in the midst of being gangbanged by forces unseen
очень не вовремя, но тем не менее
Тема №5: переодевание
Автор: Мэтти
Персонажи: Ламбо, Хару (+Базиль)
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Примечание автора: внезапно +10 лет (потому что у автора туго с устным счётом), начиная с событий первого драббла
Предупреждение: с таймлайном творится страшное. Изощрённая трактовка канона: с этого драббла начинается своего рода АУ, в котором Тсуна действительно мёртв и из прошлого никого не присылают
#5
В детстве мать всегда рассказывала ему одну и ту же сказку про бесстрашного Джованино. Других она не знала, да и та единственная, которую ей выпала случайность услышать в детстве на поезде Берн-Милан, казалась ему ужасно утомительной, и голос его матери был лёгким бризом сладости в его волосах: Ламбо всегда засыпал, как только за Джованино приходили люди из деревни.
Он кладёт на барную стойку несколько тысяч йен, и бармен – пожилой японец в клетчатой рубашке - бросает взгляд на дверь из тонированного стекла, пропускающего в полумрак помещения лишь самые настойчивые лучи полуденного солнца.
- Не рановато ли? – спрашивает он, и Ламбо не знает, подразумевается его возраст или то, что на часах четверть первого дня.
Ликёр нещадно обжигает горло, но почти сразу же внутри разливается приятное тепло – он морщится и облизывает губы.
- Повторить? – спрашивает бармен, одним движениям ловко сгребая со стойки измятые купюры.
Ламбо молча поднимается и, проигнорировав лёгкое головокружение, направляется к выходу; в кармане его джинсов начинает вибрировать телефон.
- Я был бы признателен, - отвечает он на поспешный вопрос, выйдя наружу: Базиль всё так же пунктуален и учтив, и его голос такой же блеклый, что и годы назад.
Он подъезжает ровно через пять минут, как и было обещано.
Ламбо усаживается спереди, и они неторопливо выезжают из тихих улочек на центральную дорогу.
- Ещё раз приношу свои извинения, что не смог встретить вас в аэропорту, Ламбо-сан, - Базиль кивает на заднее сидение, где небрежно свалены в кучу букеты белоснежных тигровых лилий. – В магазине всё перепутали, пришлось срочно забирать заказ… Да, как вы долетели? Ваш багаж?
- В камере хранения, - отвечает Ламбо. За окном пышно и неотвратимо цветёт в Намимори лето – совсем не как в Италии, грациозно сменяющей сезоны, словно неторопливая манекенщица – наряды. – Можно открыть окно?
В салоне душно и приторно воняет пыльцой. Базиль вытирает ладонью пот с шеи и виновато улыбается.
- Боюсь, что нет.
- Ясно, - говорит Ламбо. Его не было здесь почти пять лет, но он всё ещё может понять членов Вонголы с полуслова. Вероятно, это в его крови, и уже не разжижится никаким количеством алкоголя.
- Из-за моей оплошности нам придётся заехать сперва домой к Саваде-сан. Там вы сможете переодеться.
Ламбо сглатывает раз, второй. В глазах темнеет, и он опускает отяжелевшие веки, доставая из штанов надушенный платок и вдыхая его аромат. Базиль рассказывает что-то о времени и розах: Ламбо кажется, словно он не о похоронах говорит, а читает сонет.
Едва уловимый запах лавандового масла напоминает ему об Италии сильнее, чем пицца, которую он съел на завтрак, и итальянский, искрящийся на языке Базиля.
Когда они останавливаются, Ламбо вычищает глаза и просит дать ему немного времени, чтобы принять душ.
- Прошу меня извинить, но максимум час, - предупреждает Базиль. – Ламбо-сан? С вами всё в порядке?
- Безусловно, - отвечает он и, когда открывает глаза, видит знакомый фасад. – В доме кто-нибудь есть?
- Нет, но Хару-сан сейчас подвезёт ваш костюм. Вы не против?
- Хару? – Ламбо аккуратно сворачивает платок и сжимает в потной ладони. – Конечно нет.
- Тогда до встречи, Ламбо-сан.
В туалете его выворачивает наизнанку.
