Дракон и рыцарь - ориджинал

Феерический ориджинал о драконе и рыцаре от ROksi_. Долго ждала, когда же автор закончит эту замечательную историю. Главное здесь, как по мне, не любовная история, а мастерское описание мировоззрения дракона и тонкий юмор. Эта вещь здорово поднимает настроение. Так что всем советую - прочтите, не пожалеете!

Автор: ROksi_
Бета: Солнечная льдинка
Персонажи\Пейринг: дракон и рыцарь
Рейтинг: G
Жанр: юмор
Предупреждение: слеш

Дракон Гресс дернул кончиком хвоста и, чуть приоткрыв один глаз, бросил взгляд в сторону густых кустов на другой стороне поляны.
Давно пора было их сжечь, да и вообще освободить побольше пустого пространства вокруг пещеры. Правда, тогда за одним драконом стало бы еще удобнее наблюдать…
Гресс расправил крылья и сладко потянулся. Даже ощущая, как скользит по его телу чужой жадный взгляд, он не смог отказать себе в этом удовольствии.
А может быть, как раз поэтому и не смог.
Последняя мысль Грессу особенно не понравилась, и он раздраженно рыкнул.
- Я знаю, что ты здесь, извращенец.
Кусты зашуршали, и оттуда выглянул бледный растрепанный парень.
Ну, сегодня он хоть без доспехов…
- Вы так красивы.
Дракон вздохнул и возвел глаза к небу. И это рыцарь?!
Особенно сильно была расстроена принцесса, когда этот, с позволения сказать, спаситель, вдруг бросил оружие и заявил, что воспылал страстью к дракону.
Причем именно к дракону, а не к драконихе. Гресс не замедлил объяснить ему это, но настойчивый поклонник только деловито кивнул, показав, что принял информацию к сведению, и отправился разбивать лагерь неподалеку от пещеры.
- Извращенец, а что ты будешь делать, если я все-таки соглашусь стать твоим возлюбленным? – этот вопрос в последнее время не давал покоя дракону. Любопытство способно играть странные шутки.
Гресс в очередной раз спросил себя, точно ли люди забыли, что в совершеннолетие, до которого ему остался всего месяц, драконы получают возможность принимать человеческий облик? Кажется, его собратья в свое время уничтожили все упоминания о такой маленькой особенности.
И уж точно неоткуда было знать этому рыцарю, что Грессу скоро должно исполниться сто пятьдесят лет.
Чего он прицепился?
Рыцарь просиял и, смущенно почесав затылок, ответил:
- Ну… я женюсь на вас.
Дракон поперхнулся от неожиданности и, грозно нависнув над ним, серьезно задумался о том, что человечина – не такое уж плохое мясо.
- Да? Оставим в стороне разговор о том, КАК ты собираешься это сделать. Мне больше интересно, что будет потом?
Парень покраснел.
- Потом я вас поцелую.
- Угу, - дракон от удивления уселся на собственный хвост. – А потом?
- А потом у нас родятся маленькие дракончики.
Судя по мечтательному выражению на лице, рыцарь мыслями был уже в этом счастливом времени.
- От поцелуя? – подозрительно прищурившись, уточнил дракон. В его голову закрались определенные сомнения.
- Ну… да, - парень не выглядел слишком уверенным.
- Девственник-дебил, - пробормотал себе под нос Гресс. – Даже съесть нельзя – вдруг это заразно? Девственником я уже, конечно, не стану, а вот дебилом…
- Господин дракон…
Гресс был вынужден снова обратить внимание на ненормального рыцаря.
- Господин дракон, можно мне вас погладить?
- Где погладить?.. То есть, НЕТ! Нельзя!
- Один раз… по хвосту. Ну, пожалуйста.
- Так, слушай меня! Во-первых, ни один священник не засвидетельствует брак человека и дракона,- Гресс постарался забыть о тех возможностях, которые откроются перед ним через месяц. – Во-вторых, я в пять раз крупнее тебя. Не смущает? – не дождавшись в ответ ничего, кроме восторженного взгляда, дракон пыхнул дымом и продолжил. - В-третьих, как у нас могут появиться… дракончики, если мы оба – самцы?!
Рыцарь покраснел и отвел глаза. Попыхтев немного, он встал в позу и ответил:
- Я верю, что наша любовь преодолеет все преграды.
- Да-а-а, слабоумный романтик – это страшно, - огорчился дракон, понимая, что за месяц вряд ли что-нибудь изменится, и, скорей всего, этот ненормальный застанет его первое превращение, которое, говорят, сопровождается несколькими днями слабости.

***
Гресс проснулся от странной возни у пещеры и приглушенных криков. Скорей всего, приглушенными они были только от того, что дракон еще вечером заткнул вход огромным камнем, опасаясь за свой хвост. В последние дни желание прикоснуться к нему стало у рыцаря настоящей навязчивой идеей.
Гресс уже тысячу раз пожалел, что заговорил тогда с этим ненормальным, который окончательно обнаглел от такого внимания к свой особе.
Понимая, что ему уже больше не уснуть, дракон со вздохом развернулся – благо размеры пещеры это позволяли - и толкнул камень, загораживавший вход.
Импровизированная дверь с шумом откатилась в сторону, изрядно напугав… Дракон моргнул, искренне надеясь, что у него просто двоится в глазах. На поляне друг напротив друга стояли два рыцаря!
Две головы в железных шлемах синхронно повернулись в сторону пещеры, и хоть головные уборы имели свои особенности, но Грессу они, в первый момент, показались совершенно одинаковыми.
Дракон помотал головой и выпустил изо рта струйку дыма.
- Меня привело сюда провидение, чтобы я смог совершить великий подвиг во славу справедливости! – провозгласил новенький и красиво взмахнул мечом, чуть не прирезав пролетавшую мимо ворону, которая, каркнув, «осчастливила» его в полном соответствии с глупой приметой, так любимой людьми.
Гресс меланхолично проводил птицу взглядом, втайне завидуя ей. Уж если бы ему удалось совершить подобное, одним пятном на доспехах дело бы не ограничилось. Скорей уж, рыцаря пришлось бы еще долго откапывать.
- Я убью тебя, грязное чудовище!
Дракон снова промолчал, хотя ему было, что сказать в ответ. Например, что мылся он гораздо чаще, чем этот «благородный рыцарь»!
Даже с другой стороны поляны чувствовался аромат, идущий из-под доспехов героя.
Дни стояли жаркие, а путь до пещеры неблизкий… Но это все равно не причина, перекладывать комплексы по поводу собственной внешности на незнакомого дракона! На знакомого, впрочем, тоже не стоит.
Хотя Гресс и под угрозой смерти не стал бы знакомиться с этой вонючей консервной банкой. Его рыцарь-извращенец пах куда приятнее – дракону очень не хотелось этого признавать, но от правды не уйдешь, - потому что каждый день купался в ручье, протекавшем неподалеку.
Или можно было еще поинтересоваться, как звали то «провидение», которое так любезно указало дорогу к пещере?
И каким боком его – Гресса - смерть имеет отношение к справедливости? Правда, дракон не без основания подозревал, что имелся в виду справедливый отъем сокровищ в пользу победителя.
Гресс не стал повторять собственных ошибок и вступать в диалог с предполагаемым противником. Не хватало только, чтобы армия его поклонников пополнилась еще одним идиотом! Тогда можно будет сразу распрощаться с надеждой уберечь хвост от посягательств.
Гресс, который считал, что одного ненормального в его жизни более чем достаточно, ощерил зубы и зарычал, входя в роль чудовища. В глубине души он надеялся, что эта демонстрация произведет впечатление на обоих рыцарей.
В общем-то, представление удалось, и новоприбывший, схватив меч поудобнее, бросился к дракону. Судя по боевому кличу, явно не для того, чтобы поздороваться.
Гресс с интересом посмотрел на придурка, приготовившись терпеливо ждать, когда до того дойдет, что имеющейся у него зубочисткой драконью чешую не пробить. Но в этот момент, как всегда не вовремя, перед нападавшим встал второй рыцарь.
- Не смейте! - остальную часть пафосной речи Гресс старательно пропустил мимо ушей, опасаясь получить несварение. По его мнению, подобную манеру выражаться нужно было давно причислить к особо зверским пыткам и строжайше запретить. Но последняя часть фразы все-таки привлекла его внимание: - … никто не смеет угрожать моей даме сердца!
Стыдно-то как! Гресс с тихим подвыванием ткнулся мордой в траву и горько пожалел о том, что вообще сегодня вылез из пещеры.
Может, быстренько поджарить этих двоих, чтобы не оставлять свидетелей такого позора?
- Так это заколдованная принцесса? – заинтересовался нападавший и стянул с головы шлем.
Он пригладил растрепанные волосы, которые в чистом состоянии, наверное, имели золотистый оттенок, но сейчас являли собой желтые, слипшиеся от пота и пыли сосульки.
На вкус Гресса лучше бы он оставался в шлеме, но сейчас дракона больше волновала другая проблема. Жизнь научила его, что подобные вещи лучше уточнять как можно раньше:
- Нет! – рявкнул он. – Я. НЕ. ПРИНЦЕССА! Я даже не дракониха! Я дракон!
Рыцарь выронил из рук меч и выпучил на него глаза.
Дракон возмущенно пыхнул дымом и засунул голову под крыло, показывая, что общение с придурками на сегодня окончено.
Рыцарь медленно обернулся к своему собрату по оружию и уровню умственных способностей и выдохнул:
- Ы? – видимо, связная речь к нему еще не вернулась.
На взгляд Гресса, который внимательно прислушивался к разговору, сейчас он был намного более приятным собеседником, чем минуту назад.
- Все равно, господин дракон - моя дама сердца!
- Ыыы?
- То есть, дракон сердца.
Гресс заинтересованно выглянул из-под крыла.
Это уже что-то новенькое! В первый раз этот извращенец действительно признал его видовую, а главное, половую принадлежность!
- Значит, это не принцесса? – уточнил пришедший в себя драконоборец и наклонился за своим мечом.
Гресс хотел было повернуться к ним…гм... задницей, чтобы выразить все презрение к подобным обсуждениям своей персоны, но вовремя вспомнил о нездоровом пристрастии отдельных личностей к его хвосту.
- Это мой дракон сердца, и я буду защищать его до последней капли крови!
Драконборец слегка смутился. В кодексе рыцарей нигде не было записано, что подвиги можно совершать только во славу прекрасной дамы, и его соперник, чисто формально, был в своем праве. Требовалось найти компромисс.
- Может быть, мы устроим небольшой рыцарский турнир и в бою выясним, кто из нас прав? А призом станет голова дракона.
- Наглость какая!.. - рыкнул Гресс и выпустил тоненькую струйку пламени, которая, не смотря на свой невеликий размер, достигнув меча драконоборца, нагрела его до красноты, а в некоторых местах даже слегка оплавила.
Рыцарь, разом позабыв о своей учтивости, разразился потоком брани и, отбросив ставший бесполезным меч, ринулся напролом через кусты.
Он вернулся буквально через пару секунд, но уже на коне – белом, конечно же – и, грозно вскинув закованную в железную перчатку руку, заявил:
- Я еще вернусь, подлое исчадие тьмы!

Гресс задумчиво посмотрел ему вслед и тихо спросил:
- Интересно, он действительно надеялся, что я не буду сопротивляться?
- Господин дракон, я уверяю вас, что все его слова были клеветой! Однажды я заставлю его ответить за каждое из них…
- Да ладно,- махнул лапой дракон и, увидев, что собеседник хочет еще что-то спросить, быстро произнес: - Нет, тебе нельзя погладить мой хвост!
Рыцарь опустил голову и обиженно начал буравить взглядом траву. Гресс с интересом посмотрел на этот живой памятник оскорбленному достоинству и, хмыкнув, пошел к себе в пещеру.
- Я хотел посвятить свою победу вам, господин дракон…
Гресс, уже собиравшийся снова водрузить камень-дверь на входе, передумал и оставил его на месте. В конце концов, если у этого извращенца хватит умения подкрасться так, чтобы не разбудить свою жертву, то исполнение желания станет для него достойной наградой.
Это же просто поглаживание по хвосту… Ничего же не будет от одного поглаживания?!

***
Гресс почувствовал незнакомый запах где-то около полудня, и, поначалу, взгляды, бросаемые им на рыцаря, были короткими и рассеянными. Но ненормальный не спешил давать объяснения, а вместо этого попеременно то краснел, то бледнел, то вообще впадал в легкий ступор.
В конце концов, Гресс не выдержал – подошел к своему, так называемому, поклоннику и посмотрел на него в упор.
Конечно, мимика у драконов бедновата, да и к тому же, кардинально отличается от человеческой, но невозможно проигнорировать такое большое существо, когда оно активно проявляет к тебе внимание. Особенно, если чувствуешь за собой вину…
Но рыцарь только отвел глаза, не желая отказываться от роли храброго партизана-смертника.
Гресса даже начало это развлекать. Он демонстративно потянул носом.
Пахло человеком. Чужим.
В общем-то, не было ничего удивительного в том, что этот извращенец привел женщину.
Платонические чувства к дракону – это одно, но и против природы не попрешь.
Правда, тогда сразу летела псу под хвост теория Гресса о том, что свалившийся на его голову рыцарь – девственник, которого роняли в детстве не раз и не даже два, причем все время на голову.
Дракону стало немного обидно, что он так ошибся.
Совсем чуть-чуть.
А тот ельник все равно только портил пейзаж и загораживал солнце по вечерам, мешая любоваться закатом. На пепелище же скоро вырастет сочная зеленая трава, и получится неплохой луг.
Грессу было интересно, зачем рыцарь спрятал свою подругу и почему просто не ушел, раз уж у него появилась новая любовь. Мог бы уже давно катиться на все четыре стороны! От него одни проблемы. Гресс бы по нему скучать не стал.
Дракон еще раз принюхался.
Запах гари с пепелища от невезучего ельника немного мешал, но Гресс был уверен, что женщина все еще здесь, прячется вон за теми кустами.
- Я не ем человечину, - решил он намекнуть рыцарю, устав ждать объяснений. Тот вздрогнул всем телом и покраснел.
- Господин дракон, я знаю, что вы не едите! Что вы никогда!.. Просто так поучилось…
- Она хорошенькая? – Грессу надоело слушать этот лепет, и он был уже даже готов порадоваться за убогого.
- Очень, - расплылся в улыбке рыцарь и позвал: - Мира, иди сюда. Я же говорил, что господин дракон…
В голову Гресса закралось жуткое подозрение, что его собеседник еще больший извращенец, чем ему казалось раньше. Этот ненормальный ведь не думает, что Гресс позволит ему жить здесь с женщиной?!
Но из громко затрещавших кустов выбралась не роковая красотка, а совсем маленькая девочка, которая, засунув в рот палец, испачканный в сладком ягодном соке, с опаской посмотрела на дракона.
Гресс положил голову на траву, и лицо Миры оказалось как раз напротив его глаза. Не выдержав такого пристального внимания, девочка пискнула и метнулась за спину своего защитника, но уже через пару секунд выглянула оттуда и начала с любопытством разглядывать дракона, уверенная, что делает это незаметно.
Гресс поднялся с земли и немного отступил, чтобы не пугать ребенка.
Все логические построения, возведенные им за этот день, в один миг рассыпались . А еще было немного жаль ельник…
Все это не способствовало улучшению настроения Гресса, и рыцарь, кажется, это почувствовал.
- Господин дракон, она просто заблудилась и совершенно случайно вышла к пещере.
- Все вы случайно выходите, – проворчал Гресс.- Почему людей так и тянет сюда? Может, здесь медом намазано? Или это место какое-то особенное? Устроили проходной двор!..
Выдав такую речь, дракон собрался уйти в пещеру, но внезапно обнаружил, что рыцарь успел обойти его и встать перед входом.
Гресс обернулся – девчонка осталась позади.
Окружили!
- Господин дракон, не могли бы вы отнести Миру в деревню?
Грессу показалось, что он ослышался. Каким местом он похож на ездовую лошадь?!
А ведь раньше этот извращенец осмеливался только подсматривать за ним из кустов!
Он пыхнул на рыцаря дымом, так, что тот закашлялся.
Стоило пойти на пару уступок, и вот ему уже пытаются сесть на шею, в самом прямом смысле этого слова!
Видимо, в этот раз рыцарю как-то удалось понять, о чем думает предмет его обожания. Под угрозой внезапно оказались все его успехи в сближении с драконом.
Рыцарь беспомощно посмотрел на девочку. Принципы, которым он следовал, говорили о том, что он обязан помочь малышке, но…
- Я сам отведу ее. Простите, господин дракон.
При взгляде на его опущенную голову Грессу вдруг стало неудобно.
- Делай, что хочешь, - рыкнул он, обойдя человека, и скрылся в пещере.

Гресс прислушался к увещеваниям рыцаря, который уже битый час уговаривал девчонку идти через лес. Другой дороги не было, а Мира, прекрасно помнившая свою недавнюю прогулку, ни в какую не хотела снова входить в чащу.
По мнению Гресса рыцарю нужно было просто схватить ее и отнести – Мира не казалась особо тяжелой, - а не тратить время на уговоры. Тем более что скоро уже солнце начнет садиться.
Дракон выглянул из пещеры и показал девчонке язык, воспользовавшись тем, что ее собеседник стоял к нему спиной и не мог этого видеть. Мира весело рассмеялась и, скорчив в ответ забавную рожицу, быстро взобралась на рыцаря, удобно устроившись у него на плечах.
- Извращенец, - окликнул Гресс собравшегося уходить человека. – Стоит мне приблизится к деревне, и пойдут слухи, что кровожадный монстр сожрал всю скотину, покалечил половину жителей и поджег их дома. Неурожай, между прочим, тоже спишут на меня!..
- Простите, господин дракон, я не подумал об этом.
- Ты никогда не думаешь, - тихо проворчал Гресс, почему-то чувствуя, что ему стало спокойней после этого объяснения.
А рыцарь все стоял, не двигаясь с места, и смотрел на него долгим непонятным взглядом, а потом неуверенно спросил:
- Господин дракон, вы ведь не улетите, пока меня не будет?
Гресс удивленно моргнул. Как ни странно, но такая идея никогда не приходила ему в голову.
- Глупый человек, разве ты смог бы мне помешать, окажись рядом?
Рыцарь сжал зубы и опустил взгляд.
- Вы собираетесь улетать?
- Это мой дом, – ответил дракон и фыркнул. Теперь, по крайней мере, стали понятны все эти взволнованные взгляды, которыми награждал его извращенец, стоило Грессу собраться на охоту или просто поразмять крылья.
- Домой! – видимо, Мире надоело слушать непонятный для нее разговор, фразы в котором порой несли гораздо меньше смысла, чем паузы между ними, а из вопросов делалось больше выводов, чем из ответов.
- Так я пойду?
- Иди, - усмехнулся дракон.

Рыцарь с девочкой уже успели давно скрыться в лесу, а Гресс все сидел на поляне, отбивая кончиком хвоста неровный ритм.
Подняв голову, он посмотрел на небо, по которому неспешно плыли облака.
А может, действительно, взять и улететь?
Осталось всего чуть больше полутора недель… вряд ли извращенец так уж удивится, вернувшись к пустой пещере, недаром он, уходя, так смотрел на Гресса.
Облака начали чуть розоветь, кажется, скоро можно будет полюбоваться закатом… раз уж ельника все равно больше нет.
Успеют ли эти двое дойти до деревни, пока солнце окончательно не зашло? Путь не близкий, тем более по лесу.
Даже если успеют, обратно извращенцу все равно придется идти в темноте. Вряд ли он согласится остаться на ночь в деревне. Слишком уж не хотел уходить.
Хотя Грессу-то чего о нем волноваться? Заблудится, так заблудится. Сам виноват.
Дракон отвел взгляд от облаков и направился в пещеру.
Никуда он сегодня не полетит. Еще есть время.

***
- Эй, господин дракон…
- Гладь и вали отсюда, - сонно проворчал Гресс.
Он еще не до конца проснулся, но так внезапно наступившая тишина его насторожила.
В последнее время Грессу, чтобы заткнуть рыцаря, если уж тот начинал говорить, требовалось прикладывать определенные усилия. Проще говоря, рявкать погромче.
Но главной странностью для дракона стало то, что его так и не погладили!
Этот извращенец совсем обнаглел! Сначала подходит, просит, а сам…
Тут Гресс опомнился. Такое впечатление, что ему нужны эти поглаживания. Вот еще!
Уже изрядно разозленный Гресс открыл глаза и увидел перед своим носом… женщину.
Она стояла у входа в пещеру, свет бил ей в спину, и лица было невозможно разобрать, только фигуру, которая была определенно женской!..
И запах… Дракон принюхался. Да, несомненно - женщина.
Жаль, ельников в запасе не осталось.
- Ты кто? – рявкнул он на незваную гостью, и та, тихо пискнув, упала в обморок.
Гресс возвел глаза к потолку.
За что? Люди хуже тараканов. Всё лезут и лезут.
- Я знаю, что ты тут, извращенец, - сказал он уже спокойным голосом.
Рыцарь, прятавшийся рядом с входом в пещеру, осторожно выглянул из своего укрытия и, увидев бессознательную девушку, валяющуюся на полу, бросился ей на помощь.
- Кто это?- подозрительно спросил дракон.
Рыцарь поднял на него растерянный взгляд.
- Я не знаю, - вынеся незваную гостью из пещеры, он устроил ее на траве и обернулся к Грессу, который тоже успел покинуть свое жилище. – Но она сказала, что у нее к вам дело, господин дракон.
- Ко мне? Дело?
Грессу очень не понравился недовольный собственнический взгляд, брошенный на него извращенцем. Взгляд, который яснее ясного говорил, как рыцарю не нравится, что его дракон имеет какие-то непонятные «дела» с незнакомой девушкой. Да еще к тому же, с красавицей.
Гресс бросил на незваную гостью быстрый взгляд, чтобы убедиться, что она действительно красавица, и услышал недовольное сопение – рыцарь заметил это движение.
В душе дракона поднялось возмущение. Да как этот извращенец смеет?..
Гресс решил обязательно помочь девушке, в чем бы ни заключалась ее просьба.

- …отец объявит, что меня украл дракон, а потом приедет храбрый…
- Зачем ждать? Вот он,- Гресс махнул хвостом в сторону рыцаря, шатающегося неподалеку неприкаянной и очень недовольной тенью, - может спасти тебя хоть сейчас!
- Но, господин дракон, - белугой взвыл будущий герой, - я не хочу!
Гресс резво развернулся к нему всем телом и посмотрел на извращенца сверху вниз.
- Да кто тебя спрашивать-то будет?
Дракон возмущенно втянул в себя воздух… От извращенца пахло одуряющее хорошо. Гресс даже подумал, что рыцарь с утра успел поваляться в зарослях какой-нибудь травки, запах которой мог дать такой эффект.
Потому что у дракона внезапно закружилась голова. Только этим, а уж конечно, не желанием получше принюхаться, можно было объяснить то, что он чуть не ткнулся носом в волосы рыцаря.
Справившись с собой, Гресс непререкаемым тоном заявил:
- Заруби себе на носу - сегодня у тебя по плану спасение принцессы!
- У меня нет желания ее спасать.
Они стояли нос к носу, сверля друг друга яростными взглядами. Рыцарю для этого пришлось задрать голову, а дракону наклониться.
Гресс зло прищурился.
- Ты будешь делать так, как я скажу,- видимо, у драконов со змеями все-таки было отдаленное родство, иначе разъяренное шипение не получилось бы таким впечатляющим.
- Я не буду ее спасать!
- Будешь!
- Не буду!
- Будешь!!
- Господин дракон, а разве он принц?
Спорщики, успевшие давно забыть о предмете спора, удивленно обернулись.
- Я не принц, - в голосе рыцаря нельзя было не заметить неподдельной радости.
- Ну и запросы у вас, юная леди,- проворчал Гресс, и немного обиделся.
Он тут старается, сводит этих людишек, а они носы воротят.
- Ваше Высочество, а может?.. – Гресс не желал так просто сдаваться.
- Нет, это должен быть только принц! А я пока поживу здесь. В пещере, надеюсь, нет сквозняков?

- Неужели у тебя в роду даже герцогов не было?
- Нет.
- А графов?
- Нет.
- Ну, хотя бы баронов?
- Нет. Я… простой рыцарь.
- На простого рыцаря она точно не согласится,- приуныл дракон. – Что, совсем герцогов не было?
- Нет.
Гресс ткнулся мордой в лапы и исподлобья посмотрел на опускающееся к горизонту солнце.
- Я не хочу спать на улице!

Гресс никак не мог уснуть, у него крутило живот. Скорей всего, из-за той пережаренной дряни, которую на ужин «приготовила» принцесса. Это надо же так испоганить мясо!
Гресс ничего не имел против обработки пищи огнем и иногда после охоты сам проделывал это… скажем так, подручными средствами. Это, кстати, было еще и неплохой тренировкой: поддерживать в течение определенного времени пламя так, чтобы мясо пропеклось, а не сгорело. Тут талант нужен!..
У принцессы, похоже, тоже был талант, но со знаком минус.
Когда Гресс еще только вдохнул запах угощения, его желудок недовольным урчанием предупредил, что устроит революцию за такие издевательства. Но дракон, надеясь на то, что за хорошее поведение ему вернут пещеру, все же согласился.
О чем очень скоро пожалел.
А потом продолжал жалеть весь вечер и половину ночи.
Все-таки люди – вселенское зло, насланное на драконов за какие-то неведомые грехи жестокими богами.
Гресс почувствовал копошение у себя под боком. Он осторожно приоткрыл глаза, покосился в ту сторону и почти не удивился, увидев рыцаря, который, настороженно замирая и постоянно поглядывая на него, устраивался рядом.
Этому-то что нужно? Добить решил?
Но тело рыцаря было таким теплым, что Гресс не решился возмущенно рыкнуть.
Вот бы еще этот извращенец был чуть побольше… или сам Гресс поменьше.
Боль стала утихать, и дракон наконец уснул.

Утром Гресс проснулся от тихих причитаний.
- Как же так?.. На кого ж ты нас?..
Он настороженно приподнял голову.
Что-то в пещере слишком светло… Ах да, он же спал на улице.
Стоило дракону пошевелиться, и причитания перешли в вопль:
- Аааа!
- Что? Где? – подскочил Гресс и приземлился уже на лапы, не забыв поддержать внезапно лишившегося опоры рыцаря.
Звук будто выключили.
Гресс сосредоточил взгляд на принцессе, которая, молча, хватала ртом воздух.
- Ты больная? – подозрительно уточнил дракон, уже не веря, что где-то есть нормальные люди. Хотя нормальные на то и нормальные, чтобы дома сидеть.
- Вы живы?!
- А не должен? – насторожился дракон.
- Нет… то есть да… то есть мне показалось, что вы не дышите.
- Ясно. Спасибо, что разбудили, принцесса. Давно я в такую рань не вставал.
Гресс потянулся, расправив крылья, и сладко зевнул.
- Завтракать будете? Нет! Ваше Высочество, вы сидите, сидите, - забеспокоился дракон. – Готовить сегодня будет этот лентяй.

Гресс вытянулся в тенечке, который, к сожалению, не был особо густым, и закрыл глаза.
Зря он тогда сжег ельник, в котором в такие дни всегда было прохладно. Не так, конечно, как в пещере, но все-таки…
Солнце нещадно палило, и дракону казалось, что он скоро прожарится насквозь.
Гресс улегся на бок. Ему безумно хотелось спать – давали о себе знать почти бессонная ночь и ранняя побудка.
И разомлевший от жары дракон был не прочь уступить этому желанию.

Движение рядом с собой Гресс скорее почувствовал, чем услышал. Возле его живота, где чешуя была тоньше всего, сейчас кто-то был.
Ну, если этот извращенец!..
Дракон поднял голову, и его глаза расширились при виде длинного кинжала в руках у принцессы, лезвие которого, скорей всего, было еще и смазано ядом. Кинжала, направленного прямо ему в живот!
Увернуться Гресс уже не успевал – оружие находилось слишком близко.
Он ничего не успевал: ни пустить струю пламени, ни ударить хвостом или лапой.
Почему его не насторожило умение принцессы двигаться на редкость бесшумно, что совсем не свойственно царственным особам? А ее странное поведение?
Внезапно из-за дерева метнулась какая-то тень.
Принцесса, готовившаяся ударить и сосредоточившаяся на том, чтобы вложить в этот удар всю свою силу – иначе даже эту тонкую чешую ей было бы не пробить – ничего не заметила. За что и поплатилась.
Рыцарь сбил ее с ног. Первым делом он вырвал у нее из рук кинжал и отбросил его в сторону.
Гресс перевел дух – оказывается, он все это время не дышал – и поднялся.
Рыцарь в этот момент боролся с принцессой. Вернее, он пытался удерживать ее, стараясь при этом случайно не повредить ей что-нибудь.
Его принципы были очень сильны и говорили о том, что нельзя драться с женщинами, их нужно защищать.
Хотя секунду назад он был готов убить принцессу, если понадобится.
- Что здесь происходит? – рявкнул Гресс.
Рыцарь и принцесса замерли. Последняя тут же постаралась сделать лицо пожалостливее и испуганно прошептала:
- Это он меня заставил, - она мотнула головой в сторону рыцаря, который от такой наглости даже разжал руки.
- Что?! Господин дракон, я этого не делал!
Гресс внимательно посмотрел на него.
- Вы мне не верите? – голос рыцаря был полон отчаянья.
- Почему? Верю. А вот нашей гостье…
Принцесса по привычке упала в обморок.

- Надо же, принцесса – охотница на драконов. Куда катится мир?
- Зачем вы ее отпустили?
Гресс покосился на извращенца, который после происшествия не отходил от него ни на шаг.
- А что мне было с ней делать? Не есть же? Не хватало мне еще отравиться.
Рыцарь, меривший шагами поляну, остановился, осененный внезапной догадкой.
- Это же она вам, наверное, вчера еду отравила!
Гресс вспомнил, как у него ночью крутило живот, и был вынужден мысленно согласиться, но, посмотрев на судорожно сжатые кулаки рыцаря, постарался смягчить ответ.
- Ну… может быть. Но все же обошлось?
- Обошлось?!
Грессу показалось, что извращенец сейчас кинется на него с кулаками, но тот лишь побледнел от ярости и начал медленно наступать:
- Обошлось?! Как вы можете так относиться к своей безопасности?
Гресс попятился и ошеломленно посмотрел на человека, который уже просто орал на него.
И куда спрашивается, подевалось уважение? Хотя извращенец всегда был наглым и делал все, что хотел.
- Тебе-то какая разница?
- Какая разница?! – казалось, рыцаря сейчас хватит удар.
Увидев, что у собеседника начался нервный тик, Гресс еще немного отступил и понял: тему нужно срочно менять.
- Можешь меня погладить,- быстро сказал он.
Рыцарь замер, словно внезапно наткнулся на невидимую стену.
Ярость медленно покинула его глаза, и они снова стали чистыми и светлыми. Гресс бы даже сказал «незамутненными интеллектом», но сил хватило только на то, чтобы облегченно вздохнуть.
- Правда, можно?
Ох, как у извращенца глазки-то заблестели. Гресс тут же пожалел о своем предложении. Кажется, пора было начинать придумывать новый отвлекающий маневр.
- Один раз.
Рыцарь приуныл, но все-таки шагнул ближе и с благоговением провел рукой по теплой чешуе на шее дракона.
У Гресса был весьма необычный окрас, редкий среди его сородичей, которые чаще всего были коричневыми или зелеными. Встречались еще черные драконы, чуть реже - белые, а вот красных, таких как Гресс, было очень мало.
Фактически, за всю свою жизнь Гресс видел только одного – своего отца.
Гресс был похож на живое пламя. Особенно, когда солнечные лучи играли на его теле, заставляя отдельные чешуйки вспыхивать ярким блеском.
Рыцарь все стоял, не отнимая руки от его шеи.
Гресс покосился на него и вздохнул:
- Радовался бы: ты сегодня стал героем, - дракон хихикнул. – Только вот вместо «спасения принцессы» получилось «спасение от принцессы». Одно маленькое слово, а как все изменило!
- Не шутите так.
- Почему? Я выжил – я радуюсь.
- Господин дракон…
Гресс наконец отстранился и направился к своей пещере, жмурясь от удовольствия при одной мысли, что она снова в его полном распоряжении. И никаких больше ночевок на улице!
Рыцарь тоже направился к своему лагерю, но был остановлен вопросом:
- Эй, извращенец… Зовут-то тебя как?
- Алан, господин дракон. Меня зовут Алан.
Они помолчали, глядя друг на друга. Наконец Гресс отвернулся.
- А вас?.. Как вас зовут, господин дракон? – настиг его тихий вопрос.
Гресс замер. Через некоторое время, когда уже начало казаться, что ответа не будет, дракон буркнул свое имя и поспешил скрыться в пещере, успев краем глаза заметить – совершено случайно! – широкую улыбку на лице рыцаря.

@темы: ориджинал

---

"Этот выбор - мой" - фэндом Гарри Поттер

Ну очень длинный фанфик, много всего автор намешал - куча приключений, куча пейрингов. Но слеш здесь, ИМХО, не главное, зверь-обоснуй внезапной и большой любви несколько хромает на обе лапы. Фик цепляет классным крутым Гарри, как по мне, гораздо более правдоподобным, чем у Роулинг. Да и приключения интересные, и сам ход войны хорошо прописан. В общем, все друг друга любят, Волдеморт сволочь, а Гарри - зе бест.

Так как фик очень большой, то даю ссылку на Хогвартснете

Гарри Поттер, Северус Снейп, Люциус Малфой, Гермиона Грейнджер, Рон Уизли
Приключения / / || слэш || R
Размер: макси || Глав: 45
Прочитано: 190236 || Отзывов: 252 || Подписано: 176
Предупреждения: AU, Мат, MPreg

www.hogwartsnet.ru/mfanf/ffshowfic.php?fid=4265...

@темы: гп

---

Влюблен по умолчанию - J2

Эдакая фантастика про искусственных людей. Понравилось сразу по нескольким пунктам: во-первых, хорошо прописаны характеры, а во-вторых, автор этого фанфика - середина лета, человек, который просто фантастически тепло описывает отношения между людьми. Очень и очень.

Название: Влюблен по умолчанию
Автор: середина лета
Бета: Toffana
Гамма: vowel, winter~wind
Пейринг: J2
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс
Саммари: … Искусственных людей создавали для жизни в коллективе, в семье. В программу изначально заложена функция любви к близким. Искусственному необходима семья, иначе произойдет сбой программы, и его мозг просто перестанет функционировать. Теперь его семья вы, мистер Эклз. Впрочем, вас это ни к чему не обязывает, как бы вы к нему ни относились, он все равно будет любить вас…
Дисклеймер: я бескорыстно украл у реальных людей их имена и внешность) Все остальное я честно придумал. К реальности оно не имеет никакого отношения.

1 глава

— И что мне с ним делать? — Дженсен еще раз посмотрел в документы, словно надеясь, что обнаружит в них ошибку.
— Если честно, понятия не имею, мистер Эклз, — улыбнулся менеджер, подчеркнуто вежливо, но Дженсену показалось, что в улыбке промелькнуло ехидство. — Он теперь ваш, вам и решать.
— А нельзя его как-нибудь у вас оставить? — Дженсен страдальчески поморщился.
Его совесть протестовала, но здравый смысл подсказывал, что так, возможно, было бы лучше для всех.
— Только если вы подпишете бумаги на полную очистку его личности, — жестко отрезал менеджер и осуждающе посмотрел на Дженсена.
Тот поежился: полная очистка личности — это как смертный приговор. И подписать его своими руками? К этому Дженсен был не готов.
— Других вариантов нет? — почти жалобно поинтересовался он.
— Увы, мистер Эклз, — покачал головой менеджер. — Не переживайте, вряд ли он доставит вам много хлопот. Искусственные люди почти ничем не отличаются от нас с вами. Возьмите брошюру, сами почитаете. С вашим не нужно нянчиться, он уже взрослый мужчина, работает и может обеспечивать себя. Физически — он полностью самостоятелен. А вот психически…
Искусственных людей создавали для жизни в коллективе, в семье. В программу изначально заложена функция любви к близким. Искусственному необходима семья, иначе произойдет сбой программы, и его мозг просто перестанет функционировать. Теперь его семья — вы. Впрочем, вас это ни к чему не обязывает: как бы вы к нему не относились, он все равно будет любить вас.
— О, боже, — простонал Дженсен, уткнувшись лицом в сложенные ладони.
Мамина сестра Шерон и ее муж Джеральд Падалеки погибли так нелепо и так неожиданно. Еще в субботу Дженсен связывался с ними, поздравлял тетю Шерри с именинами, а уже во вторник получил от адвоката извещение об их смерти. Оказаться единственным наследником четы Падалеки он и вовсе не предполагал.
Ну ладно, банковский счет можно перевести на свое имя, дом продать, собак взять к себе на станцию, а что прикажете делать с этим «искусственным» Джаредом, самой дорогой и самой бесполезной частью наследства? Дядя и тетя любили его, воспитав, как сына. Раз в полгода отвозили в Центр на «взросление». В смутных детских воспоминаниях Дженсена присутствовал вертлявый темноволосый мальчишка. Интересно, как он выглядит сейчас? И что же с ним делать?
Он с тоской огляделся. Огромный атриум высотой в несколько этажей был отделан белым мрамором, стеклом и золотистым металлом. Переплетения ажурных лестниц словно парили в воздухе. В наполненном светом пространстве вращалась золотая голографическая надпись «Центр Искусственного Интеллекта». Все вокруг говорило о деньгах, о неприлично больших деньгах. Дорогущее ему досталось наследство. Но уж лучше бы дядя с тетей вкладывались не в продукт ЦИИ, а в их акции…
В глубине зала открылись двери, и служащий в белой униформе вывел высокого молодого человека. Тот помедлил несколько мгновений и направился к стойке администратора. Дженсен даже моргнул, поразившись сходству парня с дядей Джерри. Заметив его удивление, менеджер кивнул:
— Да, ваши родственники хотели фамильного сходства. В это посещение Джареду добавили примерно год. Сейчас его номинальный возраст — около двадцати пяти лет. При желании вы можете оставить его в этом состоянии или через несколько лет обратиться к нам, чтобы сделать старше. Это касается только внешности, интеллектуально и психически он развивается самостоятельно.
— А он в курсе, что его… родители погибли? — Дженсен прикусил губу.
— Да, мы сообщили ему. Он очень переживает. Но можете не беспокоиться, через несколько дней он придет в норму. Конечно, он будет их помнить и грустить, но у искусственных людей не бывает затяжных депрессий. Кстати, — менеджер понизил голос и поманил Дженсена, чтобы тот наклонился пониже. — Вы можете продать Джареда, — прошептал он ему на ухо. — К нам часто обращаются одинокие женщины, желающие приобрести симпатичного молодого человека. Говорят, в качестве любовников искусственные очень хороши. По закону это запрещено, но когда речь идет о таких суммах, всегда найдутся лазейки. Я могу дать вам координаты нескольких дам…
В мозгу Дженсена с бешеной скоростью запрыгали цифры: ранчо в Техасе, собственный аэрокар, нет, виноградник в Калифорнии, нет, вилла в Майами и яхта…
В этот момент Джаред подошел и улыбнулся такой улыбкой, будто не знал, кто придет за ним, но ждал и надеялся, что это будет именно Дженсен.
— Я беру всего пять процентов от сделки, — продолжал менеджер.
Уши Дженсена запылали от стыда. Как он мог даже думать о продаже парня, словно тот автомобиль или диван, а не человек, пусть и искусственный?
— Я вам не работорговец! — возмутился Дженсен. — Джаред, пойдем отсюда.
Он сгреб со стойки документы и брошюры и направился к выходу. Джаред послушно отправился следом.На стоянке Джаред посмотрел по сторонам и грустно спросил:
— Так это правда? Мама и папа погибли?
— Сожалею, старик, — промямлил Дженсен. — Мне реально жаль, я тоже их любил. Теперь ты будешь жить со мной.
— Я с тобой или ты со мной? — уточнил Джаред, усаживаясь в автоматическое такси.
— Первое. Я оператор на океанической станции. А с твоими работодателями я уже связывался, они не против, чтобы ты продолжал у них работать, дистанционно. Это не проблема, главное, чтобы ты согласился, — неловко выговорил Дженсен, вбивая координаты в маршрутный лист.
Джаред взглянул на него так, словно хотел сказать: «А разве я могу отказаться?», и отвернулся к окну.
Машина резко взяла с места, и на мгновение Дженсена вдавило в кресло. Он поморщился. За последние два года он отвык — и от города, и от наземного транспорта, и от людей, по большому счету, тоже.
Перед тем, как податься в добровольное одиночное заточение, Дженсен работал во флоридском отделении корпорации «Эко-2». Сидел в кабинете на семьдесят седьмом этаже, встречался с Дэнни — секретаршей шефа, копил на дом в пригороде и был вполне доволен собой и жизнью. Но потом вдруг все пошло не так: Дэнни, которая только и мечтала о свадьбе, изменила ему с менеджером из соседнего офиса, работа осточертела, зарплату урезали, банк прогорел... Дженсен начал уже подумывать, а не сигануть ли ему вниз со своего семьдесят седьмого, разом покончив со всем этим, как вдруг в рассылке корпоративных новостей обнаружил объявление о вакансиях на океанических станциях. Работа была несложной: следить за автоматизированной плантацией бурых водорослей и снимать показания приборов метеонаблюдения. Отказавшись от напарника, Дженсен подписал контракт на год и отбыл из города без малейшего сожаления.
На станции оказались дряхлая автоматика, которая постоянно ломалась, допотопное кухонное оборудование, устаревшая система кондиционирования, а также мощный современный компьютер и блаженное одиночество.
Скучать ему не приходилось. Каждое утро, кроме штормовых, начиналось с прыжка в воду прямо из окна спальни на второй надводной палубе. Вдоволь поплавав, он шлепал на камбуз, где его дожидалась кружка свежесваренного кофе. Правда, иногда приходилось хорошенько садануть кулаком по панели кофемашины, чтобы она ее выдала, но это утра не портило. А потом Дженсен цеплял пояс с инструментами и делал обход плантации.
Эта часть дня ему особенно нравилась. Прозрачные пластиковые тоннели петлями огибали поля бурых водорослей. Он шел по ним, ощущая, как пружинит пластик под ногами, и то и дело давил в себе соблазн шагнуть в сторону, под мерно колышущиеся ленты водорослей, — настолько сильна была иллюзия, что он идет прямо по дну. Совсем рядом проплывали разноцветные стайки рыб, казалось, протяни руку — и схватишь... Наблюдать за подводной жизнью никогда не надоедало.
Когда наступали периоды миграции птиц, у Дженсена добавлялась еще одна, не оговоренная в контракте, но хорошо оплачиваемая обязанность. Он вынимал из ловушек, расположенных на всех надводных палубах, попавшихся в них птиц, фиксировал показания датчиков, если они у них были. Остальных окольцовывал и отпускал. Эта работа была сопряжена с риском. Дженсен не раз получал крепким клювом или острыми когтями. Но ведь птицы и не клялись ему в вечной любви, хотя одна чайка почему-то осталась. Она любила сидеть на перилах, гадить на палубе и воровать со стола, когда Дженсен ужинал. Он назвал ее Дэнни и иногда подкармливал сырой рыбой.
Вечера он коротал в интернете. Виртуального общения ему вполне хватало, чтобы не чувствовать себя последним человеком на земле. Впрочем, он и там старался держать дистанцию и ни с кем не сближаться. Он не хотел друзей, даже виртуальных.
Раз в месяц за урожаем с плантации приходило судно корпорации, привозило продукты, заказы и дежурный бланк разрыва или продления контракта.
Год пролетел быстро. Дженсен оглянулся на прожитые месяцы и обнаружил, что вполне обжился на станции, обзавелся ручной чайкой, блогом в популярной социальной сети, бронзовым загаром и «золотым» аккаунтом на сайте любителей кино XX-XI века. Он без малейших колебаний подписал бессрочный контракт, заказал по интернету спиннинг и скачал книгу «Тысяча и один рецепт блюд из рыбы и морепродуктов».
И вот теперь — Джаред. Вся налаженная, спокойная жизнь пошла кувырком из-за этого неожиданного наследства. Места на станции хватит — она создавалась в расчете на большую команду, но все свои привычки придется менять, подлаживаясь под эту обузу…

Такси плавно затормозило и остановилось точно напротив ворот дома Падалеки. Дженсен достал кредитку, сунул в приемник, подождал, пока автомат выплюнет ее обратно, и вышел из автомобиля. Джаред уже сидел на газоне и ласкал подбежавших собак.
— Сколько у меня времени? — спросил он.
— Завтра утром уезжаем, — ответил Дженсен, снова чувствуя перед ним вину. — Тебе лучше начать собираться. С собой много не бери, но можешь упаковать все, что захочешь. Я вызову службу доставки.
— А как они? — Джаред кивнул на собак.
— Они едут с нами, — успокоил его Дженсен. — Ветеринар усыпит их на сутки, проснутся уже на станции.
— Хорошо, — серьезно кивнул Джаред. — Тогда я пойду.
«А парень не из болтливых», — подумал Дженсен. «Может, еще уживемся…»Утром на подъездной дорожке стояли два чемодана, но самого Джареда нигде не было видно. За воротами посигналила машина. Дженсен впустил во двор фургончик ветслужбы, отдал распоряжения и вернулся в дом. Он решил его не продавать. Этот особняк первой половины двадцатого века всегда ему нравился. Его грела мысль, что когда-нибудь он поселится здесь с семьей, и по этим уютным комнатам будут бегать его дети.
А сейчас вся мебель была затянута в пыленепроницаемые чехлы, и от этого обстановка выглядела странно. Дженсен поднялся на второй этаж и заглянул в спальню. Как он и предполагал, Джаред был там. Он ничком лежал на неразобранной кровати, обняв руками подушки родителей. Его большие ступни свисали с края постели, и Дженсен в очередной раз поразился, какой же он рослый.
Дженсен присел рядом и осторожно потрепал парня по плечу.
— Нам пора.
Джаред поднял покрасневшее, мокрое от слез лицо.
— Мне точно нельзя остаться здесь?
— Увы, приятель, нельзя. Если бы у тебя был кто-то, кроме меня…
— Но никого нет, — отрезал Джаред и отвернулся.
«Что-то не похоже, будто кое-кто любит меня по умолчанию», — усмехнулся про себя Дженсен.
— Через три минуты подъедет такси, — сказал он, поднимаясь.
Джаред что-то невнятно буркнул в ответ.

Во Флориде они пересели в аэрокар корпорации, Дженсен передал пилоту точные координаты станции, подождал, пока воздушный катер ляжет на курс, и с чистой совестью уснул. Ближайшие двенадцать часов полета не сулили ничего интересного: голубой купол неба сверху, темно-синяя плоскость океана снизу. Периодически он открывал глаза, смотрел на Джареда, что-то читающего с экрана своего лэптопа, и снова погружался в ленивый сон.
В полете аэрокар пересек несколько часовых поясов, так что на станцию они прибыли уже глубокой ночью.

За границами освещенной верхней палубы, куда опустился аэрокар, царила непроглядная тьма.
— Я тебе все покажу утром, а сейчас ложись спать, — сказал Дженсен, впуская Джареда в пустующую каюту. — Завтра уже выберешь помещение себе по вкусу, и вообще…
— Ладно, — кивнул Джаред, усаживаясь на неширокую откидную койку.
— Тут есть каюты получше, но их нужно подготовить, — пожал плечами Дженсен, словно оправдываясь.
— Ладно, — как заведенный, повторил Джаред.
— Тогда спокойной ночи.
Дженсен прикрыл за собой дверь и отправился в рубку. Там он включил подводное освещение, схватил инструменты и помчался на плантацию. За несколько дней его отсутствия с дряхлой автоматикой могло произойти что угодно.
Переживал он зря. Все работало как часы, только в уборочном комбайне на восьмом участке полетело реле. Ремонт занял не больше двадцати минут, затем Дженсен вернулся на станцию.
На швартовочной площадке, опершись о перила, стоял Джаред и с восхищением рассматривал петли тоннелей, неясно мерцающие сквозь толщу воды.
— Очень красиво, — обернулся он к Дженсену.
— Да, — согласился тот. — Два года здесь живу, но до сих пор не привык. Как картинка из фантастического фильма.
— Точно, — улыбнулся Джаред.
Его улыбка как-то странно действовала на Дженсена. Она была такая… настоящая. Мало кто в наше время умеет улыбаться по-настоящему. Она смущала, она заставляла улыбаться в ответ, невозможно было врать, глядя на эту улыбку. А Дженсен не привык открываться людям.
— Спать пора, — буркнул он, зашел в рубку и повернул рубильник. Тоннели погасли. Снова вокруг была одна чернота.


Кофемашина мигала зеленой лампочкой, но кофейник был пуст. Дженсен ткнул кнопку и стукнул кулаком по панели. Машина булькнула и сцедила несколько капель, после чего притворилась мертвой. Дженсен хотел еще разок от души дать ей «по морде», но в этот момент на камбуз вошел Джаред с кофейной кружкой в руках. Он допил последний глоток и поставил посуду в мойку.
— Доброе утро, — пробурчал Дженсен, отнюдь не доброжелательно.
Было ясно, что доить кофемашину больше незачем, она была запрограммирована всего на одну порцию. Конечно, Джаред об этом не знал, но настроение лучше не стало. Дженсен вернул свою кружку на полку, порылся в холодильнике и вытащил бутылку минералки. Джаред посмотрел на него, на кофемашину, на свою кружку в мойке и покраснел.
— Я выпил твой кофе…
Чертов искусственный парень был слишком догадлив. Дженсен не стал его разубеждать, демонстративно сделал несколько глотков, поморщился и убрал воду обратно в холодильник.
— Ничего, надо просто перепрограммировать на две кружки.
— Я сделаю! — с готовностью отозвался Джаред.
Дженсен молча кивнул и отправился в свою каюту переодеваться.
Когда он вышел, на ходу застегивая пояс с инструментами, мимо него по коридору с заливистым лаем промчались собаки. Вслед за ними несся Джаред.
— Сэди! Херли! Тише! — вопил он громче, чем лаяли его псины.
Возле Дженсена он затормозил.
— Обычно они не такие шумные, — виновато развел он руками. — Просто еще не освоились.
— Надеюсь, они не будут метить все углы? — хмуро поинтересовался Дженсен.
— Нет, что ты! — замотал патлатой головой Джаред, сразу став удивительно похожим на своих собак. — Они хорошо обучены!
— Ладно, пусть бегают, — милостиво разрешил Дженсен и поинтересовался: — Со мной пойдешь?
— Да! — тут же согласился Джаред. — А куда?
— Вниз, на плантацию. Я же обещал тебе все показать.
— Здорово! — Джаред чуть не запрыгал от восторга, и Дженсен не удержал усмешку: ей-богу, щенок-переросток!

Экскурсия затянулась. На втором участке у посадочного автомата постоянно ломалась правая «рука». Дженсен разобрал ее, не нашел никаких повреждений, смазал, собрал и запустил. «Рука» заработала. Но не успели они дойти до пятого участка, как снова поступил сигнал о поломке. Они возвращались туда несколько раз, пока, наконец, Джаред не заметил маленькую ракушку, попавшую в шарнирный механизм.
— Уф… старик, ты молодец, — Дженсен с благодарностью хлопнул его по плечу. — Я уже думал, придется заказывать новую конечность, а этого начальство не одобряет.
Джаред просиял от похвалы.
— Правда, нормальной прогулки с этим ремонтом не вышло, — извинился Дженсен. — Как-нибудь в следующий раз.
— Ничего, мне понравилось. Под водой очень красиво.

*
Наверное, именно поэтому Джаред выбрал себе каюту на первой подводной палубе. Вид из окон открывался потрясающий. Сверху дрожала и переливалась близкая поверхность воды, играя солнечными бликами на стенах и полу, внизу в зеленоватом таинственном сумраке проглядывали серебристые трубы тоннелей плантации, а мимо окон сновала разнообразная морская живность.
Дженсену тоже здесь нравилось, но он слишком любил солнце и морской простор. Иногда, в периоды особо сильной жары, когда кондиционер не справлялся с духотой и высокой температурой, он временно переселялся на подводные палубы, но когда жара спадала, всегда возвращался обратно в свою каюту на второй надводной.
Остаток дня Джаред провел, обустраиваясь на новом месте, и Дженсен был рад передышке. Общение давалось ему непросто. В интернете было гораздо удобнее. Если тебе надоел собеседник или ты не знаешь, что сказать, можно взять и отключиться. А здесь Джаред смотрел на тебя и ждал ответа, распоряжений, пояснений, просто каких-то слов… От этого у Дженсена начинала болеть голова, и накатывало глухое раздражение. С собаками и то было проще — они не требовали общения, только еды и простора для игр. Целый день Дженсен то и дело слышал их лай, то тише, то совсем рядом, но на глаза они ему не попадались.

Уже за ужином они встретились все вместе: Дженсен, Джаред, собаки, и даже чайка Дэнни прилетела познакомиться с новичками. Она устроилась на одной из верхних полок и оттуда с любопытством глазела на непривычное столпотворение.
Дженсен открыл холодильник, осмотрел его содержимое, задумчиво почесал в затылке и повернулся к Джареду.
— Слушай, а чем можно покормить твоих питомцев, пока не пришлют собачий корм?
— Вообще-то они неприхотливые, едят все подряд. Какая-нибудь каша с мясом будет в самый раз.
— Эмм… мюсли с говяжьим фаршем?
— Думаю, им понравится, — усмехнулся Джаред.
— А что насчет тебя? — поинтересовался Дженсен, преодолевая неловкость.
— Имеешь в виду, чем меня кормить до прибытия собачьего рациона? — с серьезным видом переспросил Джаред и тут же рассмеялся: — Да не смущайся, это я неудачно пошутил.
— Я имел в виду, что ты ешь?
— Питаться я могу чем угодно, кроме концентрированных кислот и промышленных растворителей. Но мои вкусовые рецепторы предпочитают обычную человеческую пищу. Любимых блюд очень много, а вообще я неприхотлив, как и собаки. У меня всего один недостаток: я сладкоежка.
Джаред нарочито скромно потупил глаза, и Дженсен невольно улыбнулся.
— Ну и прекрасно, — заявил он. — Тогда ты ничего не будешь иметь против размороженных отбивных и консервированной кукурузы.
— Я только за!
— Но придется немного подождать. У нас все по старинке. Из современного на этой станции — один компьютер. Вот уж на что корпорация денег не пожалела. Многие подписывают контракт исключительно из-за него. Такое навороченное оборудование для вирта в обычной жизни далеко не каждому по карману. И бесплатный интернет со всеми вирт-примочками. Сам знаешь, сколько это стоит.
— Круто… — согласился Джаред.
Чтобы не сидеть без дела, пока Дженсен готовит, он занялся перепрограммированием кофемашины. Собаки валялись на полу и вертели головами, наблюдая за хозяином и его новым другом.
— Если не устал, можем после ужина поискать на складе костюм для вирта твоего размера, — сказал Дженсен, переворачивая шипящий на сковороде кусок мяса. — Боюсь, это будет непросто…
— На этот счет не беспокойся, — отмахнулся Джаред. — Мой костюм всегда со мной.
— Как это? — заинтересовался Дженсен.
— Очень просто. Видишь? — Джаред показал блестящую сережку в правом ухе. — На самом деле это порт. Нажимаю, чтобы активировать, и все мое тело становится костюмом для вирта. По-настоящему полное погружение… — Он задорно подмигнул: — А теперь скажи, что ты ничуточки не завидуешь тому, что я искусственный!
— Есть немного, — рассмеялся Дженсен.
За едой разговор предсказуемо свелся к еде. Любимые блюда, кто что умеет готовить, самые экзотические блюда, которые довелось пробовать, самые изысканные, самые невкусные… Собаки за это время успели разделаться со своими порциями и перебрались к столу, умильно-печальными взглядами провожая каждый кусок.
— Ты, главное, ничего им не давай, — предупредил Джаред. — А то потом отбоя не будет. Сэди, Херли, фу!
— А кто из них кто?
— Вот эта красотка — Сэди, — Джаред потрепал по холке овчарку.
— А этот увалень, значит, Херли, — подхватил Дженсен, протянув было руку, но остановился. — Погладить-то их можно? Никаких ужасных последствий?
— Последствия будут… — мрачно предрек Джаред, глядя на насторожившегося Дженсена. — Они тебя залижут. До смерти…
И радостно заржал, довольный своей шуткой.
— Идиот, — покачал головой Дженсен и кинул в него салфеткой.
С Джаредом очень трудно было держать дистанцию. Вот вроде вполне нейтральный разговор, а потом он говорит или делает что-то эдакое, — и тут же возникает ощущение, словно они друзья уже тысячу лет. Это и напрягало, и странным образом подкупало Дженсена. Его злило, что присутствие Джареда в его жизни было недобровольным, выбором, навязанным извне. Но в то же время тот вел себя так, будто рад, что именно Дженсен — его опекун. Впрочем, он радовался бы любому, он так устроен. И эта неискренняя искренность раздражала. Но когда Джаред улыбался ему или отпускал свои дурацкие шуточки, Дженсен забывал об этом и улыбался в ответ. А потом чувствовал себя обманутым.


Несмотря ни на что, с Джаредом оказалось удивительно легко уживаться. Он был приветлив, не капризен, сам предложил поделить хозяйственные заботы, не прятался, но и не лез на глаза, когда видел, что Дженсен не в духе. Фактически, они сталкивались только на камбузе. Утром пили кофе и шли заниматься каждый своими делами, потом встречались в обед, а после ужина расходились по каютам, и так до утра. Дженсена это вполне устраивало. Он надеялся, что Джареда тоже, но даже если нет, волноваться по этому поводу он не собирался.
Гораздо больше его волновал урожай. Последние несколько месяцев карта течений постепенно смещалась. По сравнению с прошлым годом температура воды упала на несколько градусов. Холодные течения замедлили рост водорослей. Скоро должно было появиться судно корпорации, а урожай не дотягивал до нормы. Это могло существенно сказаться на заработной плате, и, что еще хуже, вызвать недовольство руководства и, как следствие, — прибытие проверок или вообще закрытие станции, как нерентабельной.
А Джаред ждал прихода судна. Для него это было ярким событием в монотонной череде дней. Хотя Дженсену не казалось, что он так уж скучает. Иногда от нечего делать он подключался к системе наблюдения и видел, как Джаред общается с друзьями и развлекается в интернете, играет с собаками и работает. В общем, парень не выглядел скучающим или тоскующим.

*
Тот день не заладился с самого утра. Море слегка штормило, и судно не смогло пришвартоваться прямо к станции. Пришлось грузить контейнеры почти вручную, с помощью древней лебедки, и перевозить грузы на катере. Это заняло намного больше времени, чем обычно, и закончили они ближе к вечеру. Кое-как запихав на склад ящики с продуктами, заказами и прибывшими вещами Джареда, Дженсен решил, что разбираться с ними будет уже завтра. Вымотанный и злой, он ввалился на камбуз в надежде спокойно выпить кружку кофе с бутербродом, но увидал там веселую компанию. Джаред и собаки старательно развлекали какую-то темноволосую девчонку. Она громко хохотала и прихлебывала кофе из любимой чашки Дженсена. Настроение, и без того не праздничное, упало ниже некуда.
— Ты кто такая? — негостеприимно поинтересовался он.
— Это Женевьев! — встрял Джаред.
— Пфф… — обидчиво фыркнула девчонка. — Я у тебя два года груз принимаю, а ты меня даже не помнишь.
— Как-то не обращал внимания, — отрезал Дженсен.
Он отвернулся к кофемашине. Вполне предсказуемо, она оказалась пуста. Запустив ее, он принялся нарезать бутерброды, старательно игнорируя веселье у себя за спиной. Соскучившийся по обществу Джаред был в ударе и болтал за пятерых. Он сыпал шутками, рассказывал анекдоты и разные истории. Женевьев отзывчиво смеялась, охала, замирала в нужных местах и вовремя задавала вопросы.
— Если бы ты знала, как тут бывает тоскливо, — пожаловался ей Джаред.
— Да, понимаю, — сказала девица, и Дженсен в полированной панели кофемашины увидел, как она выразительно посмотрела в его сторону.
Он медленно выдохнул и промолчал.
— На станциях многое зависит от напарника, — сочувствующим тоном продолжала Женевьев.
— Разве тебе еще не пора на судно? — оборвал ее Дженсен, мстительно наливая себе кофе в кружку Джареда.
— О чем я и говорю… — она выразительно дернула бровями.
— Давай, где тут у тебя надо подписать?
Он заверил грузовые декларации, акты приема-передачи, еще какие-то бумаги, забрал свой скромный ужин и поднялся в каюту.
Шум с камбуза сюда почти не доносился. Дженсен уселся перед компьютером и начал просматривать любимые сайты. Зашел в свой блог, написал о сегодняшнем поганом дне, ответил на комментарии к предыдущим записям, почитал, что пишут другие блоггеры. Кофе согревал желудок, и раздражение постепенно угасало. Когда судно дало гудок, сообщая о своем отбытии, настроение Дженсена было почти благостным. Он постоял у окна, наблюдая, как исчезают за горизонтом огоньки, и вернулся к компьютеру.
В этот вечер ему вдруг захотелось оттянуться по полной. Он открыл шкаф и достал костюм для вирта. Не шлем и перчатки, как обычно, а полный комплект. После этого сбросил с себя всю одежду и начал облачаться. Если уже имеешь в распоряжении такой навороченный костюм, то стоит пойти в дорогой порно-чат, дающий эффект настоящего секса, хоть предварительно и придется повозиться с многочисленными сенсорами, которые должны оказаться на своих местах. До этого Дженсен нечасто предпринимал подобные вылазки, предпочитая старый, испытанный способ снятия напряжения — свою руку. Последний поход за развлечениями случился больше года назад, и его нельзя было назвать удачным. После него Дженсен в досаде вышвырнул сенсорные шорты от вирт-костюма в окно. Корпорация вычла их стоимость из его зарплаты и прислала новые, даже более современной модификации. Дженсен затолкал коробку в шкаф поглубже и не вспоминал о ней год. И вот теперь, достав, он с трудом пытался приспособить их к своему телу. Особенное недоумение у него вызвала гибкая штучка, размером в палец, торчащая почему-то вовнутрь шортов. Когда Дженсен сообразил, куда ее надо поместить, он покраснел и закашлялся, но решил: гулять, так гулять.
Пока он старательно надевал на себя все детали вирт-костюма, его решимость почти сошла на нет, но отступать было поздно. Дженсен перевел кресло в полулежащее положение, поудобнее устроился перед компьютером и перешел в виртуальный режим.

Он оказался в белой комнате, где не было ничего, кроме большого мутного зеркала. Дженсен видел в нем только неясные очертания тела. Мало кто, выходя в виртуальность, сохранял свою реальную внешность. Для изменения облика и существовали такие переходные пространства. Дженсен встал перед зеркалом и сосредоточился. Отражение немного подросло, стало чуть стройнее, волосы удлинились и потемнели… Постепенно картинка становилась четче, яснее, пока в зеркале не отразился высокий, довольно симпатичный парень, отдаленно кого-то Дженсену напоминающий, но, слава богу, не похожий ни на кого из знаменитостей. Осмотрев себя со всех сторон, он остался доволен, и перешел на следующий этап.
Позади зеркала появилась дверь. За нею открывался коридор с множеством дверей. Выбор здесь был широчайший, на любой вкус. Дженсен читал надписи на дверях, заглядывал в комнаты, но не мог определиться. Ему хотелось чего-то, доселе не пробованного, но не слишком шокирующее-экзотичного. Пока все отступления от обычного секса, которые он здесь видел, его скорее пугали и отталкивали, чем возбуждали. Неожиданно перед ним оказалась дверь с простой надписью: «Мужчины 25-35 лет». Сначала Дженсен прошел мимо, потом остановился, подумал: «А почему бы нет?», вернулся и решительно вошел внутрь.
Комната напоминала самый обычный бар. Человек тридцать или сорок сидели вдоль стойки и за столиками, пили пиво, общались. Время от времени кто-то вставал и уходил, иногда в одиночку, через главную дверь, но чаще парами по лестнице на второй этаж. В основном, здесь были симпатичные парни лет двадцати пяти-тридцати, как и написано на табличке, но встречались и совсем молоденькие, и мужчины постарше.
Дженсен взял себе пиво и присел за дальний конец барной стойки. Необычность ситуации щекотала нервы. Когда-то давно, в подростковом возрасте он интересовался мальчиками, но скорее от того, что в закрытых мужских школах, где он учился, больше интересоваться было некем. Впрочем, дальше неясных ночных фантазий дело не пошло, а после окончания школы Дженсен встречался исключительно с девушками.
Он сам удивлялся своему странному порыву. Дженсен рассматривал людей и пытался определить, возбуждает ли его кто-нибудь. В реальной жизни ему в голову не приходило смотреть на мужчин в подобном аспекте. Но сейчас Дженсен с удивлением обнаружил, что находит сексуальными широкие плечи, поджарые задницы, мускулистые торсы и крепкие подбородки. На самого Дженсена тоже поглядывали заинтересованно, приглашали выпить или сразу уединиться, но он не спешил.

— Привет! — раздалось сзади, и кто-то тронул его за плечо.
Дженсен обернулся. Ему улыбался светловолосый парень примерно его возраста. На загорелом лице ярко сияли зеленые глаза и белые зубы. В его внешности было что-то знакомое, но это и не удивительно. Здесь почти каждый смутно или явно кого-то напоминал.
— Привет! — улыбнулся в ответ Дженсен.
— Первый раз? — поинтересовался парень.
Дженсен хотел было соврать, но потом решил, что незачем.
— Первый, — кивнул он.
— А в реале с мужчинами пробовал?
Дженсен отрицательно покачал головой.
— Ух ты! — присвистнул парень. — Здорово! Тогда ощущения тебя ждут крышесносные, никакими реальными впечатлениями не подпорченные. Даже завидую.
Дженсен отхлебнул пива и смущенно улыбнулся.
— Хочешь, подскажу, с кем лучше идти в первый раз? — парень доверительно наклонил к нему голову и перешел на шепот. — Вон того мужика видишь? В красной рубашке? Он классный любовник. Очень заботится о партнере. И вот этот, выглядит, как байкер. Несмотря на внешность, он очень нежный и чуткий. С ним тебе будет хорошо. А еще…
— А может быть, с тобой? — Дженсен повернулся к нему и в упор посмотрел в удивленные зеленые глаза. — Я тебе нравлюсь?
— Эээ… да, — растерялся парень. — А ты уверен?
— Нет, — широко улыбнулся Дженсен. — Но почему бы и не ты? Я нравлюсь тебе, ты нравишься мне. Здесь, кроме взаимного согласия, требуется что-то еще?
— Собственно, ничего. Пойдем наверх или еще посидим?
Дженсен решительно отставил кружку с пивом и поднялся. Парень встал следом за ним. Он оказался немного ниже ростом и сложен плотнее, чем виртуальный образ Дженсена. Они с любопытством оглядели друг друга и синхронно рассмеялись, встретившись глазами.
— Ну, пошли, что ли, без одежды будет интереснее…
Они поднялись по лестнице, толкнули единственную дверь на площадке и оказались…
Здесь не было ничего, кроме кровати. Самая обычная большая кровать и мягкий уютный сумрак вокруг.
— Послушай, мы даже не познакомились, — пробормотал Дженсен, внезапно испугавшись. Не то, чтобы это был настоящий испуг, но в желудке похолодело, и захотелось оказаться дома, в родной каюте, с кружкой кофе в руке, и никаких незнакомцев поблизости…
— Можешь звать меня Джей, — кивнул парень. — А ты…?
— Росс, — назвался Дженсен своим вторым именем.
— Эй, ты ведь в курсе, что в любой момент можешь все прекратить? — угадал его состояние Джей. — Красная кнопка с крестиком всегда в твоем распоряжении.
— Все нормально, — улыбнулся Дженсен.
И правда, стоило лишь о ней подумать, кнопка выхода появилась прямо в воздухе, как раз на расстоянии вытянутой руки. Это успокаивало. Все еще не выпуская ее из поля зрения, Дженсен стянул майку. Джей сел на край кровати и следил за ним потемневшими глазами. Дженсен взялся за застежку брюк, но тот накрыл его руку своей.
— Можно мне?
Он неторопливо расстегнул брюки и стащил их. Дженсен осторожно глянул вниз. Если бы оказалось, что он перестарался, «надумывая» себе член, то ситуация из возбуждающей стала бы неловкой. Но все было нормально. Судя по тому, с каким восхищением смотрел на него Джей, с размером и формой он угадал.
— Ты не против? — спросил Джей, и, не дожидаясь ответа, втянул член Дженсена в рот.
Господи, минет! Настоящий минет! Дженсен еще помнил, как это бывает в реальности, и этот виртуальный минет был ничуть не хуже. Ощущения захлестывали, били через край. И то, что его член был во рту у парня, только добавляло остроты. Он чувствовал, что долго не продержится.
А тут еще Джей вдруг подался вперед и упал на колени. От его низкого гортанного стона Дженсена протряхнуло. Закололо кончики пальцев, волоски на затылке встали дыбом. Он зажмурился и стиснул зубы, стараясь сдержаться, но это не помогло. Оргазменная волна уже подхватила его и понесла, выше, выше, поднимая на самый гребень, швырнула в тягучую темную бездну и накрыла с головой…
Когда Дженсен отдышался и открыл глаза, Джей все еще стоял на коленях и смотрел на него снизу вверх. Он облизнул губы и сказал:
— Когда ты кончаешь, ты такой милый…
Он улыбнулся, а Дженсен подумал о том, что последует дальше. Возможно, Джей потребует ответный минет, а может быть, захочет чего-нибудь посерьезнее. Рука Дженсена сама потянулась к красной кнопке.
— Прости, — пробормотал он, нажимая на крестик.
Он еще успел увидеть, как на лице Джея отразились обида и недоумение.

Дженсен стащил с головы шлем, но глаза почти не почувствовали разницы. В каюте, освещенной только экраном компьютера, тоже царил полумрак. В теле все еще ощущалась послеоргазменная легкость. Дженсен подумал, что где-то сейчас перед своим компьютером очнулся другой парень, одинокий, обманутый, неудовлетворенный. Ему стало стыдно. А может, он совсем и не парень, а противный, жирный старый пердун... А может, он вернулся назад в чат, нашел себе другого партнера и сейчас наслаждается с ним…
Внезапный холодный душ прервал попытки Дженсена самооправдаться. Он выругался и вскочил с кресла. Шторм усиливался. Поднявшийся ветер забросил в открытое окно очередную порцию ледяных брызг. Надо было предупредить Джареда, чтобы не вздумал высунуться наружу, иначе смоет за борт.
Дженсен закрыл окно и включил «уборщика». Пока автомат старательно уничтожал лужи, Дженсен аккуратно снимал с себя вирт-костюм. На этот раз он не стал ничего выбрасывать, а бережно сложил все детали костюма на полку, только сперва почистил шорты изнутри. Может, минет и был виртуальным, а вот оргазм оказался вполне реальным. И Дженсен снова испытал стыд, подумав о том, как «отблагодарил» Джея за доставленное удовольствие.
Но сейчас нужно было думать о другом. Дженсен наскоро сполоснулся, и, выйдя из душа, нажал кнопку громкой связи. На вызов никто не отвечал. Всерьез обеспокоенный, Дженсен отправился на первую подводную палубу.

Дверь в каюту Джареда была распахнута. Собственно, закрываться ему было не от кого. За все время его жизни на станции Дженсен заходил к нему не больше пары раз. Из каюты доносились звуки музыки и шум льющейся воды. Для приличия Дженсен постучал в переборку рядом с дверным проемом, но никто не откликнулся. Не дожидаясь приглашения, он вошел.
Первое, что он увидел, — собак, вольготно расположившихся прямо на кровати. Сэди настороженно подняла голову, убедилась, что пришли «свои», и снова улеглась. Джареда в каюте не наблюдалось. Дверь в ванную была открыта, и вода шумела именно там. Дженсен облегченно выдохнул: видимо, Джаред просто решил помыться.
Дженсен огляделся. За каких-то три недели на станции парень успел здесь обжиться. Стены выкрасил в сине-зеленый цвет, на окна повесил бирюзовые шторы, наверное, днем каюта выглядела продолжением подводного пространства. Дженсен одобрительно покивал: красиво, ничего не скажешь. На полках возле компьютера стояли бумажные книги, некоторые по виду очень старые. Дженсен почитал надписи на корешках: что-то о психологии и свойствах личности. Может быть, эти книги были нужны Джареду для его работы? Если честно, Дженсен даже ни разу не поинтересовался, чем именно Джаред занимается. Надо будет как-нибудь спросить, решил он.
Краем глаза Дженсен уловил какое-то движение и вздрогнул, но это оказалось лишь отражение Джареда в зеркальной стене ванной, видимое в открытую дверь. Он стоял под душем, и выглядел как-то невесело. В обществе Дженсена Джаред всегда был улыбчивым, жизнерадостным, иногда серьезным и сосредоточенным, но никогда — таким унылым и грустным, как сейчас. Может быть, он расстроился, что Дженсен нахамил той девчонке, Женевьев? Или она тут ни при чем? У Дженсена появилось странное чувство: будто Джаред его обманывает. Вообще-то, это было некрасиво — исподтишка разглядывать другого парня, тем более, голого. Надо было как-то дать знать о своем присутствии, но Дженсен медлил. Ему представилась редкая возможность узнать о своем подопечном кое-что интимное, то, о чем не спросишь напрямик. Смущаясь своего любопытства, он дождался, когда Джаред повернется зеркалу, и жадно пригляделся. Хм… размер как размер, ничего особенного. Не маленький, конечно, но и не выдающийся. А ведь он же искусственный, наверное, мог заказать себе член любой величины… Интересно, каков он в деле? И как это вообще у него происходит? Он может хотеть секса по собственной инициативе? А получать оргазм? Любопытно, а искусственные могут управлять своей эрекцией? Или среди них импотенты тоже встречаются? Вопросов было множество, и Дженсен решил найти брошюру, которую ему дал администратор в Центре Искусственного Интеллекта.
А пока он тихонько вернулся к входной двери и громко позвал:
— Джаред!

2 глава

Странно, что ему приснилась Элли. Джаред не вспоминал о ней уже много лет, хотя когда-то они считали друг друга лучшими друзьями.
В детстве Джаред не осознавал, что отличается от других детей. Просто его ссадины и разбитые коленки мама мазала не антисептиком, а специальной пастой, и они тут же затягивались. А в остальном он был таким же озорным непоседливым мальчишкой, как и все ребята в детском саду.
Родители не скрывали, что он искусственный, но и не акцентировали на этом внимание. Поэтому Джаред по-настоящему осознал свою истинную природу довольно поздно, годам к десяти. Это не стало для него потрясением. Джаред прочитал все, что смог найти на эту тему. Он выяснил, что клетки биологических тканей его организма не способны к самостоятельному росту, но зато отличаются повышенной прочностью, что дает ему больше выносливости и мускульной силы. Кроме того, нервная система у искусственных людей совершенней, чем у обычных, а о таких возможностях мозга простые люди могут только мечтать. В конце концов, Джаред решил, что быть искусственным даже круто. Родители одобрили такой подход и отвезли его в школу при Центре Искусственного Интеллекта.
Там Джаред и познакомился с Элли. Неудивительно, что они подружились: в их классе они были единственными детьми. Искусственных детей тогда вообще было мало. ЦИИ объявил о создании моделей для частных лиц по индивидуальным заказам всего за год до появления Джареда. Его родители были уже немолодыми людьми. Всю жизнь они мечтали о ребенке, но никакие, даже самые современные, технологии не могли им помочь. Естественно, когда они услыхали о новой возможности, то тут же за нее ухватились. Их не смутила даже огромная стоимость. Они перевели в деньги почти все имущество, ценные бумаги, акции, заложили дом и стали, наконец, счастливыми обладателями искусственного «пятилетнего» мальчика. Элли появилась на свет примерно тем же образом.
Они выросли обласканными, балованными, любимыми детьми и только в школе ЦИИ столкнулись с жестокими реалиями. Общество признавало в них личностей и индивидуумов, но по закону они считались не людьми, а одушевленным движимым имуществом. Остальные искусственные люди в их классе были собственностью корпораций, различных организаций и исследовательских центров. Им предстояло стать спецагентами, шпионами, учеными, работать на опасных производствах и там, где не справлялись обычные настоящие люди. Всех их учили по максимуму использовать огромные возможности своих искусственных тел, а главное, своего мощного мозга. Только, в отличие от Элли и Джареда, эти люди точно знали, где будут применять полученные навыки.
Джаред был способным учеником, лишь одно ему не давалось: эмоциональная сдержанность. В них во всех изначально были заложены безграничная преданность и любовь к хозяевам, и их учили, что остальные чувства им не нужны и их следует подавлять.
Когда Джаред пожаловался папе на неудачи, тот обнял его и сказал: «Ну и хорошо, сынок. Именно чувства делают тебя настоящим человеком. А в школе ты всегда можешь притвориться».
А вот Элли быстро стала холодной и отстраненной. И вся их так называемая дружба сошла на нет. И сегодня она вдруг приснилась Джареду. Дженсен тоже был в том сне. Элли посмотрела на них и презрительно фыркнула, словно бы говоря, как когда-то в школе: «Слишком бурные эмоции, Джаред, слишком!»
Но Джаред не мог по-другому. От улыбки Дженсена ему хотелось заорать от счастья и сделать сальто, от хмурого взгляда — пойти и утопиться. Он был влюблен в Дженсена, и с этим ничего нельзя было поделать.

Все началось очень давно, еще в детстве. Дженсен приехал погостить к родителям Джареда. Самому Джареду было около восьми. Незнакомый красивый мальчик казался ему героем из сказки. Он был на несколько лет старше, и даже внимания не обращал на мелюзгу. Впрочем, Джаред и сам не решался попадаться ему на глаза и обожал на расстоянии. Целыми днями он прятался в кустах, наблюдая, как Дженсен читает, плавает, загорает у бассейна… Тот всюду таскал с собой телефон, но Джаред ни разу не видел, чтобы ему звонили. Джаред мечтал: вот если бы он мог узнать, от кого Дженсен ждет звонка. Тогда он сам нашел бы этого человека и заставил позвонить. Чтобы увидеть искреннюю улыбку на вечно серьезном прекрасном лице. Да, Джаред именно так и думал: прекрасное лицо. И не желал ничего большего, чем улыбка. О дружбе со своим кумиром он даже не мечтал.
После того лета Дженсен гостил у Падалеки еще несколько раз, был таким же одиноким и необщительным, и, по мнению Джареда, становился красивее с каждым годом.
Последний раз Дженсен приезжал, когда ему было восемнадцать, и он хотел проститься перед отъездом на учебу в какой-то европейский университет. Он говорил родителям Джареда теплые слова, которые заставили маму расплакаться, потом обнял всех по очереди. Джаред, довольно неуклюжий четырнадцатилетний подросток, смущенно прятался за спиной отца, но и ему достались крепкие объятия и улыбка. Он запомнил лучики морщинок у глаз и маленькие ямочки возле уголков рта.
А ночью Джареду впервые приснился «мокрый» сон. Ему рассказывали о поллюциях — в Центре, после очередного «взросления», и папа, во время недавнего откровенного разговора. Но все они говорили о женщинах, и к тому, что это произойдет, когда ему будет сниться Дженсен, Джаред оказался не готов. Он долго лежал, пялясь в потолок и анализируя реакции своего организма. Этому его научили в школе, и сейчас навыки пригодились.
Джаред восстановил в памяти страницы учебника, где говорилось, что искусственные люди по определению асексуальны. Они способны вызвать у себя все физиологические сексуальные реакции, но те не возникают произвольным образом, потому что отсутствует эмоциональная составляющая возбуждения. Поллюции — результат гормональной настройки организма, и, как правило, не персонифицированы. Как правило. Но Джаред уже смирился с мыслью, что он исключение из правил. А значит, его реакции определяет та самая эмоциональная составляющая. Сначала эта мысль ужаснула, но потом Джаред подумал, что все обычные, не искусственные люди именно так и живут. На этом он успокоился и смог, наконец, уснуть.

Дженсен больше не приезжал, но регулярно связывался с ними. Он никогда не спрашивал про Джареда, но мама и так постоянно хвасталась его успехами. Он смущения Джаред не знал, куда деваться, и, чтобы хотя бы не попасть в камеру, сбегал в свою комнату и наблюдал оттуда. Потом он прокручивал записи много раз, любовался улыбкой Дженсена, слушал его голос и… дрочил. Об этой постыдной маленькой тайне он не говорил никому: ни отцу, ни специалистам из ЦИИ. Постепенно Джаред таки научился управлять своим организмом, и этот период ушел в прошлое. Но факт остался фактом: только Дженсен являлся той самой эмоциональной составляющей, заставляющей реакции Джареда выходить из-под контроля. Но Дженсен был далеко, и с этим спокойно можно было жить.

Теперь же Дженсен был слишком близко, и по-прежнему так далеко, что Джаред абсолютно не представлял, как с этим жить.


