью на свет появляется новое живое существо. Когда в конце концов видишь, как теленок старается подняться на ножки, тебя охватывает ни с чем не сравнимое чувство.
Я продвигал руку все глубже, перебирая в уме всякие возможности. Заворот головы? Спинное предлежание? Брюшное предлежание? Тут мои пальцы вошли сквозь открытую шейку в матку, и с возрастающим недоумением я ничего там не обнаружил.
Вытащив руку, я на мгновение прислонился к волосатому крупу. Не день, а какой-то бредовый сон. Я поглядел на фермера.
-- Теленка там нет, мистер Роджерс.
-- А?
-- Все пусто. Она уже отелилась.
Фермер обвел взглядом пустынный луг.
-- Ну а где же тогда теленок? Вчера ночью она начала тужиться, и я думал, она тут и отелится. Только утром она одна стояла.
Тут его окликнули:
-- Э-эй, Уилли! Послушай, Уилли!
Через каменную стенку шагах в пятнадцати на нас смотрел Боб Селлерс, хозяин соседней фермы.
-- Тебе чего, Боб?
-- Так я хотел тебе сказать: утром твоя корова прятала теленка, я сам видел.
-- Прятала?.. Да будет тебе!
-- Я же не шучу, Уилли. Святая правда. Она прятала его вон там, в канаве. И чуть теленок попробует выбраться, она толк его мордой обратно.
-- Ну... Нет, быть того не может. Я про такое и не слыхивал. А вы, мистер Хэрриот?
Я покачал головой. Но эта новость как-то удивительно гармонировала с оттенком фантастичности, которую обрел этот день.
Боб Селлерс крикнул, перелезая через изгородь:
-- Ну ладно! Не верите, так я вам покажу.
Он повел нас к дальнему концу луга, где вдоль стенки тянулась сухая канава.
-- Вот он! -- Голос Боба был полон торжества.
И действительно, в высокой траве, положив мордочку на передние ноги, уютно устроился крохотный рыже-белый теленок.
Увидев мать, малыш неуверенно поднялся на ноги и кое-как вскарабкался по откосу канавы, но едва он выбрался на луг, могучая корова наклонила голову и осторожно столкнула его вниз.
-- Видали? -- воскликнул Боб, размахивая руками. -- Она его прячет!
Мистер Роджерс промолчал, и я тоже только пожал плечами, но теленок еще дважды, пошатываясь, выбирался из канавы, и мать дважды неумолимо сталкивала его обратно.
-- Сказать, так не поверят! -- пробормотал фермер больше самому себе. -- Это у нее шестой теленок, а тех пятерых мы от нее тут же забирали, как положено. Так, может, этого она решила оставить себе? Уж и не знаю... уж и не знаю...
Потом, когда мы тряслись по каменистому проселку, Дэвид спросил меня:
-- Как вы думаете, эта корова правда прятала теленка... чтобы оставить его себе?
Я растерянно смотрел перед собой на дорогу.
-- Теоретически так не бывает. Но ты же сам видел, что произошло. А я... как мистер Роджерс, я просто не знаю. -- Тут я прикусил язык, потому что машину отчаянно тряхнуло на глубоком ухабе. -- Но в нашей работе видишь много странного.
Мальчик задумчиво кивнул.
-- Да, по-моему, жизнь у вас такая, что не соскучишься!

@темы: Книги

---

Китайский русский

Автор: Дядюшка ляо
Дата: 2011/10/24, 23:02
Источник: Форум Дядюшки Ляо link

Специально для владельцев "Истинных китайцев", (т.е. телефонов с кривым русским языком) испытывающих трудности с нормальной русификацией или использованием английского языка решил пояснить неочевидные значения некоторых слов и фраз.