Запахи – что осадок менталитета: оседают в нём, волочатся за ним, словно дворняжки без рода и племени.
Запахи - что удобрения для воспоминаний, которые среди кафеля старой ванной созревают и гнут ветви его здравомыслия.
Он стрелой прошмыгнул наверх, в пропахшую мятной зубной пастой уборную, не оглядываясь по сторонам, не задерживаясь у знакомых дверей. Хвала Мадонне – гостевая комната через стенку, и он вспоминает, как стучал в неё кулаком по утрам, когда в будние дни дом просыпался, и его шумные обитатели выстраивались в очередь в душ. В конечном итоге он всегда засыпал снова, под шум разбивающихся о кафель капель.
Ламбо не выключает воду, когда, наконец, смывает с себя дорожную пыль и прошмыгивает в соседнюю комнату.
Случайные мысли, обрывочные и непривязанные к этому месту, - временная панацея. В конце концов, он роняет голову на подушку и, подтянув колени к груди, вдыхает запах, отдалённо напоминающий его собственный, который должен был выветриться давным-давно.
Из тягучей дрёмы его выхватывает тишина.
Ламбо резко выпрямляется и прислоняется ухом к стене, когда дверь в комнату открывается.
Они не могут оторвать друг от друга глаз: повязанные тонкой шёлковой лентой прошлого из разных часовых поясов, отправитель и получатель, недавние несмышленые и лелеемые, а теперь состарившиеся дети других детей.
Ламбо внезапно до мельчайших подробностей помнит содержание всех тех опрометчивых писем, которые он бережно складывал в ящик письменного стола у окна с видом на море.
- И-Пин, ты наверху?!
Она исчезает, как наваждение, как манящий мираж в засушливой пустыне букв-песчинок, которые складываются в слова только на бумаге, и через мучительно долгое мгновение приглушенного смущения, на его шее повисает черноволосая женщина.
- Хару-сан? - шепчет он, отталкивая её от себя за дрожащие плечи. – Вы меня задушите.
Она вытирает слёзы, но они не останавливаются, и, судя по покрасневшим глазам и искусанным губам, уже не первый день.
- Ламбо, Ламбо! – вскрикивает она, протягиваясь одной рукой к его ещё округлой щеке, а другой стискивая его ладонь. – Ты так вырос, боже мой! Даже не верится, что это ты. Не верится!
Она смеётся, но по её щекам слёзы всё ещё продолжают скатываться на их сцеплённые пальцы, и Ламбо встаёт с кровати, увлекая её за собой.
- Это я, - произносит он, пожимая плечами, и Хару открывает рот, отшатываясь назад. – Вы… вы тоже изменились, Хару-сан. Приятно видеть вас снова.
Она, улыбнувшись, кивает, и всплёскивает руками:
- Совсем забыла! Твой костюм! - Хару хлопает его по плечу и улыбается, снова и снова, словно с каждым разом стараясь закрепить выражение лица.
Она вылетает из комнаты и через некоторое время снизу доносятся приглушённые голоса.
Ламбо разворачивается к окну и наблюдает за резвящимися в соседском дворике малышами, которых он ни разу до этого раньше не видел, когда Хару возвращается, держа в руках прозрачный чехол.
Штаны велики ему на два размера, а пиджак жмёт в плечах, но Хару говорит ему, что он выглядит просто превосходно, когда завязывает на нём галстук.
- Спасибо, - благодарит Ламбо, глядя на носки её туфель. Она никогда раньше не носила каблуки, но и на них сейчас она ниже него. Возможно, он действительно изменился. – Вы здесь не одна?
- Разве вы с И-Пин не встретились? – Хару хмурится и складывает руки на груди. – Я думала, она побывала наверху… Это ведь была ваша с ней комната, так ведь?
Она вертит головой из стороны в сторону, словно находится здесь впервые, словно не она спала здесь с ними в канун Рождества на одной кровати, словно не она пряталась здесь, когда они играли в прятки, и все норовили поддаться, когда он или И-Пин искали, не она собирала их вещи, когда они переезжали в особняк, а она оставалась.
Ламбо смотрит на носки её чёрных лаковых туфлей, на её чёрную юбку, на её чёрный ситцевый пиджак. В этой цветовой гамме ей совсем не идёт улыбаться.