Сквозь шум воды донесся какой-то звук. Джаред закрыл кран и прислушался.
— Эй, ты здесь? — послышался голос Дженсена.
Джаред обернул бедра полотенцем и вышел из ванной.
— Привет, — обеспокоенно сказал он. — Что-то случилось?
Дженсен никогда не приходил к нему в комнату, и если он здесь, то произошло что-то серьезное.
— Да нет, — покачал головой Дженсен, отводя глаза.
Он замолчал, Джаред тоже ничего не говорил, ожидая объяснений.
— Ну, в общем, ты не выходи пока на палубу, — наконец пробормотал Дженсен. — Там шторм разыгрался, баллов шесть уже, может, и больше.
— А! — Джаред прикусил губу и кивнул: — Хорошо.
Он шагнул к шкафу за одеждой, думая, что на этом разговор окончен, но Дженсен не спешил уходить. Джаред снова повернулся к нему и уставился выжидающе.
— Ты извини меня, — подняв на него глаза, с видимым усилием, сказал Дженсен. — За Женевьев, и вообще… Я обычно не такая сволочь… Просто сегодня все как-то так сложилось…
Почему-то у Джареда появилось стойкое ощущение, что Дженсен извиняется вовсе не за свое поведение на камбузе. Но такого быть не могло! Он не мог ничего понять, ведь он обычный человек!

*
Порт для вирта Джареду имплантировали в восемнадцать. Такой подарок родители решили преподнести ему в честь поступления в колледж. Джаред был в полном восторге. Каждый вечер он теперь открывал для себя новые ощущения. Он летал на военном истребителе, путешествовал по разным уголкам земного шара, участвовал в авторалли и парусных регатах, лазил по горам, нырял в океаны, перевоплощался в слона и изучал мир глазами насекомого… Джаред так увлекся, что далеко не сразу обратил внимание на такую примитивную возможность виртуальности, как человеческое общение. Но, в конце концов, настойчивая реклама добралась и до него. Джаред сдался и позволил рекламному баннеру, который выглядел в виртуальности, как синий пушистый зверек, помесь мартышки и медвежонка, взять себя за руку и увести в чат.
Этот был самый обычный форум, даже не порно-чат, а просто клуб для общения. Тут можно было потусоваться в толпе народа, потанцевать под любимую музыку, посмотреть и обсудить новинки кино, поболтать о всевозможных увлечениях, пофлиртовать или найти друзей. Только одно смущало Джареда. Почему-то люди, на которых он фокусировал взгляд, начинали двоиться в глазах, из-под одной внешности выползала другая, зачастую совершенно не похожая на первую.
Помучившись несколько недель, поставив немало экспериментов над собой и другими, Джаред понял, в чем тут секрет. Возможность полного погружения в виртуальность, которую ему давало искусственное тело, несла с собой и обратный эффект: он получил способность видеть реальную внешность людей под виртуальной маской. Джаред научился, сосредоточившись, отключать то или иное зрение, но это ему мало помогало. Сложно было общаться, например, с мужчиной в возрасте, который разговаривал и вел себя, как девушка, или, глядя на приятного молодого человека, гадать, кто скрывается под ним. Конечно, он не перестал ходить в чаты, особенно в порно-чаты, слишком велик был соблазн, но категорически запретил себе не только пользоваться «глубоким» зрением, но даже думать об этом.

*
Так продолжалось вплоть до момента его появления на станции. Подключившись к станционному компьютеру, он получил доступ к интернет-закладкам Дженсена. И конечно, не смог удержаться, чтобы не изучить их все. Ничего особенно интригующего он не обнаружил, за исключением одной ссылки на дорогой порно-чат, и то оказалось, что Дженсен был там последний раз около года назад.
Тем не менее, Джаред надел свою любимую внешность и отправился на разведку. К его сожалению, сайт потому и был дорогим, что предоставлял слишком широкую гамму услуг. Узнать что-либо о пристрастиях Дженсена ему не удалось. Джаред был разочарован, но продолжал заглядывать туда время от времени, втайне надеясь, что когда-нибудь встретит там Дженсена.
Когда сегодня система показала, что Дженсен входит в чат, Джаред сначала глазам не поверил от неожиданности. Замерев, он следил за перемещениями Дженсена по сайту. Наконец, тот определился: «Мужчины 25-35 лет», комната, где Джаред бывал чаще всего. Такого совпадения просто не могло быть! Быстренько активировав порт, Джаред бросился следом.
Хорошо, что ему хватило ума задержаться у зеркала в переходном пространстве. Он так привык надевать одну и ту же внешность, что делал это почти автоматически. А ведь это была внешность Дженсена. Такого, каким его видел Джаред каждый день: в потрепанных джинсах и майке без рукавов, с волосами, выгоревшими на солнце, смуглого от загара, только возле глаз — тонкие белые полосочки: следы морщинок. Напрягшись, Джаред «переоделся» и немного изменил черты лица, чтобы избежать явного сходства. А потом, минуя коридор, шагнул сразу в комнату.

Дженсена он узнал еще до того, как включил «глубокое» зрение. Просто увидел в дальнем конце стойки… себя самого. Джареду ужасно польстило, что Дженсен для перевоплощения выбрал его внешность. Он боялся придать этому факту слишком большое значение, ведь вполне могло статься, что тот, не особенно задумываясь, взял первую, попавшуюся на глаза. Джаред собрал в кулак всю свою смелость, подошел сзади и тронул Дженсена за плечо:
— Привет!
О том, что произошло дальше, он и не мечтал.
— А может быть, с тобой? — сказал ему Дженсен и улыбнулся так сексуально, что Джаред на мгновение растерялся.
Конечно, Джаред согласился. И даже потом, когда Дженсен сбежал, едва кончив, все равно ни разу не пожалел. Вот только возбуждение было таким невыносимым, а чувство неудовлетворенности таким острым и обидным…
Он выскочил из вирта так быстро, что голова закружилась, и перед глазами поплыли разноцветные пятна. Не имея ни сил, ни терпения раздеваться, Джаред засунул руку в джинсы, сжал напряженный член и тут же кончил. Он вытер ладонь о штанину, несколько минут полежал, бездумно таращась в монитор, на котором переливалась абстрактная картинка скринсейвера, потом встал и направился в ванную.

*
— Мир? — спросил Дженсен и протянул руку.
— Мир, — кивнул Джаред и улыбнулся.
Ладонь Дженсена была сухой и чуть шершавой, пожатие крепким. А главное, он смотрел прямо в глаза, значит, извинялся и сожалел искренне.
— У всех бывают плохие дни, — сказал Джаред только чтобы подольше задержать его руку в своей.
— Постараюсь больше не срываться так по-детски, — смущенно произнес Дженсен, не отнимая руки.
— Здорово, — пробормотал Джаред.
Дальше задерживать ладонь Дженсена в руке было уже слишком, и он с сожалением разжал пальцы.
— Ну, я пойду, — Дженсен сделал шаг к дверям спиной вперед. — Спокойной ночи.
— Ага, — согласился Джаред. — И тебе.
Дженсен вышел, его шаги прогрохотали по трапу. Джаред выдохнул и обессилено плюхнулся на кровать. Собаки возмущенно завозились, выбирая новое удобное положение.
— И что это было? — спросил у них Джаред.
Не ожидая ответа, он отвоевал себе часть одеяла и забылся тревожным некрепким сном.


Утром шторм продолжал свирепствовать. Он, похоже, даже усилился, потому что ощущалась небольшая качка: механизмы, обеспечивающие равновесие станции, не справлялись. То и дело слышались глухие раскаты, когда очередная огромная волна ударялась о борта. Собаки тихо поскуливали и испуганно жались к ногам.
Так втроем они и поднялись на камбуз. Дженсен уже был там. Он сидел в расслабленной позе, задрав ноги на стол, и неторопливо потягивал кофе. Это было совсем на него не похоже. Обычно он пил стоя, обжигаясь и переступая с ноги на ногу, словно готов был сорваться с места в любую секунду.
— Доброе утро, — поздоровался Джаред, насыпая собакам еды.
Он взял из шкафчика свою кружку и направился к кофемашине.
— Не торопись, — хмыкнул Дженсен. — Я сейчас твою порцию допиваю, так что включи на повтор. Я еще от одной чашечки не откажусь.
— По какому поводу такие гулянья? — поинтересовался Джаред, отставляя кружку и оборачиваясь.
— По поводу шторма, — лениво протянул Дженсен, и потягиваясь, закинул руки за голову. — По технике безопасности на плантацию спускаться сейчас нельзя, так что у меня незапланированный выходной.
— Чем займешься?
— Ну-уу… — Дженсен прижмурил один глаз и задумчиво посмотрел в потолок, а Джареду вдруг захотелось притиснуть его к любой поверхности и зацеловать до головокружения и боли в губах… — Я бы предложил тебе сразиться в «Миссия Альдебаран: прорыв», но с тобой не интересно. У тебя по определению реакции на порядок выше моих. Ты меня сделаешь на раз.
Джаред неловко хмыкнул. Он хотел рассмеяться, но в горле словно застрял комок. Он кашлянул и пробормотал:
— Можешь включить мне эмулятор замедления…
— Нет, это все равно нечестно, — отмахнулся Дженсен. — Как насчет кино?
— Кино? — удивился Джаред.
— Да, кино, — Дженсен поднял брови и пояснил, как маленькому: — Сесть на диван и посмотреть какой-нибудь фильм. Ты что любишь?
— Эээ… — растерялся Джаред. — Ты меня приглашаешь?
— А еще говорят, искусственные очень умные… — ухмыльнулся Дженсен. — Да, тупица, я тебя приглашаю. Я два года смотрел кино в одиночестве, для разнообразия хочу сделать это в компании. Так какие фильмы ты предпочитаешь?
— Ну, я не знаток, — все еще растерянно пробормотал Джаред. — Смотрю все подряд.
— Значит, выбирать буду я, но ты уж тогда не жалуйся и не вздумай заснуть! — строго сдвинув брови, предупредил Дженсен и встал.
— Есть! — в шутку козырнул Джаред и рассмеялся.
— Вольно, рядовой, — рассмеялся в ответ Дженсен. — Попкорн будем делать?
— Может, обойдемся пивом и чипсами?
— Пиво с утра? Извращенец! — ужаснулся Дженсен и тут же добавил: — Бери упаковку, не мелочись.
Запасшись всем необходимым, они пошли в общую каюту, переоборудованную Дженсеном в кинозал. Удивительно тихие сегодня собаки поплелись следом. Там они вознамерились было взобраться на диван, но Джаред шикнул на них, и они покорно улеглись на ковре. А на диване расположились парни.
За окнами бушевал шторм, волны ударяли в стекла, будто хотели проникнуть внутрь. Дженсен опустил жалюзи, погружая каюту в полутьму. В сумраке, на мягком диване, на расстоянии не больше фута, Джаред чувствовал его близость остро, как никогда. И смотреть кино — это последнее, что ему сейчас хотелось. Он представил себе, как ладонь Дженсена ложится ему на колено и начинает неторопливое путешествие вверх, как, наконец, ребро ладони упирается в ширинку, пальцы пробегают по шву джинсов, и яйца поджимаются от этих почти невесомых прикосновений. А потом Дженсен притягивает его к себе и целует глубоко, взасос, не переставая ласкать через джинсы… От этих мыслей Джареда бросило в пот. Он осторожно отодвинулся чуть дальше и положил ногу на ногу. Хотя в каюте и было почти темно, но Дженсен уже включил фильм, и Джареду не хотелось, чтобы он случайно что-нибудь заметил.

— Даже не 3D? — удивился Джаред, взглянув на экран.
— Имей уважение, это киноклассика, две тысячи девятый, «Шерлок Холмс» Гая Ричи!
— Молчу-молчу, — скороговоркой прошептал Джаред, но уже через минуту не выдержал: — А ты был в Лондоне?
— Был. Когда учился в Берлине, ездил с друзьями на выходные несколько раз, — пробурчал Дженсен.
— И там до сих пор так же мрачно?
— Нет. Там очень красиво. Слушай, действие происходит в конце девятнадцатого века, при Гае Ричи там уже не было таких жутких улиц, это все компьютерные эффекты, — ответил Дженсен, не отрывая взгляд от экрана.
— Понятно, — кивнул Джаред и замолчал, но его опять не хватило надолго. — Какие у них шляпы дурацкие, офигеть.
— Тогда было модно.
— Слушай, эта Ирэн Адлер какая-то страшненькая, что Холмс в ней нашел?
— Надо думать, твоя Женевьев редкая красотка! Ты вообще можешь заткнуться? Вот, пожуй и посиди минутку молча!
Дженсен набрал полную горсть чипсов и со смехом затолкал их Джареду в рот. Джаред шутливо отбивался, но ощущение горячей, соленой от чипсов ладони на своих губах отвлекало и возбуждало. Шалея от собственной смелости и от всей души надеясь, что Дженсен ничего не поймет, Джаред схватил его за запястье и широко лизнул ладонь.
— Вкуснятина, — заявил он.
— Фу! — Дженсен потряс облизанной рукой, но почему-то не спешил вытереть ее ни об салфетку, ни о штанину. — Ты хуже, чем твои собаки!
— А теперь запить.
— Ну, ты и наглец, — заржал Дженсен и ткнул ему банку с пивом.
Джаред сделал несколько глотков и снова открыл рот.
— Еще!
— Видишь? — Дженсен продемонстрировал ему зажатую в пальцах пластинку картошки. — Это последняя, больше тебе не положено, обжора.
— Жлоб, — парировал Джаред.
Он быстро нагнулся и губами схватил чипсину вместе с кончиками пальцев Дженсена. И снова ему показалось, что Дженсен не торопился отдернуть руку и не испытывал того отвращения, которое попытался продемонстрировать.
Собаки философски наблюдали за их возней; умные твари чувствовали, когда не стоит вмешиваться.
В конце концов, парням все же удалось сосредоточиться на кино. Джареда даже захватил сюжет, но чем дальше он смотрел, тем крепче в нем росло убеждение, что растрепанный сыщик с грустными глазами увлечен вовсе не знаменитой мошенницей Ирэн, а своим товарищем, доктором Ватсоном. Иначе, почему он так старательно сопротивляется помолвке друга? Помимо воли Джаред ощутил некое внутреннее родство с этим Холмсом. Экранный Ватсон, блондин с сексуальной улыбкой, как и реальный Дженсен, совершенно не хотел замечать щенячьи взгляды, которые бросал на него приятель.
Джаред скосил глаза. Дженсен увлеченно смотрел на экран, раскинув руки по спинке дивана. Стараясь выглядеть непринужденно, Джаред сполз по сиденью, чтобы его голова легла затылком на руку Дженсена. Тот никак не отреагировал. Это, наверное, было хорошим знаком, Джаред не знал.

После фильма они вернулись на камбуз, чтобы приготовить обед. Оказалось, что дурачиться и прикалываться, устраивать шуточные драки, кидаться друг в друга овощами гораздо легче и приятнее, чем сохранять дистанцию. Похоже, Дженсен и сам был не против таких взаимоотношений, по крайней мере, он не выглядел холодным и замкнутым, как обычно. Он веселился, улыбался, отпускал шутки и смеялся над ними громче, чем Джаред.

Такой Дженсен рвал Джареду сердце: невозможно близкий и совершенно недоступный.

@темы: J2

---

Гражданин О - ориджинал

Зацепило тем, что мастерски прописаны характеры героев. Мне не очень понравился главный герой, но написано классно. Очень рекомендую)

Автор - Amycus

Глава 1


— Это мальчик или девочка? – спросил Михалыч.
По дорожке к дому шел подросток лет четырнадцати, размахивая тоненькой костлявой ручкой в такт своим шагам. Бедра раскачивались из стороны в сторону, как на подиуме, а сам мальчишка выглядел так, словно только что закончил съемки в молодежном сериале и заскочил домой пообедать. Узкие шортики до колен, обтягивающие бедра, белая майка в обтяжку, такая, что под тканью угадывались соски, часы с широким ремнем, подчеркивающие тонкое запястье. И — эта сраная молодежная мода — немыслимая стрижка с челкой до носа.
— Что молчишь? Тоже понять не можешь? — хохотнул Михалыч. — Вот и я не могу. У самого такое же растет, бесполое.
— Здрасьте, — басом поздоровалось бесполое и небрежно приподняло руку, вглядываясь в циферблат.
— Пидорасов развелось, — продолжил любимую тему Михалыч, глядя парнишке в спину. — Это ж Петька Любимов из второго подъезда. С моим балбесом в одном классе учится. Чему их там учат, если все тощие и одеваются как гомосеки?
Олесь отхлебнул пива и подумал, что кому-кому, а Михалычу обсуждать чужой внешний вид не следует. Вечная траурная кайма под ногтями, неаккуратная щетина, пивной животик и майка в пятнах — этот набор никак не тянул на эталон красоты. Себя Олесь тоже красавцем не считал, но он хотя бы был аккуратно одет и относительно привлекателен. По крайней мере, Катя, жена, не жаловалась.
— А у нас на работе тоже один появился, — сказал он неожиданно для самого себя: обычно они с Михалычем трепались ни о чем под пиво, но острых тем не касались — видимо, сосед, как и сам Олесь, чувствовал, что они вряд ли смогут договориться. — Мелкий и вертлявый, постоянно мне на нервы действует. Лет семнадцать, только школу закончил, сын нашего генерального. Учиться, говорит, не хочу. Называйте меня Рос, — Олесь нагнулся и сплюнул на землю.
Обычно такие жесты ему были не свойственны, но рядом с Михалычем в нем поднималось, как ил со дна озера, что-то такое первобытное и быдловатое.
— Пристает? — спросил Михалыч лениво. Ему явно хотелось продолжать осуждать молодежь и сына-оболтуса.
— Нет! Намекает постоянно и подкалывает. Олесь, говорит, такая прелесть, такие реснички длинные, веснушечки. Ненавижу свои веснушки, блять!
— Мужик должен быть пьян, вонюч и волосат, — назидательно сказал Михалыч, почесывая брюхо. — А не педиком каким смотреться. Я своему так и сказал вчера: тебя раньше отпиздили бы в подъезде, кровью бы харкал. Не то, что сейчас. Девки тощие, пацаны на девок похожи. Не то что в наше время…
Наше время, подумал Олесь. Михалыч выглядел на полтинник, хотя был старше всего на десять лет. Общение с ним словно и самого Олеся делало более старым, и забывалось как-то, что недавно праздновали двадцатишестилетие. Это тоже было проблемой.
По всему городу в начале месяца висела реклама гала-концерта одного известного шоумена, они с Олесем были одногодками, и изображение улыбающейся рожи постоянно напоминало, что некоторые в его возрасте деньги лопатой гребут, а он ничего не достиг и вообще чмо.
— А двинуть ему нельзя? – спросил Михалыч, прерывая не самые светлые воспоминания.
— Кому? — очнулся Олесь.
— Сынку этому.
— Как ты себе представляешь? Он же сын генерального.
— Оболтус, — крякнул Михалыч и швырнул бутылку в мусорку, не попал, и она, жалобно звякнув, приземлилась на землю. — Бля. Три года баскетбола, — любимая шутка Михалыча почему-то вызвала раздражение, и Олесь поморщился. — Сходить за добавкой?
— Нет, — он покачал головой, — Катька пилить будет, если на рогах приду.
— Жена должна во всем слушаться мужа! — рявкнул Михалыч, и Олесь тихо хмыкнул: весь двор не раз и не два наблюдал, как благоверная этого сурового русского мужика гоняет его по двору в одних тапочках.
Внезапно захотелось спросить, действительно ли Михалыч такой дебил или просто притворяется.
— А, переживу. Что ты на выходных делаешь?
— В каком смысле? — уточнил Олесь.
— Ну ты с женой? Мы думали на шашлыки съездить. Я такие шашлыки делаю — заебись!
Олесь представил себе рафинированную Катьку рядом с Михалычем и понял, что дружеское общение стоит ограничивать посиделками на лавочке с пивом, иначе деградация не за горами. Впрочем, никаких других друзей у Олеся все равно не было, но лучше уж самому, чем вот так.
— К маме моей едем. На два дня, — соврал он и присвистнул: во двор въехал шикарный "Лендкрузер" со сверкающими черными боками, явно новый.
Район, в котором они жили, был околоцентральным, и здесь как нигде ощущалась классовая разница: в их доме жили и маргиналы вроде Михалыча, и олигархи-лайт. Видимо, "Лендкрузер" был новым приобретением кого-то из этих, модных.
Михалыч повернул голову и неодобрительно цокнул языком.
— О, приехал. Владелец заводов, газет, пароходов. Ну, посмотрим, как он припаркуется.
Его собственная «Лада-Калина» занимала почетное место во дворе, а автомеханика Михалыча знала вся округа: помогал по доброте душевной, измерявшейся либо в литрах, либо в купюрах. В словах соседа была доля истины, потому что дворик был небольшой, а машин много, и баталии за место на парковке порой шли нешуточные. "Лендкрузер" плыл по двору как большой черный пароход, изредка замирая возле свободных мест.
— Что, сука, не выходит каменный цветок? — поржал Михалыч и повернулся к Олесю, подмигивая.
Олесь посмотрел на его рыжеватые брови, на мясистые губы, заросшие седовато-рыжей щетиной, и с трудом сдержал желание скривиться.
Тем временем иномарка, сделав не очень изящный поворот, попыталась примоститься рядом с машиной Михалыча.
— Я... — начал Михалыч, тут его рот вытянулся буквой "О", а звук будто отключили.
"Лендкрузер" попытался въехать задом на свободное место, не рассчитал, водитель попробовал снова, и тут раздался лязг металла, а Михалыч взвыл.
Сначала Олесь не понял, в чем дело, потому что смотрел на рот Михалыча, но обернулся и сразу же мысленно посочувствовал владельцу "Лендкрузера": джип отъехал, и стало понятно, что вот-вот разразится скандал. На любимой "Ладе" соседа не хватало одной фары и был слегка примят бампер.
— Еб. Твою. Мать! — на последнем слове соседа сдуло с лавочки, и он стремительно (если, конечно, можно так сказать о стокилограммовом детине) побежал к "Лендкрузеру", крича по дороге что-то матерное и не поддающееся расшифровке.
Олесь вздохнул, думая о том, что шанс по-тихому сбежать домой откладывается на неопределенное время. Михалычу нужен будет свидетель, Михалычу нужно будет выжрать пару литров пива, чтобы заглушить сердечную тоску по любимой игрушке и так далее. Олесь покачал головой и поплелся следом.
Хозяином «Лендкрузера» оказался очень симпатичный парень примерно одного с Олесем возраста. Весь подтянутый, в дорогой одежде, пахнущий, как парфюмерный магазин. Он снял темные очки и, улыбаясь, смотрел на решительного Михалыча, изъясняющего по большей части матом.
— …ты охуел? – закончил пространную речь о косоруких водилах, которые права покупают, Михалыч, пользуясь любимым приемом всех автовладельцев — психологическим давлением.
— Что вы, — мелодично отозвался виновник волнений.
У Олеся от его голоса внутри что-то сжалось. Он думал, что такие голоса — суть есть компьютерные спецэффекты, а тут по-настоящему, такой тембр, что девки с ума, наверное, сходят. Вот бывают же такие, с ненавистью подумал Олесь. Все им: и внешность, и дорогая машина, и голос такой, что охренеть просто.
— Я тебя по судам затаскаю! — проорал Михалыч, приблизившись на опасно близкое расстояния к виновнику происшествия, и тот едва заметно поморщился. Олесь понял, что кого-то из них нужно будет спасать. Скорее всего — Михалыча. — Я тебя до нитки раздену! Я в автосервисе работаю, мне таких справок сделают, что ты мне новую машину купишь!
— Сколько? — спросил тот спокойно и достал из кармана пачку баксов. Натурально — пачку, и Олесь медленно охренел. Он в жизни столько денег в руках не держал, а этот борзый вел себя так, будто у него в каждом кармане по прессу.
Михалыч посмотрел на свою машину, сузив глаза, и рявкнул:
— Триста!
Даже Олесю, далекому от автоманьячества, эта сумма показалась чрезмерной.
— Ладно, — пожал плечами парень, отсчитал три банкноты, а потом вытащил еще две и присовокупил к сумме. — Пожалуйста. Надеюсь, компенсация вас устроит?
— Э-э, — протянул Михалыч и обернулся на Олеся, глядя на него вопросительно.
— Устроит, — ответил Олесь за него, — более чем.
— Вы здесь живете?
— Да, — снова ответил он. — А вы разве нет?
— Нет, я тут студию снимаю... Рад знакомству, — протянул руку Михалычу и сообщил: — Георгий.
Тот, поколебавшись, пожал, Олесь тоже и сразу же сжался от прикосновения этих узких прохладных пальцев. Хрен знает, почему.
Он эту студию знал: квартира занимала два этажа, а хозяева, выкупившие две квартиры в середине девяностых, были теми еще барыгами, судя по сведениям от вездесущих бабушек. Еще бабульки говорили, что в нехороших квартирах процветали пьянство и разврат, а также имелся в наличии целый наркопритон. Гиблые были места, ага, но когда квартиры объединили в одну, там сначала поселилась тоненькая девочка, к которой приезжал в гости серьезный мужчина в костюме, очень похожий на известного депутата, потом девочка пропала, и какое-то время в ней обитали новые жильцы – семейная пара, оба сильно за тридцать, с одинаковыми стрижками. Какое-то время после квартира стояла пустая, слышался шум ремонта и отборный мат соседей.
Олесю это все было фиолетово — он, слава богу, жил на два этажа выше, да и неинтересно чужие деньги считать. Совсем.
— Гоша, так надо новоселье обмыть! — потеплевший от «зелени» Михалыч уже улыбался.
Олесь, конечно, знал, почему: по слухам, аренда квартиры стоила баснословных денег, и новый жилец всем видом свою платежеспособность подтверждал.
— Я не жилец, мне для работы. Но я все равно угощаю, — кивнул тот, — только машину поставлю. Здесь есть поблизости приличные заведения?

Через десять минут они сидели в кафе неподалеку, ходить в которое Олесь не мог себе позволить. И если для них с Михалычем это был почти ресторан, то Георгий сначала брезгливо протер салфеткой стол, а потом, когда принесли пиво и стаканы, вернул свой официантке с просьбой помыть его нормально: "нормально, милочка, это чтобы след от помады был не так заметен".
Олесь не мог понять, как к этому Гоше относиться. С одной стороны, он был снобом и классовым врагом, а с другой — угощает и Михалычу денег отвалил, еще и улыбается всю дорогу. Незнакомая жизнь, которую этот Георгий олицетворял всем своим видом, манила Олеся, словно лампа — бабочку. Ужасно хотелось стать частью этой жизни или хотя бы одним глазком взглянуть, как там — за чертой в сорок тысяч в месяц.
Вторую порцию им принес уже мальчик-официант, и Олесь пялился на него добрую минуту, пока Михалыч не спросил о том, стоит ли заказать фисташки. У мальчика были замечательные губы и девчачьи тонкие брови, и Олесь не хотел, но представлял, как засовывает в этот рот пальцы. В паху тут же потяжелело, и эта запретная тягучая сладость отлично легла на чувство легкого опьянения. Настроение было просто отличным, и Олесь тут же заулыбался Михалычу и Гоше, думая о том, что если бы они догадались, что с ним происходит, то запинали бы ногами. От этой мысли стало еще лучше, и он улыбнулся еще шире и хлопнул Михалыча по плечу.
Мальчик же поставил бутылки на стол, заменил стаканы и, когда забирал Гошин, коснулся его пальцев — невзначай. Олесь понимал, что ему кажется, но ничего не мог с собой поделать. Он представил, что мальчик так же касается его руки и улыбается. Но по жизни везло только таким, как Георгий, а они этого даже не замечали: новый знакомый даже не посмотрел на официанта и не притронулся к стакану.
Гоша курил дорогущие сигареты в железной коробке, такие стоили больше ста рублей, и сам Олесь, выкуривающий пачку в день, быстро провел в уме подсчеты и охренел. Пачка Олеся сиротливо смотрелась, и еще более сиротливо выглядела пластмассовая зажигалка – Гоша прикуривал от металлической "Zippo", эффектно щелкая крышкой.
Говорить было не о чем, но Михалыч умудрялся задавать вопросы: больше всего его интересовал род занятий Георгия, стоимость аренды и доход.
— А вдруг вместе сможем что-нибудь замутить, а? Деньги лишними не бывают!
Олесь слушал и все смотрел на пальцы Гоши: идеально ровные ногти, маникюр, но без лака, на мизинце широкое кольцо из белого металла.
Георгий оказался фотографом, и Олесь никак не мог понять, почему какой-то фотограф ездит на "Лендкрузере" и снимает настолько дорогую квартиру. В его представлении фотографы занимались съемками свадеб и были кем-то вроде разнорабочих от искусства.
После третьей порции разговор совсем перестал клеиться, и по выражению лица Георгия было понятно, что он невыносимо скучает. Олесь решил совершить доброе дело и во время очередной неловкой паузы сообщил, что ему пора: жена ждет, завтра на работу и вообще.
Гоша с заметным облегчением закивал и сказал, что ему еще багажник нужно разгрузить.
— Так мы поможем! — сообщил Михалыч, решая за них обоих.
— Нет, там только техника, она легкая, я справлюсь, — ответил Георгий, подозвал мальчишку пальцем, улыбнулся и протянул пару синих бумажек. — Сдачу себе оставь, спасибо.
Они вышли из кафе вместе, но у ларька Михалыч стопорнул Олеся и сказал, что нужно кое-чего купить.
Гоша попрощался, рассыпался в лживых благодарностях за отличную компанию и свалил.
— Что купить-то? — спросил Олесь у соседа. — Тут же нет ничего, одни шоколадки и семечки.
— Там чаевых больше шестисот рублей было, давай вернемся и заберем сдачу, а?
Олесь решил, что это последняя капля: махнул рукой, молча развернулся и направился в сторону дома, дав себе зарок как минимум неделю от Михалыча прятаться. Во избежание.

***

— Мне нужно пять тысяч, — с утра объявила жена.
Олесь замер с бритвой и посмотрел на Катю через зеркало.
— Я же неделю назад зарплату получил.
Катерина повела плечом и сурово поджала губы. Когда-то этот жест Олеся восхищал, но теперь означал нервное предвкушение. Значит, снова ссора.
— Было бы той зарплаты — три раза в магазин сходить. У нас корпоратив в выходные, я должна выглядеть прилично. Или ты считаешь, что главный бухгалтер в компании — не женщина?
— Женщина, — убежденно сказал Олесь, пряча мысли о том, что главному бухгалтеру следовало перестать есть на ночь и завязывать с конфетами. И еще неплохо бы попросить прибавку к жалованию: Катька, несмотря на громкое звание, получала на треть меньше его, а деньги тратила именно она. — Ты женщина. Но я ничем помочь женщине не могу, вся зарплата у нее.
— Я из заначки брать не буду, — сказала Катя таким тоном, что Олесь знал: возьмет.
Ради своего дурацкого корпоратива.
— А я не буду брать в долг. Катенька, ты подбери что-нибудь из того, что есть.
— Ты мог бы... — начала она, и Олесь сжался. Так обычно начинались разговоры о смене работы. То на должность продавца в супермаркет, то распространителем косметики. Олеся вполне устраивала работа экономиста, непрестижная, но почетная. — Ты мог бы взять аванс.
— Какой смысл брать аванс, если у тебя лежит часть зарплаты?
— Господи, ты же бухгалтер!
— Экономист.
— Ты бухгалтер, ты должен понимать, что за месяц на этой сумме можно наварить как минимум пять процентов!
— На твоем новом платье? — фыркнул он.
Скандала удалось избежать только благодаря запиликавшему телефону, который сообщал, что пора выходить на работу.
Олесь быстро поцеловал жену в щеку, схватил пакет с бутербродами и был таков. Некстати подумалось, что Гоша наверняка бутерброды не ест. И пять тысяч для него не проблема.
В метро Олесь привычно нашел место в конце вагона, сел и закрыл глаза. Заснуть не удавалось, а ведь эти сорок минут были щедрым подарком каждое утро. Олесь упрямо зажмурился, но то ли разговор с женой, всколыхнувший былую злость на всех более успешных людей, то ли мысли об одном знакомом успешном человеке… в общем, успокоиться не получилось. А тут еще напротив уселся мальчик лет шестнадцати, и Олесь почувствовал, как рот наполняется слюной.
Красивый мальчик, с темными волосами, загорелый и крепкий, на шее фенечка. Футболка чуть сбилась, и стало видно ключицу.
Олесь ночью как раз смотрел одно видео, и сейчас картинки всплыли в памяти. Этот мальчишка хорошо бы смотрелся на животе. Да и на спине тоже. С раздвинутыми ногами. Олесь уставился на его пальцы и облизнулся. Он бы, наверное, кончил от одного только прикосновения этих пальцев с ссадинами на костяшках. Или этих обветренных губ.
Пришлось поставить сумку на колени.
Все эти гадкие, мерзкие мысли появились совсем недавно. Раньше Олесь не думал о мальчиках и их привлекательности. Не презирал гомосексуалистов: просто были они, и был Олесь, нормальный. Зачем думать о том, к чему никакого отношения не имеешь? А потом как-то случайно наткнулся на видео, когда шерстил любимые порносайты, и так завелся, что кончил секунд через пятнадцать, не прикасаясь к члену. Поначалу испугался, понятно, а потом смирился и начал получать удовольствие от созерцания юношей со взглядом горящим. Он не собирался ничего предпринимать, ясное дело, но фантазии были такими сладкими, а возбуждение настолько сильным, что обязательный еженедельный секс с женой стал напоминать дрочку: от одного взгляда на узкие плечи и костлявые задницы он заводился сильнее, чем от минета.
Или, например, от взгляда в глаза. Мальчик дремал, опуская голову все ниже, но на какой-то станции встрепенулся, вытащил один наушник и прислушался. Довольная автоматическая тетка объявила следующую станцию, мальчик вздохнул, устраиваясь удобнее и бросая взгляд в окно за плечо Олеся. Сонные влажные глаза, дрожащие ресницы…
Они выходили на одной станции, и перед дверями, куда оба еле пробились, их притерло друг к другу толпой, которая в любое другое время вызвала бы раздражение, но не сегодня. Мальчик прижимался к нему спиной, а Олесь чувствовал себя извращенцем, но отстраняться не спешил. Мелькнула мысль опустить руку и сжать свой твердокаменный член, но это стало бы крайней степенью помешательства, и он сдержался, мысленно проклиная свой извращенный мозг.
Так и добрался до офиса, сплевывая от омерзения, но не в силах забыть прикосновение острых лопаток к груди.

К обеду появился сынок босса. Сначала заперся с папой в кабинете, а потом принялся слоняться по офису. С кем-то сходил в курилку, кого-то напоил кофе, потрендел по модному мобильнику и, наконец, верный своей традиции, уселся на стол Олеся.
— Здравствуй, милый! Как вчерашний вечер провел? Много порнухи просмотрел?
Олеся передернуло. Ростислав был из той же породы мальчиков-нимфетов, и некоторые его жесты заводили, но все эротические позывы давило раздражение: Ростика хотелось взять и приложить его бледной рожей об стол, так, чтобы кости с одного удара превратились в блин, как у Тома в мультфильме. И больше всего раздражало то, что сынок шефа именно к нему приставал со своими гнусными намеками — как будто знал, что почва более чем благодатная.
— Я женат, — сказал Олесь ровно, — и в данный момент работаю.
— Ну Олесик-Телесик, — Ростик протянул руку и провел пальцем по его щеке, — все мы сначала скрываем свои предпочтения. Тебе пора выйти из шкафа.
— Я работаю, — повторил Олесь громче, понимая, что у него начинает дрожать рука, сжимающая ручку.
— Я тоже, котик, — Ростик развернулся, демонстрируя острую, покрытую светлым пушком волос коленку.
В офисе соблюдали дресс-код, и шорты были вопиющим нарушением корпоративного стиля одежды. Конечно, сыну генерального разрешалось и не такое.
— Думаю пригласить тебя в клуб. Пойдем? — Ростик поправил тонкий золотой браслет на руке, и Олесь обратил внимание на его ногти, покрытые розовым перламутровым лаком. — Соглашайся, сладкий. Я даже куплю тебе выпить.
— Пошел вон, — прошипел Олесь и встал, намереваясь сбежать, если Ростислав продолжит. Он слишком дорожил работой, чтобы дать сопляку по шее, хотя очень хотелось. По шее, а потом поставить его на колени, и…
— Как знаешь. Я ведь могу больше и не предложить.
Ростик спрыгнул со стола и ушел, виляя задом, а сидящая за соседним столом Наталья Николаевна укоризненно покачала головой.
— Такой молодой, а такой наглый. Держись, Олесик, он скоро решит чем-нибудь другим заняться и уволится. Это временно.
— Только мысль о том, что Ростислав Валерьевич уволится, меня и останавливает, — вздохнул Олесь.
Все-таки в работе среди женщин были свои плюсы. Сочувствие, например.

Глава 2


К вечеру Олесь всегда начинал чувствовать собственную никчемность. Чем больше удлинялись тени, тем серьезнее хотелось все бросить и сбежать на край света. С утра казалось (иногда, но все же), что можно весь мир перевернуть, но восемь часов в обнимку с калькулятором и компьютером, надоевшими до желания разбить монитор, убивали любую любовь к жизни. За пять минут до окончания рабочего дня Олесь понимал, что завтра будет то же самое, и только смена времен года, возможно, внесет в его существование какое-то разнообразие.
Сегодня жена попросила зайти в магазин и купить чего-то по списку; Олесь не сильно торопился: прошелся пешком до остановки, разглядывая маршрутку и не испытывая никакого желания в нее забираться. Плюнул и поплелся до метро пешком.
Домой пришел позже обычного, и Катерина, посмотрев на него как-то печально, забрала сумки и сказала:
— Мой руки, нам надо поговорить.
Он сидел на кухне, вертя в руках ложку, и ждал.
Катя села напротив, расправила складки на юбке и сказала после недолгой заминки:
— Я беременна.
— Что? — охнул он. — Но как?
— Вот так, мы с тобой давно не предохраняемся и, вроде бы, хотели, — сказала она, переставляя на столе чашки. — Деньги нужны, Олесь. Мне придется уйти в декрет…
Он смотрел на ее круглые щеки, на полные губы, рассматривал еле заметный пушок над верхней губой и хотел заорать, вскочить с места и схватить Катю за волосы. Выдавить с ненавистью: «Добилась своего? Добилась?!»
Но Олесь сидел, рассматривая блестящую поверхность ложки, размеренно дышал, успокаивался и думал о том, что мальчики не могут беременеть, у них не бывает полной груди четвертого размера, а ножки тоненькие и, конечно, могут обнимать за пояс.
Его относительно спокойной жизни подходил конец.
— Ты уверена? — спросил он осторожно.
Олесь ничего против детей не имел, даже когда-нибудь собирался завести парочку, но... Не сейчас, не с Катей, не в этой квартире с протекающим смесителем в ванной.
В прошлый раз было хуже: тогда оба были студентами, но Олесь был влюблен и согласился жениться на Катерине сразу же и без оговорок, даже расстроился, когда оказалось, что задержка была вызвана какими-то гормональными проблемами. Могли бы нормальную свадьбу сыграть, а не расписываться по знакомству втайне от родственников — мать до сих пор плешь проедала своим нытьем: "Все у вас не как у людей".
Сейчас от той студенческой влюбленности не осталось и следа.
— Я сделала тест, — сказала Катя. — Что-то не вижу радости на твоем лице. Ты не рад?
— Рад, — ответил он, делая попытку улыбнуться. — Конечно, рад.
— Это ответственность, — она качнула головой и, обняв себя за плечи, продолжила более уверенно: — Пора уже понять, чего ты хочешь от жизни и способен ли ты прокормить ребенка.
Бля, что за ненужный пафос! Олесь едва сдержал раздражение и поднялся.
— Что-нибудь придумаю.
— Постарайся, пожалуйста. Олесь…
Он посмотрел на жену.
— Что?
— Я его оставлю.
— Да что ты?.. — разозлился он. — Как котенка, честное слово. Оставляй!
— Два месяца, — тихо сказала жена. — Ну, если задержку считать…
— Отлично, — сказал он. — Я нас поздравляю, — и вымученно, через силу улыбнулся.
— На следующей неделе иду на УЗИ, там скажут, все ли в порядке… Кстати, в нашей консультации я наблюдаться не хочу, так что…
Олесь сделал шаг в сторону жены, отпрянул и подхватил ведро с мусором.
— Пойду, выброшу, — выслушивать очередную порцию стонов о деньгах не хотелось.
Он вернулся, поставил пустое ведро в прихожей, тихо переобулся, схватил с тумбочки бумажник и выскочил из квартиры.
Ему нужно было подумать.
Во дворе увидел Георгия, который обжимался с какой-то девицей модельного вида, ноги у нее были просто бесконечно длинными, а еще она наверняка не была беременной.
Сплюнул и рванул в парк неподалеку.

— Ты меня любишь?
— Да.
— Скажи…
— Люблю. Очень.
— А за что?
— Просто люблю… Поцелуй меня…
Олесь услышал их случайно. Сначала примостился на лавочке, но усидеть дольше пяти минут не смог: хотелось бежать куда-то, пока воздуха в легких не останется. Он прошел по мосту на остров — когда-то великий царь сплавлял в полноводной речушке свой ботик, но вряд ли шепчущиеся в кустах подростки об этом знали. Сам Олесь тоже сомневался, глядя на зеленоватую воду. На другом берегу радостно плескались пьяные мужики, похожие на Михалыча. Олеся передернуло, и он пошел по тропинке дальше, забирая вправо, когда услышал негромкие голоса. Уже хотел уйти, но картина открывалась такая, что дух захватывало.
Тоненькие, худенькие подростки сидели под деревом и целовались, тихо постанывая и бормоча разные глупости. Те самые, бесполые подростки: трудно было даже разобрать, кто из них мальчик, а кто девочка, а в глухих голосах слышались одинаковые интонации.
Олесь ступил влево, за куст, и вытянул шею.
— И здесь поцелуй… О-ох…
— Ты красивый… ты такой красивый…
— Нет, ты.
— Ты-ты-ты… — раздался звонкий смех, и Олесь понял, что все-таки мальчик и девочка.
У парнишки были тощие ноги, на которых болтались огромные кроссовки с модной толстой подошвой, острые коленки и золотистые кудряшки. Он откинул голову, подставляя шею с выпирающим кадыком под слюнявые поцелуи своей подружки. Олесь проследил взглядом линию от его подбородка до паха и застыл: у мальчика стояло, натягивая тонкую ткань легких шорт, и сверху, под болтающимися завязками, на шортах проступало небольшое влажное пятно смазки.
Ужасно захотелось прикоснуться к этому пятну губами, носом, вдохнуть, попробовать на вкус — ноги подкосились, и он едва не упал.
Олесь закрыл рот ладонью и отвернулся только на мгновение — чтобы в следующую же секунду снова уткнуться туда взглядом.
— Потрогай его…
Девчонка смутилась.
— Не бойся… никто не увидит.
Олесь следил, как она медленно тянет руку к шортам мальчика, и неожиданно потянулся к своей мотне, сжал член, с удивлением понимая, что напряжение в паху ему не привиделось.
Тоненькие пальчики с короткими ногтями осторожно прикоснулись к натянувшейся ткани, и Олесь охнул: в паху прострелило так резко, что он чуть не кончил от одного только зрелища.
Я извращенец, пронеслось в голове. Подсматриваю за детьми и собираюсь дрочить. Но муки совести смыло очередной волной: девочка сжала ладонь, четче проступили контуры мальчишеского члена, и Олесь нервно облизнул губы.
— Ох, — простонал мальчик, приподнимая зад, Олесь представил свою руку вместо девичьей, сжал пальцы сильнее, и тут с противоположной стороны тропинки послышалось сначала покашливание, а потом громкий смех.
— Эй, Приходько, глянь! Детки совсем обурели: теперь в общественных местах этим занимаются.
Олесь неловко переступил с ноги на ногу, и тут же раздался хруст ломающихся веток.
— А это у нас что?
Он обернулся, холодея: на тропинке словно два богатыря в отсутствие третьего замерли на лошадях два милиционера. За спиной раздался сдавленный мат, шум, крик «Бежим!», но он словно прирос к земле, так и не отпустив ширинку, и член пульсировал в руке.
— А это у нас извращенец, я так понимаю, — заржал один. — Пал Палыч, поздравляю — маньяка поймали.
— Я… не… — промямлил Олесь, отступая на шаг назад и упираясь спиной в колючие ветки.
— Что вы, гражданин, говорите? Грибы собирали?
— Я…
— Ягоды? — теперь ржали оба.
Эрекции моментально как не бывало — он даже подумал, что никогда больше и не будет.
— Я не маньяк, — полез рукой в карман, вытащил портмоне, паспорт, тут же уронил и бросился поднимать. — Я... честно, я не маньяк.
Один из милиционеров, тучный и обрюзглый, повернулся к другому и подмигнул.
— Маньяки нынче с паспортами. Документики, гражданин, — и протянул руку.
Олесь отдал паспорт, портмоне, выгреб из карманов все, что было, даже попытался всучить ключи от квартиры. Его колотил озноб.
— Я не маньяк. Я х-хотел их прогнать.
— Ага, по два раза, — второй, тощий и с усиками, похлопал лошадь по шее. — В парке извращенец появился, вы, гражданин, его не видели?
Толстяк хмыкнул, рассматривая паспорт.
— Олесь? Это что за имя?
— Украинское, — промямлил он.
— Что же вы, гражданин Олесь, непотребствами в парке занимаетесь?
— Я не…
— Давай-ка мы гражданина в отделение проводим?
— Н-не нужно, — залепетал он, — на работе узнают, и жена... Гражданин начальник, то есть, товарищ милиционер, у меня жена беременная! Она же... Я не извращенец! — к глазам подступили слезы обиды, и Олесь всхлипнул. — Забирайте все, что хотите, но не нужно в отделение!
— Брать у тебя нечего… — толстяк вытащил из портмоне несколько купюр, и Олесь запоздало понял, что так и не отдал Кате вожделенные пять тысяч, которые занял на работе.
Кошелек упал на траву, вслед за ним полетел паспорт.
— Пожалуйста… — прошептал Олесь.
Лошадь всхрапнула и наступила на паспорт грязным копытом.
— Как думаешь, Приходько? Отпустим извращенца с миром или проводим для разъяснительной беседы? — спросил толстяк.
— Я вижу, он осознал, — хмыкнул тощий.
Они махнули руками и, развернув лошадей, направились в сторону проспекта. Олесь пытался вспомнить, как дышать.
Отдышавшись и подобрав документы, он медленно заковылял в сторону дома, на полном серьезе размышляя о том, что у него, наверное, инфаркт — в груди жгло, а конечности не слушались.

@темы: ориджинал

---

Ваня+Даня - ориджинал

Это, однозначно, не фанфик. При всей моей любви к качественному фанфикшену, произведения данного, согласитесь, в основном любительского уровня, не вызывают желание назвать их шедеврами.
Это - совсем другой уровень произведения. И дело здесь даже не в качестве языка написания, хотя он конечно же, хорош, а в том, какие эмоции и чувства данное произведение вызывает. Не буду скрывать, я давно уже в ПЧ у автора этого произведения, потому что мне безумно нравится позитивная энергетика, которую несет этот человек. Это, в общем-то, получается автобиографичный рассказ. Может, поэтому он впитал волшебную атмосферу тепла и света отношений двух людей? Это о любви. Без пафоса, без сопливой романтики. Это нужно прочитать.

ВаняДаня. Времена года в картинках
Автор: середина лета
Бета: Toffana
Email: [email protected]
Рейтинг: R
Примечание: драбблы писались в разное время, совершенно разрозненно, но с помощью Мара333 я сложил их в серию. получилась вполне законченная история, пусть в реальности все было и не совсем так)

Осень

*

В сгущающейся темноте видны светящаяся вдалеке высотка Министерства транспорта и поближе — башенка пригородного вокзала. Мы стоим плечом к плечу, облокотившись на металлический поручень, и всматриваемся в город, лежащий за широким окном. В стекле отражаются наши, до смешного серьезные, лица и белые пластиковые стаканчики из кофейного автомата, зажатые в руках. В моем плещутся остатки эспрессо, у него — почти полная порция капуччино.

За нашими спинами суетится и шумит непрерывная вокзальная толчея. Обычно меня легко затягивает людской круговорот, я начинаю чувствовать себя его частью, щепочкой, которую несет течение. Но сегодня мы — два камушка, лежащие на дне. Мы — отдельно. Мы только вдвоем. Когда я думаю об этом, мне начинает казаться, что даже шум толпы стал тише, отдалился. На заднем плане что-то объявляет голос диктора. Броуновское движение за нашими спинами активизируется. Я смотрю на табло: Санкт-Петербург-Киев. За стеклом, внизу, светящейся змеей подползает к платформе поезд.

В отражении я вижу, как он поворачивается ко мне, и наклоняюсь ближе.
— А давай притворимся, что я приехал к тебе на этом поезде, — говорит он мне в самое ухо, щекоча его холодными губами. — Меня не было очень долго, может быть, год. И ты меня целый год ждал…
— Я тебя всю жизнь ждал, — говорю я.

*

На этом маршруте всегда столько маленьких тесных «рафиков», а именно сейчас, как назло, подъехал большой просторный автобус. Это сиденье такое широченное, что между нами можно втиснуть еще одного человека. Я так хотел сидеть к нему вплотную, прижимаясь бедром и локтем, и как бы ненароком класть руку на его колено. А вместо этого вынужден соблюдать пионерское расстояние. Я бы лучше постоял, чем такие мученья, если бы это не выглядело так подозрительно в полупустой маршрутке.
Он тоже отчего-то возится, вздыхает и, в конце концов, отворачивается к окну. Я осторожно, по сантиметру, двигаюсь по сиденью. Ближе, еще чуть-чуть. Нет, еще ближе не решусь. Теперь между нами расстояние шириной в ладонь, и я могу чувствовать исходящее от него тепло.
Я пользуюсь тем, что он смотрит в окно, и беззастенчиво на него пялюсь. На руки, чинно сложенные на коленях. Тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями, несколько царапин. Интересно, откуда? Под курткой ничего не разглядеть, перевожу взгляд на шею. Красивая. Натянутые мышцы, подрагивает жилка, адамово яблоко не торчит, а слегка выступает. Лизнуть бы. Устыдившись, отвожу глаза, и…
Я забыл, что окно автобуса — как большое черное зеркало. Он, так же внимательно, как я его, все это время изучал мое отражение. Чувствую, как начинают полыхать мои щеки, и вижу, как стремительно краснеют его уши. Одинаково закусываем губы и всю оставшуюся дорогу напряженно глядим строго вперед.

*

— В азбуке глухих нет ничего сложного. Я тебя научу. Вот, смотри!
Он обеими руками берет мою ладонь. Уууух… Сердце рухнуло куда-то под желудок и забилось там с удвоенной силой.
— Это буква «А».
Ааах… Он держит мое запястье одной рукой, а второй, несильно нажимая, сгибает пальцы в кулак. У него такие теплые, чуть шершавые ладони. Держи меня, держи, не отпускай…
— Запомнил? Теперь буква «Б».
Бляяя…Он что-то такое делает моими средним и указательными пальцами, а я могу только беспомощно раскрывать рот, как рыба в попытке заглотнуть немного воздуха, и радоваться, что в этот момент он не смотрит мне в лицо. Потому что оно пылает, крови к ушам и щекам прилило столько, что я чувствую, как она пульсирует.
— А теперь буква «В».
Вот черт! Он мягко проводит по ладони, распрямляя мои судорожно скрюченные пальцы. Тонкие прозрачные ногти с белыми кромками осторожно пробегаются по линиям судьбы и жизни. Ой, мамочки! Что же он со мной делает? Сердце, кажется, окончательно запуталось где-то в моих внутренностях и уже не бьется, а только вяло подергивается.
— Видишь, как просто? Буква «Г».
Господибожемой! Кажется, сейчас я точно не выдержу. Его правый кулак обхватывает указательный палец, а левая рука пригибает остальные. Хватка неплотная, кулак скользит вниз по пальцу… скользит… В ушах рев авиационных двигателей.
— Только бы не кончить, только бы не кончить, — шепчу я как молитву.
Словно услышав меня, он отпускает мою руку… чтобы взять в ладони мое лицо и повернуть к себе.
— Мне проще, если я вижу твои губы.
А глаза у него синие-синие. И черные-черные.

*

Ох, боже мой! Ну, за что мне это? Я же не железный!
Розовый кончик языка высовывается из правого уголка рта, медленно движется, чуть притормаживая на впадинке посередине нижней губы, и исчезает в левом уголке. Мне остается только нервно сглотнуть.
А я все говорю, говорю. Будто у меня кнопку PLAY заело. Нажмите уже кто-нибудь на паузу.
А он так внимательно, не отрываясь, смотрит на мои губы. Господи боже, я ведь знаю, что ничего ТАКОГО в этом нет. Просто сломан слуховой аппарат, и так он лучше понимает мою речь. Но от его взгляда у меня температура поднимается, и пересыхает во рту. И я невольно облизываю губы. А он автоматически повторяет мое движение. И я снова не могу удержаться. Заколдованный круг какой-то!
Хотя мне хочется облизать не свои губы, а его.
Но я, конечно, этого не сделаю.
И я все говорю, говорю… Лишь бы он продолжал вот так на меня смотреть.

*

Блин, там наверху столько этих гребанных звезд! Они, как миллион светодиодов, слепят меня сквозь черный ажур веток. Меня колотит дрожь, то ли от вечернего ветерка, то ли от его близости, и затылку жестко лежать на деревянных планках скамейки. И я почему-то не решаюсь взглянуть на него и смотрю строго вверх, на дурацкие звезды. Но в здешней нереальной тишине я отлично слышу его дыхание. Он вдыхает шумно, глубоко, а потом длинно, прерывисто выдыхает. А я дышу коротко и быстро. И ничего не могу с этим поделать. И дрожу. И так стискиваю край скамейки, что она, наверное, скоро рассыплется щепками в моих кулаках. И продолжаю молча смотреть на яркие светодиодные звезды. И думать о том, что уже очень поздно, и что нам еще до метро добираться, и о том, как шумно он дышит. И внезапно понимаю, что уже не вижу чертовых звезд, а вижу его смутно блестящие в темноте глаза. И его дыхание щекочет мне лицо. А потом уже ничего не вижу, и только чувствую на губах его вдох и выдох. А потом миллион гребанных звезд вспыхивает прямо у меня в голове…

*

Я люблю на него смотреть.
На то, как он говорит — старательно артикулируя, чуть наклонив голову влево. Как он улыбается: сначала еле-еле, только растягивая губы, а потом вдруг вспыхивая улыбкой весь — от глаз до ямочек на щеках. Как он трет подбородок, задумавшись. Как сжимает кулаки, когда злится. Как облизывает губы…

Я люблю его трогать.
Он нежный и шелковистый на щеках и животе. А на локтях и коленках — грубоватый и шершавый. Его волосы спереди пушистые и легкие, а на затылке более упругие и плотные, в них хорошо зарываться пальцами. У него твердые пятки и мягкие ладони.

Я люблю его слушать.
У него очень странный голос, словно идущий не изо рта, а из горла. А когда он злится, то всегда шумно дышит носом. И он говорит «Умммм…», когда чем-то восхищается. И «Пфф!», когда ему что-то не нравится. И я полюбил свое имя за то, как он его произносит: «Ванечка» — растягивая «а», чуть запинаясь на «ч» и заканчивая еще одним долгим «а».

Я люблю его…

*

У него синие радужки с фиолетовой каемкой, белые пушистые ресницы и маленькое рыжее пятнышко возле левого глаза, будто одинокая заблудившаяся веснушка.
Он стоит возле зеркала и внимательно изучает свою внешность. Крутит головой, поднимает и опускает руки, приглаживает волосы, извернувшись, рассматривает свою задницу, надувает губы, улыбается и щурит глаза.
Я наблюдаю за ним поверх книжки, но молчу. Мне ужасно интересна цель этих телодвижений, но если спрошу, он ни за что не признается. Поэтому я жду, пока он наобезьянничается и расскажет сам. Напоследок показав язык своему отражению, он оборачивается ко мне.
— Знаешь, если меня накрасить, то я сойду за девчонку. Плосковатую, — он оттягивает свитер на груди, — но такую, вполне «девачковую», девочку.
— Если честно, то «мальчиковым» мальчиком ты меня больше устраиваешь.
— Зато девочкой я смогу брать тебя за руку на улице, и никто не будет оглядываться, — говорит он и краснеет.





Зима

*

— Отпусти мою руку!
— Не отпущу.
— Дань, отпусти, на нас уже люди смотрят!
— Пусть смотрят, мне все равно.
— А мне не все равно, отпусти, я сказал!
— А я хочу держать тебя за руку. И пусть хоть весь город знает!
— Ч-черт! Ну почему ты так усложняешь мне жизнь?
— Без меня тебе проще?
— Намного! Может, уже отпустишь меня?
— Может, мне тебя совсем отпустить?
— Буду счастлив!
— Тогда прощай.
— Ну и вали!
Я так хочу, чтобы последние слова застряли у меня в горле, потому что он смотрит мне в лицо совершенно больными глазами, в которых злость и обида мешаются с растерянностью… и вдруг выскакивает из вагона. Двери с шипением съезжаются, едва не прищемив ему куртку.
«Наступна станція — Театральна»
Правая ладонь ощущает непривычную пустоту и холод. То же самое я чувствую внутри. Понимание того, что я только что совершил самую большую ошибку в своей жизни, придавливает меня настолько, что я сползаю на пол и утыкаюсь лицом в колени. И мне уже все равно, что на меня смотрят.

*

Стекло ужасно грязное, но мне сейчас не до брезгливости. Я буквально прилипаю к нему, когда эскалатор выплескивает новую волну людей. Внутри у меня все дрожит. Я издалека вижу его светлую лохматую макушку. Господи, только бы он меня выслушал! У него такой усталый, потерянный вид. Плечи печально опущены, и между бровей горькая морщинка.
Неожиданно где-то в груди гадким червяком шевелится удовлетворение: ему тоже плохо без меня. Мне тут же становится стыдно, и я торопливо отгоняю эти мысли. Но помню, что они были, и от этого мне гадко вдвойне.
Смотрю на него, не отрываясь. Боюсь даже моргнуть, чтобы не упустить из виду. Дырочка на джинсах, возле левой коленки, кажется, стала больше. Он любит ковырять ее пальцем, когда задумается. На рюкзаке по-прежнему висит брелок, который я подарил. Это хороший признак или плохой? Взгляд в пол, так что глаз не разглядеть.
Он уже почти у выхода. «Данечка, пожалуйста, дай мне все объяснить! — мысленно молю я. «Это ведь не я выпалил те злые слова, это говорили мои усталость и раздражение. Я так, так сожалею! Позволь мне все исправить!»
И тут он поднимает глаза и замечает меня. На мгновение застывает с растерянным выражением на лице, потом его плечи выпрямляются, подбородок трогательно-гордо вскидывается вверх. Он разворачивается на пятках и исчезает в толпе. Я бросаюсь за ним, но меня ударяет раскачивающимися дверями и потоком людей выносит обратно на улицу.
Болит в груди. Так ноет, что меня тошнит. На аллее фонари горят через один. Темно и холодно. Начинает накрапывать дождь, но я даже рад этому. Намокают волосы, воротник. Постепенно противная сырость начинает просачиваться под пальто. Я встаю в лужу обеими ногами и жду, когда промокнут ботинки. Мне нужно равновесие. Я хочу, чтоб моему телу снаружи было так же плохо, как и внутри.

*

Ключ сухо щелкает в замке. Я вхожу, привычно спотыкаясь о высокий порожек. В прихожей опять кто-то забыл выключить свет. Зеркало отражает отца в кресле перед телевизором. Рядом стоят пивные бутылки. Две пустых и одна полная. Еще одна, уже ополовиненная, на подлокотнике. Из кухни журчит голос матери. Наверняка она, как всегда, сидит под форточкой, телефонная трубка прижата плечом, в левой руке сигарета, в правой — чашка кофе. За дверью комнаты обманчивая тишина. Брат, натянув наушники, торчит за компьютером. На мониторе взрывы, падают, испуская фонтаны крови, фигурки солдат, дуло гранатомета мечется из стороны в сторону. Все ясно — Контрстрайк. Это надолго.
Никто из них даже не замечает, что я разворачиваюсь, выхожу и закрываю за собой дверь.
На улице тоскливо и депрессивно пахнет скорой весной. Все правильно, думаю я, именно в такое время и совершается большинство самоубийств. Почему-то именно в этом вопросе мне не хочется быть оригинальным. Тысячная колонна невидимых мертвецов за моей спиной необъяснимо придает мне решимости. Я даже знаю, КАК это сделаю. Главное — проскользнуть мимо консьержки. Но все снова складывается в мою пользу — стеклянная будка совершенно пуста. Я поднимаюсь на второй этаж, вызываю лифт и еду на самый верх. Преодолеть решетку, закрывающую лестницу на чердак, не проблема, я лазил через нее сотню раз.
Толкаю дверь, и в лицо летит песок. От неожиданности едва не шагаю обратно. Надо же, внизу ветра не было! А здесь просто пронизывает до костей. Но я специально ослабляю хватку шарфа на шее и вытаскиваю руки из карманов. Я тут вроде умирать собрался, теперь глупо думать о холоде. Наоборот: чем хуже мне будет, тем проще сделать последний шаг. Хотя мне и так хуже некуда. Все время чувствую себя больным и избитым, хотя организм в полном порядке. Функционирует, хочет двигаться, есть и спать. Только я не хочу. Без него не хочу ничего.
Как-то же я раньше жил без него. Как? Зачем это было? Наверное, для того, чтоб однажды я его все-таки встретил. Точно, я жил ради этих нескольких месяцев с ним. А теперь все закончилось, и пора прекратить своё бессмысленное функционирование. Я — как фонарик с севшей батарейкой. Лампочка есть, проводки не оборваны, а светить уже не будет, потому что другие батарейки к нему не подходят. Не подходят мне другие батарейки! Теперь только выбросить.
И почему бы не с крыши этой высотки? Я хватаюсь за хлипкие сварные перильца и усаживаюсь на крытый жестью бортик, свешивая ноги. Задница начинает мерзнуть. И ветер толкает в спину, когда я нагибаюсь посмотреть вниз. Уже совсем стемнело. Отсюда видны только черные, спутанные клубки тополиных крон с желтыми пятнами падающего на них из окон света.
Сверху, сквозь разрыв в тучах, мимолетно вспыхивает луна. Я представляю себе, как мое тело летит мимо окон, бесформенным мешком проламывается сквозь ветки и глухо ударяется об асфальт. Наверное, мне будет больно в последние секунды жизни. Думать об этом почему-то приятно. Боль — это правильно. Умереть без боли — словно списать ответы в контрольной.
По ассоциации тут же вспомнилась школа. Черт, пацаны расстроятся. Будут переживать, что не были рядом в нужный момент, не отговорили, не помешали…
Я знаю, он тоже расстроится. Нет, это слабое слово — ему будет больно. Ведь он один будет точно знать, почему я так сделал. Маленький мой, как же он справится с этим грузом? Это я уже перестану чувствовать что-либо, а ему будет больно. Очень больно, он же любит меня, я знаю. Как он сможет жить с этой болью? А если не сможет? Мне вдруг становится страшно до черноты перед глазами, до мути в желудке. Я не могу скользнуть туда, вниз, не зная, что потом будет с ним. Не могу, просто не имею права!
А если я еще не все сделал, чтоб вернуть его? Может быть, мне не хватило всего лишь одного шага, а я сдался! Во мне просыпается здоровая, колючая злость. Она пузырьками разбегается по венам. Я ударяю кулаками по коленкам, перекидываю ноги обратно на крышу, и спрыгиваю с бортика. Занемевшее от холода и неподвижности тело подводит, я неловко плюхаюсь на четвереньки, но это только раззадоривает меня. Я поднимаюсь и решительно шагаю к выходу. Я еще поборюсь!

*

Коридорчик, ведущий к пожарной лестнице, выкрашен в грязно-розовый, и поэтому мне кажется, что он похож на слепую кишку. А может быть, из-за того, что я торчу в нем всю ночь. Сижу на полу, и вокруг меня серые рыхлые кучки сигаретного пепла. Щелчком отправляю в дальний конец коридора очередной окурок. Теперь, когда уже светло, я вижу, сколько их там валяется. А наплевать. Я сейчас не в том состоянии, чтоб заботиться о чистоте или о собственном здоровье. Я сегодня чуть не шагнул с крыши, и, если у меня и в этот раз ничего не выйдет, видит бог, все-таки это сделаю. Даже ходить далеко не буду — прямо с балкончика этой самой пожарной лестницы.
Мобильный разрядился, и я не знаю, который час. Лифт гудит, хлопают двери, люди разбредаются из теплых квартир. Я терпеливо жду, когда выйдет он. И, конечно, едва не пропускаю момент. Выглядываю из-за угла и вижу, как он, ссутулившись, ковыряет ключом в замке. Наконец дверь заперта, он разворачивается, на ходу вскидывая рюкзак на плечо. Я едва успеваю отпрянуть. Сердце колотится, как после долгой пробежки, и бухает в ушах, так, что я перестаю слышать что-либо, кроме шума крови. Выдыхаю и вытираю о штаны взмокшие ладони. Он, не замечая, проходит мимо меня к лифту. Молниеносный рывок за рукав — и я уже прижимаю его к себе. Черт, как же я по нему соскучился. Он вырывается, как зверек, попавший в капкан. Но я сильнее и рад этому, чуть ли не впервые. Все происходит молча. Я просто целую его, куда придется, он сопит и сопротивляется. Стискиваю крепче, и неожиданно он перестает дергаться, обмякает. «Пусти» — шепотом просит он через минуту, и я покорно ослабляю хватку. Он высвобождает руки и обнимает меня за шею. И тут я уже не выдерживаю. Наверное, это и называют истерикой. Из моих глаз начинают литься слезы. Горячие, едкие, обильные. Они текут нескончаемым потоком, словно копились во мне долгие годы и только ждали момента, чтобы прорваться. Его лицо расплывается, но я вижу, что он улыбается. А потом я перестаю его видеть, потому что он держит руками мою голову и целует мое лицо. Брови, щеки, нос, губы, щеки, лоб, опять губы… И мне уже не стыдно, что я реву, потому что я знаю — теперь все будет хорошо.



Весна

*

Смотрю в его глаза, будто в небо на просвет. Он улыбается, хмурится, жмурится от солнечных зайчиков, которые пускают проезжающие мимо машины, и снова улыбается.
Невозможно не улыбаться, потому что весна. Потому что под ногами лужи зеркалят облака, на оттаявшем газоне пасется стадо деловитых, желтолапых грачей, под балконом расселся целый разномастный кошачий хор, в котором солирует серый мордатый котяра с порванным ухом, а в кустах, перекрывая мяуканье, орут ошалевшие от тепла и солнца воробьи.
Я тоже ошалел от внезапной весны. Я пьян от запаха мокрой земли, от сырого ветра с ароматом бензина и талой воды, от неба в его глазах и от его влюбленной улыбки. Я люблю его так, что сердце не помещается в груди. Но от времени года это не зависит.

*

Первое, что я вижу, открыв утром глаза, — это большая зеленая кружка, стоящая на полу. На ручку намотан хвостик чайного пакетика — пожалуй, самая дурацкая из его привычек.
Вчера было холодно, и он ходил по квартире смешным привидением в одеяле, с этой самой кружкой в руках. Мы о чем-то спорили, и он порывисто жестикулировал, роняя капли чая на линолеум.
Потом мы выключили свет, и стало слышно, как где-то далеко гудит и лязгает лифт. Под одеялом было душно и уютно, и у меня торчали наружу ноги, мерзнущие в тонких носках. А у него был вкус чая — горький и терпкий, и вкус шоколадных конфет — сладкий и нежный.
Мы поставили будильник, потому что ему еще надо было возвращаться домой. А когда мобильный заиграл, то пару минут не могли сообразить, кто это звонит, и чего он от нас хочет. Потом он нарочно тянул время, разыскивая то тетрадку, то носок, то телефон, и жалел, что нельзя так и пойти — в одеяле.
Когда я вернулся, проводив его, кружка одиноко стояла на полу, а на разворошенной постели темнело одеяло. Я заполз под него, поджимая ноги, чтобы поместились, и лежал, вдыхая запах крепкого чая.

*

У меня от жесткого ворса ковра болят лопатки, и ноет поясница. А у него на лице ехидная усмешка. Он приподнимает бровь и с вызовом облизывает губы.
— Еще три раза, и я тебя отпущу, — говорит он и ерзает на моих ногах, устраиваясь удобнее.
— Не могу больше, устал, — канючу я, но послушно сцепляю руки на затылке и тянусь вверх и вперед, к нему.
— Качать пресс, оказывается, очень увлекательно, — изрекает он, глядя, как на моем животе напрягаются мышцы.
— Ага, если это делаешь не ты.
Я получаю заслуженную награду и стараюсь подольше задержать его в поцелуе, но он безжалостно толкает меня назад.
— Еще два раза.

*

— А что тебе во мне нравится?
Он сидит рядом со мной на ступеньках Гостиного двора и разглядывает свои вытянутые ноги. Я неопределенно хмыкаю.
— Ну, скажи, что тебе — жалко, что ли? Вот как про девчонок говорят: классная попка…
— Угу-у-у… — тяну я с плотоядной ухмылкой.
— Или там — красивые ножки… Тебе нравятся мои ножки? — он складывает ногу на ногу и смотрит на них оценивающе.
— Угу, — снова угукаю я.
— Так не честно! Отвечай развернуто! Почему тебе нравятся мои ножки? — он опять любуется на свои конечности и даже поглаживает себя по бедру.
— Они длинные, — говорю я первое, что приходит в голову. Подумав, ехидно добавляю: — И цепкие…
Он слегка краснеет, но упрямо продолжает допрос.
— А что еще? Руки, например? — Он выставляет перед собой ладони с растопыренными пальцами тем жестом, с которым женщины оценивают маникюр.
— И руки нравятся, — покладисто соглашаюсь я. — Особенно, когда они не для скуки.
— Пошляк! — Он бьет меня кулаком по коленке, но меня уже понесло.
— Еще мне очень нравятся твои уши, потому что они всегда тебя выдают…
— Неправда!
— Правда! И мне нравятся твои глаза, потому что они бесстыжие, в отличие от ушей!
— Эй, ну все, прекрати!
— Я только начал! — пыхчу я, отбиваясь. — Губы! Мне нравятся твои губы, потому что они знают много неприличных слов и умеют целоваться! Ай, больно! За что?
— За многословие!
— Ты сам спросил! А я еще не перешел к самому интересному… — Он такой смешной, когда возмущенно пытается дотянуться, чтобы ладонью закрыть мне рот. — Рот! Ох, как мне нравится твой рот…
— Хватит тебе, дурак, перестань!
Он внезапно сникает и, с совершенно расстроенным видом отвернувшись, садится на ступеньки. Я придвигаюсь к нему и пытаюсь обнять. Он дергает плечом, сбрасывая мою руку.
— Буся, ну ты чего? Ну, извини!
Я все равно его обнимаю и притягиваю к себе. Он вздыхает и утыкается лбом мне в шею.
— Я тебя всего люблю, целиком, — шепчу я.
— Правда?
— Правда, зуб даю!
— Хорошо…

*

Желтый шарф лежит на спинке дивана, как полоса утреннего солнца. Только за окнами темно и тянет холодной весенней сыростью сквозь приоткрытую балконную дверь. Он берет шарф в руки, на мгновение сжимая, чтобы почувствовать его мягкость, а потом начинает медленно и аккуратно обворачивать им мою шею. Я наклоняю голову, и он вытягивает сзади из-под шарфа мои волосы. У него теплые пальцы.
Потом он приносит таблетки, и я послушно подбираю их губами с его ладони. Чай слишком горячий, он долго размешивает сахар, разминает ложечкой дольку лимона. Когда мне, наконец, позволено пить, он внимательно наблюдает за процессом, будто это невесть какая лечебная процедура. Это так забавно, что я начинаю смеяться, но сбиваюсь в хриплый кашель. Он хмурит брови и укоризненно смотрит, наклонив голову. Мне остается только сдаться на его милость и терпеть растирание пахучей мазью и укрывание жарким одеялом до самого подбородка.
— В детстве, когда я болел, мама ложилась рядом со мной в кровать и читала мне вслух. Хочешь, я тебе почитаю? — спрашивает он, присаживаясь рядом.
Я молча киваю и двигаюсь, освобождая ему место. Мне абсолютно все равно, что он будет читать, достаточно его голоса. Тихо щелкают на стене часы, он перебирает пальцами мои волосы, время от времени отвлекаясь на переворачивание страниц. Я прислоняюсь щекой к его боку, чтобы ощущать, как его приподнимает дыхание. Голова немного кружится, нос щекочет эвкалиптовый запах мази, а еще боковым зрением я вижу солнечное пятно желтого шарфа. Если так болеть, то и выздоравливать не хочется.

*

На этой остановке тоже никто не вошел. Двери троллейбуса с астматическим шипением закрываются.
Он тянет за конец шарфа, заставляя меня нагнуться, и снова целует. Мне нравится подчиняться этому приятному насилию.
Мои руки в карманах, его — одна крепко держит мой шарф, второй он ухватился за поручень. Мы соприкасаемся только губами. Только губами. Он не позволяет углубить поцелуй, чтобы на следующей остановке можно было быстро отпрянуть и отвернуться к окну, будто мы просто два парня, случайно севшие в один троллейбус.
Эти легкие касания губ, это добровольное подчинение возбуждают меня безмерно, до черных точек перед глазами. Так, что я не вижу ничего вокруг. О приближении очередной остановки я узнаю, только когда притормаживающий троллейбус заставляет меня по инерции сделать пару шагов назад, чтобы удержаться на ногах.
Он улыбается и тянет за шарф. Потом достает мою руку из кармана и кладет на поручень рядом со своей.
— Знаешь, из нас двоих это я должен быть больше и сильнее. Потому что я УЖЕ умнее и серьезнее. А за тобой нужно присматривать, заботиться о тебе, защищать тебя. Ты без меня пропадешь.
— Пропаду, — соглашаюсь я, отцепляюсь от поручня и берусь за конец его шарфа.
Двери с тяжелым вздохом закрываются за спиной, троллейбус трогается, и я притягиваю его к себе.

*

Невзрачная сизая голубка неторопливой солидной походкой шествует по дорожке, аккуратно обходя выбоины в асфальте, что-то деловито поклевывая, останавливаясь, чтобы попить воды из лужи или почистить крылышко. Вокруг нее вьется шикарный белоснежный красавец-голубь. Он распушил перья и зазывно курлыкает, но своим поведением напоминает мне мальчишку-третьеклассника: постоянно норовит забежать вперед и продемонстрировать свою красоту избраннице. Голубка снисходительно поглядывает на глупого ухажера и идет дальше.
— Гули-гули-гули!
Перед голубем шмякается на землю кусок булки, и он, забыв о любовных играх, принимается жадно поглощать пищу.
— Что ты наделал? — «возмущаюсь» я. — Такая любовь была, а ты все испортил.
— Если он ее на хавчик променял, то это не любовь, — скептически заявляет он. — Вот я тебя ни на какую еду не променяю…
— Да ну? — не верю я.
— Ну да, — важно кивает он и откусывает от бутерброда сразу половину.

*

— Выплюнь ты эту гадость!
— Это не гадость, это тополиные почки.
— У тебя потом губы будут клейкие и горькие.
— Это твои проблемы, лично мне вкус нравится.
Но он все-таки выплевывает рыжие липкие чешуйки и тянется целоваться. Я пытаюсь сделать недовольное лицо, но у меня никогда не получается долго сопротивляться. И, конечно, я оказываюсь прав. На его губах темные пятнышки клейкой смолы, а на языке — пронзительная горькая свежесть. От этой горечи меня даже слегка протряхивает.
Он неловко переступает, стоя на цыпочках, и, словно опасаясь, что я сбегу, цепляется за мой воротник. Но, господи, куда же мне бежать, если от блеска его глаз кружится голова, и у поцелуя острый вкус тополиных почек?

*

— Знаешь что? — задумчиво говорит он.
— Что? — спрашиваю я, придерживая на своих коленях сложную конструкцию: подушка, на ней толстый журнал, на журнале тетрадка, в которой я пишу.
— Когда я стану богатым престижным юристом, — он забирается мне за спину, обхватывает руками и уютно пристраивает подбородок на моем плече, — я построю нам дом… и запру тебя в нем!
— Фигасе, — откликаюсь я без возмущения. Я еще наполовину в своей писанине. — Чего вдруг?
— Будешь сидеть дома, жарить курицу, лазить в интернете и кропать свою гениальную ерунду, — мурлычет он мне в ухо. — А я буду потихоньку ее издавать. Никто, конечно, покупать не станет, но зато я смогу хвастаться, что мой бойфренд — писатель.
— А запирать-то меня зачем? — недоумеваю я и трусь носом об его щеку.
— Чтобы никто на тебя не позарился и не увел у меня моего гения, — он прикрывает глаза и позволяет себя поцеловать.
Ручка с дребезжанием катится по полу, шелестят страницы тетрадки, журнал падает на линолеум с тихим шлепком.



Лето

*

Сейчас чихну. Точно чихну. Чихну обязательно.
Осторожно приоткрываю один глаз, изучаю обстановку. Убираю его волосы из-под своего носа. Он спокойно сопит в подушку. А я уже проснулся. Если не встану, начну распускать руки, разбужу. Жалко, он так замечательно спит. Еще пару минут любуюсь румяными щеками, по-детски приоткрытым ртом и дрожащими тенями от ресниц. Потом аккуратно вылезаю из-под одеяла и шлепаю на улицу.
Мокрая веранда сияет серыми облаками и голубыми просветами. Вчера мы не закрыли окна. Иду прямо по небу. На подоконнике — клякса свечки. В восковую чашечку набралась вода, огарок фитиля похож на утонувшего червячка. Перегибаюсь в сад, навстречу умытым черешням, и срываю малину прямо с куста под окном. Она еще терпкая, еле спелая, но пахнет одуряюще, и на вкус — сахар пополам с дождем. Объедаю все ягоды, до которых могу дотянуться, и потом просто лежу животом на мокром подоконнике.
Раннее утро. Впереди у меня так много времени. Целый бесконечный летний день. И длинное лето… И долгая-долгая жизнь…
Иду обратно в дом. Тщательно вытираю ноги о старый ковер и заползаю под одеяло. Там тепло и уютно. Он сразу приваливается, обнимает, и в нос снова лезут его вихры.
Счастье.

*

От воды пахнет тиной, лягушками, свежесрезанной травой и немножко химией. Лопасти катамарана тихо плюхают за спиной. Да и все остальные звуки доносятся приглушенно, будто разогретый воздух отказывается проводить звуковые волны.
Я лениво кручу педали и смотрю, как рядом ходят вверх-вниз его коленки. Они гладкие, золотистые, и к одной прилип листик клевера. Я хочу протянуть руку и смахнуть его, но мне лень.
Он достает бутылку с минералкой, тонкие пальцы откручивают крышку, ногти кажутся почти белыми на загорелых руках. Потом он пьет, запрокинув голову. Кадык медленно вздрагивает, блестящие капельки сползают по шее и впитываются в ворот футболки.
— Будешь? — он протягивает мне бутылку.
Я отрицательно качаю головой. Пить мне тоже лень. Тогда он зажмуривается и льет воду себе на лицо.
— Солнце, — говорит он, пожимая плечами, как будто это все объясняет.

*

Тополиный пух грязными сугробами лежит вдоль тротуаров.
Девочки ходят красивые, полуодетые. Мальчики все, как один, в майках и уродливых трикотажных шортах. Он презрительно обзывает их «семейниками» и принципиально носит только льняные штаны, которые вечно выглядят мятыми. Он засовывает руки в глубокие карманы и позволяет брюкам низко сползать на бедра.
И когда я вижу, как над ремнем мелькает белая полоска его трусов, я тоже вынужден засовывать руки глубоко в карманы.

*

Пыль мягкая, прохладная, она просачивается между пальцами, как тонкая пудра. Проселочная дорога уходит в закат, как в дурацком романтическом фильме. По обе стороны до самого горизонта тянутся поля, колосящиеся неизвестными нам, горожанам, злаками. Обочины заросли травой и васильками. Мы молча бредем, загребая пыль ногами, каждый по своей колее.
Я срываю цветок, в точности повторяющий своим цветом его глаза. Закладываю стебелек ему за ухо и говорю:
— Волошка моя…
Неожиданно он не фыркает, не смеется над моей глупой сентиментальностью. Он поднимает на меня свой васильковый взгляд и просто улыбается — нежно и чуть смущенно.
В этот момент меня накрывает ощущением острого, пронзительного счастья.
— Ванька, дурак, ну ты что?
Его грязные пальцы вытирают мне щеки, и только поэтому я понимаю, что из моих глаз катятся слезы.
— Дурак, — невпопад соглашаюсь я, беру его за запястья и тяну к себе.
Он повисает на мне, крепко обхватив руками и ногами, прижимается щекой, сопит в ухо. Цветок падает куда-то в пыль. Небо пылает красным и лиловым. Оглушительно стрекочут кузнечики.

*

Четыре утра.
Мы стоим на веранде и наблюдаем, как светлеет небо, словно кто-то подливает молока в чернильницу.
— К чему ты прислушиваешься? — спрашивает он.
— Птички, — улыбаюсь я.
Он сейчас без слухового аппарата, поэтому внимательно смотрит на мой рот, когда я отвечаю.
— А у меня тишина, — говорит он. — Но тебя я слышу.
Я вопросительно приподнимаю брови.
— Не ушами, — объясняет он, берет мою руку и прикладывает к своей голове. — А здесь. И здесь…
Он тянет руку ниже и прижимает к своей груди. Потом улыбается слегка виновато — он не любит пафос, отворачивается и отходит к окну. Я, как привязанный, иду вслед за ним, становлюсь за спиной и кладу руки на подоконник рядом с его ладонями.
— Я тебя люблю, — шепчу в пушистую макушку.
— Я тебя тоже, — говорит он, накрывает мои ладони своими и переплетает наши пальцы.