Войдите в телефонный кодекс замка = Введите код телефона
Войдите в БУЛАВКУ, Воткните ИГЛУ = Введите ПИН
Испытания остаются = Осталось попыток
Кодекс принят = Код принят
Звоните книге = Телефонная книга
Удалите бревно запроса = Очистить журнал вызовов
Нет Наличный = MMS
Звуковой ящик = Голосовая почта
Сообщение радиопередачи = Информационные сообщения
Предпочтите предъявитель = Предпочитаемая сеть
Прилавок = Счетчик (SMS, GPRS и т.п.)
Прилавок перенабора = Сбросить счетчик
Проекты = Черновики
Предназначить информацию = Шаблоны
Назначения = Настройки
Мощь графика = Вкл/выкл по расписанию
Показить характеристику = Настройки дисплея
Спасите экран = Экранная заставка
Спасите = Сохранить (файл)
Посвященный ключ = Назначение "быстрых клавиш"
Мелодия составляет = Синтезатор мелодий
Звуковой регистратор, регордор = Диктофон
Рекорды = Записи
Игрок = Плеер
Объем = Громкость
Мода, Способ = Режим
Синие зубы, Синийтожеth = Bluetooth™
Звоните хранению = Память телефона
Уровень неплатежей набора = Установка уровней по умолчанию
Приложить = Подключить
Вспомогательная клавиатура, которую отпирают! = Клавиатура разблокирована!
Двигай к = Перейти к (в WAP-браузере)
Ясное печенье = Очистить cookies
никакой - отмена (действия)
уточните - ок или сохранить
Брёвна звонка - история
Звоните установке - установки телефона
Прислуга почты голоса - голосовая почта
Вызовите историю - просмотр истории звонков
Правилы - подтверждение операции
Авто повторно набирают - автоматический повтор набора номера
Запрос отклоняет - переадресация
Вызовите запрещение - запрет вызовов
Скорость набирает - быстрый набор номера
Позволите скорость, набирают - включить быстрый набор номера
Вызовите (назовите) показ времени - включить таймер звонков
Звуковой игрок - плеер
Из радио - ФМ приемник
Тревога - будильник
ожилание- ожидание
призыв Центр - список принятых и непринятых вызовов
Бревно вызова - список принятых и непринятых вызовов
ясный тайник- очистить кэш
картины - профили
управление бумаги - мои файлы
калькулдтор - калькулятор
Аварийный = будильник
эл.книги = словарь
наречие = язык
диамагазин = слайд-шоу
Безопасность = файл-менеджер (почему-то )
Кольцо - Настройки звука
Генерал Активизировал-отмена бесшумного режима
ГодитЬся - стандартный вид

@темы: Другое

---

Запретить усыновление вообще!

Автор: Антон Орехъ
Дата: 2011/12/02 18:08
Источник: Радио "Эхо Москвы", передача "Реплика Антона Ореха" link

В пятницу стало известно еще об одном инциденте, связанном с гибелью российских детей в американских приемных семьях. Полуторагодовалый мальчик из России по имени Илья Каргынцев, названный в США Айзек Джонатан Дикстра, погиб 14 августа 2005 года через три месяца после усыновления. Предполагалось, что ребенок погиб от рук своего приемного отца-американца, однако суд в США признал того невиновным.

Уже понятно к чему идет дело. Давайте запретим усыновление наших детей американцами. Ну хорошо, давайте запретим. Но прежде чем запретить, давайте не будем останавливаться на полуслове. Давайте попытаемся в этой проблеме разобраться целиком. Российских детей убивают только американцы? Если российских детей убивают только американцы, то надо попутно узнать, зачем они это делают. Потому что получается странно: американцы забирают детей из России и убивают их, в то время, как в иных странах этой проблемы нет. Они специально для убийства их что ли усыновляют?

Американское правосудие настроено к эти родителям лояльно – почему? Потому что русских детей убивать можно? А может быть не просто можно, но и нужно? Между прочим именно в Соединенных Штатах наибольшее число детей из России. Нет ли тут какого-то изощренного плана? Но что нам делать в том случае, если окажется, что наши дети погибают и в других странах? Не стоит ли запретить усыновление наших детей иностранцами полностью? А если не запретить, то сколько детей должно погибнуть в конкретной стране, чтобы мы перестали отдавать туда детей? Вот сейчас оказывается, что за 15 лет в Америке погибло уже 19 наших детишек.

Мы говорим, что это много и мы запретим усыновление американцами. 19 много, а 18 – нормально? Мы будем вычислять этот порог исходя из численности населения, количества усыновленных, числа убийств в среднем за год? А просто хочу понять критерии. А можно пойти еще дальше. И спросить: а сколько приемных детей погибает от рук наших родителей? У меня за эти дни от всяких цифр по этому поводу башка взорвалась. Цифры за различные годы из различных источников, которые противоречат друг другу. Статистика вся путаная.

Но если я правильно понял, в России тоже бывают убийства усыновленных детей. Кто-то вычислил, что наши убивают не реже американцев. Кто-то говорит, что даже чаще. Но если в самой России убивают своих детей точно так же как и в Америке, то что нам остается? Может быть, запретить усыновление вообще? Свои убивают, американцы убивают – везде убивают. Давайте будем последовательны. Детей убивать нельзя. И единственный способ остановить это – запретить усыновление детей вообще. Пускай живут в детских домах, под присмотром государства. Государство не бросит. Государство не убьет.

@темы: Эхо Москвы

---

Как я пропускал пары

Автор: Джастин Бибер
Дата: 2012/03/26 11:51:39
Источник: iichan.ru/b/, сообщение №2236216

Может, немного не в тему, но я сгораю от желания поделиться этим с кем-нибудь.
Когда я учился в универе, то жил один в тётиной квартире и проёбывал пары. И отец любил внезапно приехать утром, застать меня дома и вломить пиздюлей. Но, как говорил Хаксли, есть люди, которые, как бараны, не поддаются обучению со стороны общества. Возможно, я один из них, потому что даже после нескольких таких крепких трёпок я продолжал сидеть на бордах до 3 ночи. И вставать, даже в 7 утра, было очень тяжело. Стоит отметить, что раньше я мог легко заснуть в 4 утра и проснуться в 7, и пойти на пары. Тогда ещё мой режим не был нарушен, и одна бессонная ночь почти не отнимала сил. Теперь же я так часто ложился в разное время, что мой организм заметно ослабел. Так трудно стало вставать после того, как лёг в пол четвёртого утра.