- Помнишь сказку, которую ты рассказывал нам на Хэллоуин, Ламбо? Про храброго итальянца, который не испугался переночевать в зловещем замке, а? У этой сказки был такой нелепый конец, не правда ли? – внезапно спрашивает Хару.
В ту ночь они сидели в гостиной вокруг старой керосиновой лампы, которую привёз из очередной своей командировки Йемитсу, и пугали друг друга страшными историями. Когда настала его очередь, Ламбо рассказывал и не понимал, как мог слушать эту сказку каждую ночь перед сном и не видеть после этого кошмары, но намного большим разочарованием оказалось внезапное осознание того, что он не знает окончания.
- Ничего страшного, - сказал тогда молодой Вонгола и взъерошил его волосы. – Ты можешь придумать конец сам, только пускай он будет хорошим, ладно? И через год мы снова послушаем её, только целиком.
Они скрепили обещание на мизинцах, но следующий Хэллоуин Ламбо встречал за праздничным столом другой Семьи.
Хару протягивается к нему и рыдает на его стянутом пиджаком плече – Ламбо коротко гладит её по спине и глядит на часы.
- Хару-сан, - начинает он и откашливается. – Хару-сан, мы опаздываем. Пожалуйста, успокойтесь, -
они оба знают, что это ложь: на встречу с ним уже никто опоздать не сможет, даже если очень постарается.
В Намимори всё ещё цветёт лето, когда Ламбо выходит вслед за вдовой из осиротевшего дома. Он завязывает шнурки на крыльце, и Хару, надев солнечные очки, останавливается у калитки.
- Все очень рады, что ты вернулся, - говорит она, обернувшись и вцепившись в ограду. - Мы вместе – и это главное, правда?
Ему было пятнадцать, когда он узнал, чем сказка о бесстрашном Джованино закончилась на самом деле. Его смерть была нелепа и глупа на грани абсурда: он умер, испугавшись собственной тени.
Ламбо закрывает за собой дверь и думает, что настоящие герои ничуть не лучше вымышленных.
Тема №5: переодевание
Автор: Мэтти
Персонажи: Ламбо, Хару (+Базиль)
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Примечание автора: внезапно +10 лет (потому что у автора туго с устным счётом), начиная с событий первого драббла
Предупреждение: с таймлайном творится страшное. Изощрённая трактовка канона: с этого драббла начинается своего рода АУ, в котором Тсуна действительно мёртв и из прошлого никого не присылают
#5
В детстве мать всегда рассказывала ему одну и ту же сказку про бесстрашного Джованино. Других она не знала, да и та единственная, которую ей выпала случайность услышать в детстве на поезде Берн-Милан, казалась ему ужасно утомительной, и голос его матери был лёгким бризом сладости в его волосах: Ламбо всегда засыпал, как только за Джованино приходили люди из деревни.
Он кладёт на барную стойку несколько тысяч йен, и бармен – пожилой японец в клетчатой рубашке - бросает взгляд на дверь из тонированного стекла, пропускающего в полумрак помещения лишь самые настойчивые лучи полуденного солнца.
- Не рановато ли? – спрашивает он, и Ламбо не знает, подразумевается его возраст или то, что на часах четверть первого дня.
Ликёр нещадно обжигает горло, но почти сразу же внутри разливается приятное тепло – он морщится и облизывает губы.
- Повторить? – спрашивает бармен, одним движениям ловко сгребая со стойки измятые купюры.
Ламбо молча поднимается и, проигнорировав лёгкое головокружение, направляется к выходу; в кармане его джинсов начинает вибрировать телефон.
- Я был бы признателен, - отвечает он на поспешный вопрос, выйдя наружу: Базиль всё так же пунктуален и учтив, и его голос такой же блеклый, что и годы назад.
Он подъезжает ровно через пять минут, как и было обещано.
Ламбо усаживается спереди, и они неторопливо выезжают из тихих улочек на центральную дорогу.
- Ещё раз приношу свои извинения, что не смог встретить вас в аэропорту, Ламбо-сан, - Базиль кивает на заднее сидение, где небрежно свалены в кучу букеты белоснежных тигровых лилий. – В магазине всё перепутали, пришлось срочно забирать заказ… Да, как вы долетели? Ваш багаж?