*

Это невозможно — нацеловаться на три недели вперед. Но мы хотя бы попытались. Этот, последний, поцелуй почти болезненный. Губы саднит, мне кажется, я даже чувствую вкус крови. Он отстраняется, и в глазах слезы.
— Что, больно? Я сделал тебе больно? — пугаюсь я.
Он качает головой и пытается улыбнуться. Мы впервые расстаемся так надолго. Мне страшно, как и ему. Я не знаю, как пережить эти недели без него. Я боюсь, что он обо мне забудет. Меня ужасает мысль, что он может найти мне замену.
У него на шее россыпь красноватых пятнышек. Завтра они станут лиловыми. Мне и стыдно, и не стыдно. Я почти сознательно наставил на нем меток. Пусть все знают, что он мой.
— Дождись меня, — говорит он и вытирает ладонями мои щеки.
Впереди неизвестность длиной три недели.

*

— У тебя дождь идет?
— Идет, а у тебя?
— И у меня. А ты в курсе вообще, что мне уже пора спать?
— А ты в курсе, что это я тебе еще полчаса назад сказал?
— Но ты ведь до сих пор со мной болтаешь.
— А не должен?
— Ну конечно! Если ты заявляешь кому-то, что ему пора спать, то надо сказать «Спокойной ночи» и положить трубку.
— Спокойной ночи, Даня.
— Эй, только не бросай трубку!
— Тебе спать пора. Действительно пора.
— Я знаю. Но я просто так не усну. Расскажи мне сказку!
— Чего?! Я не знаю сказок.
— Ну, стихи.
— Тем более. Ты забыл, с кем говоришь? У меня по укрлит была четверка. Я не учил стихов.
— А по зарубежке?
— А по зарубежке тройка.
— Хоть по какому-нибудь предмету у тебя была нормальная оценка?
— Да, восьмерка по географии. Мое главное школьное достижение.
— Ладно, расскажи что-нибудь из географии. Мне все равно, главное — слышать твой голос.
— Хорошо, слушай. Ориентирование на местности…
— Замечательно. Я загадал: если ты начнешь рассказ со слова на букву «О», то мы совсем скоро увидимся, и все будет классно.
— А если бы я начал с буквы «А»?
— Тогда тоже все было бы хорошо.
— А с «Ы»?
— Тогда, сто процентов, все у нас будет замечательно. Это моя любимая буква. Особенно в начале слова.

Он говорит это абсолютно серьезно, и я вдруг ощущаю, как меня накрывает десятибалльной волной нежности. Дышать и произносить слова становится совершенно невозможно.
— Спокойной ночи, — хихикает он в трубку. И тихо-тихо добавляет: — Спокойной ночи…

*

«Встретимся у тебя».
Я так его ждал, но его приезд все равно неожиданность.
У меня бардак, разбросана одежда, не убрана постель и в кухне на полу — разбитая кружка. Шваркнул сгоряча, когда он не брал трубку.
Но это все ерунда.
А постель, кстати, не убрана…
Мне кажется, что я иду слишком медленно, но люди, идущие навстречу, удивленно смотрят на меня. Мне хочется побежать, я еле сдерживаюсь.
«Встретимся у тебя».
Трясущиеся пальцы не сразу попадают по кнопкам кодового замка на парадном. Лифт где-то застрял. Я несколько секунд пританцовываю возле закрытых створок, потом не выдерживаю и несусь по лестнице на седьмой этаж, перескакивая через три ступеньки.
Ключ тоже мой враг — не хочет вставляться в замочную скважину.
В квартире тишина. От порога я вижу: в кухне пусто. Сердце выпрыгивает из груди. Неужели он передумал? Или обиделся на что-то и ушел? В комнате на подушке спит кошка, возле шкафа горой вывалены футболки, на кресле висят джинсы. И пусто.
Сердце останавливается. Я прячу в карманы дрожащие руки и в последней надежде шагаю на балкон.
Выдыхаю.
Он стоит, облокотившись на перила.
— Я тебя ждал, — говорит он, и по его спине я чувствую, как он улыбается.

*

С моего балкона не видно, куда садится солнце. Но приближение сумерек можно угадать, и не глядя на закат. Кругом разливается томно-золотистое сияние, воздух и время становятся густыми и тягучими, и кажется, что этот летний вечер никогда не закончится. И через миллионы лет нас найдут застывшими в нем, как доисторических мух в янтаре.
Босые пятки такие трогательно розовые по сравнению с темным, бронзовым загаром. Они так прочно, деловито упираются в кафельную плитку балконного пола, что это меня умиляет. Он стоит вплотную к перилам, в руках кружка с чаем, ступни наполовину свисают с края, и я знаю, что пальцами ног он сейчас забавно шевелит в воздухе, хотя с моего места не могу этого видеть. Но я знаю, что это так, потому что ему всегда нравилось это делать. А сейчас он поднимет левую ногу и почешет ею правую. Угадал! На загорелой коже остаются светлые полоски. Перед глазами на несколько мгновений мелькает совсем белая, нежная кожа свода стопы. Хочу поцеловать его туда. Чтобы он хихикал, дурачился, вырывался и дрыгал ногой. Но я не буду делать этого прямо сейчас.
Мы не виделись целый месяц. Он сильно изменился: подрос, загорел до черноты, подстригся. И стал как будто немного чужой. Будто мы снова вернулись в первые дни нашего знакомства. Отстраненный, сдержанный, стеснительный. Я не знаю, как себя вести с ним, таким. Подхожу и встаю у него за спиной. Смотрю на дорожку светлых волосков, выходящую из-под коротких белобрысых завитков на тонкой бронзовой шее, на чуть выступающие бугорки позвонков. Я хочу поцеловать их все, от самого первого, скрытого под волосами, до самого последнего.
Вместо этого наклоняюсь и целую его в затылок. Пушистая макушка пахнет им. Этот запах настолько родной, что я не выдерживаю и со стоном утыкаюсь в нее носом. Он, не глядя, ловит мою руку, притягивает к лицу ладонь и целует мокрыми от чая губами. Меня протряхивает почти оргазмом.
Он разворачивается, неловко — мешает кружка с чаем — обнимает, вжимается лицом в мою грудь и бормочет:
— Ваня, Ванька, Ванечка!
Я отбираю у него кружку, перегнувшись через подоконник открытого окна, ставлю ее на кухонный стол и стискиваю его, даже не пытаясь убрать с лица глупую счастливую улыбку.


******************************************************************
А я ведь действительно не помню, как это было в первый раз. И было ли вообще. Мне сейчас кажется, что вот так официально мы никогда и не признавались друг другу.

Вроде бы это произошло так.
Мы сидим в жухлой траве на Поскотине и смотрим вниз на пряничные домики Воздвиженки. Я стесняюсь глядеть на него, хотя мне очень хочется. Поэтому я кручу в руках ключи на брелке и украдкой любуюсь его лицом. А потом обнаруживаю, что мой палец застрял в колечке, на котором висят ключи. И он снисходительно вздыхает, освобождает мой палец и говорит:
— Ты такая бестолочь, не понимаю, за что я люблю тебя.
И я заглядываю ему в глаза и недоверчиво спрашиваю:
— Ты и правда меня любишь?
— Люблю, — подтверждает он.
— Я тебя тоже.

Но, кажется, это было не так.
— Можешь считать меня девчонкой, но я хочу это услышать. Давай, скажи это!
Я краснею весь, от ушей до кончиков пальцев.
— Ну, ты ведь и так это знаешь, — канючу я.
— Я не уверен. Я хочу услышать.
Не понимаю, почему мне так сложно произнести три коротких слова. А он смотрит почти отчаянно, в синих глазах ожидание. И губа прикушена. Господи, как же я люблю его! И я говорю, от волнения переходя на украинский:
— Я кохаю тэбэ.

Или нет, все было по-другому.
Настольная лампа освещает забытый учебник. Мы лежим на неразобранной кровати, не касаясь друг друга, только держась за руки. Губы распухли и слегка онемели от поцелуев.
— Я тебя люблю очень сильно. На всю жизнь, — шепотом, но очень твердо говорит он.
— Это я тебя люблю на всю жизнь. А ты еще маленький. Ты сто раз разлюбишь и полюбишь снова.
— Я люблю тебя, даже несмотря на то, что ты такой идиот, и что ты сейчас меня обидел.
— Я не хотел тебя обижать. Ты прав, я идиот. Разве можно любить меня такого всю жизнь?
— Я однолюб. Я точно знаю, что не разлюблю тебя, даже если ты на всю жизнь останешься таким идиотом.
— Приготовься к тому, что останусь. И никогда не перестану любить тебя своей идиотической любовью.
— Это хорошо. Мне нравится постоянство.
И мы шепотом хихикаем.

Хотя, скорей всего, я снова наврал, и все было совсем не так…

Конец

@темы: ориджинал

---

В клочья - J2

После окончания 5-го сезона жутко хотелось почитать что-то обнадеживающее. Дескать, будут братья вместе, никуда не денутся) Это оно)))



"В клочья", винцест, после финала пятого сезона. Автор: Alix
Название: "В клочья"
Автор: Alix
Пейринг: Дин/Сэм
Рейтинг: NC-17
Жанр: утешение страждущим
Саммари: Посвящаю этот фик всем, кто так же, как и я, обрыдался над финалом пятого сезона. Эта история - одна из версий того, как всё могло быть дальше.

* * *

Он старался. Правда, старался. Первое время для этого даже не требовалось прилагать особых усилий. Утром Лиза будила его поцелуем в щеку, гладила пальцами отросшую за ночь щетину и что-то бормотала, то ли посмеиваясь над ним, то ли дразня. Потом выскальзывала из тёплой постели, а Дин, сонно ворча, поворачивался на другой бок и спал ещё десять минут, пока из-за приоткрытой двери в спальню не начинал просачиваться упоительный аромат поджаренного бекона. Тогда он вставал, потягиваясь, и шёл в душ, успев по дороге дружески стукнуться с Беном кулаками и мимолётно поцеловать хлопочущую на кухне Лизу в висок. Потом они завтракали все вместе, Дин разрезал лазанью, отмеряя Бену порцию, соразмерную его успехам в бейсболе, и неприлично чавкал своим куском, игнорируя осуждающий взгляд Лизы и восторженный взгляд Бена, который хватал лазанью точно так же, как Дин - двумя руками, упираясь в основание куска большими пальцами и мизинцами.
Потом он целовал их обоих и шёл на работу, в гараж, забирался под машину и до самого ланча стучал ключом - время пролетало совсем незаметно. Потом - пара пива с Гленом или Майком, смотря кто из них был на смене, потом - снова работа, не слишком напрягаясь, если только босс не нагрянет с проверкой. Вечером ещё пара пива, партейка в бильярд, изредка в покер, потом - домой, и если Бен ещё не спит, то помочь ему сделать уроки и выслушать, как он зазвездил сегодня Стиву Ройтону на третьей подаче, а потом уложить его спать и, обняв одной рукой Лизу, а другой - бокал виски, смотреть с ней вдвоём старые фильмы на диване. Потом виски иссякал, фильм заканчивался, экран телевизора гас, они шли в спальню и занимались любовью, неторопливо, нежно, словно много лет прожившая вместе семейная пара. Потом Лиза говорила: "Спокойной ночи", и Дин отвечал: "Спокойной ночи", и если свет ещё горел, то они тушили его и засыпали, обнявшись; но чаще свет не горел.
Дин старался, и не только ради обещания, которое дал Сэму. Просто это действительно была та жизнь, о которой он всегда мечтал. Тот шанс, которого у него никогда раньше не было. Раньше было что угодно, кроме этого шанса - Сэм, отец, охота, Сэм, поиски Азазеля, сделка с демоном, Сэм, ад, возвращение из ада, ангелы, Апокалипсис, дьявол, Сэм. Слишком много всего и сразу, чтобы остановиться и набрать воздуху в грудь. Но ему ведь хотелось, просто всегда было что-то более важное, чем его обывательские мечты, которых он и сам, по правде, стыдился.
Так что Дин старался ещё и потому, что знал: это его первый шанс, и он будет единственным. Если Дин упустит его, если слажает, то уже никогда не сможет повторить попытки. Потому что обещание он сдержал, и некому вынудить его дать новое.
И что с того, что он пил... Пиво с утра, пиво на ланч, пара пива с ребятами вечером, виски на диване перед телеком. В конце концов, он прошёл через... нет, сказать "через ад" было бы слишком пошло и мелко, в его-то случае. Он прошёл через то, из чего люди не выходят живыми, и ещё реже - сохранившими рассудок. Ему удалось и то, и другое. Целый два подарка, подаренных ему на прощанье его братом - и кто такой был Дин, чтобы разбрасываться теперь его подарками? Теперь-то уж... теперь...
И что с того, что он всё время повсюду видел Сэма. Это было совершенно нормально - странно было бы, если бы он Дину не мерещился. Везде - на парковке, в супермаркете, у Бена в школе, за кухонным окном. Во всех - в разносчиках пиццы, в сгорбленных велосипедистах, в клиентах гаража, даже в лицах парней из школьного альбома Лизы. Сэм был везде. Сэм не преследовал его - скорее, Дин преследовал Сэма. Как тогда, больше года назад, когда они расстались под доброй воле (и сейчас это казалось таким диким, проклятье. таким нереально тупым, Дин просто надивиться на себя не мог - на себя и на него, какими придурками тогда были они оба). В те времена Дин тоже частенько видел Сэма - там, где его и в помине не было. И когда Сэм уехал в этот свой Стэнфорд, было так же... так что Дин был готов. Дин знал, что будет нелегко, и думал, что справится. Ради Сэма, и ради себя, ради того мира, который они зачем-то спасли. Иногда Дин шёл на работу пешком, мимо домиков с опрятными газонами, и думал, что все эти люди живы только благодаря ему, ему и Сэму. И теперь Дин был должен это и им тоже - доказать, что эта жизнь, вот такая жизнь, стоила спасения и цены, которую они заплатили.
Это были хорошие мысли, чистые мысли. Какое-то время они помогали. Не сами по себе, но в совокупности с тёплыми губами Лизы, беззубой улыбкой Бена, запахом бекона из-за приоткрытой двери. Во всём этом виделся смысл.
А потом всё это стало куда-то уходить. Истончаться, таять, как сосулька на ясном весеннем солнце. И гораздо быстрее, чем Дин мог надеяться. Сперва ничего особенного - просто немного увеличилась его вечерняя порция виски. Потом на виски же он заменил утреннюю порцию пива. Потом, однажды, на полпути в гараж, вдруг неожиданно для себя самого развернул Импалу, выехал за город, вырулил на обочину и просто просидел так час или два, врубив AC/DC, откинувшись затылком на подголовник и закрыв глаза. На работе всучили выговор за опоздание, и Дина поразило то, насколько плевать ему было на перспективу потерять работу. Фигня. Для такого, как он, работа всегда найдётся.
Только он знал, что, если сейчас снова пустится в путь, то не выживет долго. Сэм как-то выжил тогда без него - наверное, действительно из-за Руби, - а Дин так не сможет. Подставит горло первому попавшемуся оборотню, и дело с концом. И тогда - снова ад, ведь так кончают самоубийцы. А у Дина только и надежды было, что когда-нибудь он увидится с Сэмом в их общем раю, и там они сколько влезет будут сидеть на капоте Импалы и пялиться в ночное небо - до скончания веков или банок с пивом.
Нельзя сказать, что Дин по нему тосковал. Это не было тоской. Тоска остаётся на месте пустоты, а пустоту можно заполнить. Дину было чем её заполнять. И он старался. Правда, так старался, Господи Боже, так...
Впрочем, с Богом он больше не говорил.
Потом, само собой, начались проблемы дома. Дин так и не привык к этому слову - "дом", для него домом был весь мир, мельтешащий за окнами Импалы. Там он не чувствовал себя никому и ничем обязанным. А здесь, в его новом доме - он был не просто обязан, он был связан по рукам и ногам. Губами Лизы, улыбкой Бена, их взглядами - сперва настороженными, потом обиженными, - когда он стал возвращаться всё позже и всё более шатко ступал за порог, так, что половицы несчастно скрипели под его тяжёлыми шагами. Как-то раз Дин после работы поехал в бар один, взял бутылку текилы и напился так. что бармен отобрал у него ключи, и он еле-еле добрался домой на последнем автобусе. В доме было уже темно, Дин минут десять не мог вставить ключ в замочную скважииу, потом поднялся по лестнице, топоча, будто мамонт, кое-как стащил куртку и плюхнулся на кровать прямо в ботинках, успев подумать, что, если чего, Сэмми их с него стащит... Он уснул с этой мыслью и был совершенно счастлив. Совершенно, то есть - совсем, абсолютно, безоговорочно. Впервые за эти шесть с половиной месяцев.
Утром ботинки и в самом деле оказались сняты, а дверь в спальню плотно прикрыта. Со стоном поднявшись с кровати и придерживаясь рукой за гудящую голову, Дин услышал, как Лиза говорит на кухне с Беном - сухо и отрывисто. Она часто срывала на нём злость, и Дину это совсем не нравилось, но он подумал, что сегодня, наверное, не лучшее утро, чтобы учить её воспитывать своего сына. "Вытри рот. И ешь вилкой, как цивилизованные люди. Ты весь в отца", - услышал Дин, и вдруг с пронзительной, гудящей в его больной голове ясностью понял, что она имела в виду не Дина.
Они помирились в то утро. И в несколько дюжин следующих, похожих на это. Лиза знала, что ему тяжело - он потерял брата, он потерял цель, он терял себя самого и не знал, где себя искать. Его снова мучило чувство вины, и он старался ещё больше, с удвоенной силой: отвозил Бена в школу и на тренировки, перестал ходить на посиделки с коллегами, даже как-то раз нарочно съездил за город и нарвал Лизе букет полевых цветов. Только всё это было не то. И чем больше он старался, тем острее это "не то" становилось.
Иногда ему хотелось поехать на то кладбище и найти место, которое он про себя называл могилой Сэма. Дин хорошо помнил, где оно - между крестом и гранитной плитой, поросшей зелёным мхом. Поехать туда с лопатой, и рыть, рыть, рыть, пока не найдёт хотя бы кости. Дин сделал бы это, вот только знал, что никаких костей там нет. Иначе бы он... он не знал, что, может, почистил бы их и возил бы в багажнике Импалы, завернув в старое одеяло, оставшееся у них ещё с тех времён, как Сэм ходил в школу. Когда они ночевали в машине, Дин часто укрывал его этим одеялом, даром что оно было коротким и у Сэма из-под него вечно торчали пятки.
Теперь Дин понимал, каково было Сэму, когда он сам был мёртв. То есть - нет, не понимал, он абсолютно не понимал, как можно справиться с этим. Даже в мыслях не было у него, что можно справиться. Собственно, поэтому, когда Джейк убил Сэма, Дин и попёрся на перекрёсток. Поэтому и Сэм попёрся на перекрёсток, когда умер Дин. Вся их жизнь была чередой перекрёстков, только и всего.
Лиза тоже старалась. Не меньше Дина, а может, и больше. Она не кричала, не делала ему выговоров за пьянки, и за то, как равнодушно его рука лежала на её плече вечерами, и за то, как холодно и почти жестоко он вбивался в неё позже в спальне, в полной темноте, а потом отворачивался и натягивал одеяло до подбородка. Она всё понимала. Она была лучшим шансом, о котором он только мог мечтать. И Бен... чёрт, хуже всего было с Беном - он был отличным парнишкой, весёлым, смышлёным, они с Дином отлично ладили. Бен пока ещё не называл его "папой" (Дину почему-то казалось, что Лизе это не слишком понравится), но они уже были хорошими друзьями, и часами могли обсуждать музыку, бейсбол и даже девочку, ради которой Бен на прошлой неделе дал в глаз Рику Мастерсу. Лизу вызвали в школу и распекали за то, что у неё растёт сын-оболтус, но Дин им гордился.
И эта близость, и терпение Лизы, и молчаливый уют их вечеров на троих, и, проклятье, проклятье! - обещание Сэму - всё это держало Дина прочнее цепей, на которых он сорок лет подряд висел в аду, пока адские твари рвали ржавыми крючьями его кишки. Так медленно. И никакой надежды.
И так шли дни, недели, месяцы. Маленький тихий рай обращался адом. В конце концов Дин не выдержал, взял на работе отгул (его еле отпустили, была середина рабочей недели и дел невпроворот) залил Импале полный бак и поехал в Тантервилль, Алабама. Он нашёл там мотель, в котором они останавливались с Сэмом. Он знал, что это бессмысленно, прошло больше года, но всё равно спросил у администратора, не находила ли горничная в номере 210 кулон на шнурке, в виде золотистой головы. Его выбросили по ошибке, объяснял Дин, не в силах заставить себя смотреть администратору в глаза, по очень большой, очень грёбаной ошибке, эта вещь очень важна для... расследования... для расследования дела, да, я же детектив Люк Армстронг из полиции штата, я разве не сказал? Вот моё удостоверение... Вы уверены?.. Вы не могли бы ещё раз опросить ваших горничных...
Конечно, кулона там не было. Он давно отправился в мусорный бак, а оттуда - в мусоровоз, и на свалку, где гниёт теперь среди отбросов и нечистот так же, как то, что осталось от Сэма, гниёт в земле, где-то возле ядра планеты. Дин поблагодарил администратора за помощь, вышел из мотеля, сел в машину, завёл мотор, а потом ткнулся лбом в руль и наконец-то заплакал. Он плакал очень долго, и так сильно, как не рыдал с раннего детства, лет с трёх, наверное, когда ещё мог позволить себе распускать нюни из-за разбитой коленки, потому что мама придёт, поцелует и утешит. А теперь никто не мог его утешить, и он плакал до тех пор, пока не охрип и лицо его не опухло так, что он едва мог видеть дорогу.
Это было нечестно. Несправедливо. То, что сделали с Сэмом, то, что сделали с ним. Почему им не дали просто остаться вместе? Просто вместе, всё равно где, всё равно как. Дин бы всё отдал, чтобы вернуть время вспять и прыгнуть вслед за Сэмом в ту чёртову дыру. Он не понимал, почему не сделал этого тогда. Наверное, думал, что, если будет стараться, если послушает Сэма, своего несносного младшего брата, то сумеет найти в этом смысл...
Ну, что ты воешь, что ты сопли развозишь, Дин Винчестер? Ты знал. Тебе дали выбор между покоем и свободой.
Никто не обещал тебе справедливости.

В середине декабря, за несколько дней до Рождества, Дина отправили в командировку в Браунтайн. Это был крупный город на границе штата; гараж, в котором Дин работал, закупал там запчасти, и обычно за ними ездил Глен, но Глен вместе с боссом уехал на машиностроительную ярмарку, так что Патрик, оставшийся заместителем, отправил в Браунтайн Дина. Поездка предполагала занять всего один день, если лететь самолётом, и два дня, если ехать на своих колёсах. Дин поехал на своих колёсах, хотя фирма готова была оплатить ему перелёт. Лиза проводила его до машины (Бен был в школе), поцеловала на прощанье и напомнила, что Дин обещал Бену детскую электрогитару на Рождество. Бен был уже достаточно взрослый, чтобы не верить в Санту, и Дин его за это безмерно уважал.
- Я помню, - заверил он, - вот в Браунтайне заодно и посмотрю. Майк говорит, там потрясный гипермаркет электроники.
- Только вернись к Рождеству, - сказала Лиза и пристально посмотрела на него, и он усмехнулся, вспоминая, сколько раз говорил это отцу, провожая его на охоту, ещё до того, как случилось то Рождество, на которое отец не приехал, и Дину пришлось объясняться с Сэмом. Нет уж, Дин вернётся к Рождеству, и даже Апокалипсис его не остановит. В конце концов, как показала практика, Апокалипсис - вполне решаемая проблема.
Он выехал после полудня и засветло был в Браунтайне. Мастерская, с которой сотрудничал гараж, была ещё открыта, и Дин успел заскочить туда и оформить все бумаги. Он договорился, что заедет за нужными деталями завтра, и на завтра же запланировал поход в тот гипермаркет, про который ему Майк все уши прожужжал. Там такие ударные, чувак, такая акустика - душу бы продал! Дин сухо улыбался, слушая его, и прикидывал, хватит ли его небольших сбережений на подарок Бену, или придётся делать покупку в кредит. За последние полгода он не подделал ни одной кредитки, и это сильно ударило по его финансам, особенно после того, как и с бильярдом пришлось завязать. На зарплату младшего механика в гараже особо не пошикуешь.
Дин переночевал в мотеле (проживание фирма тоже оплатила, но Дин по привычке заселился в невзрачном клоповнике на окраине города), рано проснулся, и, видя, что до назначенной встречи с партнёрами ещё больше двух часов, решил заглянуть в какую-нибудь закусочную и неторопливо посмаковать завтрак. За эти полгода Лиза разбаловала его домашней едой, и торопливый перекус за рулём, с обильной россыпью крошек по полу машины и отрыжкой на колдобинах, немного подрастерял обычную прелесть. И ещё Дин ненавидел есть один, особенно в машине или в мотельном номере. Так что закусочная в любом случае была меньшим злом.
Район был малолюдный, и в закусочной народу тоже оказалось немного - из восьми кабинок, обитых красным кожзаменителем, заняты были только три. Дин выбрал самую дальнюю и подлез под низким стеклянным столом к окну, усталым жестом разворачивая гигантское пёстрое меню. Особого голода он не чувствовал, но надо было подкрепиться как следует - день предстоял суматошный, и кто знает, удастся ли ему ещё перекусить перед обратной дорогой.
- Доброе утро. Готовы сделать заказ?
Это было как удар молнии прямо в затылок. Навылет, так, что искры из глаз посыпались, и горло сжалось до размеров напёрстка. Дин медленно, очень медленно опустил меню и поднял глаза.
Сэм.
Нет, он ведь и так постоянно видел Сэма. Он и сегодня его уже видел - лохматая голова уличного курьера, расклеивавшего рекламные плакаты на щите перед окнами мотеля, очень походила на сэмову, и даже фигура была чем-то похожа. Дин всмотрелся тогда в того парня и сразу же отвернулся. Просто ещё один обман глаз, ещё одна иголка в сердце - вошла и вышла. Ничего, он уже почти привык.
Но сейчас, здесь, прямо перед ним - это была не иголка, это была шаровая молния. Это был Сэм. Сэм стоял перед ним, высокий, сутулый, с ужасно раздавшимися в последнее время плечами, которые казались ещё шире в дурацкой оранжевой футбоке с логотипом закусочной на воротнике. И он ещё больше оброс, волосы совсем перестали слушаться, и он заправил их за уши, что делало его похожим на какого-нибудь мелкого брокера из провинции, безуспешно пытающегося всучить невзыскательному клиенту безнадёжно паршивый дом. Ещё больше это сходство усиливал большой блокнот, который Сэм держал в руках, и карандаш, успевший затупиться, как будто он всё утро только и делал, что принимал заказы.
Всё это вместе и по отдельности было так нелепо, что никак невозможно было списать это на обман зрения или даже на галлюцинацию. Это был Сэм. И он приветливо улыбался Дину, стоя над ним в невзрачной закусочной на краю мира и глядя на него дружелюбно-равнодушным взглядом, как на абсолютного чужака.
Дин всё ещё не верил. Он должен был... он не знал, что он должен был - дотронуться? Перевернуть и потрясти? Его рука рванулась вперёд, совершенно безотчётно, и с губ само собой слетело хриплое, неверящее:
- Сэм?..
Сэм улыбнулся и сказал:
- Да. Я Сэм. Так вы будете делать заказ, или мне потом подойти?
Дин только теперь заметил бейдж на его груди. Снова тот же логотип забегаловки - большой рыжий утёнок в ковбойской шляпе, - и под ним, крупными буквами: "Сэм Винлейбер, официант".
- Сэм, - повторил Дин, так и не донеся до него руки, и улыбка, освещавшая это спокойное благожелательное лицо, Боже, это лицо, слегка поблекла.
- Я потом подойду, - сказал Сэм, словно извиняясь, и вернулся к стойке, на ходу перебросившись парой слов с барменом, протиравшим стаканы у соковыжималки для фрэша. Потом нырнул под занавесь внутренних помещений и скрылся из виду.
Дин трясущейся рукой отодвинул меню. Он спятил? Он определённо спятил, или, как вариант - перед ним шейпшифтер. Правда, неясно, как и зачем мог шейпшифтер принять облик человека, которого уже полгода как нет на свете. Всплыла мысль про демонов, но нет - демонам нужно тело, а тела у Сэма не осталось. То же самое и с гулями... А может, дело не в нём... не в Сэме... не в том, что так похоже на Сэма, что просто мозги из башки вон, - может, дело в Дине? Он опять в иллюзорной реальности, созданной какой-то тварью? Или, может, он в раю?
Господи, он в раю. У нормальных мужиков рай - благоухающий сад, где большегрудые гурии подносят в золотых кубках амброзию, а у Дина - дешёвая забегаловка с логотипом в виде утёнка и Сэмом в роли официанта.
Ладно. Спокойно. Ещё один вариант - это и правда Сэм. Один Бог знает как (может статься, именно он-то и знает лучше всех), но Сэм вернулся к жизни, и... что? Потерял память? Такое вполне возможно. Чёрт, парень впустил себе в черепушку дьявола и схлестнулся с ним, и одолел - от такого у любого мозги вскипят похлеще глинтвейна. Неудивительно, что мозг у него теперь девственно чист, как динова школьная тетрадь для сочинений. Сэм очнулся неизвестно где, не помня ни того, кто он (или помня только имя и первые буквы фамилии - вот откуда этот дурацкий Сэм Винлейбер), ни того, что с ним произошло. И, судя по всему, так и не вспомнил за все эти месяцы. Чёрт, он же рассказывал Дину, чем занимался в прошлом году, когда они ненадолго разъехались, тщетно пытаясь жить каждый собственной жизнью - работал в баре, точно, как сейчас. Наверное, где-то в подкорке он ассоциировал это с безопасностью, а может, просто вместе с памятью растерял все свои знания, и попросту ничего не умел делать.
Так или иначе, если это правда Сэм, Дин заставит его вспомнить. Вот прямо сейчас, чёрт возьми, и начнёт.
Он вскочил и в три прыжка оказался у двери в подсобку. Бармен покосился на него, раскрыл было рот, но Дин уже нырнул за пластиковую занавеску, вертя головой. Сэма он увидел сразу - тот стоял перед перегородкой, отделявшей кухню, и через окошко диктовал повару заказ.
- Омлет с помидорами, хорошо прожаренный, с кетчупом, без майонеза, два вишнёвых пончика, большой кофе...
- С-сэм! - окликнул его Дин, слыша, как надтрескивается и ломается его собственный голос.
Сэм обернулся. В его лице мелькнула растерянность. Не раздражение, не замешательство - именно растерянность, словно он вдруг проснулся в незнакомом месте, не зная. как сюда попал. Он моргнул раза два, потом захлопнул блокнот и, кивнув повару. подошёл к Дину.
- Извините. Сюда нельзя. Я сейчас приму ваш заказ.
- Нам надо поговорить, - сказал Дин. - Это... срочно. Можешь выйти со мной на минутку?
Если предположить, всего на одну грёбаную секундочку предположить, что он и впрямь спятил и цепляется к совершенно постороннему парню, то этот парень должен был решить, что у Дина с головой нелады. Он должен был насторожиться, натянуто улыбнуться, пряча взгляд, сказать, что у него много работы... Но Сэм - Господи, Дин всё ещё не верил в это, Сэм, - только вздохнул, таким ужасно сэмовским вздохом, мой-брат-такой-идиот-что-с-ума-сойти, и засунул блокнот за пояс своих форменных брюк.
- Только на минутку, - сказал он, и Дин, с трудом удержавшись, чтобы не вцепиться в него и не поволочь за собой, торопливо зашагал к выходу.
Едва у них за спинами звякнул дверной колокольчик, Дин круто развернулся и вперил в Сэма испытующий взгляд.
- Ты меня не помнишь? - с нажимом спросил он.
Сэм удивлённо всмотрелся в него. Потом пожал плечами.
- Простите, кажется, нет. Мы знакомы?
- Знакомы. Я Дин. Сэмми, чёрт возьми, я Дин.
И снова то же лёгкое качание головой. Извините, сэр, думаю, вы обознались.
У Дина сжалось сердце.
- Ладно... - он тряско провёл ладонью по волосам. - Ладно, извини. Тебя зовут Сэм Винче... Винлейбер, так?
- Да.
- Ты давно здесь работаешь? Прости, но ты просто... очень похож на одного человека... которого я знал.
- Я так и понял, - Сэм - Господи Боже, Сэм ли? - слегка улыбнулся мягкой, снисходительной улыбкой, чудовищно похожей на улыбку Люцифера. - Я работаю тут последние шесть месяцев. С мая.
- С мая, - повторил Дин и на секунду прикрыл глаза. - А до того? До мая ты чем занимался? Откуда ты родом? У тебя есть семья?
Он понял, что схватил Сэма за рукав и тянет на себя, только тогда, когда Сэм мягко, аккуратно высвободился из его хватки, не переставая сдержанно улыбаться. И эта улыбка была как стена.
- Простите, сэр. Думаю, вы обознались. Я вас не знаю. Думаю, что...
- Ладно, - снова сказал Дин, отстраняясь. Чёрт, надо держать себя в руках, а то вот-вот окончательно его отпугнёт. - Извини. Ещё одна минута, пожалуйста. Можешь пройти со мной вон туда? К парковке возле мотеля?
"Чтобы там ты дал мне по башке и запихнул в багажник?" - ясно читалось у Сэма на лице, но после недолгого колебания он всё-таки кивнул. Они пошли по дорожке рядом, и Дин, не в силах оторвать от него глаз, смотрел, как он двигается, как идёт, как ёжится на ветру - было холодно, зима всё-таки, а он вышел на улицу в одной рубашке. И каждое его движение, каждый взгляд и малейшее изменении в выражении лица принадлежали Сэму. Это был Сэм. Чёрт возьми, это был его младший брат.
У входа на парковку Дин остановился. Сэм остановился тоже, одновременно с ним - послушно и доверчиво. Разве так ведут себя с полоумными незнакомцами, кидающимися на тебя посреди бела дня?.. Дин указал на Импалу, стоящую совсем рядом, в первом ряду. Он только вчера помыл её, и чёрный металл отливал антрацитом в холодном свете зимнего солнца.
Там, на кладбище, с Люцифером, сработало. Может, сейчас...
- Вспомни, - умоляюще сказал Дин. - Сэм, вспомни, пожалуйста.
Сэм всмотрелся в машину. Дин вперил взгляд в его лицо, точно так же, как тогда, когда лежал распластанный на капоте, видя над собой яростные мёртвые глаза и занесённый окровавленный кулак. Тогда ведь сработало...
- Сэмми, - сказал Дин, снова протягивая к нему руку - он просто не мог удержаться, не мог, Сэм живой, он стоит рядом, он ходит, как Сэм, дышит, как Сэм, смотрит, как Сэм...
Прядь слишком длинных волос выбилась у Сэма из-за уха, и он убрал её назад, откидывая с лица - быстрым, таким знакомым Дину движением.
- Извините, - сказал он. - Мне надо работать.
Дин стоял и смотрел, как он разворачивается и идёт обратно к закусочной.

Дин просидел в машине до самого вечера. Сэм вышел из закусочной ровно в восемь, переодетый - теперь на нём были линялые джинсы и мешковатая куртка с капюшоном поверх клетчатой рубашки, - и пошёл пешком в сторону автобусной остановки. Дин тихо вырулил с парковки и поехал за ним. Автобус подошёл в восемь ноль пять, Сэм сел в него, и они поехали по улицам Браунтайна - большой жёлтый автобус и Импала, прилепившаяся к нему хвостом. Дин не знал, что будет, если Сэм выглянет в заднее окно и заметил машину, но не ехать за ним он не мог. Он не мог это просто так оставить.
Автобус ехал минут тридцать, потом остановился. Сэм вышел и прошёлся пешком ещё три квартала, остановившись возле невзрачного многоквартирного дома. Ввёл код на замке в подъезде, на ходу вынимая из кармана ключи. Вошёл внутрь, и через минуту Дин увидел, как загорается окно на четвёртом этаже.
Окно горело весь вечер, и около одиннадцати погасло.
Дин просидел ночь, глядя на это окно и на эту дверь, ни на секунду не сомкнув глаз.
Ровно в семь двадцать пять дверь подъезда снова открылась. Сэм вышел и зашагал к автобусной остановке.
Похоже, так проходила его жизнь все эти шесть месяцев: дома, работа, работа, дом.
И он действительно совсем ничего не помнил.
Дин проследил за ним до закусочной, и дождался, пока увидит в окне его большую фигур, такую яркую в оранжевой форменной рубашке. Сэм принимал заказ и улыбался симпатичной посетительнице точно так же, как вчера улыбался Дину. Дин судорожно сунул руку в карман куртки, нащупывая мобильный.
И только тогда вспомнил, что оставил его в мотельной комнате, потому что хотел позавтракать спокойно и без суеты.
Чертыхнувшись, Дин выбрался из машины. Он провёл в ней двадцать часов, и всё тело немилосердно затекло, но он только потянулся мимоходом, торопливо шагая к мотелю. Мысли путались, не хотели складываться. Поэтому только увидев на экране телефона сообщение о восемнадцати пропущенных вызовах, Дин понял, как облажался.
Блядь, он ведь должен был забрать вчера те детали. А потом позвонить Патрику. И Лизе. Если бы он с утра занялся делами, то к обеду уже отправился бы в обратный путь, и к ночи доехал бы до дома. Лиза просила, чтобы он перезвонил, если задержится ещё на день. Из восемнадцать звонков десять были от неё.
Дин не знал, почему, но этот факт вызвал в нём вспышку глухого раздражения. Какого хрена!.. Да, какого, собственно, хрена ты, Дин Винчестер, откровенно забил на свою работу и свою семью, и целые сутки гонялся за призраком, как дурак или маньяк какой-то...
Нет. Нет, он не забил на свою семью. Сэм его семья. Сэм жив, и он в Браунтайне. И плевать, что Дина он не помнит.
Надо было позвонить в мастерскую, и Патрику, и Лизе, но Дин вместо этого набрал Бобби. Остальное могло подождать.
Голос его старого друга в трубке прозвучал отрывисто и как-то возбуждённо:
- Дин?
- Да, Бобби, привет, - быстро сказал Дин, не желая выслушивать ни упрёков, ни слов утешения. Они не созванивались ни разу за эти полгода. - Слушай, у меня дело. Даже не знаю... тут такое... в общем, я нашёл Сэма.
Последовала ожидаемая пауза. Дин был готов к осторожным вопросам о количестве выпитого сегодня и к скорбно-просящему: "Дин, ты же знаешь..." Но вместо этого Бобби выдохнул, словно всё это время задерживал воздух в груди. и сказал:
- Так ты сейчас в Нью-Хейли?
Дин моргнул. Вопрос был... ну, более чем странным.
- Я в Браунтайне, Арканзас. И я видел Сэма. Он меня не помнит, похоже, мозги ему здорово промыло, но это точно он. Я уверен.
Бобби опять какое-то время молчал. Впрочем, пауза на сей раз не затянулась.
- А я сейчас в Нью-Хейли, в Юте. И я тоже видел Сэма.
Дин круто развернулся, чуть не выронив телефон.
- Что? Когда?
- Сегодня ночью. Мы расстались полчаса назад. Я как раз собирался тебе звонить.
- Тебе... может, тебе померещилось?
- А может, тебе померещилось? - раздражённо бросил Бобби. - Я не выжил из ума, Дин, и, уж прости, из нас двоих у тебя куда больше шансов тронуться от горя. Разве я стал бы тебе давать ложную надежду? Говорю тебе, я видел Сэма. И говорил с ним. Мы... мы с ним сегодня ночью вместе охотились, Дин.
Дин прихватил губами дрожащую губу. Что за хрень? Что за ёбаная хрень?!
- Он меня не помнит, - уже тише и спокойнее проговорил Бобби. - А себя называет Сэмом Винтером. Мы случайно занялись одним и тем же делом. Ничего особенного, обычный призрак. Столкнулись на кладбище над могилой с лопатами. Он сперва принял меня за кладбищенского сторожа. Потом мы вместе вырыли яму и сожгли кости. Он пожал мне руку и сказал, что приятно было работать вместе. Потом ушёл.
- Куда? Ты проследил за ним?
- Конечно. Он остановился в мотеле. Сейчас вроде бы лёг отсыпаться. Если поторпишься, может, ещё его застанешь.
Что же это такое творится?
- Бобби, я... - В голове на секунду мелькнуло: запчасти, Патрик, Лиза, Бен, электрогитара, Рожество, я обещал ему... ему. Этому парню в оранжевой рубашке, который как-то умудряется быть одновременно в двух местах, хотя вообще-то должен быть мёртв. - Ладно, я приеду. Уже выезжаю. Задержи его любой ценой.
- Само собой, - пробурчал Бобби и повесил трубку.
Дин торопливо расплатился в мотеле и вышел на парковку. Ещё раз посмотрел в сторону закусочной. Сэма в окне он больше не видел, но не сомневался в том, что произошло за последние сутки. И либо он окончательно спятил, либо... но то, что они с Бобби спятили оба и, главное, одновременно. было куда как менее вероятно.
Выруливая на дорогу из города, Дин всё-таки позвонил Лизе.
- Дин? - в её голосе была только тревога, не гнев, и Дин вдруг почувствовал себя сволочью.
- Да-да-да, прости, - затараторил он. - Слушай, я знаю, надо было позвонить, но я телефон забыл, а потом промотался целый день по делам. Я задержусь ненадолго.
- Всё в порядке? Как ты? - тревога в её голосе не стала меньше, только усилилась. Дин опять ощутил вспышку чего-то, напоминающего смесь раздражения и вины.
- Всё отлично. Просто дел оказалось больше, чем я думал.
- Тебе звонили с работы. Сказали, ты не выходишь на связь. Дин... что-то происходит?
Он беззвучно застонал и с досады пристукнул затылком о подголовник.
- Всё нормально. Я перезвоню. И я приеду к Рождеству, - добавил он. - Приеду, клянусь.
- Не надо, - тихо сказала Лиза. - Не клянись.
Трубку она повесила первой.
Дин секунду смотрел на умолкший телефон, думая, надо ли перезвонить Патрику, а потом плюнул. Всё равно у него нет объяснений проваленной сделке, и вряд ли ему дадут возможность приехать за запчастями позже, а даже если и дадут... ну, словом, Дин просто знал, что его работа в гараже кончена. Как бы дальше ни сложилось.
Но, чтобы не быть совсем уж безответственной сволочью, он отправил Патрику SMS: "Документы оформил. Запчасти пусть забирает кто-то другой. Увольняюсь. Дин".

До Колорадо он добрался только глубокой ночью. Бобби назвал ему мотель, в котором остановился, и Дин вломился в номер, нимало не заботясь о том, что перебудил этим пол-этажа.
- Ну? Где он? - выпалил Дин с порога. Бобби, сидевший за столом над какой-то книгой, поднялся ему навстречу. По виноватому выражению на его лице Дин понял, что всё-таки опоздал.
- Я пытался его остановить, правда, - проговорил Бобби, расстроено глядя на Дина. - Пригласил выпить, мол, раз уж так сложилось, что довелось работать вместе... Он согласился, мы просидели целый день, но потом ему кто-то позвонил, и он сразу заторопился в дорогу. Сказал, что работа не ждёт. Он ни о чём другом не говорил и вроде не думал даже, только о работе.
- Проклятье, Бобби, - сказал Дин, опускаясь на стул.
- Да, я знаю. Прости. Но что я должен был сделать? Приковать его к батарее?
- Да, чёрт возьми! В первый раз, что ли?! - рявкнул Дин, снова вскакивая. Бобби молча протянул ему открытую бутылку пива. Дин судорожно вздохнул и взял её.
- Он очень странный, Дин, - проговорил Бобби минуту спустя. когда Дин сделал несколько судорожных глотков и утёр рот рукавом. - Он выглядит, как Сэм, говорит, как Сэм... только я до сих пор толком не понимаю, Сэм это или нет. Когда он там лопатой на кладбище махал - я бы дал сто к одному, что это наш Сэм. Но потом, когда мы говорили... Дело даже не в том, что он меня не узнал, и что о тебе не сказал ни слова. Ни о тебе, ни о Люцифере, ни о чём вообще, только об охоте. На кого он охотился в последние полгода, и насколько цельнокристаллическая соль лучше поваренной, и что он вычислил систему в рассаднике вампирских гнёзд по стране, мол, это что-то вроде грибницы, он мне карту показывал, всю исчёрканную. Настоящий охотник до мозга костей, живущий и питающийся охотой. Как будто ничего другого в мире нет.
- И всё-таки это был Сэм, - проговорил Дин. Он внимательно слушал Бобби, ловя каждое его слово.
Бобби беспомощно пожал плечами.
- Сейчас я уже не дал бы сто к одному, но... да. Думаю, да. Дин, а ты-то кого видел в Арканзасе?
Дин горько улыбнулся.
- Сэма. Аккуратного такого парнишку с карточкой на груди, доброе утро, сэр, что будете заказывать, сэр. Работает в закусочной. Выглядит совершенно довольным жизнью. И нихрена не помнит, да.
- И ты видел его вчера?
- Вчера, и позавчера, в то же самое время, когда, судя по твоим словам...
- Ты мне не веришь, Дин?
- Чёрт, Бобби, я уже не знаю, чему верить.
Они молчали какое-то время. Бобби вернулся за стол и неуверенно перевернул страницу старинной книги, за чтением которой Дин его застал.
- Предположим, что он и вправду вернулся, - начал Бобби, не глядя Дину в лицо. - Что Бог...
- Поздновато твой Бог спохватился, не находишь? - сказал Дин жёстко, и Бобби наконец взглянул ему в глаза. От прямоты этого взгляда Дину стало не по себе.
- Ему виднее, не находишь? - парировал Бобби так же жёстко, и Дин, не удержавшись, сам отвёл взгляд. - Так вот, предположим, нам вернули Сэма. Вряд ли он призрак, и уж точно не демон - я ему в пиво подлил святой воды, ну, обычное дело. Если даже предположить, что тут спелась парочка шейпшифтеров - это ничего не объяснит, потому что шейпшифтеры перенимают только внешность, со временем - мысли, но настолько точно копировать малейшие повадки человека они не способны. Шкура шейпшифтера - маскарадный костюм, а не копия. Так что нечисть отпадает.
- Что тогда не отпадает?
Бобби молча развернул книгу и подтолкнул её к Дину. Дин посмотрел. Пожелтевшие страницы, обсыпавшиеся от времени по краям, были исписаны, кажется, на староанглийском, да ещё и готическим шрифтом - глаза сломаешь. На развороте была гравюра: семь вытянутых дымчатых фигур, вроде бы женских, похожих на привидения, и перед ними - человечек с воздетыми к небу руками и лицом, искажённым гротескным выражением отчаяния.
- Я это до утра буду разбирать, может, так расскажешь?
Бобби хмыкнул.
- В мифах разных народов есть повторяющаяся легенда, в которой человек, потерявший кого-то близкого, должен найти его среди множества фальшивых личин. Жених ищет невесту, сын ищет мать, сестра ищет брата... Перед ними ставят полдюжины подделок и дают выбор - угадаешь, забирай.
- Ты думаешь, что-то подобное случилось с Сэмом?
- Пока что это самый вероятный вариант. Посуди сам - мы оба видели Сэма, одновременно, в разных местах. И оба почти уверены, что это был он... почти. Хотя оба эти парня друг на друга совсем не похожи.
- Но оба похожи на Сэма, - закончил за него Дин, задумчиво разглядывая картинку. Человечек на гравюре, кажется, готов был впиться себе в лицо ногтями, так его ужасала перспектива выбора. И Дин его очень хорошо понимал.
Дин тронул гравюру пальцем и провёл по семи дымчатым фигурам.
- Это значит, - проговорил он тихо, - что могут быть ещё... Сэмы?
Бобби помолчал, а потом ответил:
- Наверняка. Во всяком случае, если найдём ещё одного.... тогда точно.
Дин кивнул. Что ж. Ладно. Раз Богу опять вздумалось затеять с ними игру, то Дин примет вызов. Он примет вызов, чёрт возьми.
Вот только...
- И как я, по-твоему, узнаю, какой из них настоящий?
По изменившемуся лицу Бобби он понял, что тот ждал этого вопроса, и не очень-то жаждал на него отвечать.
- Ну... в легендах обычно герою сердце подсказывает. Не спрашивай, что это значит, - тут же добавил он, когда Дин открыл было рот. - Только учти, Дин. Эти легенды в деталях разнятся, но объединяет их все одно. У героя всегда есть только одна попытка.

Третьего Сэма Бобби нашёл в тот же день. Они с Дином искали вместе, усевшись за ноутбуки друг напротив друга. Бобби принялся за дело сразу, а Дин поспал часа четыре, потому что башка уже совсем не варила, а потом, проснувшись и протерев глаза кулаком, присоединился к Бобби.
Он просидел над компьютером, сгорбившись, семь часов кряду, и уже начал клевать носом, когда Бобби сказал вдруг:
- Бинго.
Дин очнулся и в мгновение ока оказался у него за спиной. Бобби откинулся на спинку стула, поводя затёкшей шеей, и открывая взгляду Дина электронную страницу.
Это был официальный сайт ФБР, раздел поиска федеральных преступников. Сэм Винсайд, 27 лет, белый, рост шесть футов четыре дюйма, особые приметы - татуировка в виде пентаграммы на левой стороне груди. Разыскивается федеральными властями за нападения, поджоги, вандализм и четыре убийства. В этом сообщении не было ничего странного - точно такие же дела были заведены в ФБР на Дина с Сэмом прежде, до того, как Хенриксен их прикрыл. Вот только сопровождалось дела Сэма Винсайда фотографией, на которой...
Нет, это был, безусловно, Сэм. Столь же безусловно, как и тот парень с карточкой на груди в Браунтайне. И опять было одно "вот только", чертовски большое и грёбаное "вот только". Лицо этого Сэма больше напоминало лицо Люцифера или одержимого. И этот взгляд, ледяной, пронзительный, безжалостный взгляд убийцы, Дин видел у своего брата чаще, чем ему хотелось бы. Сэм мог быть таким. Он был таким, когда стрелял в беспомощного Джейка, когда отрывал голову Гордону, когда пил кровь из горла демона, разорвав его зубами. От этого взгляда Дина мутило, и он всякий раз спасался мыслью, что это не Сэм, что так просто сложилось, так бывает, жизнь заставила...
Но как ни крути, Сэм бывал и таким тоже. И такой Сэм был вполне способен на всё то, в чём его обвиняла заметка на официальном сайте ФБР.
- Тут сказано, что в последний раз его засекли в Поконосе, - сказал Бобби. - Я ещё пороюсь, может, он где-то наследил.
- Если он всё время с такой мордой по улицам шастает, точно наследил, - мрачно сказал Дин.
И оказался прав. Понадобилось совсем немного времени и пара звонков, чтобы напасть на след Сэма Винсайда, на днях вломившегося в дом респектабельного школьного учителя и избившего беднягу так, что тот загремел в больницу с переломом всего, что только можно. Газеты преподносили это как чудовищное немотивированное преступление, совершенное психопатом, но в полицейском участке Стилл-сити, когда Дин наведался туда следующим утром под видом ФБРовца, ему сказали, что Винсайд написал на полу кровью своей жертвы: "Педофилу - по заслугам".
И тогда Дин вдруг вспомнил. Стилл-сити, Небраска. Они ведь жили здесь несколько месяцев, когда Сэм учился в средней школе. И там был какой-то скандал со школьным учителем математики, мистером Как-его-там, он как будто бы домогался к девочке, учившейся с Сэмом в одном классе. Дело тогда замяли, а девочку родители забрали из школы, и Сэм, когда они уезжали, был молчалив и мрачен, и совершенно не реагировал на подначки Дина, пытавшегося его хоть как-то развеселить. Они не говорили об этом, только один раз, уже позже, когда им попалось дело о школьном учителем, ставшим призраком, Сэм вдруг сказал, что среди школьных учителей подонков и мразей столько же, сколько среди всех остальных.
Так что жертвы Сэма Винсайда, похоже, были вовсе неслучайны. Дин не сомневался, что, если ещё покопать, можно нарыть компромат и на остальных пострадавших. Сэм Винсайд, несмотря на всю свою запредельную жестокость, имел ровно столько же от Сэма Винчестера, сколько и два предыдущих двойника. Только тот, первый Сэм из Арканзаса был сосредоточием Мирной Одинокой Жизни, Сэм из Юты - сосредоточием Охоты, а этот Сэм, мотавшийся по стране и убивавший подонков без разбора средств и безо всякой жалости - этот Сэм был Гневом. Чистым гневом, неконтролируемым, слепым. Тем, что там пугало в нём Дина, но тоже было его неотъемлемой частью.
М-да уж, только встретиться и поболтать с этим злющим Сэмми будет, пожалуй, ещё трудней, чем с остальными.
Дин, однако, не собирался отступать. Он упустил Сэма в Нью-Хейли, и теперь просто не мог облажаться снова. Было двадцать четвёртое декабря, Сочельник, и он должен был выяснить всё сегодня, сейчас, до наступления ночи. Где может встречать Рождество Сэм, до краёв наполненный ненавистью из-за несправедливости и грязи этого мира?
По счастью, Стилл-сити был совсем маленьким городком, и тут было всего две церкви - католическая и англиканская. Дин пошёл в католическую. С Богом англиканцев у Сэма никаких счётов не было.
Церквушка была маленькая и аккуратная, украшенная рождественскими венками и омелой. Внутри было мирно, уютно и тепло, на хорах чисто и мелодично пели ангелы. Сэма Дин увидел в заднем ряду, он сидел с краю скамьи, свесив правую руку вдоль тела, и то ли смотрел вперёд, на священника, благостно вещавшего о том, что пришёл светлый вечер кануна Рождества, то ли просто слушал пение мальчиков из хора. Дин медленно подошёл вперёд, всё ещё не видя его лица, но уже не сомневаясь ни капли. Он за милю узнал бы это напряжение в плечах, эти вздувшиеся жилы на затылке, на который в беспорядке падали растрепавшиеся волосы.
Дин осторожно ступил в сторону, так, чтобы видеть наконец его лицо. Затвердевшая челюсть, губы - тонкая бледная полоска, сосредоточенный взгляд, затянутый пеленой глухого, чёрного бешенства. И рука, свисающая вдоль тела, сжимает в напрягшемся кулаке нож.
- Сэмми, - тихо позвал его Дин, не двигаясь с места.
Сэм обернулся так хлёстко, что волосы упали на глаза. Судя по состоянию его шевелюры, он не расчесывался с прошлого Рождества. Его взгляд, обращённый на Дина, не изменился, не смягчился, только что-то дрогнуло в нём на очень короткий миг и тут же пропало. Дина продрало по спине ознобом от этого взгляда, от этого лица - он как будто в самом деле вернулся на полгода назад и опять смотрел в глаза дьяволу, захватившему его брата. И холод в кишках у Дина был точно тот же.
Ни слова не говоря, Сэм поднялся на ноги. Нож исчез, словно его и не бывало. Сэм ещё раз пронзительно взглянул на Дина и, развернувшись спиной, вышел из церкви. Дин последовал за ним, осторожно нащупывая ладонью пистолет, засунутый за ремень.
Выйдя из церкви, Сэм не остановился, однако и не побежал. Он просто шёл по улице, не прячась ни от Дина, ни от кого-либо другого, не оглядываясь, не сбавляя шага. Дину пришлось поднажать, чтобы поспеть за ним - ножищи у Сэма были что надо. Боясь потерять его среди снующих по рождественским улицам людей - и снег пошёл, как назло, лёгкий, но густой, он мигом залепил фонари, - Дин торопливо свернул в проулок, в который секунду назад завернул Сэм.
И чуть не напоролся на лезвие, чиркнувшее по воздуху прямо перед его лицом.
Драться им приходилось не впервые, в том числе - насмерть, и Дин мгновенно сориентировался. Уклонился от удара, сделал обманный выпад, потом рванул с левой и засадил Сэму кулаком в живот. Сэм зашипел, сгибаясь пополам, но увернулся от следующего выпада, перед лицом Дина опять мелькнул нож, и в нём отразились летящие с неба снежинки.
- Сэм! Прекрати! - крикнул Дин. - Перестань, Сэм, успокойся, это же я! Это Дин!
Но Сэм его не слышал, а если и слышал - ему было плевать. Всё, чего он хотел, воткнуть свой грёбаный нож Дину в горло. Какого дьявола, в конце концов? Слова сказать не дал, сразу в драку! Настоящий Сэм если и вёл себя так, то лет в десять, не позже - потом его свело на разговоры, давай это обсудим, Дин, выслушай меня, Дин, я тебе объясню, Дин... И все последующие годы прежде, чем вцепиться друг другу в глотку, они всегда сперва говорили по душам. Но только не сейчас. Только не с этим Сэмом.
Дин ушёл от очередного удара, выхватил пистолет и наотмашь врезал Сэму по запястью руки, сжимающей нож. Сэм выдохнул и разжал пальцы. Сталь зазвенела оземь. Дин тут же отшвырнул нож подальше носком ботинка и вскинул руку с оружием, чуть ли не упирая ствол Сэму в грудь.
- Так. А теперь живо угомонился, - тяжело дыша, проговорил Дин, глядя в его налитые кровью глаза. - Я просто хочу поболтать. Недолго. А потом...

@темы: J2

---

Цветное шитье - ориджинал

Интересно описаны нравы и характеры. Венеция, карнавалы, маски. История молодого венецианца. Хороший слог. Очень понравилось.

Автор: Ирина Мусатова
Ориджинал, мир принадлежит только мне, совпадения с реальной Венецией случайны. Не фэнтези.
Примечание: не стилизация.

Размещение: запрещено.

Так как размещение запрещено, даю ссылку:

proza.ru/2010/07/09/955

@темы: ориджинал

---

ОДНА ИЗ ДОРОГ - ориджинал

Классика жанра - начальник и подчиненный. Хороший слог, отсутствие "розовых соплей", хорошо прописанные характеры. Очень хороший фанфик.

ОДНА ИЗ ДОРОГ.

Автор: Дэви;
ссылка на авторский сайт
devy-durga.narod.ru/

фэндом: ориджинал; рейтинг: NC-17; предупреждения: ненормативная лексика, неполиткорректные выражения, имеется ругательство, носящее расистский характер.

Комментарий автора: незамысловатая романтическая история на «производственную тему» - когда отношения начальника и подчиненного выходят за рамки служебных.

Благодарность автора: Танюше, за интересный рассказ о жизни стриптиз-клуба.


Я дневников никогда не вел. Всегда считал, что жить надо сегодняшним днем, а дневники – это только время и бумагу зря переводить. Глупость, в общем.

А сейчас вот накатило. И не поделишься ни с кем. Скрытным меня всегда считали. Да, собственно, я такой и есть. Так и получается, что самое-самое я теперь только тетрадке могу доверить.

С чего началось? С того, наверное, что мы с Ленкой решили жить вместе и снять квартиру. Ни у неё, ни у меня условий для «молодой семьи» не было.
Мы с Ленкой знакомы были с первого класса и дружили с тех самых пор. Семьи наши жили всегда трудно, проще сказать - выживали, как могли. Мой отец испарился куда-то сразу после рождения Вовки – моего младшего братишки. Мне тогда два года было, так что не помню я отца. Да и не хочу помнить – за всю жизнь ни его самого, ни помощи какой-нибудь от него мы с Вовкой так и не увидели. Мама (она у меня медсестра) выбивалась из сил на нескольких работах, пытаясь нас прокормить и одеть. У Ленки отец был, но от этого ей было не легче. Пил Ленкин отец сильно. И сейчас пьет… Не буду я рассказывать, что это такое, таких семей – пруд пруди.
Подрабатывать я стал, как только появилась возможность: машины мыл, да и ещё что-то в том же духе. И при этом школу закончил с золотой медалью, в престижный ВУЗ поступил «с первого захода». И спортом ещё успевал заниматься – единоборствами. К чему я это? Да к тому, что не был я никогда инфантильным маменькиным сынком, знаю уже, почем фунт лиха. И то, что такие, как я, «из низов», улыбку судьбы могут только тяжким трудом заработать.

«Это» у нас с Ленкой случилось после выпускного бала. По Ленкиной инициативе. Она серьезно подготовилась: пустую квартиру у одной из подружек выцыганила, в аптеке купила всё необходимое… Нет-нет, Ленка вовсе не «из таких», друг у дружки мы первыми были. Характер у неё просто решительный. Она вспоминала потом, смеялась: я, мол, место застолбила, пока какая-нибудь посмелее не нашлась, вон их сколько вокруг тебя крутится. Ну, это она зря боялась. Девчонки на меня, действительно, повышенное внимание обращали. Подруги матери в открытую меня нахваливали: «Какой парень вырос – картинка! Что лицом, что фигурой – всем удался. Просто смерть для девчонок!» Да только я никого, кроме Ленки, близко к себе не подпускал. Те, что сами на шею вешались, мне не нравились. А чтоб ухаживать там, по барам да дискотекам водить… У меня на это ни времени, ни денег не было – я ведь всё, что зарабатывал, матери отдавал.
Хотя… Я теперь уже задумываюсь: а не отговорки ли это были, может, мне и тогда совсем другого хотелось? Ведь был же, был один случай на тренировке… Мы с Пашкой, приятелем моим, в спарринге отрабатывали, я бросок удачно провел, но не удержался, упал на Пашку сверху, а он не растерялся, подмял меня под себя, пытался болевой прием провести… Не то, чтобы я именно на Пашку так среагировал, просто сама по себе близость разгоряченного тела… Короче, встал у меня. Не знаю, заметил ли Пашка, вида, во всяком случае, не подал. А мне потом так стыдно было! Несколько тренировок пришлось пропустить. Но больше такого не повторялось. И до последнего времени я над этим не задумывался. Да и с Ленкой у нас всё нормально получилось…

После школы мы решили дальше учиться. И я поступил, и она. На вечернее, чтоб ещё и работать – на шее у родителей сидеть мы не могли. Она секретарем устроилась, я – курьером. А когда четвертый курс закончили, решили снимать квартиру и жить вместе. Точнее, это Ленка решила, а я согласился. Квартиру нашли, хоть и у черта на куличках, и стоила она так, что нашей зарплаты едва хватало, чтоб концы с концами сводить. Ну, да нам не привыкать. И надежда у нас была: вот закончим учебу, устроимся на хорошую работу и заживем, наконец, как «белые люди». Но я, всё-таки, «зарядил» всех знакомых – мало ли, вдруг попадется работенка поденежнее.

В тот вечер мы с Ленкой только-только ужинать сели. Очередным блюдом из картошки (у Ленки, благодаря жизненному опыту, такая кулинарная фантазия развилась – из скудного продуктового набора, который мы могли себе позволить, она чуть ли не ресторанные блюда приготовить могла). И тут позвонил Пашка. Тот самый, мой приятель по тренировкам. Он к тому времени в армии отслужил, работал охранником.

- Как жизнь, Константин? – бодрым голосом начал Пашка.

- Да жив пока, - в тон ему ответил я. Пашка мне нравился. Просто как человек нравился, ничего такого. К тому же, он тоже явно не был «маменькиным сынком» и «дискотечным мальчиком», поэтому мы друг друга понимали.

- Ты, помнится, насчет работы интересовался? Нужна ещё?

- Спрашиваешь! А что за работа?

- Хорошая работа. Для настоящих мужиков. То есть, для таких, как мы с тобой. Короче, в охранном бизнесе себя попробовать не хочешь?

- В охране? – я приуныл, потому, как вообще не представлял себе, что это такое и с чем его едят. – Но я ж не умею…

- А что там уметь-то?! Я тоже не умел, но, как видишь, работаю. И даже на хорошем счету, так что, могу и за тебя словечко замолвить. В общем, нужны крепкие серьезные парни. Непьющие… ну, по крайней мере, не запойные и не на работе… Честные. И чтоб могли, в случае чего, встать на защиту капиталистического имущества. Ты, как раз, подходишь. График – ночной, удобно для тебя, если, конечно, Ленка не взъерепенится. И зарплата – не чета твоей нынешней.

Пашка назвал предполагаемую сумму зарплаты, добавив, что это – минимальная. Впечатляло. Более чем. Но я всё ещё отказывался поверить своему счастью.

- Но… Там ведь лицензия нужна. Курсы, вроде, какие-то заканчивать?

- Ну, диплом об окончании курсов ты купить хоть сегодня можешь. А лицензию ты тоже без проблем получишь – 21 год тебе, вроде, только что исполнился, не судим, не привлекался.

- Я в армии не служил…

- И что, тебя это сильно огорчает? – засмеялся Пашка. – Поверь, ты не много потерял.

- Хорошо, охранником так охранником!

- Ой, ну неужто, уговорил? – продолжал смеяться Пашка. – Ладно, завтра вечерком подъезжай…

Он назвал станцию метро, на которой мы должны были встретиться и пойти в его охранное предприятие, после чего ещё потрепались немного и распрощались.
Ленке я пересказал наш разговор в общих чертах. Она поворчала немного насчет «ночного графика», но, во-первых, нам деньги были очень нужны, а во-вторых…

- Ладно, Лен, всё ещё вилами по воде писано. Может, и не получится ничего с этой работой.

* * *

Мы с Пашкой встретились, как и было условлено. Офис его охранного предприятия располагался в большом и очень ухоженном здании. Перед зданием был разбит газон, имелась своя охраняемая стоянка, а во дворе – садик в японском стиле. Офисы занимали четвертый и пятый этажи, а на трех нижних расположились ночной клуб и стриптиз-клуб. Кабинет директора был тоже ухоженный, обставленный дорогой мебелью. Сам директор («не кто-нибудь, а полковник ФСБ в отставке» - шепнул мне Пашка) просмотрел мои документы, поспрашивал насчет учебы, работы и личной жизни, и одобрительно кивнул:

- Хорошо, Вы мне подходите. Осталось уладить вопрос с Игорем Андреевичем. Подождите пока в коридоре.

Мы с Пашкой вышли. Я принялся было обрадовано благодарить приятеля, но он меня осадил.

- Это ещё не всё. Сейчас тебя к хозяину поведут на собеседование. Вот тут – не теряйся.

- Хозяину чего? – и тут до меня дошло, что я так до сих пор и не знаю, в чем будет заключаться моя работа.

Пашка хлопнул себя ладонью по лбу.

- Ах, да! Я тебе должен был раньше рассказать. Игорь Андреевич – это хозяин всех наших объектов. А также и нашего охранного предприятия, и этого здания… У него – развлекательный бизнес. Дискотеки, ночные клубы, рестораны. Вот, например…

И Пашка выдал парочку названий. Эти заведения я знал, но не питал надежды побывать в них. Разве что, когда сильно разбогатею.

- А сейчас, - продолжал Пашка, - Есть вакансии охранников в новый ночной клуб и стриптиз-клуб, те самые, что в этом здании находятся. В стрипе, между прочим, платят лучше всего. Но туда Игорь Андреевич должен лично одобрить кандидатуру. А то, знаешь, были неприятные инциденты… Я сам, кстати, туда просился, но меня он не одобрил: на лице, говорит, написано, что бабник, - тут Пашка самодовольно ухмыльнулся. – Ну, насчет «бабника», допустим, правда – есть такой грешок. А вот ты у нас без пяти минут семейный, ты ему об этом и скажи…

Пашкин инструктаж прервал директор, который, выйдя из кабинета, жестом велел мне следовать за ним. Пашка, подмигнув ободряюще, остался ждать меня в коридоре.

… За бронированной дверью располагалась просторная приемная, обставленная мебелью из натуральной кожи. Оргтехника у секретарши – последние новинки (уж я в этом знаю толк). Сама секретарша – вопреки расхожим представлениям, вовсе не длинноногая блондинка к мини-юбке, а милая худенькая шатенка с короткой стрижкой и в очках в тонкой оправе.

- Проходите, Игорь Андреевич ждет вас, - негромко и вежливо проговорила она, всё-таки стрельнув в меня едва заметно подкрашенными глазками.

- Спасибо, Наташа, - сказал директор. И мы вошли.

Кабинет был небольшим и практически ничего не мог сказать о его обладателе. Огромный и тяжелый дубовый стол был почти весь завален бумагами, на маленьком столике рядом стоял ноутбук. Возле стола – пара кресел для посетителей. И огромное, во всю стену, окно с видом на садик.
«Владелец заводов, газет, пароходов», тот, кого все почтительно именовали Игорем Андреевичем или просто хозяином, сидел за столом в непринужденной позе. На вид ему было около 35 лет, атлетически сложенный – это было заметно даже в строгом костюме, коротко подстриженные темные волосы, волевой твердый подбородок, горбатый нос с явно сломанной когда-то переносицей, высокие резко очерченные скулы и светло-голубые, «стальные» глаза. В кинофильмах так обычно выглядят мафиози или ещё какие крутые и опасные парни.

«Настоящий полковник» дождался приглашения присаживаться, выражавшегося в небрежном жесте, и быстро приземлился в одно из кресел, указав на второе мне. Едва я сел, пристальный взгляд Игоря Андреевича уперся в меня.

- Я слушаю, - медленно проговорил он низким, чуть хрипловатым голосом.

Стальные глаза смотрели мне прямо в переносицу. Под этим взглядом я чувствовал себя будто школьник, вызванный к директору. Он слушает… А что я должен сказать? То же, что говорил директору? То, что советовал Пашка?

- Я… По поводу работы… Вот…

Голос предательски дрожал. А стальной взор казался всё более тяжелым, давящим. Мой взгляд метался от стола к окну и обратно, я не знал, куда девать руки, ладони которых моментально покрылись потом. Выглядел, в общем, как полный идиот.

- По-моему, неплохая кандидатура охранника в стриптиз-клуб, - «настоящий полковник» очень вовремя пришел мне на выручку.

- В стрип? - Игорь Андреевич просмотрел положенные перед ним на стол мои документы и анкету, затем, не меняясь в лице, снова поднял глаза на меня. – Студент, значит?

Мне послышалась в его голосе насмешка.

- Да! – с явно неадекватным вызовом ответил я. И набрался, наконец, смелости тоже посмотреть ему прямо в глаза. Уголки его тонких, плотно сжатых губ чуть дрогнули в улыбке.

- Спортсмен? – продолжал «допрос» Игорь Андреевич.

- Да, джиу-джитсу занимался.

- В охране раньше работал?

- Нет, но… - я всё ещё продолжал мужественно выдерживать этот взгляд, хоть и чувствовал себя, как уж на сковородке.

- А, да, ты ж ещё зеленый совсем. И в армии не служил?

Ну, вот, я так и знал, что про армию спросит. «Все настоящие мужчины должны служить в армии» - с детства меня этим кормили. И он, должно быть, тоже так думает.

- Нет, не служил, - пролепетал я, опустив глаза. Всё, полный провал! Не видать мне этой работы, как своих ушей. Таких хлюпиков в охрану не берут.

- Ладно, можете идти. Я подумаю.

…«Аудиенция закончена. Все свободны». Опустив плечи, я плелся по коридору вслед за директором.

- Я перезвоню Вам, чтобы сообщить о решении Вашего вопроса, - как-то слишком официально попрощался со мной «настоящий полковник» прежде, чем захлопнуть дверь своего кабинета у меня перед носом.

- Ну, как всё прошло? – не скрывая прущего изо всех щелей любопытства, спросил Пашка.

- А-а, никак, - я только махнул рукой. И, сославшись на дела, быстро ретировался домой.

Ленку я тоже не стал посвящать в подробности. Просто сказал, что не выгорело. Она посочувствовала, сказав: «Не печалься, Котя, всё у нас с тобой впереди!» Терпеть не могу, когда она меня Котей называет…

… Пашка позвонил следующим же вечером.

- Ну, Константин! Ушлый же ты тип! Что это ты такого нашему хозяину наговорил? У нас ещё никого так быстро не принимали.

- Чего? – опешил я.

- Чего… Через плечо! На работу тебя приняли. В стрип. Завтра приходи оформляться.

Немая сцена…

* * *

Форма нам не полагалась. Пришлось ради такого случая покупать черный костюм, белую рубашку и галстук, который я отродясь не носил, и завязывать даже не умел. Ленка умела.

- В стрип-клубе, значит? Ню-ню, - подозрительно нахмурившись, произнесла она, затягивая на моем горле черную шелковую «удавку».

- Что значит «ню-ню»? Там, между прочим, очень строгие правила. И потом, о работе секретарш, знаешь ли, тоже всяко-разно говорят. А ты от меня по этому поводу никаких «ню-ню» ещё не слышала.

Ленка засмеялась.

- Ну, ты скажешь! Мой босс, вообще-то, женского полу. Так что, Котя, веди себя прилично.

И Ленка на прощанье шутливо погрозила мне пальчиком.

… Насчет строгих правил я не лукавил ни на йоту. Первое, о чем предупредил меня наш старший смены после того, как показал мне раздевалку, душевую и мой шкафчик, это:

- Девок не лапать! Если кто, не дай бог, пожалуется, выгонят сразу же. Без выходного пособия.

Он ещё поворчал немного по поводу моей прически (у меня были волосы до плеч – дань моему увлечению тяжелым роком, да и Ленке очень нравилось. Впрочем, выходя на новую работу, я затянул их в хвост.) – не поймешь, мол, что за мужики пошли, поотпускали патлы, но потом разрешил таки приступить к своим обязанностям.

В обязанности наши входило следить за порядком, но в зале при этом особо не светиться. Так, поглядывать периодически. Ну, а уж если шум и крики – тогда бежать на помощь.

К виду полуголых (а то и вовсе голых) фигуристых девиц я привык в первые же часы. Поначалу не знал, куда глаза девать, а потом явление это стало восприниматься как нечто совершенно нормальное и обыденное. Утром даже непривычно было увидеть на улице одетых девушек. К тому же, «вне сцены» девочки вели себя так, что вряд ли могли кого-то возбудить. Помню, как в первую же ночь я прибежал, когда услышал крики и брань возле комнаты администратора в зале. Миниатюрное ангелоподобное создание в розово-белых кружевах ругалось, аки сантехник, даже не трех, а, пожалуй, семиэтажным матом. Я довольно быстро выяснил, в чем дело. Девушку возмутило поведение двух клиентов, которых принято именовать лицами кавказской национальности. Когда «ангелочек», закончив танец, сошла со сцены в зал, эти самые «лица» пригласили её в свою кабинку станцевать приват. По правилам, девушка может до них дотрагиваться, а они до нее – нет. Правила «лица» соблюдать не захотели.

- Да эти ёбари черножопые мне сразу в трусы полезли! – возмущалась «ангелочек». – Я их и послала на хуй. А эта крыса – Ларка – тут же ебальник открыла: мол, танцуй давай, уплочено. Да пошла она! Пускай свою пизду подставляет, если уж бабло от них берет!

«Ларка» - это Лариса, администратор. Бледная и невзрачная особа, в прошлом – тоже стриптизерша. Впрочем, насчет последнего все девчонки единодушно сомневались: «Да какая она стриптизерша?! Блядь она, клейма ставить негде!» В первую же ночь я узнал, что администратор Лариса сама и является инициатором нарушения правил клуба (если это обещает ей доход, разумеется) и, к тому же, втихую занимается сводничеством. Выражалось это в том, что добрая половина девушек была набрана вовсе не для танцев, да и танцевать, собственно, толком не умела. Зато, показав в зале, так сказать, товар лицом (и другими местами), Лариса организовывала этим девицам послеклубные «приваты» с клиентами. Само собой, за хорошую мзду. Девиц этих называли «приватками». Но «ангелочек» точно не принадлежала к их числу.

Конфликт, между тем, продолжался. Недовольные «лица» тоже пришли жаловаться в комнату администратора и требовать назад деньги. Возмущались они громко и нецензурно. Я уже хотел вмешаться, но Рыба (Рыбников, наш старший смены, невысокий коренастый дядька из бывших ментов), грубо остановил меня:

- Стой, где стоишь! Ещё не хватало – драку начинать из-за этих кошек драных!

Меня неприятно поразила злоба, явственно прозвучавшая в его голосе. Зачем он тут работает, если так ненавидит этих девчонок?

Вскоре Лариса таки утихомирила клиентов, подсунув им двух «приваток», согласных на всё за отдельную плату.

…Следующие несколько смен прошли спокойно. Я мог расслабиться и полюбоваться танцами: некоторые девушки танцевали так завораживающе-красиво, что это доставляло поистине эстетическое удовольствие.
Пару раз заходил сам Игорь Андреевич, которого теперь и я мог называть хозяином. Он не проходил в зал, стоял, наблюдая, в дверях, скрестив на груди руки и храня невозмутимое выражение на лице. Но его сразу же замечали все. И, думаю, не только из-за высоченного роста (где-то под два метра). Под его стальным взглядом, казалось, даже стриптизерши на пилоне начинали крутиться как-то бодрее и собраннее.
А я в его присутствии до сих пор терялся. И ведь он даже не смотрел в мою сторону, а у меня словно почва из-под ног уходила. Странные какие-то, противоречивые были ощущения. Убежать хотелось, спрятаться, стать как можно незаметнее, но вместо этого я ловил себя на том, что пытаюсь попасться ему на глаза, привлечь его внимание. Зачем? Тогда я не находил ни одного разумного ответа на этот вопрос, а неразумные мне просто в голову не приходили.

* * *

Эта смена тоже начиналась спокойно. Скандал произошел уже под утро, когда клиентов почти не осталось, да и большая часть девушек уже отработали и пошли в раздевалку. Один из клиентов здорово перебрал и начал приставать к ди-джею. Ди-джеем у нас была Таня, девушка редкой красоты, скромно одевавшаяся и никогда не красившаяся. Поведение у неё тоже было тихим и скромным, она вообще редко покидала свою кабинку.
Так вот, превышенная алкогольная доза ударила клиенту в голову, и он начал буянить. Сначала орал: «Где девочки, почему не танцуют?!», потом подошел к кабинке Тани и объявил, что желает спеть под караоке. Караоке у нас не было, о чем Таня и пыталась ему втолковать. Спокойно и сдержанно. Но слушать «товарищ» не хотел. Внезапно он схватил Таню за руку и поволок к сцене.

- Если никто не танцует, тогда ты мне сама станцуешь! Давай, раздевайся!

Рыба, тоже находившийся в зале, молча ухмылялся. Я увидел побледневшее и испуганное Танино личико, и ринулся на выручку. И наплевать мне было, что на это скажет Рыба. Охранник я или кто?!

Подробности я рассказывать не буду, скажу только, что джиу-джитсу занимался не зря, так что через несколько минут этот гад был выкинут из зала. Наградой мне стали: презрительное ворчание Рыбы («Рыцарь, бля, нашелся!») и благодарная улыбка Тани.

С тех пор, когда выдавалась свободная минутка, мы часто пили кофе в её кабинке и беседовали «за жизнь». Оказалось, Танюша закончила тот же ВУЗ, в котором я сейчас учился. Мы с удовольствием обсуждали преподов, говорили о том, о сем. И как-то раз, во время очередной такой беседы…

- Так-так… - раздалось у меня за спиной.

Я быстро обернулся. Черноволосая девушка… точнее, молодая женщина, прервавшая нас, выглядела весьма и весьма эффектно: затянутая в черную блестящую кожу, в руках – изящный черный хлыстик. Картину дополнял агрессивный макияж. На меня она смотрела несколько вызывающе и, как мне показалось… ревниво, что ли…

- Ева, познакомься, это – Костя, наш новый охранник, - почему-то смущенно заговорила Танюша. – Он… ну, тот самый, помнишь, я тебе рассказывала?

- А-а, помню, как же, - просияла белозубой улыбкой Ева. – Тот самый Костя, который вырвал МОЮ Танюшу из грязных лап неотесанного мужлана.

То, что она сделала упор на слове «моя» и то, как нежно она обхватила тонкую Танину талию, сразу объяснило и ревнивый взгляд, и Танюшино смущение. Ну, что ж – я никогда не считал это чем-то гадким и нехорошим. Тем более, что Таня мне нравилась, и Ева тоже начинала нравиться. Несмотря на то, что сейчас она нахально и откровенно меня рассматривала.

- Да, слухи не лживы, - произнесла Ева певучим грудным голосом. – Мальчик – отпад! Большие зеленые глаза, длинные светлые волосы, ямочки на щеках – супер. И фигурка, как у модели! Такую попку и в порножурналах редко увидишь. Жаль, для женщин потерян…

Эээ, о чём это она?

- А у него девушка, между прочим, есть. Живут вместе, - снова смутилась Танюша.

Нахальные карие глаза снова внимательно уставились на меня.

- Хм… не знаю не знаю… Я ещё не ошибалась…

- А теперь ошиблась, - торжественно объявила Танюша и повернулась ко мне – У Евы ещё есть свой интим-салон, и она утверждала, что у неё глаз наметан.

- На что наметан-то? – до меня никак не доходило.

- А, ладно, проехали! – попыталась закрыть тему Ева. – И всё-таки…

… Несмотря на свой собственный бизнес, приносивший хороший доход, Ева периодически танцевала в стриптиз-клубе. «Для поддержания формы» - по её выражению. Ну, с формами, на мой взгляд, у неё всё было более чем в порядке. Появление её производило фурор как среди клиентов, так и среди трудового коллектива, который делился строго на обожателей и ненавистников госпожи Евы. Среди последних пребывали Лариса и Рыба. А в первые смело можно было записать меня. Особенно после одного случая…

… Я нес уже ставшую привычной службу в зале. Между выходами танцовщиц был небольшой перерыв, и Танюша, поставив какую-то бодренькую мелодию, выскочила из кабинки, дабы обсудить со мной последние новости. За этой приятной беседой нас и «застукал» Игорь Андреевич, неожиданно появившись в зале. На этот раз он не просто обратил на меня внимание, а прямиком направился в нашу сторону. И взгляд его не предвещал ничего хорошего. Ещё меньше хорошего предвещал тон, которым он заговорил со мной.