И теперь утром я еле вставал, превозмогая себя изо всех сил, чтобы не упасть на диван и не уснуть. Не потому, что боялся пропустить универ, даже не из-за страха перед руганью отца, но из-за самого процесса. У кого было такое, поймёт меня, и я буду бесконечно благодарен, если здесь найдутся такие люди. Это чувство не из самых приятных. Точнее, его и врагу не пожелаешь. Представь, ты встаёшь после того, как лёг два с половиной часа назад, начитавшись интересного треда. Встаёшь и валишься с ног от желания спать. Твои веки смыкаются прямо на ходу, и нет каких-либо сил что-то делать. Ты тащишься на кухню, с полузакрытыми глазами включаешься чайник. Идёшь в ванную, умываешься. Но даже вода не бодрит тебя. Спать. Упасть на диван и заснуть.
Но нет, нельзя. Потому что ты помнишь, как это происходит: Твой сон прерывает дребезг дверного звонка. Необьятный страх уже схватил тебя, и ты знаешь, что будет дальше. Подходя к двери, ты коришь себя за то, что читал какой-то дурацкий тред до раннего утра и не лёг спать вовремя. Открываешь дверь, готовясь получать пиздюлей от отца. И получашь их. И боишься даже не столько получить по башке, сколько всей этой ругани и криков. Это самое страшное.
Всё было бы не так плохо, если бы на момент прихода отца ты бодровствовал. Но твой организм изнурён бессонной ночью, мозг болит, мысли текут так вяло, как течёт холодный кетчуп из бутылки, которую только что достали из холодильника. И этот кошмарный звонок, прерывающий твой сон, как будто кричащий твоему мозгу "Сволочь тупая, как ты посмел отдыхать?! Пидарас, сейчас ты получишь пиздюлей, пусть ты и еле живой!" И всё это как будто валит твой мозг на землю и пинает его ногами толпой.

И вот, я просыпался и силился не заснуть. Предыдущий опыт внезапных приходов отца напоминал бедному мозгу, что ни в коем случае нельзя спать. Но идти в универ в таком состоянии не было ни малейшего желания. Забыл сказать - тогда была как раз середина зимы. Мороз на улице стоял такой, что выйти из дома можно было разве что в магазин. Поэтому я не мог пойти и пошляться по улицам, прогуливая чёртовы пары. Оставалось только сидеть дома, находясь в постоянном страхе, что в любую секунду может раздасться звонок в дверь, возбуждающий всю твою нервную систему и обрекающий душу на неземные страдания.

Обычно я убивал время, читая двач. Даже нет, не "читая", а "смотря". Смотря двач. Потому что бедный мозг не мог найти в себе сил переваривать всю информацию. Я скроллил нулевую и читал незамысловатые утренние посты.

Но в один из таких трижды проклятых дней у нас отключили свет. Кошмар. Возможно, вы уже поняли, во что это обернулось. Настоящее испытание для мозга, пытка разума - называйте как хотите. Суть в том, что в таком состоянии книги читать я не был способен. Но всё же я осилил тогда несколько страниц "Триумфальной арки". Я читал эту книгу сквозь полусон, глаза то и дело закрывались, и приходилось усилием воли заставлять себя не заснуть. Потому что вы уже сами знаете, что было бы, если бы я заснул, и в это время пришёл бы этот сукин сын и изверг.

Когда сил читать уже не осталось, началась самая страшная часть моей пытки. Делать было нечего, мозг еле шевелился, мысли путались, страх непрерывно терзал душу. И я сидел в полутёмной комнате, наедине со своим страхом и сумасшедшими мыслями. Психотронная тюрьма в чистом виде. Сначала я сидел на диване. Потом шлялся по комнате. Затем я сидел на кухне на стуле. Потом пошёл в комнату и сел на пол у батареи. Это был кошмар. И каждую секунду я ожидал того душераздирающего звонка в дверь. Я не знаю как ещё описать это. Сидел я так в течении шести часов.

Потом всё же набрался сил и пошёл погулять. Спустя пол часа я вернулся домой и опять сидел так. Слава Богу, страх уже почти прошёл, так как к этому времени я уже должен бы быть дома, вернувшийся с пар.

Я очень долго хотел поделиться этим с кем-нибудь, и вот мне подвернулся какой-никакой случай. Даже полегчало немного. Это был реально пиздец, кошмар, ад и содомия, психотронная тюрьма, терзающая ЦНС. Никогда, слышите, никогда не насилуйте мозг своих детей, когда они будут проёбывать пары. Для них это может стать пыткой похуже всех мучений, которые испытывали когда-либо вы сами.

@темы: iichan