- В камере хранения, - отвечает Ламбо. За окном пышно и неотвратимо цветёт в Намимори лето – совсем не как в Италии, грациозно сменяющей сезоны, словно неторопливая манекенщица – наряды. – Можно открыть окно?
В салоне душно и приторно воняет пыльцой. Базиль вытирает ладонью пот с шеи и виновато улыбается.
- Боюсь, что нет.
- Ясно, - говорит Ламбо. Его не было здесь почти пять лет, но он всё ещё может понять членов Вонголы с полуслова. Вероятно, это в его крови, и уже не разжижится никаким количеством алкоголя.
- Из-за моей оплошности нам придётся заехать сперва домой к Саваде-сан. Там вы сможете переодеться.
Ламбо сглатывает раз, второй. В глазах темнеет, и он опускает отяжелевшие веки, доставая из штанов надушенный платок и вдыхая его аромат. Базиль рассказывает что-то о времени и розах: Ламбо кажется, словно он не о похоронах говорит, а читает сонет.
Едва уловимый запах лавандового масла напоминает ему об Италии сильнее, чем пицца, которую он съел на завтрак, и итальянский, искрящийся на языке Базиля.
Когда они останавливаются, Ламбо вычищает глаза и просит дать ему немного времени, чтобы принять душ.
- Прошу меня извинить, но максимум час, - предупреждает Базиль. – Ламбо-сан? С вами всё в порядке?
- Безусловно, - отвечает он и, когда открывает глаза, видит знакомый фасад. – В доме кто-нибудь есть?
- Нет, но Хару-сан сейчас подвезёт ваш костюм. Вы не против?
- Хару? – Ламбо аккуратно сворачивает платок и сжимает в потной ладони. – Конечно нет.
- Тогда до встречи, Ламбо-сан.
В туалете его выворачивает наизнанку.
Запахи – что осадок менталитета: оседают в нём, волочатся за ним, словно дворняжки без рода и племени.
Запахи - что удобрения для воспоминаний, которые среди кафеля старой ванной созревают и гнут ветви его здравомыслия.
Он стрелой прошмыгнул наверх, в пропахшую мятной зубной пастой уборную, не оглядываясь по сторонам, не задерживаясь у знакомых дверей. Хвала Мадонне – гостевая комната через стенку, и он вспоминает, как стучал в неё кулаком по утрам, когда в будние дни дом просыпался, и его шумные обитатели выстраивались в очередь в душ. В конечном итоге он всегда засыпал снова, под шум разбивающихся о кафель капель.
Ламбо не выключает воду, когда, наконец, смывает с себя дорожную пыль и прошмыгивает в соседнюю комнату.
Случайные мысли, обрывочные и непривязанные к этому месту, - временная панацея. В конце концов, он роняет голову на подушку и, подтянув колени к груди, вдыхает запах, отдалённо напоминающий его собственный, который должен был выветриться давным-давно.
Из тягучей дрёмы его выхватывает тишина.
Ламбо резко выпрямляется и прислоняется ухом к стене, когда дверь в комнату открывается.
Они не могут оторвать друг от друга глаз: повязанные тонкой шёлковой лентой прошлого из разных часовых поясов, отправитель и получатель, недавние несмышленые и лелеемые, а теперь состарившиеся дети других детей.
Ламбо внезапно до мельчайших подробностей помнит содержание всех тех опрометчивых писем, которые он бережно складывал в ящик письменного стола у окна с видом на море.
- И-Пин, ты наверху?!
Она исчезает, как наваждение, как манящий мираж в засушливой пустыне букв-песчинок, которые складываются в слова только на бумаге, и через мучительно долгое мгновение приглушенного смущения, на его шее повисает черноволосая женщина.
- Хару-сан? - шепчет он, отталкивая её от себя за дрожащие плечи. – Вы меня задушите.
Она вытирает слёзы, но они не останавливаются, и, судя по покрасневшим глазам и искусанным губам, уже не первый день.