- Что посторонние делают в служебных помещениях? – глухо прорычал он. – Я тебе не за то плачу, чтоб ты тут с девушками флиртовал!

- Я не… - я прирос к полу и потерял дар речи.

- А что случилось? – Таня говорила значительно увереннее, хотя тоже выглядела растерянной.

- Почему какие-то пьяные типы торчат в женской раздевалке? – взгляд стальных глаз метал молнии, а голос походил на рык разъяренного хищника.

- А Костя не виноват, - Ева грациозно выскользнула из-за спины Игоря Андреевича. Похоже, она никого и ничего не боялась. – Это Ларочкины бритоголовые дружки, она их через служебный вход провела.

Сказав это, Ева подплыла к Танюше, обняла её и нежно поцеловала в шейку. Демонстративно. Это было представление для одного зрителя, которым уж точно был не я. Теперь настал черед Игорю Андреевичу растеряться.

- Ларочкины, значит? Спасибо, я разберусь.

Надо отдать ему должное, в руках он себя держал отменно. Даже выражение лица не изменилось, только искры из глаз метать перестал. Повернулся и ушел. Но перед этим ещё раз мельком взглянул на меня. Чуть-чуть виновато, по-моему.

- О, ну щас он Ларке всыплет! – Ева довольно потирала ладони. – Пойду гляну, пропускать такое зрелище просто преступно.

- А что это с ним? – Таня придержала подругу за руку. – Я его ещё таким ни разу не видела…

Ева весело засмеялась.

- Похоже, ваше с Костиком милое щебетанье не только у меня может вызвать неадекватную реакцию.

Лукаво подмигнув мне, она испарилась. А я, как всегда, ничего не понял…

* * *

Всё шло своим чередом: учеба, работа, дом. Времени и сил на секс у нас с Ленкой почти не оставалось. Впрочем, она не обижалась. У неё и раньше потребности были не слишком высокими, да и я как-то… не особо. От подозрительности по поводу моей работы Ленка тоже быстро избавилась. Понервничала, конечно, сперва, но потом успокоилась окончательно. Поводов для ревности я не давал, а искать их специально Ленка не будет – она девушка мудрая.

На работе тоже не происходило ничего особенного. Так, пришлось пару раз вывести разбуянившихся по пьяни посетителей, да ещё две «приватки» чуть не подрались. Оказывается, у этих девочек существовала договорённость между собой по тарифам. Все брали с клиентов строго по триста баксов. Но одна из «приваток» по какой-то причине решила взвинтить цену в индивидуальном порядке, что страшно возмутило её подругу.

- Не, ну вы подумайте?! – разорялась возмутившаяся. – Нас, значит, ебите за триста, а её за триста не ебите, она у нас четыреста стоит! Нашлась тоже – первая блядь на деревне!

Слова за слово, и недавние подруги уже готовы были вцепиться друг дружке в волосы. Пришлось растаскивать их по разным углам. Как уж они там потом поладили между собой – не знаю, но факт, что поладили, поскольку уже в следующее моё дежурство эти две «приватки» снова, как ни в чем не бывало, ходили в обнимочку.

Со своей сменой (нас в смене пятеро охранников, включая старшего) у меня не то, чтобы совсем отношения не складывались, но и сблизиться не получалось. В совместных попойках вне работы я участия не принимал, не люблю я это дело, а других общих интересов у нас не наблюдалось. Рыба же меня откровенно терпеть не мог. Впрочем, пока это выражалось лишь в том, что он ни разу не ставил меня дежурить на вход, где надо было обыскивать девчонок, уж больно, мол, добренький я. На «добренького» я не обижался, а обыскивать мне было бы крайне неприятно, поэтому и не задевало то, что меня всё время посылали дежурить в зал. Тем более, что в зале были Таня с Евой, с которыми я по-настоящему сдружился.

Ева, как оказалось, действительно могла никого всерьез не опасаться в этом заведении. Устроилась она сюда не через администратора Ларису и даже не через директора стрипа (который, к слову сказать, в зале появлялся всего-то пару раз, а в остальное время торчал в своем кабинете, занимаясь бумагами и предоставив всю «живую» работу Ларисе), а по личной рекомендации приятеля Игоря Андреевича. Ну, а самому хозяину перечить, понятное дело, никто бы не посмел. Так что, госпожа Ева с полным правом могла держать себя дерзко и свободно, и, если это кому-то не нравилось, то это были их проблемы.

Ева же многое порассказывала мне об этой «кухне» и её тружениках. Подтвердила, например, то, что Лариса, действительно когда-то числившаяся танцовщицей стриптиза, промышляла, по большей части, «горизонтальным бизнесом», в чем весьма преуспела, заведя себе солидных клиентов. Одним из которых и был нынешний директор стрипа.
Рассказала кое-что и о танцовщицах, и о танцорах. Мальчиков, танцевавших стриптиз, у нас было двое и танцевали они, на мой взгляд, очень здорово. Особенно Алекс (Алексей по паспорту), темнокожее дитя дружбы народов с неправдоподобно гибким телом. Хорош был и Стас с ярко-рыжими волосами до пояса и явно гимнастической подготовкой. Как объяснила мне Ева, популярностью танцоры пользовались у лиц обоего пола. А что касается их «внеслужебных» увлечений… «Алекс у нас упертый гетеросексуал» - рассказывала Ева. – «А вот Стасик… он и так, и эдак. На два фронта работает, в общем. Студент, кстати, будущий архитектор».

Кое-что интересное я узнал и о некоторых своих коллегах.

- Рыбу тебе стоит опасаться. Нехороший тип. Знаешь, за что его из ментовки попёрли? Накрыли как-то, во время очередной волны борьбы за нравственность, сеть агентств «девочек по вызову». И выяснилось в процессе, что наш Рыба их данью обкладывал. Во избежание скандала Рыбино начальство его и ушло по-тихому. Точнее, не совсем по-тихому, по статье «за несоответствие». А в вашей охранке у него родной брат работает, вот и приютил.

Да уж, интересные подробности. Может, из-за этого Рыба так девчонок ненавидит? Считает, что «эти драные кошки» виноваты в том, что он своего теплого местечка лишился?

Но больше всего меня интересовала личность Игоря Андреевича. Я не мог объяснить, почему. Поэтому и не спрашивал у Евы про него, дожидаясь, пока она сама об этом заговорит. Она и заговорила.

- А что ж ты Игорьком не интересуисся? Мне так кажется, что ты его заинтересовал…

Вот, опять эти ехидные намёки! Впрочем, Ева, кажется, не может без них обойтись, манера разговора у нее такая.

- А что Игорь Андреевич? – спросил я с напускным равнодушием.

- Игорек – крутой мужик. Уважаю. Он свой бизнес на собственном горбу вытащил. Начал с одного ресторана, выкупил, когда тот совсем убыточным был, привел в порядок, сделал одним из самых процветающих заведений в городе. Конкурентов сделал, под бандюков не прогнулся. Молодец, одним словом. И сейчас работает, как вол, всё привык сам контролировать. Замечал, наверное, он с работы сутками не вылезает? У него прямо за кабинетом и душевая, и кухня оборудована.

Про душевую и кухню не знал, а что «сутками не вылезает» - заметил. Сколько раз, выходя с работы, видел, как что машина хозяина ещё на стоянке, и в кабинете у него свет горит.

- Семья его, наверное, совсем не видит? – зачем-то спросил я. Может, про Ленку подумал, а может… Не знаю…

- Семья? – Ева усмехнулась. – Игорек, можно сказать, одинокий волк. Жена и сын у него давно в Германии живут, он с ними почти не видится. Постоянных партнеров не имеет…

- Ну да, зачем ему? – предположил я. – Если под боком красивые танцовщицы.

- Танцовщицы? – Ева снова загадочно улыбнулась. – Насколько я могу судить, а у меня глаз наметан, я ж тебе говорила, танцовщицы его не сильно интересуют. Разве что Стасик. Или, может, он ещё на кого из подчиненных глаз положил…

И Ева подмигнула. А меня бросило в жар.

- Так ты что, хочешь сказать?..

- Да, наивный зеленоглазый рыцарь, именно это я и хочу сказать – Игорек предпочитает мальчиков. Так что, имей в виду…

- Что иметь в виду? – до меня начало доходить, хоть и с опозданием. – И почему я?

- Всё, всё, милый рыцарь, больше ни слова. Не хочу портить такую интригу излишней откровенностью.

Сказано – сделано. Больше я из Евы на эту тему ни слова не мог вытянуть, как ни старался. А поскольку в последующие несколько месяцев ничего странного не происходило, и Игорь Андреевич вел себя со мной, как обычно, - то есть, в упор не видел, то я решил для себя, что Ева, по своему обыкновению просто поприкалывалась над наивным охранником. Этого от неё можно было ожидать.

* * *

Произошло это, когда я уже почти полгода отработал. Двое клиентов положили глаз на двух танцовщиц. Просто танцовщиц, не «приваток». Однако, для клиентов, видимо, разницы не было. Недолго думая, они договорились с Ларисой, заплатив той кругленькую сумму, и пригласили девушек поехать с ними. Девушки предложение с возмущением отвергли. Дальнейшие события развивались стремительно. Сначала на девчонок попыталась нажать сама Лариса («Вы что, маленькие? Не понимаете, для чего вы тут?»), но, когда девчонки администраторшу просто послали, Лариса, со словами «Раз не хотите по-хорошему, будет по-плохому!» кликнула Рыбу и ещё одного охранника, которому Рыба всегда доверял особо. Старший смены вместе со своим подручным мигом скрутили девчонок и поволокли их к выходу, где уже дожидались в машинах клиенты.

Я огляделся: Евы не было, она должна была прийти позже, остальные девчонки испуганно жались к стенам, Таня, только что находившаяся в своей будке, куда-то исчезла. Я не стал тратить много времени на размышления: происходило что-то страшное, и я не мог себе позволить просто стоять в стороне и наблюдать. Будь что будет!
Подбежав к Рыбе, я, прихватив его за шею, заставил отпустить девушку, а затем с силой швырнул об стену. Другой охранник, вынужденный выпустить свою жертву, кинулся на выручку старшему. Уклонившись от его довольно неловкой попытки ударить меня, я от души врезал ему поддых, и снова повернулся к Рыбе, готовясь отразить его атаку.

- Хватит! – громом раскатилось по коридору. Все участники и просто наблюдатели сего действа замерли. Посреди коридора, уперев руки в бока, высился Игорь Андреевич. Из-за его широкой спины выглядывала Танюша – так вот куда она бегала!

Лариса подбежала к хозяину и что-то торопливо и сбивчиво залопотала.

- Не надо мне объяснений! – грубо оборвал её Игорь Андреевич. – Я уже видел достаточно!

Он окинул уничтожающим взглядом Рыбу и его приятеля.

- Собирайте свои манатки и вон отсюда! Даю пять минут на сборы. За расчетом не приходите – его не будет. Ещё раз тут появитесь – сильно пожалеете! – и, повернувшись снова к Ларисе, бросил ей – Тебя это тоже касается. Пошла отсюда!

Пять минут им не понадобилось. Вся «развеселая компания» выкатилась из клуба за какие-то пару минут. Под свист и улюлюканье танцовщиц.

Как только они исчезли, и стало тихо, Игорь Андреевич сразу успокоился и, как будто ничего из ряда вон выходящего не произошло, деловым тоном приказал всем продолжать работу.

- Спасибо, родная, - ласково улыбнулся он Танюше. Я даже и не предполагал, что он умеет так улыбаться. – Давно следовало навести тут порядок.

А потом он подошел ко мне.

- А ты смелый, студент, - он и мне улыбался. Только не так, как Танюше, по-другому, хоть я и не понимал толком, в чем разница. – Молодец. Ты теперь старший смены, формальности я улажу. Справишься, у тебя получится.

Я, наверное, должен был что-то ответить. Что-то такое… достойное. Но смог только выдавить «спасибо». Почему-то его похвала вгоняла меня в ступор ещё больше, чем его гнев. А Игорь Андреевич, между тем, ободряюще похлопал меня по спине. И мне показалось, что его ладонь задержалась на моей спине чуть дольше, чем полагалось при дружеском похлопывании. Или не показалось…

* * *

Кроме того, что меня повысили, я ещё и премию получил размером с две зарплаты. И Танюша тоже. В ближайший выходной мы с Евой и Танюшей закатились в бар отметить все эти радостные события. Когда отгремели все веселые тосты, Ева решила перейти к серьезному разговору.

- Я предупредить тебя хочу, Костя. Двух новеньких охранников ты можешь не опасаться, а вот двух стареньких… Понимаешь, у Ларки свой бизнес в стрипе поставлен был. Рыба был с ней в доле. Ну, и остальным парням, кроме тебя, кое-чего перепадало. Иногда они весьма неплохо подзарабатывали. И ты их лишил этого побочного заработка. Вряд ли они это простят и забудут. Постараются выжить тебя. Так что, ожидай какой-нибудь подлянки.

… «Подлянка» долго себя ждать не заставила.

По окончании смены я, как всегда, принимал душ. И, как всегда, в гордом одиночестве – остальные охранники не такие чистюли. Вымывшись, я вышел в раздевалку. Там уже никого не было, что меня не удивило. Удивило то, что не было и моей одежды (шкафчик я никогда не закрывал, что с моей стороны было явной оплошностью). Подбежав к двери, я обнаружил, что она закрыта. Так… Приехали.
Снаружи ещё слышались голоса, можно было стучать в дверь, кричать. Но, видимо, на это и был расчет. Что все, кто не успел уйти, сбегутся на шум, найдут ключ, откроют, узреют меня в одном полотенце, обернутом вокруг бедер… Веселое будет зрелище. Хорош старший смены! И, главное, я даже толком не знаю, к кому предъявить претензии: возле входа, где находится шкафчик с ключами от служебных помещений, дежурили поочередно все четверо моих подчиненных. А иногда и вовсе – чего греха таить! – этот шкафчик оставался без присмотра, кто угодно мог ключ взять. Н-да… Нет, я уж лучше посижу тут до вечера, благо, завтра воскресенье и на занятия мне не надо. Дождусь своих супостатов и разберусь с ними сам. Без лишнего шума.

@темы: ориджинал

---

Blur - фэндом Гарри-Поттер

Весьма неплохое снарри. Я уж думала, что ничего хорошего по этому пейрингу не прочитаю, но ошиблась. Все очень мило и в общем, правдоподобно)


Blur*
Автор: mrs. Snape, Тупак Юпанки
Бета: нет
Рейтинг: NC-17
Пейринг: ГП/СС
Жанр: AU, Romance
Отказ: вселенная и герои принадлежат г-же Роулинг.
Вызов: Обед со снарри
Аннотация: «Лишение сна является очень тяжёлым испытанием. В течение нескольких дней сознание человека теряет ясность, он испытывает непреодолимое желание уснуть, периодически «проваливается» в пограничное состояние со спутанным сознанием. Этот способ в настоящее время рассматривается как изощрённая пытка».
Комментарии: *Blur (англ.) — 1. n 1) пятно, клякса; 2) расплывшееся пятно; неясные очертания. 2. v 1) сделать неясным; затуманить; затемнить (сознание и т. п).

Фик написан на фест «Обед со снарри» на Polyjuice Potion, 2010
Каталог: Психоделика
Предупреждения: слэш
Статус: Закончен

Гарри облегчённо вздыхает и тяжело оседает в кресло, ещё не до конца веря, что безумный день подходит к концу. Миссис Уизли говорит кому-то в коридоре, что спальни для всех, наконец, готовы. И Гарри отрешённо удивляется, откуда у неё берутся силы на то, чтобы обо всём позаботиться. Ведь остальные слишком измотаны. Она даже умудряется на скорую руку сообразить какой-то ужин, и Гарри с блаженной улыбкой втягивает носом плывущий из кухни аромат.

— К столу! — слышится весёлый голос Тонкс, но Гарри никак не может уговорить себя подняться из мягкого кресла в гостиной: он слишком устал даже для того, чтобы двигать языком, не то что ногами.

Желудок сводит от запаха еды. Конечно, поесть необходимо — последний раз он нормально ел, наверное, позавчера. Но вместо густого сытного духа мяса с подливкой в нос бьёт запах крови и гари. Вспышки проклятий мелькают перед глазами, будто Гарри снова попал в самую гущу вчерашней битвы.

Она длилась всю ночь, и под конец он уже почти обезумел от разрывающих мрачное небо всполохов от заклинаний и громких выкриков то тут, то там. Но к своей главной цели двигался упрямо, напролом, не обращая внимания ни на мечущихся Пожирателей, ни на стоны раненых союзников. На этот раз Волдеморту не удалось отсидеться за спинами своих слуг. Убивающее заклятие настигло его, как Гарри и хотел — в честной дуэли один на один. Но это было совсем непросто. Гарри еле продержался двадцать минут, прежде чем Волдеморт допустил ошибку, стоившую ему жизни.

Едва тело его врага замерло на пыльной земле, напряжение битвы у Гарри перешло в оцепенение. Он просто стоял и смотрел, как со всех сторон к нему бегут люди, как оставшиеся в живых Пожиратели в ужасе взирают на то, что осталось от их повелителя, как их арестовывают подоспевшие авроры. Кто-то повёл Гарри в замок, и там, в таких родных стенах, где он всегда чувствовал себя защищённым, на него обрушилась лавина восторженных криков, аплодисментов, смеха и радостного безумия. Казалось, мир сошёл с ума. Перед глазами мелькали счастливые лица, какие-то люди кричали ему поздравления. Количество желающих похлопать по плечу всё росло, и было ощущение, что его вот-вот разорвут на части. Вспышки колдокамер слепили и без того воспалённые глаза. От криков что-то лопалось в голове. Снова и снова Гарри пожимали руки, сдерживаться и отвечать на приветствия было всё труднее. Наверное, и улыбаться у него совсем не получалось, потому что очередной репортёр, протиснувшийся к нему, отшатнулся, а Гарри почувствовал, как его рот скривился в оскале.

Перед лицом мелькнули чьи-то чёрные глаза. Его вдруг выдернули из людской гущи, и через минуту он уже был в тишине директорского кабинета, а Дамблдор, улыбаясь, протягивал ему чашку чая и перешептывался о чём-то с МакГонагалл.

Тогда-то и было решено увезти Гарри подальше от всей этой суеты, в место, где бы он мог спокойно отдохнуть и прийти в себя — в дом на площади Гриммо. Несмотря на неодобрение Дамблдора, все друзья и близкие Гарри настояли на том, чтобы отправиться с ним. Конечно, Гарри понимал, что дело не только в нём, что все устали, вымотаны и тоже мечтают оказаться где-нибудь подальше от шумного Хогвартса. Но всё равно был безумно благодарен за поддержку.

И за одно короткое утро ветхий унылый дом наполнился весёлыми голосами, топотом ног, смехом и суетой. Пока женщины наскоро убирались, Гарри ещё пытался ходить следом за миссис Уизли и помогать выметать пыль и паутину, но когда дело дошло до распределения комнат на ночь, он малодушно сдался, устроившись на диване в гостиной. Впрочем, после того, что ему удалось сделать накануне, никто и не пытался дёргать его или упрекать в лени. Лишь Снейп несколько раз прошуршал мимо своей невыносимо чёрной мантией, бросая на Гарри недобрые взгляды. Но тому уже было наплевать. Его потревожили только один раз, попросив проверить охранные чары на доме. И, покончив с этим делом, Гарри опустился в кресло с твёрдым намерением встать из него только под Imperio.

Но ужин уже на столе, и Гарри понимает, что долго отсиживаться ему теперь не дадут.


***

Он делает над собой усилие и поднимается на одеревеневшие ноги, чтобы дотащиться до кухни и усесться между смеющимся над чем-то Сириусом и ободряюще улыбающейся ему Джинни. Гарри вздыхает и обводит глазами стол: все в сборе. Все самые дорогие ему люди, за которых он так боялся перед битвой, здесь, рядом с ним, живы. Улыбаются и смеются, шутят, хотя почти у всех под глазами залегли тени.

Гарри скользит взглядом от одного лица к другому: Рон и Гермиона, Невилл, близнецы, мистер и миссис Уизли, Ремус и Тонкс, даже Кингсли согласился ненадолго остаться. Не хватает лишь Дамблдора — он убедился, что все в безопасности, и сразу же удалился. Ну и, конечно, Грюма, на которого напали сразу четверо Пожирателей во главе с Беллатрикс и которому так и не удалось отбиться.

Лишь один человек сидит, задумчиво вертя в тонких пальцах бокал, и не принимает участия в общем веселье. Наконец Гарри встречается с ним взглядом и не может сдержать самодовольной усмешки, вспоминая неприятный разговор перед самой битвой. Тогда Снейп не был уверен, что Гарри справится со своей задачей, о чём и сказал ему в лицо в присутствии Дамблдора и других членов Ордена.

Целых семь лет Гарри безумно хотелось поставить зельевара на место, но именно сейчас, когда представилась такая возможность, смертельная усталость и остатки эйфории от победы отбивают всякое желание затевать спор и ворошить старые обиды. Самое главное — они победили, и Гарри плевать, что обо всём этом думает Снейп.

Усмешки Снейп, кажется, не замечает. Он уже повернулся к мистеру Уизли и о чём-то тихо переговаривается с ним. О чём именно, Гарри разобрать не может, хотя неистребимое любопытство заставляет немедленно начать прислушиваться. Но взрыв хохота на другом конце стола сводит на нет все попытки что-либо расслышать.

Снейп вздрагивает от внезапного шума и недовольно смотрит на Гарри, будто это он виноват в таком вопиющем нарушении спокойствия. Гарри независимо, как ему кажется, пожимает плечами и утыкается в тарелку, предпочитая не задумываться о том, что на этот раз не нравится Снейпу. В конце концов, за семь лет он привык, что именно его тот считает виноватым во всём, что бы ни случилось.

Странно, что Снейп не отчитал его за убийство Волдеморта. Или, наоборот, за то, что Гарри наконец-то покончил с красноглазым монстром, но сделал это как-нибудь неправильно, не по науке. Гарри так ясно представляет себе, как Снейп вклинивается между ним и Волдемортом в самый разгар дуэли и цедит в своей обычной манере, кривя губы и презрительно подняв бровь: «Как вы держите палочку, Поттер? Выше! Удар резче! И Expelliarmus — протяжнее! Тяните „а“, тяните!» Картинка так живо встаёт перед глазами, что Гарри невольно фыркает, и брызги соуса летят на скатерть. Он виновато поднимает голову. Слава Мерлину, кажется, никто не заметил. Миссис Уизли что-то втолковывает Джинни. Ремус держит за руку Тонкс и явно не заметил бы, вздумай даже Волдеморт сейчас возродиться. А волосы Тонкс розовеют, сливаясь с покрасневшими щеками. Близнецы и Рон о чем-то шушукаются, иногда поглядывая на мать — явно боятся быть услышанными. Мистер Уизли задремал… О, чёрт! Снейп, сидящий рядом с ним и аккурат напротив Гарри, оказывается, всё это время смотрит на него. И, конечно, заметил, что Гарри в очередной раз повел себя как идиот. Правда, в его лице нет издёвки или чего-нибудь в этом роде. Он смотрит внимательно, сосредоточенно, будто наблюдает за поведением какого-нибудь морщерогого кизляка. Встретившись с Гарри глазами, он приподнимает бровь, словно говоря: «В чём дело, мистер Поттер? Ни в чём? Тогда перестаньте прожигать на мне дыры».

Гарри вспыхивает и утыкается в тарелку. Вот ведь гад! Будто почувствовал, что Гарри о нём задумался. И делать же ему нечего, только в рот человеку смотреть, когда тот ест. Впрочем, «ест» — это громко сказано. Оказывается, еды в тарелке ничуть не уменьшилось. Вон сколько кусков мяса еще осталось. Один, два, три, четыре… Стоп. Гарри мотает головой, понимая, что его опять уводит куда-то в сторону, а надо всё-таки поесть. Он пытается сосредоточиться и не считать куски мяса, а съесть хоть немного.

Гарри подцепляет на вилку небольшой кусок жаркого, отправляет его в рот и начинает пережёвывать, но мясо почему-то кажется ему совершенно безвкусным. Кое-как справившись с собой, Гарри проталкивает кусок в горло и поспешно запивает водой, едва не закашлявшись. Он с тоской смотрит на свою тарелку, полную еды, но сражаться с собственным организмом больше не хочется. Поэтому Гарри решает, что лучшей едой сейчас для него будет чай.

Когда Гермиона и Тонкс начинают убирать грязные тарелки, он даже порывается помочь им, чтобы ускорить процесс, но девушки с понимающими улыбками почти силой вновь усаживают его за стол. Гарри перестаёт суетиться, только когда перед ним оказывается чашка ароматного крепкого чая.

Тонкс весело подмигивает и придвигает к нему розетку с джемом, смахивая при этом рукавом бокал Снейпа. И Гарри радуется, что Снейп уже встал из-за стола. Ему не хотелось бы, чтобы профессор отчитывал Тонкс из-за такой мелочи. В конце концов, бокал, как и все в доме, принадлежит Сириусу. Впрочем, имей Снейп возможность кого-нибудь отчитать, его бы уж точно не остановил тот факт, что этим он печётся об имуществе Блэка.

Мысли опять текут в каких-то неконтролируемых направлениях. Вожделенный чай уже успел немного остыть, но Гарри всё-таки выпивает полчашки, не притронувшись к джему, и понимает, что больше ничего не сможет в себя запихнуть.

Где-то далеко звучат голоса:

— Да он спит совсем!

— Надо его проводить в спальню.

— Она уже готова. Может, ему помочь раздеться?

— Не маленький. Давайте, Поттер, вставайте. — Ну конечно, дождёшься заботы от сальноволосого ублюдка!

Гарри поднимается из-за стола, благодарно улыбаясь. Он надеется, что его улыбка адресована кому угодно, кроме Снейпа, но уже не может сфокусировать взгляд на фигурах вокруг него. До спальни идти далеко, несколько пролётов вверх по лестнице, потом ещё по коридору. Но он всё же добирается до постели самостоятельно, немного гордясь тем, что справился без посторонней помощи. Остаётся только раздеться — и спать, спать.

Гарри ложится в кровать, укрывается прохладным мягким одеялом и блаженно вздыхает. Усталость давит на веки, и наконец он прикрывает глаза. Первые несколько минут в голове только приятная лёгкая пустота и ощущение покоя. И Гарри уже начинает проваливаться в сон, как вдруг на лестнице слышатся смех Сириуса, тяжёлые нетвёрдые шаги по скрипучим ступеням и громкий свистящий шёпот миссис Уизли:

— Тише, Сириус! Гарри уже спит.

Сириус что-то негромко, но обиженно отвечает, а Гарри распахивает глаза, с досадой думая: «Ну ничего себе „тише“!» Наконец всё стихает. Видимо, обитатели дома разошлись по своим комнатам. Гарри поворачивается на другой бок, вновь закрывает глаза, но сон больше не идёт.

Внезапно Гарри замечает, как тикают часы на стене. Словно до этого они стояли, а только что пошли. Поначалу он пытается не обращать внимания на мерные чёткие звуки — в конце концов, такие же часы были в Хогвартсе, в спальне мальчиков, и спать совершенно не мешали. Но проходит минута за минутой, и Гарри начинает казаться, что тикает уже у него в голове. Он продолжает лежать, не открывая глаз, но ещё через минуту чувствует, как сам превращается в одно огромное ухо, вздрагивающее при каждом оглушительно громком щелчке. Наконец он не выдерживает, резко поворачивается к тумбочке, хватает палочку и наугад посылает в стену Silencio. Тиканье мгновенно прекращается, и Гарри, облегчённо вздохнув, взбивает подушку и снова укладывается. Он уже грезит о крепком здоровом сне, как вдруг ловит себя на том, что в спальне стало слишком тихо. Лишь слабый майский ветерок еле слышно шуршит занавесками.

Гарри глухо стонет и утыкается лицом в подушку, когда вместо тиканья в голове поселяется назойливый гомон голосов, криков и стонов, а затем среди них вспыхивает один, самый громкий: «Avada Kedavra!» И на внутренней стороне век мелькает картинка: Грюм падает на грязную землю, сражённый заклятием Беллатрикс. Гарри трясёт головой и снова поворачивается, укрываясь до ушей, словно это может помочь. Голоса и крики, к счастью, смолкают, зато становится невыносимо жарко. Гарри терпит до последнего, а потом яростным движением скидывает одеяло, полной грудью вдыхая тёплый ночной воздух. Он лежит, пялясь в потрескавшийся потолок, пока прохлада не начинает мягко обволакивать ступни, поднимаясь всё выше. Тогда Гарри вновь укрывается одеялом, в очередной раз меняя позу. Но как следует улечься никак не получается: после хогвартских мягких постелей старая кушетка, на которой его уложили, кажется безумно жёсткой и неудобной. Гарри то засовывает кулак под подушку, то подтягивает ноги к животу, то зажимает край одеяла между коленей, но никак не может заставить себя пролежать без движения хотя бы минуту. Он ворочается, пока ноги окончательно не запутываются в простыне.

Кое-как расправив массивное одеяло, которое внезапно стало слишком тяжёлым и плотным, Гарри тянется к стакану с водой, стоящему на тумбочке. Но едва успевает сделать несколько жадных глотков и откинуться на подушку, как в горле снова становится сухо. Гарри готов по-детски расплакаться от досады. Спать хочется смертельно — ведь он бодрствует уже больше суток.

Когда за окном начинает сереть, Гарри понимает, что проворочался до утра. Который час, выяснить не удаётся, потому что заколдованные часы, оказывается, обиделись на его Silencio. И как он мог забыть, что это не его старый маггловский будильник, «приданное» Дурслей! Здесь, в доме Сириуса, почти как в Хогвартсе — вещи живут своей жизнью, и даже у последней щётки для обуви может оказаться своё собственное мнение. Вот и сейчас Гарри с тоской наблюдает, как часы переплели цепочки гирек, будто руки на груди сложили. А маятник легонько осуждающе покачивается из стороны в сторону. Часовая и минутная стрелки похожи на насупленные брови, а секундная медленно вертится в обратную сторону. В знак протеста. Этот протест так возмущает Гарри, что он тут же меняет своё решение. Он хотел было задобрить часы, извиниться как-то за свою ночную выходку. Смазать, например. Или что там нужно часам? Почистить… Но теперь не дождутся они от него шага к примирению. Пожалуй, он попросит перевесить их куда-нибудь на чердак. Пусть зарастают паутиной. Всё равно теперь от них никакого толка.

C улицы слышатся гудки машин, и пытаться уснуть больше нет никакого смысла. Снизу доносятся голоса — миссис Уизли и ещё чей-то мужской, приглушённый. Интересно, кто это встаёт в такую рань?

Гарри нехотя поднимается и направляется в душ. Уже зайдя в ванную, он вдруг понимает, что ему выделили единственную спальню, в которой есть ванная и туалет. Для всех остальных — удобства в конце коридора. Непонятно, правда, почему в этой роскошной спальне стоит какая-то колченогая кушетка вместо нормальной кровати. Впрочем, в этом доме у мебели могут быть какие-то свои предпочтения. Может, кушетка симпатизирует пожилому вытертому ковру, вот и поменялась комнатами со старой парадной кроватью, которая, в силу возраста, такими глупостями уже не интересуется?

Поразившись, какой бред лезет в его невыспавшуюся голову, Гарри затыкает раковину пробкой, откручивает сразу оба крана и наконец поднимает глаза к зеркалу. Оно, слава Мерлину, заговорить с ним не пытается. Хотя он и сам мог бы вполне цветисто описать эту рожу с воспалёнными глазами, с мешками под нижними веками, с островками щетины и с паклей там, где у нормальных людей обычно располагается прическа. Кое-как умывшись и одевшись, Гарри направляется вниз.

— Гарри, дорогой, как ты спал? Хорошо отдохнул? — энтузиазм миссис Уизли, помешивающей в огромном котле что-то, подозрительно похожее на ведро овсянки, неприятно коробит — будто гвоздем по стеклу ведут. Нельзя быть такой бодрой с самого утра.

Сделав над собой усилие, Гарри вымученно улыбается и заявляет, что спал отлично и не отказался бы от чашечки кофе. Это ведь кофе так замечательно пахнет?

На самом деле, «замечательно» пахнет уже слегка подгоревшая овсянка. Но миссис Уизли не замечает этого и бросается наливать ему кофе. Получив полную чашку, Гарри усаживается на диванчик в углу и мужественно делает первый глоток горячей несладкой смолы, в которую он отказался добавить даже сливки. Возможно, эта пыточная гадость поможет ему чувствовать себя хоть немного бодрее.

— Мама, а где?.. А, Гарри, привет! — звонкий голос отвратительно выспавшейся Джинни, которая врывается в кухню, заставляет Гарри поморщиться. — Мам, там Гермиона и Тонкс спрашивают, чем они могут помочь с завтраком. Ремус и Сириус пытаются всё-таки содрать со стены портрет миссис Блэк и спрашивают, есть ли в доме книги по клеящим чарам. А папа просил передать, что к обеду придет Кингсли с кем-то ещё из Министерства. Вроде, будут готовить какое-то заявление или постановление. Дамблдор прийти не сможет, у него в школе много дел. Но придёт профессор МакГонагалл. В общем, папа сказал, что к обеду будет куча народу.

— Спасибо, милая, — озабоченно кивает миссис Уизли. — И не кричи так. Кстати, ты уже умывалась? И причешись немедленно. Ты никогда не ходила такой растрёпой.

Гарри машинально запускает пятерню в волосы, подозревая, что он растрёпа куда больше Джинни. Но ему, к счастью, замечаний не достаётся.

— Ну, ма-а-ам! — тянет Джинни. Но всё-таки, бросив задорный взгляд на Гарри, выбегает из кухни.

После завтрака, во время которого Гарри удаётся пропихнуть в себя пару ложек овсянки — он больше налегает на кофе, всё еще надеясь взбодриться, — все находят себе какие-то дела. Сириусу с Ремусом всё же удаётся снять со стены портрет Вальбурги, хотя та сопротивляется, и в доме стоит такой крик, что у Гарри в голове лопаются какие-то важные сосуды. К обеду сходится неимоверное количество народу. И какой-то человек, пришедший с Кингсли, всё пытается втянуть Гарри в разговор о планах Министерства, о дальнейшей политике и о чём-то ещё, таком же важном и скучном. Но Гарри отвечает невпопад, пытаясь понять, откуда ему слышится этот мерзкий, бьющий в нос запах какой-то маггловской химии. Не иначе, Снейп в одной из комнат развернул походную лабораторию и экспериментирует с запрещёнными зельями. Потому что разрешённые зелья так вонять просто не могут. То-то этот хмурый тип весь обед сидит как на иголках, поглядывает на него и противно постукивает вилкой по столу. Видать, понял, что Гарри его раскусил. А в доме-то полно министерских. Хотя Гарри сейчас меньше всего заботит законность действий сумасшедшего зельевара. Он прилагает огромные усилия, чтобы не задремать прямо во время обеда, особенно, когда толстый министерский чиновник уже второй или третий раз задаёт ему какой-то вопрос.

После обеда выясняется, что Снейп совершенно не при чём, и воняет вовсе не из-за его экспериментов. Оказывается, это Джинни (Да, а её ведь не было за обедом! И как это Гарри не заметил?) вздумала навести красоту и намазала ногти какой-то девчоночьей гадостью. Увидев её ярко-алые когти, миссис Уизли орёт, что не позволит ей ходить с руками, как у публичной девки. Мистер Уизли тут же с азартом интересуется, чем это Джинни красила ногти, но немедленно сдувается под грозным взглядом супруги. Молли решительно обращается к кривящемуся от вони Снейпу с просьбой сварить какое-нибудь зелье, чтобы вернуть рукам Джинни приличный вид. На что близнецы, загоготав, начинают наперебой предлагать свои последние изобретения, от которых ногти станут ещё шикарнее и будут светиться в темноте и напевать популярные мелодии из репертуара Селестины Уорлок. Снейп, закатив глаза, сообщает, что раз мисс Уизли догадалась найти маггловский лак для ногтей, то и очищающее средство как-нибудь раздобудет. В крайнем случае, у мадам Малкин всегда был неплохой выбор перчаток. А у него нет времени заниматься всякими глупостями. Джинни, не выдержав произведённого фурора, бросается вон. И Гарри хочет было пойти за ней, чтобы утешить немного, но, встав, обнаруживает, что едва может передвигать ноги от усталости. Видимо, пора ложиться. Хотя получится ли заснуть, он не знает.

Нетвёрдой походкой доковыляв до лестницы, он поднимается в свою спальню, мечтая только об одном — залезть под одеяло и закрыть глаза. Но так просто добраться до вожделенной кровати не получается — Гарри в последний момент замечает, что у двери его поджидает очень серьёзно настроенная Гермиона.

— Гарри, мы можем поговорить? — вот когда она такая, спорить с ней невозможно, Гарри знает это по собственному опыту. Поэтому он обречённо отступает в сторону, пропуская Гермиону внутрь.

Гермиона какое-то время теребит манжет, а потом всё-таки спрашивает:

— Как ты себя чувствуешь?

Конечно. Этого следовало ожидать. Гермиона всегда любит проявлять чрезмерную заботу. Хотя сейчас она действительно беспокоится, и расстраивать её совершенно не хочется. Поэтому Гарри улыбается и как можно увереннее отвечает:

— Всё в порядке! Отлично, — и для убедительности старается улыбнуться ещё шире. Но вдруг зевает во весь рот.

— И ты нормально спишь? — в голосе Гермионы слышится подозрительность. Видимо, провести человека, который знает Гарри как облупленного, не вышло.

— Ну... — Гарри пытается как-то вывернуться. Но сказать «да» язык не поворачивается, а придумывать какой-то обтекаемый ответ просто нет сил. — По-разному, Гермиона. Вообще-то, не очень.

— Я так и думала! Ты сегодня совсем вялый, — Гермиона огорчённо хмурится. — Может, ты попросишь какого-нибудь зелья у профессора Снейпа? Уверена, он тебе не откажет.

Идти на поклон к Снейпу Гарри совсем не хочется.

— Ну что ты! Не нужно мне никакое зелье! Ну, подумаешь, плохо спал. С кем не бывает...

— Гарри, но...

— Я сказал, нет!

Наверное, это усталость сказывается, и Гарри клянёт себя за несдержанность. Гермиона совершенно не заслужила, чтобы на неё орали. Она тут же возмущёно вспыхивает и уже готова что-то ответить, но Гарри успевает раньше:

— Извини. Я не хотел, Гермиона. Прости. Если ты так хочешь... Давай я попробую этой ночью уснуть сам, а если не выйдет, то утром сразу же...

— Правда? — она тут же перестаёт обижаться и с надеждой смотрит на него.

— Ну конечно. Иди спать, Гермиона. Спокойной ночи.

Повеселевшая Гермиона чмокает Гарри в щёку, сообщает, что он молодец, и выскальзывает в коридор.

После её ухода Гарри ещё какое-то время сидит на постели, тупо уставившись на прикроватную тумбочку. Спать хочется дико: от усталости и изнеможения предметы перед глазами теряют привычные очертания, словно весь окружающий мир погрузился в неплотный туман. Кажется, сил не осталось даже для того, чтобы откинуть одеяло и лечь как следует. Но, дождавшись, пока все обитатели дома улягутся, Гарри делает над собой усилие, кое-как раздевается и валится на постель ничком. Он почти чувствует, как сон подбирается к нему и протягивает длинные мягкие руки. Хочется отдаться этим рукам, укутаться в вязкую тягучую оболочку сна и наконец забыться, но сознание продолжает упорно сопротивляться, не давая даже задремать.

Все мысли уходят из головы лишь под утро. Гарри вяло радуется приятной лёгкости и покою. Просто лежать в кровати, не ворочаясь с боку на бок, — уже облегчение. Но как только ленивая сонливость проникает в измученный разум, за окном раздаётся резкий громкий звук. Гарри вздрагивает, и вся умиротворяющая тягучесть тут же испаряется. Несколько секунд он лежит, прислушиваясь и не понимая, что его разбудило. Звук повторяется — это всего лишь робко чирикнувшая на улице птица. Гарри медленно открывает отяжелевшие веки. Уже светает, и комната плавно наполняется неуютным сумраком. Гарри рычит от злости и поворачивается на бок, но теперь начинает казаться, что свет бьёт прямо в глаза.

Гарри рывком садится в постели, хватает палочку с тумбочки, взмахивает — и старое заштопанное покрывало прилипает к стене, полностью закрыв окно и дурацкие неплотные занавески. Гарри снова укладывается, но сонливость как рукой сняло. Трудно даже держать глаза закрытыми: веки словно сами распахиваются. И сквозь ресницы снова пробивается утренний свет. Решив, что и покрывала на стене недостаточно, Гарри хочет подвинуть кровать так, чтобы вообще не видеть чёртово окно, но как только во второй раз тянется за палочкой, громкий голос миссис Уизли, не оставляющий надежды даже на недолгую дрёму, возвещает о том, что завтрак будет готов через двадцать минут.

@темы: гарри поттер

---

Caregiver - J2

Все очень быстро и предсказуемо, вообще, я не люблю такие вещи. Но уж так хорош Джаред! Так в образе! Просто ням.

Название: Caregiver (амер.англ., буквально «дающий заботу» – тот, кто ухаживает за раненым или заболевшим).
Автор: Зишка.
Бета: она же автор, плюс Тигрик в трёх местах приложил коготок, за что ей огромное спасибо )))
Размер: мини.
Пейринг: J2.
Рейтинг: NC-17.
Жанр: hurt/comfort, романс, флафф. Ах да, слэш.
Дисклеймер: никого оскорбить не намеревалась, выгоды не извлекаю и т.д.
Саммари: мы все знаем официальную историю знакомства ребят. Это – неофициальная.



Дженсен любит Лос-Анджелес – бульвар Сансет и Оушн-авеню, и художественный музей. Шататься по магазинам он тоже любит, и страсть к шоппингу ни при чём – упорядоченное разноцветье успокаивает. Он надевает бейсболку и тёмные очки, засовывает руки в карманы и глазеет на витрины, а иногда наблюдает за людьми.
Но вот богемные районы Дженсен не жалует – слишком много закоулков и неприятных личностей. И отчего всех, считающих себя «артистами», так тянет в сомнительные места?
Дженсену хочется скорее выбраться из узких улочек. Впрочем, сегодняшняя фотосессия была исключением – приличная студия, просторная и полно света, и фотограф пялился не на него, а на свою помощницу или кто она там. Хоть не было этого вечного «Дженни, какие у тебя губы!» Дженсен морщится. Ну, идите к пластическому хирургу и сделайте себе такие же, если покоя не дают.
Один мудак спросил на вечеринке, ещё давно, когда Дженсен был соплёй зелёной и снимался в «Днях нашей жизни» – детка, сколько стоит твоя попка? Дженсен кривится снова. Он тогда сложил руки на груди и едко произнёс: «А не хотите спросить, сколько стоят мои мозги?» Мужик отцепился, но Дженсена весь вечер мучило желание пойти домой и принять душ.
Решая отвлечься, он думает о новой роли. Интересно, что впоследствии выйдет из проекта? Автор сериала, во всяком случае, выглядит адекватно. Вот только не выбрали актёра на роль старшего брата. Дженсен вдруг фыркает – у него и в жизни есть старший брат, но Дженсен Росс Эклз настолько привык отвечать за себя и всё решать сам, что вжиться в образ опекаемого будет сложновато. Что ж, зато можно потешить актёрское самолюбие, изображая то, что тебе несвойственно в принципе.
Выход из полутёмного и сыроватого переулка преграждает внушительная куча мусора. Новые туфли жаль, и Дженсен с досадой ныряет в просвет между домами – обойти. Здесь ещё уже, и солнце совсем не попадает. Слева кирпичная стена, справа что-то вроде длинного ангара – стёкла до самой земли, и такие грязные, что сквозь не видать. Один из пыльнющих прямоугольников выбит, и из ангара тянет плесенью. Дженсен старается пройти быстрее и вдруг слышит это – резкий быстрый свист и густой хлёсткий удар о плоть. Он в мгновение оказывается у дыры, глядит внутрь, и руки сжимаются в кулаки.
Их шестеро, расположились полукругом и скалятся в улыбках. Тот, у которого в руках ременная петля, самый низкорослый, с выбритой головой и торчащими ушами. Один из них сидит на каком-то ящике, держась за левое плечо, и скалится уже от боли. В стену перед ними вбит громадный крюк, и к нему за запястья привязан парень – в одних джинсах и спина в крови.
Картину словно выжигает прямо в мозгу, минуя сетчатку. Бритоголовый размахивается и бьёт снова, ремень сочно врезается в истерзанное тело, и парень весь вздрагивает, но не издаёт ни звука.
У ног валяется какой-то железный прут, и Дженсен, не отдавая себе отчёта в том, что делает, накрепко сжимает его в руке и спрыгивает прямо в дыру.
– А ну, отойдите от него, – громко говорит он, пытаясь сдержать нарастающее бешенство. – Немедленно.
Все шестеро оборачиваются и мгновенно разражаются улюлюканьем, сидящий на ящике тоже.
– Смотрите, кто к нам пришёл! – подходя, кривляется бритоголовый. – Прекрасная принцесса, и она даже вооружена! Отойти от него? А то что, куколка? А то что? Что ты сделаешь? Побьёшь меня этой штукой? Лучше брось, попортишь маникюр! Ну, ребята, кажется, сейчас нам будет ещё веселее! Выкинь свою игрушку, детка, и давай сюда губки, я тебя в них трах…
Больше он не говорит ничего – возможно, ресницы у Дженсена и непозволительно длинные, и губы красивее анджелининых, но драться он умеет, особенно когда адреналином так рвёт вены. Он со всей силы впечатывает кулак лысому прямо в рот, отчего тот валится на землю и тут же захлёбывается кровью. Отшвыривая ударом ступни в грудь кинувшегося на защиту, Дженсен бросается вперёд и с наслаждением опускает импровизированное оружие на плечо сидящему на ящике, отчего тот взвывает. Дженсен бьёт по лицу ещё одного, уворачивается от удара второго и что есть силы всаживает железяку в руку третьему, ощущая, как штырь преодолевает сопротивление плоти. Слышен хруст, и от истошного вопля звенят грязные стёкла вокруг. Дженсен выдирает прут, и ублюдок катается по земле, продолжая вопить на одной высокой ноте. Остальные члены гадкой компашки разбегаются, как тараканы, но Дженсену на них плевать – ему нужен бритоголовый.
– Ну что? Недоносок! – издевательски говорит Дженсен, наступая на главаря. Рот бритого в крови, а в верхней десне щербина, которой только что не было. Костяшки саднят, плечи болят от напряжения, но Дженсен крепче стискивает железо. – Похоже, твоим приятелям уже не до веселья? – Тот взвивается в попытке ударить, но Дженсен наотмашь бьёт его прутом по лицу, ломая нос. Бритоголовый падает и снова поднимается, оглушённый, шатаясь и болезненно выдыхая грязное слово, и Дженсен подбирается, заводит прут за спину, как клюшку для гольфа, весь выливается в этот удар по низкому лбу, и соперник бесчувственным мешком оседает на пол.
Двое раненых тоже смылись, не дожидаясь исхода драки, и Дженсен, передёрнувшись от презрения к трусам, бросает прут, бежит к привязанному и за бёдра осторожно разворачивает к себе.
На вид ещё мальчишка, хоть и на полголовы выше самого Дженсена. Лохматая чёлка падает на лоб, глаза крепко закрыты, лицо посерело и в бусинках пота, в нижней губе чёрно-синий след от зубов, и дрожит с головы до ног.
– Тихо-тихо, – успокаивающе говорит Дженсен, сам пытаясь расслабиться – теперь нужно забыть боевой накал и оказать помощь. – Не бойся, тебя никто больше не тронет. Всё хорошо, я сейчас тебя развяжу. – Он тянет узел, но ржавый крюк слишком высоко, неудобно. Дженсен подтаскивает ящик, становится на него, вцепляется в грязную вонючую верёвку пальцами и зубами и ослабляет узел. Ноги парня подкашиваются, Дженсен спрыгивает с ящика и подхватывает спасённого обеими руками под задницу – к спине не прикоснёшься, одна сплошная рана.
– Эй, эй, дружище, ну не падай, – продолжая подпирать одной рукой, второй Дженсен гладит парня по затылку; волосы у него густые и трогательно завиваются. Дрожит он уже не так сильно, но глаза по-прежнему не открывает и молчит. От него пахнет леденцами, и у Дженсена под ложечкой сосёт от жалости.
Придерживая парня собой, Дженсен выдирается из рубашки, оставаясь в футболке, аккуратно набрасывает рубашку парню на спину, завязывая рукава спереди, чтоб не свалилась, кладёт его руку себе на плечи и осторожно ведёт к виднеющемуся вдалеке выходу. Бритый лежит, не двигаясь, и Дженсен надеется, что прибил его – Дженсен Росс Эклз впервые в жизни желает кому-то смерти.
На улице он усаживает спасённого на тротуар – скамеек поблизости нет, и ловит такси. Парень всю дорогу сидит, сгорбившись и уткнув голову в скрещённые на коленях руки. Дженсена охватывает какая-то эйфорическая гордость, что он помог парнишке, хочется утешить, подбодрить, и он снова невесомо гладит каштановые кудри; от прикосновения парень не вздрагивает. Таксист поглядывает на них в зеркало, но Дженсену до этого никакого дела.
Они приезжают, Дженсен платит и, забывая про сдачу, вытаскивает страдальца из машины и ведёт к себе домой. Глаза парень упорно держит закрытыми, но идёт уверенней, остаётся только страховать вытянутой рукой, чтобы он не налетал на дверные косяки. Дженсен заводит его в спальню, прислоняет боком к стене, снимает с него свою рубашку, стаскивает с кровати покрывало, стелет поверх простыни ещё одну чистую, укладывает парня на живот и избавляет от джинсов и кедов. Синие боксёры в тонюсенькую тёмную полосочку тоже пропитались кровью, текшей со спины. Дженсен стягивает и их, не встречая никакого протеста или сопротивления, и присаживается на корточки у лица парня.
– Эй, приятель, – негромко и ласково говорит он, опять проводя рукой по мягким волосам. – Посмотреть на меня не хочешь?
Пушистые ресницы вздрагивают, и на Дженсена чуть расфокусированно смотрят, наконец, тёмно-серо-карие глаза. Дженсен замечает, что парень слегка косит, как и он сам. Он с минуту разглядывает Дженсена и хрипло говорит:
– Спасибо тебе за помощь.
– На здоровье, – Дженсен расслабляется – его протеже вроде начинает отходить от шока, и это хорошо. – Я рад, что оказался там и сумел помочь. – Он подаёт ладонь, и парень приподнимает руку и пожимает. – Я Дженсен.
– Я Джаред, – он слегка встряхивает головой. Кожа у него как сливочная карамель, а на левой щеке родинка.
– Рад познакомиться. Ты лежи, а я сейчас пойду в аптеку, принесу лекарства и подлечим твою спину, хорошо? – Дженсен поднимается, сгребая с тумбочки бумажник; Джаред кивает, убирая упавшие на лицо волосы.
– Лады.
Дженсен идёт очень быстрым шагом, по дороге вспоминая, что нужно делать. Он покупает десять бутылочек перекиси водорода, пять тюбиков неоспарина, противостолбнячный иммуноглобулин и шприц, и на пути обратно всё-таки переходит на бег. Сперва он заруливает на кухню, цепляет из ящика горку чистых льняных салфеток и спешит в спальню.
– Вот и я, – спальня залита солнцем, и вид долговязого мужского тела, вытянувшегося голым на постели, пятками наружу, ни с того, ни с сего вызывает мысль о французском арт-хаусе. Джаред весь какой-то карамельно-шелковистый, и у него стройные ноги.
Сгрузив принесённое на стул, Дженсен идёт в ванную мыть руки и оттуда продолжает говорить.
– Осталось недолго – я всё сделаю, и тебе сразу станет лучше.
– Ага, – это уже гораздо громче и бодрее, и Дженсен улыбается. Когда он садится рядом на край кровати и откупоривает перекись, Джаред уморительно шевелит носом, принюхиваясь.
– Она не пахнет. – Дженсен шедро промачивает одну из салфеток. – И, увы, может жечь.
Следует понимающий кивок, Дженсен поливает израненную спину, и Джаред ощутимо напрягается.
– Потерпи, потерпи, – приговаривает Дженсен, мокрым льняным комом обтирая вздувшиеся и сочащиеся кровью следы ударов; на постель стекает серо-красное. – Нужно промыть, грязь попала. Потерпи, сейчас пройдёт.
– Бельё испортится, – вдруг сдавленно заявляет Джаред, поёрзывая, и Дженсен отвечает:
– Шут с ним. Лежи спокойно.
Его пациент шумно сопит, сгребая простыню. Ран много, и они ещё и перекрещиваются – ублюдок стегал с силой, и Дженсен снова надеется, что, если не прибил его, то крепко покалечил, и полное выздоровление не ожидается. Возникает острое желание вернуться и пинать ногами по рёбрам, пока все не переломаешь.
– Слушай, чувак, каким ты образом нарвался на этих скотов? – спрашивает Дженсен, чтобы отвлечь. После короткой паузы Джаред слегка напряжённым голосом отзывается:
– Я покупал содовую, а тот… лысый прикопался к какой-то девчонке. Она… ну, была чёрная. Я заступился, он вроде свалил, а потом на улице догнал вместе с остальными и спросил, как меня зовут. Я ответил, ну, он и сказал, чтоб я ехал обратно в Польшу. Моя фамилия Падалеки.
– Ты родился в Польше? – Это удивительно – акцент у парня явно техасский. Дженсен осторожно промокает Джареда сухой салфеткой, с удовлетворением отмечая, что всё промыл тщательнейшим образом – никакой грязи, и вытекает уже не кровь, а сукровица. Джаред мотает головой.
– В Сан-Антонио. Мой дедушка родился в Польше. А я ему сказал, чтоб он ехал в Ку-клукс-клан. Он кинулся на меня с кулаками, я ему вмазал в челюсть, и тут остальные полезли. Одному я, по-моему, плечо вывихнул, но всё равно пять на одного много. – Он вздыхает, поворачивает голову к Дженсену и вдруг улыбается. – Если бы не ты, даже не знаю, что бы случилось.
У него на щеках глубокие ямки, и Дженсен снова говорит, распределяя по джаредовой спине густой слой мази самыми кончиками пальцев:
– Я очень рад, что оказался рядом. Ну как, полегче? Больно не делаю?
– Ага, нет, – Джаред приподнимает подбородок от подушки и опять отбрасывает прядь волос с лица. – Ты врач?
– Ну, я хотел быть физиотерапевтом. Но… в общем, сейчас занимаюсь другим. – Джаред с любопытством ждёт, и Дженсен неохотно добавляет:
– Я актёр.
– Серьёзно? – Джаред широко распахивает глаза. – В кино? Вот это да! И где я мог тебя видеть?
– Ну, я в основном по сериалам, – Дженсену приятно, что его не сочли хвастуном. – Может, ты видел «Бухту Доусона» или «Смолвилль».
– Нет! – в голосе Джареда такое искреннее сожаление, что Дженсен смущается. – Блин, мой друг снимался в «Бухте»! Чад Мюррей. Надо же! А сейчас ты скажешь, что я заливаю – я тоже снимаюсь в сериалах.
– Ничего себе! – Дженсен поражённо смеётся. – И где я мог видеть тебя?
– «Девочек Гилмора» ты смотрел вряд ли, – Джаред лукаво изгибает бровь. – А из нашего знакомства тоже можно фильм сделать. Эм… «Робин Гуд»?
– Да уж не «Время убивать», пожалуйста, – Дженсен похлопывает его по ноге. – Кстати, мы не только коллеги, но и земляки – я родом из Далласа. Так, отважный борец за права расово угнетённых, сейчас будет момент истины, – он демонстрирует ампулу и шприц. – Против столбняка, обязательно. Уколы делать я учился, но в лёгкости руки не уверен. Заранее прости, если что, и можешь во время этого меня громко материть.
– Спасителей не судят, – несколько обречённо отзывается Джаред и утыкается лицом в подушку, цепляясь руками за уголки. Дженсен думает, что этот парнишка просто чудо, и к горлу вновь подкатывает комок ненависти к подонку, поднявшему на Джареда руку.
Дженсен вскрывает шприц, разламывает ампулу, набирает лекарство, надавливает на поршень, брызнув в воздух серебристой струйкой. Он звонко шлёпает маленькую смуглую попу, и мелькает мысль, что Джаред загорал голышом – валялся где-нибудь в траве за домом, так же вытянув длиннющие ноги. Дженсен протирает местечко на коже перекисью, втыкает иглу, и Джаред шипит, резко втягивая воздух.
– Всё-всё-всё, – Дженсен старается вводить не слишком медленно, чтобы не затягивать процесс. Изъяв иглу, он трёт пострадавшую мышцу. – Порядок?
– Угу, – Джаред морщится и сам трёт больное место, наталкиваясь на пальцы Дженсена. – Всё нормально. – Он смешно чешет в затылке. – Мне бы… ну, встать.
– Давай, – Дженсен подаёт руку. – Только осторожней, не смажь лекарство.
Он убирает замаравшиеся простыни, опять стелет чистые, помогает вернувшемуся из ванной Джареду лечь и бережно кладёт ему на спину поверх мази салфетку.
– Отдохни, я пойду соображу нам поесть. – Дженсен прикрывает Джареда чуть ниже талии тонким одеялом. – Хочешь воды?
– Да, спасибо, – его пациент трёт кулаком глаз, и в груди словно маленький и тёплый живой комочек. Когда Дженсен возвращается со стаканом минералки с лимоном, Джаред уже дремлет, обняв подушку одной рукой.
Дженсен тихо прибирает лекарства, засовывает бельё в стиральную машину, ставит пиццу в микроволновку и потом с книгой Бенаквисты усаживается рядом с кроватью и рассеянно читает, то и дело посматривая на лежащего. Губы Джареда слегка полуоткрыты, дыхание чуть прерывается. И у него курносый нос.
Просыпается Джаред минут через сорок и недоумённо смотрит на Дженсена, но уже через мгновение улыбается во всю силу ямочек – так заразительно, что не ответить невозможно.
– Привет, – он зевает, широко раскрывая рот, как галчонок. – Слушай, я тебе тут не мешаю? А то свалился, как снег на голову, постель испачкал.
– Глупости, – Дженсен трогает его лоб – совсем не горячий. – Принести тебе пиццы?
Джаред вдруг заинтересованно поднимает голову. Вид у него заспанный, словно с утра так и нежился в постели и не успел побывать ни в какой передряге, волосы задорно торчат во все стороны.
– Скажи, а ты сейчас занят в каком-нибудь проекте?
– Скорее всего, в ближайшем времени буду, – Дженсен роняет книгу на пол и устраивается на стуле поуютней, нога за ногу. – Новый сериал, что-то по мотивам городских легенд. Моего героя зовут Сэм Винчестер.
Джаред смешливо морщит нос.
– Фамилия класс, а имя какое-то девчачье. – Он явно хочет повернуться на спину, но вспоминает, что нельзя, и вздыхает, подпирая кулаком подбородок. – А мне буквально вчера звонил мой агент, говорил, для меня тоже наклёвывается какой-то вариант. Обещал, позже расскажет всё в подробностях, там вроде как сложности – то ли есть ещё претендент на роль, то ли что-то такое. – Джаред прыскает от смеха. – Пробы совсем скоро, надеюсь, это не пляжные штучки и не сиквел к «Дневникам Красной туфельки» – с такой спиной не особо разденешься! А вот если это сериал о жертвах инквизиции или про клуб мазохистов, меня возьмут сразу! Хотя до этого времени подживёт, наверное. Ты на меня накидал столько неоспарина, не должно вообще шрамов остаться. Скорее бы прошло – ненавижу лежать в одном положении! Ой, да, я не хочу есть, спасибо!
Дженсен понимает, что умерла его главная неприязнь – вот так тараторящие парни. Болтовня взлохмаченного существа, лежащего на животе в его постели – даже ноги слегка задрал! – настраивает на самый благодушный лад.
Он снова ёрзает, и Дженсен видит, что простыня под ним сбилась. Джаред внезапно говорит:
– Знаешь, я когда открыл глаза, ну, когда ты меня попросил на тебя посмотреть, то… в общем, ты не рассердишься, если я скажу?
– Нет, чувак, я приду в ярость и убью тебя на месте, – Дженсен смеётся и понимает, что никогда раньше так легко не смеялся при малознакомом человеке. – Встань-ка на минутку, поправлю постель. – Он в который раз помогает Джареду подняться на ноги и разглаживает простыню – его любимая, светло-бежевая. – Ну, что ты мне хотел сказать?
– Ты очень красивый. – Джаред стоит у кровати, щёки слегка покраснели. – Правда – у меня от первого взгляда на тебя аж дух захватило, и от второго тоже. Я теперь жалею, что ещё раньше на тебя не посмотрел там, мне бы прямо сразу стало лучше. Ты… ну настоящий прекрасный принц! – Он топчется на месте, смущённо улыбаясь. – У тебя такущие ресницы, и глаза… это ведь не цветные линзы, правда?
Топ-модели на вечеринках или, ещё хуже, те самые «артисты», мечтающие его затащить в постель, часто расточают его внешности изысканные комплименты, и Дженсен это терпеть не может – ненавидит своё болезненное смущение от этих дифирамбов. Его будто упрямо толкают к торговле собой – «Детка, сколько стоит твоя попка?», и в душе закипает гнев. Умом и талантом он готов торговать – не зазорно, но его чувство собственного достоинства не продаётся. А вот на кособокие джаредовы восхищения ершиться совершенно не хочется.
Дженсен смотрит на Джареда. Тот стоит перед ним нагишом и абсолютно не заморачивается; к спине косо прилипла столовая салфетка. Он вправду настоящий дылда, у него широкие плечи, острые локти и тонкая талия – и до забавного хорошенькая мордашка. Парнишка напоминает большущего курчавого пупса, которого в детстве обожала тискать младшая сестра Дженсена.
– Нет, у меня обычные линзы, – он качает головой, и Джаред сияет, словно ребёнок, которого уверили, что Санта есть на самом деле.
– У тебя такие классные веснушки! – А ещё у Джареда безупречная кожа – Дженсен прикасался к нему; и опять хочется переломать рёбра и руки с ногами бритоголовому. – А губы у тебя вообще сногсшибательные.
– И сейчас будет ещё и мания величия, – Дженсен опять смеётся, но это уже не настолько раскованно – внутри что-то подрагивает. У самого Джареда рот совершенно девчачий, но такой живой, выразительный и… слово «желанный» возникает само по себе, и Дженсен ощущает лёгкий ступор – эпитет ни разу не приходил ему в голову по отношению к мужчине.
Джаред глядит куда-то в сторону, словно задумывается, потом кривит девчоночьи губы и говорит:
– Он сказал, что так и знал, что сегодня мой день, и меня кто-нибудь непременно трахнет.
До Дженсена только сейчас доходит, что он на самом деле спас человека – не среди сериальных декораций, взаправду, и он уже недоумевает, как справился с шестерыми – ну, с пятерыми с половиной. Может, потому, что чуть из кожи не выпрыгнул, увидев задранные над вихрастой головой руки, стянутые верёвкой – не бутафорской, а самой настоящей?
Джаред смотрит на него – очень серьёзно и внимательно. Разрез глаз у него кошачий, а скулы совсем мальчишечьи.
– Джаред, это были трусливые ничтожные ублюдки, и ничего бы они тебе не сделали – я бы не позволил. Забудь и давай-ка, ложись, – Дженсен говорит это и чувствует, что щёки опахнуло теплом и голос охрип. Он глядит Джареду в лицо, но периферическим зрением всё равно видит нечёткий тёмный треугольник внизу упругого живота.
Джаред дёргает уголком рта, едва заметно, но от этого крохотного движения Дженсен ощущает сладкую слабость – точно как если ему нравится милая девчонка, и хочется подойти, спросить, как её зовут, сесть рядом и смотреть, как она улыбается. Мысль глупая, и Дженсен удивляется ей и тому, что вспотели ладони – с ним сегодня явно творится что-то странное. Тут Джаред делает движение, будто вправду хочет лечь, и вдруг резко обхватывает Дженсена за шею и громко и жадно чмокает в губы.
Джаред очень большой, горячий, волосы щекочут Дженсену щёки. Первая и самая болезненная мысль – сжать в объятиях, повалить, вдавить всем весом в кровать нельзя, и Дженсен сминает его рот своим, пьёт дыхание с всё ещё держащимся привкусом конфет, сгребая ладонью тут же взмокший затылок, другой тиская упругие ягодицы. Джаред отнимает губы, зарывается лицом Дженсену в шею, трётся о его ногу полувставшим членом и стонет, и Дженсен Росс Эклз прощается с рассудком.
Думать о том, что он, во-первых, ни разу в жизни не хотел парня и, во-вторых, вообще никого так безумно не хотел, некогда – надо скорей содрать одежду. Дженсен шарит руками по груди, животу и бокам Джареда, там, где можно, где не больно, забирает в щепотку соски, ласкает пупок, сжимает узкие бёдра, толкает его на себя, и Джаред обнимает, льнёт к нему и целует в глаза и переносицу. Стоять тяжело – у обоих подгибаются ноги, и Джаред падает на колени, грудью на кровать, головой в скомканное одеяло, салфетка сползла, вся спина во вспухших сине-розовых полосах, и от этой картины член у Дженсена просто каменный.
Он хочет спросить, делал ли Джаред это прежде, но не может выговорить ни слова, и шумно роется в тумбочке, ища презервативы. Упаковку рвёт зубами – пальцы не слушаются, и рвёт кондом, пытаясь надеть, отшвыривает в сторону и раскрывает ещё один. Любриканта нет, и Дженсен хватает неоспарин, измазывает себе всю руку, роняет на ковёр шматок мази, вляпывается коленом. Тормоза горят, Дженсен к чертям посылает всех и вся и врубает автопилот.
Он целует Джареда в поясницу, скользит языком по бархатной загорелой коже, прихватывает губами, и Джаред глухо скулит в постель, сильнее раздвигая длинные ноги. Дженсен проталкивает средний палец между его ягодиц и задыхается – очень горячо и ужасно тесно даже для пальца. Он двигает взад-вперёд, добавляет указательный, пытаясь быть аккуратным, смаргивает катящийся со лба на ресницы пот. Кончик пальца упирается в крохотную шероховатость внутри, и Джаред выгибает многострадальную спину и стонет протяжно и высоко. Дженсена трясёт, он обмазывает себя неоспарином, хватается руками за раму кровати снизу, словно собирается приподнять, проталкивает в Джареда головку члена и скрипит зубами – жар нестерпимый, а Джаред сжимает его так, что искры брызжут из глаз, и вопит.
– Тише… тише! – захлёбываясь, бормочет Дженсен, замирая; мышцы буквально кричат от усилия, перед глазами пятна. – Всё хо… сейчас… я… с тобой, с тобой, Джа… ред! – Выдержать почти невозможно, кровь колотит в лицо, и Дженсен впивается пальцами Джареду в бёдра.
Джаред громко глотает воздух, выкручивая кулаками простыню, надрывно требует «Давай уже!», и Дженсен проталкивается глубже, нагибает голову и смотрит, смотрит, как мягкая плоть подаётся под нажимом, впуская – выглядит пошло, непристойно, невероятно сладко, на правой ягодице маленький фиолетовый синяк от укола, и взвинчивает до предела. Дженсен закатывает глаза, всасывает в рот нижнюю губу и толкает Джареда собой в простыни, в голове всё мешается. Джаред вцепляется в одеяло и раскатисто ахает, и теперь матерится, и выкрикивает «Дженсен!», и от звука этого басовитого голоса, зовущего по имени, Дженсена скручивает бешеным желанием. Он двигается резче, быстрее, обхватывает член Джареда и неумело дрочит ему, отчаянно пытаясь синхронизировать движения своих бёдер и руки, и получается плохо, но Джаред извивается под ним, кричит и кончает, забрызгивая ковёр, постель и руку Дженсена. Его мышцы конвульсивно сжимаются, и Дженсен зажмуривается и с дрожащим стоном взрывается следом.
Повалиться на эту широкую спину, уткнуться лбом в выступающую косточку сзади на шее и целовать тоже нельзя, и Дженсен так и стоит на ослабевших коленях, держась за Джареда, и дышит, будто пробежал пятимильный кросс. Как сейчас сможет встать на ноги, Дженсен не знает, но ему придётся – мелочь ещё надо уложить обратно в кровать. Дрожь, бьющая Джареда, потихоньку тает, Дженсен осторожно выходит из него, стягивает презерватив, кидает в корзину для бумаг и промахивается. Он кое-как встаёт, шатаясь, тянет Джареда на ноги, помогает влезть на постель, падает рядом, и Джаред укладывается животом ему на живот, обхватывает руками; в бедро Дженсену упирается мягкий член. Дженсен обнимает длинную худую шею и зарывается носом в каштановые волосы Джареда. Его макушка тоже пахнет леденцами.
– А тот козёл оказался прав, – хрипло говорит Джаред, кладя большущую ладонь на сосок Дженсена. – Меня таки сегодня отодрали.
Последствия нападения, похоже, на нём не очень сказываются, а вот на Дженсене ещё как. Он вдруг думает, что не пойди он сегодня на фотосессию, не окажись у того грёбаного склада или чёрт знает, что это за развалюха, и сейчас Джаред не отдыхал бы у него на груди после бурного секса, а истекал кровью на захарканном полу среди мусора. Мысль о том, что Джареда могли растерзать, покалечить, что прямо сегодня долговязое чудо с ямочками на щеках могло умереть, вызывает почти физическую боль, и Дженсен крепче обхватывает его за шею и осторожно накрывает ладонью расселину между горячих ягодиц. Джаред кряхтит, и Дженсена так и подбрасывает.
– Больно? – он поспешно убирает ладонь, испытывая сильное желание заехать себе в челюсть.
– Нет – шея! – придушенно заявляет Джаред, и Дженсен с облегчением вздыхает, ослабляя хватку.
– Так ты окей?
– Ты шикарно трахаешь, – Джаред трётся щекой о грудь Дженсена. – Было так офигенски, я чуть не откинулся.
Формулировочка вполне в духе Джареда, Дженсен это уже понимает. Он снисходительно чешет джаредов затылок.
– У тебя вообще раньше это хоть раз было?
– Ага, минут десять назад. – Дженсен не видит его лица, но чувствует, что Джаред улыбается. – Не, я раньше только с девчонками. Ты тоже нет, да?
– Именно так, – Дженсен смеётся. – Так что, выходит, я вправду хорош – для первого-то раза.
– А знаешь, – Джаред откидывает голову на плечо Дженсену, проехавшись своим вздёрнутым носом по его щеке, и Дженсен снова испытывает танталовы муки – невозможность обнять. – Мне всё равно. Ну, я не в том смысле, что мне наплевать, с кем перепихиваться – мне всегда казалось, если по правде это должно быть больше, чем секс, тогда пол без разницы.
И Дженсен Росс Эклз понимает, что отныне его главным занятием будут не киносъёмки и гольф плюс игра на гитаре – теперь он должен присматривать за этой взъерошенной мелочью почти двухметрового роста, мокро сопящей ему в шею.
Сейчас Дженсен знает, отчего они оба так набросились друг на друга и занялись любовью, будто это было последним, что им предстоит сделать в жизни.
– Слушай, сколько тебе лет?
– О чувак, да ты попа-а-ал, – счастливо тянет Джаред. – Мне ещё нет восемнадцати. – Дженсен корчит ироническую мину, и Джаред нежно улыбается. – Мне почти двадцать три. А тебе?
– Уже двадцать семь, – Дженсен потягивается. – Может, всё-таки будешь есть, мелкий?
Джаред кивает, обхватывает Дженсена руками за голову, зажимая ему уши ладонями, и целует в губы. Дженсен выбирается из кровати, голый идёт на кухню, жмурясь от яркого солнца, пол холодит пятки, волоски на загривке всё ещё дыбом от недавнего удовольствия, и думает, что спина у Джареда скоро заживёт, и этого верзилу можно будет наконец затискать, как следует.
Завидев поднос с пиццей, Джаред, уже сидящий на кровати, рукой делает жест «да!», сразу выцепляет треугольный кусок и впихивает в рот с таким блаженством на мордочке, что Дженсен хватается за бока и хохочет.
– Блин! – Джаред чуть ссутулился, лодыжки скрещены, колени раздвинуты, и сидящий напротив на стуле Дженсен, держа у рта свой кусок пиццы, безотчётно протягивает другую руку и проводит пальцами по тёмным курчавым волосам между ног Джареда. – Как же я с этим буду мыться? – Он кивает себе за спину.
– По частям. Я тебе помогу. – Дженсен стукает своим стаканом с минералкой в джаредов. – Твоё здоровье! Извини, старик, пиво тебе сейчас нельзя.
– Джен, а как твоё второе имя? – Джаред смотрит на него из-под разлохмаченной чёлки. Прозвища Дженсен тоже раньше не любил, но сегодня с утра уже успело измениться слишком многое. Он отпивает воды и говорит:
– Росс. Дженсен Росс. А твоё?
– Тристан. – Джаред смущённо чешет нос пальцем, но тут же расплывается в улыбке.
– И после этого я ещё и рыцарь? – Дженсен смеётся, и Джаред вдруг бросает свой третий кусок пиццы на тарелку, хватает Дженсена за руку обеими руками, пачкая в сыре, и прижимает его ладонь себе ко лбу.
– Да – ты самый настоящий рыцарь в сияющих доспехах, – говорит он, привздохнув. – Мне… было так… страшно и плохо, и я думал, что… Я даже не верю, что после такого может быть настолько хорошо! – Он смешно глядит на Дженсена сквозь его пальцы. – Я непременно буду смотреть твой новый сериал.
– А я твой. – Дженсен усаживается рядом, обнимает Джареда за плечи, хлопает по колену. – Можем смотреть вместе.
– Знаешь, я всё время влипаю в истории, – Джаред чуть улыбается уголком рта, и в животе снова скручивается томяще-сладкая спираль. – Боюсь, тебе со мной тяжело придётся.
– Ну, это уж моя забота. – Дженсен целует этот рот бантиком, родинку на щеке, прижимается губами к брови. – Не переживай, мелочь – вместе прорвёмся.

@темы: j2

---

Законы корпоративной этики - ориджинал

Автор - Миланна

Развитие сюжета, в общем, предсказуемо. Интересна концовка. Ну и в целом весьма динамично и интересно.

- Проект позволит фирме занять новые ниши на российском рынке и, вероятно, выйти на международный рынок. Мы давно мечтали расширить производство, и, наконец, учитывая резко возросший годовой оборот, эта возможность нам представилась. Обратите внимание на графики…

Максим нервно покручивал в руках мобильный телефон. Нестерпимо хотелось курить, а бодрый голос генерального ничуть не бодрил, а, напротив, усыплял.

- По сравнению с прошедшим финансовым годом, нынешний год опережает по показателям…

Если бы не вчерашний вечер в клубе, если бы не лишние пять порций самбуки, вероятно, дела в новом финансовом году казались бы весьма интересными. Но этим утром Максим мог думать только о кровати и таблетке аспирина. Ну, может быть, еще о чашке горячего чая с лимоном.

- Таким образом, расширяя производство, запуская новые линии, мы обретаем уникальную возможность сотрудничать…

Да еще и все деньги вчера просадил. Вот, дурак. Ну да ладно, завтра должны аванс на карту перечислить.

- Но данное расширение, конечно, не обойдется без значительных вливаний и усердного труда наших сотрудников. В перспективе планируется расширять штат головного офиса…

Головная боль. Господи, как только закончится совещание, нужно попросить у секретарей таблетку. Максим опустил голову и прижал прохладные ладони ко лбу. Как же пульсируют виски. Боже…

- Контракт на использование площадей вышеуказанного завода уже заключен, но работать мы должны на собственных мощностях, поэтому в данный момент особые надежды мы возлагаем именно на отдел закупок. Поскольку начальник отдела находится сейчас в командировке, я бы хотел обратиться к ведущему менеджеру и узнать, как обстоят дела с тендером на поставку оборудования. Максим, прокомментируйте, пожалуйста.

… Или выйти бы на свежий воздух. И даже не покурить, а просто подышать…

-Максим Павлович!
-Че? – Макс вскинул голову и уставился на генерального, будто только что осознал его присутствие. Или свое присутствие на совещании, - а, простите…Кхм… Конечно.

Черт, как неловко. Спалился. Сказал генеральному «чё». Кретин.

- Эээ… Тендер на поставку оборудования проходит весьма активно. Мы рассматриваем все поступающие предложения, но должен сказать…

Вчера же записал на бумажку, что должен сказать… Думай, вспоминай!

- Должен сказать, что лидирующие позиции в тендере занимают на данном этапе две компании-поставщика, а именно «АПМ Инжениринг» и «Прайм Электрикс». Их предложения по всем подсчетам, а так же по самим условиям поставки кажутся наиболее выгодными, в особенности предложение «Прайм». В пятницу я встречался с представителем «АПМ». А на завтра у меня назначена встреча с сейлз-менеджером «Прайм». Таким образом, мы сможем сделать окончательный выбор и назначить победителя тендера. Подробности предложений и все цифры я отправил вам на электронный адрес с копией руководителю финансового подразделения.

Сделал это, сделал, сделал! Теперь можно спокойно умереть прямо здесь, за столом.

- Замечательно, спасибо. Теперь перейдем к обсуждению оборота продукции в следующих регионах…

До обеда Максим усердно создавал рабочий вид, уткнувшись в ноутбук, иногда нахально бродил по развлекательным сайтам, отпаивался чаем и жутко тосковал о родном диване и телевизоре. После обеда чуть взбодрился, но к вечеру опять приуныл. В вагоне метро по дороге домой он заснул и проехал свою станцию. Это был явно не его день.

Дома все, как всегда. Ужин из полуфабрикатов, душ, скучное кино, плохие новости с экрана, получасовой разговор с мамой на тему «ну когда уже…», причем варианты окончания фразы варьируются в зависимости от маминого настроения; потом смс от сестры, что «муж опять нажрался и проиграл кучу денег», двадцатиминутное посещение какого-то порнушного сайта, и беспокойный сон с изматывающими сновидениями.


Утром Макс забрал со стоянки корпоративный Форд Фокус и покатил в центр на деловой завтрак с представителем «Прайм Электрикс». Город гудел пробками, звенел трамваями, пестрил шапочкам и свежим декабрьским снежком. В динамиках что-то тихонько вещал радио ди-джей. В кожаном кейсе аккуратно сложены бумаги и ноутбук с до предела заряженным аккумулятором. В голове четко выстроенные фразы и модель поведения. Вежливо, не слишком заинтересовано, на вид слегка отстраненно, как и подобает достойному покупателю. Макс ощущал, будто на него сегодня смотрит вся страна. Точнее вся большая компания, крошечным звеном которой он является. Но именно сегодня звено превратится в основополагающую, принципиально важную деталь механизма, ибо именно от его внимания и компетенции будет зависеть успех новой производственной линии. Пафосно, да. Страшновато даже. А что поделаешь?

Максим уже неоднократно переписывался по почте и беседовал по телефону с менеджером «Прайм». По голосу и манере общения он уже выстроил определенный портрет этого человека. Умный, нагловатый, любит поговорить на отстраненные темы, но никогда не упускает основную нить разговора; в беседе не слишком формален, но и не фамильярен; любитель подколоть и поострить; в текстовых сообщениях ставит много смайлов, но информацию доносит четко и однозначно, не пытается намеренно запутать собеседника; судя по голосу, приблизительно ровесник Максима, хотя, может и нет… Было любопытно взглянуть на этого человека. Действительно ли он так хорош и компетентен, как себя позиционирует? А самым интересным и спортивным было то, что он, Максим, и этот некто Дмитрий Сапарский, занимали каждый в своей компании аналогичные должности, хоть и в разных отделах. То есть, по негласному корпоративному правилу, встреча проходила на одном уровне, поэтому держаться можно было вполне непринужденно.