- Ламбо, Ламбо! – вскрикивает она, протягиваясь одной рукой к его ещё округлой щеке, а другой стискивая его ладонь. – Ты так вырос, боже мой! Даже не верится, что это ты. Не верится!
Она смеётся, но по её щекам слёзы всё ещё продолжают скатываться на их сцеплённые пальцы, и Ламбо встаёт с кровати, увлекая её за собой.
- Это я, - произносит он, пожимая плечами, и Хару открывает рот, отшатываясь назад. – Вы… вы тоже изменились, Хару-сан. Приятно видеть вас снова.
Она, улыбнувшись, кивает, и всплёскивает руками:
- Совсем забыла! Твой костюм! - Хару хлопает его по плечу и улыбается, снова и снова, словно с каждым разом стараясь закрепить выражение лица.
Она вылетает из комнаты и через некоторое время снизу доносятся приглушённые голоса.
Ламбо разворачивается к окну и наблюдает за резвящимися в соседском дворике малышами, которых он ни разу до этого раньше не видел, когда Хару возвращается, держа в руках прозрачный чехол.
Штаны велики ему на два размера, а пиджак жмёт в плечах, но Хару говорит ему, что он выглядит просто превосходно, когда завязывает на нём галстук.
- Спасибо, - благодарит Ламбо, глядя на носки её туфель. Она никогда раньше не носила каблуки, но и на них сейчас она ниже него. Возможно, он действительно изменился. – Вы здесь не одна?
- Разве вы с И-Пин не встретились? – Хару хмурится и складывает руки на груди. – Я думала, она побывала наверху… Это ведь была ваша с ней комната, так ведь?
Она вертит головой из стороны в сторону, словно находится здесь впервые, словно не она спала здесь с ними в канун Рождества на одной кровати, словно не она пряталась здесь, когда они играли в прятки, и все норовили поддаться, когда он или И-Пин искали, не она собирала их вещи, когда они переезжали в особняк, а она оставалась.
Ламбо смотрит на носки её чёрных лаковых туфлей, на её чёрную юбку, на её чёрный ситцевый пиджак. В этой цветовой гамме ей совсем не идёт улыбаться.
- Помнишь сказку, которую ты рассказывал нам на Хэллоуин, Ламбо? Про храброго итальянца, который не испугался переночевать в зловещем замке, а? У этой сказки был такой нелепый конец, не правда ли? – внезапно спрашивает Хару.
В ту ночь они сидели в гостиной вокруг старой керосиновой лампы, которую привёз из очередной своей командировки Йемитсу, и пугали друг друга страшными историями. Когда настала его очередь, Ламбо рассказывал и не понимал, как мог слушать эту сказку каждую ночь перед сном и не видеть после этого кошмары, но намного большим разочарованием оказалось внезапное осознание того, что он не знает окончания.
- Ничего страшного, - сказал тогда молодой Вонгола и взъерошил его волосы. – Ты можешь придумать конец сам, только пускай он будет хорошим, ладно? И через год мы снова послушаем её, только целиком.
Они скрепили обещание на мизинцах, но следующий Хэллоуин Ламбо встречал за праздничным столом другой Семьи.
Хару протягивается к нему и рыдает на его стянутом пиджаком плече – Ламбо коротко гладит её по спине и глядит на часы.
- Хару-сан, - начинает он и откашливается. – Хару-сан, мы опаздываем. Пожалуйста, успокойтесь, -
они оба знают, что это ложь: на встречу с ним уже никто опоздать не сможет, даже если очень постарается.
В Намимори всё ещё цветёт лето, когда Ламбо выходит вслед за вдовой из осиротевшего дома. Он завязывает шнурки на крыльце, и Хару, надев солнечные очки, останавливается у калитки.
- Все очень рады, что ты вернулся, - говорит она, обернувшись и вцепившись в ограду. - Мы вместе – и это главное, правда?
Ему было пятнадцать, когда он узнал, чем сказка о бесстрашном Джованино закончилась на самом деле. Его смерть была нелепа и глупа на грани абсурда: он умер, испугавшись собственной тени.
Ламбо закрывает за собой дверь и думает, что настоящие герои ничуть не лучше вымышленных.
@темы: Haru Miura, Марафон 2, Lambo
-
-
03.05.2012 в 01:30