Максим припарковал Форд у входа в «12 Вольт» точно позади новенького черного Порше Cayenne. Вышел, посмотрел, далеко ли до бампера Порше (не хватало еще ДТП с участием корпоративной машины), забрал кейс с пассажирского сиденья и вошел в кафе.
Как всегда за завтраком, посетителей немного. Макс ни разу не видел Сапарского, но путем нехитрых измышлений, смог догадаться, что молодой человек, сидящий в одиночестве за столиком у окна и уткнувшийся в беленький мини ноутбук Sony Vaio, и есть тот, кто ему нужен. Просто остальные посетители завтракали парами.
- Утро доброе.
Парень вскинул голову над глянцевой крышкой лэптопа.
- Ну, привет.
Они давно, еще в письмах, перешли на «ты», когда выяснили, что оба любят Формулу-1, но ненавидят хоккей, оба обожают фильмы Дэвида Линча и сожгли бы на костре весь российский кинематограф.
Дмитрию и в самом деле на вид оказалось около двадцати-пяти, стройный, загорелый кареглазый шатен, с короткой стрижкой и челкой, озорно выставленной гелем. По крошечному стразу в каждом ухе, на шее, под отложным воротом легкомысленной оранжевой рубашки (никакого галстука!) – тонкие замысловатые тату-вензеля; на одном запястье дорогие часы, на другом - разноцветные виниловые браслетики из Макдоналдс. Странный, несерьезный. Своим видом он ни в коем случае не посягал на постулаты корпоративной культуры, он ненавязчиво, но заметно проповедовал нонконформизм и стиль, противопоставляя их серой рутине офисных правил. На столе пачка «Dunhill» и смехотворно дорогая зажигалка то ли «Montblanc» то ли «Bulgary». На мелочах не экономит, напротив, подчеркивает ими свою исключительность. Ну, что ж. Посмотрим.
- Заказал уже что-нибудь? – Макс уселся напротив, достал из кейса собственный ноутбук и бумаги.
- Да так… только кофе, - Дмитрий вытащил сигарету и пощелкал дорогой зажигалкой.
- Подарок, - улыбнулся он, проследив взгляд Максима, - с моей зарплатой я мог бы позволить себе ее разве что в кредит. Но, вот черт, у меня уже есть кредит на машину.
Макс улыбнулся в ответ и покрутил дорогую игрушку в руках. Курить хотелось безумно, никакие жвачки и пластыри не помогали, но он уже вторую неделю воспитывал силу воли.
Полистав меню, они сошлись на салате и раф-кофе, ибо оба они не любили плотно есть по утрам.
- Ну, что ж, пожалуй, к делу, - Макс раскрыл крышку лэптопа, - насколько я помню, ваше предложение…
- Не трудись, - мягко прервал его Дмитрий, - я прекрасно знаю цифры, и в принципе, мы могли в вовсе не встречаться, а обсудить все это по почте или по телефону. Дело тут немного в другом.
Максим вскинул бровь.
- Любопытно. Продолжай.
- Я долгое время не был уверен, можно ли обращаться к тебе с этим. Но после нашего успешного дистанционного сотрудничества, я убедился, что ты человек адекватный и толковый, а ситуация сейчас настолько благодатная, что упускать ее было бы глупо.
- Боюсь, я не совсем понимаю…
- Сейчас поймешь. – Дима закрыл свой маленький ноутбук и, отодвинув его в сторону, прикурил новую сигарету, - короче, Макс. Есть предложение. Мы в ближайшее время подписываем договор, закрываем тендер, но с условием, что вы закупаете у нас не часть, а все оборудование, необходимое для проекта. Общая стоимость, я все подсчитал, получается вот такой, - Дима взял авторучку и блокнот, быстро написал цифру с множеством нулей и пододвинул блокнот ближе к Максу.
- Плюс возможный небольшой процент сверху за транспортные расходы и нотариальные издержки, так?
Макс кивнул.
- А вот теперь самое интересное. Из этой суммы проводим совсем небольшой откат. Сделка состоялась, начальство довольно, мы оба в почете. А? Как тебе?
Макс закусил губу.
- Цена вопроса?
- Ммм… Четырнадцать тысяч на брата.
- Рублей?!
- Я тебя умоляю, - Дима улыбнулся и тряхнул головой, стразы отозвались бриллиантовым блеском, - о рублях тут речь вообще не идет.
Максим нахмурился и отсутствующе взглянул в монитор своего лэптопа.
- Намекаешь, что «Прайм» выиграет тендер, если в стоимость предложения включено двадцать восемь тысяч «левака»?
Макс взглянул на Диму. Тот безмятежно улыбался.
- Проснись, менеджер! Это чуть меньше миллиона российских Евро сверху. Это, черт возьми, почти Тойота Камри, о которой я мечтаю. Ты бредишь, Дим.
- А вот и нет, - Дима снова улыбнулся и откинулся на спинку стула. – по какой-то прихоти вашего генерального, если помнишь, ты писал мне об этом, вы собираетесь закупать в «Прайм», ну, или в другой компании, которая выиграет тендер, только основную часть оборудования, а доп. оборудование почему-то раскидываете по мелким поставщикам. Почему, Макс?
- Хм… Затрудняюсь ответить точно… Но, кажется, доп.оборудование хотят закупать у производителей, а «Прайм» ведь посредник.
- Вот-вот. Об этом я и думаю. В начале, составляя предложение для вашей компании, я думал включить обязательное условие закупки всего комплекта целиком и отпустить его вам по сниженной цене. Но потом, передумал. Наша розничная цена и так выгодно отличается от цен конкурентов, и ты успел в этом убедиться, проводя тендер, так?
- Пожалуй.
- Так что забирайте весь комплект по розничной цене. И дело с концом.
- Хм… - Максим придвинулся ближе к столику, - тогда я не совсем улавливаю твою мысль. Где же… откат?
- Слушай. А скажи-ка мне, какая сумма тебе выделена из бюджета на эту закупку?
Макс усмехнулся.
- Может, тебе еще сказать размер груди моей жены?
Дима улыбнулся во все тридцать два и повальяжнее устроился на стуле.
- У тебя нет жены. Но это отдельная тема. Так сколько?
- Называй окончательную сумму, если она вдруг изменилась, и я скажу, укладываемся мы или нет.
- Окей, - Дима снова взял ручку и блокнот, - тебе с откатом или без?
- Без.
- При условии закупки только основной части оборудования?
- Да. Все по-честному.
- Вуаля.
Макс мельком взглянул в блокнот.
- Теперь давай с откатом.
Дима тихонько засмеялся.
- Пожалуй, ты начинаешь мне нравиться, манагер. Ну, смотри.
Макс задумчиво кивнул.
- Ладно, понял… - он огляделся по сторонам, убедился, что никому в зале до них дела нет, и продолжил вполголоса, - чем откат отмывать будем?
- Так-так, - Дима отпил остывающего кофе и снова сверкнул улыбкой. – Теперь ты мне еще больше нравишься. Тут все не так сложно, как кажется. Будем играть как раз таки на доп.комплекте. Пустим его «леваком». Заключим «левые» договоры купли-продажи с мелкими производителями и поставщиками. Об этом не беспокойся, с кем надо, я уже договорился, так что бумаги беру на себя. Соответственно, розничная закупка у разных поставщиков обойдется дороже, чем закупка всего комплекта в «Прайм». Таким образом, курочка по зернышку клюет, а мы по копеечке собираем откат. Точно четырнадцать тысяч на персону не обещаю, но по «десятке» по любому перепадет. Я подготовлю тебе «левые» договора, твое дело подписать это у генерального и пропустить через бухгалтерию. Реквизиты фирм подлинные, так что не переживай, никакого криминала. После этого деньги со счетов этих фирм незаметно утекают в «Прайм», чтобы оплатить фактически проданное с «Прайм» доп.оборудование, а небольшая часть, по предварительной договоренности уходит на другой, совершенно новый и никому неизвестный счет. Который нам с тобой, кстати, нужно на днях открыть. Все ясно?

Максиму внезапно вспомнилось детство. Как они с друзьями в школе воровали из учительской классный журнал и исправляли оценки по биологии. Ощущение чего-то запретного, некий адреналин, который будоражит нервы, заставляет идти по краю, но манит и соблазняет. Дима же выглядел до предела расслабленным. Часто ли он проводит такие сделки? Можно ли ему доверять? Хватит ли его компетенции, чтобы сделать все чисто? Максиму почему-то хотелось ему верить, от этого с виду несерьезного парня исходила какая-то необъяснимая энергия, надежность, твердость характера, чувствовался гибкий ум и склонность к авантюризму.

- Но ведь фактически доп.оборудование будет также закуплено в «Прайм», верно?
- Абсолютно.
- Тогда как ты объяснишь своему начальству различия между контрактом на поставку только основной части оборудования и фактическим результатом сделки?
- Ты молодец, - Дима допил кофе и снова закурил, - внимателен к деталям. Только это предоставь мне, это не твоя забота. С твоей стороны все будет чисто и невинно. Как я разберусь со своим начальством – сугубо мои проблемы.
- Ладно. Но что если мое начальство не согласиться закупаться у твоих «левых» производителей?
- В том то и дело, что производители далеко не левые. Если не веришь, проверь это сегодня же. Поговори с руководителем своего отдела, перечисли названия этих компаний, и я даю тебе гарантию, что они дадут добро на сотрудничество с этими фирмами. Если нет, в чем я сильно сомневаюсь, тогда, мы проводим честную сделку и получаем за это свои жалкие бонусы. Ну, что? Мысль тебя зацепила?

Да уж, мысль Макса зацепила. За три года работы в компании ему так и не удалось взять кредит на машину, поскольку постоянно приходилось помогать родителям-пенсионерам и сестре с ее непутевым мужем. А еще отцу давно пора было сделать операцию на глаза, потому что старик мог ослепнуть в любой момент. Макс уже и не вспоминал о том, что в крошечной квартирке на Речном Вокзале пора было сделать хоть какой-нибудь ремонт. Да, эта мысль его определенно зацепила.

- Я, пожалуй, возьму это на заметку, - ответил Максим, - скинь мне по почте список своих фирм-производителей с ценами, я обговорю с начальством.
- Отлично. Я знал, что ты не подведешь.
Официантка принесла счет, Дмитрий мельком глянул внутрь узенькой папки и вложил тысячную купюру.
- Надеюсь, ты не возражаешь, что я расплачусь? Деньги все равно корпоративные. Поехали?

Они одновременно сложили в кейсы свои лэптопы и бумаги, Макс набросил куртку, вышел из кафе и стал ждать Дмитрия возле своего казенного Форда. Нужно было попрощаться и перекинуться еще парой слов.
Через пару минут появился Дима. Впервые за это утро, да и вообще впервые, Максиму представилась возможность разглядеть его в полный рост. Не слишком высокий, не выше метра восьмидесяти, изящно сложенный, не слишком брутальный. Очевидно дорогие, неброские, вполне разрешенные дресс-кодом джинсы, заправленные в невысокие спортивные сапожки, короткая куртка с капюшоном, отороченным мехом, полосатый шарф и в довершение темные очки в пол-лица. Пацан. Мажор. Метросексуал. Куда делся сейлз-менеджер «Прайм»?
- Ну, что, погнали? – Дима протянул руку, - надеюсь до конца дня получить от тебя одобрение по производителям.
- Окей, - Макс кивнул. Было как-то неуютно не видеть его глаз под очками, - постараюсь все сделать, как можно скорее.
- Ну, тогда не прощаюсь.
- Конечно.
Дмитрий достал из куртки ключи с брелоком, нажал кнопку и с обочины услужливо отозвался огромный Порше Cayenne. Значит, это его машину Макс так боялся поцарапать?
- Твоя?
Дмитрий обернулся.
- Тачка? Моя. Но из-за нее я по уши в кредите. Дорогое удовольствие.

Максим задумчиво наблюдал, как Дима, небрежно зажав сигарету в зубах, старательно выруливал с обочины свой дорогущий крейсер. Даже если все получится, даже если сделка выгорит, он не сможет позволить себе кредит на такой автомобиль. Слишком много других бед и забот. Но, как ни крути, такая сумма, пусть и небольшая в масштабах бизнеса, все же позволит ему решить некоторые проблемы. Хотя бы оплатить операцию для отца и купить новую мебель. Хоть что-то. На многое он и не претендует.

- Максим, ты едешь?
«Блютуз» - очень полезное устройство, особенно когда лавируешь по пробкам в центре. А «Сан Санна», она же Александра Александровна Мельникова, руководитель отдела закупок и Максова непосредственная начальница, любит звонить в самый неподходящий момент.
- Да, уже подъезжаю.
- Я смотрю, встреча прошла удачно?
- А.. как, пардон, вы это видите?
- Просто мне пришло письмо от Дмитрия Сапарского с копией тебе. Там подробно расписаны все окончательные детали предложения, к тому же приложены варианты поставщиков доп.оборудования с указанием цен. Похоже, вы нашли общий язык.
Макс, чуть не проехал на красный свет. Вот чертяка! Уже добрался до своего офиса и скинул все напрямую руководителю, чтобы наверняка. Ручки чешутся, денег хочется! Хотя… С другой стороны это даже здорово, что инициатива по «левым» поставщикам исходит не от самого Максима. Если что, всегда можно отмазаться. Молодец, Димка. Умеет добиться своего.
- И как вам эти поставщики?
- Весьма. С некоторыми фирмами мы уже имели опыт сотрудничества. Так что, я думаю, и в этот раз накладок с ними не будет. Подъезжай скорее, поговорим в офисе.

С экрана в мозг снова лились новости о возможном предстоящем мировом экономическом кризисе и обвалах на фондовых рынках. Макс не слишком доверял СМИ, но в последнее время об этом говорили все больше. На кухне бодро шумел закипающий чайник, маленькая квартирка давила облезлыми стенами и низким потолком. Мама в телефонной трубке, как обычно вещала о том, что отец ничего не видит и натыкается на стены, а сестра опять расплачивается с малознакомыми людьми за долги непутевого мужа. Ничего не менялось. Изо дня в день рутина и серость проникала внутрь все больше, сливалась и каждой клеткой, вытесняла оставшиеся крохи чего-то светлого и теплого. Топили в доме плохо, поэтому Макс сидел в свитере, забравшись с ногами на диван, с чашкой горячего чая в руке, прижимая телефонную трубку плечом.
В кармане куртки заиграл мобильный.
- Мам, я перезвоню.
Номер был незнакомым, да и время довольно позднее.
- Але?
- Это Дима. Не разбудил?
На фоне знакомого голоса слышался весело бубнящий телевизор. Тот же канал, что и у Макса, но почему-то звучал он как-то радостнее, бодрее. Хорошо там, где нас нет?
- Не разбудил. Ты с личного номера звонишь?
- Да. Завтра после обеда мы с генеральным приезжаем к вам в офис на подписание контракта.
Макс подскочил.
- Что? Откуда информация? Я ничего такого не слышал.
- Я минут десять назад только домой зашел. Сидели, обсуждали по конференц-связи с вашим директором. Он дал добро. На все.
Макс выключил телевизор, встал и прошелся по комнате. Опять захотелось курить, а ведь он весь остаток дня старался не думать о сигарете.
- Черт, а почему все мимо меня?!
- Да не заводись ты, - на том конце послышался смешок, - они и без меня совещались. Так сказать, «в верхах». Я в это время тихонько сидел в кабинете и готовил «левые» договора. Поставщиков доп.оборудования будет всего три, тем проще потом будет слить деньги обратно в «Прайм». Подписывать приедем завтра в час дня. Утром надо съездить в банк и открыть счет. Так что, звони своей начальнице и отпрашивайся до обеда. Плети, что хочешь, но счет завтра должен быть открыт.
- Я постараюсь… - Макс плюхнулся опять на диван. Ему стало жарко, ворот свитера сдавил горло, - слушай, Дим… А ты уверен, что все прокатит?
Дима выдержал красивую паузу, а потом заговорил.
- Знаешь что? Я никогда не предложил бы тебе это, если бы не был уверен. Я как могу, стараюсь обеспечить чистоту и безопасность, но если ты мне не доверяешь, можешь проваливать. Просто знай, что в ближайшее время подобная «халява» не обломится. Ты же слышал, что аналитики прогнозируют кризис?
- Слышал.
- Вот и надо урвать свое, пока не началось. Согласен?
Максим вяло кивнул, но потом понял, что собеседник этого не видит.
- Пожалуй, согласен.
- Вот и отлично. Тогда созваниваемся в полвосьмого утра. Я пока подумаю, в каком банке лучше открыть счет. Не переживай, детка, все пройдет гладко. Не в первый раз уже.

Дима отключился, а Макс еще долго, не мигая, глядел на гаснущий экран мобильного. Было неуютно, наверное, даже страшно. Но Димкина харизма, его уверенность в собственных действиях, способность быстро принимать решения и претворять идеи в жизнь, наполняла какой-то новой позитивной энергией. И еще вот это последнее, небрежно брошенное «не переживай, детка». Ну, надо же…

Ему тогда было двадцать два. Он никогда не забудет тот день, ни единую мелочь, ни единого слова.
Это был сложный и, пожалуй, поздний, но все же благополучный come-out. В студенческие годы он врал, что занятия не оставляют ему времени на личную жизнь, хотя времени на гулянки с друзьями и подругами всегда хватало. После окончания института он сочинял сказки о том, что карьера для него гораздо важнее, и по выходным был вынужден терпеливо слушать долгие причитания мамы, мол «такой красивый, такой умный, девочки в очередь становятся…». Оставалось только глупо отшучиваться. Сам себе он признался еще давно, в шестнадцать, но надеялся, что с возрастом это пройдет. Не прошло, поэтому в двадцать два года Макс, наконец, решил, что родители и сестра должны таки узнать правду.
Он долго подбирал слова, прокручивал в воображении предстоящий разговор, много пил, почти не спал, начал курить. В назначенный (самому себе самим же собой) день, он выпил для храбрости, посадил троих самых близких людей на кухне в родительской квартире, зажмурился и выпалил одну лишь только фразу, всего два слова, которые не давали ему спокойно жить вот уже шесть лет.
Когда он набрался смелости и взглянул на родных, ему сразу стало гораздо легче. Отец казался расстроенным, но не взбешенным, мама смотрела удивленно, но все с той же любовью, сестра улыбалась. Никто не собирался выгонять его из семьи, отказываться от него, клеймить его позором. Никто даже не стал задавать глупых вопросов и отпускать бесполезных комментариев. Отец сказал, что подозревал; мама всплакнула для порядка, но потом обняла и заверила, что одобрит любой выбор сына, главное, чтобы он был счастлив; сестра промолчала, но по ее взгляду было ясно, что она полностью готова принять брата таким, какой он есть. Ничего, казалось бы, не изменилось. Просто очередной вечер в семейном кругу. Только теперь уже без тайн и лжи.
Тогда, в две тысячи четвертом, после смерти бабушки Макс переехал в ее квартиру на Речном. Ему казалось, что жизнь отдельно от родителей даст возможность не только научиться самостоятельности, но и как-то устроить личное счастье. Тогда же получил должность менеджера в отделе закупок компании «Альфа Технологии». Внешнее обаяние, тактичность, умение общаться помогли ему наладить отличные отношения с коллегами и войти в доверие к руководству. Появились новые друзья, да и старые, институтские, были всегда рядом. По вечерам Макс бродил по сети, заводил знакомства, а точнее цеплял случайных парней. Но эти встречи не приносили ему ничего, кроме банальных радостей секса без обязательств и разочарования в людях. По странному стечению обстоятельств, ребята ему попадались симпатичные, но пустые, ограниченные и недалекие. Ему же хотелось кого-то, похожего на него самого. Образованного, начитанного, амбициозного, увлеченного. Человека с мечтой, с изюминкой, с какой-то искоркой в глазах. Просто красивые картинки – это всего лишь эстетическое (ну, и, пожалуй, сексуальное) наслаждение. Наслаждение, которое никак не отзывается в душе, не оставляет в сердце следа.
За эти четыре года Макс почти смирился с одиночеством и случайными связями. Он проводил много времени с друзьями и подругами, на вопросы о личной жизни плел какие-то байки, каждый раз разные, и старался не думать, не думать, не думать…

Не думать, не думать, не цепляться за фразы, сосредоточиться на завтрашней сделке. Шел второй час ночи, но сна так и не было. Сан Санна отпустила его с миром «к стоматологу, лечить внезапно разболевшийся зуб» с тем условием, что к половине первого дня он уже должен быть в офисе. Главное завтра не выдать Диме своего волнения, иначе он решит, что Макс не специалист, а всего лишь мальчишка, решивший поиграть во взрослые игры.

Часам к четырем утра Максу, наконец, удалось забыться подобием сна, а уже в семь он проснулся сам, без будильника. Ровно в половине восьмого, когда он уже привел себя в порядок, выпил чашку крепкого кофе и… нет, не покурил самую вкусную утреннюю сигарету, зазвонил мобильный.
- Привет, готов? – Димкин голос был бодрым, казалось, парень преспокойно проспал всю ночь.
- Готов. Привет.
- Говори адрес, я за тобой заеду.
- Да не надо, я на метро…
- Никакого метро, говори.
Через полчаса у подъезда уже тихонько гудел черный Порше. В динамиках ритмично постукивал легкий нехитрый транс, Димка, как вчера, в очках и полосатом шарфе, спокойно покуривал в приоткрытое окно.
- Выспался, я погляжу, - Макс оценил Димин свеженький вид и сравнил его с собственным помятым отражением в зеркале заднего вида.
- Конечно, - Дима завел машину и медленно порулил из двора, - перед важными сделками всегда надо быть отдохнувшим. Едем в Марьинорощинское отделение на Садовом. У меня там девчонка знакомая, все сделает быстро и без очереди.

Счета открыли действительно быстро и без проблем. Решили открыть два, на оба имени, чтобы потом не было лишних хлопот с разделом финансов.
- Теперь давай по офисам, а в час официально встречаемся, - сказал Дима, - я довезу до метро, а дальше сам, чтобы мою машину в десять утра около вашей конторы не засекли.
- Думаю, вечерком это дело надо будет обмыть.
Дима не нашел места для парковки, поэтому кое-как прижал свой авто-линкор к обочине и не стал глушить мотор.
- Главное, чтобы все прошло удачно. За вечеринкой дело не встанет.
Макс, как мог, старался улыбаться, но нервная мимика выдавала внутреннее напряжение.
- Ладно, увидимся через пару часов. Главное, не дергайся.
- Да разберусь. Не мальчик уже.
- Нда? Ну, так это ж чудесно, - белые зубки блеснули заговорщицкой улыбкой, - я, к слову и не сомневался.
- Ммм?
- В смысле… абы кого для авантюр не выбираю. Ну, давай, беги, а то я тут всем дорогу перегородил.
Показалось, или из-под темных очков сверкнул озорной взгляд цвета ром-кола?
Максим стряхнул несвоевременные ассоциации и зашагал к метро.

Ровно в час собрались в конференц-зале «Альфа Технологии». Стеклянные перегородки, неудобные стулья, кофе, крекеры и много пафоса. Со стороны «Альфа» трое – генеральный Вячеслав Сергеевич Комов (почему-то прозванный среди молодых сотрудников «Вантузом»), Сан Санна и ведущий менеджер по закупкам Максим Захаров. Со стороны «Прайм» двое – генеральный (имени которого Макс не знал) и Дима Сапарский, он же (как позже выяснилось) заместитель начальника отдела продаж.
Максим сжался в комок, как только достали окончательный вариант контракта. Ему все время казалось, что он что-то не то говорит, что у него трясутся руки и потеют ладони. Дима же был безупречен, в меру улыбчив, в меру серьезен. Пару раз Макс уловил его одобрительный успокаивающий взгляд: «все идет отлично, ты держишься молодцом». Глупо, конечно, но это и в самом деле придавало Максиму уверенности в себе. Как когда-то в школе. Стоишь у доски, отвечаешь, а учительница смотрит на тебя и одобрительно кивает с улыбкой. И все становится проще, и уже не так страшно.
Они сидели точно друг напротив друга. Дима постоянно тихо переговаривался со своим генеральным, кивал, пожимал плечами, иногда улыбался. Санна и Вантуз периодически уточняли у Максима детали сделки, и он, стараясь выглядеть непринужденным и не запутаться в тонкостях, отвечал, пояснял. В общем, работал на износ. Иногда становилось тошно. От самого себя. Они, его руководители, в этот момент возлагали на него свои надежды и доверие, вверяли ему судьбу целой новой линии производства. Хотелось встать и во всем признаться.
Но мгновением позже, ненароком брошенный взгляд карих глаз из-под ресниц и улыбка, мелькнувшая на уголках губ, заставляли его забыть о корпоративной этике, честности, справедливости.
«Все идет отлично. Ты держишься молодцом».
Поскольку все условия и детали были заранее обговорены менеджерами и включены в контракт, переговоры надолго не затянулись, все бумаги были подписаны, руководители обменялись поздравлениями и рукопожатиями, а на следующую неделю была назначена дополнительная встреча на уровне начальников отделов с целью детального обсуждения условий поставки.
Генеральный «Прайм» с Вантузом и Санной вышли из конференц-зала, увлекшись светской беседой, обычное дело после переговоров. Дмитрий же будто намерено копался с бумагами в своем кейсе.
Когда зал опустел, он быстро захлопнул кейс и улыбнулся.
- Ну, вот. Всего-то и дел было.
Максим расслабленно опустился на стул.
- Черт… Все равно стремно, - наконец, впервые за последнюю пару дней, у Макса получилась настоящая искренняя улыбка.
- Как было стремно мне делать целую кипу «левой» макулатуры, - Димка отставил кейс на свободный стул рядом и откинулся на спинку, - но, оно того стоит, поверь мне.
- Верю, - выдохнул Максим. Так облегченно, что даже сам удивился.
- Может, отметим это дело? А?
- Отмечать будем, когда… - Макс огляделся, - …когда все благополучно завершится. Но просто выпить за успешное сотрудничество не откажусь.
- «Молли Гвинз» на Пятницкой подойдет? Семь тридцать?
- Идеально.

- Я оставил машину на стоянке перед офисом, завтра поеду на метро. Зато сегодня можно побухать, хехе.
Димка уселся на высокий деревянный стул напротив Макса, кейс бросил на подоконник рядом.
- Ну что, по вискарику, пожалуй? И какую-нибудь огромную котлетку?
Макс пожал плечами и улыбнулся.
- Почему бы и нет?
После первой пары порций Jameson телу стало теплее, а душе спокойнее. Макс начинал ощущать, будто все махинации были совершены не сегодня днем, а не меньше, чем пару лет назад, причем не им самим, а каким-то вымышленным персонажем. Нет, Макс не напивался с пары рюмок, просто алкоголь его здорово расслаблял и наполнял позитивом.
Димка болтал без умолку. Рассказывал забавные истории о топ-менеджерах «Альфы», вспоминал студенческие годы в Бауманском, делился впечатлениями от своих путешествий по миру. Он действительно много видел, многих знал, но не слишком акцентировал на этом внимание, говорил непринужденно, даже слегка небрежно. Он обладал отличным чувством юмора и какой-то природной чуткостью. Было заметно, что он внимательно следит за реакцией собеседника на собственные слова, улавливает малейшие изменения в мимике, будто боится ненароком обидеть или задеть. К тому же, после определенного количество алкоголя его глаза приобретали особый блеск, будто через этот взгляд бешеным потоком вырывалась наружу скрытая до этого момента сексуальность, какая-то первобытная страсть, внезапно отпущенная на волю из оков социальных условностей.
С ним хотелось говорить, его хотелось слушать, но больше всего на него хотелось смотреть. Порой мелочи, едва заметные движения в своей совокупности создают целый образ, новый, скрытый от посторонних глаз, но доступный для внимательного наблюдателя. Прежде чем закурить, он долго крутит в руке сигарету, затем кладет ее на стол, берет зажигалку и снова поигрывает ею. Создается впечатление, что он либо внутренне борется с вредной привычкой, либо размышляет, не слишком ли он раздражает Макса, который как раз переживает синдром отвыкания. Иногда в процессе разговора он взъерошивает короткую челку, или покручивает страз в одной из мочек. Будто ему в этот момент кажется, что его несет не в ту степь, и он сам пытается себя окоротить. Зато у него совсем нет привычки поглядывать на часы, как у большинства деловых людей. Либо он хорошо подавляет желание узнать время, дабы не обидеть собеседника. Одним словом, он умеет стопроцентно расположить к себе, он, подобно хамелеону, перенимает твою окраску, становится тобой, видит то, что видишь ты, думает твоими мыслями, но при этом сохраняет свою индивидуальность, ту изюминку, которая делает его абсолютно неповторимым.
- Эм Би Эй открывает новые горизонты, - говорил Димка, разливая остатки виски по стаканчикам, - в этом году я, наконец, отучусь, и тогда вероятно брошу к чертям этот «Прайм» и резко сменю направление. Возможно нефть, возможно банковская сфера.
- Для меня банковская сфера это скучно, - ответил Макс.
В голове приятно гудело, говорить о делах хотелось меньше всего.
- А для меня работа – это вообще скучно, - в очередной раз уловив, его мысль, сказал Дима, - хотелось бы взять отпуск на пару лет и рвануть куда-нибудь…. В Тайланд.
- Ммм?
- Ну, это образно. Или в Индию. Где поэкзотичнее. Слава богу, ничто не обременяет.
- Ты имеешь в виду, семью, детей?
- Именно. И наверняка ты мечтаешь о том же, ибо тебя тоже ничто не обременяет.
Странная улыбка. Какая-то подоплека в словах, но…
- Откуда такая уверенность?
- Ну… - Дима на мгновение опустил глаза, - Вероятно, я ошибаюсь, но я, кажется, заметил в тебе кое-что.
- Кое-что?
Руки слегка похолодели, но Макс постарался это проигнорировать.
- Нда. Такое кое-что, которое ты пытаешься скрыть от начальства, а может и от семьи и друзей.
- От семьи и друзей уже нет, - вдруг выпалил Макс и тут же чуть не откусил себе язык, - в смысле… И? Твоя личная предвзятость не позволяет тебе продолжать начатую авантюру?
- Э…. Макс. Именно моя личная предвзятость позволяет мне сейчас… - Уголки губ чуть тронула полуулыбка, - … напроситься к тебе в гости.

В такси было странно. Оба сидели молча на заднем сидении, глядя каждый в свое окно, лениво (нервно?) рисуя бессвязные узоры на запотевшем окне.
В лифте было так же тихо. Макс изучал безупречный Димкин профиль, мельком отметив про себя желваки, играющие на загорелых скулах. Нервы? Нетерпение? Скука? Димка же смотрел точно перед собой, будто изучал исписанные бездарными граффити металлические двери, и, казалось, даже слегка раскачивался. Опять же, нервы? Скука? Оказалось, нетерпение.
Макс едва успел открыть дверь, как его втолкнули в темную прихожую и придавили к стене. Куртки, шарфы, ботинки скидывали, не отрываясь друг от друга, и на диван завалились с разбега, едва добравшись до комнаты.
Почти не говорили, только дышали, громко, то в унисон, то в разнобой.
Димка стянул через голову джемпер: тусклый свет непонятно зачем включенного торшера мягко коснулся стройного тела с ровным загаром и замысловатым тату от шеи до предплечья. Макс улыбнулся:
- Солярий?
- Гоа.
Так надсадно трещали пуговицы на любимой максовой рубашке. Черт с ними, потом пришью…
Так умело, напористо, но ни капли не грубо все делал Димка. Черт с ним, пусть делает, что хочет…
Все, что он творил, руками, губами, языком, все это было как-то иначе, по-новому, по-своему, стирая в памяти весь предыдущий опыт.
Это не приходилось воспринимать как радость хоть от какого-нибудь секса со случайно подцепленным в сети персонажем. Это были не скомканные ласки равнодушного человека, и не утоление сексуального голода на скорую руку. Это была музыка. Живопись. Искусство, выраженное через прикосновения. Прямой контакт душа-в-душу, обмен мыслями через поцелуи… Это определенно было что-то… Другое…
- Где?
- Тумбочка… верхний ящик…
Больше ни слова вслух. Только ток по тем тончайшим каналам, что невидимы глазу, но ощущаются каждой клеточкой тела.
Это длилось несколько минут. Это длилось целую вечность. Диван угрожающе скрипел, но даже если бы он сейчас с грохотом развалился, никто, наверное, не заметил бы. Борьба на равных, не за первенство, а за удовольствие; порвать мысли зубами, как упаковку от презерватива и швырнуть в сторону за ненадобностью; проблемы скомкать, как ненужную одежду и забросить куда-нибудь за диван, весь негатив тлеющим окурком пульнуть с балкона. Понеслась!
«Le petit morte», будто вспышка возникло вдруг в памяти Макса.
Поистине, оргазм – это маленькая смерть.

Минут десять оба лежали, восстанавливая дыхание. Один, вжавшись в подушку, другой – глядя в подсвеченный рыжей лампой потолок.
- Останешься?
- Нет, это лишнее. Домой поеду.
- Ну, смотри.
- Смотрю… Любуюсь…
Глаза цвета некрепкого кофе ласкали, согревали, пьяно поблескивая из-под ресниц. Отблески электрического света на смуглой коже, тусклые искорки на взъерошенной влажной челке, слегка припухшие губы, крошечные капельки пота на шее, мягкие тени в соблазнительной впадинке между ключиц. Его хотелось рисовать, фотографировать, его хотелось показать всему миру и одновременно спрятать от чужих глаз. Красота. Боже, какая красота!
- Боже, какая красота…
- Что? – он почти уже засыпает. Ну, зачем ему ехать домой?
- Красивый ты очень.
- Да перестань.
Димка встал. Максу вдруг стало так неуютно и холодно, будто одним движением было нарушено почти незыблемое единение.
- Может, все-таки останешься?
- Нет, прости. Завтра очень важная встреча в обед, а документы все дома. Да и одежду надо подобрать. А то видок не очень…
Вот они, мысли, обратно в голову, проблемы обратно по нервам. Работа, будни, серость. Рушится крошечный зыбкий мирок, который был так запросто создан.

Так не хотелось с ним прощаться. От самой идеи, что придется возвращаться в комнату, на диван, где только что был Димка, а теперь осталось только немного его тепла и парфюма, становилось жутковато.
- На неделе, приеду к вам обговаривать условия поставки, - Димка застегнул куртку и пригладил волосы.
- Ясно… - Макс опустил голову. Почему-то, разочарование нахлынуло так внезапно и агрессивно, что он не успел сориентироваться.
Он стоял, прислонившись голой спиной к стене, засунув руки в карманы домашних штанов, и единственной мыслью, рефреном в его голове было: «это был просто секс, просто секс, просто секс…» А чего еще тут было ожидать? Романа? Жили долго и счастливо? Сдохли в один день?!
- Эй…
Макс вздрогнул, когда прохладные пальцы коснулись его подбородка, а теплые губы – его губ.
- Зря грустишь. Так просто ты от меня не отделаешься.
Макс не смог сдержать глупой улыбки.
- Разумеется, - сказал он тихонько, - мы же повязаны в одной афере.

Любопытное чувство, когда новый день – это не просто еще одни сутки, свежий лист перекидного календаря или новые печальные известия с экрана. Новый день действительно новый, когда ты вдруг, выходя из подъезда, улавливаешь тонкий запах зимы. Она наступила, а ты и не заметил! Пахнет, только подумать, снегом! А раньше ты и не думал о запахе снега. Раньше ты вообще мало о чем вот так думал. Топал до метро, нырял в толпу. И никогда-никогда не видел огромной елки, которая, оказывается, растет во дворе детского садика за твоим домом. А она там росла, наверное, уже лет тридцать, еще до твоего рождения!
И вот, наступает такой новый день, когда цвета обретают запахи, звуки обретают вкус, а ты вдруг теряешь ту тяжесть, которая столько времени тянула тебя к земле, вдруг взлетаешь над толпой и, нет, не уныло шагаешь, а паришь над асфальтом привычной дорогой. И по пути встречаешь столько удивительного и красочного, и люди в метро не раздражают, они милые и добрые создания, а твои коллеги такие веселые и приветливые.
И ты сам не знаешь, что хорошего в этой жизни, но почему-то вдруг так страстно и нестерпимо хочется… жить!
И день проходит на одном дыхании, и обед в соседней забегаловке вдруг становится чересчур вкусным, а разговоры подруг о белье и помадах крайне занимательными, а в новом выпуске «РБК» столько интригующего, что удивляешься, почему ты раньше скучал за этим чтивом. И еще вот этот перманентный восторг от каждого ICQ-сообщения, даже от простой улыбочки. Или еще. Пошленькое смс во время совещания с Вантузом. И давишь улыбку и заставляешь себя публично не краснеть, но все равно все взгляды обращены на тебя.
- Максим, что-то не так?
- Простите, - и давишь ее, давишь, - все в порядке. Извините… Извините.
А сам прячешь руки с телефоном под стол и, стараясь не опускать глаз, набираешь ответ. Не менее пошленький, к слову сказать.
А в начале восьмого Cayenne уже тихонько и шикарно гудит поодаль от метро. И ты запрыгиваешь на пассажирское сиденье, с такой сияющей физиономией, как будто тебе года три, и тебе подарили, наконец, игрушечную железную дорогу. И вы пробираетесь через вечерние пробки, слегка щурясь встречным огням, переговариваясь о всякой ерунде, слушая тот самый легкий транс, улыбаясь без причин. И неторопливо ужинаете в уютной кафешке, без алкоголя, только с зеленым чаем. И ловите взгляды и устаете от людей вокруг, потому что, черт, какие они все здесь лишние. И секс опять начинается еще в прихожей, а потом на диване, а потом на ковре и снова на диване… И плевать на все-все-все, ибо то, что было до – лишь глупое черно-белое кино, все что будет после – загадка, страшная, но интересная. А есть только здесь и сейчас. И не хочется давать этому определений, умных названий. Это просто хочется чувствовать. Этим просто хочется жить.

- Можешь говорить?
Они расстались всего несколько часов назад, выспаться не получилось, и Макс сидел перед монитором, без интереса рассматривая какую-то, ничего для него в данный момент не значащую таблицу и пил уже третью чашку кофе.
- С тобой всегда могу, - звонок, да еще и вот так, в самом начале рабочего дня, его, однако приободрил.
- Да я не о том, - Димкин голос был крайне серьезным, - в смысле, можешь ли ты выйти куда-нибудь, чтобы ни одна тварь не подслушала?
- А… Да, сейчас.
Прихватив с собой чашку остывшего кофе, Макс поспешил в коридор и, найдя там, более или менее укромное местечко без посторонних ушей и глаз, тихо произнес.
- Все, никто не слушает. Что стряслось?
- Да ничего особенного, не напрягайся ты так. Просто вчера вечером оплатили все счета, и мелким фирмам тоже. Сегодня утром часть денег уже ушла в «Прайм», как договаривались, а часть должна была поступить на наши счета.
- Так. И?
- И… Эти кретины по ошибке открыли мне валютный счет вместо рублевого. А деньги перечислялись в рублях. Мне подруга из банка только что звонила. В общем… так конечно, делать запрещено, но я попросил временно положить всю сумму на твой счет. В рублях там получилось чуть больше семисот тысяч.
Макс сглотнул.
- Димк, так не пойдет. Твою часть надо оттуда снять.
- Да снимем, не переживай! Сегодня же в обед, если хочешь.
- Хочу.
- Окей, я заеду. Заодно с Санной твоей поболтаю о поставках. А потом прямиком в банк. Все будет хорошо. Обещаю тебе.
- Нет, сначала в банк, а потом к Санне. Пожалуйста.
- Хорошо, как скажешь. В час я на стоянке, не задерживайся.

Оба ненавидели «Елки-Палки», но это кафе оказалось ближе всего, к тому же там не надо было долго ждать заказ.
- Такие накладки редко, но случаются, - Димка сидел, расслабленно откинувшись на спинку стула и крутил в пальцах зубочистку, - Все поправимо.
- На моей памяти работы с банками такого не случалось, - мрачно отозвался Макс.
- Вот как? – Дима подался вперед и посмотрел Максу в глаза, слегка наклонив голову, - ты на что-то намекаешь, или мне показалось?
- Я не намекаю, - Макс отвел взгляд, - просто говорю, что на моей памяти накладок с банками не было.
- Да? А ты не в курсе, что деньги иногда уходят на другие счета по ошибкам бухгалтеров или операционистов? Что девочки, у которых в башке только шмотки и парни иногда ставят галочку в графе «Валютный счет» вместо «Рублевый»? Нет?! Или ты мне просто не доверяешь?
- Дим…
- Что «Дим»?
У Макса пересохло в горле. Не то чтобы он не доверял… Ему очень хотелось доверять, но мешать личное с работой казалось недопустимым, особенно в таких тонких делах.
- Ладно, я понял. - Дима трактовал паузу по-своему, - действительно, ты прав. Мы совсем мало друг друга знаем.
Вдруг стало страшно и стыдно. Страшно – оттого, что он сейчас решит поставить точку, не стерпит недоверия в свой адрес, и все закончится, едва начавшись. А стыдно за то, что он, хоть и на минуту, но все же усомнился, заподозрил.
- Извини, я ни на что не намекал и… да, ты прав, накладки бывают в любой сфере. Извини, ладно?
Димка улыбнулся. Но как-то вымучено.
- Ладно, проехали. Просто я хочу, чтобы ты мне доверял.
- Я доверяю. Прости.
- Честно? – улыбка уже другая, теплая, настоящая.
- Сто процентов.

По дороге в офис «Альфы» болтали о пустяках, смеялись, не вспоминая об инциденте за обедом. При входе сделали более или менее серьезные лица, чтобы не привлекать особого внимания. В кабинете Сан Саны уселись все втроем за стол, попросили у секретарши кофе.
- Ну, как дела, Дим? Деньги на счет поступили?
Ей было слегка за пятьдесят, приятная ухоженная женщина, любящая свою работу уважающая коллег, по-матерински заботящаяся о младших сотрудниках.
- Да, все в порядке. Поставки начнутся на следующей неделе. Вам ведь в Рязань все везти?
- Да, непосредственно производство находится там.
- Отлично, я привез кое-какие бумаги, накладные… Вы посмотрите с Максимом.
Максим делал вид, что его интересуют накладные. Должно быть, убедительно.
- На мой взгляд, все в порядке, - сказал он.
- На мой тоже, - кивнула Сан Санна, - Дим, ты мог бы это и факсом скинуть, но хорошо, что сам приехал. Я тебе всегда рада.
Димка улыбнулся своей фирменной улыбкой добросовестного менеджера.
- Мне же не в тягость, - ответил он, - я и сам всегда рад повидаться.
После минутной паузы и нескольких глотков кофе он заговорил вновь.
- А что, Сан Санна? Не кажется ли вам, что ваш ведущий менеджер какой-то приторно-счастливый в последнее время? Уж не влюбился ли паршивец?
Максим едва удержался на стуле. Очень захотелось провалиться этажом ниже сквозь офисный ковролин.
- Заметила, Дим, - ответила Сан Санна.- Я давно ждала, когда он начнет вот так улыбаться. Наверное, нашел таки даму сердца.
Они говорили о нем, будто его здесь нет! Что за черт?
- Скорее всего, - такой нахальной улыбки на Димкином лице Макс еще не видел, - должно быть, она красотка. А, Макс?
Это было слишком.
- Прекратите! – он вскочил и чуть не пролил на себя остатки кофе, - не надо обсуждать личное на работе! Пожалуйста.
- Максим, - Сан Санна ласково улыбнулась, - извини. Это просто неформальная беседа.
- Действительно, - ей в тон подтвердил Дима, - не надо так нервничать.

- Какого черта ты это делаешь?
Макс говорил в четверть голоса, но возмущенные интонации все же бисером отскакивали от мраморных стен офисного коридора.
- Хм… Скажи еще, что тебе не понравилось. – Димка улыбался. Знает же, что улыбка подкупает. – ладно тебе, пошутили и будет. Она уже и думать забыла об этом. Я сейчас домой, положу деньги в сейф, а то как-то неудобно мотаться по городу с четырьмястами тысяч в кейсе.
- Само собой, - кивнул Макс, - смотри там, осторожнее.
Димка вздернул бровь.
- Ммм? Забота?
- Ну… а почему бы и нет? – Макс сделал большие глаза, едва сдерживая улыбку, -Нормальное дружеское беспокойство за коллегу. Что такого?
Димка засмеялся.
- Корпоративная этика, а то! А что, Максик? Денежкой-то поссорим слегка? На выходных.
- Легко.
- Отлично. Вот что мне в тебе нравится, так это то, что ты никогда не говоришь мне «нет».

Вечеринку устроили в клубе, Димка привел с собой подругу детства Катерину. Они казались такими разными, что Макс с трудом понимал, что их связывало на протяжении почти всей жизни. Катя была прямолинейной, может даже слегка грубоватой девицей, любящей крепкое словцо и пошлые шуточки. Эдакий парнишка. Однако маленькая, худенькая, в нежной кофточке с глубоким вырезом и атласных брючках, обтягивающих почти детскую попу. Макс еле уговорил свою сестру приехать. Юля – домоседка, чистюля и конформистка, всю юность мечтавшая о семейной идиллии и, по закону бутерброда, получившая неземное счастье в образе безработного, бездарного и бестолкового Юрочки.
Юля долго сомневалась, стоит ли ей идти. Она давно отвыкла от клубов и шумных вечеринок, но согласилась только после того, как Макс пообещал показать ей «нечто интересное».
- «Нечто» действительно оказалось интересным, - прокомментировала уже подвыпившая Юля.
И это было правдой, ибо почти весь вечер они с Димой общались, как старые друзья. Макс понимал, что Димке хватит нескольких минут, чтобы найти подход к его сестре. И он не ошибся. Дима развлекал Юлю разговорами о своих знакомых молодых мамашках, об их надоевших мужьях, о сезонных скидках и ценах на продукты. Трудно поверить, но он действительно знал эти цены!
В это же время Катя с громким гоготом, опрокидывая рюмку за рюмкой, перемежая русскую речь с отборным матом, рассказывала Максу об их с Димкой похождениях в университете, о том, как здорово они недавно слетали на Гоа и о том, какой «Димон ваще клевый чувак».
Деньгами поссорили славно. Девчонки попробовали все коктейли, какие только были в меню, ребята попили Хеннеси и виски, хорошо за полночь вышли из клуба и поймали такси.
- Развезем девчонок и ко мне? – предложил Димка.
- Хм… - Максу было любопытно побывать в его квартире. Дом человека, подобно личному дневнику, мелкими деталями обстановки, мог ответить на многие вопросы о складе характера и внутреннем мире хозяина.

Это была обычная многоэтажка в Беляево, сломанный домофон, прокуренный подъезд и загаженный лифт, но внутри… Небольшая двушка-распашонка, каких в столице миллионы, была обставлена с безупречным вкусом дорогой, хотя и не дизайнерской мебелью, всевозможной техникой от посудомоечной машины до кондиционера. Кожаная мебель и плазменная панель в гостиной, бескрайняя кровать в спальне, барная стойка и коктейльные стулья на кухне, огромная треугольная ванна Джакузи… Чего только там не было: множество книг, журналов и дисков, десятки фотографий в рамках (родня, друзья, профессиональные портретные фото самого Димки, какие-то дети и животные), сувениры из экзотических стран, репродукции импрессионистов. Этот интерьер можно было запросто фотографировать для глянцевого журнала по обустройству уюта.
- Я мог бы, конечно, предложить тебе выпить, - Димка кивнул в сторону бара, где в идеальном порядке были расставлены бутылки с дорогими ликерами и коньяками, - но… думаю, на сегодня алкоголя хватит.
Макс улыбнулся. И еды и питья было уже и в самом деле достаточно. Не хватало только одного. И сегодня ему хотелось все сделать самому.
Обычно, когда Димка проявлял больше инициативы, вокруг летели искры, рвалась одежда, опрокидывалась мебель. Сегодня же ему просто хотелось нежности. В этой уютной спальне с приглушенным светом, который, казалось, будто шелк, струился по стенам. На этой огромной кровати с бельем цвета горячего шоколада. Ему не хотелось думать, почти не хотелось двигаться, он расслабился, прикрыл глаза и просто позволил Максу себя ласкать.
Макс расстегнул Димкину черную рубашку и жадно прильнул губами к горячей бархатистой коже. Этого момента он ждал давно. Медленно и нежно распробовать его, как шикарный десерт, миллиметр за миллиметром, поцелуй за поцелуем. Димка сам был чересчур импульсивен, умело и властно брал свое, не позволяя в полной мере насладиться моментом. Сегодня же он был расслаблен и податлив, пьяный блеск глаз и блаженная улыбка будоражили максово воображение.
- Ты же не против, если я… - Макс не узнал собственного голоса, - в смысле… Тебе же не страшно?
- Нет, конечно.
Дима чуть приоткрыл глаза, притянул к себе Макса и тихонько на ушко добавил:
- Делай, что хочешь.
Макс входил медленно, предельно осторожно, стараясь уловить любую тень на Димином лице, не сделать больно, не навредить. Наверное, он и дальше пребывал бы в той же нерешительности, но вдруг Дима чуть слышно произнес:
- Взгляни наверх. Ты даже не представляешь, какая там красота.
Макс остановился, запрокинул голову и… В паре метров над ним нависал потрясающий зеркальный потолок, в котором, как на ладони красовалась его напряженная спина и Димкина сияющая улыбка.
- Ну, как? Нравится?
Он неожиданно потерял способность говорить и даже мыслить. Зато ему внезапно захотелось разогнаться до предельной черты, забывая притормаживать на поворотах.

Они курили одну сигарету на двоих, стоя на балконе и любуясь видом мириад мерцающих огней никогда не спящей Москвы.
- Когда вы собираетесь везти отца на операцию? – спросил вдруг Димка.
- Не знаю… Теперь, когда есть деньги, хотелось бы до новогодних праздников. У нас ведь в стране всегда после Нового Года цены взлетают.
- А сколько это стоит?
- Порядка двухсот тысяч, там все довольно сложно. Надо везти его на консультацию, тогда точно скажут сумму.
- Ясно, - Димка запульнул окурком в темноту, - слушай. А хочешь, мы его в понедельник в клинику отвезем?
- Что?!
- Ну, а что? У тебя машины нет, на метро его везти проблематично, а рассчитывать на долбанутого мужа твоей Юльки бесполезно. Давай в понедельник отпросимся на полдня и смотаемся с твоим папаном в больницу? А?
Макс улыбнулся и опустил глаза.
- Ты серьезно?
- Вполне.
- Тогда… давай, - Макс немного помолчал, глядя в пол, - Спасибо тебе.

Димка спокойно наблюдал из окна своего Порще, как усталая, не слишком хорошо одетая женщина и Максим ведут под руки человека, взгляд которого направлен в никуда. Старичок еще и ходил плохо, и, по всей видимости, приближающаяся слепота порядком испортила его характер, ибо он постоянно что-то ворчал и даже брыкался, отвергая помощь. «Бедный дядька», - подумалось Диме, - «нет ничего страшнее такой вот преждевременной старости».
Мама с отцом уселись на заднее сиденье, Макс запрыгнул вперед.
- Мам, пап, это Дмитрий.
Отец, в силу того, что различал только силуэты людей, пространно протянул руку вперед, но Димка поймал и пожал ее. Мама улыбнулась и, как ей казалось, незаметно, одобрительно кивнула сыну. Димка, конечно же, уловил это, но подавил улыбку.
- Я распечатал карту по тому адресу, что ты дал, - сказал он Максу, - пристегнись, поехали.

Операцию назначили на следующий вторник, но уже в воскресенье вечером отец лежал в стационаре. Макс оплачивал счет наличными, ибо посчитал, что делать какие-либо переводы со счета небезопасно. При желании все транзакции можно проследить, а вот куда делись просто списанные со счета деньги, всегда оставалось тайной. Мама долго и усердно выясняла, откуда у Максима внезапно взялась такая сумма. Он сочинял на ходу, что получил хороший бонус за удачную сделку, а еще уже полгода якобы копил на лечение отца.
- Замечательный мальчик, - вдруг сказала мама, кивнув в сторону сидящего в машине Димки.
Они только что проводили отца до приемного отделения, а теперь стояли вдвоем во дворе клиники.
- Просто чудо. Ему не наплевать на дела твоей семьи. А это, поверь мне, дорогого стоит.
- Мам, - Макс смущенно ковырял ботинком пушистый снег, - ради Бога, давай без восторгов и моралей. Что будет, то и будет.
Мама пожала плечами и взяла сына за руку.
- Как скажешь, - ответила она, - просто знай, что я одобряю. И кстати. Юле он тоже очень понравился.

- А что ты собираешься делать со своей частью?
Они отвезли маму домой, и теперь ехали в «Леруа Мерлен» посмотреть материалы для ремонта. Макс уже договорился с подрядчиками, ремонт начинался после новогодних праздников, а до этого нужно было выбрать обои, краску, плитку и прочее.
- Выплачу побыстрее кредит за машину, - ответил Димка, - сколько-нибудь отправлю братишке в Питер, он там учится, может, родителям что подкину. А так в основном, наверное, шмотки-гулянки. Я довольно просто отношусь к деньгам, особенно к таким шальным. Кстати, на праздники думаю рвануть в Швейцарию, на лыжах покататься. Катька уже тур присмотрела. Не хочешь?
- Хотеть-то я хочу, - грустно улыбнулся Макс, - но после отцовской операции там останется точно на ремонт, так что… Кроме того, маме наверняка будет нужна помощь. Обойдусь я без Швейцарии.
- Жалко. Ну, да ладно, успеем еще куда-нибудь съездить. О, совсем забыл. У меня завтра в девять утра переговоры в вашем офисном здании, только на другом этаже. Так что на работу можем поехать вместе

@темы: ориджинал

---

"Упрямец" фэндом J2

Понравился такой весь настойчивый Джаред и весь такой мудрый Дженсен. Хохотала над Джаредом. воспылавшим страстью к булочке c корицей))) В общем, интересно и легко читается. И хеппи энд, который я так люблю.

Автор: Vaniya

Бета: The Phantom. Гамма: Мэмфис

Пейринг: J2

Рейтинг: NC-17

Жанр: романс, АУ

Дисклеймер: Все права на сериал "Сверхъестественное" принадлежат Эрику Крипке

Краткое содержание: Дженсен Эклз - молодой журналист - снимает программу о талантливых детях. В школе, куда он приходит снимать свою передачу, учится Джаред Падалеки. В том, что он очень талантлив – сомневаться не приходится.

Предупреждения: АУ. Секс с несовершеннолетним, сомнительное согласие. Нецензурная лексика. Разница в возрасте между Джеями – 8 лет!!! (Джареду – 17, Дженсену – 25).

- Хай. Будешь? – Чад Мюррей, щурясь на весеннее солнце, заливавшее школьный стадион яркими лучами, протянул подошедшему другу жвачку.

- Ты че тут ошиваешься? Загораешь, что ли? – Джаред Падалеки хохотнул и закинул в рот пастилку, - у нас тренировка через десять минут.

Они сидели на скамейках. На стадионе шла репетиция черлидеров. Джаред с удовольствием наблюдал, как группа поддержки сверкает голыми коленками и одинаковыми бирюзовыми трусиками, то и дело мелькающими из-под коротких белых юбок.

- О, бля, - вдохнул Чад, - щас кончу… Надо запретить носить в школе такие юбки. Или пусть делают это в спортивных костюмах.

Джаред проследил за его взглядом и поперхнулся.

- Кортез? Ты шизанулся или таким уродился? Не даст, – резюмировал он.

- Даст. Вопрос времени, - на лице Чада появилось знакомое упрямое выражение.
Джаред пожал плечами.

- Сколько можно жрать кактус? Не надоело еще? И потом, трахнуть капитана черлидеров – это даже не банально. Про эту херню снимают каждый второй дебильный фильм в Голливуде.

Девчонки с громким криком: «Мы любим вас!», взмахнув бело-бирюзовыми помпонами, выстроились в линию. А Кортез – в ярко-желтой юбке и розовом топе с блестками на груди - села на шпагат впереди всех, подняв руки высоко над головой. Конечно, Чада можно было понять. Капитан черлидеров (и главная школьная стерва) обладала целым рядом несомненных достоинств, таких как грудь третьего размера, крышесносная улыбка и такая фигура, что звезды Плейбоя, в принципе, могли удавиться от зависти. Но лично Джаред лучше бы трахнул селедку, чем эту высокомерную сучку.

- Тебе даст любая. Чего ты так на ней зациклился?

- Ты просто еще не дорос! – Чад поднялся со скамейки, - Ладно, пошли, а то я уже яйца отморозил – полчаса тут сижу. И переодеться нужно. Морган обещал снять шкуру с опаздывающих.

- Ну да. Мы не любили, нам не понять… - проворчал Джаред, закидывая рюкзак на плечо.

У школы он обогнал Чада и, оттолкнув его от двери, протиснулся вперед.

- Придурок, куда лезешь? – Мюррей пихнул его острым локтем в бок.

Джаред в ответ пнул его коленкой.

- Костлявый черт. Иди, качайся! А то Кортез об тебя порежется!

- Кто бы говорил, дистрофик! - Чаду удалось заломить ему руку как раз в тот момент, когда в коридоре появилась Сара Гэмбл.

- Мюррей! Падалеки! – все-таки у нее был на редкость противный голос. Мальчишки отскочили друг от друга, пряча ухмылки.

- У вас сейчас что по расписанию? – директор сурово свела брови, глядя на двух главных школьных раздолбаев.

- Тренировка, миссис Гэмбл, - Чад был воплощением ангельского послушания, как и стоящий рядом Джаред с невинной улыбкой на лице. Но Сара проработала в школе уже двадцать лет, и ввести ее в заблуждение было сложно. Она подозрительно оглядела мальчишек, глубоко вздохнула, очевидно, пытаясь учуять запах табака, и приказала:

- Марш на урок! К нам приехали с телевидения, так что вы оба мне сегодня будете нужны. Постарайтесь не опозорить школу, когда вас будут снимать, - и, покачав головой, Сара отправилась на улицу.

- Такое впечатление, что мы не в школе, а в тюрьме, - буркнул Чад, когда она ушла. - Ты чего застыл? Возбудился от мысли, что тебя будут снимать? – заржал он и увернулся от удара рюкзаком.

- Меня будет снимать грудастая красотка, а тебя - старый пидор! – крикнул Джаред в спину другу, успевшему вовремя скрыться за дверью спортзала.

Потасовка продолжалась в раздевалке до тех пор, пока не появился Джеффри Морган. Вообще-то, ученики его любили. Бывший лучший ресивер в команде штата по футболу, когда-то он даже играл в высшей лиге. Впрочем, недолго. Тяжелая травма ноги довольно быстро поставила крест на спортивной карьере – обычная история. Но каким-то невероятным образом ему удавалось заражать учеников своей безумной любовью к футболу.

- Падалеки! Мюррей! Энергии много? По двадцать отжиманий, каждый! – несмотря на строгий тон, Морган улыбался, глядя на запыхавшихся мальчишек, моментально вытянувшихся при его появлении.

- Так точно, сэр! – проорал Джаред во все горло.

Джеффри поморщился:

- Падалеки, я знаю, что глотка у тебя луженая. Быстро в зал, - он сделал шаг к двери, замер и, не оборачиваясь, бросил через плечо:

- Всех касается!

Чад и Джаред вошли в зал последними.

- Бля, если это грудастая красотка, то я балерина, - хохотнул Чад. Джаред не сразу понял, о чем речь, а когда заметил лысого мужика с камерой, снимающего откровенно позирующих ему старшеклассниц, прыснул:

- И член между ног подсказывает мне, что он не нужного нам пола…

- Вы все про секс. Не надоело? – Женевьев Кортез, уже переодевшаяся в розовый спортивный костюм, стояла прямо за ними. Накручивая длинный локон на палец, она кривила уголок губ, что, очевидно, должно было демонстрировать презрение.

- А ты все подслушиваешь? – усмехнулся Джаред, видя, что Чад смутился, - не криви рот, морщины появятся.

Девушка нехорошо взглянула на него и неожиданно ослепительно улыбнулась.
- Падалеки, ты слишком умный и много говоришь. Смотри, однажды и тебя переедет, - в школе Кортез побаивались: поговаривали, что у нее в роду были испанские ведьмы. Но Джареду было наплевать. Он не верил во всякий сверхъестественный бред.

- Значит, тебе не понравился оператор? – Кортез задумчиво смотрела куда-то за спину Джареда, - ну, тогда, может, западешь на журналиста? – она махнула кому-то рукой, - Джулия, подождите меня… Удачи на тренировке, парни, - бросила она и, специально задев Джареда плечом, пошла к подругам.

- Стерва, - процедил Джаред сквозь зубы, обернулся посмотреть, о ком говорила Женевьев, и…замер, раскрыв рот. - Чад?..

Чад, пускающий слюни на обтянутую розовым трикотажем задницу Кортез, испуганно вздрогнул:

- Что?

- Чад, а что это у чувака с губами?

- Где? – Мюррей вертел головой до тех пор, пока не увидел Моргана, разговаривающего с каким-то парнем, с губами которого действительно было что-то не так.. – Эээ… Я такое в гейской порнухе видел, - ляпнул Чад от неожиданности.

- Опустим подробности, зачем ты смотрел гей-порно. Скажи, это силикон, да? – Джаред сдавленно хрюкнул. Губы у журналиста были действительно совершенно непристойными. Яркие, пухлые, с четко очерченным верхним краем. Наверное, любая девчонка продала бы за такие душу. Чад участливо обнял друга за плечи.

- Держись. Начнешь ржать, отжиматься будешь до второго пришествия. Морган на нас смотрит. Я не знаю, что там у него с силиконом, но нам лучше… черт. Поздно.

Тренер поманил их обоих к себе.

Чад легонько подтолкнул друга.

- Держись. Думай о чем-нибудь отвлеченном. Не смей ржать, сука, я сказал! Мало ли пидарасов на свете. Ой… - Чад замер и вздрогнул, - ты видел? У него на джинсах, на жопе, заплатки в виде ладоней.

Джаред, семенящий мелкими шажками за другом, прохрюкал:

- Ну, тебе, как любителю гей-порно, виднее. Бля… А зачем он с Морганом разговаривает? Моргана не отдадим!!! – и Джаред, наконец, согнулся пополам в приступе беззвучного хохота. Он не смог остановиться даже когда над ним раздался суровый голос тренера.

- Падалеки, расскажи нам, что тебя так насмешило? Мы с мистером Эклзом тоже хотим посмеяться.

Когда Джареду удалось успокоиться, он уставился на Моргана немигающим взглядом, изо всех сил стараясь не смотреть на журналиста.

- Простите, сэр. Чад рассказал смешной анекдот, - Джаред таращился на учителя, всем своим видом изображая раскаяние. Губы мистера Моргана едва заметно дрогнули.

- Пожалуй, мы обойдемся без подробностей. Вы уже сделали двадцать отжиманий?

- Еще нет, сэр…

Мистер Морган изогнул бровь:

- Так начинайте!

Чад бросил сердитый взгляд на друга, принявшего упор лежа и с легкостью начавшего упражнение, и, вздохнув, тоже опустился на пол. Он был готов поклясться, что слышал тихий смешок этого… журналиста.

Когда они закончили, Морган представил им посетителя.

- Это мистер Эклз, он снимает программу об одаренных детях. Уж не знаю, парни, почему миссис Гэмбл, включила вас в этот список, но вам придется отдуваться за честь школы.

Чад даже поперхнулся:

- А че сразу мы-то?

- Мюррей! Тебе не хватило отжиманий? Добавить? – голос учителя не оставлял сомнений в том, что шутки кончились, - кроме вас, выбрали еще одну ученицу из второго старшего класса, Женевьев, и двух пацанов из четвертого и шестого. Так что готовьтесь к интервью. А пока – бегом на разминку. Вся команда уже работает, а вы, как всегда, дурью маетесь. И учтите: глаз с вас не спущу.

Они полезли на «шведскую» стенку и, когда Морган с Эклзом отошли от них на достаточное расстояние, Чад, склонившись к другу с серьезной миной, громко прошептал:

- Точно пидарас. Ты видел, как он на тебя пялился?

Джаред дернулся, рука соскользнула, и он рухнул вниз, больно стукнувшись головой о перекладину.

- Да пошел ты, придурок, - проворчал он, потирая ушибленное место, - и вообще, странно, что тебя так интересует эта тема. И пидарастическое порево ты смотришь… - Джаред задумчиво пожевал губу, - ты ничего не хочешь мне рассказать? Я приму тебя таким, какой ты есть, ты все равно останешься моим другом и все такое, - он оскалился, глядя на ошарашенного друга, - нет, ну правда, я пойму, если ты дрочишь на портрет Тимберлейка.

Чад покраснел.

- Это ты меня сейчас пидором назвал?

Но еще до того, как успела родиться очередная потасовка, к ним снова подошла Кортез. Вот неймется-то ей!.. Чад, сразу сдулся, как воздушный шарик, а Джаред, наоборот, весь подобрался.

- Слышала, вас назначили юными дарованиями? – ее улыбка грозила приступом сахарного диабета. Джаред скорчил рожу.

- Слышал, тебя тоже.

- А ты все огрызаешься? Ну-ну… - впрочем, она тут же переключилась на Чада. - Интересно, Мюррей, а в чем заключаются твои таланты? Ну, кроме игры в футбол, разумеется?

- А что, этого не достаточно? - растерялся Чад, который уже второй год был не только капитаном школьной команды, но и играл за юниорскую сборную Сан-Антонио.

- Кроме футбола, он хорошо трахается, Женевьев, - огрызнулся Джаред. Но девушка лишь рассмеялась.

- Да, бесспорно, это талант. Я наслышана. А вот за тобой, Падалеки особых подвигов на этой почве замечено не было, - она подмигнула, - но все еще впереди. Ты у нас мальчик разносторонний и очень талантливый. Вот только никак не могу понять, в чем именно заключается твой талант?

- Я не ношу розовую одежду. Уже за одно это могу считаться гением, - фыркнул Джаред и направился к брусьям.

Кортез с улыбкой смотрела ему вслед, а потом тихо сказала Чаду:

- Понта много, а толку – ноль. Его бы энергию да на что-нибудь полезное. Ну, все еще впереди, - усмехнулась она, хлопнув Чада по плечу.

- Ты иногда меня пугаешь, - нахмурился тот.

- Я и сама себя порой пугаю, - доверительно сообщила она, а затем, обняв Чада за плечи, поинтересовалась, - так что, слухи о твоих подвигах не преувеличены? – и засмеялась, глядя на изумленное лицо одноклассника.


Морган гонял их до седьмого пота. Лысый мужик, которого Эклз называл Майклом, бегал с камерой вокруг школьников, а когда Морган вывел их на улицу и устроил на стадионе показательную игру, так и вовсе прилип к Чаду, который раз за разом красиво ловил мяч, обходя корнербеков. Эклз ходил по краю поля, с интересом наблюдая за происходящим, и периодически что-то записывал в блокнот.

Но стоило Джареду самому выйти на поле, как он тут же и думать забыл о маячившем на горизонте журналисте. Тренер много раз повторял им, что в футбол не надо играть - им надо жить, а те, кто пришли побросать мячик, могут тут же убрать свои жалкие задницы с поля, пока он их сам не выкинул. И Джаред ему верил. Еще раз проверив защиту и поправив шлем, он встретился глазами с Чадом, тоже уже занявшим свою позицию. Чад кивнул головой в сторону Фила, почти двухметрового детины, стоящего напротив, и выразительно закатил глаза. Фил был великолепным корнербеком, его присутствие в команде было настоящим везением, но играл он жестко, и Чаду, как ресиверу, это было прекрасно известно.

Все замерли в ожидании. Джаред напрягся, не спуская взгляда с мяча. Свисток - и поле пришло в движение. Лайнмен быстрым движением перебросил мяч назад, но Джаред уже не смотрел, он бежал к той точке поля, где должен был оказаться, когда квотербек передаст пас Чаду. Путь был свободен, большая часть эндов была сосредоточена на тайлбеке, и это давало ему шанс проскользнуть за линию защиты. Вот, сейчас. Еще один мимолетный обмен взглядами с Чадом - и мяч был уже у него в руках, а до заветной черты оставалось всего десяток метров, но все защитники уже бежали за ним. Дыхание сбилось, пот застилал в глаза, в шлеме было жарко, и оставалось совсем немного, всего пара шагов, когда мощный удар сбил его с ног, и Джаред выпустил мяч из рук.

- Тачдаун! - голос тренера проник сквозь шум в ушах, и Джаред сорвал шлем.

- Чувак, ты крут! – восхищенно выдохнул подбежавший Чад, протягивая ему руку.

- Молодец, Джаред. Включу этот момент в программу.

Джаред вздрогнул от неожиданности, услышав голос журналиста. Поднявшись с земли, Падалеки отряхнул форму и посмотрел на Эклза. У того были веснушки, и они мало гармонировали с двухдневной щетиной и растрепанными волосами, явно блестевшими от геля. И он пялился на Джареда яркими зелеными глазами. «Линзы», - подумал Джаред и согнулся в новом приступе хохота.

Эклз выглядел озадаченным, и это развеселило Джареда еще больше. Черный свитер с высоким горлом и золотая серьга в ухе, которую Джаред разглядел только сейчас, окончательно доконали его. Он понимал, что ведет себя неприлично, но ничего не мог с собой поделать. Чад состроил было предупреждающую мину, но было поздно.

- Забавно. Такой реакции на меня еще не было. Я кажусь тебе смешным? – Эклз приподнял одну бровь, глядя на него с недоумением, - ну-ну, - проронил он и пошел к оператору.

- Обиделся, - хмыкнул Чад.

Джареду, наконец, удалось успокоиться.

- Думаешь? – спросил он серьезно, - это, конечно, меня безумно расстраивает. Интересно, у всех геев такая тонкая душевная организация?

- А я почем знаю? – пожал плечами друг.

- Ну, ты же у нас смотришь гей-порно…

- Отъебись! Это было один раз, по пьяни, с Джулией, которую эта хрень почему-то заводит. Извращенка. До сих пор блевать тянет. Еще раз припомнишь, я тебе… - договорить, что именно он сделает, Чад не успел - раздался свисток тренера.

Мюррей и Падалеки были последними, у кого Дженсен брал интервью. Сначала эти двое долго кривлялись и передразнивали всех остальных, мешая работать, пока Морган не надавал им по шее. Впрочем, было видно, что тренер на самом деле обожает этих мальчишек.

Розенбаум предложил поменять точку съемки, и они отправились в школу, где и засели в пустом классе, уже только вчетвером.

Чад был явно смущен - пыхтел, потел, краснел и не знал, куда девать руки. Пока Дженсен пытался разговорить внезапно утихшего Чада, второй пацан – Джаред – наматывал круги вокруг Розенбаума и его камеры.

- А дорого такая камера стоит? – наконец решился он задать вопрос.

Майкл подмигнул.

- Тридцать тысяч. Так что лучше ее не ронять.

- Нифига… - присвистнул Джаред. - А что она может?

- О, это совершенно волшебная вещь. Она может все. Ну… или почти все, - глаза у Майкла загорелись, он даже раскраснелся от удовольствия.

Дженсен улыбнулся: этот психопат часами мог рассказывать о своей любимице. Наконец-то у Майкла появился благодарный слушатель. Розенбаум был оператором от бога. А пока он выставлял камеру, Дженсен снова попытался привести в чувства зажавшегося Мюррея.

- Чад, да не смотри ты на камеру. Пусть Майкл с Джаредом там настраиваются. Смотри на меня. Расскажи, со скольки лет ты занимаешься футболом?

Чад замялся, в очередной раз скосив глаза на оператора, взъерошил волосы и нерешительно ответил:

- С семи. Кажется.

Дженсен с трудом удержался от того, чтобы не закатить глаза: так дело не пойдет.

- Слушай, давай представим, что тут никого нет. Мы сидим с тобой в баре, пьем темное пиво и...

- Светлое.

- Ну, пусть светлое, и болтаем с тобой о жизни, девочках, выпивке, футболе… И я спрашиваю тебя: почему именно американский футбол?

- Не знаю, все получилось как-то само собой. После того как наша команда прошла в полуфинал штата, в школе все заболели футболом.

Дженсен бросил короткий взгляд на Майкла, но тот уже и сам все понял - камера была включена, запись пошла.

- Помню, здоровская игра была. «Быки» тогда просто порвали «Аллигаторов».

- О да, их раннинбек и в подметки не годился нашему, - кивнул Чад. Он заметно расслабился, чувствуя себя в своей тарелке.

- Да, Эдвардс тогда был хорош. А почему ты сам решил стать ресивером?

- Это не я решил. Я пробовался на квотербека, но, в конце концов, оказалось, что я лучше принимаю мячи, чем даю пасы. А сейчас я уже и не представляю себя в чем-то другом.

- Ты доволен своей игрой?

- Иногда да, иногда нет.

- Ты был удивлен, когда капитаном выбрали тебя?

- Да, честно говоря. Думал, что выберут Джареда, - Чад быстро посмотрел на друга, продолжавшего донимать оператора и делавшего вид, что разговор его совершенно не интересует, - это он у нас звездный мальчик.

- А ты, значит, нет?

- Только на поле. А так - Джаред у нас заводила. Ну… почти всегда, - улыбнулся Чад. Улыбка у него была хорошая. Открытая, немного детская и задорная, так что Дженсен тоже невольно улыбнулся и, оглянувшись, наткнулся на сосредоточенный взгляд Падалеки. Казалось, парень обдумывал какой-то важный вопрос.

- Что? – не выдержал Дженсен.

- Майкл сказал, ты главный. Можно прийти к вам на монтаж? Хочу посмотреть, как все это будет клеиться.

Дженсен засмеялся.

- Можно. Но сначала интервью!

Джаред серьезно кивнул и подошел к Чаду.

- Давай, чувак, уступи место профессионалу! – он стащил друга со скамейки. Чад встал, скривив рожу а-ля «ну? Что я вам говорил?», и, подобрав шлем, махнул рукой Дженсену.

- Не буду мешать брать интервью у звезды, - бросил он напоследок и, увернувшись от тычка друга, со смехом припустил к выходу.

Джаред сел на его место, закинул ногу на ногу и с любопытством уставился на Дженсена. Тот состроил серьезную мину.

- Ну, я больше не вызываю у тебя приступ неконтролируемого хохота? – спросил он.
Джареду хватило совести смутиться.

- Прости. Просто… у тебя такие смешные заплатки на заднице, - ляпнул он и испуганно зажал рот ладонью, косясь на беззвучно смеющегося Розенбаума, - ой… это записалось?

Майкл выключил камеру и расхохотался:

- Ага. Записалось. Предлагаю вставить это в программу. Я, кстати, ему тоже про эти штаны все время говорю - неприлично. А он не слушает.

Дженсен раздраженно скривился.

- Мы сегодня будем работать или нет?

Майкл махнул рукой, извиняясь, и снова нажал на запись. Дженсен незаметно подмигнул ему и повернулся к парню. На самом деле, они с Майклом часто использовали этот прием, чтобы интервьюируемый немного расслабился. Начинали болтать, отвлекая внимание, рассказывать истории, спорить и препираться. Хитрость сработала и в этот раз.

- Итак, Джаред Падалеки. Расскажи о себе. – Дженсен едва заметно улыбнулся краешком губ. - Мальчик-король?

В ответ Джаред расхохотался.

- Я? Да какой из меня король школы?!

Дженсен пожал плечами.

- Почему нет? О тебе все говорят, тебя все любят, кто-то восхищается, кто-то завидует. Наверняка влюбляются. Я прав?

- Влюбляются? – оживился Джаред. - Откуда такая информация? Кто? Мне ничего неизвестно, - мальчишка откинулся на спинку и начал раскачиваться на стуле. - На самом деле, не знаю. Я далеко не самый лучший ученик в школе. Литература и история – да. Еще физика. Это мои предметы. Остальное на обычном уровне. Даже в футбол я играю совсем не так, как Чад. Он - прирожденный спортсмен.

- Литература и история? Надо же. Кто твои любимые писатели? – поинтересовался Дженсен.

Джаред забавно наморщил нос.

- Мне не очень нравится слово «любимые». Много всего. Сэлинджер, Фицджеральд, Маркес. Недавно я прочел Умберто Эко. Круто.

- Много читаешь? А кем собираешься стать? – Дженсен с интересом наблюдал за мальчишкой. У него было невероятно подвижное лицо: Джаред то поднимал брови, то морщил лоб, кусал губы, моргал. Все это выглядело очень забавно и в то же время притягивало взгляд. А еще руки. Они жили собственной жизнью. Дженсен наблюдал за пальцами, которые все время что-то теребили: то край стола, то футболку, то отправлялись в путешествие по коленке, затем возвращались и прятались в карман, извлекали оттуда какую-то проволоку, гнули ее, ломали, поглаживали.

- Ну… не знаю. Адвокатом? Актером? Я еще не решил, - и Джаред широко улыбнулся, а потом вдруг заявил: - ставлю пять баксов на то, что это ты был королем школы, и за тобой увивалась целая армия поклонниц!

Дженсен даже поперхнулся, а Майкл откровенно заржал.

- Э... мы же не обо мне сейчас говорим.

Джаред выразительно молчал. И Дженсен сдался.

- Окей. Было дело. Но я тебе ничего не говорил!

- Само собой,- подмигнул Джаред. - Ты расскажешь, как танцевал с королевой школы на выпускном?

Дженсен потер пальцами виски – кажется, у него начинала болеть голова.

- А может, станешь журналистом? У тебя неплохо получается задавать вопросы… - пробормотал Дженсен.

- Или политиком, - хохотнул Майкл, выключая камеру, - еще лучше тебе удается уходить от вопросов и переключать внимание со своей персоны.

Джаред показал им язык и соскочил со стула.

- Да, - скептически заметил Дженсен, - мальчик всесторонне развит. Майкл, меняем точку. Мы с Джаредом сядем у окна.

Пока Розенбаум переставлял камеру, Джаред снова вертелся поблизости.

- Это mini DV?

- Нет, - охотно пояснил Майкл, - мы работаем с профессиональными форматами. Это – F-2. Новая технология записи сразу на карту памяти, - он посторонился, давая Джареду рассмотреть получше. Тот, склонившись, внимательно изучал камеру.

- А кассета куда вставляется?

- А кассета тут уже не нужна, - засмеялся Майкл, - смотри…

- Давайте мы закончим интервью, - нетерпеливо вмешался Дженсен, - а потом ты прочтешь Джареду лекцию!

- Злой ты, Эклз. Парень техникой интересуется. Ты-то, небось, не знаешь с какой стороны к камере подойти! – проворчал Розенбаум, но послушно прилип к объективу, выстраивая кадр.

Джаред сел на подоконник рядом с Дженсеном, продолжая разглядывать камеру.

- А почему объектив такой огромный?

- Потому что он 22-х кратный, - ответил за Майкла Дженсен.

- Ого…

- Видишь тот дом вдали? – Дженсен показал на здание муниципалитета, - Майкл вполне сможет разглядеть, во что будет одет стоящий в окне человек, - и Дженсен улыбнулся, увидев, как округлились глаза Джареда.

- Ладно-ладно, убедил, - проворчал Розенбаум, - и в технике ты тоже разбираешься.

- А в чем еще ты разбираешься? – оживился Джаред.

- Во всем. Я вообще очень умный и талантливый. Почти как ты, - скромно потупил глаза Дженсен. Джаред таращился на него несколько секунд, а потом расхохотался.

- Черт, я купился! Но я все равно уверен, что ты был главной школьной звездой, - глаза Джареда блестели, он даже подался вперед от любопытства. Дженсен же, наоборот, откинулся назад, опираясь на откос окна.

- Я и сейчас звезда, - хмыкнул Дженсен, - расскажи-ка мне лучше вот о чем…



Минут сорок спустя, пока Розенбаум убирал камеру в кофр и собирал остальную аппаратуру, Дженсен задумчиво смотрел в окно. Как только закончилось интервью, Чад, видимо дежуривший под дверью, ввалился в класс и тут же утащил Джареда. Какие-то у них там были срочные и очень важные дела. Дженсен успел услышать фамилию Кортез - красивой девочки, капитана черлидеров. И сейчас он как раз наблюдал в окно за этой троицей. Девушка что-то сказала, и Чад расхохотался, а вот Джаред, кажется, был недоволен. На мгновение Дженсену даже стало грустно. Счастливое время. Хотел бы и он стать частью этой беззаботной компании.

- Хорошие ребята, - Майкл подошел тихо, и Дженсен вздрогнул от неожиданности, - Мюррей – парень с большим будущим. Думаю, через пару лет будешь стоять в очереди к нему на интервью. А Падалеки - потрясающий парень. Просто удивительно, какая у него харизма и сколько в нем энергии. Красивый. Актером будет, какой, нахрен, адвокат, - с улыбкой резюмировал Розенбаум.

Дженсен пожал плечами и отвернулся от окна.

- Возможно.

- И чего ты такой скучный? «Возможно»! – Розенбаум забавно скопировал интонацию Дженсена. - Пацан в семнадцать лет перечитал кучу книг. Ты, небось, в этом возрасте и фамилии Фицджеральда и не слышал! В свободное время дрочил на Брэда Питта?

- Я все это прочел в университете. Какая разница? - Дженсен с удивлением уставился на друга, - ты чего разошелся-то так? Понравился мальчишка, что ли? Из нас двоих, кажется, именно я - гей, - хмыкнул он.

- Да иди ты! Извращенец и зануда! – хохотнул Майкл и несильно пихнул друга кулаком в бок. - Ладно, поехали на студию, материл отсматривать.

@темы: J2

---

«Автобус № 146» ориджинал

Люблю такие вроде бы незамысловатые, но оставляющие приятное впечатление вещи.

Автор: Shinmaya aka Fred
Жанр: романс
Рейтинг: NC-17
Саммари: «- Пааап? А ты помнишь, как ты впервые влюбился?»
От автора: Это лишь начало одной большой истории. Своеобразный пролог, однако, вполне законченный. Но вполне вероятно, то однажды вы еще встретитесь с главным героем этого ориджа.


Марина собиралась на свидание. Я понял это по цвету ее губ: если жена красила их очень ярко, это означало, что она действительно идет в кафе с подругами. Если же выбирался светло-коричневый или розоватый тон, я сразу понимал: Марина красится для мужчины. За десять лет, прожитых вместе, я научился различать, когда у жены появлялся очередной любовник. Она не подозревала об этом, но я, знавший Марину еще с институтской скамьи, видел, как она менялась, если хотела понравиться мужчине. Не берусь сказать наверняка, но, мне кажется, у каждой женщины есть свой, совершенно неповторимый стиль поведения, когда она влюбляется. Кто-то активизируется, позволяет эндорфинам и адреналину полностью захватить контроль над разумом и телом, кто-то, наоборот, рассчитывает каждый свой шаг, каждый разговор продумывает до мелочей. Влюбленная, моя жена всегда становилась спокойной, кроткой, старалась всячески подчеркнуть свою тихую нежную женственность. Она покупала себе новое белье, не вызывающе-сексуальное, которым она обычно любила шокировать меня, нет, влюбленная Марина предпочитала что-то спокойное, нежное и розовое. И она показывала его мне, обязательно. Как бы делая вид, что оно для меня и куплено. Это первый сигнал. Потом начинались нескончаемые встречи с подругами, дополнительные тренировки в фитнес-клубе, сокращались дедлайны на работе. Порой жена даже ночевала в офисе.

Вообще, я был даже рад Марининой бурной личной жизни, потому что со всеми этими радостями, переживаниями и конспирацией она совсем не обращала внимания на меня. Ей просто некогда было ревновать и интересоваться, где это я задержался после работы; она не злилась, если я выбирался с друзьями на рыбалку, и приезжал с бодуна и без рыбы. Короче говоря, Маринины романы меня всегда радовали, и я надеялся только на то, что у жены хватит ума не пытаться уходить от меня и не превращать свои интрижки во что-то серьезное. Может показаться, что мне плевать на жену, но это не так: я люблю Марину. Как друга, как надежного партнера, как мать моего сына.

Сашка сидел перед телевизором и увлеченно смотрел раскрашенную «Золушку». Даже не думал, что советский фильм мог так заинтересовать, затянуть моего сына, рожденного в век цифровых технологий, плазменных экранов и звука «Долби серраунд».
- Мой сын ВЛЮБИЛСЯ! – громко крикнул с экрана Король. Я улыбнулся. Вспомнил кино еще черно-белым. Вспомнил, что оно мне тоже нравилось.
- Влюбился, - повторил Сашка, а потом позвал меня. – Пааап? А ты помнишь, как ты впервые влюбился?
- Ну, конечно, - я оторвал взгляд от монитора, где играл в он-лайн стрелялку. – В школе было дело.
Сашка с не меньшим интересом смотрел теперь на меня широкими глазами, чуть приоткрыв рот.
- Это была мама? Ты в маму влюбился?
- Нет, Сашуль, - сказала Марина, заглядывая к нам, уже в пальто и меховой шапке. – Мы с папой только в институте познакомились. Ну, Лерик, я пошла.

Я снова уткнулся в игру, но сын не отставал.
- А как ее звали?
- Кого?
- Ну, девчонку, в которую ты в школе влюбился? – по голосу сына я понял, что мысль о том, что у меня до мамы была еще какая-то непонятная подозрительная девушка, ему очень не нравилась.
- Таня ее звали, - сказал я, не отрываясь от монитора. – Да я уже почти ничего не помню, неважно. Главное, что потом, в институте, я встретил твою маму. И теперь мы живем все вместе.
- Ааа... – успокоенно протянул Сашка и снова уставился на экран плазмы.

А я смотрел на монитор, где меня сейчас как раз убивали, и понимал, что ничего не могу сделать: воспоминания наполняли мою голову, клубились, как дым, окутывали меня плотной паутиной. Мне казалось, что комната растворилась, и я попал в прошлое. Одиннадцатый класс.

Одолеваемый мыслями, как будто пьяный, я пошел в кабинет, порылся в кейсе и нашел заныканную еще пару лет назад беломорину. Так, угостили однажды на каком-то корпоративе. Я, вообще-то, не балуюсь, но угостили же, как-то неудобно было отказываться, да и трава на редкость хорошая оказалась.

На балконе я сделал несколько затяжек и позволил себе полностью уйти в тот другой мир... В мир юности, звавшей меня из девяносто третьего.

Я сказал сыну, что почти ничего не помню о первой любви. Наврал, конечно. Я это всегда помню, буду помнить, даже если совсем умом поеду.

Ее звали Таня Калинина, и в нее были влюблены все парни нашего класса. Она сидела за соседней партой вместе с новеньким, Женькой Пастуховым. И я был просто счастлив, что их посадили вместе: можно было все уроки напролет таращиться на Женьку, не вызывая ни у кого подозрений. Я изо всех сил делал вид, что пялюсь на Таньку, на ее новую клевую кофточку и грудь третьего размера, а на самом деле разглядывал ее соседа.

Пастухов. Ух! На него я мог часами смотреть и никак не наглядеться. Как я очковал, что однажды он меня выкупит, заловит где-нибудь после школы и отметелит, как следует. А он крепкий парень был, кстати. Высокий, худощавый, но все равно крепкий. Меня -задохлика, отмутузить мог только так.

Он пришел к нам в конце десятого, с первого дня я на него и пялился, как зачарованный.
У Женьки были русые, даже с какой-то рыжиной, волосы до самых плеч, большие-пребольшие голубые глаза со светлыми-светлыми ресницами и веснушки на щеках. Не то, чтобы он был красивым, скорее, светился очень тепло, по-доброму. Как солнце.

Он был очень обаятельным. На гитаре играл, пел классно. Девчонки сразу его приметили. Начали активно приглашать на дни рождения, на танцы. Он на тусовки ходил, общался. Я даже пару раз был на чьем-то дне рождения вместе с ним. Больше парней не было, одни девочки. И это нас как-то сплотило, я даже смог перекинуться с Женькой парой слов. А потом, в одиннадцатом, случилось настоящее счастье: оказалось, что в нашей гуманитарной гимназии мы оба чувствовали себя немного лишними и мечтали поступить в Бауманский. Поэтому и начали ходить на факультативы по физике и математике, только мы двое из нашего класса. И даже умудрились занять два первых места на районной олимпиаде по физике: Женька – первое, я – второе.

Шла подготовка к городскому туру, и физичка кудахтала над нами, как наседка, на уроках отсаживала за последнюю парту, давала решать олимпиадные задачки. Я был счастлив, я был на небесах. Смотрел, как пряди Женькиных волос, выбившихся из хвоста, подметают учебник с условием задачи, и не решался убрать их. Вообще, это должно было быть просто: взять и смахнуть волосы, чтобы не мешали. Но разве можно их касаться?
Помню свой неровный шепот, прерываемый тяжелым дыханием:
- Жек... Жека...
- А? Чего? – он дернул головой, посмотрев на меня, и прядь соскользнула со страницы.
- Все уже, - шепчу я, глядя почему-то на его пухлые светло-розовые губы. – Волосы убирай получше.
- Извини, - он улыбается немного виновато. И немного озорно, как будто бы понимает, о чем я думаю.

Мы начали общаться. Не только на физике. Вместе на переменах сбегали курить в соседний дворик, вместе ходили домой из школы. Я жил на три остановки дальше от школы. Иногда мы шли до его остановки пешком, он сажал меня в автобус, махал рукой, затем сворачивал в парк и шел домой. А я всегда мечтал, что когда-нибудь Женька предложит мне зайти к нему, погонять в денди или что-нибудь посмотреть. Но он никогда не предлагал, а я не решался пригласить его к себе. Ведь это как-то неудобно, надо ехать еще три остановки, как-то спонтанно и по пути не получится. А у него могло бы. И я иногда злился на Женьку, что он меня не приглашал. Мне хотелось думать, что я – его друг и что-то значу для него. Позже я понял, что я много значил, и именно поэтому он стеснялся приглашать меня к себе. Женины родители зарабатывали намного меньше моих. Он простенько одевался, что, кстати, совсем его не портило, у него не было ни тетриса, ни плеера, и я предполагал, что, наверное, и денди-то у него не было.

Что он значил для меня, я тогда еще не представлял. Вернее, старался об этом не думать. Не спрашивать себя, почему я так восхищался им, почему готов был часами напролет проводить время в его компании, почему перестал прогуливать школу, лишь бы видеть Женьку каждый день, не терять ни минуты, которую я мог бы провести в его обществе. Я не хотел задавать себе эти вопросы, потому что очень боялся найти на них ответ. Я ничего не хотел знать о себе и о природе своего увлечения Пастуховым.

Случилось это в феврале; накануне городской олимпиады, физичка всучила нам с Женькой книжку с задачами повышенной сложности. Новую, какую-то. В единственном экземпляре. Я хотел переписать несколько условий и оставить книжку Женьке, но он сказал, что это неэффективно.
- Пошли ко мне, - предложил он вдруг. – Будем вместе готовиться. Потом что не успеешь - перепишешь себе и дома порешаешь.
У меня, как в той басне, «от радости в зобу дыханье сперло». Я не мог ни звука из себя выдавить. Только кивнул.

Мы шли от остановки, треща сапогами по снегу, и я все представлял себе, как попаду в его комнату, посмотрю, как Женька живет. Мне почему-то казалось, что его квартира должна быть такой же светлой, солнечной, как и он сам.
- Жек, а дома будет кто? – я даже не знаю, зачем спросил. Просто само вырвалось, и все тут.
Пастухов повернулся ко мне и внимательно так посмотрел. Внимательно и с улыбкой. Лицо его раскраснелось от холода, с губ срывались облачка пара.
- Да нет, - сказал он, вдыхая колкий морозный воздух и немного вздрагивая. - Мать до семи на работе, батя вообще у меня поздно приходит. Нормально щас... Чаю с пирогом попьем... По видаку чего-нибудь посмотрим.
- А учиться? – спросил я с удивлением.
- А ты хочешь? – он повернулся ко мне, широко улыбаясь. – Я лично, пока горячего чайку не хлебну, вообще ничего не соображаю. Пошли.

Советская-пресоветская квартира. Обои, линолеум, чеканки на стенах, лакированная темная мебель – у меня дома всего этого уже не было: родители недавно сделали евро-ремонт. А у Женьки в комнате на стене висел узорчатый ковер. А еще на окне цветы вились по прутикам. И солнце просвечивало сквозь листья. Я засмотрелся на этот солнечно-изумрудный оттенок листьев, так что не сдвинулся с места до тех пор, пока Женька не позвал меня на кухню пить чай.

Мы ели пирог с капустой и запивали его горячим чаем. Больше есть было нечего, но Женька сказал, что я обязательно поужинаю у них сегодня, когда мать придет. Прямо таким приказным тоном распорядился. Я только кивнул, откусывая здоровенный кусок пирога и прихлебывая обжигающий чай.

Комната Пастухова казалась маленькой из-за второй кровати, на которой спал Артемка, Женькин младший братишка.
- А где мелкий? – спросил я, садясь на его кровать, застеленную цветастым покрывалом.
- В садике, где еще? – пожал плечами Женька, прибиравшийся на учебном столе.
Я в это время разглядывал комнату. У стола был шкаф с полками. Книги, книги, книги... Женька читал много, это точно. На полках пониже – детские книги, сказки. Еще кассеты с мультфильмами. На тумбочке напротив Жекиной кровати стоял старенький советский телевизор, с самостоятельно приделанным видеовыходом и маленький видеоплеер фирмы «Акай». Такой же, как у меня.

На верхней полке шкафа валялась куча всякого хлама: брелки, фонарики, батарейки, колода карт, складной ножичек, скрепки россыпью. Очень странно выделялась из этого хлама скульптура из спичечных коробков на картонной подставке.
- Это робот, - сказал Женька, заметив, что я с недоумением смотрю на странное сооружение. – Мы с мелким клеили.
- Круто, - сказал я, все еще пребывая в состоянии восторга и радости от того, что наконец попал в Женькино святая святых – его комнату. Здесь он каждый день просыпается, встает, смотрит в окно сквозь зелень на подоконнике. Наверное, по вечерам читает Артему книжки или смотрит с ним мультики. А потом, когда мелкий засыпает, допоздна учит уроки.
- Валер, Валь... Ты чего? – Женин голос звучал тихо. Как-то по-новому. Я никогда его таким не слышал.
- Да, чего-то я торможу, - рассмеялся я, а самому стало даже как-то неудобно.
- Ммм... – протянул Женька задумчиво.
- Ну, что? Тащи задачник-то, - произнес я нарочито бодренько, а Пастухов посмотрел на меня так внимательно, пристально-пристально, и сказал:
- Валер, хочешь, я тебе... – он запнулся и перешел на шепот, - покажу кое-что.
- Что?
- Очень клевое.
- Давай, - прошептал я, затаив дыхание. Он улыбнулся одними губами, а взгляд его остался серьезным и строгим.
- Только никому, Валя, ты понял? Ни одной живой душе.
- Никогда, Жек, ты чего? Не веришь что ли?

Пастухов не ответил. Он порылся на верхней полке, в самой глубине, и достал оттуда небольшую коробочку из-под калькулятора. Внутри лежала самокрутка, которую Женька держал аккуратно и бережно. Я не знал тогда, что это такое, и смотрел на Пастухова, не отрываясь. Он достал из кармана зажигалку, потом взял тетрадный лист бумаги и сложил его пополам, чтобы образовался перегиб.
- Держи вот так, - Женька приставил листок к носу так, чтобы бумажный желоб касался одной ноздри. Я, ничего не спрашивая, взял лист и поместил его у лица так, как он показал.
Пастухов опустился на колени у кровати.
- Опусти чуть-чуть, - сказал он, дергая лист чуть вниз. – Закрой другую ноздрю.
Он не стал говорить, что делать дальше, просто подкурил папиросу, набрал в рот дыма и стал аккуратно пускать его по бумажке прямо мне в нос. Я догадался, что нужно вдыхать. Это было странно, необычно, я никогда раньше не курил таким образом. У табака был глубокий, насыщенный какой-то травянистый запах. Совсем не противный. И я подумал, что это очень хороший табак, а не то говно, которое мы курим каждый день за школой.
У меня по спине забегали мурашки, когда я представил, как странно мы выглядим со стороны: Я сижу на кровати, Пастухов – на коленях передо мной. И я вдыхаю его... втягиваю ноздрей воздух из его легких. Изо всех сил. Пока не начинаю кашлять. Дым пробирается по носоглотке, щиплет горло. Женька смеется и убирает бумажку.
- Давай теперь ты – мне, - тихо говорит он, и у меня кружится голова от восторга. Как откровенно звучат эти слова. «Ты – мне». И вроде бы все понятно, но я почему-то не понимаю.
- Что «я – тебе», Женечка? – спрашиваю, пытаясь сглотнуть слюну. А во рту внезапно пересохло, и так хочется пить.
Пастухов снова смеется.
- Что-что! Задуй, - говорит мне и сам садится на кровать и легонько давит мне на плечи, чтобы я спускался.

Я встал на колени, и Женька аккуратно передал мне сигарету.
- Просто в рот набери и медленно выдыхай, - распорядился он, подставляя листок к ноздре. Он смотрел на меня сверху-вниз, когда я выдувал дым ему в нос. Втягивая, Пастухов прикрывал глаза, ресницы его подрагивали, и я невольно залюбовался им и вместо того, чтобы набрать дыма в рот, в следующий раз сделал обычную затяжку. Дым обжег горло, и, мне показалось, что легкие мои заполнились кипящей лавой. Я резко выдохнул и закашлялся. А Женька рассмеялся только, взял двумя пальцами сигарету и затянулся сам.

Мы лежали на Артемкиной кровати, соприкасаясь головами, и рассматривали потолок. Обычный, беленый потолок, ничего в нем не было особенного. Но мне казалось, что не было там никакого потолка, вместо него был огромный киноэкран, который показывал нас. Словно кто-то снимал про нас кино. Мне это показалось настолько реальным, что я настороженно спросил:
- Жек, а дома точно никого нет?
- Сто пудов, - отозвался Пастухов. – Я ж не самоубийца – при предках курить.
- Жень... а что это такое мы покурили-то?
- А ты не понял еще? – он повернулся ко мне, его огромные голубые глаза были совсем рядом, так что даже создавался оптический эффект, будто у него три, а не два глаза.
- Неа, - сказал я, не отрываясь, глядя во все три его глаза.
- Мариванна это, - шепотом сказал Женька.
- Чего? – не понял я.
- Ну, блин, травка.
- В натуре? - мне почему-то было очень весело.- А где ты ее взял?
- Дед покуривает, - улыбнулся Пастухов. – Ну, я у него понемножку отсыпаю иногда.
Я ужасно удивился: ни за что бы не смог представить себе, что мой дедушка курит травку. Или родители... Ну, как такое возможно? Нет, я был хорошим мальчиком и даже подумать о таком не мог.
- Да не загоняйся, - сказал Женька, заметив волнение на моем лице. – Ничего такого в ней нет. Все нормально, Валь, расслабься.
И он положил мне на грудь руку. Я вдохнул так резко, словно это была не рука, а электрошок. Женька почти никогда не касался меня, и я не представлял, что испытаю такие чувства лишь от его ладони у меня на груди. Он не убрал ее, когда я вздрогнул, а погладил меня чуть-чуть. А потом подвинулся поближе и прошептал на ухо:
- У меня еще кое-что есть. Давай... пока никто не пришел...
С этими словами он вскочил с кровати и принялся копаться в одежном шкафу. Там, как оказалось, была припрятана кассета с порнографией. Я не был особенно опытен по части порно, смотрел его у одноклассника на тусовке, пару лет назад. Но с тех пор, как я начал дружить с Женькой, я стал меньше общаться с другими парнями, и порно ушло из моей жизни, не успев даже, как следует, в нее войти.

- Сейчас, музон поставлю, - сказал Пастухов. – Чтобы охов-ахов не слышно было.
Он включил на фоне Битлов, потом засунул кассету в видик и убрал звук почти на минимум. Мы сели на кровать, прислонившись к стенке спиной. Я смотрел на Женьку: веснушки белели на его раскрасневшемся лице, он распустил волосы, и они красиво рассыпались по плечам. Пастухов чуть приоткрыл рот, и слышно было, как он напряженно дышит.

На экране творилось что-то настолько невероятное, что я моментально почувствовал стояк. Два здоровенных, накачанных парня одновременно трахали одну женщину. Один лежал, другой стоял на коленях, а она насаживалась на два здоровенных члена одновременно, блаженно ахая, постанывая и потирая соски на здоровенных грудях. Мы с Женькой смотрели, как загипнотизированные. И почему-то мне показалось, что он впечатлен тем же, что и я... А мне откровенно было плевать на бабу с огромными сиськами. Я думал только о том, что эти двое мужчин должны сейчас чувствовать члены друг друга... Как он вместе двигаются в унисон в этой тесноте. Они словно делают это не с женщиной, а друг с другом. По моему мнению, женщина там была абсолютно лишней.
Я снова отвлекся и посмотрел на Женьку. И не смог оторваться. Слушал негромкие глухие стоны из телевизора и представлял себя и его на месте этих двоих. Представил себе, что мы соприкасаемся там... своими концами. Женька вдруг дернулся и посмотрел на меня. Нервно облизал пересохшие губы.
- Валер... – он придвинулся чуть ближе. Я посмотрел на его джинсы и сразу понял, что его мучит та же проблема: они слишком тесные. Слишком.
- Женька, - шепнул я, почти без голоса, одними губами.
Что нас объединило в тот момент, я так и не понял. Так и не осознал до конца, что толкнуло его ко мне, потому что через секунду он уже лежал сверху, а его волосы щекотали мне лицо.
- Валерка, ты только не обижайся на меня сейчас, - он произнес это так трогательно, так забавно, что я не смог сдержаться и заржал в голос. А через секунду весь похолодел, чувствуя, как он прижался губами к моим губам. И не просто прижался, он раскрыл их, протиснулся внутрь языком и затянул меня в горячий омут первого поцелуя. Я никогда, никогда еще ни с кем не целовался. Я даже не представлял себе, как это будет, не фантазировал особенно на эту тему. Потому что боялся признаться себе, что мечтаю вовсе не о девчоночьих губах, а о пухлых, обветренных Женькиных.

Я не знал, где Пастухов научился целоваться, я так и не спросил его потом. Я просто помню, как он целовал меня, а у меня душа уходила в пятки. И оставалось только держаться за него – вот я и впился ему в плечи, крепко-крепко, так, словно никогда уже не отпущу.
- Валерка, - он оторвался от меня на секунду. – Я должен знать.
- Что? – выдохнул я, дрожа всем телом.
- Ты мне... морду бить не будешь? – Он смотрел пристально, глубоко. Широко-широко раскрывая свои глаза. Два бездонных голубых океана. Я погружался в них и даже не знал, что ответить. Тогда он, кажется, поцеловал меня в шею, чуть ниже уха. Я помню, как бешено застучало сердце, как я застонал. Помню, словно из кино, как будто смотрел на себя со стороны.
- Женька. Женька. Женечка! – простонал я, и Пастухов понял, что я не собираюсь бить ему морду.

Я до сих пор иногда думаю, что все это сон, что никогда ничего этого не было. И, может быть, я никогда не был у Пастухова дома, никогда не накуривался с ним и не целовался. Нет... Приятнее думать, что это было. Было в реальности, а не только в моих мечтах.

Мы совсем уже забыли про видик, Женька после того, как я простонал его имя, совсем разошелся. Он целовал меня в шею, расстегнул рубашку, скользя губами вниз, к плечам. А я... я просто забыл как дышать. Лежал на кровати и беспомощно глотал ртом воздух. Наверное, что-то все же попадало в мои несчастные легкие, потому что я выжил тогда в этой комнате, где воздух раскалился до красна, до состояния горячей плазмы. И мы дышали этой плазмой, и целовались, и размазывали ее друг по другу, обнимаясь и прижимаясь телами.

Женька первый решился расстегнуть мне брюки. Я сдавленно охнул, когда он сжал мой член своей горячей рукой и сделал несколько движений вверх-вниз.
- Женя, Женечка, что же мы такое делаем? – спросил я, и вопрос мой потонул в поцелуе. Пастухов не стал даже пытаться отвечать на него. Я знал: он в таком же шоке, как и я, и просто старается не думать об этом.

Не думать, не думать...

Я уже держал Женькин ствол в руке. Удивительно странное ощущение: вроде бы все такое же, как и у тебя, но, нет, что-то другое в нем было, незнакомое. Член у Пастухова был чуть потолще и подлиннее моего, и мне это так нравилось. Я гладил его, потирал головку и никак не мог смириться с желанием попробовать его на вкус, обхватить головку губами, причмокнуть слегка.
- Жень, можно?
Из горла Пастухова вырвался глухой стон, даже какой-то рык. Я понял, что ему приятно и продолжил свое занятие. Мне не было противно, я наслаждался Женькиным вкусом у себя во рту, облизывал и сосал его, как самую вкусную конфету.
В конце концов, он сам не выдержал и лег так, чтобы доставать до моего члена. Мы лежали, как будто эти рыбки с картинки «инь-янь» и сосали друг другу. Я делал это увлеченно и с наслаждением, и очень хотел, чтобы он кончил. Мне было ужасно любопытно узнать, какой у него вкус, я был уверен, что это совсем не противно.
Но когда Женька принялся массировать пальцами мою дырку, чуть привставляя их, я не выдержал и кончил прямо ему в рот. Женька замер от неожиданности, не зная, что делать, а потом я услышал глоток, и сразу же после почувствовал вязкий соленый вкус у себя во рту. Я понял, что тоже должен проглотить.

Мы лежали без штанов на кровати, держась за руки. Лица блестели, перемазанные спермой. Женька облизнул губы и посмотрел на меня. Глаза его светились от восторга.

Вдруг он посерьезнел. Словно вспомнил о чем-то. Встал, деловито прошелся по комнате, выключил видик и убрал кассету. Я наблюдал за тем, как он, сверкая голой задницей, натягивал домашние трико. И мне было так хорошо, так здорово, что я думал проваляться так целую вечность.
- Валер, вставай, - скомандовал Женька. – Надо пойти умыться, зубы почистить. И тут проветрить.
- А что такое? – я был такой расслабленный, так не хотелось вставать, куда-то тащиться...
- Мать скоро придет, вот что. Давай-давай, подымайся!
Он протянул мне руку и резко поднял с кровати, так что я угодил прямо в его объятия.
- Поцелуй меня еще, - простонал я, сам себе удивляясь: зачем я это сказал?
Женька рассмеялся.
- Пошли в ванную, сказал он, протягивая мне джинсы.
Я натянул их прямо так, без трусов и поплелся за ним в ванную.
Женька стоял, по пояс раздетый, изо рта его торчала зубная щетка, и по губам стекала пена. Мне почему-то ужасно захотелось слизнуть эту капельку.
- Щетка нужна? – спросил Женька, сплевывая пасту.
- Не, я так, пальцем, - сказал я и взял тюбик.

В следующую секунду я очнулся в комнате Женьки с феном в руках. Я сушил его прекрасные шелковые волосы, а он, блаженно улыбаясь, разлегся у меня на коленях. Я смотрел на лицо друга и не мог оторвать взгляда. Хотелось ласкать его, целовать веки, щеки, нос, губы... Но фен намертво прирос к моей руке. Я должен был высушить эти волосы... должен был. И я сушил, перебирая их руками, чувствуя, как пряди скользят по коже нежным шелком.

«Женька... Женька...», - стучало у меня в голове.

- Как же я хочу целовать тебя, Женечка, - прошептал я еле-слышно, надеясь, что он не разберет моих слов в шуме фена. Но он услышал и прошептал в ответ:
- Я тоже, Валерка.
Он протянул руку и погладил меня по щеке. И я уронил фен прямо на пол. Прибор пофыркал и подозрительно затих.
- Сломался! – охнул я.
- Да пофиг! Починю потом, – Женька притянул меня к себе и начал целовать, жарко, жадно, с языком.

Я думал, что все повторится, и Женька, наверное, тоже, но вдруг мы оба похолодели, услышав, как открывается входная дверь. Из прихожей послышался громкий детский голос.
- Мать с мелким пришла, - прошептал Пастухов.
Я в одну секунду вскочил с кровати, Женька тоже поднялся. Поправил рубашку, волосы, и вышел в коридор.

Я пошел вслед за ним, поздоровался с Женькиной мамой и снова нырнул в комнату. Пока Женька помогал матери с продуктами, я сидел за столом и смотрел в раскрытую книгу, которую дала нам физичка. Я с ужасом осознал, что ни слова не понимаю в задаче... Ни одного слова. Все мысли мои занимал сейчас Пастухов и то, что мы с ним делали. Я не хотел даже пытаться как-то это обдумывать или анализировать.

Женька поставил рядом со мной табуретку, оперся о нее одним коленом и помассировал мне плечи. Потом наклонился и поцеловал в шею.
- Минут через сорок ужинать пойдем. Мама борщ варит.
Я кивнул.
Оставшееся до ужина время мы смотрели мультики с Артемкой. Мелкий был ужасно похож на Женьку: такой же светловолосый и голубоглазый, только без веснушек. Он сидел на своей кровати и внимательно смотрел мультфильм, а мы – на Женькиной, и только делали вид, что его смотрим. Незаметно от Артемки, мы с Пастуховым переплели пальцы, крепко сжав руки. И я мечтал о том, чтобы эти сорок минут никогда не прошли.

Мы ели борщ вприкуску с пирогом, и мне показалось, что ничего вкуснее я никогда в жизни не ел. Я даже удивился, неужели это тот же самый пирог, который мы ели с чаем, когда пришли из школы? Нет, этот пирог был совсем другим. Он таял во рту и, казалось, был специально предназначен для того, чтобы есть его с борщом. А борщ! Борщ был сущим нектаром. Моя мама такой варить не умела. Нет... Все дело в Женьке, и в том, что он ел борщ вместе со мной, заговорщицки улыбаясь и касаясь под столом своим коленом моего.

После ужина Пастухов пошел провожать меня до остановки. Мы так и не решили ни одной задачи. Но на завтрашнюю олимпиаду нам было плевать. Я понял, что Женька и не собирался к ней готовиться – он просто использовал повод, чтобы пригласить меня к себе. Как знать, может быть, он все спланировал заранее?
Мы стояли на остановке, ветер завывал, трепал щеки морозом, изо рта клубами валил пар. Моего автобуса все не было.
На остановке – ни души. Женька обнимал меня, прижимаясь к моему лбу своим.
- Хоть бы не было сто сорок шестых, - он выдохнул струю пара мне в лицо.
- Хочешь, чтобы я совсем замерз?
Женька громко расхохотался.
- Ты не замерзнешь! Я тебя греть буду! – а потом добавил серьезно: – Валерка, ты не представляешь, где я сегодня побывал.
- Где? – шепотом спросил я.
- На небесах... на небесах.
- А я там был?
- Конечно, был, - прошептал он. - Ты теперь всегда со мной будешь.
И он снова поцеловал меня. Но на этот раз легко и нежно. И слегка отступил назад: шел мой сто сорок шестой автобус. Я погрузился в транспорт бездумно, как будто был роботом. Я ни о чем не думал, ничего не хотел. Вот тогда, сидя в автобусе и провожая глазами Женькину фигуру на остановке, я и понял, наконец, отчетливо и ясно: я влюбился. И от этой мысли хотелось смеяться и плакать. А в голове крутились Женькины слова.

«Ты теперь всегда со мной будешь…»

Женька ошибался: в Бауманку я не поступил, пошел в МГУ на менеджмент. Мы с Пастуховым еще общались, будучи студентами, а потом у меня начались комплексы, я давил в себе «неправильные» чувства к мужчинам, встретил Марину, «влюбил» себя в нее. Потом как-то все быстро закрутилось, она забеременела, мы поженились, Сашка родился… А Женька получил грант на обучение в Англии и смотал туда. И мы как-то потерялись. И не нашлись до сих пор.

Я спрятал косяк и открыл окна на балконе. В лицо пахнуло свежим морозным воздухом. Как в тот вечер, на остановке. Я закрыл глаза и представил Женьку, каким запомнил его на четвертом курсе: он тогда стригся под каре, очень элегантно. Представил себе его свитер и клетчатый шарф. И аккуратные прямоугольные очки, которые он носил еще со второго курса. Я так ни разу и не сказал ему, как сильно любил его. А он, наверное, знал. Поэтому и уехал.

- Пап! Пойдем на санках кататься! – кричал Сашка из гостиной. Я проглотил комок в горле, закрыл окно и встряхнул головой.
- Бегом одеваться! – крикнул я, забегая в зал и подхватывая сына на руки. Сашка смотрел на меня своими зеленовато-карими глазами и лучезарно улыбался. И я ни о чем не жалел.

@темы: ориджинал

---

"Игроки" - Дж2

Автор: Alix

Потрясающая АУшка. Очень прописанные персонажи, за что автору отдельное спасибо.
Ссылка: www.crossroad-blues.net/forum/viewtopic.php?f=1...

Название: "Игроки"
Автор: Alix
Фэндом: Дж2 РПС-АУ
Пейринг: Дженсен/Джаред
Жанр: жестокий романс
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: дабкон
Саммари:
Джаред попал в переделку - ему нужна крупная сумма денег. Он отлично играет в карты и умеет мухлевать, поэтому решает обчистить казино. В смысле – обмануть. Дженсен – владелец казино. Глава службы безопасности сообщает ему, что они засекли шулера. И тогда Дженсен предлагает Джареду сделку. Они играют вдвоем партию в покер: если Джаред выигрывает – Дженсен дает ему недостающую сумму, если выигрывает Дженсен – Джаред ставит себя...

Круг 1. Флоп


Джим Бивер, научивший Джареда всему, что тот знал о покере, говаривал: только лузеры, садясь за стол, рассчитывают на удачу. Если фортуна к тебе благоволит, она посылает тебе красивую глупую женушку, или дохлого дядю-миллионера, или хотя бы бонусные купоны на сезонную распродажу в гипермаркете. А раз со всем этим не повезло - то всё, парень, фортуна - не твоя подружка, прохлопала тебя, проглядела. И теперь твоя цель - исправить её упущение.
Шулер - тот, кто исправляет ошибки фортуны.
- Простите, - сказал Джаред, дотрагиваясь до рукава дилера. А потом тут же убрал руку и, виновато улыбнувшись, показал ворсинку на кончике указательного пальца.
Средний дилер в крупном казино проводит за метанием карт от шести до двенадцати часов в сутки. Если игра идёт вяло, то один раз в два часа дилер может сделать перерыв на пятнадцать минут, но чаще всего игроки за столом сменяют друг друга бесконечной чередой, и дилер за всю смену не может отлучиться даже для того, чтобы отлить. Дилеры, говаривал Джим Бивер, это ребята с железными мочевыми пузырями и полной атрофией головного мозга. Иначе не выдержишь на этой работе. Они настроены на раздачу карт, они раздают карты по двенадцать часов кряду, и если ты как-то вмешаешься в это, разорвёшь порочный круг - чем угодно, даже простым прикосновением - это будет как удар дубинкой по голове. Дилер застынет, как изваяние, держа руку на колоде, и посмотрит на тебя - посмотрит тебе в лицо, а не на стол. И в этот момент ты должен закрепить успех, показать ему что-то, на чём он сможет сфокусировать взгляд хотя бы на долю секунды.
И если ты достаточно ловок, доли секунды тебе хватит.
Разумеется, на рукаве дилера не было никакой ворсинки. В казино "Монтесума" был строгий дресс-код для клиентов и не менее строгий контроль для персонала. Аккуратные стрижки, чистые ногти, белоснежные манжеты. Джаред не знал, могла ли несуществующая ворсинка стать поводом для выговора за неопрятность, и сыграл наобум. В конце концов, всё, что ему было нужно - это на секунду заставить дилера отвести взгляд от стола. Но судя по тому, сколько признательности было в этом беглом взгляде, он попал в самое яблочко. Улыбка Джареда стала шире. Он предпочёл бы, конечно, чтобы дилером была девушка - тогда этот лёгкий флирт выглядел бы более естественно. Но в зале было всего две женщины-крупье, и обе - за столами с рулеткой. А рулетка - бессильная заложница фортуны, поэтому Джаред в её сторону даже и не смотрел.
Он щёлкнул ногтем большого пальца по подушечке указательного, стряхивая то, чего там не было, и сгрёб карты с сукна.
- Повышаю, - сказал он и сдвинул горку фишек к центру стола.
Дама в горностаевом манто, сидящая напротив Джареда, беззвучно застонала. Левый локоть она держала, чуть оттопырив в сторону, выдавая, что на этом месте у неё обычно сидит любимая собачка. Но вход с животными в "Монтесуму" был воспрещён, так что даме пришлось сдать свою Мисси в камеру хранения, и теперь отсутствие обожаемой болонки на локотке делало её неуверенной и уязвимой. Джаред всё это понял в мгновение ока. Будь у него больше времени, он раздел бы эта дамочку до последней горностаевой шерстинки, так, что ей свою болонку пришлось бы ставить на кон. Но времени у него было в обрез, так что он играл грубо - не настолько грубо, чтобы спугнуть птичку, но достаточно, чтобы выдрать с мясом её расфуфыренный хвост.
- Принимаю, - вздохнула наконец дама и брезгливо бросила фишки в банк. Джаред подпёр щеку ладонью и посмотрел на даму влюблёнными глазами, думая, что в любом подпольном клубе в трущобах ей за этот брезгливый жест ноготки бы повыдирали.
- Вы смелая женщина, - сказал он. - Разрешите вами восхищаться.
- Не слушай его, Ронда, он блефует, - уверенно заявил спутник дамы, стоящий у неё за плечом - смазливый хлыщ, лет на двадцать моложе своей покровительницы. Она не пускает его за карточный стол, и правильно делает - всегда приятнее самой проигрывать свои деньги, а не доверять это ответственное дело приживале.
- Может быть, может быть, - протянул Джаред в ответ на эту дерзкую реплику, обращаясь, однако, не к хлыщу, а к сморщенному низкому лобику дамы в мехах. - Повышаю ещё на тысячу.
Дама кинула на него пронзительный взгляд. На секунду Джаред испугался, что передавил, и сейчас она спасует. Но нет, она и впрямь приняла его нахальство за чистый блеф. Да и неудивительно - уж она-то не понаслышке знает, что такое наглые молокососы.
- Поднимаю на две, - и опять этот брезгливый жест, словно она собачье дерьмо на стол бросает, а не две тысячи долларов.
- Принимаю, - Джаред решил, что уже хватит, на столе и так было почти пять штук, а это фактически треть того, что ему осталось выиграть. Совсем чуть-чуть, совсем чуть-чуть...
Дилер выложил на стол последнюю карту. Теперь на столе лежали в ряд валет треф, дама пик, бубновый король и две шестёрки. Дама в горностае победно улыбнулась, и Джаред мгновенно понял, что у неё сложились две пары.
Джим Бивер говаривал: когда дело совсем труба, начинай с блефа, и дай понять сопернику, что это блеф. Тяни время, убеди лузера, что он в безопасности, а потом... потом вспомни, что ты здесь, чтобы исправлять ошибки фортуны. В этом вся суть нашей работы, малыш.
- Пропускаю, - сказал Джаред, и дама, победно фыркнув, подняла ставку ещё на две тысячи. Джаред принял. Потом они вскрыли карты.
И дамы был король червей и пиковый валет - две пары, как и предполагал Джаред. У Джареда в начале игры было две десятки, и вместе с шестёрками на столе он тоже мог бы взять две пары, но это было слишком ненадёжно. Джим Бивер говаривал: играй честно, когда можешь себе это позволить. Джаред не мог позволить себе рисковать с парами шестёрок и десяток, когда на столе были валет, дама и король.
Он выложил свои карты картинкой вверх - мягким, но чётким движением, отточенным за тысячи партий практики. Это движение значило: "Простите, мадам, мне искренне жаль, но я вас только что поимел".
У него были десятка и туз.
- Стрит против двух пар. Стрит забирает банк, - механическим голосом объявил дилер, и только аристократическое воспитание помешало даме в горностаях пронзительно завопить и швырнуть карты Джареду в лицо.
- Вы так чудесно держитесь, леди, - сказал Джаред, сгребая фишки к себе. - Вы мне сегодня приснитесь.
- Он мухлевал. Этот ублюдок смухлевал! - прошипел любовник горностаевой дамы, злобно топчась на месте.
У Джареда затвердела челюсть. Он кинул на хлыща леденящий взгляд.
- Учитесь у своей дамы достойно проигрывать, мистер, - процедил он и поднялся, слегка поклонившись своей ободранной птичке. Птичка таращила глаза и щёлкала клювом, но клюнуть не смела - кишка тонка. Джаред распихал фишки по карманам и отошёл от стола.
Ему хотелось насвистывать. Сегодня дела шли просто отлично! Джим бы им гордился. Джаред поначалу ещё колебался, снимать ли этого туза - две пары, даже низкого достоинства, были не такой уж плохой комбинацией, особенно в игре один на один. Но время поджимало, так что Джаред рискнул - и не прогадал. Теперь до всей суммы ему не хватало всего-то восьми тысяч. Всего-то... Джаред огляделся, раздумывая, не сыграть ли ещё партию в этом казино, но потом решил, что хватит. Он сидел тут уже слишком долго и слишком много выиграл; надо было уходить. В паре кварталов отсюда было ещё одного казино, может, завернуть туда... а потом, пожалуй, домой. Джаред широко зевнул и посмотрел на часы - наручные, разумеется, в казино часов не бывает, так же, как окон. Джим подарил ему эти часы накануне его первой большой игры - дешёвенькие, но надёжные Casio, водонепроницаемые и ударостойкие. "Помни о времени, сынок. - напутствовал Джим, - и никогда, слышишь меня? Никогда не проводи за столом дольше двадцати четырёх часов кряду. Как бы тебя ни припёрло".
Джаред играл практически непрерывно уже тридцать два часа. И теперь ему хотелось спать. Да, чёрт возьми, только спать и всё. Больше никакого покера сегодня. Даже с душем можно повременить до утра...
Он направился к выходу из зала, и перед ним услужливо раскрыли стеклянную дверь. Ступая в коридор, Джаред не сдержал ещё один зевок. Чёрт, он и правда устал. А раз уж он сегодня так классно поработал, Чад не убьёт его, если он разорится на такси...
- Сэр?
В коридоре больше никого не было, и Джаред невольно обернулся.
- Это вы мне? - спросил он, видя, как к нему приближаются двое служащих казино. Жёлтые полоски на лацканах выдавали в них службу охраны.
У Джареда ёкнуло сердце.
- В чём дело? - спросил он как можно спокойнее. Малейший признак паники выдаст его с головой, эти ребята нутром чуют страх, так же, как Джаред чует лузеров за покерным столом.
- Вам придётся пройти с нами, - сказал один из них, и сердце у Джареда заёкало в полную силу. Чёрт, нет, нет! Он ведь уже собирался уходить! Твою мать!
Ладно. Спокойно. Что бы они ему ни шили - это ещё придётся доказать. Хотя если засекла камера... Блин... Неужели...
Он обнаружил, что его ноги переступают сами собой, как-то совсем без его участия. Фишки на десять с лишним тысяч долларов оттягивали карманы, и минуту назад это чувство было приятным, а теперь Джареду казалось, что это камни, которые ему распихали по карманам, прежде чем связать его по рукам и ногам и столкнуть с пирса в реку. Кстати, вполне возможно, именно так они и сделают...
Он увидел перед собой створки лифта, распахнувшиеся, словно волчья пасть. Это был лифт для служебного пользования, клиентам казино сюда ход был заказан.
- Сэр? - в голосе охранника звучала неприкрытая угроза, и Джаред понял, что топтаться перед лифтом бессмысленно - он только оттягивает неизбежное. Он сглотнул и ступил внутрь.
Охранники вошли следом за ним, и один из них нажал на кнопку "0".
Ох блядь...
Джаред бессмысленно дёрнулся, и в горло ему тут же упёрся пистолетный ствол. Теперь, когда его увели оттуда, где их могли увидеть другие клиенты, церемониться с ним было нечего. Спокойствие гостей - прежде всего. Наверное, они засекли его ещё несколько часов назад, и дожидались, пока он покинет игровой зал, чтобы взять его без шума и пыли. "Проклятье, - запоздало подумал Джаред, - надо было драпать, пока мы были наверху. Стрелять бы они не стали, а там, гляди, может, и не поймали бы..." Думать об этом было грустно.
Лифт остановился; Джареду казалось, они ехали целый час. Его вытолкали в узкий коридор, протащили пару шагов и завели в небольшую комнату, имевшую вид рабочего кабинета. Только окон в кабинете тоже не было.
- Вот он, мистер Эклз. Взяли тёпленького, - сказал охранник, толкая Джареда в загривок.
- Эй! - возмутился Джаред. - Кончай пихаться, мудак, я и сам могу идти!
- Хм-м, - раздалось из-за стола. Этот многозначительный звук Джареду настолько не понравился, что он перестал огрызаться и посмотрел на того, кого назвали мистером Эклзом.
Этот мистер Эклз Джареду тоже не понравился. Причём очень сильно.
Нет, в нём не было ничего устрашающего. Спокойное, мягкое лицо. Красивое даже. Он был совсем молодой, этот Эклз, может, чуть-чуть старше Джареда. Джаред представлял себе владельцев казино грузными, толстыми и злобненькими старикашками, в каждой лапище сжимающими по блондинистой топ-модели. Этот был не такой, и Джаред совсем растерялся. Когда не знаешь, чего ждать от противника, это всё ещё больше усложняет.
Джаред поймал себя на том, что разглядывает этого мистера Эклза, а Эклз, в свою очередь, разглядывал его. Он как будто примерялся к хорошей драке, раздумывая, с какой бы стороны зафигачить для начала.
- Обыскать, - принял наконец решение мистер Эклз, и Джаред чуть-чуть выдохнул - по крайней мере пару минут он ещё проживёт. Да и вообще, труп обыскивать по-любому проще, так что его очевидно не собираются убивать сразу, и это клёво, да? Ну клёво же?
Джаред ойкнул и болезненно застонал, когда его с размаху приложили лбом об стену и выкрутили руки за спину. От удара перед глазами запрыгали звёздочки, и Джаред обмяк - блин, ну зачем сразу вот так, а? - чувствуя, как ему выворачивают карманы, и слыша стук и щёлканье рассыпающихся фишек. Потом ему сорвали с руки часы, и Джаред дёрнулся было, возмущённо крикнув: "Эй! Это моё!", но тут его приложили об стенку ещё разок, и он притих.
В конце концов его, помятого, взъерошенного и с нелепо болтающимися вывернутыми карманами, опять развернули лицом к владельцу казино.
Тот задумчивым, неспешным движением перебирал рассыпанные перед ним фишки. Закончив пересчёт, подцепил пальцами часы Джареда - и скривил губы в презрительной гримасе, за которую Джаред с радостью расквасил бы эти самые губы. Но это сложно было сделать с выкрученными за спину руками.
- И что же это было? - произнёс наконец Эклз, поднимая глаза. Он всё ещё вертел в руках его часы, и Джареда это почему-то так взбесило, что он прослушал вопрос.
- Отдайте, - прорычал он, сверля Эклза злым взглядом. - Это моё!
- Правда? А это - моё! - ответил тот, широким жестом обводя рассыпанные перед ним фишки. - Девять тысяч шестьсот сорок долларов, и это только сегодня. Плюс четыре тысячи вчера и пять двести позавчера. Любопытно, хватило бы тебе наглости прийти ещё и завтра? Хотя, боюсь, мы этого уже не узнаем.
Он, наверное, сделал своим шестёркам какой-то знак - какой, Джаред понять не успел. Ему вдруг заломили руку к лопатке с такой силой, что он взвыл и скорчившись, зажмурившись от боли.
- Я спросил, что это такое было? - донёсся до него сквозь белую дымку агонии всё такой же невозмутимый голос Дженсена Эклза. Дженсен, вспомнил вдруг Джаред, хотя это и не имело никакого смысла. Владельца казино "Монтесума" зовут Дженсеном Эклзом.
- Ч-что? - всхлипнул Джаред. Огрызаться уже не хотелось, а всё, чего хотелось - чтобы ему перестали выламывать плечо из сустава.
- Что заставило тебя три дня подряд обкрадывать моих клиентов под носом у камер слежения?
- Я не...
- Не надо, - в голосе Эклза зазвучали предупреждающие нотки. - Не надо отпираться, парень, и не надо врать. За сегодняшний вечер ты четыре раза снимал из колоды туза и возвращал его в игру. Уверен, если мы поднимем записи камер за последние дни, там найдутся следы и других твоих подвигов. Меня удивляет одно: почему ты пришёл в моё казино? Ты же сошка. На тебе костюм с чужого плеча и дерьмовые часы за сорок баксов. - Он опять крутанул часы Джима на пальцах, словно никак не мог с ними расстаться, стервец. - Ты нищий, мухлюешь в подворотнях и вонючих барах, разувая пьяных байкеров. И раз тебе хватило наглости явиться в приличное заведение, значит, тебе нужна была игра с серьёзными ставками. В подворотнях такие игры тоже бывают, но для участия нужен солидный вступительный взнос. Поэтому ты рискнул и пришёл ко мне. Ты начал со столов, где ставки по десять долларов, и за три дня продвинулся до игры на тысячи. Всё это значит одно: тебе позарез нужны деньги.
- Умный, блядь, какой, - смаргивая зависшие на ресницах слёзы, выпалил Джаред. Ему наконец перестали выворачивать руку, боль отступила, и он снова почувствовал в себе силы погавкаться.
- Уж точно умнее тебя, - сказал Эклз, ответив на его взгляд лёгкой улыбкой. - Именно поэтому я владелец казино, а ты - мелкий шулер.
"Чего ему от меня надо?" - подумал Джаред в отчаянии, и слегка поёрзал, проверяя, не ослабла ли хватка охранников. Нет, не ослабла. Джаред знал, что за то, что он сделал, такие, как этот Эклз, обычно убивают - быстро и без разговоров, а если сумма не слишком велика, то, может, даже без особой жестокости. Если бы дело происходило в одном из тех вонючих баров, о которых проницательно упомянул Эклз, Джаред, возможно, попытался бы договориться, что вернёт выигранные деньги с процентом... Но тут проблема была не в деньгах, а в репутации казино. Стоит кому-то прознать, что в "Монтесуме" три дня беспрепятственно орудовал шулер - и Эклз потеряет намного больше, чем десять штук, которые для него капля в море. Именно поэтому Джим говорил Джареду, что работать в казино надо только в крайнем случае. Да, проигравшиеся партнёры по столу не начистят тебе морду об пол, но если попадёшься - тебя просто уберут. И договориться не выйдет.
Поэтому Джаред и не пытался, а только угрюмо ждал своей участи, не понимая, зачем этот прощелыга с ухмылкой довольного кота играет с ним, как... ну, да, точно как довольный кот со сцапанной мышкой.
Эклз вдруг встал из-за стола. Он оказался не очень высокого роста, ниже Джареда, но что-то в его осанке и в том, как он держал голову, вызывало желание поскорее опустить глаза. Джаред попятился бы от него, если бы мог, но он не мог, и только разглядывал свои ботинки, а потом - ботинки Эклза, до блеску начищенные и остановившиеся в шаге от него.
- Как тебя зовут?
"Это хорошо. С пудингом не знакомятся", - мелькнуло у Джареда, и он буркнул:
- Джаред.
- А дальше?
- Ну Падалеки.
- Так что же, Джаред Ну-Падалеки, будем говорить или нет? Что тебя толкнуло сунуть башку в петлю? Твоей маме срочно нужна новая почка? Твоя бабушка не готова отлететь на небеса, не скатавшись напоследок в Париж? А может, ты надумал сделать своей подружке предложение и присмотрел милое колечко штук за сто, перед которым она не устоит? Или это не подружка, а дружок? Судя по тому, как ты клеил дилера за последним столом...
"Вот издевается же, сука, в глаза смеётся!" - чуть не плача от досады, подумал Джаред, а вслух сказал, метнув на Эклза сердитый взгляд сквозь взлохмаченную чёлку:
- Я выручаю своего друга. Друга, мать твою, если ты знаешь такие слова. Так что иди ты в жопу со своими подъёб... ау! - взвыл Джаред, когда державший его охранник наказал его за сквернословие, снова выкрутив руку.
- Прекратить, - голос Эклза огрел, будто хлыстом - вот только не Джареда на этот раз. Потом Эклз сгрёб Джареда за подбородок и вздёрнул ему голову, заставляя смотреть в глаза. Джаред посмотрел. Глаза перед ним были зелёные, в маленьких сероватых лучиках, прозрачные и очень холодные. - Рассказывай. Поподробнее.
- Да нечего рассказывать, - прохрипел Джаред, морщась от силы, с которой пальцы Эклза сжимали его лицо. Чёрт, это было больно. - Мой друг, Чад, он задолжал... одному типу... за наркоту.
- Ещё и наркоман, - Эклз покачал головой, и Джаред, вконец утомившись от шквала его презрения, зло выкрикнул:
- Никакой я не наркоман! И Чад тоже. Он просто решил приторгнуть чуток крэком, я говорил ему, что это идиотская затея... блядь, да пусти ты меня уже.
Эклз разжал пальцы. В его прозрачных глазах теперь отблескивало слабое любопытство. Джаред воспользовался паузой, чтобы отдышаться. Эклз явно ждал продолжения, и Джаред неохотно закончил:
- Ну и попал на деньги. Если не вернёт к понедельнику, его на куски порежут.
- И тебя вместе с ним?
- Нет, при чём тут я? Я ему с самого начала говорил, что он идиот. А он... ну...
Дальше было уже слишком личное, и Джаред замолчал. Какое дело, в конце концов, этому богатенькому ублюдку до проблем парней из трущоб? Сотни из них каждый день попадают на деньги, и это надо как-то разгребать. Да только таким, как Эклз, плевать на это с высокого пентхауза.
- Так ты вызвался помочь другу. Весьма благородно, - проговорил Эклз, и на сей раз ни тени улыбки не было на его лице. С минуту он изучал Джареда, словно пытаясь понять, не врёт ли он. Но в таком положении обычно не врут. Когда у тебя пустая рука, а у противника флэш-рояль - тут не до блефа, остаётся только пасовать.
И Эклз, похоже, это знал.
Он опять сделал знак своим людям. Джаред решил, что тут-то всему и конец, но вместо того, чтобы выволочь из комнаты, его подтащили к столу и уронили - иначе не скажешь - в неудобное жёсткое кресло. Джаред кое-как выкарабкался из него и уселся, упираясь в подлокотники и тяжело дыша. Ныло вывернутое плечо, и голова гудела, но в целом он был ничего.
Эклз обошёл вокруг стола и снова уселся в своё роскошное кожаное кресло напротив Джареда.
- Ты прекрасно знаешь, что я мог бы с тобой сделать, - начал он.
- Знаю, - проворчал Джаред. - Пуля в затылок и концы в воду...
- Ошибаешься. Я законопослушный бизнесмен и прилежно плачу налоги. У меня работаю профи, и мокрухой ни себя, ни меня не марают. Нет, - мягко добавил Эклз, когда Джаред, взбодрившись, бросил на него полный надежды взгляд, - я не стану тебя убивать. Но я могу сейчас вызвать полицию и сдать им тебя вместе с записями видеокамер, подтверждающими твою вину. Сумма немаленькая, так что тебе светит от пяти лет за мошенничество. Вроде бы не так уж и много, но ты не хуже меня знаешь, что в тюрьмах делают с шулерами.
Джаред сглотнул. Он и правда знал. Энди-Подушечка, прозванный так за фантастически мягкие и чуткие пальцы, попался на мелочи и получил два года. Его зарезали в камере через четыре месяца, и один парень, сидевший с ним вместе, рассказывал, что сначала Энди отымели всем тюремным блоком, так что под конец ему в задницу без труда можно было всунуть банку из-под пива. Да уж, шулеров в тюрьмах не жалуют, ведь карты там - основное развлечение и основной способом разжиться сигаретами. То есть серьёзное дело.
- Всё понял, да? Молодец. Теперь слушай, что я тебе предлагаю. Мы не будем звонить копам. Вместо этого мы сыграем в покер.
"А чувак не так-то прост", - подумал Джаред, облизнув губы. Тоже игрок. Кошка не просто играет с мышкой, но и даёт ей шанс отыграться... Нет, это совсем, ну вообще не вязалось с тем, как Джареду представлялись владельцы крутых казино.
И тут его впервые кольнуло чувством... нет, не опасности - чувство опасности и без того вопило и верещало с той минуты, как Джареда завели в лифт. А сейчас было не чувство даже - предчувствие. Чего-то ужасного, жуткого, практически неотвратимого... но и будоражащего по-своему. Как снятие туза под неусыпным взглядом камер.
- На что играем? - спросил Джаред, стараясь казаться спокойным. Он даже руки положил на стол, на некотором расстоянии друг от друга - это был один из психологических трюков Джима, рассчитанный на то, чтобы успокоить противника: смотри, мол, вот, руки на виду, я весь такой честный-пречестный.
- Сколько задолжал твой друг? - спросил Дженсен, вынимая из ящика стола колоду карт.
- Шестьдесят пять штук.
- Нехило, - Дженсен присвистнул, и это прозвучало так несолидно, что Джаред моментально почувствовал себя лучше и дерзко посмотрел своему противнику в лицо.
- Мне не хватает всего восьми. Ну... не хватало, - уточнил он, кинув мрачный взгляд на гору фишек, которые охранники вытряхнули из его карманов.
- Ты выиграл почти шестьдесят тысяч за неделю?
- За пять дней, - не без гордости уточнил Джаред - и осёкся, запоздало поняв, что это вообще-то не совсем то, чем надлежит хвастаться в подобной компании.
- М-да, - протянул Дженсен, тасуя колоду. Он тасовал не двумя руками на столе, как это делают профи, а так, как обычные игроки - одной рукой, держа колоду в другой. Джаред окончательно расслабился. Да он в два счёта сделает этого лузера. - Тогда давай так. Играем двадцать раздач, побеждает тот, у кого после финального кона останется больше фишек. Если выиграешь, забираешь весь банк. Плюс к этому - я дам тебе недостающие восемь тысяч. Будем считать это бонусом.
"Если бы фортуна была щедра на бонусы, она подбросила бы тебе купоны на сезонную распродажу", - вспомнился Джареду завет Джима. Но искушение было слишком велико. Хотя...
- Мне-то ставить нечего, - заметил Джаред. - С этим как быть?
- Да, действительно, - отозвался Эклз с лёгким удивлением, словно эта очевидная мысль только теперь пришла ему в голову. - Все твои фишки крадены, а на краденное я не играю. Хм-м... Похоже, парень...
- Джаред, - с нажимом поправил тот.
Эклз послал ему неприятную улыбку уголками губ.
- Похоже, Джаред, ставить тебе и впрямь нечего, кроме собственно задницы.
Э? Это как понимать?..
- Соглашайся, чувак, - фыркнул один из охранников, стоящих у Джареда за спиной. Джаред нервно оглянулся на него, и охранник подмигнул с ухмылкой, от которой Джареду захотелось немедленно забраться под стол. - Давай, тебе в тюряге и так вставят всей толпой. Ничего не теряешь.
"Так он это всерьёз", - подумал Джаред, переводя взгляд на Эклза, который продолжал разглядывать его... как-то очень странно разглядывать, но Джареду раньше было не до того, чтобы анализировать этот взгляд. В глазах Эклза было не желание... то есть да, желание - но не трахнуть его (уж этот-то взгляд Джаред бы сходу распознал), а, скорее, желание сделать что-то такое, чему Джаред не сможет помешать. "Я тебе покажу, как мухлевать в моём казино, только дай до тебя добраться", - вот что обещал этот взгляд.
И, твою мать, лучше бы его отымели всем тюремным блоком!
Так. Надо срочно сказать что-нибудь гордое, а то это уж вообще ни в какие ворота...
- Моя задница стоит больше каких-то жалких восемнадцати штук, - надменно изрёк Джаред.
- Твоя задница стоит гораздо меньше, - отчеканил Эклз. - За восемнадцать штук можно купить с потрохами дюжину таких, как ты. Но так и быть, удовлетворюсь тобой в единственном экземпляре. Целиком.
- Т-то есть...
- То есть, если ты проиграешь, то поступишь в моё полное распоряжение сроком... ну скажем, на неделю. Потом ты мне всё равно надоешь. Но на одну неделю ты - твоя задница, всё твоё тело, ты весь целиком, Джаред Падалеки - будешь моим. Без пререканий, без сопротивления, без жалоб. Принято?
Джим Бивер говаривал: если тебе вцепились в глотку, дыши, пока можешь, сынок. Дыши. А там будет видно.
- Принято, - сухо сказал Джаред и откинулся на спинку кресла.
Дженсен Эклз снова улыбнулся ему уголками рта и принялся раздавать.
Поначалу всё шло неплохо. Даже больше чем неплохо - отлично. Это определённо был день Джареда, и он ещё не закончился. В первой же раздаче Джареду пришла неплохая карта, так что он смог сходу сосредоточиться не на своей комбинации, которая и так была выигрышной, а на противнике. Ему нужно было понять стиль Эклза, просчитать его стратегию и использовать её против него - и на всё про всё у Джареда было двадцать раздач.
- Поднимаю, - сказал он.
Эклз слегка поджал губы и бросил карты на стол.
- Пас.
Немного удивлённый такой лёгкой победой, Джаред подгрёб фишки к себе и потянулся к колоде.
Эклз тут же накрыл её ладонью и метнул в него насмешливый взгляд.
- Ты же не думаешь, что я позволю тебе раздавать? - иронично осведомился он, и Джаред отстранился, глядя на него с обидой.
- Так нечестно.
- И это мне говорит шулер, - Эклз притворно закатил глаза и принялся метать карты.
- Позови сверху дилера. Или пусть раздают эти твои... - Джаред опасливо оглянулся на стоящих у него за спиной охранников.
- Они не играют в покер, - невозмутимо сказал Эклз. - А все дилеры за работой.
Джаред возмущённо засопел, мысленно чертыхнувшись. Конечно, Эклз был прав - окажись колода у него в руках, Джаред не упустил бы такого шанса. Правда, его специализацией было снятие карт, а не раздача, но и в раздаче он кое-что смыслил. Он понимал, что в его положении, играя на собственную шкуру с владельцем обманутого им казино, мухлевать стал бы только полный псих. Но Джаред знал твёрдо одно: в этом кабинете нет камер наблюдения. Богатенькие ублюдки любят подглядывать за другими, но никому не позволят подглядывать за собой. Так что было совершенно не важно, смухлюет Джаред сейчас или нет. Поймать умелого шулера за работой может либо камера, либо такой же шулер. Так что, как ни странно, Джаред ничем сейчас не рисковал.
Он решил, что в любом случае неплохо бы подстраховаться - ставки слишком высоки, а раздач слишком мало, надо было действовать наверняка. Но в следующие несколько конов ему не пришло никакой приличной карты - так что и стянуть-то было нечего. Только на седьмой раздаче появилась возможность снять короля червей. Король, конечно, не туз, но Джаред в таких делах привык полагаться на интуицию: как-то раз он в порыве вдохновения стащил со стола валета, который в конечном итоге сделал ему флэш-рояль. Так что король был лучше, чем ничего.
Припрятав свою добычу в рукаве, Джаред сразу почувствовал себя увереннее, приободрился и стал следить за Эклзом. Тот играл так, словно собирался просидеть за столом целый год, или как будто жил на зарплату и кормил пятерых детишек. Он часто пасовал и выжидал до последнего, повышая только на парах и тройках - причём повышая резво, с огоньком. Они не отыграли ещё и половины партии, а Джаред уже знал этого парня, как облупленного, и только долгие тренировки на пару с Джимом Бивером (подкреплявшиеся иногда, для пущего эффекта, изрядной трёпкой) не позволили ему выдать своё торжество. Джаред читал Эклза, как открытую книгу. Когда карта ему совсем не шла, он облизывал нижнюю губу кончиком языка; когда у него складывалась хорошая комбинация, презрительно искривлял левый уголок рта и стрелял в Джареда глазами из-под ресниц; а когда ему приходила по-настоящему монструозная рука, фул-хаус или каре, его лицо становилось пустым и скучным - подсмотрел, должно быть, у игроков-профи в своём заведении. Вот только профи такое лицо держат всегда, а не прячут за ним ликование. Уже через полчаса игры Джаред знал, какие у Эклза карты, словно видел их насквозь, и предугадывал каждый его следующий шаг.
Неудивительно, что, несмотря на осторожную игру и заведомо выигрышные ставки, кучка фишек перед Эклзом неумолимо уменьшалась, а перед Джаредом - неумолимо росла.
"Интересно, - подумал Джаред, - если бы он выиграл, неужели бы правда меня... ну... того?.."
- Повышаю, - Эклз шлёпнул на стол столбик фишек. Движение вышло нервным - как и Джаред, он, разумеется, считал партии и понимал, что близится развязка.
Джаред кинул взгляд на его лицо. Эклз смотрел в карты, опустив глаза, так, что их совсем не было видно под густыми тёмными ресницами. Его мягкие, чувственные губы... Блядь, Джаред, ты совсем офонарел - "мягкие, чувственные", ты девку в борделе выбираешь, что ли?! Словом, его губы были плотно сжаты, так, что с них почти сошла краска. Это значило сильную комбинацию, но насколько сильную? Джаред заколебался. У него была пара девяток, в общих картах на столе при этом была полная невнятица, но она оставляла Эклзу шансы на стрит. Крохотные, но шансы всё же были. Джаред внимательно изучил морщинку, появлявшуюся у Эклза между бровей всякий раз, когда он старался не выдать Джареду своих чувств.
Джаред широко ухмыльнулся, бросая карты на стол.
- Я пас, - заявил он. И тут...
И тут Эклз улыбнулся ему в ответ. Не так широко, и не так неприятно, как раньше. В этой улыбке сквозила... жалость?
- Спасибо, - сказал Эклз, кладя свои карты на стол картинкой вверх. Он не обязан был вскрываться, раз Джаред спасовал - но он вскрылся. Он хотел, чтобы Джаред видел.
Двойка и семёрка. Пустышка. Долбанная пустышка - если бы Джаред принял его повышение и довёл игру до конца, он бы выиграл этот кон.
Но поразило Джареда не это, а другое. Он был абсолютно уверен, что у Эклза сильные карты. Все признаки были налицо. Все! И это значит...
Это значит, дурная твоя башка, что Эклз сблефовал. Он блистательно, виртуозно сблефовал, сыграв на твоей уверенности, будто ты раскусил его стратегию. Он потратил почти всю партию, чтобы создать у тебя впечатление чёткого стиля игры. А теперь одним движением сломал этот стиль.
И ты теперь совершенно не представляешь, чего от него ждать.
А до финала партии оставалось три раздачи.
Джаред сидел, оглушённый свалившимся на него открытием, так что даже не услышал, как Эклз сказал ему что-то, небрежно раздавая карты для нового кона. У Джареда вдруг жутко заболела голова. Он играл уже тридцать два... нет, теперь уже тридцать три часа, а не спал и того больше, и только теперь почувствовал, как жутко на самом деле устал. Интересно, что там поделывает Чад? Джаред надеялся, что он натягивает какую-нибудь горячую цыпочку, потому что денег, которые Джаред ему пообещал, не будет, а значит, жить Чаду осталось всего ничего.
Впрочем, в данный момент Джаред не испытывал к нему жалости, а только лютую, жгучую ненависть за то, что Чад втянул его во всё это. "Ну пожалуйста, Джей, ну что тебе стоит!"
Головы ему это будет стоить, вот что.
Следующая раздачу Джаред провёл, как во сне, и только под конец вынудил себя собраться. Игра ещё не окончена, чёрт возьми, и пока он ведёт в счёте. Но удар уже был нанесён, и Джаред знал, что не оправится от него. Он пытался читать Эклза, как раньше. но ничего не выходило - теперь, когда Джаред знал, что любая гримаса, любое движение, кажущееся невольным, на самом деле продумано, чтобы запутать его, Джареда. Эклз всю игру водил его за нос - а теперь дорвался до настоящей схватки. Осторожничанье сменилось агрессивным нападением: Дженсен всё время повышал, взвинтив ставки до небес, а когда Джаред ответил в надежде, что это снова блеф - Эклз вскрыл фул-хаус, и к нему одним махом отошла почти треть всех фишек, отыгранных Джаредом. Эклз был стремителен и непредсказуем, как ураган, сметающий домики в Луизиане. Один их таких ураганов уничтожил трейлер, в котором Джаред жил в детстве со своим пьянчугой-отчимом и вечно беременной матерью. Сейчас Джаред испытывал схожее чувство - его снесло и тащило навстречу неизвестности, и он мог только в ужасе наблюдать за тем, как вершится его судьба.
Наконец, Эклз принялся тасовать колоду в последний раз.
- А ты хорош, - заметил он. - Лучше, чем я ожидал.
В его голосе не было ни презрения, ни сарказма, и почему-то это казалось Джареду хуже всего. Бог знает откуда, но он знал, что Эклз не из тех, кто глумится над побеждённым противником. Раз издёвкам пришёл конец - значит, поражение неизбежно.
"У меня фишек больше, чем у него", - в отчаянии подумал Джаред, понимая, что это ничего не значит. Ему придётся что-то поставить на этот кон, но если он проиграет или спасует, фишки уйдут к Эклзу, и тот выиграет партию. Значит, нужно добиться, чтобы спасовал Эклз - или разбить его.
Джаред поднял свои карты и чуть не застонал. Восемь червей, десять бубен. Полная хрень. Хотя...
На столе лежали пятёрка червей, двойка червей и пиковый валет. Таким образом, у Джареда было три карты червовой масти, и если...
- Повышаю, - Дженсен сдвинул в банк едва не половину своих фишек.
- Принимаю, - хрипло сказал Джаред. Плевать, не до актёрства теперь. Он не мог проиграть.
На стол легла девятка треф, а за ней - дама червей.
И теперь надо было всего лишь подменить бесполезную десятку бубен на червового короля, спрятанного в рукаве - и у Джареда сложится флэш!
- Повышаю, - выдохнул он. - На всё.
- Ва-банк? - Дженсен изогнул бровь, и Джаред за все блага мира не взялся бы угадать, что скрывает его ладонь, лежащая на столе поверх двух сложенных карт.
- Да! Ва-банк! - рявкнул Джаред и навалился грудью на стол, обеими руками сгребая все фишки в кучу. - Какого хера, ты и сам знаешь, что иначе смысла нет!
- И правда, нет, - серьезно кивнул Эклз, и Джареду почудилось, что в глазах у него пляшут искры. Проклятье, неужели... но нет, ни фул-хауса, ни каре у него быть не может, на столе нет парных карт. Разве что у Эклза червовый флэш к тузу, но это нереально, слишком много червей на одной раздаче!
Теперь все фишки горой лежали на столе, разделяя Эклза, расслабленно откинувшегося в кресле, и Джареда, напряжённо навалившегося грудью на стол.
Эклз с минуту разглядывал его абсолютно непроницаемым взглядом. А потом, ничего не говоря, положил свои карты на стол картинкой вверх.
Тройка червей и туз червей. У него был флэш к тузу.
- Нет, - выдохнул Джаред. - Этого не может... не может...
- Шансы меньше трёх десятых процента, - кивнул Эклз. - Но это же не значит - нулевые, верно?
Джаред тупо смотрел на гору фишек перед собой. Он не вскрыл свои карты, но это и не требовалось - Эклз наверняка знал, что у него, просчитал так же легко, как Джаред просчитывал его комбинации в первой части игры. Кошка всё-таки загнала мышку обратно в угол, наигравшись. Пришла пора обедать.
"Чаду теперь кранты. И мне кранты. Всем кранты", - подумал Джаред, и, наверное, мука, которую он испытал при этой мысли, отразилась у него на лице. Эклз, уже собравшийся встать из-за стола, вдруг остановился и пристально посмотрел Джареду в лицо. Джаред посмотрел на него в ответ мутнеющим взглядом.
- Теперь ты мой, - жёстко сказал Эклз, и Джаред почувствовал, как этот голос сковывает его, словно цепями. - Надеюсь, ты это помнишь?
Джаред с трудом кивнул. Конечно, он помнил. Карточные долги священны даже для шулеров.
- Отлично. Надеюсь, ты не наделаешь глупостей. И чтобы показать, как сильно я на это надеюсь... - Что-то со стуком легло на стол перед Джаредом, и он не сразу понял, что это - мобильный телефон. - Звони.
- К-кому... кому звонить?
- Своему Чаду, или как там его. Скажешь, чтобы подъехал через час на Хамстерский мост, ему там передадут восемнадцать штук. Где остальная сумма, которую ты раньше заработал, он, я надеюсь, знает?
Джаред смотрел на него в изумлении, не понимая, о чём он говорит. И получил в ответ уже знакомую скупую улыбку уголками рта.
- Я намерен как следует повеселиться в эту неделю, и не хочу, чтоб ты с утра до ночи ныл, что твоего друга порезали на куски. Это испортит мне праздник. Ты будешь звонить или нет?
Джаред подрагивающей рукой набрал номер. Чад долго не отвечал, а когда ответил, то Джаред понял, что в своём предположении насчёт горячей цыпочки был недалёк от истины: на фоне слышалась музыка и чей-то смех.
- Джей! Дружище! - завопил Чад с такой силой, что Джаред невольно отнял динамик от уха. - Где ты пропадаешь, я двое суток тебя не видел! Как там наши дела?!
Дженсен, чётко слышавший каждое слово, фыркнул, но Джаред попытался не обращать на него внимание.
- Чад... слушай... надо, чтобы ты через час приехал на мост... на Хамстерский мост. Там будет один человек... или два, - добавил Джаред, когда Эклз показал ему два пальца. - Они тебе передадут кое-что... от меня.
- Через час? Джей, я не могу через час, тут у меня зависли такие тёлки...
- Чад, - громким шепотом сказал Джаред, чувствуя, что вот-вот начнёт умолять. - Надо смочь.
- Ох, ну ладно, только ради тебя. А ты сам-то когда подгребёшь? Мы тебя ждём!
- Не ждите, - сказал Джаред, бросая взгляд на Дженсена, сидящего в кресле перед ним. - Я... где-то с неделю меня не будет.
- Как с неделю?! А деньги? Джей, я же должен Мику к понедельнику...
- Всё будет хорошо, Чад. Деньги я достал. Увидимся, - сказал Джаред и сбросил звонок.
Он немного потеребил мобильник в руках, прежде чем положить обратно на стол. Уронил взгляд на часы Джима, валявшиеся на краю стола вперемешку с фишками. Хотел было взять их, но не смог.
- Спасибо, - сказал Джаред, не поднимая глаз.
И услышал знакомую злую улыбку в голосе Эклза, когда тот ответил:
- Не спеши благодарить, детка. Ты мне отработаешь каждый доллар. И каждый грёбаный цент.

@темы: Дж2

---

Его звали Зима

Это даже не фанфик, это художественная зарисовка. Здесь нет безумной страсти, зато здесь есть щемящая нежность и философская подоплека. Сохраняю больше для себя, чтобы не потерять такую качественную вещь, но может кого-то еще заинтересует эта трогательная сказка.

Автор: KoriTora
Название: Его звали Зима
Рейтинг: pg-13
Пейринг: намек на гет, омп/омп
Жанр: ангст, романс, фэнтази (хотя скорее притча)
Размер: мини, даже драббл
Статус: закончен

ссылка slashyaoi.borda.ru/?1-10-0-00001044-000-0-0-126...

Его звали Зима.
Глаза у него были льдисто-серые, и волосы черные с сединой, словно подернувшийся пеплом уголь. Кожа у него была белая с синими дорожками вен, а губы у него были такие же как и у всех мальчишек - обветренные и сухие. Ну и да, он не был толстым добродушным стариком, на зимний праздник приносящим вам подарок. Он был хрупким, словно обледеневшая стрелка сухого камыша, мальчишкой, и, говорили, будто он приносит смерть.
Он жил в заснеженном лесу, но не имел своего дома, постоянно перебираясь по чужим берлогам, норам и избушкам. Звери и редкие лесные люди относились к нему, найденышу, с заботой, но сам он сторожился оставаться в тепле подолгу, все время кутаясь в свою серебряную шубку. Бывало, даже, он и вовсе оставался ночевать под торжественным, словно черный с узорами серых туч мрамор, небом, устроившись под пологом еловых лап на мягкой перине снежного сугроба.
Он не скучал. У него каждый день бывало много важной работы, даже слишком много. Заковывая льдом озера и укутывая снегом поля и города, он был так занят, что не всегда и не повсюду успевал, реже всего заглядывая в города. Тому была причина.
Зима любил бывать в больших красивых городах, с домами, выглядящими словно сосульки, растущие наоборот, с машинами, быстрыми как его ветра в вымороженной до смерти степи, с расцвеченными разноцветными огнями витринами и окнами. Ах, эти окна! Он никогда не мог остановиться, задерживался, чтобы тоже хоть немного развеяться, порукодельничать, и тоже начинал расписывать стекла домов узорами. Он мог так проводить целые дни, забыв серьезную работу, и тогда метели разбредались кто куда, медведи просыпались ото сна, мерзли озимые в полях... Зима был добрым. Поэтому, не сделав все дела, в город на развлечение явиться не спешил. Но, уж, исполнив свою службу, непременно бежал к самым заветным из окошек, из тех, что были изнутри залеплены бумажными снежинками и с самой осени в веселых огоньках.
Бывало, правда, окна не давались. Люди учились делать окна, на которых лед не задерживался, плакал, таял, лился, и таких окон становилось больше, больше... Зима вздыхал, но не сердился. Бродил по улицам - тут тоже было дело, сгонял собак в дружные стаи, а котов гнал в теплые подвалы, дул на ручки хорошеньким девчушкам, чтобы тут же нашелся парень, чтобы отогреть их, укутывал морозом тех, кто, как и он, любил спать на снегу. Нет, он, конечно, прекрасно знал, что они больше не проснутся, но что такого? Он однажды тоже заснет и не проснется, и не станет грустить ни о себе, и ни о них. Если заснули, стало быть - хотели...

Но как-то раз Зима заколебался. Это случилось с ним в начале декабря.
Она еще была очень горячей. И у нее, как в старой сказке, были спички и даже деньги - очень мало, но хоть сколько-то. Ей дал один прохожий, хотя она и не просила, но люди добры к найденышам. Она не знала, кто она и у нее, как у Зимы, не было дома. Правда, она это рассказывать не стала, а Зима не спрашивал. Просто залюбовался.

У нее были рыжие волосы как солнышко - холодное зимнее солнышко, такое красное, красивое по зорьке. Глаза у нее были карие, такого темного цвета как кора лесная, омытая дождем... И у нее была жалобная, ласковая улыбка, такая теплая, что Зима понял - уж она-то хотела бы проснуться на рассвете. Так что он начал просто наблюдать.

Она, действительно, пыталась продержаться. Спряталась в тихом дворике, поближе к теплой стенке какой-то бойлерной и разожгла костер и найденных на близлежащей свалке книг и деревянных ящиков. Горело просто ужасно, ей пришлось спалить полкоробка своих несчастных спичек, пока хоть что-нибудь затлело. По щекам ее текли жаркие слезки. Ей казалось, что Зима смеется над неумехой, ждет, пока она ослабнет, а как только, она отчается и ляжет на асфальт, схватит ее и проберется под одежду прошьет девичье тело сотней тысяч льдистых иголочек и сделает своей.
Она, конечно же, была права. Зима и правда, ждал, когда она слишком ослабнет и ему придется согреть ее так как умеет он.
Она, однако, не хотела умирать. Когда костер в очередной раз потух, она пошла на площадь и купила на свои деньги самую дешевую теплую булочку, пластиковый стаканчик сладкого обжигающего чая, и дополнительный коробок спичек. Ни на что другое денег у девчонки не хватило. Зима вздохнул: чай - это не надолго.
Она выпила чай, вытерла нос салфеточкой от пирожка, который съела в одно мгновение, похлопала себя по бледным щечкам, улыбнулась и пошла в центр холодной площади. Достала свой коробок и закричала: "Эй, купите спичку! Кому спасение души? Купите спичку! Спасите девочку со спичками! Спасите, ну неужели вы все детство не мечтали? Спасите сказку, эй! Купите спичку!".
Она кричала весело и громко, а по щекам текли жаркие слезы, и ей никто не верил, потому что - ну разве может солнышко замерзнуть? Наверное, ей просто нужны деньги. Наверное, она слегка пьяна. Наверное, она просто рекламный агент - так говорили эти люди, ни мало не желавшие ей зла.
Зима вздохнул. Он бы купил у нее спички, но ему нечем было заплатить, кроме алмазов льда и зимних звезд.
Она смогла продать несколько спичек. Она не назначала цену и хватило ей лишь на тот же самый чай. Она уже не плакала, но и не улыбалась. Спускалась ночь.
Зима тогда решил помочь ей как умеет. Защипал ей щечки, прихватил за нос, погладил по коленкам, подышал на нежные ступни в легких сапожках. Она вся задрожала на ветру, обняв себя руками, а Зима красиво уложил ей волосы и шире распахнул плащик у коленок. А потом выбрал самого жаркого прохожего, похожего немножко на медведя, одетого в грубую куртку из отличной овечьей шкуры, и велел ветрам толкать его в сторону девушки. Казалось, тому не было дела до нее, но Зима знал, что если девушка останется на улице сегодня, ему придется самому ее согреть - пусть лучше это сделает прохожий. Он укусил прохожего за нос в бессильной ревности - уж больно хороша была девчонка, заколол иголками мороза его руки, подул холодными ветрами в его сердце - обычно, когда он так делал, люди искали хоть кого-нибудь, к кому можно прижаться и погреться у огня... Прохожий тоже захотел погреться, и, как и уговаривал Зима, взглянул на девушку и что-то ей сказал.
Девчонка разрумянилась от гнева, немедленно став еще краше, отступила, ударила ладонью с алыми ногтями прохожего по грубому лицу, и побежала к своей бойлерной. Прохожий хотел было последовать за ней, но его вдруг взяла ужасная тоска, какая только осенью берет, и он пошел своей дорогой, бормоча себе под нос что-то печальное и злое.
Что ж. Зима пожал плечами. Значит, он ошибся. Девчонке пришло время умирать.
Она стояла прямо на коленях перед своим костром и разжигала его своими спичками. Она больше не мерзла, не дрожала. Она смеялась, словно приняла какое-то решение и пела вполголоса какой-то тихий вальс. Огонь на этот раз зажегся быстро, и она бросила наземь, в первый снег, сырые спички, потом изорвала и кинула в костер все книги, доломав свой ящик, швырнула и его. Зима смотрел, немного отступив - в последний раз он отступал.
Она сняла с себя свой легкий плащик и тоже бросила его в огонь. Она стянула с себя домашней редкой вязки свитерок серо-зеленой грубой пряжи, юбку с узором желтых листьев, и их тоже вручила жадному огню. Костер горел все жарче, искры летели в небо, завиваясь в танце с колючими снежинками Зимы - он подставлял ладони, принимая их обжигающие поцелуи. А потом, раздевшись до нога, она шагнула в этот костер и тот вспыхнул сильнее, и горел, пока она смеялась и плясала - до самого утра.
Красное солнце окрасило покрытый тонким слоем первого снега городской асфальт. Зима поднялся - он всю ночь проплакал над остывающими углями, и мерным шагом отправился домой, тихо горюя, о том, что, как бы он не задерживался он из года в год, страшась явиться в город, ей все равно необходимо умирать. И как ни жги костры на радость вьюге, а Осень и Зима не будут вместе.

И только коробок обычных спичек Зима зачем-то прихватил с собой.



***


Рыба билась об лед, изо всех сил пытаясь добраться до вмерзшей в него букашки. Жук, красивый большой и живой, шевелил лапками, осваиваясь в заключении тесного кармана, что образовался вокруг него в прозрачной толще льда, пока бедняга спал. Рыба снова и снова разевала рот, пытаясь ухватить его, но только снова и снова натыкалась на шероховатую поверхность его тюрьмы. Казалось, что она обсасывает леденец, будто ребенок.
Зима смешливо сморщил нос и бледно улыбнулся.
Здесь был его "секретик". Он совсем мальчишкой, сразу же после смерти Осени пришел сюда, на это озерцо, и заморозил самое прекрасное, что здесь нашел - и спящего жука, и лягушонка, и листок кувшинки, и длинные травинки. И когда ему было тоскливо, приходил, и тихо любовался спящей жизнью и вечной зеленью - совсем иной, чем та, еловая, колючая... ему порой страшно хотелось разморозить лягушонка или коснуться нежной зелени травы, но его ласка несла смерть всему живому и он об этом помнил. Потому он просто любовался этим своим сокровищем, сверкающим в убогой белизне как драгоценности.
Но кто-то разбудил жука сегодня.
Зима нахмурился. Букашка не сумеет выбраться изо льда, а если отпустить - не выживет. Зима пожал плечами, лег на живот, прямо на лед, вглядываясь в почти промерзший водоем. Жук плавал в лужице внутри своей хрустальной капсулы. Зима немного воровато оглянулся. Если дунуть, весь водоем промерзнет насквозь, жалко рыбу. Зима смущенно шмыгнул носом и - лизнул. Лед был с железным привкусом и почему-то вообще без тины в послевкусии. Зима прижмурился - лёд оказался вкусным. Провел всем языком, словно малыш, потом еще раз... Капсула сужалась, слой твердой корки в озерце стал толще. Жук прекратил возню впадая в спячку, рыба разочарованно нырнула в глубину. Зима вздохнул. Потом поднялся на ноги.
Все детское исчезло из него. Юноша, худощавый и проворный, как отощавший переярок, потянулся, передернул плечами, всколыхнув подол тяжелой серой шубы. Он носил ее распахнутой, не закрывая белой как снег груди с яркими бусинами вечно напряженных от холода мальчишеских сосков, красных, как ягоды рябины. Зима прищурился. В лесу чужой. Горячий. Зима приподнял голову. Его, всегда гревшегося в снегу, впервые в жизни пробрала краткая дрожь. Здесь он хозяин, здесь все и вся принадлежит ему. Медведь в берлоге и лиса в норе, ведьма в избушке, егеря в засаде - здесь все его. Откуда здесь - чужой?
Зима сердился и боялся.
Выл холодный ветер.
Был самый ветренный месяц зимы - февраль.


***

Он лежал на снегу, полуголый, замерзший, измученный и жалкий, словно выпавший из гнезда птенец. У него были длинные волосы цветом напоминавшие бледное золото стылого зимнего солнца, и совершенно голубые губы. Он был одет в легкую замшевую куртку и вышитые белыми цветами джинсы. Он был жив.
Зима смотрел на него долго, долго. Его можно было укутать снегом и забыть, как он поступал с каждым. Уже утром этот нелепый парень будет мертв. Зима поднялся и позвал к себе оленя. Недалеко стоит пустующий уже несколько лет отшельнический скит. Там его можно будет отогреть иначе, нежели жарким поцелуем смерти. Хозяин леса уложил найденыша на спину зверю и повел их за собой. В кармане шубы он нашарил спички...

Огонь пылал во всю. Зима не знал, как смог разжечь его -это было непросто, но это все равно не помогло. Горели в печке шишки и сырые ветки, тлели книги, которыми так дорожил отшельник, и до которых Зиме н было дела. Дымок был ароматным и приятно щекотал ноздри. Стало жарко. Зима сбросил с себя роскошную свою серую шубу и накрыл ей парня, избавленного перед тем от своего, насквозь промокшего наряда. Тот дрожал и явно, не собирался успокаиваться. Что ж...
Зима позвал. Пришел песец. Пришли лиса и волк. Чуть погодя явился снежный барс и стал тереться о его ноги, но не получил искомого внимания - Зиме было не до того. Хозяин леса приказал зверям залечь рядом с найденышем и греть его теплом пушистых тел, а сам ушел, так и не удосужившись взять шубу.
Спустились сумерки. Снег стал цвета индиго. Наст стал еще более твердым под ногами, а там, где проходил хозяин леса, смерзался вовсе. Птицы, отдавая свой ужин, сетовали на судьбу, но было еще рано что-то менять, так что Зима лишь поблагодарил и возвратился в тесную избушку.
Барс встретил старательным мурчанием, лиса - громким "апчхи", волк - озабоченно мотнувшимся хвостом и настороженным ворчанием. Писец же просто спал, свернувшись в ногах парня. Парень дрожал в ознобе. Парню было плохо.
Зима засуетился. Как же неудобно... наверное, следовало бы к ведьме отнести. Он обжигается сто раз пока доводит воду до кипения. Бросает в воду корешки растений и гости мерзлых ягод. Кипятит, вдыхая терпкий запах. Ему жарко, а вот найденыш на своей жесткой лежанке дрожит от холода и мечется в бреду. Зима присаживается с ним рядом, наблюдает. Губы уже не синие, но все же... А он красивый. Чистой, свежей красотой. Ничего лишнего в нем нет, странно сказать, но он уместно смотрится здесь, в этой старой келье - в чертах его лица, простых, каких-то аскетичных тоже дрожит болезненная святость, почти скорбь, легко переходящая в экстаз... Зима мотнул, поймав себя на этой мысли, головой. О чем он думает? Какой экстаз? Религиозный? Он почему-то вспомнил про людскую Пасху... Вздохнул - вот уж о чем не стоит думать, поднялся, очень осторожно налил в чашку целебный свой отвар.
Он колебался целую минуту, а после все же отпил - очень осторожно, - горячего напитка. Скривился - кисло, бросил в него меду, немного помешал. Поить спящего парня было трудно. Во-первых, чашка обжигала пальцы. Во-вторых, пришлось обнять его за плечи и прижать к себе, что тоже не было приятно - болящий весь горел. И, наконец, больной проснулся.
Он открыл глаза и Зимы дыхание перехватило - до того они были зелеными, совсем как та трава, что мерзла в его тайном озерце. И у него была чудесная улыбка.
- Ты кто? - выдохнул парень, кое как прокашлявшись от первого глотка отвара.
- Айс, - сказал Зима. - А ты кто?
- Я... не помню...
Парень попытался нахмуриться, но получилось плохо. Лицо его было расслабленно от жара, найденыша клонило снова в сон - теперь простой целебный сон.
- Что это? Вкусно.
- Рябина, мед, - Зима пытался отстраниться, но напрасно. Парень цеплялся за него, похоже, сам, не сознавая этого.
- Наверно, я брежу, да? Я же замерз. Таких красивых не бывает, - шептал парень, сонно и сладко, с придыханием.
- А завтра я принесу тебе морошки, - невпопад сказал растерянный Зима.
- Не помню, кто, - уже во сне досадливо вздохнул найденыш, и затих, обняв обеими руками руку Айса.
- Я назову тебя Подснежник, - сказал Айс.

Он проснулся всего на мгновение, на рассвете. Ему было жарко, вокруг спали звери, и золотоволосая бедовая головушка лежала на его голой груди. Зима не отстранился, только стер со своего белого лба прозрачный пот. Где-то в лесу с одной из многочисленных сосулек упала капля. И еще одна.


***

Подснежник выздоравливал на радость Зиме, назвавшемуся Айсом, еще долго.
Торопился, спешил куда-то, ничего не объясняя, впрочем, Зима не спрашивал.
Поутру он разводил скудный огонь, расходуя по спичке в день, не доверяя этой ценности Подснежнику. Звери носили для болящего немногое, что можно было отыскать в зимнем лесу, и парень с удовольствием вгрызался в сухие яблоки и жесткое мясо подбитого волком оленя. Зима скроил и сшил из шкуры этого оленя сапоги для гостя, чтобы тот больше не простыл в своей легкой обувке. Исколол все пальцы шилом из рыбьей косточки - до крови. Кровь падала на белый снег, Зима заворожено смотрел на алые цветы, пока Подснежник не отыскал его, и не перевязал, сначала облизнув каждый из тонких раненных пальцев.
- Ты пахнешь хвоей, - улыбнулся он. - На вкус железо и кедровые орехи.
Зима смущенно попытался отнять руку, но гость не отпустил ее, пока не завершил свое лечение. Он очень быстро понял, что Зима ни в чем не может отказать ему и собирался, кажется, воспользоваться этим. Зима прятал глаза и улыбался, поймав очередной лукавый взгляд - но твердо отводил настойчивые руки. Эти руки были горячими, но все еще слабы.
- Рано, - сказал Зима однажды и Подснежник покорился, хоть и не знал, чего им нужно ждать.
Подснежник спешил выздороветь, но продвигался к этой цели постепенно, с упорством пробивающего корку старого льда весеннего ростка. Он каждый день, собрав призрачные силенки, поднимался и выползал из кельи. На крыльцо, к промерзшему колодцу, до калитки. Ему было ужасно тяжело раскидывать ногами рыхлый снег, проламывая наст - Зима тропинок не расчищал, легко ступая по тончайшим льдинкам, которые под ним смерзались крепче. На третий день он пожалел парнишку, так что утром снега изрядно поубавилось и даже потекли невразумительные ручейки. У Айса пару раз кольнуло сердце, но все же он не стал наметать снег, ему хотелось видеть Подснежника счастливым.
А Подснежник воспринял оттепель с таким детским восторгом, что Зима полдня ходил с растерянной улыбкой, вспоминая, как парень, вылезший погреться под лучи обманчивого солнышка, свистел что-то о старом пне в весенний день и мастерил ладный скворечник. Постепенно он оправлялся и в его движениях теперь сквозила грация и сила, гибкость фигуры позволяла пареньку даже на крышу забираться, с тем, чтобы чинить старое-старое брошенное гнездо - и Зима был уверен, что теперь в это гнездо вернутся аисты, и был этому рад. Он вообще был рад тому, что теперь есть кто-то, кто может позаботиться о лесе вместо него - пусть и не так как он.
Хозяин леса стал всерьез болеть. Подснежник волновался.
Когда Зима, уставший от трудов - укутывать озимые в полях было все тяжелее, как-то присел с ним рядом, парень было сгреб его за плечи, да тут же отпустил:
- Замерз-то как, совсем ледышка! - молвил он, как будто лишь сейчас заметил, что у Айса кожа холодная, и повел Зиму в избу, где оный был усажен у огня, укрыт пахнущей чем-то необычным, волшебным, горько-сладким, свежим, куртку...
Подснежник растирал его ладони, грел их дыханием и что-то говорил. Зима пытался отстраниться, но не мог - его тянуло ближе в эти руки, к тому же накатила слабость, как всегда рядом с найденышем, и, кроме прочего, его сморило жаром, было непривычно, невыносимо жарко. На секунду Айс прислонился к крепкому плечу прохладным лбом - сам он день ото дня все истончался, вынужденный жить в тепле, каждое утро доставать из своей шубы тот коробок старинных спичек, разжигая огонь для гостя. И Подснежник замер, поглаживая волосы, в которых недавно стало убавляться седины.
В тот миг он понял, что, наверное, теперь хозяин леса, наконец, позволит... С черных волос упала шапочка и губы, горячие и властные, накрыли покорно растворившиеся губы.
Первого поцелуя Айс потом не помнил, но в этот день вернулись в лес грачи.


***

Подснежник расцветал. Если Зима раньше считал, что у него волшебные глаза, то ныне эта колдовская зелень омутом тянула Зиму в небытие, в безмыслие - и в ласку, которой были полны эти удивительные, будто бы кошачие зрачки. И да... Зима нашел кошку с котятами в сарае. Так и не смог понять, откуда они там...
Белое золото волос Подснежника теперь стало сусальным и сияло так, что Айс со смехом закрывал глаза рукой, а тот в отместку щекотал его бледную кожу кончиками шелковых локонов - пусть кожа раздражалась и темнела, Подснежник этого не замечал, а Айс уже смирился - вместе им не быть. Хотя и больно было от того как быстро чернеет сне под окнами избушки.
Айс целовал веснушки на лице найденыша, и на широких плечах его, и на спине - пока Подснежник не сжимал его в объятиях, затягивая в омут своих глаз.
Айс прижимался к нему ночью, но тянул, все время отстраняясь когда губы Подснежника внезапно становились слишком настойчивыми. Он хотел, хотел! Но он хотел ну хоть еще немного, ну день, ну два!..

Подснежник не сердился.
- Ты болен, - говорил он, хмурясь и целуя тонкие до прозрачности руки хозяина, - Это все холод. Проклятая зима...
- Разве зимой, - тоскливо шептал Айс на это, - не красиво?
- Красиво, - соглашался парень, - но мертво, все умирает в это время. Подожди, все будет хорошо, я обещаю! Скоро тепло, скоро весна, будет полегче.
- Конечно, - соглашался Айс, - только останься, останься здесь, в лесу, здесь хорошо.
- Ты же не знаешь даже, кто я, - опускал глаза Подснежник.
Сам он уже давно об этом вспомнил.
- Конечно, знаю, ты моя весна, - смеялся серебристым пением капели слабеющий Зима и целовал, изо всех сил, со всей любовью целовал горячие и гибельные губы.



***

Пасха в этом году была холодной. На Пасху шелковой скатеркой лежал снег.
Зима свернулся на полу у очага, бессильно кутаясь в свою белую шубу. Его отчаянно трясло, он страшно мерз.
Подснежник сгинул вот уже неделю тому назад. Исчез, не попрощался, не оглянулся, ничего. Куда? Зачем?
Зима облизнул губы, попытался дотянутся до чашки с приторным рябиновым отваром. Чашка упала на пол рядом с ним, посыпался колотый лед. Зима заплакал. Слезы его смерзались в льдинки, осыпались на пол с печальным звоном. Было больно.
Зима жалел, что не сказал ему. Но как было сказать - сперва, когда, Весна поторопился и явился раньше положенного сроку, чуть не околев от холода в зимнем лесу. А после, когда выхаживал хрупкий цветок Подснежника, который верил ему, и тянулся, отогретый под снеговой периной? А потом, когда Подснежник сказал, признался в том, что должен убить Зиму, не понимая, кому это говорит... Зима прижался ближе и заснул. Когда проснулся, то его Весна уже ушел искать врага, а Айсу было так холодно, впервые за всю жизнь и он был весь седой.
Куда ушел? ..
Зима лежал, устало вспоминая жаркие руки. У него не получилось разжечь огня. От Осени осталась жалкая пара спичек. Это плохо...
Если Весна будет бродить по свету незнамо где, то кто прикончит Зиму? Кто даст природе снова расцвести? Кто пустит в мир новые жизни? Вот тогда, и вправду же любовь Зимы станет смертельна...
Айсу был известен только один способ. Из последних сил он поднялся на локтях. Было так страшно... Больше не целовать лукавых губ...
Взял коробок. Разворошил очередную книгу, мельком прочел: "изнемогаю от любви к возлюбленному моему", - и чиркнул спичкой. Осень сама сгорела в том костре, без его помощи, значит, он тоже сможет...
Спичка сломалась. Айс упал без сил и пролежал до следующей ночи. Было больно.


***

Весна шел по лесу. К нему ласкались звери, птицы слетали со своих ветвей, садились на руки и плечи, пели песни. Деревья оживали рядом с ним, он чувствовал бурление их соков. Снег таял под его ногами. Но Весна не шел с победой. Он бежал из леса.
Метелью зарастал пройденный путь, укутывая в колкую порошу парную землю. Белым, белым пеплом, кислотным холодом снег разъедал первую жизнь - самые нежные травинки и ростки, снег забивался в пазухи уже почти раскрывшихся смолистых почек... Весна бежал, и каждый его шаг рвал снежные покровы, и он знал, что каждый шаг его по лесу причиняет мучительную боль тому, другому, снежному принцу с серыми глазами, с губами, алыми как зимняя заря. Весна безвольно опустился на колени, когда путь заступила тощая брюхатая волчица. Детенышам нужно тепло. Им нужен корм. Зима убьет их...
"Разве не красиво?"
Очень красиво... Будущая мать взглянула на него и пошла мимо, как будто зная, что Весна ей не поможет. Весна поднялся и пошел вперед.
Когда он понял, кто хозяин дома? Точнее, кто хозяин леса. Кто такой красивый парень с суровым взглядом, с белоснежной кожей, с синими ручейками венок на руках...
Айс - значит "Лед". Он даже не солгал. Просто Весна искал кого-нибудь другого...
Страшного старика с косматой бородой. Прекрасную и злую бабу с птичьими когтями. Зима - она ведь разная. От года в год. Как и Весна. Как они все.
На этот раз это спокойный статный парень с доверчивой детской улыбкой, и с руками, что убивают милосердно и легко. А он, Весна, два месяца промучил...
Лиса шла рядом с ним довольно долго. Потом коротко тявкнул и повел его к деревне. Был вечер Пасхи. Люди уходили от кладбища, оставив на поживу лисице множество еды. Весна присел между могилами, несмело погладил веточки промокшей вербы, отряхнул их... Нежные почки стали серебриться когда Весна считал себя счастливым, сцеловывая с губ Зимы его улыбки, растапливая лед, сковавший сердце снежного принца - и Зима уже не мог сопротивляться, позволяя почти все...
"Не уходи из леса"...
От него...
Весна вернулся в лес, себя не помня. Он обещал. Но что он обещал? Весна пошел по следу барса и добрался до болот - и небольшому озерца с замерзшей водицей в нем. Да, здесь он все и понял.
Именно здесь увидел пару дней тому назад своего Айса. Как тот целует лед, лижет как олененок соль, тихонько дует, разглядывает с ласковой улыбкой. Зима казался таким юным в тот момент, таким... желанным - разрумянившийся странный, дикий, чуждый, в своей извечной шубке нараспашку.
"Ты с отражением своим целуешься здесь что ли", - Весне было не по себе, - "знаешь, есть сказка о парне с до того холодным сердцем, что никого кроме себя он не любил".
"Нарцисс, - рассеянно откликнулся на это его Айс, - "Я никогда не видел их. Ини растут когда уже сошел последний снег", - он помолчал",- подснежники - красивые цветы".
Весна привык к таким вот недомолвкам, двусмысленностям, бормотанию под нос. Айс часто напевал себе под нос; прекрасно зная, что никто его не слышит, рассказывал печальной красотой пронзающие душу сказки, или рассказывал о своей жизни - очень тихо, громкий Весна не каждый раз мог даже услыхать, а уж тем более понять... Но вот сейчас ему вдруг показалось, что он понял.
"Что ты здесь делаешь?" - спросил тогда Весна, надеясь, что его догадки неверны.
Айс поднял на него чистые льдистые глаза, такие равнодушные на вид.
Айс показал ему. Лягушка, жук и рыба, закованные в лед - кусочек летней жизни, сокровище, хранимое Зимой. Айс не сказал об этом прямо, но Весна был все же не тупицей - лишь рассеян... Весна не захотел поверить. Он схватил парня в объятия и начал целовать, впервые - яростно, впервые - не желая слушать протестов своего спасителя, впервые заламывая ему руки и кусая холодные обветренные губы, впервые пробуждая к жизни - не деревья, не землю и не воду, и не жажду любви в зверях - а жизнь в девственном теле, ведь если это человек, ведь он же должен поддаться так же как и все другие, ведь должна же вскипеть юная кровь, должна же кожа согреться хоть на миг, ну хоть немного! Айс стонал и плакал, и Подснежник собирал губами его слезы до тех пор, пока они не стали жаркими. Не слышал звук капели. Пальцы Весны пробрались под одежду, под белый мех тяжелой мокрой шубы, Весна ласкал любимого, не чуя, как под снегами начинает таять, парить земля, он заставлял белую кожу покрываться мурашками, не зная, что в лесу внезапно начинают просыпаться жуки и бабочки, он целовал, не замечая ничего, кроме того что Айс слабеет с каждым поцелуем, согреваясь... Потом Айс засмеялся и сказал:
- Пойдем домой? - поднялся и пошел, утягивая за собой Весну, и его шуба сползала с белых плеч в алых следах, и его волосы были черны словно распаханное поле...

Дома Весна разжег огонь, чтобы его любимый, наконец, согрелся - сумасшедший, он еще верил в то, что Айс может согреться.
Дома Весна освободил прекрасное белое тело от когда-то роскошных, но давным-давно уж сносившихся одежд. Айс разрешил. Снег в поле начал таять...
Потом Подснежник целовал шею и грудь, расцвечивая метками любви. Айс выгибался, зарывая пальцы в волосы встрепанные, золотистые как солнце. Белки и лисы стали сбрасывать свои серые одеяния, яркими пятнами мелькая в черно белом пейзаже обнажившегося леса.
Весна смелел, закидывая руки любимого себе на плечи, властно раздвигая коленом ноги... Избавлялись от гнета снега ветки, распрямлялись, гордо вздымались ввысь юные клены, соки текли быстрей в стволах берез.
Умелые, длинные пальцы проникали в самую глубь, готовя тело Айса к тому, чтобы он принял в себя жизнь... Айс вскрикивал, покорно раскрываясь - и прорастали семена в бархатной тьме жаждущей жизни, пробудившейся земли.
Весна врывался внутрь как захватчик, Айс позволял, Айс отдавался, весь... Медведи выбирались из берлог, волки сражались за подруг, олени похвалялись ветвистыми рогами, предавалась любви всякая тварь и всякий зверь, а Айс дрожал, сдерживаясь от крика - трещали льды на реках, Айс кричал - взрывались льды и льды влекло течением, сильней которого не знал никто на свете, и Айс тянул, тянул руки к Весне, дрожащий, жаркий, жадный и покорный, и Айс, закрыв глаза, шептал "Красиво!", теряясь в наслаждении и грезах.
Айс засыпал, ослабший от любви. Айс умирал в руках своей Весны. И Весна понял, что наделал. Он еще пытался что-нибудь исправить, объяснить, сказать, кто он такой, почему должен, и как не хочет, как не будет, он уйдет... Зима заснул, не слыша ничего, и, кажется, не собираясь просыпаться.

Весна лежал на берегу, опустив руку в холодную, пахнущую железом воду. Рыба и лягушка, и жук, которого кто-то из них уже, похоже, проглотил... Сокровище, тайное счастье Айса. Если Айс еще задержится на свете, ни один из них не выживет. Весне-то что с того?
Весна рыдал. Дождем плакало небо. Дождь размывал порошу. Под руками Весны земля согрелась. Под руками Весны цвели цветы. Красивые цветы - из-за того, что только их и видел Айс.


***


Зима открыл глаза. Стало теплее. Он потянулся к этому теплу.
- Не надо! - вскрикнул кто-то.
- Холодно, Подснежник...
Его почти не было слышно, но Подснежник недавно научился слушать.
- Я принес... тебе...
Душистые цветы легли рядом с лицом Зимы на стылый пол. Зима вдохнул всем существом их сладкий запах и улыбнулся:
- Холодно... согрей.
- Ты не боишься? - так спросил Весна.
- Боюсь только, как Осень, умереть совсем один... Знаешь, я был в нее влюблен. Хотел спасти ее.
- И что?
- И, не дождавшись от меня помощи, она сама сгорела... Наверное, ей было очень страшно - так, не испытав... Спасибо.
- Айс...
- Согрей меня...
Песец лежал, прижавшись к его боку, грея. Подснежник взял коробок спичек и развел большой костер перед избой. Ему хватило последней спички, чтобы это сделать.
Песец лизал мокрое юное лицо снежного мальчика, словно собака. Плакал дождь. Светило солнце. И Весна поднял тут же прильнувшего к нему зимнего принца.
Песец, линяющий, смешной, тер морду лапой. Весна в последний раз поцеловал красные, словно ягоды рябины, губы - и положил любимого в огонь.

Дождь лил неделю. А потом весна вспыхнула самыми красивыми цветами, какие только мог принести лес.

@темы: ориджинал

---

Немного свежего хлеба - ориджинал

Эту вещь язык не поворачивается назвать фанфиком. Я плакала, когда ее читала. Здесь отразилось то, за что я, наверно и люблю слеш - за любовь и страсть, но без розовых соплей до колен. Автору веришь. А это самое главное в литературе.
Название: Немного свежего хлеба
Автор: Motoharu
Рейтинг: PG-13
Жанр: драма
Размер: миди
Состояние: закончен
Предупреждение: в слове Верни ударение на первом слоге.

Часть 1. Секрет "инопланетянина" из 11 "В"


«Руки как лёд…»
Котьке всегда вспоминалась эта фраза из песни, когда он смотрел на Верни. Дурацкая фамилия и сам он был какой-то дурацкий. Тощий, бледный, вечно с тёмными кругами под глазами, коротко стриженый, почти под ноль. Очень похожий типаж людей Котька видел в фильме «Ожившие мертвецы». Верни и в снег и зной ходил в тёмных джемперах с глухим воротом и длинными, почти до кончиков пальцев, рукавами. Да казалось бы, чего такого? Ну обычный зашоренный гуманоид с планеты Уран, мало ли таких в общеобразовательных школах? Пожалуй что в каждом втором классе можно отыскать. Не мальчика, так девочку – суть одна.
Но это нехорошее чувство, почти отвращение, не могло не волновать среднестатистического подростка с развивающейся манией величия. Котька точно знал, что Верни что-то скрывает, начиная СПИДом и заканчивая настоящим трупом старухи-кошатницы, зарытым под балконом дома.
Этот скелет появился в 11 «В» в конце третьей четверти и за два месяца успел вынести мозг всем учителям. При всей своей внешней дебильности он был интеллигентным и каким-то слишком умным. Никогда не говорил «училка» или «математичка», все слова выговаривал правильно, ударения ставил там, где нужно. Особенно удивляло это его «по пятидесяти рублей». Котька даже не поленился спросить у матери, правильно ли говорить «по пятидесяти рублей». Она сначала пожала плечами, явно растерявшись оттого что ей задали вопрос, а не заныли «мам, дай денег», а потом кивнула.
- Заинтересовался русским? – радостно блеснула глазами мама, и Котька поморщился, пожалев, что вообще заговорил о правильно - не правильно. Теперь будет донимать тем, что он ещё хочет узнать, а она типа готова помочь. Ничего он не хотел узнавать, просто у Верни есть секрет, и это не даёт покоя, и постоянно заставляет прислушиваться к тому, что он говорит, как он говорит, куда смотрит, о чём там думает в своей похожей на лампочку Ильича бритой голове. А вдруг проколется. Но ничто не кололось. Повода так и не было.
Все самые душевные разговоры между парнями происходили после урока физкультуры в раздевалке, где обнажались не только тела, но и самые-самые тайны.
- Этот ожог я получил, когда уронил на себя кружку с кипятком, так орал! – Сашка Зубов всегда посмеивался после того, как что-нибудь скажет, каким-то нестоящим смехом, просто нервно - хе-хе-хе. Это не могло не раздражать всех окружающих, но в раздевалке никто не обращал на это старушечье «хе-хе-хе» никакого внимания, потому что ожог это было намного интереснее, тем более ожог на голени, тем более ожог, шрам от которого останется на всю жизнь. Вот блин, повезло так повезло! Котька осматривал свои руки и ноги, но никаких шрамов, ожогов, или даже родимых пятен на крайний случай, у него не было, была только родинка над губой, девчачья такая, «миленькая», как любила говорить Светка, так что Котьку всегда в дрожь бросало и хотелось секса, но Светка не давала – очень правильная девочка. Но в мужской раздевалке про эту родинку можно было забыть, поэтому приходилось просто слушать и иногда задавать вопросы. И тогда уж несчастный ошпаренный, ударенный, укушенный начинал подробно рассказывать о своих злоключениях, привирать на каждом шагу, но все всё равно его слушали, только один Котька недоверчиво фыркал. Он вообще любил фыркать. Ну если ему мать позволяла на себя фыркать, то уж на одноклассников сам бог велел.
Верни на физкультуру не ходил. У него была какая-то супер-пупер справка, отмазывающая его на всю оставшуюся жизнь. Явно там без СПИДа не обошлось, это же было ясно как белый день - Верни умирает, медленно, но верно, потому такой всегда замученный и бледный. Но никакой жалости по этому поводу у Котьки не было, скорее просто исследовательский интерес, а может, и правда? Непременно нужно было узнать, что за справка, или хотя бы почему он всегда ходит в свитерах. Может, у него всё тело покрыто ожогами или уродливыми родимыми пятнами, что ещё лучше!
Самое забавное, никто кроме Котьки не повихнулся на тайне Верни. Все просто тихо-мирно его игнорировали, за одну парту с ним не садились, списывать не давали, никогда ничего не передавали, так, словно его и не было вовсе.
«Прямо как в «Бойцовском клубе» - думал Котька, отстукивая чёткий ритм ручкой по парте, - главный герой помешан на Тайлере, а Тайлера и нет в природе.»
- Кузнецов! Прекрати барабанить по парте! – географичка, раскрасневшаяся от злости, неожиданно шарахнула увесистой «Географией для восьмого класса» по Котькиному затылку. Почему именно для восьмого, было понятно: толще переплёт, значит, больнее будет.
- За что?! Больно, - прошипел он, потирая ушибленную голову. Все вокруг засмеялись, наверное, действительно было забавно наблюдать, как географичка медленно подходит, нависает сверху, ждёт, когда же он соизволит прекратить думать о страшных тайнах сидящего через проход одноклассника и обратит на неё свой ясный взор, а потом уже лупит по башке, устав ждать. И как он проворонил её приближение? Мымра очкастая, больно ударила.
Котька метнул обиженный взгляд в сторону окна и наткнулся на Верни. Тот не смеялся. Единственный из всего класса. Точно придурок ненормальный. Разве это не смешно? Очень смешно проспать приближение географички, она же топает как слон!
- Чё вылупился, НЛО? – бросил Котька, но больше по инерции и от внезапно накатившей обиды на весь свой родной класс. И почему так обидно? Они же всегда ржут, и сам он ржёт надо всеми…
Верни молча уткнулся в учебник и ничего не ответил. Ну ещё бы, кишка тонка ответить! Знает, что потом после уроков Котька мог подкараулить и налупить за неправильный ответ. Но почему-то сегодня лупить Верни не хотелось.
До конца урока оставалось двадцать минут, и все чуть ли не вслух молились о том, чтобы географичка забыла о домашнем задании, но молитвы школьников никогда не бывают услышаны. И она вспомнила. Взгромоздившись за свой преподавательский стол, она молча открыла журнал и с каким-то садистским удовольствием стала его изучать. Котьку прошиб холодный пот. Вчера он обещал матери, что больше никаких двоек, иначе поездка в Питер на Терапи-сейшн отменится. Они даже контракт заключили, по всем правилам юриспруденции прописали права и обязанности сторон и поставили две подписи. Теперь точно хана, географичка не простит ему нарушеной дисциплины, а мать ещё одной двойки. Нет житья от этих женщин!
- Таак, - многозначительно протянула географичка и по обыкновению почесала кончик наморщенного носа, словно ей под него поставили что-то жутко вонючее. – Может, кто-нибудь сам хочет рассказать о среднерусской равнине?
Она, сардонически улыбаясь, посмотрела на класс, и, выдержав мхатовскую паузу, вновь вернулась к журналу. В классе стояла гробовая тишина. Все стали почти прозрачны, тонки и легки. Котьки нервно поёжился и позавидовал Верни, на которого без слёз смотреть было невозможно, его ни одна училка не замечала, если только он сам не вызывался, то ли дело Котька - самый высокий в классе, так что даже на последней парте его трудно было не заметить.
- Ну если никто не хочет добровольно, то тогда принудительно к доске пойдёт… - вновь повисла мхатовская пауза, но Котька уже видел устремлённые на него чёрные глазищи географички, смерть несущие. - Куз…
- Можно мне ответить?
Котька даже на месте подпрыгнул от неожиданности. Кто это посмел вытащить его из петли, без его ведома?
- Конечно можно, Женя, - как-то смущённо проговорила географичка. И к доске пошёл бывший узник Освенцима.
Котька просверлил его тощую спину презрительным взглядом. На душе кошки скреблись, явно закапывая что-то нехорошее. По идее, он должен быть благодарен Верни за то, что тот спас его задницу, а с другой стороны… это же был Верни! Инопланетянин с планеты гуманоидов. Его не то что благодарить нельзя, на него вообще смотреть нельзя. Но Котька как ни старался, не мог не смотреть, потому что… просто потому что Верни красиво говорил, этими своими правильными предложениями, и даже иногда с юмором. Но сам не смеялся, просто иронизировал по ходу дела, а в лице не менялся. Пару раз Котьку так и подмывало расхохотаться, но он посмотрел на гудящий подобно улью класс и сдержался. Что это за бред? Никто кроме него Верни не слушал? Вот это попадалово…
Звонок застал Котьку в крутом раздумье. Было легко, конечно, что пронесло, но одновременно что-то тянуло. Нужно всё-таки поблагодарить… но как-нибудь наедине, и так вскользь, чтоб если Верни захотел думать, что это благодарность, то пусть думает, а если не захочет – будет ещё лучше.
Он нашёл его в туалете. Верни сидел на подоконнике и курил. Вот те на. Это было великое открытие. Котька никогда не думал, что гуманоиды ещё и курить умеют.
- Сигаретки не найдётся?
Скелет достал из кармана пачку «Честера» и протянул, не глядя на Котьку – бери, сколько хочешь, всегда значил этот жест. Тот даже прифигел от такой щедрости. Вся его компания сигареты жмотила только в путь, вечно ссылаясь на отсутствие денег. А Верни такое богатство раздавал направо и налево. Хотя, может, и не раздавал, кто у него ещё спросит? С ним же никто не разговаривает.
Они курили молча, каждый смотрел в свою сторону. Но что-то было в этом объединяющее, голову вело и хотелось потрындеть, пусть даже с инопланетным зомби.
- Классные сигареты, - начал Котька издалека и почувствовал, как язык постепенно развязывается и сам собой хочет задавать вопросы. - Давно куришь?
- С шестого класса, - ответил Верни, не глядя на Котьку, да и Котька на него не смотрел, просто затылком чувствовал, куда он смотрит.
- А родаки знают?
- Да. Я ничего от них не скрываю.
- А мои утопят в унитазе, если узнают, - усмехнулся Котька и посмотрел на Верни, тот тоже улыбался. И на зомби он вроде мало был похож, просто какой-то уставший и очень-очень взрослый. – А почему ты на физкультуру не ходишь?
Котька чуть пачку не уронил на пол, когда сообразил что он только что спросил. Нафига? Вот ведь засада…
- У меня была лейкемия два года назад. Мне нельзя заниматься спортом.
Котька знал, что это что-то с кровью не так, при лейкемии, но что именно и насколько это серьёзно, для него осталось загадкой.
- Это серьёзно?
Верни хмыкнул. Затушил сигарету о рифленую подошву «Гриндера» и ловким движением отправил окурок в мусорную корзину. Попал.
- Сначала не очень, а потом затягивает, - Верни вновь улыбнулся, но как-то невесело. По спине Котьки пробежали мурашки. Тайна, которую он хотел узнать, была почти в его руках, и он, наконец, почувствовал её вес. Тяжёлая и совсем не смешная.
- А ты уже выздоровел?
Верни спрыгнул с подоконника и снизу вверх посмотрел на Котьку. Есть такие взгляды, которые потом преследуют всю жизнь, и ты сравниваешь, ищешь, хочешь повторить это странное слияние, взаимопроникновение. Словно что-то там, что находится глубже глаз, нашло тебя и коснулось своим дыханием, навсегда изменив, заразив какой-то непонятной жаждой.
- Я не знаю, Вова. Я жду.
И вышел, прикрыв за собой дверь. И никаких тебе объяснений, кого, чего он ждёт. Но в туалете вмиг стало холодно, от одного только слова.

Целую неделю Верни не было в школе. Котька почти забыл о его существовании и о странном разговоре в туалете за сигаретой, словно если у местного инопланетянина нет ни СПИДа, ни трупа бабушки под кроватью, то он вообще не интересный, а самый обычный, только болезный очень. А кому сейчас легко?
Котька сидел на трубах с Петькой и Рыжим и лакал полторашку Жигулёвского прямо из горла, закусывая хрустящими чипсами с луком и укропом. Мать сегодня работала во вторую смену, значит, можно было расслабиться, прийти домой и сразу завалиться спать ещё до её прихода. Вот оно, истинное счастье!
- Вова, - раздалось откуда-то сверху. Котька поднял голову и зажмурился от солнца. На пригорке над трубами стоял узник замка Иф, живой и невредимый. – Можно тебя на минутку?
- Верни, иди к нам! Мы тебя научим плохому! – загоготали Рыжий и Петька. Котьке отчего-то стало за них стыдно, в конце концов, пришли к нему лично. Такого даже его Светка себе не позволяла. Всегда ей нужно было звонить, уламывать, а уж чтобы поцеловать, нужно было завязаться узлом и пройтись ещё боком.
- Ну? – спросил Котька, поднявшись к гуманоиду земного происхождения. Что-то в его виде жутко смущало. Наверное, то, что они однажды поговорили нормально и теперь уже нельзя скатиться до банальных обзывательств, с Верни нужно было разговаривать по-приятельски. Или может, то, что тёмные круги под глазами куда-то пропали, и он выглядел непривычно здоровым.
- Хочешь заработать?
Котька вылупил глаза на Верни и даже рот открыл. До чего же он сейчас, наверное, глупо выглядел.
- Где? – собравшись с мыслями, родил Котька ответный вопрос.
- Я дам тебе пять тысяч за неделю, если ты будешь везде брать меня с собой, и ещё ходить со мной туда, куда я захочу.
Верни говорил будничным тоном, глядя куда-то на проезжую дорогу. Его руки, лежащие в карманах, нисколько не дрожали.
Котька смотрел на него как на полоумного. Эта его болезнь явно повредила инопланетный чип в мозгу, вот он и говорит какую-то белиберду. Единственное, от чего не хотелось отказываться – это пять штук. А через две недели поездка в Питер, и такие деньжищи бы очень были к месту. Думай, Котька, думай. А чего ты теряешь? Это небесно-растительное создание максимум куда может отвести, так это на концерт симфонического оркестра. Да, жуть конечно, но не настолько оно страшно, чтоб отказываться от пяти штук. Пяти штук!
- А если я сам никуда не хожу? Вон только с пацанами пиво пьём иногда, но ты же не любишь пиво? – с сомнением спросил Котька.
- Можно и пиво, - пожал плечами Верни. – Но если ты никуда не ходишь, то тогда я сам составлю программу. Ты согласен?
- Хм… а нафига оно тебе? – не выдержал Котька и нервно рассмеялся, дёрнувшись всем телом, как паралитик при попытке сесть. – Или ты меня на слабо ловишь?
- Нет, я тебя не обманываю. Деньги отдам через неделю, как договорились. А о моих причинах можешь не спрашивать, они тебя не касаются.
- Тогда нафига тебе я?
- В качестве охраны.
Котька насторожился. Разговор приобретал весьма интересный оборот. Обычно на симфонический концерт с охраной не ходят.
- А куда ты намереваешься идти с охраной? – с сомнением спросил Котька. Этот серьёзный вид Верни начинал действовать ему на нервы. Что-то тут явно нечисто. И из-за пяти штук можно схлопотать много неприятностей, если не разрулить всё с самого начала.
- Хочу сходить на дискотеку в «Бархат», на рок-концерт, через два дня приезжают «Король и Шут», ну и просто по городу помотаться.
- А я-то тебе зачем? У тебя что, друзей-товарищей нет? – «… таких же инопланетян», хотел добавить Котька, но вовремя прикусил язык. Верни посмотрел на него своим обычным усталым взглядом, и в груди что-то неприятно дрогнуло. Жалость? Сочувствие?.. Что за бред опять?
- Я же сказал, что заплачу, а ты не задавай лишних вопросов. Ты согласен?
Котька ещё посомневался, послушал себя. Желание получить пять тысяч практически на халяву било в гонг в его мозгу, но на душе стало как-то незнакомо тяжело, словно он подошёл к краю обрыва и за пять штук должен туда прыгнуть. «Ты согласен, Вова?»
- Согласен, - хмыкнул Котька, сморгнув навязчивое видение. Это всё игра воображения. Меньше надо ужастиков смотреть на ночь! Да куда может завести его это подобие человека? Закинул его на плечо и унёс, как полотенце – проблема решена, если что…
- Сегодня мы идём в «Бархат», - улыбнулся Верни. Но не было в его улыбке ни триумфа, ни язвительности, мол, я тебя купил, а ты продался. Ничего не было. И Котьке стало стыдно от того что он ждал именно такой реакции, а получил… ну как всегда. Хотя чему он удивляется? Верни же ненормальный, у него все реакции через одно место.
- Да, хорошо. Никогда там не был, - пробубнил Котька и вернулся к уже изрядно наквасившимся без него товарищам. Пить расхотелось совсем.

- Я вас не слышу! Я не вижу ваших рук! Давай, давай! Давай, давай!
Верни выглядел уверенно, так, словно он в этом «Бархате» тусуется каждую субботу. Пара девчонок с ним даже поздоровалась, отчего Котька чуть не задохнулся от зависти, такие красотки и знают такого задохлика? Вот где жизненная несправедливость! Верни ответил им сдержанным кивком и подошёл к барной стойке.
- Что будешь пить? – удобно расположившись на стуле, спросил он. Котька растерялся, мать не дала ему с собой никаких денег, а сам он вытащил из «терапишной» копилки только на проезд.
- Если я напьюсь, кто тебя будет охранять? – нашёлся Котька и осмотрел танцпол – какие же тут всё-таки были красивые девчонки! Таких в школе не показывают. Не зря ввели фейс-контроль, не зря.
Верни усмехнулся.
- Две текилы по сто грамм.
Бармен очень уж явно подмигнул Верни, так, что Котьку передёрнуло от смутного предчувствия. Взгляды были недвусмысленными, явно. Но спрашивать было неловко и вообще… после того, как они перешагнули порог ночного клуба, Котька сразу почувствовал себя не в своей тарелке, на нём была слишком простая одежда, слишком простая причёска, даже лицо его было слишком простым. Всё-таки пить пиво на трубах с таким лицом нормально, а вот в ночной клуб уже стрёмно идти, тем более с Верни, который был одет «просто, но со вкусом», как любила говорить Светка. И эта его заморышная фигура бывшего узника гестапо здесь смотрелась очень уместно.
- Ты в котором часу заканчиваешь? – спросил Верни смазливого белобрысого бармена, сделав короткий глоток текилы.
- В три. Но я могу выйти на полчасика, - пропел свой ответ сахарный мальчик с подведёнными глазами. Котьку аж замутило, когда он заметил тушь на его ресницах. Рок-звезда, блин.
- Хорошо, чуть попозже я подойду, немного потанцую. Встретимся в обычном месте, - Верни отвечал без растягивания гласных, как нормальный парень. Да и выглядел он без лоска, «со вкусом» конечно, но ничего компрометирующего… Может, показалось?
- Я буду ждать.
Котька со скрипом отвернулся от двух странных товарищей и хлопнул сто грамм текилы двумя глотками. Прошла всего минута, и мысль о том, что Верни – гей, почти перестала его интересовать. Он и так-то его мало интересовал, а его сексуальные наклонности и того меньше. Главное – пять штук. Цель определена. Самое лучшее правило: видеть цель, не замечать препятствий! Иногда Котька мог быть очень веротерпимым… или беспринципным? Плохо, когда одно подменяется другим, всё-таки… Но тут же отмахнувшись от самокопания, Котька проследил взглядом своего полупрозрачного спутника, влившегося в толпу танцующих, и заметил, что на него самого призывно смотрит симпатичная брюнеточка в ярко-зелёном мини. Вот это отожгла девочка! Как она по городу-то прошла целая и невредимая в таком виде? А, скорее всего, переоделась в туалете, а сама скромница-умница. Видали таких. Светка тоже поначалу казалась доступной и развратной, а потом по рукам надавала весьма ощутимо, раз и навсегда расставив все точки над i.
- Меня Соня зовут, - пропела девочка-принцесса и томно прикрыла накрашенные по самое не балуйся глазки. Котька чуть не взвыл от восторга. По-хорошему это он должен был заплатить Верни за такое приключение. Гуманоиды-педики – наше всё!
- А меня Владимир, - бархатно ответил Котька, пожимая протянутую ручку. И такой голос имелся в его арсенале, для самых ответственных моментов. Нет, конечно же, он не думал о сексе! Ничего подобного! И этот запах доступности не бил ему сейчас в нос и не кружил голову, нет, совсем нет! У него была Светка, прикольная такая Светка, вроде как любовь до гроба. Но тут-то Светки не было, вот в чём проблема-то, а была Соня и её горящие глазки, и какие-то смешные рассказы об университете. Да, Соня была намного ближе Светы, очень близко… так близко, что стало жарко и немного стыдно, потому как молодость – она никого не ждёт.
- Ты такой молчун, - Соня надула ярко-алые губки и недвусмысленно провела пальчиком по щеке Котьки. – Стеснительный, серьёзный, у тебя есть девушка?
Котька смущённо улыбнулся и кивнул. Тут же сообразил, что сделал самую ужасную ошибку из всех возможных. Теперь точно она свалит и найдёт себе поразговорчивее и посвободнее.
- Ничего страшного, - вдруг Соня обняла его за шею и прижалась ближе, искушённо потёрлась о его напряжённые бёдра. - У меня тоже есть парень. Это будет наш маленький секрет.
И она сама потянулась за поцелуем. Котька не заставил себя долго ждать. Это было сногсшибательно! Это было феерично! Это было ох…нно!!! Это могло быть самым лучшим моментом его жизни, если бы Котька был чуть более романтичным.
Потом они танцевали и целовались, целовались и танцевали. Котька уже не был молчуном, он был самым разговорчивым на этой грёбаной планете, он травил анекдоты, рассказывал истории из жизни, врал, врал так, что сам себе верил. Его отец – лётчик-испытатель, мать – оперная певица, а сам он – это просто о! Какой он талантливый, скромный и самое важное – студент университета, будущий юрист! И не важно, что на носу ЕГЭ только ещё, суть одна – с учёбой полная запара. Соня, нужно развеяться, потому давай поцелуемся ещё разок.
Котька шёл по тёмному коридору, насвистывая «She’s Got It», получалось из рук вон плохо, но на душе было легко и солнечно. Хотелось целоваться бесконечно, да и не только целоваться… Он почти уломал Соню на встречу в каком-нибудь тихом месте, вот только организм вдруг заявил о своих потребностях раньше.
Котька вошёл в просторный туалет, по-прежнему напевая. Но как только он закрыл дверь, и музыка танцпола стихла, слуха его коснулись весьма специфические звуки, доносившиеся из самой дальней кабинки. Позвякивание пряжки ремня и чьи-то приглушённые стоны. Вот это ребята увлеклись, усмехнулся про себя Котька. Он, конечно, понимал, что все эти звуки его мало касаются, но низ живота ощутимо напрягся. Сразу перед глазами встала Соня, соблазнительно закусывающая нижнюю губку, интересно, она тоже так стонет, когда её накрывает? Это были просто невозможные стоны… Людям в кабинке было чертовски хорошо! И это не могло не волновать. Совсем близко: звуки секса, запах секса, умереть – не выжить. Можно зайти в соседнюю кабинку, подтянуться и всё увидеть…
Котька как дурак застыл на середине комнаты и сверлил глазами закрытую кабинку, где со вкусом трахали какую-то Женю, именно это имя хрипел отмороженный перец, уломавший кого-то на быстрый секс. Завидно! А потом Котька увидел тонкую кисть, вцепившуюся в край дверцы. И тело вмиг покрылось гусиной кожей – рука была мужская! И манжета рубашки была смутно знакомой. И пальцы тощие, бледные, длинные, как у долбаного пианиста.
- Верни… - прошептал Котька и теперь уже новым взглядом в ужасе уставился на закрытую кабинку. Сомневаться не приходилось: там был Верни и тот накрашеный бармен. - Мать твою.
Котька быстро, бесшумно сделал то, зачем пришёл, потом вышел, стараясь ни о чём не думать и тем более не представлять то, что там происходит! Но в ушах неотступно звучали сбивающиеся на хрип стоны, а перед глазами вновь и вновь возникала эта тонкая беспомощная рука, цепляющаяся за дверцу в поисках опоры. В висках барабанила кровь. Мысли никак не могли выстроиться и внятно сказать, что теперь надо делать.
Котька вышел в зал, нашёл взглядом Соню, сидевшую около барной стойки и мило улыбавшуюся уже другому бармену, тоже гейского вида. Идти к ним не хотелось. Мир сошёл с ума! Котька прислушался к себе. Нет, ему было не противно, ему было как-то неудобно, стыдно, что ли? Его это нервировало и смущало. Один парень даёт другому парню почти у него на глазах. Вот уж секрет так секрет, неделю не отмоешься! И хотелось бы никогда не слышать этих возбуждённых стонов и не видеть эту тощую беспомощную руку.
- Вова, - Соня всё-таки заметила его и поманила, как домашнего питомца, ещё бы добавила «кис-кис-кис». Тоже какая-то проститутка, огрызнулся про себя Котька. Настроение всё куда-то пропало, и он впервые за весь вечер с удовольствием подумал о Светке, нормальной, скромной Светке, которая никогда бы себе не позволила надеть такую позорную юбку и лапать другого парня.
Котька прислонился спиной к рифлёной стене и стал ждать, когда Верни закончит свой секс-марафон и можно будет пойти, наконец, домой. Трудно всё-таки быть охранником, особенно после того, как всю жизнь был вольным как ветер. И даже пять тысяч казались каким-то грязными, словно Верни их на панели заработал, «честным» трудом. Ну нафига надо было оказаться в этом долбаном туалете именно в то самое время?! Меньше знаешь – крепче спишь.
- Владимир? – взволнованный голос выдернул Котьку из сонной апатии и заставил резко включиться. Перед ним стоял уже знакомый смазливый бармен, повторяющий как заезженная пластинка хриплым голосом «Женя, Женя… Женечка», и губы его как-то нервно подёргивались.
- Да, это я, - ответил Котька и тут же понял, что вот они и начались – неприятности. Что-то явно случилось с инопланетянином. Предчувствие, откровение, просто закон подлости.
- Помощь нужна, - бармен мотнул головой в сторону двери в туалет и быстрым шагом направился по коридору. Котька покорно поплёлся за ним, думая о том, что это всё из-за денег, из-за денег… Но страх был ощутимым и бесплатным.
Войдя в туалет, Котька сначала ничего особенного не увидел, ни рек крови, ни перевёрнутых раковин, ни мёртвого тела. Было сравнительно тихо, только под потолком мерно гудел кондиционер, и звуки танцпола накатывали мягкой приглушённой волной. Бармен стоял, наклонившись, у окна, закрывая собой сидящего на полу Верни. Котька видел только его ноги в тяжёлых «гриндерах» и тощие лодыжки, обтянутые чёрными носками. С какой это стати он уселся на пол? Пусть и на чистый.
- Я уже вызвал такси, - тихо сказал бармен и никакого гламурного растягивания гласных Котька не услышал, словно перед ним стоял абсолютно нормальный парень, волнующийся за другого нормального парня, с которым что-то случилось, и он уселся прямо на пол, нелепо подвернув под себя ноги.
- Ты нашёл его? – едва слышно спросил Верни. И Котька почувствовал, как внутри всё сжалось, на этот раз определённо от жалости. Голос был мягким, уставшим и каким-то умиротворённым одновременно. Так, словно человек, так говоривший, готов был отправиться на небеса прямо отсюда и сей же час, и прощал всем собравшимся их самые смертные грехи. Да, гуманоиды умеют вскрыть черепную коробку и вынести её содержимое очень грамотно. Котька решительно направился к Верни, чтобы закончить это светопреставление как можно скорее. В конце концов, на сегодня хватит с него приключений. Хотелось уже нормально поесть и завалиться спать без задних ног.
- Да, нашёл, из-под земли достал, - зло усмехнулся Котька и заглянул через плечо бармена. Лучше бы он этого не делал… Верни поднял голову и посмотрел на него так, будто он был богом или самим Диего, мать его, Марадоной.
- Я думал, что ты уйдёшь, - смущённо улыбнулся он и вновь опустил голову, закрыл лицо руками. – Пора домой.
- Я пойду на улицу, подожду такси, - засуетился бармен и выбежал из туалета. Котька никогда бы не подумал, что люди такого сорта могут суетиться и даже бегать. Они же вечно строят из себя само спокойствие и уверенность. Но что-то подсказывало, что дело было в Верни. Вокруг него все начинали суетиться и меняться. Даже бешеная географичка вела себя смирно, когда он отвечал у доски. А она никогда не ведёт себя смирно даже рядом с директором!
- Тебе плохо, что ли? – Котька присел на корточки и заглянул в лицо Верни. Тот сидел с закрытыми глазами, весь ссутуленный, сжавшийся в какой-то жалкий комок. И так-то он был как скелет, а тут и вообще почти исчез. В голове вспыхнула нездоровая ассоциация с бездомными котятами, которых никто не хочет брать домой, а скоро зима. Котька никогда не подбирал котят, и не жалел их - каждому своё. И Верни ему было не жалко, только как-то не нравилось сбитое дыхание и безумная бледность кожи на щеках.
На автопилоте протянув руку, Котька коснулся высокого влажного лба и тут же отдёрнулся. Верни был горячим как печка.
- Да у тебя же температура под сорок! – заорал Котька, вскакивая на ноги. – Совсем спятил?! Так же сдохнуть можно!
Он подхватил Верни под мышки и одним резким движением заставил встать на ноги. Тот не стал сопротивляться. Он вообще походил на большую безвольную куклу.
- Это нормально, Вова… Всё в порядке, - прошептала кукла, уткнувшись куда-то Котьке в шею. Противно не стало, даже как-то наоборот. И запах приятный, тёплый, какой-то слишком уж уютный, и так доверчиво и безо всякой задней мысли – в этом Котька был уверен на сто процентов - никто к нему ещё не прижимался. – Просто устал.
- Ещё бы, так трахаться любой устанет, – съязвил Котька, на что услышал тихий смех и короткий сдержанный вздох после. И опять внутри всё сжалось, как будто кто-то внутри целенаправленно дёргал за нервы, заставляя тело моментально реагировать на каждую эмоцию. А Котька всегда считал себя твердолобым и непрошибаемым.
- Домой хочу.
- Я тоже.
В такси Верни стал задрёмывать и, разувшись, удобно устроился на заднем сидении. Котька неотрывно следил за ним в зеркало. Просто потому что ему за это заплатят! Определённо в этом была причина, только в этом.
«Мальчик-гей, мальчик-гей, будь со мной понаглей», приглушённо пело радио. Котька улыбнулся такому совпадению и, бросив последний взгляд на спящего Верни, стал рассматривать тёмные, размытые виды за окном такси. И вдруг вспомнил о Соне и о том, что забыл с ней попрощаться. Но никакого сожаления по этому поводу Котька не испытывал. Он вообще к прощаниям относился легко. «Покедова, беби, пиши.»
Такси плавно въехало на гору.

@темы: ориджинал

---

Близкие люди - ориджинал.

Очень теплый ориджинал. Классный серьезный Саша. Вроде ничего такого уж оригинального, но я с удовольствием прочитала.

Автор: Rogue (Рыжая шельма)
Бета: нет
Персонажи (пейринг): Олег, Саша
Рейтинг: R
Категория: ориджинал, слеш, повседневность
Размер: миди
Статус: закончен




Часть №1

Удивительно, но пробок на дороге не оказалось. Олег долетел до серого здания всего за полчаса, , и в этот момент мобильник взорвался резкой трелью.

-Да, Андрей Николаевич, – в трубке прошуршал приглушенный мужской голос, рассыпаясь в извинениях и прося перенести намеченную встречу на другой день. Олег чертыхнулся про себя, жалея потерянное время, но делать было нечего. Сунув телефон в карман, он задумался. Возвращаться в душный офис не хотелось, все равно сегодня работы было не очень много, ребята вполне могли справиться и сами, без своего технического директора. В техотделе работала слаженная и хорошо обученная команда, не привыкшая терзать своего начальника по мелочам. Он взглянул на часы. Время обеда давно прошло, он был голоден, и вполне можно было заехать за Мариной, работавшей неподалеку. Заодно и получится приятный сюрприз для жены. Улыбнувшись своим мыслям и предвкушая встречу, темноволосый мужчина лет тридцати пяти на вид, тронул машину и встроился в плотный поток.

Марина работала в двух кварталах от того места, где была назначена встреча. Олег планировал после делового обеда заехать за женой и забрать ее домой, несмотря на все протесты. Вечер пятницы, считал он, это святое и должен проводиться вместе. Можно сходить в кино, посидеть в ресторане, сходить в гости к друзьям, а то и просто поваляться на диване, хохоча над придурковатой американской комедией. Но это удавалось все реже и реже. Марина Фролова, в девичестве Добронравова, была достаточно преуспевающим адвокатом, трудоголиком и фанатиком своего дело. Все ее внимание, силы и энтузиазм поглощался работой. Олег понимал ее, сам с нуля построивший собственное дело, вместе с институтскими друзьями, ставшими теперь его партнерами. Супруги уважали личное пространство и интересы друг друга, никогда не ссорясь из-за не помытой посуды, задержек на работе, утренних ранних совещаний или выброшенных на дизайнерскую вещь денег. Они вообще никогда не ссорились, выясняя проблемы спокойно, без скандала, как образцово показательная пара. Не зря же Марина была адвокатом.

Машину удалось припарковать достаточно далеко от входа, но это ничуть его не смутило. Ткнув кнопку на брелке и дождавшись двойного писка сигнализации, Олег направился к входу в здание. Офис находился на втором этаже, снятом практически полностью под нужды юридической конторы. Марина работала там уже шесть лет, заслужив неплохую репутацию и стремительно продвигаясь по карьерной лестнице, начав с помощника адвоката. Серьезная, упрямая, она обладала железной волей и острым умом, так впечатлившим в свое время Олега, который, не раздумывая, сделал предложение симпатичной сероглазой блондинке. Это было почти пятнадцать лет назад.

Взлетев по лестнице, он открыл дверь и пошел по коридору. Кабинет жены находился во втором крыле, в самом конце, рядом с комнатой для переговоров и состоял из собственно комнаты, занимаемой Мариной и небольшого предбанника, где располагался ее помощник и секретарь. Александру, не так давно принятому на работу, было двадцать четыре года, как краем уха слышал Олег. Он только начинал свою карьеру на этом поприще, набирая знания и опыт. Марина была очень довольна помощником, снявшим с нее массу бумажной и рутинной работы, которую тот выполнял добросовестно и аккуратно. Ему было не трудно завести документы ей на дом в любое время суток или засидеться заполночь в офисе вместе с начальницей, обсуждая материалы нового дела, или сопровождать ее на переговоры, слушания и встречи, если требовалось. Иногда Олегу казалось, что юношей руководит не только профессиональное рвение. Слишком уж часто стал он появляться последнее время у них дома, заезжая по мельчайшему поводу и без него. Учитывая привлекательность Марины, все это вызывало опасения и подозрения. В жене Олег был уверен, не допуская и мысли об измене, но такое настойчивое внимание безумно раздражало.

Особенно, если учесть, что Саша, как обращалась к нему Марина, был действительно красив. Высокий, стройный шатен, очевидно занимающийся спортом – иначе, откуда у него такая подтянутая фигура, не содержащая ничего лишнего? Широкие плечи, красивая осанка, карие глаза, но не теплого солнечного оттенка, а парадоксально обдающие холодом, немыслимом, казалось бы, при таком цвете. Все это, в сочетании с молодостью, давало повод для беспокойства. Особенно учитывая то, как этот юнец насмешливо и снисходительно общался с самим Олегом.

Вот и сейчас, смерив входящего мужчину взглядом из-под длинной челки, Саша сразу же уткнулся носом в документы, пробурчав:

- Марина Юрьевна на совещании, будет не скоро.

-Я подожду, – Олег направился было к креслу, но его прервал неожиданный окрик.

-Нет!

Мужчина непонимающе оглянулся на приподнявшегося и уронившего бумаги юношу. Тот быстро взял себя в руки.

– Марины Юрьевны долго не будет, и она сюда уже не вернется, сразу поедет домой. И звонить ей нельзя! – добавил он, увидев, как Олег достает мобильник. – Совещание важное, у нее будут неприятности, если раздастся звонок…

Олег посмотрел на вешалку, стоящую у входной двери. Легкий плащ, в котором Марина сегодня ушла из дома, все висел там. Проследив его взгляд, Саша заметно стушевался. В груди мужчины заклокотала ярость, с трудом сдерживаемая и давно уже подогреваемая. Саша солгал, но зачем? Не хочет, чтобы он, Олег, забирал жену домой? Рассчитывает проводить ее сам? Что этот сопляк вообще возомнил о себе?!

- С твоего позволения, я подожду ее в кабинете, – не желая больше разговаривать с зарвавшимся юнцом, Олег шагнул к двери, но секретарь преградил ему дорогу.

-В кабинет посторонним входить запрещается. Пожалуйста, не создавайте всем проблем.

- Я не посторонний. Я ее муж, – Олег еле удержался, чтобы не стукнуть наглеца, вызывавшего у него целую бурю негативных эмоций. Плохо контролируя себя, он оттолкнул его в сторону и стремительным шагом вошел в кабинет.

В комнате находились двое. Очевидно, они все это время прислушивались к происходящему в приемной, потому что выражения лиц у них были растерянно-испуганные. Олег молча разглядывал открывшуюся картину, не зная, что принято говорить в таких случаях. Марина пришла в себя первой.

- Олег, что случилось? Почему ты врываешься в кабинет без стука? – она старалась говорить спокойно, но голос немного дрожал. Олег перевел взгляд на неровно застегнутую блузку, край которой, женщина нервно теребила руками, смазанную помаду, потом на Бориса – одного из совладельцев фирмы, с которым Марина совместно вела многие дела, и, развернувшись, вышел из комнаты.

- Олег! – донеслось ему вслед, но он, не оборачиваясь, прошел мимо застывшего там, куда он его отпихнул, Саши. Внутри как будто все вымерзло. Не было боли, отчаяния, злости, одно только холодное недоумение и удивление. Он быстро спустился вниз и сел в машину, не заводя ее. Надо было прийти в себя, немного собраться и успокоиться. Хотя, последний пункт был неактуален, сердце билось ровно, совершенно не ускоряя ритм. Просто случившееся было невозможно. Они же никогда не ругались, дома все было мирно, спокойно. «Слишком спокойно», – шепнул внутренний голос. – «Слишком ровно, слишком не эмоционально. Как у давно чужих людей, которым нечего делить, поэтому они и не спорят, не выясняют отношений, не имеют друг к другу претензий. Не потому что все так хорошо, а потому что просто ничего и нет»

Хлопанье двери со стороны пассажирского сидения, вывело Олега из задумчивости. Саша сел в машину, сосредоточенный и невозмутимый, как будто это было вполне естественно – вот так без спросу.

- Здесь недалеко есть отличный бар. Там спокойно, неплохая выпивка и бильярд. Ну, чего стоим? Поехали.

-Какого черта? – Олег вскинул глаза на нахала. Он не был формалистом, но подобное поведение уже выходило за любые рамки. – Выметайся.

-И дать тебе надираться в одиночестве? Мне не позволит человеколюбие, – он вальяжно откинулся на спинку и пристегнул ремень. Опешив от неожиданного перехода на «ты» со стороны юноши, Олег машинально завел машину и пристегнулся сам. А потом опомнился.

- Выметайся, я сказал. И я не собираюсь надираться.

-А стоило бы. Зачем ты вообще пошел туда, я же говорил: не создавай себе проблем.

-Да какого же черта! – взорвался наконец Олег. – Тоже мне, советчик нашелся! Марш из машины.

- Брось, мой рабочий день все равно уже закончен, после такого-то, а сегодня пятница – день, который надо проводить весело, с людьми. Вот куда ты сейчас поедешь? Домой?

Домой не хотелось. Не хотелось долгого разговора, разбора ошибок и объяснений, поисков оптимального для обоих решения и спокойных, невозмутимых серых глаз жены. Ужасно не хотелось. Саша лукаво улыбнулся, сверкнув глазами из-под отросшей челки. Господи, подстригся бы что ли, выглядит как мальчишка. На этой странной мысли Олег перестал колебаться и стал аккуратно, поглядывая в зеркала заднего вида, выезжать с парковки.

Бар действительно был неплох, такой, как предпочитал сам Олег в юности. Музыка в нем не била по ушам, создавая атмосферу, а не головную боль, винная карта содержала приличный список коктейлей, который он как раз изучал. Внезапно меню выхватили прямо у него из-под носа.

- Ты будешь пить эту бабскую дрянь? Еще молочный коктейль себе закажи, – Саша со стуком поставил на их столик графин с коричневой жидкостью и два пузатых бокала. Подошедший официант принял заказ на еду, и, сказав что-то ухо Александру, испарился. Олег удивленно проводил его взглядом.

-Ты его знаешь?

Саша кивнул и, пододвинув к себе бокалы, начал разливать напиток, оказавшийся неплохим виски.

- Я подрабатываю здесь иногда, когда нужны деньги. А раньше так все ночи работал, чтобы было на что жить, еще когда учился. Вот, выпей.

Сухое горло обожгло, как будто туда налили расплавленный металл, но через секунду неприятные ощущения исчезли, оставляя лишь уютное тепло, растекающееся по венам. Саша пригубил из своего бокала и довольно улыбнулся. Это почему-то опять вызвало раздражение. Пытаясь справиться с ним, Олег сделал большой глоток и закашлялся.

- Пить надо маленькими глотками, – Нравоучительно высказался Саша, подняв палец вверх. – Ты что, виски никогда не пил? Это тебе не водка, чтобы вылакивать залпом.

-Я не… вылакиваю, - споткнувшись на дурацком слове, произнес Олег. – И вообще, я привык пить вина, а не это перебродившее пиво.

Саша рассмеялся.

-А ты знаток! Ничего, это самое пиво сейчас быстро приведет тебя в норму.

-Или выведет из нее, – Олег понял, что не стоило начинать пить на голодный желудок. – А что это тебя так беспокоит, в норме ли я? Какое твое дело? Или выпить не с кем?

- Поверь, есть с кем. Просто у тебя лицо было такое, когда ты из кабинета вылетел, я аж решил, что сейчас топиться ринешься. Вот и захотел полюбоваться на прыжок с моста. А ты весь кайф мне обломал, так что пои вот теперь, предупреждаю, денег у меня нет.

- Вдобавок ко всему, ты любитель халявы, – Олег наполнил еще раз оба бокала. Ледяные тиски постепенно отпускали, тело окутывало приятное тепло, а события дня уходили на задний план. Марина звонила несколько раз, но он не брал трубку, а затем и вовсе выключил телефон, будучи не в состоянии сейчас разговаривать с ней. Завтра, завтра они поговорят, все решат, как всегда спокойно, без скандала, он даст ей развод, которого она наверняка хочет. Но только не сейчас, когда так хорошо играет джаз, виски еще полграфина и можно ни о чем не думать.

Потом они куда-то шли по ночной улице, и, кажется, он громко читал стихи Бродского придерживающему его за плечи Саше. Того, несмотря на молодость, алкоголь похоже не брал совсем, или Олегу это лишь казалось, по сравнению с его собственным состоянием. Потом была лестница, дверь, маленький коридор и чернота.

***
Похмелье бывает очень разное. От банальной головной боли и сушняка до «лучше б я умер вчера». Состояние Олега было максимально близким ко второму варианту, вызывая желание немедленно удавиться. Но даже глаза открыть, не то чтобы намылить себе петлю, стало настоящей проблемой. Он что-то неразборчиво замычал, а потом испустил благодарный вздох, когда на лоб легло нечто холодное и влажное, немного усмиряя скребущихся в голове демонов. Глаза, наконец, открылись, выхватив из мерцающих солнечных бликов мужскую полуобнаженную фигуру, склонившуюся над ним. От неожиданности он вздрогнул и дернулся всем телом, вызвав новый приступ головной боли.

- На, выпей, – голос был знаком, и вызывал странные смешанные ощущения. Кто мог быть у них дома с утра и где, черт побери, Марина? Марина… Все встало на свои места.

-Где я? – Олег окинул взглядом маленькую комнату, в которой поместились только кровать, небольшой шкаф, и письменный стол с компьютером, весь заваленный папками с бумагами. Мда, вопрос был явно глупый.

-У меня дома, где же еще, - последовал вполне ожидаемый ответ, а в руки всунули таблетку и стакан с водой. – Пить ты, дядя, не умеешь вообще. Совсем на своем вине расслабился. Стыдно, Фролов Олег Дмитриевич, начальник технического отдела компании «Римлянин». Слушай, а эти ваши охранные системы, это что такое?

-Что?! Откуда ты… - от удивления у Олега прорезался голос. Саша помахал у него перед носом белым прямоугольником, оказавшимся его собственной визиткой. – Ты шарился по моему бумажнику?

- Должен же я был расплатиться в баре. Чек, кстати, внутри, если что, – пожал плечами Саша. – Мне чужого не надо.

Хотелось сказать какую-нибудь гадость, но состояние было настолько паршивое, что сил не осталось даже на сарказм. Поставив пустой стакан на пол, Олег блаженно вытянулся на кровати и закрыл глаза. Рядом зашуршало, а затем постель прогнулась под чужим весом. Сашка улегся рядом, оттягивая на себя край одеяла.

-Эй! Ты что делаешь? – от неожиданности Олег дернулся в сторону, чуть не упав на пол.

- Я тоже хочу немного поваляться, а ты занял единственную кровать в доме. Что мне на полу теперь лежать? Я не настолько альтруист.

Олег и сам не понял, почему вспылил. Он находился в гостях и вообще не имел права диктовать свои условия человеку, не бросившему его пьяного в баре, а притащившему к себе домой. Хотя, если бы не он, то Олег бы и не пил, а… Что бы он делал, Фролов так и не смог придумать. Поэтому решил сменить тему.

- Охранные системы – это видеонаблюдение, сигнализации, контрольные пункты. Мы этим занимаемся уже много лет, фактически одними из первых в городе начинали.

-Ого! – Саша приподнялся на локте, заглядывая ему в лицо. – Да вы крутые ребята. А я думал ты менеджер средней руки, под каблуком жены… ой.

Олег, казалось, и не заметил этой обмолвки, покруженный в воспоминания. Лекарство начало действовать, и голова постепенно переставала болеть. Ему было тогда чуть больше лет, чем сейчас Саше, их было трое друзей, не так давно закончивших институт, и искавших свое место в жизни. Марка уже не было в живых, и они вдвоем со Стасом продолжали некогда начатое дело. Станислав Говоров, бывший одноклассник, занимался всей организационной частью: разбирался с налоговой, с помещениями, с бухгалтерией, банками и кредитами, будучи генеральным директором их, тогда еще маленькой, фирмы. Марк и Олег занимались технической частью: разрабатывали системы наблюдения, писали программы, контролирующие все эти сложные комплексы, подолгу орали друг на друга, запершись в заваленной доверху различными железками комнате, там же напивались в хлам, когда все начинало работать, наконец, как надо. Теперь у них со Стасом было по просторному кабинету, почти полторы сотни сотрудников и реализовавшаяся американская мечта. А Марка с ними уже не было.

- … будешь? Эй! – прорвался в затуманенный похмельем и воспоминаниями мозг резкий голос. Олег поморщился. – Завтракать, говорю, будешь? Кофе?

- Не отказался бы от кофе.

-Прекрасно. Кофеварка на кухне, мне тоже свари, – Саша расхохотался, наблюдая за реакцией Олега, затем поднялся и пошлепал на кухню. Надо было тоже вставать. Только что делать потом?

- Спасибо… за вчерашнее. И за то, что пытался не пустить меня. Хотя, я думаю, это потому что Марина велела, – Олег склонился над чашкой кофе, сваренного не в кофеварке, которой и не было, а по старинке - в джезве, помешивая светлую пенку, и не видел как полыхнули карие глаза. Саша сгреб посуду со стола в раковину и тоже пододвинул к себе чашку. Молчание становилось неловким.

-Ты один живешь? – попытался завести светскую беседу Олег. Сашка кивнул, не отрываясь от кофе. Что ж, попробуем еще раз.

- А твоя девушка? Она разве здесь не бывает? – Отрицательно помотал головой. Это начинало доставать. Уже из принципа, Олег продолжил.

- А как ее зовут? – Сашка поперхнулся кофе. Глянул на Олега из-под челки и неожиданно ухмыльнулся.

-У меня нет девушки. И не будет.

- С чего такая уверенность? – поднял бровь Олег и оказался совершенно не готов к ответу.

- Потому что я гей. Меня не интересуют женщины, – теперь бодрящий утренний напиток попал не в то горло уже техническому директору. Он прокашлялся, вытирая выступившие слезы и во все глаза уставился на довольно скалящегося парня.

-Ты серьезно?

-Серьезнее не бывает. Не волнуйся, ночью ничего не было, ты дрых как бревно.

На бревно Олег почему-то не обиделся и задумчиво произнес.

-Надо же. А я думал ты на Марину запал, поэтому и таскаешься к нам все время. А ты оказывается… Что?

Саша мучительно покраснел и спрятал глаза. От его нахальства и позерства не осталось и следа, как будто… Неожиданная, совершенно абсурдная догадка прорезала похмельные мозги Олега.

-Ты что… ты из-за меня к нам ездил? И после этого мы вчера… в одной кровати… твою мать!

Чуть не опрокинув стол, Олег бросился в комнату, спешно схватил свои вещи и, обувшись, вылетел из квартиры. омент мобильник взорвался резкой трелью.

-

@темы: ориджинал

---

Гомо/Гетеро/Сексуальный - фэндом QAF

Посмотрела я недавно этот сериал и влюбилась в него. Вообще, если бы не неприятие гомосексуальной тематики в обществе, я бы советовала абсолютно всем смотреть это. Фильм ведь хорош не только шикарными героями (Брайан - ням!), но и тем, что поднимает ряд весьма серьезных вопросов- СПИДА, детской проституции, усыновления.
И еще, фанфики с пейрингом Брайан-Джастин как-то не знаю... Вроде, в сериале очень все хорошо описано))
А вот Гейл Харольд/Рэнди Харрисон - это да!
Встречайте замечательный, очень вкусный и классный фанфик:
Гомо/Гетеро/Сексуальный
Автор: IRATI
Переводчик: Participante
Бета: Ampaseh
Рейтинг: NC-17
Жанр: RPS
Пейринг: Gale/Randy (Гейл Харольд/Рэнди Харрисон)
Оригинал: irati.livejournal.com/147357.html
Разрешение на перевод: получено
Перевод: Завершён
Дисклаймер: Мой только перевод
Авторская пунктуация
“All of my stories are true, and If they´re not, they should be” (Emmet, QaF 1x21)

Завязка

Для начала следует пояснить: Рэнди не считает, что Гейл медленно соображает. Да, довольно легко можно прийти к такому заключению. Возможно, из-за того, что у Гейла возникают некоторые проблемы с выражением собственных мыслей… особенно когда на него давят. Что есть, то есть. Рэнди находит такое объяснение вполне обоснованным. Нет, Рэнди не испытывает особой гордости за то, что на какой-то миг, возможно, в самом-самом начале, решил, что Гейл немного медленно соображает.

В начале

Для Рэнди это было делом принципа — отнестись к Гейлу с предубеждением. Почему? Да потому что Гейл был натуралом. Прикинь! Натуралом. Одна. Одна! Пилотная серия о гомосексуальных отношениях по телевидению — кабельному, — и главную роль отдают натуралу. Определённо, Рэнди почувствовал себя оскорблённым, когда узнал об этом. Было очевидно, что они пригласили гетеросексуального актёра, чтобы он распространял вокруг себя все эти скрытые флюиды гетеросексуальности и привлекал к сериалу внимание погрязших в рутине домохозяек, заставил мечтать о себе. Это было крайне неприятно осознавать. Рэнди почувствовал раздражение, но никому ничего не сказал, естественно. Когда он узнал об этом, на роль его ещё не утвердили, и высказывание каких бы то ни было претензий являлось непозволительной роскошью. А когда роль была у него в кармане, ему опять-таки показалось неразумным упираться рогом и качать права. Но, скорее всего, пара комментариев всё-таки сорвалась с языка. Возможно, во время телефонного разговора из Торонто с секретаршей своего агента.
Мало кто может похвастаться гладкими отношениями со своим агентом, и Рэнди не был исключением, однако он неплохо ладил с его секретаршей. Так что, когда она поинтересовалась, как там в Канаде? — Холодно. — Как там пробы? — Хорошо. — Как дела в целом? — Роль я получил. — Как там главный герой? — Хм… Удержаться он не смог. Нахмурил лоб, хотя никто не мог его видеть. Он прижимал трубку плечом и заваривал чай. «Хорошо», — соврал. «Кажется», — добавил. А потом решил приоткрыть заглушку, чтобы спустить пары, и после длинной продуманной паузы сообщил: «Он брюнет, более или менее смазливый». Раздражённо вздохнул и добавил: «Натурал», — стараясь, чтобы это прозвучало как можно более обвиняюще. И напоследок, чтобы забить последний гвоздь, заявил: «И вообще, мне показался, что он как-то медленно соображает».

Насчёт «брюнета» всё было правдой.

Насчёт «более или менее смазливый» тоже более или менее верно.

(Здесь Рэнди не пришлось особо притворяться: ему не нравились брюнеты, а, тем более, натуралы).

Но вот насчёт «медленно соображает» всё оказалось полным фуфлом.


Тугодум

Вряд ли можно сказать, что Гейл был в особом восторге от Рэнди, когда впервые увидел его. Сказать такое значило бы более чем преувеличить. Чтобы быть уж совсем точными в формулировке — это было бы самой настоящей ложью. А чтобы быть предельно честными, приведём дословно, что подумал Гейл. Нечто не особенно красноречивое, не великая речь, достойная Гендальфа Серого, который для Гейла был мерилом мудрости, но нечто достаточно экспрессивное и типичное для самого Гейла. Одним словом, он подумал: «Ой, ё!». Искра

Иногда между актёрами… пробегает искра, но не надо обманываться. Пробегает она далеко не всегда. Зачастую всё остаётся на уровне механики, отлаженного процесса. Сцена — переснять — свет — сделаем ещё дубль — снято — стоп камера — свет — обрезать — грим — переснять. В противоположность Театру, где важно найти свой ритм и струиться, плыть по течению, киносъёмка — это дробление на сцены, череда дублей. Отрепетировать свой кусок и по новой. Сложно постоянно поддерживать внутренний ритм, сохранять энергетику сцены, не обратить всё в пшик. И это становится практически непосильной задачей, когда между тобой и человеком, с которым вы работаете в тандеме, ничего не происходит. Ты смотришь не него, разговариваешь, злишься, целуешь и т.д., и т.п. Ты отыгрываешь свою сцену, все вокруг делают свою работу, и ты идёшь домой. Но ничего особенного не происходит. Ты проговариваешь свои реплики, но диалог мёртв. Ты играешь сцену, но в ней нет жизни. Иногда случается и такое.

Когда Гейл познакомился с Рэнди, то сразу подумал, что как раз так всё и будет. Точнее, не будет ничего. Потому что Рэнди должен был играть Джастина, а Джастин в понимании Гейла выглядит иначе. Не то чтобы Гейл особенно много задумывался о предстоящих пробах и образах героев, это если по-честному. Он вообще не из тех, кто проводит много времени в подобных раздумьях. Но вот если бы он это сделал, то ни за что не представил бы кого-то такого. Слишком интеллектуал. В очках, овеянный эдаким флёром утончённости. Серьёзный и чуть раздражённый. Да у него на лице написано, сколько книг он прочитал, а точнее, проштудировал от корки до корки. Не гей в плане «вау, какая я королева!», но всё-таки достаточно гей, спасибо большое. Чуть манерный. Чуть женственный. С выражением лица, которое прямо-таки кричит: «Ты слишком гетеросексуален для этой роли, я это знаю, потому что я-то не такой». Рэнди оценил его не слишком высоко, и Гейл это почувствовал. Напряжение в воздухе: «Ой, ё!».

Они вежливо обменялись рукопожатием, и Гейл подумал: «Плохо дело». Потому что он ну никак не мог себе представить после холодного рукопожатия слишком серьёзного и воспитанного Рэнди, как этот Рэнди будет симулировать оргазмы и жаркий анальный секс до рассвета. Дважды «ой, ё!».

Так что он решил, что искры не будет. Между ними на экране просто не будет того, что некоторые назвали бы химией , а Гейл даже и не знал, как обозвать. Конечно, они будут делать свою работу, но искры не будет. И в результате серию они похерят, а Гейл снова пополнит ряды безработных актёров.

В который уже раз в своей жизни он ошибся.

Химия

Ошибся он по полной программе. Ошибся так, как только он умел ошибаться. Потому что, когда настало время читки и первой репетиции, произошла любопытная вещь. Рэнди, заявив: «Подождите», положил свою копию сценария на стол, туда же легли и очки. А точнее, легли они на сценарий, который пестрел галочками, сносками и пометками.
(Не то чтобы это было особенно важным, но в копии Гейла ни одной пометки не наблюдалось. Там присутствовали кофейные пятна, а это, согласитесь, не одно и то же. В противоположность копии Рэнди, его сценарий был мятым. Гейлу стало стыдно; затем он подумал, что чувствует себя глупо, сравнивая такие вещи, а потом разозлился из-за того, что почувствовал себя глупцом).
Но тут Рэнди посмотрел на него, и он забыл обо всем: о злости, о комплексах, о глупости. Потому что Рэнди снял очки и пропал. Вот прямо там, посреди репетиционной, и пропал. Полностью скрылся от режиссера, от Гейла, от всего мира. У него изменилось выражение глаз. Выражение глаз, да будь оно неладно, изменилось! Он вмиг стал младше и превратился в шестнадцатилетнего подростка, который стоит на углу и ждёт, что кто-нибудь отведёт его к себе домой. Его глаза уже не твердили: «Интеллектуал, женственный и серьёзный». Они говорили: «Мне страшно, я возбуждён, трахни меня».

И вот там, в заснеженном Торонто, когда Рэнди исчез, Гейл заметил, что улыбается, — и исчез вместе с ним. Энергетика Брайана Кинни завибрировала в нём как никогда отчётливо, внятно и отчётливо , произнося: «Я тебя живьём съем. Трахну так, что мало не покажется».

Да, скорее всего, именно тогда он впервые услышал своего внутреннего Брайана Кинни. Внятно и отчётливо.

Носки

После той репетиции было ещё множество других, часы и часы съёмок пилотной серии, споры с режиссером и продюсерами. Бессонные ночи, различные варианты грима; на Гейле перепробовали столько способов укладки и стрижки, что ему стало казаться, будто у него намного больше волос, чем думалось раньше. Ему пришлось учиться говорить в декорациях «Вавилона», в то время как статисты танцевали под несуществующую музыку. И это было совсем не просто, потому что надо притворяться, будто кричишь, хотя на самом деле просто говоришь. Но у него получилось. Получилось и это, и танцевать без музыки, выживать в первые недели пребывания на съёмочной площадке, слушать Брайана внутри себя всё это время, получилось не просрать свой шанс — и, наконец, у него получилось достаточно правдоподобно имитировать секс с мужиками.
Это было частью персонажа. А точнее сказать, это было основополагающей частью его персонажа. Целоваться, как сам дьявол-искуситель, трахаться так, будто в этом заключается сама жизнь. Естественно, не обошлось без пары (на самом-то деле, без пары дюжин) неловких моментов. Но они всё обсуждали, они говорили об этом, работали над этим, вели себя как профессионалы. Потому что когда тебе выпадает такой шанс, если ты хороший актёр, то вцепляешься в него зубами и готов пожертвовать всем, лишь бы не упустить.

— Ты когда-нибудь был в более неловкой ситуации?

Они лежат, обнажённые, посреди съёмочной площадке. Сцена «Джастин кончает на чёрные простыни Брайана»[i] в N-дцатый, они сами уже не помнят какой, раз, отснята. Рэнди надолго задумывается, прежде чем ответить.

— В первый раз, когда мне в какой-то школьной постановке нужно было поцеловать девочку, я так разнервничался, что прикусил ей губу до крови. Сейчас на мне из одежды один носок, и тот надет отнюдь не на ногу. Какой из этих эпизодов тебе кажется более неловким?

— Тот, с девчонкой, двух мнений быть не может, — смеётся Гейл. — По сравнению с таким сейчас всё просто супер.

Постепенно Гейл смиряется с неловкостью обнажёнки и смущающими сценами и — а вы что думали? — со временем он свыкается с носками, один из которых он натягивает далеко не на ногу.

Во время интервью его часто спрашивают, кто из коллег повлиял на него в большей степени, и он неизменно отвечает: «Рэнди Харрисон». Рэнди Харрисон, который постоянно рядом, обнажённый большую часть времени, рядом с самого начала и потом… на каждом шагу этого пути. Когда они познакомились, он решил, что Рэнди сложный человек, но Гейл умел всё упрощать.

Он не помнит, в какой момент Рэнди перестал ему не нравиться. Возможно, в начале, самом начале.


Момент

Рэнди в точности помнит тот день, когда понял, что Гейл не тормоз. Был май, и стояла жара. Потом он иногда ловил себя на мысли, что хочет рассказать о том, что произошло в тот день, но поделиться не с кем. Потому что поделиться этим значит и признаться в том, что считал, будто Гейл немного медленно соображает. А Рэнди не особенно гордится этим.
Они болтали во время одного из многочисленных технических перерывов, это была обычная беседа о том о сём. Он не помнит, как речь зашла о [i]методе . На съёмках частенько приходится коротать часы в ожидании и как-то убивать время, так что разговор об этом мог зайти в любой момент, и причиной тому было спасение от скуки. Они обсуждали различия между телевидением и Театром, говорили об Аль Пачино и постепенно перешли к излюбленной для всех актёров теме.
То бишь, они стали говорить о себе. А точнее, Рэнди стал говорить о себе и своей потребности записывать буквально ВСЁ о персонаже, которого ему предстоит играть.
— А всё — это сколько? — поинтересовался Гейл.
— Я исписал тридцать страниц, пока готовился к последним пробам на роль Джастина.
На лице Гейла отразилось такое удивление, которое Рэнди не удалось бы изобразить даже после всех курсов актёрского мастерства в мире.
— Тридцать страниц от руки?
Рэнди рассмеялся от души. А потом Гейл рассказал ему о своём методе. Разумеется, никакими тридцатью страницами тут и не пахло.
— Я даже и печатать-то не особо умею, — пожав плечами.
Итак, он рассказал о своей системе. Своём методе актёрской игры. Гейл не называл это ни «мой метод», ни «моя система». Он называл это «то, что я делаю».
— В общих чертах, то, что я делаю, — сказал он, — это выбираю определённый момент из жизни. Понимаешь? Жизни персонажа. И использую этот момент. Понимаешь? Когда хочу… когда надо вернуться к образу. Это должен быть такой…подходящий, стоящий момент.

На Рэнди очки, за которыми скрывался пытливый взгляд серьёзных глаз. Ему хотелось знать больше, и Гейл не подкачал. Уж поверьте. Скупыми словами, всего лишь в нескольких фразах он нарисовал цельный портрет Брайана Кинни. Он буквально препарировал его на глазах у Рэнди. И в то мгновение Рэнди отринул все мысли о том, хороша или плоха была идея пригласить на главную роль гетеросексуала. Вдруг он осознал, что по-настоящему благодарен за то, что работает с Гейлом.
«Я ясно вижу , — сказал Гейл, — как Брайан в первый раз трахнул мужика». Тот самый момент

Он настолько ясно отпечатался в воображении Гейла, столько раз представлялся ему, что Гейл иногда удивляется, вспоминая: они ведь этого никогда не снимали. На самом деле этого никогда не происходило, ну, кроме как в его воображении. Но там этот эпизод существует, Гейл знает его текстуру, каков он на ощупь, мельчайшие детали, всю сочность красок. И именно таким, каким он существует в воображении, Гейл описывает этот момент Рэнди.

Брайану пятнадцать, и он находится в незнакомой комнате, где явственно пахнет средством для мытья полов. Стоит ноябрь, три утра. Вместе с Брайаном в комнате находится парень, хозяин дома. Он старше Кинни, которому только пятнадцать, для которого пока не настала пора бунтарства, который ещё не восставал против родителей и который до сих пор посещает мессу. Но скоро, очень скоро этому придёт конец. Суббота? Раннее утро, когда суббота перетекает в воскресенье; и этот тип, который хочет трахнуть его в задницу. Гейл довольно подробно всё описывает, и когда произносит: «…хочет трахнуть его в задницу», то ощущает волну жара в основании шеи. Неловко — а вы что думали? Гейл не так уж много знает об особенностях анального секса, и Рэнди слишком пристально не него смотрит. Гейл чувствует, что его изучают и оценивают, и он не знает, каков будет вердикт. Есть в Рэнди что-то, что немного его пугает. Достаточно сильно пугает.
Он уделяет много времени деталям. Он рассказывает, что Брайану не особенно хотелось там оставаться, потому что тот тип не больно ему нравится, но и уходить он не собирался, так как за стенами этой комнаты тоже нет ничего, что бы могло его заинтересовать. Он сам не знает, чего ему хочется. С этим парнем секс у него был далеко не в первый раз, да и сам парень у него далеко не первый. И вдруг, повинуясь какому-то неведомому импульсу, он решает, что сегодня всё изменится. Он изменит всё. Свою жизнь. И ещё что-то должно измениться. Что — он сам пока не знает, и тут он перевернул этого парня лицом вниз и, сам ещё не очень хорошо понимая, что делает, в первый раз в жизни трахнул мужика.
Там было зеркало. Перед кроватью. Уродливый обшарпанный туалетный столик с мутным запылённым зеркалом. И в этом зеркале Брайан увидел своё отражение. То, как он трахается. И это был первый раз, когда он действительно видел себя. Это был не тот, на протяжении пятнадцати лет навязываемый родителями, образ. Он увидел себя таким, каким бы мог стать. Он увидел себя мокрым от пота, контролирующим свои движения, свою жизнь. Сексуальным и сильным, способным добиться любой грёбаной цели, которую только поставит перед собой. Он почувствовал, что сможет покорить весь мир, и тут же спросил сам себя, а настолько ли интересен этот самый мир, чтобы удостаивать его своего внимания.
В том зеркале Брайан Кинни увидел того, кем ему предстояло стать, и он влюбился в этот образ. Он поклялся воссоздать его, будто речь шла о рекламном плакате, глядя на который все смогут его оценить и возжелать. И через их алчущие взгляды он сможет поверить сам в себя. А потом он поклялся не облажаться, поймать за задницу самого Господа Бога, послать родителей куда подальше, а заодно и тех, кто в будущем посмеет попытаться убедить его в том, что он не останется навсегда таким… молодым… вечным. Потому что он будет именно таким, и он покажет им всем, кем является на самом деле. Бессмертным.
Когда он замолкает, Рэнди некоторое время не произносит ни слова. Теперь Гейл знает, как себя чувствует насекомое под микроскопом.
— Я вижу этот момент. И когда мне нужна энергия Брайана, то я вызываю его в памяти. И Брайан каждый раз является. Я не знаю, если… да ладно, сам знаешь… Вот, собственно, и всё, что я делаю.
Он пожимает плечами и боится сделать вдох, пока Рэнди встаёт и произносит те пять слов, в которых проскальзывает лёгкий намёк на восхищение. Они уже несколько месяцев в Торонто, и это первый раз, когда Гейл чувствует, что Рэнди Харрисон впускает его в клуб избранных, которых он считает достойными своего уважения.
— Это действительно хороший момент, Гейл.
Он чувствует, что краснеет.

@темы: квиры

---

"Не убоюсь я зла" - фэндом J2

Пейринг здесь Дженсен и Джаред, но лично мое мнение - этот фанфик хорош скорее как ориджинал. Парни здесь не в образе, но это не главное. Эта вещь заслуживает называться не фанфиком, а полноценным литературным произведением. Такая глубина раскрытия человеческой души встречается далеко не в каждом всеми признанном классическом произведении. Просто браво автору.

Название: "Не убоюсь я зла"
Автор: Alix
Фэндом: J2 РПС-АУ
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Джаред/Дженсен
Жанр: драма
Предупреждения: описание психического заболевания
Дисклеймер: Ничего из этого не было и быть не могло. Это просто очередное кино, в котором они снялись.
Саммари: Джаред и Дженсен - два обычных парня, которым хорошо вместе. Два совершенно обычных парня, только Джаред лишился дома и остался один на свете, а у Дженсена есть секрет. Джаред думает, будто хочет знать этот секрет. А когда узнает его, то поймёт, что существуют двери, за которые не надо заглядывать...

~ ~ ~


1.

Есть такой анекдот, про чёрную и белую полосу. Все его знают. Встречаются как-то два друга, Джош и Майк, один другому жалуется, что, дескать, у него чёрная полоса. Потом спустя какое-то время встречаются снова, и Майк спрашивает: Джош, старина, ну как, наладилось? А Джош отвечает: Майк, старина, оказывается, то была белая полоса...
Все этот анекдот знают, и никто над ним не смеётся. Потому что у каждого так бывает: сперва всё хреново, потом ещё хуже, а потом приходит такой день, когда понимаешь, что по-настоящему плохо ещё вовсе и не было... что по-настоящему плохо - это сейчас.
В жизни Джареда такой день тоже в конце концов наступил. Не сказать, конечно (во всяком случае Джаред бы так не сказал), что его жизненный путь и раньше был устлан розами. Кое-кому, может быть, так и казалось, но в лексиконе Джареда была парочка ёмких словечек, которыми он исчерпывающе определил бы, что собой представляет жизнь как таковая, если б его кто спросил. А потом, ровно как в том анекдоте про Джоша с Майкой, Джаред осознал одну простую истину: как бы ни было плохо, всегда есть куда ещё хуже. Всегда.
Это горькое осознание он заливал смесью текилы, виски и маленьких красных таблеток, названия которых он не запомнил, потому что был уже слишком пьян, когда их глотнул. Только и было у него теперь радости в жизни, что эти маленькие красные таблетки - как в "Матрице", выпьешь и всё забудешь, и всё станет опять, как было. Джаред понимал, что ничто уже не станет, как было, но это ничего не меняло, а вернее, меняло всё. Клуб был тот же самый, что прежде, он бывал здесь десятки раз; так же резали глаз вспышки лазерного шоу, так же гремела, вдавливаясь в барабанные перепонки, музыка, таким же густым и колышущимся от сигаретного дыма был воздух и так же извивались вокруг, сплетаясь друг с другом то в танце, то в поцелуе, разгорячённые полуголые тела. Всё было как всегда в клубе, название которого не имело никакого значения - только Джаред спускал там сейчас последние деньги и не хотел думать о том, что будет делать дальше. Только это отличалось, и ничего больше...
Хотя нет. Из нового был ещё этот парень. Джаред его называл Веснушкой, потому что имени его не расслышал - а может, парень и не назвался, Джаред не помнил, потому что к тому времени, когда они встретились среди дыма, музыки и неонов, маленькие красные таблетки уже действовали вовсю.
У Веснушки были нереально громадные оленьи глаза в длиннющих ресницах - хотя Джаред не исключал, что маленькие красные таблетки несколько искажали его восприятие. Интересно, думал Джаред, вливая Веснушке в пухлые губы текилу изо рта в рот, интересно, член у него такой же нереально громадный? Таблетки там или не таблетки, а клёво будет забраться на этот член... Может быть, он произнёс это вслух, потому что Веснушка растягивал свои пухлые губы в мягкой, всепрощающей улыбке, гладил Джареда по шее ребром ладони и мял его ягодицу, и красные точки лазеров плясали между россыпью рыжих крапинок на его носу и щеках. Джаред вдруг подумал в той лихорадочности отчаяния, которая приходит только в самые чёрные дни, что, возможно, он даже смог бы полюбить этого парня. Джаред ни разу не любил никого, и ему казалось, что сейчас, именно сейчас, и именно здесь, в тот день, когда жизнь его покатилась чертям под хвост, именно в этом клубе Бог должен сжалиться над ним и послать ему если не кейс с миллионом баксов, то хотя бы любовь на всю жизнь. Веснушка был красив и здорово целовался, и руки у него были тёплые и большие - он был ничем не хуже других претендентов на эту роль.
Джаред не помнил, как они оказались на улице: только ощутил, что холодный мартовский воздух опаляет его лицо, шею и член, уже выпростанный из джинсов. Он застонал, когда Веснушка втиснул его в стену и с силой засосал кожу у Джареда на шее. Джаред обмяк, бессильно тычась бёдрами в бёдра Веснушки - он хотел, чтобы Веснушка ему подрочил, но язык заплетался, и Джаред не мог выговорить такую длинную и сложную фразу.
- М... н-н... м-м... - пытался объяснить ему Джаред, а красные точки лазеров всё прыгали-прыгали-прыгали под его опущенными веками, и твёрдый Веснушкин член вжимался ему в бедро, и было так хорошо, так хорошо...
Так хорошо, что Джаред не сразу понял, что это такое холодное и острое упирается ему в горло, там, где только что были Веснушкины губы. Джаред толкнулся вперёд, продолжая бессвязно поскуливать и выпрашивать ласку, и в тот же миг это острое пропороло кожу у него на горле. Горячая струйка щекотно побежала по шее вниз. Кровь, подумал Джаред, и, открыв глаза, моргнул. Это же кровь. Меня только что кто-то подрезал. Кто? Где Веснушка? Что...
- Не рыпайся, - прошипел ему в самое ухо голос, который только что казался почти любимым. - Не рыпайся, сука. Стой смирно, и ничего тебе не будет.
Как же не будет, хотел спросить Джаред, я же думал, мы с тобой... Но Веснушка явно не собирался тратить времени на объяснения: уперев лезвие ножа Джареду в кадык, он быстро и деловито обшаривал его карманы. Звякнули, вываливаясь, ключи от машины, хрустнул мобильник (Веснушка досадливо фыркнул, похоже, сочтя его устаревшим).
- Чёрт, - выругался Веснушка, добравшись до бумажника Джареда и выпотрошив его содержимое на землю. - Твою мать, тут же и полсотни нет! Твою мать! Я видел, как ты брал у Грэя "летучки", у тебя должно быть дохрена бабла!
Джаред сказал бы ему, что у него совсем нет дохрена бабла, что у него нет вообще никакого бабла, больше нет. Но маленькие красные таблетки (летучки"? да, им это название подходило...) всё ещё вязали узлами его язык, и ноги, и руки, и мысли, и Джаред лишь всхлипнул бессильно, не замечая, что снова тычется своим обнажённым членом Веснушке в бедро. Ну и что, что любовь всей его жизни - он же решил, что это любовь всей его жизни, так какого чёрта! - цинично и грубо грабит его, пока он стоит тут со спущенными штанами. Джареду всего лишь хотелось ласки, нежности или хотя бы потрахаться, чтобы этот хреновый день стал хоть чуточку, самую чуточку лучше...
- Что, сука, всё ещё хочешь меня? - Веснушка раздвинул пухлые губы в злой улыбке, хватая Джареда за волосы и оттягивая ему голову назад. И Джаред вдруг понял, что нет, на самом деле не хочет. Совсем не хочет - внезапно всё, чего ему захотелось, это свернуться клубком на земле и тихонечко умереть. Лезвие больше не даво на его горло, но облегчения он не почувствовал. Он коротко выдохнул, когда Веснушка, убрав нож, крутанул Джареда на месте и втиснул в стену, быстро и грубо стаскивая джинсы ему на бёдра. Джаред издал сдавленный звук протеста и дёрнулся, но Веснушка не обратил на это никакого внимания, ведь у Джареда по-прежнему был стояк... А если бы даже и не было, что могло помешать этому парню взять то, что он хочет? И так ведь уже взял.
Джаред прижался щекой к стене и закрыл глаза. Какая, в конце концов, разница. Он закрыл глаза и попытался расслабиться, инстинктивно готовясь к боли - он не боялся её, просто знал, что она будет, и надеялся, что вырубится в процессе. Что-то тупое, твёрдое и холодное ткнулось ему в задний проход, и он понял только, что это не член, но не успел запаниковать по-настоящему. Потому что ещё через миг утробное пыхтение Веснушки у Джареда над плечом сменилось короткий болезненным вскриком. "Это я кричу? - подумал Джаред. - Нет, не я, но тогда кто..." Крик повторился, сопровождаемый глухим звуком удара, а потом ещё одним, крик-удар-крик-удар, как песенка. Джаред сполз по стене вниз и упёрся коленками в землю, часто дыша и старательно жмуря глаза. Надо было, наверное, обернуться, посмотреть, что там происходит, но так не хотелось... так не хотелось ничего, совсем ничего, только прыгнуть в корзинку воздушного шара и улететь.
- Эй. Парень. Ты в порядке? Парень, ты меня слышишь? Эй...
Кто-то трогал его за плечо и за лицо, за подбородок, и Джаред приоткрыл губы - он был не против, чтобы его поцеловали, только бы нежно... Это был не Веснушка, а кто - Джаред не знал, ведь чтобы узнать, надо было открыть глаза, а этого так не хотелось. Джаред вспомнил, что собирался свернуться калачиком и умереть, и поспешил этим заняться, потому что сейчас или никогда, так ведь? Так?..
- Ты сможешь идти? Ну-ка...
Кто-то обхватил его поперёк туловища и потащил вперёд, так настойчиво и упрямо, что Джаред невольно стал перебирать ногами, спотыкаясь и путаясь в приспущенных на бёдра джинсах. На краткий миг сознание вдруг прояснилось, и его обожгло вспышкой мучительного, кроваво-красного стыда; но потом это прошло, и он безропотно, как младенец, позволил отволочь себя к машине и затолкать на заднее сидение. Он подумал про собственную машину, ключи от которой забрал Веснушка, и решил, что ну её нахер. Под щекой у него скрипнуло кожаное сидение, и Джаред подтянул колени к груди, смутно слыша, как позади захлопывается дверца.
- Сп-пасибо, - пробормотал он заплетающимся языком - и тут же, буквально в ту же секунду вздрогнул всем телом, потому что кто-то дёргал его за ноги и твердил, чтобы он поднимался, шевелился, выбирался, ну же!
Джаред опять подчинился, хотя и не понимал, зачем было запихивать его в машину и тут же выгонять из неё. Те же сильные руки, что подняли его с земли минуту назад, поддержали его, когда он выкарабкался из машины. Джаред открыл глаза и с изумлением обнаружил, что он больше не возле клуба. Он стоял перед небольшим многоквартирным домом, и вокруг было темно, только ровно горел над входом золотисто-жёлтый фонарь.
- Идём, идём... уже немного осталось. Нет, мистер Смит, не надо, я сам справлюсь.
Джаред хотел спросить, с чем это он собирается справиться, но не сумел. Пара ступенек (шесть, он это запомнил), щелчок, мягкое гудение лифта, ещё пара шагов, ну-ка, вот так, почти пришли. А потом его втолкнули в бархатный, мягкий мрак, пахнущий хвойным освежителем и ещё чем-то странным.
Щёлкнул выключатель, и Джаред зажмурился, ослеплённый, а потом беспомощно вскинул руки перед собой, не зная, то ли падать, то ли не надо.
Сильные руки решили не тратить больше времени на уговоры и просто потащили его вперёд, к ванной. Там руки нагнули его над раковиной и сунули его взлохмаченную голову под кран. И повернули смеситель.
- Блядь! - завопил Джаред, вполне чётко и внятно выговаривая каждый звук, когда струя ледяной воды ударила его по затылку. Он задрыгался, но сильные руки удержали его на месте и заставили постоять так с минуту. Потом отпустили, и пока Джаред, ошеломлённый, отфыркивался и пытался проморгаться, стащили с него рубашку и футболку, ботинки, джинсы и носки. Джаред стоял босиком на холодном кафельном полу в одних трусах и дрожал, мокрый, замёрзший и несчастный. Сильные руки затолкали его в душевую кабинку и захлопнули дверцу.
Джаред постоял там минуту. Потом дрожащей рукой повернул кран.
Тёплая вода потекла по его телу, и только тогда он понял, до чего же у него всё болит. Горло саднило, плечи и бёдра ныли так, словно он неделю не слезал с велосипеда. Тёплые струи, омывавшие его тело, были как блаженство, как избавление. Джаред заплакал от облегчения и, привалившись спиной к стенке кабинки, позволил воде просто течь.
Он не знал, сколько времени там простоял. Наверное, долго, потому что в конце концов сильным рукам пришлось самим вытаскивать его из кабинки, обтирать полотенцем, лохматя его и без того растрепанные волосы, а потом закутывать в большую махровую простыню и вести куда-то по мягкому настилу на полу.
Потом его уложили на диван, заставив поджать под себя ноги, потому что они были слишком длинными и на диване не уместились. А потом его укрыли сверху пледом, тёплым, кусачим, и Джаред с тихим стоном натянул его до самого подбородка. Он едва ощутил, когда чья-то рука слегка взлохматила, а потом пригладила ему волосы. Он понял только, что это была другая рука, не одна из тех сильных, что дёргали его, будто куклу - те руки были уверенными и жёсткими, а эта была такой нерешительной, такой робкой...
- М-м... м... Джаред, - пролепетал он, поворачивая голову навстречу эту руке, надеясь, что она скользнёт ему с темени на лицо. - А ты?..
Рука дрогнула и убралась.
- Спи, - сказал голос того, сильного, и Джаред уснул.

Он проснулся от запаха кофе и потрескивания бекона на сковороде, и, как это всегда бывает в подобных ситуациях, долго не мог вспомнить, что случилось и где он находится. Со вчерашнего он помнил Веснушку и что-то плохое, что случилось потом; и, конечно, всё то плохое, что случилось до того. Ничто из этого никак не вязалось с небольшой, уютной, полутёмной из-за опущенных жалюзи комнатой, где он оказался. Комната переходила в кухню, такую же маленькую и уютную, стены не было, и квартира пропахала вкусным, соблазнительным запахом, от которого Джаред невольно задвигал кончиком носа. Он выглянул из-под пледа и, пытаясь выморгать забивающий глаза песок, облизнул сухие губы таким же сухим языком, глядя на мужчину, стоящего у плиты спиной к нему. Джаред видел только его коротко стриженный затылок, прямую спину, упругую задницу над широко расставленными ногами и руку в прихватке-варежке, покачивающую над плитой сковороду. Джаред не знал, что эта была за рука - одна из тех сильных или, может быть, та нерешительная и робкая, что погладила его по голове перед тем, как он отключился. И с этой мыслью он вспомнил всё разом - вчерашний вечер, пригоршню "летучек", царапающий горло нож и что-то тупое, тыкающееся в его задний проход. От последней мысли, сполна осознав, что ему тогда грозило, Джаред содрогнулся так сильно, что чуть не рухнул с дивана на пол.
Он удержал равновесие в последний момент, но шуму навёл достаточно, чтобы мужчина возле плиты обернулся к нему. Джаред увидел его лицо, и его прежде и больше всего поразило, как похоже и не похоже было это лицо на лицо Веснушки. Тоже большие глаза в густых ресницах, тоже пухлые губы, и даже несколько рыжих пятнышек на щеках - хотя реже и не таких ярких, как были у того парня. Собственно, они совершенно не были похожи, никак, ничем, и Джаред удивился, почему в первый миг ему показалось иначе.
Увидев, что он проснулся, и встретив его пялящийся взгляд, мужчина ничего не сказал. Он молча поставил сковороду на плиту, подхватил со столешницы стакан и решительным шагом направился к Джареду.
- Пей, - приказал он, сунув стакан ему под нос, и Джаред послушно выпил.
Чтобы через секунду прыснуть жидкостью на свою голую грудь и завопить.
- Господи Боже твою мать! Что это?! - Он рванул руку к лицу, боясь, что его вот-вот вывернет наизнанку. Мужчина посмотрел на него тяжёлым взглядом и сказал:
- Тебе лучше не знать. И просто выпить до дна.
Что-то такое бесконечно убедительное было в его тоне и взгляде, что Джаред, поколебавшись, всё-таки выполнил указание. Пойло на вкус было как моча, и тем не менее, допив, Джаред вдруг понял, что чувствует себя не так паршиво, как должен бы.
- К-какой-то абсорбент? - пробормотал он, опасливо заглядывая в стакан, на дне которого задержались несколько вязких капель.
Мужчина посмотрел на него с удивлением, словно не ожидал, что Джаред знает такие умные слова. А потом слегка улыбнулся, одними глазами, и, молча забрав стакан у Джареда, вернулся к фыркающему на сковородке бекону.
Джаред неловко спустил ноги на пол и ещё раз осмотрелся. Он был в одних трусах и совершенно не помнил, куда подевалась его одежда. Эта мысль его неожиданно смутила.
- Э... - начал он. - Мистер? Сэр? Как там тебя?
Мужчина не обернулся..
Джаред неловко прочистил горло. Ему вдруг расхотелось интересоваться судьбой своих штанов. От кухни по-прежнему пахло амброзией, и Джаред, сглотнув, понял, что голоден. Он ничего не ел с позавчерашнего дня, и в животе у него, несмотря на принятый накануне ядрёный коктейль, заурчало в унисон с шипящим на сковородке маслом.
Он снова прочистил горло и поёрзал, поглядывая на плиту голодными глазами. Хозяин бросил на него косой взгляд через плечо, снял сковороду с плиты и, вытряхнув бекон на тарелку, кивком подозвал Джареда к столу.
Джаред сорвался с дивана и кинулся вперёд с энтузиазмом спринтера на олимпийском забеге.
Пока он яростно пожирал бекон и яичницу, запивая её здоровенными глотками кофе, его спаситель сидел напротив, медленно попивая молоко из стакана, и разглядывал своего гостя, что почему-то не причиняло самому гостю ни малейшего дискомфорта. Джаред терпеть не мог, когда на него пялились, но этот парень - он не пялился, он... просто смотрел, как смотрят на голубей, клюющих печенье в парке. Ничего же плохого нет в том, чтобы кормить голубей, так?
Когда бекон уютно улёгся внутри, приятно оттягивая желудок, Джаред рыгнул, снова смутился, спрятался за салфеткой и, торопливо промакивая ею рот, украдкой кинул взгляд на сидящего напротив мужчину. За весь завтрак они не проронили ни слова. На холодильнике мирно тикал будильник.
- Наверное, надо кому-нибудь позвонить, - сказал мужчина.
Джаред покачал головой.
- Некому звонить, - пробормотал он, неловко отодвигаясь от стола вместе со стулом. Ему вдруг стало неуютно, в первый раз за всё утро.
- Почему? Ты убежал из дома?
Ха... хотел бы он убежать из дома. Да уж, чертовски хотел бы.
- Было бы откуда сбегать, - сказал Джаред с горечью, которой сам от себя не ждал. Чёрт, ну такое славное, хорошее утро, и голова у него болит куда меньше, чем можно было бы ожидать, и яичницы вкусней он в жизни не ел - ну зачем же надо было всё портить?
- Но у тебя же есть семья, - спокойно и рассудительно сказал мужчина, глядя на Джареда пристальней, чем можно было судить по его ровному тону.
- Нет. Больше нет. Нет у меня семьи, понятно? Нет.
Джаред выпалил это как-то совсем по-ребячески, запальчиво и сердито, и тут же порозовел от сознания того, что выглядит сейчас глупым мальчишкой - тем, кем и считает его этот невозмутимый мужчина... вернее, парень. Точно, парень - Джаред только сейчас присмотрелся к нему как следует и понял, что его спаситель всего на пару лет старше него самого. От этой мысли ему полегчало. По крайней мере не станет тянуть волынку про то, что его родители наверняка о нём беспокоятся и бла-бла-бла...
- Твои родители, - сказал спаситель Джареда, глядя на него внимательно и серьёзно, - наверняка места себе не находят. Ты должен им позвонить.
- Слушай, мне некому звонить, ладно? Мне правда некому звонить! Никаких родителей у меня нет! - закричал Джаред, вскакивая из-за стола.
Но через секунду ему опять стало стыдно - вопящий, растрёпанный полуголый мальчишка, орущий на человека, который накануне в буквальном смысле вытащил его из канавы. От этой мысли Джареду внезапно стало так тяжело и так горько, что ноги у него подкосились, и он почти что упал обратно на табурет, уронив голову на кулаки.
- Прости. Я просто... У меня умер отец, его похоронили два дня назад, а вчера моя мачеха выставила меня вон. Поэтому некому мне звонить и возвращаться некуда. Всё.
Он это сказал и поёжился от того, насколько необратимо это звучало. Отец умер. Его нет и больше не будет никогда. Джаред стоял в своей комнате перед зеркалом и медленно стягивал с шеи чёрный траурный галстук, пытаясь принять эту мысль и то, какой она была огромной, когда жена его отца вошла и сказала, чтобы к вечеру духу его не было в этом доме.
- Ты хотя бы совершеннолетний? - голос, донесшийся до Джареда сквозь пелену вновь накатившего отчаяния, заставил его очнуться. Он возмущённо вскинул голову.
- Да! Мне двадцать! Будет в июле, - добавил Джаред вполголоса и насупился, разглядывая своего немногословного собеседника. Самому-то, небось, и двадцати пяти ещё нет. Внезапная мысль пришла ему в голову, и Джаред сощурился. - А почему тебя это беспокоит? Мы же не... - Он выгнул бровь, и мужчина, слегка вздрогнув, резко поднялся с места.
- Не говори глупостей, - отчеканил он, забирая у Джареда тарелку. Однако потом его взгляд смягчился. - Но всё равно, твоя мачеха не имела права так поступать.
- Ещё бы, - мрачно отозвался Джаред. - Только расскажи лучше об этом её адвокатам. Она заставила отца перед самой смертью оставить всё состояние в её пользу. Обещала ему, что позаботится обо мне. У него была болезнь Альцгеймера, так что он ей поверил. - Джаред усмехнулся, на сей раз скорее зло, чем горько. - Хотя как по мне, старик двинулся мозгом ещё тогда, когда женился на этой суке. Но меня он никогда не слушал - с чего бы? Я ему был никто.
Он замолчал, вдруг почувствовав, что слишком разоткровенничался. Да и вообще - было нелепо вести такие разговоры на кухне, сидя в одних трусах перед человеком, которого видишь впервые в жизни. Но почему-то Джаред хотел говорить - вернее, он не мог не говорить, словно знал, что, если его не выслушает этот молчаливый парень, то не выслушает никто.
- Я проверил вчера, она аннулировала все мои счета и все кредитки. А мне как раз пора платить за колледж. - Эта мысль пришла ему в голову только сейчас, и Джаред умолк. Потом добавил почти что про себя, размышляя вслух: - Можно было бы продать тачку, она на моё имя. Но тот урод из клуба вчера, наверное, уже катает на ней своего дружка. - Он опять умолк, а потом сказал, не поднимая глаз: - Кстати, я не помню, говорил ли тебе спасибо, за... ну, вот. Спасибо.
- Пожалуйста, - после паузы ответил тот, и Джаред услышал, как полилась из крана вода - пришла пора мыть посуду. Минут пять не было слышно ничего, кроме шума этой воды и стука тарелок и чашек в мойке.
А потом Джаред раскрыл рот и выпалил, не успев задуматься о том, что именно хочет сказать:
- Можно, я останусь у тебя? Только на пару дней? Пожалуйста!
Чашка громыхнула в раковине. Шум воды оборвался.
Мужчина с пушистыми ресницами и бледными пятнышками на щеках стоял и смотрел на Джареда, а Джаред сидел и смотрел на него. Джаред очень, очень усиленно смотрел - он умел так смотреть, у него это хорошо получалось. Мэган называла этот его взгляд "щенячьим" и говорила, что убойнее этого оружия - только нейронная бомба и массовый гипноз. Джаред не мог объяснить ей, что он не нарочно, что этот взгляд он не может включать и выключать по собственному желанию, так, как она - свои женсике штучки. Мэган была кокетка, и Джаред, наверное, тоже - но в отличие от своей сводной сестры, он пользовался бронебойными приёмчиками бессознательно, иногда даже не подозревая, что использует их, в то время как они уже начинали действовать.
Парень, спасший его накануне от грабежа, изнасилования и Бог знает чего ещё, смотрел на Джареда несколько бесконечно долгих мгновений, а потом сказал:
- Ну хорошо. Только на пару дней.
И прежде, чем Джаред успел глотнуть воздуху и подскочить на стуле с радостным воплем, добавил своим спокойным, негромким голосом:
- Меня зовут Дженсен.


2.

Целую кучу вещей не замечаешь вокруг себя, пока они не становятся частью твой жизни. Джаред никогда не обращал внимания на людей, ездивших на автобусах или ходивших пешком. Он не замечал мини-маркеты эконом-класса, из тех, что выдают накопительные карточки постоянным клиентам. Он не замечал многоквартирные дома с прачечными в подвале, объявления о работе на телеграфных столбах, длинные очереди перед зданием на биржу труда.
Он не знал, как звонить из телефона-автомата, и ему пришлось попросить монетку у женщины, торговавшей мороженым неподалёку. При этом Джаред на неё усиленно смотрел, и женщина не смогла отказать, может быть, потому, что видела, как ему стыдно.
Впрочем, он забыл о стыде, когда десятицентовик с щелчком провалился в щель, и в трубке раздался гудок. Телефон-автомат, надо же. Джаред всё никак не мог поверить, что это теперь его жизнь.
- Привет, - сказал он, когда гудок оборвался, и на том конце ответил сонный женский голос. - Это я.
Короткая пауза, в течение которой она, вероятно, раздумывала, не бросить ли трубку. А потом она сказал:
- Джаред?!
И Джаред даже на секунду поверил, что она о нём волновалась. Ну, так... самую малость.
- Джаред, Господи, где ты? Я тебе всю ночь звонила!
- Всё хорошо, - он прикрыл глаза, прижался лбом к стенке кабинки. Хорошая штука эти телефонные кабинки: спрячешься там, и как будто совсем один. - То есть... нихрена не хорошо, но я в порядке.
- Откуда ты звонишь? Номер незнакомый...
- Из автомата. - Он помолчал. - Меня вчера ограбили. Телефон, машина, кредитки - всё... хотя от кредиток толку теперь всё равно ноль.
- О, Господи... Джаред... - Похоже, ей в самом деле было искренне жаль. - Какой ужас...
- Да уж, хорошего мало, - отрывисто сказал Джаред, выпрямляясь. - Так что, сама понимаешь, мне придётся заехать. Забрать мой ноутбук, ещё кое-какие вещи, мне надо будет... Мэган? - Она молчала и дышала в трубку, и Джаред осёкся. Скверное предчувствие липким червяком поползло по спине. - Мэгс? Только не говори, что она...
- Утром, - выдохнула та. - Клянусь, я пыталась её остановить, говорила, что нельзя так с тобой, надо тебя найти... Но она слышать ничего не хотела - ты же знаешь её. Сказала, что ты не вернёшься. И что она позаботится, чтобы тебе... было незачем возвращаться.
- Она выбросила всё на помойку? - спросил Джаред с надеждой - если так, то был шанс, что контейнеры ещё не вывезли, и он сможет забрать хотя бы ноутбук. Мэган развеяла его надежды тяжёлым вздохом.
- Приказала Ройсу, чтобы отдал какому-нибудь бездомному. Всю коробку целиком. Джаред, мне очень жаль... я пыталась ей сказать...
Какому-нибудь бездомному, тупо повторил Джаред про себя. А я теперь кто? А? Я теперь кто?!
- Да ладно, - процедил он, не замечая, что до боли стискивает трубку в пальцах. - Ничего другого я от этой суки и не ждал.
- Джаред! Она всё-таки моя мама и...
- И твоя мама - сука. Мне очень жаль, - передразнил её Джаред.
Он думал, что она бросит трубку - он бы её в этом не винил. Но, кажется, ей в самом деле было стыдно за свою мать. Кому угодно было бы стыдно.
- Ты... ты хотя бы нашёл, где жить?
- Да, не волнуйся, сестрёнка, - с сарказмом ответил Джаред. - Не пропаду. Вписался пока что у одного парня.
- О... - сказала Мэган и замолчала.
Даже теперь, когда они вышвырнули его из дома, они продолжали осуждать его за то, кто он есть. Какие же они грёбаные суки. Обе. Обе!
- Не в том смысле, - голос Джареда резал, словно стекло, и ему приятно было услышать, как Мэган слегка задохнулась на том конце провода. - Хоть это и не твоё собачье дело. Я просто переночевал у него, и, может, останусь ещё на какое-то время. А там будет видно.
- Джаред, я... мне...
- Пока, Мэгс, - сказал Джаред и повесил трубку.
Только по дороге назад он понял, насколько хреново то, что он только что узнал. Выходит, у него действительно не осталось ничего своего. Совсем. Он думал продать ноутбук и заработать на этом хотя бы пару сотен... хотя бы те пару сотен, которые вчера так тупо спустил в клубе. Джаред не понимал, каким идиотом надо было быть, чтобы вот так истратить последнее, что у него было. Но на самом деле он просто не верил, что Лора выгнала его всерьёз. До разговора с Мэган он надеялся - хотя и не признаваясь себе в этом, - что его мачеха уже пожалела о сказанном, уже устыдилась перед лицом памяти о его отце... Ага. Как же. Ещё чего. Она не шутила, Джаред, она тебя не в шутку, а всерьёз ненавидит, всю твою жизнь, и особенно сильно - с тех пор, как ты перестал скрывать свою ориентацию. Хотя, по правде, Джаред никогда её не скрывал. Просто отцу было настолько плевать на него, насколько это вообще возможно: он был рад, что Джаред уехал в колледж и убрался с его глаз и с глаз его драгоценной Лоры. Джаред, что и говорить, тоже был рад. Вот только теперь колледжу конец, да и всему конец. Всё, что у него теперь есть - пара ночей под крышей у незнакомца, оказавшегося рядом с тем чёртовым клубом и пожалевшего обдолбанного мальчишку, которого насиловали, приперев к стене. Мир не без добрых людей... и как это всё-таки хорошо.
Джаред немного приободрился от этой мысли и зашагал быстрее. Войдя в подъезд, он направился мимо консьержа к лифту, и консьерж окликнул его строгим голосом учителя старшей школы:
- Молодой человек! Куда это вы направляетесь, хотелось бы знать?
- Э... - сказал Джаред, останавливаясь и моргая. Он вдруг понял, что не знает ни номера квартиры, ни фамилии Дженсена. - Я...
- О, погодите, я не узнал вас. Вы гость мистера Эклза, верно? - осуждение в голосе консьержа не ослабело, и Джаред понял, что вчера он, должно быть, видел, как Дженсен волоком тащил своего гостя в квартиру. Джаред потупился и кивнул. Консьерж с суровым видом протянул ему ключ. - Мистер Эклз просил передать вам, если вернётесь раньше него. Квартира 415.
Джаред сгрёб ключи и, пробормотав слова благодарности, поспешил убраться с глаз консьержа.
Дженсен оставил ему ключи. И как это надо понимать? Джаред решил понять это оптимистично, и, воодушевившись, осмотрелся в квартире получше. Комнат в ней было, судя по всему, две - соединённая с кухней гостиная и спальня, в которую вела боковая дверь. Туда Джаред пока соваться не стал - успеется, - и вместо этого сунул нос в холодильник, битком-набитый полуфабрикатами и овощами. Всё было сложено аккуратными стопками - мясо отдельно, рыба отдельно, овощи отдельно. Джаред сморщил нос и, хмыкнув, вытащил из холодильника почти наугад то, что попалось под руку. Это оказался замороженный ростбиф, рисовые брикеты, шпинат и морковь. Подумав, Джаред добавил к ним банку оливок и зелёного горошка, и засучил рукава.
Он умел и любил готовить, и Ланс, его предпоследний парень, утверждал, что влюбился в него именно поэтому. Вероятно, потому они и пробыли вместе рекордно долгое для Джареда время - целые две недели. Большую часть этих двух недель они трахались, потом Джаред готовил, они съедали приготовленное и снова трахались. Это были идеальные отношения, и когда Ланс бросил Джареда ради капитана футбольной команды колледжа, Джаред очень страдал.
Но любовь к кулинарии у него никуда не делась, и готовка всегда отлично развеивала его хандру.
Он провозился на кухне минут сорок, потом поставил всё в духовку и, выставив таймер, огляделся, думая, чем бы ещё заняться. В ванной обнаружилась битком-набитая корзина для грязного белья. Джаред собрал его в охапку и понёс вниз, в прачечную. Он никогда в жизни сам не стирал, и ему было интересно попробовать.
Он минут десять провозился с настройками стиральной машины, в которых ни черта не мог понять. Но потом победил, и уселся на стул возле стены, поджав под себя ноги и разглядывая подвальчик. Стены здесь были выкрашены солнечно-жёлтой краской, кое-где висели искусственные цветы и небольшие картины. Здесь было дёшево, но уютно - прямая противоположность огромному, роскошному, холодному дому, оформленному в стили модерн-минимализм, в котором прошло Джаредово детство. Он разглядывал стены и вдруг подумал, что не так уж плохо было променять тот дом на эту немного безвкусную, но такую милую прачечную. И что всё, может быть, не так уж и плохо; что он рад будет здесь остаться...
Хотя с чего он, собственно, взял, что ему позволят?
Дожидаясь, пока закончится стирка, Джаред сбегал наверх в квартиру и проверил, не пригорает ли жаркое, а потом опять спустился вниз. Выстиранное бельё озадачило его своим изжёванным видом, и он рискнул спросить у консьержа, как бы его можно погладить.
- Утюгом, - тоном, не оставляющим сомнений в умственных способностях Джареда, ответил тот. - Энн Брокли из 212-ой квартиры поможет вам с этим, если хотите.
Джаред поблагодарил и отправился в квартиру 212. Энн Брокли оказалась полной блондинкой за сорок. Сперва она посмотрела с удивлением на лохматого незнакомого парня, выросшего на её пороге с ворохом белья, но, когда Джаред объяснил, кто он и чего хочет, смягчилась.
- Разумеется, миленький, - сказала она, и Джареда почему-то даже не покоробило такое фамильярное обращение - он чувствовал, что, топчась на её пороге с ворохом мятых рубашек и простынь, выглядит именно "миленьким", и никаким другим. - Я запишу на счёт комнаты 415. А что, - добавила она, когда Джаред уже простился и повернулся к двери спиной, - ты будешь жить с Эклзом? Правда?
"Если это ещё одна грёбаная гомофобка, сейчас она увидит, какой я миленький", - подумал Джаред, поворачиваясь к женщине с резиновой улыбкой. Но та смотрела на него без брезгливого осуждения, столь привычного ему по извечному взгляду Лоры. В глазах Энн Брокли было, скорей, недоверие и некоторая тревога.
- Ты с ним полегче, миленький, - попросила она так, словно Джаред собирался выставить Дженсена из квартиры за неуплату налогов. - Он у нас... такой, чудаковатый немного. Чуть-чуть нелюдимый. Я никогда не видела, чтобы у него кто-нибудь жил.
Джаред сказал "спасибо", сам не зная, зачем - наверное, чтобы отделаться от неё. И, идя по коридору, задал себе вопрос, с которого на самом деле следовало бы начать: а как долго он, на самом деле, собирается оставаться у Дженсена?
Ответить на этот вопрос он не успел, потому что уже достиг четвертого этажа, и настойчивый запах из-за двери с номером 415 напомнил ему о жарком. Чёрт!
По счастью, ужин спасти удалось, хотя ещё чуть-чуть - и было бы поздно. Джаред как раз вытряхивал мясо с овощами на тарелку, когда скрипнула дверь - это вернулся Дженсен.
- Ты очень вовремя, - сообщил Джаред, сверкнув на него улыбкой, и удивление на лице Дженсена сменилось недоверием, а потом - лёгкой растерянностью. Словно он ждал, что Джаред за день очистит его квартиру, устроит пожар или потоп, или притащит сюда кого-то из своих обдолбанных дружков из гей-клуба - словом, сотворит что угодно, но только не ужин. Мысль эта читалась на малоподвижном лице Дженсена так явно, что Джаред даже обиделся.
- Надеюсь, тебе нравится соус чили, - сказал, он, стараясь быть поприветливей, и Дженсен, молча взглянув на него, повесил на вешалку плащ и уселся за стол.
Они поели. Джаред, не спрашивая разрешения, поднялся посреди ужина и поставил чайник, налил кофе, наугад положил сахару и сливок и, улыбаясь, подсунул чашку Дженсену под локоть. Дженсен выгнул бровь, отпил, и изгиб его брови стал ещё резче, изящной дугой уходя от переносицы к виску. Джаред глядел на его бровь, будто заворожённый. Дженсен что-то одобрительно хмыкнул, снова поднося кружку с кофе к губам. И Джаред, не выдержав, опять улыбнулся, радуясь, что угодил.
- Послушай... - заговорил вдруг Дженсен ни с того ни с сего, так, что Джаред едва не подпрыгнул - уютное молчание между ними уже становилось для него подозрительно привычным.
- Джаред, - подсказал тот, когда Дженсен запнулся. Дженсен кивнул.
- Джаред, да. У тебя что, совсем нет друзей?
Джаред пожал плечами. Вряд ли Грэя Мерфи, у которого он покупал время от времени травку, экстази и прочую дрянь, можно было назвать закадычным другом. А ведь это был один из наиболее постоянных и надёжных контактов Джареда.
- Подружка? - продолжал настаивать Дженсен, глядя на Джареда тем внимательным, изучающим и серьёзным взглядом, который тот уже видел утром. - Бой-фрэнд?
Джаред поморщился.
- Нет у меня никаких бой-фрэндов, - пробормотал он - и покосился на Дженсена, следя, как тот прореагирует на эти слова. Конечно, вряд ли парень, околачивающийся по ночам возле гей-клуба, был гомофобом, но...
Нет, гомофобом Дженсен не был - во всяком случае, о бой-фрэнде он спросил так же просто, как и о девушке. И не похоже, что его удивил ответ Джареда.
- У меня нет никого, к кому я мог бы въехать, - сказал Джаред, подняв глаза и глядя Дженсену в лицо. - Если ты об этом.
- А ко мне, значит, можешь, - заметил Дженсен - без сарказма, без раздражения. Просто как будто ему казалось, ну, несколько странным, что этот чужой, незнакомый парень, очутившийся в передряге, с чего-то вдруг решил приготовить ему ужин из его собственных продуктов. Джаред, подумав, согласился про себя, что это и впрямь немного странно.
Но разве у него был выбор? Хотя бы какой-нибудь?
- Ты меня спас! - заявил он.
- Не преувеличивай, - поморщился Дженсен, и Джаред яростно замотал головой.
- Спас! Чёрт, я всё помню, я был не в такой отключке, как... выглядел. - Он покраснел, вспомнив, в каком виде был, когда Дженсен оттащил от него Веснушку. Глаза в кучку, штаны на бёдрах, член - колом в расстёгнутой ширинке... Дженсену ведь, наверное, пришлось застегнуть её ему, когда он тащил Джареда мимо консьержа. При мысли об этом Джаред облизнул губы.
- Я не знаю, что бы со мной было там вчера, если б не ты, - тихо проговорил он. - Если б тот парень меня и не прирезал, это мог бы сделать кто-то другой, пока я там валялся... так что да, ты меня спас. Не отвертишься.
Дженсен отхлебнул кофе.
- Ну ладно. Пусть так.
- Вот! - воодушевившись, Джаред навалился грудью на стол. - А мы ведь в ответе за тех, кого приручили!
- Джаред, - сказал Дженсен очень спокойно, глядя ему в лицо своими ясными светло-зелёными глазами, - ты не можешь остаться. Я даю тебе неделю на то, чтобы найти себе другое жильё. Потом тебе придётся уйти.
Он аккуратно протёр рот салфеткой и встал. На его тарелке ничего не осталось, и кофе он тоже выпил до дна. Джаред посмотрел на его пустую тарелку и сглотнул, раскрыл рот, ещё не зная, что именно хочет сказать...
Дробный стук в дверь остановил его. Деловитый голос из-за двери возгласил:
- Бельё, миленький!
Дженсен в недоумении обернулся, когда Джаред вскочил, едва не перевернув табурет и тараторя: "Это ко мне, то есть, ну..." Он подскочил к двери раньше, чем Дженсен успел спросить, какого, собственно, чёрта, и распахнул её с такой силой, что чуть не сбил бедную Энн Брокли с ног.
- Да-да-да, спасибо, - выпалил он, выхватывая у женщины выглаженное бельё и поспешно захлопывая дверь у неё перед носом. - Глажка, - пояснил он в ответ на тяжёлый взгляд Дженсена, медленно оглядывающий его вместе с бельём. - То есть, стирка... я постирал... я в спальню отнесу, - сказал Джаред, чувствуя себя конченным идиотом, и, спотыкаясь, ринулся по направлению к боковой двери.
- Джаред!
Окрик Дженсена достиг его слишком поздно - он уже толкнул дверь коленом, и она поддалась, качнувшись внутрь комнаты. Джаред перешагнул порог, ступил к маячившей в полутьме кровати, чтобы свалить на неё бельё. И застыл.

@темы: J2

---

Амальгама - ориджинал.

Абсолютно шикарный ориджинал. Обалденные герои, классные отношения. От дружбы до любви, оказывается, шаг еще короче, чем от ненависти. И я согласна с этим.

Автор: Эдди Реверс.

«Учитесь властвовать собой».
Совет Евгения Онегина Татьяне.

Я долго не влюблялся после первой, подростковой любви, не смотря на то, что с легкостью раздавал свои симпатии, так как вообще довольно дружелюбен и склонен во всем и всех в первую очередь видеть хорошее. Но, чтобы влюбиться, должно прийти очарование. Нужно увидеть в другом не просто какие-то положительные, сильные стороны – нужно ощутить его неповторимость, уникальность, заболеть этой его уникальностью.
Не болелось. От собственного здоровья тошнило.
Пока учился в институте – было еще ничего, но когда начал работать… Не то, чтобы с коллективом не сложилось. Вполне сложилось, все достаточно ровно и гладко: молодой специалист, на хорошем счету, работы не боится, практически безотказный. И от сослуживцев не шарахается – можно и посидеть, побеседовать «по душам». Всё о той же работе или местных феях, в смысле – бабах. Но после институтских полубогемных компаний, философских диспутов и дурашливых чудачеств какими же скучными и серыми казались мне мои сослуживцы! Молодые вроде парни, половине едва тридцатник, а беседы – брюзжание да интриги, сплетни да бытовуха.
Сначала я в коллективе заскучал, потом начал понемногу хохмить. Сослуживцы ржали с удовольствием, но ярлык «не от мира сего» мне все же пришпандорили.
Шел уже третий год моей карьеры, когда в нашей конторе появился Станислав Савин. Я особо расположился к нему еще заочно: за то, что ровесник, и что моя приятельница из соседнего отдела с редким именем Фая отрекомендовала его тоже как «не от мира сего». Мне так хотелось, чтобы на работе появился хоть один человек, с которым мне было бы действительно приятно и интересно общаться!
Стас оправдал мои надежды: это оказался энергичный парень с живым взглядом, и мы сразу же угадали друг в друге общую породу: оба из тех, кто стремится жить, а не выживать, независимо от условий. Помню, наш первый разговор как раз и был на эту тему. О том, как бессмысленно и скучно посвящать своё время заготовке соломы для устилания собственного пути: уж либо идешь, либо солому стелешь – все равно ведь брякнешься там, где не ожидаешь; да и вообще, мелкое это занятие. «Для Бессмертных» - добавил Стас, и с тех пор у нас пошел этот прикол – два Горца на одну контору. Вместо приветствия одно время друг друга из-за угла скатанными в рулон ватманами по шее дубасили – и ржали, довольные!
А еще я балдел, как Стас ухаживал за Фаей из соседнего отдела. Как укараулил ее на выходе однажды и заверещал дурашливо: «Ой, девушка, а где это Вы такую сумочку достали?! Дайте поносить!», и тащил Файкины манатки до её подъезда. Как скакал по офису от избытка чувств, договорившись о первом свидании, и распевал: «Фааина, Фаинааа! Фай-на, ФаИна, Фааина, Фай-нА!!!». Я готов был слушать его излияния на тему, какая Файка необыкновенная, сколько угодно – я наслаждался его счастьем, таким неподдельным и освежающе-живым; хотя по мне самым необыкновенным в Фае было ее имя. В остальном – миленькая, но такая прагматично-обычная девица, каких пруд пруди. Ошеломленная натиском Стаса, она как-то вытянула меня на разговор (как его друга, чем я был весьма польщен) и выдала: да, он, конечно, влюблен, но как-то несерьезно это все, по-детски совсем; с ним интересно, но разве это муж?!
- Фая, а чем не муж? – опешил я, - Он же тебя на руках носить готов, в прямом и переносном смысле. Вообще, ты-то его любишь?
Она не знала. Она боялась.
В то лето я как раз купил свою первую машину, подержанную девятку, и почти каждые выходные приглашал эту парочку «кататься» - в основном мы на природу ездили, на какой-нибудь берег. Жарили шашлыки на костре, загорали, купались. Мы были почти счастливы. Почти, потому что я и сам Стас подспудно чувствовали Фаинин страх, не дающий места любви. Однажды он мне заявил с решимостью, что все равно отогреет ее. Я смотрел на него как на ангела: он ни в чем ее не винил, она все равно для него была единственная. Но, восхищаясь им, все же опасался: сколько еще он так выдержит? Ведь он все же человек, которому точно так же нужна любовь: невозможно отдавать бесконечно, не получая ничего в ответ, только одни сомнительные обещания: «вот угоди мне, и я тебя оценю». А Фая становилась все капризнее и требовательнее. Начала выкидывать номера: отсылала Стаса под каким-нибудь предлогом, чтобы остаться наедине со мной и пооткровенничать – все по поводу того же Стаса. Первый раз я попался, второй – встал и пошел вместе с Тасиком. Она начала со мной кокетничать – очевидно, ей льстило, что около нее сразу два мужика находятся, и, помня классический треугольник, решила соблюсти все формальности. Я офонарел, Стас разозлился. Пришлось объясняться с ним, клятвенно заверять, что Фая меня не интересует в этом плане совершенно. Он поверил.
- Зачем она так делает, а? – вырвалось у него с горечью. Я пожал плечами:
- Повышает самооценку. Дешевый и быстрый способ.
Стас помолчал немного. Был уже поздний вечер, Фаю мы доставили домой, а сами махнули на берег реки, и теперь смотрели на закатное небо светлой северной ночи да слушали плеск темной воды. Неожиданно Тасик обнял меня за плечи, тиснул по-дружески, и сообщил:
- Ты – суперский, Данька, - и вдруг добавил, - Знаешь, был бы ты девчонкой – лучше и не надо…
Лицо обдало жаром, я нервно хмыкнул, чувствуя, как колотится сердце и как в нем проявляется горечь от этого шутливого «если бы». А ведь я тебя люблю, Тасик. Да так, как вряд ли тебя полюбит Файка своим расчетливым, осторожным, перепуганным, обиженным на весь мир сердечком.
- Как друг я уже не тяну? – пробурчал я довольно язвительно. Не поднимал бы ты скользких тем, Горец.
- Еще как тянешь! - улыбнулся Стас, тиснув меня еще раз, и не убрал руку. Так мы и сидели молча, в обнимку, грели друг друга своим теплом.
Вернувшись домой, я до утра курил на балконе и допрашивал себя – неужели это случилось? Неужели я правда влюбился?! И в кого?!!! Идиот, безнадежный… Нет, это просто дружба, я люблю его как друга, физиологические реакции не в счет. Да, просто как друга. Но это легко изменится, если он обнимет меня еще пару раз… Ну, Таська! Отмочил. Завел ведь, гад. Может, сказать ему, чтоб не обнимался больше? Нет уж, пусть обнимается, больно кайфово…
Нет, нет и нет! Забыть! Друг и не больше! Если не хочешь потерять и это. Хватит тешиться пустыми мечтаниями и видеть намеки и авансы там, где их нет и в помине! Почему я не могу просто нормально дружить с замечательным парнем Таськой, почему у меня крышу сносить начинает?! Почему меня так тянет к нему не только душой, но и телом? Разве он такой уж красавец? Не знаю, но прекрасен как ангел, дурашливый ангел в бандане и темных очках. С выгоревшей до бела русой шевелюрой и загорелой кожей, похожий на безбашенно-веселого эсэсовца. Хотели влюбиться? Получите и распишитесь! И опять в парня. Да еще и в натурала. Вот ведь блин…
Мы продолжали тусоваться втроем, но мне было все больнее смотреть на не-любовь Фаи, на то, как Стас теряет силы и надежду; все мучительней чувствовать его боль и свое бессилие. Я понимал, что он будет бороться до упора – и опасался, что этот упор не за горами.
С августа они начали ссориться, и теперь Стас частенько зависал у меня вечерами и выходными: он жил с родителями, а я снимал однушку. Слушали музыку, смотрели кино на компе, пили пиво, трепались и оба ждали – не позвонит ли Фая, она отлично знала, где искать Савина. Иногда заходила сама, иногда звонила – и тогда он, воспрянув, бросал все и улетал. А я оставался, третий-лишний, безотказный понимающий друг. Быть жертвенным просто, когда радуешься тому, что есть, не рассчитывая на большее.
Однажды в сентябре Стас после очередного звонка Файки остановился на пороге, посмотрел на меня и вдруг крепко обнял со словами: «Спасибо тебе, Данилыч!»
- За что хоть? – пробормотал я, смутившись.
- А за все! За то, что ты такой есть!
- Ну, тогда и тебе спасибо! – ухмыльнулся я и приобнял его в свою очередь. Таська глянул на меня с ехидной улыбочкой:
- И чего это вдруг так церемонно?
- Иди давай! – возмутился я, а голос предательски дал «петуха», - То ему не так, это ему не эдак!
Стас заржал и скатился по лестнице.
У него появилась манера, слегка злившая меня – наскакивать в людных местах и трепать по-свойски. То есть, мне, конечно, было безумно приятно, но это смущало. А он по простоте душевной считал – раз приятно, почему бы не сделать? Не доставить мне маленькое удовольствие?
Его прикосновения действовали на меня как легкий наркотик: так же дурманили, погружали в эйфорию, делали неуравновешенным и вызывали привыкание. Он не подозревал, что для меня это «маленькое удовольствие» сродни изощренной пытке, сродни отраве, проникающей все глубже. Потихоньку я начинал ненавидеть себя за неумение относиться к этой возне так же легко, как он, за прерывающееся дыхание, слабеющие колени, мурашки удовольствия по всему телу и бредовые фантазии по ночам, после которых боялся открыто смотреть Таське в глаза.
А тут еще мама, человек глубоко верующий, то позвонит, то нагрянет:
- Данечка, у тебя все в порядке? Зашел бы хоть в гости, мы с папой соскучились по тебе! Занят? Всё катаешься? Ах, масло в машине меняешь? Один или помогает кто? Стас Савин? А, ну да, помню, этот твой новый друг с работы. Как у него дела с этой девушкой, как ее, Фая? А ты чего-то у нас все один… Между прочим, у нас в церкви знаешь сколько девушек хороших? И красавицы, и умницы, а ты все не знаю где ищешь… Да я не начинаю, просто – имел бы хоть в виду, что ли. Приезжай в гости, а то совсем не видимся.
Любовь всегда благословение. Но когда любовь смешана с чем-то ядовитым, как ртуть с серебром, и не отделишь, и на взгляд всё – серебро; только замаскированный яд все же точит тебя, и ты снова и снова пытаешься разделить неразделимое: страсть? Нежность? Нет, не то… Похоть? Нет, нет! Чувственность? Да что ж это за вторая составляющая?! Определить бы да избавиться от нее раз и навсегда…
Или разом избавиться от такой любви целиком? Иногда и такое приходило в голову. Да только можем ли мы на самом деле управлять своими чувствами? Разве мы владеем любовью? Это она владеет и правит нами, а мы либо подчиняемся ей, либо бунтуем. И разве бунт против любви – не самое страшное преступление?
Стас и Фая продолжали ссориться, плакались мне уже по очереди, а мне оставалось закатывать глаза да патетически восклицать: «Чума на оба ваши дома!». Мне было уже одинаково больно и когда они ругались, и когда мирились – тем более, что для примирений они стали использовать мою квартиру, когда я уезжал ночевать к родителям. Стас попросил однажды – и я не смог ему отказать.
Зато когда я шел в гараж и звал Стаса помочь, он мне тоже не отказал ни разу. И как же я был счастлив и умиротворен, когда мы на пару ковырялись с моей обожаемой девяточкой! Даже когда меня по неосторожности окатили тепленьким тосолом – Стасик вентиль поторопился выдернуть. Пришлось возиться пару часов мокрому и вонючему, а в октябре в гараже довольно холодно.
Когда мы сменили все, что можно, поставили зимнюю резину и отремонтировали боковое зеркало, которое я случайно забодал, то рванули в первый же выходной гулять по Ярославлю! Вдвоем, ибо с Фаей произошла очередная размолвка.
Помню, мы уже возвращались, летели по шоссейке сквозь затянувшуюся в тот год золотую осень, и Стас печально заметил:
- Пипец, Данилыч, я от нее реально уставать начал. Все время в напряге, все время в ожидании наезда, даже когда все вроде бы хорошо. Почему она не может просто радоваться жизни? Как я, как ты?
- Она может. Но не хочет. Считает это несерьезностью.
- Думаешь, все безнадежно? – помолчав, спросил он. Очень серьезно, словно от того, что я отвечу, что-то зависело.
- Знаешь, что я думаю? Она так и будет метаться, пока ты однажды не решишь, что с тебя хватит, а когда уйдешь, поймет, что жить без тебя не может.
- Да ёёёё!!! Дань, может, мне сразу застрелиться?! Я из нее вытянуть не могу – любит она меня все-таки или нет! А застрелюсь – глядишь, на веночке и напишет!
- Напишет, не сомневайся! – ухмыльнулся я, - Даже траур носить будет – ей черное к лицу!
- Добрый ты какой! – он помолчал, потом окликнул: - Данька?
- Я за него?
- А ты только к ней так относишься или вообще ко всем женщинам?
- Да нормально я к ней отношусь, чего ты? Ну, дурочка она, обиженная…
- Ни хрена себе нормально!
- Ну а что, я не прав?
- Она не дурочка. Ей просто в жизни не везло.
- А тебе везло просто безостановочно, да? Таська, каждый получает свою порцию дерьма! Но кто-то воспринимает его как навоз для удобрения и растет, а кто-то – размазывает и под нос другим сует всю жизнь!
Стас опять помолчал, переваривая.
- Думаешь, разбежаться на время? В профилактических, так сказать, целях? А вдруг она обратно не захочет?
- Значит, не любит, Таська. А если не любит – то на кой черт тебе это надо?
- Да ведь я-то ее люблю, - тоскливо пробормотал он. Потом добавил: - Блин, и почему так не совпадает все…
- В смысле? – я поневоле напрягся.
- Да недавно с подругой школьной встретился, даже не подругой, так – знал ее… Разговорились, и она мне выложила, что влюблена в меня с девятого класса и по сю пору. Прикинь?
- Просто Татьяна Ларина какая-то… А ты что?
- Ну, что, сказал как есть: что девушка у меня, которую я люблю, хоть и отношения сложные. А она сказала, что все равно ждать будет.
- А ты?
- Данька, мне ж, в конце концов, тоже любви хочется! Нормальной, человеческой – понимаешь?! Да просто знать, что меня кто-то любит – уже дышать легче!
Приехали. Моя любовь, надо понимать, не нормальная и нечеловеческая. Зверски чокнутая. Или ему надо признания слышать? И именно от баб-с? Для поднятия самцовых качеств. А чего, собственно, ёрничать – вполне естественное желание, Данил Александрович. Это вы у нас с прибабахами…
Оставшееся время поездки чувствовал себя Гуимпленом: аж передергивало, если в зеркале заднего вида натыкался на собственные больные глаза и прилипшую к губам кривую ухмылочку. Вот вам дерьмо, удобряйте им что хотите.
Я довез Стаса до подъезда, но он не торопился выходить:
- Данилыч?
Я промолчал, ожидая информативного продолжения. И зря - оказалось, Тасик просто задался целью установить контакт:
- Или ты не Данилыч? Ааа, знаю! Ты – моя совесть! – со священным трепетом в голосе.
Я нехотя ухмыльнулся уже по-настоящему и посмотрел на него: чудо мое сероглазое, родной мой, я знаю, что тебе сложно – можешь не оправдываться… Только не ломайся, умоляю, оставайся ангелом!
- Ну что, до завтра?
- Здорово устал? Уверен, что нормально доедешь?
- Да чего тут ехать…
- Ладно, Данька, давай, - он протянул мне ладонь, - Звякни, когда доберешься, ага?
Как мало мне надо для счастья: крепкое пожатие, просьба позвонить да внимательный взгляд исподлобья.
Золотая осень все же закончилась, но зима никак не наступала. На мой день рождения в детстве, я помню, уже сугробы наметало, а в тот год голые, чернильные силуэты деревьев, давно растерявших листву, кутались в туман вместо снега. Графство Суссекс, а не Россия.
24, уже 24 года – давно ли 18 было? Ну, 24 еще ничего, а вот когда 30 будет… а будет всего-то через шесть лет. Три года на этой работе уже пролетели, и еще шесть так же пролетят, и ничего по большому счету не изменится – так и буду в одиночестве пытаться разложить «амальгаму» в своей душе на составляющие, алхимик несчастный. А Таська будет жить, любить открыто, честно, изо всех сил, как умеет… Вот возьму и сорвусь во все тяжкие! Чего я, один голубой в этом городе?! Йех, держись, туссовкаааа!!!
Не сорвусь. Пробовали, знаем. Противно. Без любви противно, замыкаться на «половом вопросе» противно. Привередливый я больно. К тому же высокое звание Таськиной совести обязывает…
На посиделки по поводу моего дня рождения Таська приволок Наташу – ту самую «Татьяну Ларину». Сама мягкость и очарование, это вам не взбалмошная Фая. На Таську девица смотрела действительно совершенно влюбленными глазами, со мной усиленно дружилась. Сообщила, что Стас обо мне много рассказывал как о ближайшем друге, который понимает его с полуслова, и прочее-прочее. Да, да, говори еще! Милая девочка.
Так наш тесный кружок «любителей Стаса Савина» расширился еще на одного человека. Наташка довольно часто стала звонить мне, а я ей – надо же было чем-то заполнять время, пока Стас пропадал где-то на пару с Фаиной. Однажды Фая забежала по какому-то делу ко мне домой, а в это время у меня как раз сидела в гостях Наташа – девушки познакомились, сначала чисто визуально, а после обе наседали на меня, расспрашивая друг о друге. Файка была снисходительна, жалостливо-насмешлива и одновременно весьма насторожена. Ревниво насторожена.
Думаю, ее ревность была не столько от любви к «предмету», сколько от самолюбия. Впрочем, не все ли равно: ревность сработала, и однажды взбудораженный донельзя Стас сообщил, что на Новый год они с Фаиной идут знакомится к ее родителям.
- Поздравляю! – я выдавил кислую улыбочку, - А чего именно на Новый год? Пошли бы на следующий день, - у меня были совсем другие планы на этот веселый праздник касательно его персоны. Но Тасик замахал руками:
- Нет уж! Лучше предстать перед ними пока свеженький, а не после ночного загула!
Спорить я, разумеется, не стал, пожелал ему «удачи в бою и не остаться в этой траве». А Новый год встречал в полном одиночестве, следуя принципу «лучше быть одному, чем с кем попало». По всей квартире развесил елочные гирлянды (обожаю эти веселые огоньки!), врубил почти на максимум колонки и вопил на пару с Меркьюри, что шоу должно продолжаться – с 1991 у меня традиция встречать каждый год с этой песней.
Все-таки в 24 быть одному в такую ночь обидно, но что делать, если институтские друзья обернулись приятелями и разлетелись: кто устраивал карьеру, кто личную жизнь, кто-то стал скучен мне, кому-то стал скучен я – и нет студенческого братства. А братство на почве блядства вообще не выросло… Я допил купленный по поводу коньяк (в праздник да не попижонить?!), сам себе объявил, что вечер «Былое и думы» завершен и забрался в постель. Эх, Тасик-Тасик… Хоть во сне, может, появится?
Снилась какая-то хрень, но впечатление такое, что режиссировал ее Люк Бессон: так захватило! Едва очнулся – настойчиво звонили в дверь. Пожар, что ли? Прямо как был, в одних трусах, босиком поскакал в прихожую, заглянул в глазок: Таська?!
Я так обалдел, что не думая тут же открыл дверь, убедиться, что меня не сглючило:
- Савин?!
- Ой, я тебя разбудил, что ли? – Стас виновато окинул меня взглядом, - Я уж думал – тебя дома нет, уходить собирался…
- Да дома я, где мне еще быть? Заходи давай, холодно…
Он послушно протиснулся мимо меня в крохотную прихожую (мне, человеку средних параметров, еще нормально, но вместе с Таськой, который меня на голову выше, уже тесновато). Пока скидывался, сообщил, что матушка у Фаи – очаровательная женщина, а вот отчим нажрался, начал буянить и конкретно заводиться. Пришлось уйти.
- Да и член с ним! Все равно по-любому отдельно жить будем, не с родителями. Ты один? - он зашел в комнату, оглядел мою иллюминацию и уселся в свое любимое кресло. Я забрался на диван, завернулся в одеяло, чтоб согреться да и не отсвечивать особо, после чего отозвался:
- Один, один. Так чего, у вас уже свадьба намечается?
- А как же! – его физиономия расплылась в счастливой улыбке, - Свидетелем моим будешь?
- Понятым! – хмыкнул я, - Куда я денусь…
Стас вдруг одним движением перемахнул из кресла на край дивана, повалил меня и начал, дурачась, натягивать одеяло мне на голову. Я заорал возмущенно, он тоже вопил – какую-то смешную чепуху, просто от избытка эмоций – Стасик был счастлив, он твердо решил жениться. Мне было хорошо, тревожно и горько одновременно; все эти три эмоции вдруг попали в резонанс друг с другом и меня переклинило, просто переклинило. Я замолчал, потому что горло сжало спазмом, а на глаза навернулись слезы. Стас почувствовал, что со мной творится что-то непонятное, перестал дурачится и заглянул мне в лицо, как я ни пытался отвернуться:
- Данилыч? Данька, ты чего? Даня?... – настойчивый, гад. Я изобразил улыбку и выдавил:
- Да ничего, нормально все…
- У тебя случилось что-то?
Я отрицательно мотнул головой. Стас подумал, затем спросил:
- Данька, вот скажи – мы друзья или как?
- Друзья, конечно! – горячо подтвердил я, позорно шмыгнув носом и смаргивая предательскую влагу.
- А почему ты мне ничего не говоришь никогда? Я же вижу – что-то случилось, а ты молчишь: не доверяешь?
Эх, если бы не тот пузырек коньяка, высосанный в одно горло! Я, пожалуй, сумел бы сориентироваться и, как всегда, миновать острые углы. Но, очевидно, время маневрировать и время подрываться на минах.
- Доверяю. Просто не знаю, как сказать… - услышал я себя словно со стороны.
- Что сказать? – сделал стойку Стас. Теперь уже молчал и соображал я, наконец с досадой заметил:
- Да и зачем что-то говорить? У нас с тобой замечательные отношения, зачем их осложнять…
- Замечательные?! Замечательные! Только не откровенные! – раздраженно возразил он.
- Хорошо. Пусть будут откровенные, - я сглотнул и словно с вышки двадцатиметровой шагнул: - Я люблю тебя.
- Чего? – после гробовой паузы переспросил Стас.
- Я тебя люблю! – внятно, с некоторой долей мазохизма повторил я. Давай, ты же сам хотел – пусть все будет предельно четко и откровенно! Он растерянно усмехнулся:
- Так ведь… я тоже тебя люблю, Данилыч! Ты ж мой лучший друг… - последние слова прозвучали почти жалобно.
- Забудь, - для пущей убедительности я положил ему ладонь на плечо и сжал, - Забудь!
Закон притяжения: теряя равновесие – падаешь. Причем туда, куда больше всего тянет. На мгновение у меня закружилась голова, а через секунду я понял, что уткнулся Стасу лбом в плечо. И он не оттолкнул, все так же растерянно, полуавтоматически придержал одной рукой меня за спину (одеяло с меня благополучно соскользнуло), а другой провел мне по взлохмаченному со сна затылку. До сих пор не уверен, что я удержался от стона – по крайней мере потом меня здорово прошибло.
- Даня… - напряженно.
- О Господи… прости… - я, наверно, в жизни так не краснел – лицо пылало словно пожар. Идиот, какого члена лезть к парню, ему же наверняка неприятно!!! Я отодвинулся к самой стенке и попытался прийти в себя. Осторожно метнул взгляд на Стаса – и поймал встречный. Таська довольно обалдело ухмыльнулся, глядя настороженно и, одновременно, с любопытством. Пожалте бриться, Данил Александрович. Не соизволите ли объясниться? А вот не соизволю!
- Чего смотришь – голубых не видел? – да гори оно синим пламенем! Чего тут теперь замазывать?
Савин хмыкнул и подтвердил:
- Ни разу, прикинь? Чего психуешь-то?
- Да так… - процедил я. Надо разозлиться хорошенько. Для восстановления утраченной адекватности. Стас вздохнул и заметил:
- Я же говорил – тебе девчонкой родиться надо было.
- А может – это тебе надо было?! – наехал я.
- Я бы тогда, наверно, лесбиянкой был, - задумчиво сообщил Тасик с извиняющимися нотками.
- Тогда обоим надо было девками, - нашел я выход. Мы переглянулись и заржали – оба довольно истерично.
- Забито, Данилыч, в следующий раз так и родимся!
- Ага, только не забудь смотри!
- Так надо записать где-нибудь!
- На пирамиде Хеопса! Это вообще древний органайзер, ты в курсе?
Успокоившись, Стас уже довольно непринужденно поинтересовался:
- Так у тебя есть кто-нибудь?
Я отрицательно мотнул головой, разглядывая его из-под ресниц с чувством странной легкости: мне опять было хорошо, и горечь уже вливалась в настроение не диссонансом, а просто ноткой терпкости, и тревожность стелилась шлейфом где-то в будущем, а сейчас – просто хорошо…
- Ну а был? – продолжал допытываться этот неугомонный, ломая мне всю медитацию.
- Да кто, Тасик? Мы же с тобой одни, больше нет никого, всех остальных мы просто выдумываем. И кого я выдумываю – это все равно ты.
- Загнул! – оценил Таська и подыграл, - Так у нас с тобой уже что-то было?
Я хихикнул и мечтательно признался:
- Ага. Только знаешь, я хреново выдумываю, наверно. Все какая-то ерунда получается.
- А девчонкой ты меня выдумывать не пробовал? – с ухмылкой.
- Пробовал – не катит, - лениво отозвался я, - И вообще, раз ты парень – чего извращаться-то?
Савин от души хохотнул. Потом вдруг спросил:
- Так ты чего, и в Новый год один сидел?
- А чего, нельзя? Я ж хотел с вами праздновать, втроем, а вы к родичам умотали…
- А я думал, у тебя кто-то есть, просто ты мне не рассказываешь ни фига, - задумчиво.
- Решил нагрянуть и накрыть? – ухмыльнулся я. Стас хмыкнул:
- Так ведь обидно – чего от меня-то тихаришься?!
- А если бы я тут с мужиком ночевал?
Савин остался невозмутим:
- Ну и что? В конце концов – дело хозяйское. Кому уж что нравится…
Я почувствовал, что лицо опять начинает разжигать:
- То есть, ты такой вариант как раз и предполагал?
- Ну а какой тебе был бы смысл девчонку от меня прятать? – резонно аргументировал Савин.
- Да, Тасик, а ты таки нажрался у своих будущих родственничков… Представляю себе эту лубочную картинку: полиция нравов в лице Тасика Савина ловит Даню Кирсанова на нетрадиционных сношениях…
Стас ухмыльнулся:
- Да ну тебя, с твоими фантазиями! Это я-то – полиция нравов? Пойдем покурим лучше.
Пришлось вставать, одеваться – курил я исключительно на балконе либо на лестнице, потому что запах холодного застоявшегося дыма в квартире терпеть не могу.
Разговор перешел на предстоящую свадьбу. Стас хотел накопить денег до лета: чтобы у невесты платье шикарное, как она хочет, и друзей пригласить, и кафе с тамадой… На родителей рассчитывать не приходилось: у Фаи отчим в позу встал, у самого Стаса матушка заладила: «зря ты так торопишься». А хотелось бы летом, чтобы тепло, чтобы потом гулять всю ночь. Я сказал, что ради такого дела займу ему в случае необходимости. Стас неловко улыбнулся, не глядя на меня:
- Да, ладно, Данька, сами справимся…
- Так, я не понял, ты что, отказываешься? Принципиально, да? И какого хера, позвольте узнать?
- А чего заводишься-то сразу?! – он даже растерялся.
- Я не сразу, я постепенно! Вообще, я не понял – мы друзья или ты теперь и ссать со мной в одном туалете стесняться будешь?!
Стас засмеялся, облапил меня за плечи и крепко сжал:
- Всё! Отбой!
Приемчик сработал безотказно – заглох я тут же. Стас подождал минутку, отстранился и проверил эффект:
- Успокоился?
- Наоборот! – вредным голосом сообщил я, и добавил, - Узнаю, что у кого другого занял – обижусь и морду набью. Понял?!
Стас усмехнулся и опять прижал меня к себе, раскачивая из стороны в сторону:
- Эх, Данилыч… Хороший ты парень.
Потом мы сидели на кухне, пили горячий чай с лимоном и меренгами, и продолжали трепаться – как всегда обо всем и ни о чем. Когда уже начало светать, я пошел провожать Стаса – заодно и прогуляться.
Мы шли по пустому городу, по новогоднему снегу: свежему, искрящемуся великолепию, накрывшему землю, деревья, тротуары, дома. Снежинки продолжали сыпаться с уютно-дымчатых небес, весело покалывали лицо, путались в ресницах – и хотелось улыбаться, смеяться, носиться – как носятся щенки под первым снегом. Я зачерпнул горсть этих недолговечных, но самых прекрасных бриллиантов, кинул в лицо Стаське и бросился удирать. Он нагнал довольно быстро, повалил меня в сугроб и макнул прямо физиономией – а я хохотал, счастливый, на весь двор, на весь пустой город.
Практически в наших отношениях со Стасом ничего не изменилось: он так же звонил мне по выходным или забегал вечерами, а втроем мы время от времени то срывались на каток, то закатывались в бильярдный клуб. Да и на работе я и Савин корпели преимущественно над одними и теми же проектами. Просто я стал чувствовать себя свободней: больше уже не боялся «проколоться», мог позволить себе терануться щекой о руку Тасика, положенную мне на плечо, и не торопился отводить глаза, а просто улыбался в ответ, если он неожиданно ловил мой взгляд и подмигивал. Мы молчали на эту тему просто потому, что все было сказано, и обсуждать больше было нечего: я гей, он – натурал, но дружбе это не мешает. Любви не мешает. Секса вот только не получится, с этим я в пролете.
Когда я был рядом с ним, то просто радовался тем отношениям, которые были между нами. И никогда не пытался «заигрывать» (по крайней мере сознательно): мне всегда казалось унизительным набиваться, особенно – кому-то близкому.
Но вот когда я оставался один – начиналось: и пройдет не так уж много лет, и пока еще симпатичный парень из зеркала неизбежно утратит привлекательность молодости, и если сейчас он еще может попытаться избавиться от своего одиночества, то чем дальше – тем меньше остается шансов; слышишь шум в ушах? Это убегает отпущенное тебе время, пока ты витаешь в облаках, любуясь своим журавлем… Пожалей себя, Даня! Зачем себя наказывать? Зачем лишать это тело ласки, нужной, необходимой тебе, чего бы ты там ни воображал…

@темы: ориджинал