NAVIGARE NECESSE EST, VIVERE NON EST NECESSE][Я шел домой. И я попал домой.(с)]Должен же кто-то, ягодка, быть плохим
Технический подъем
Хорошо. Те, кто сказали, что соскучились по нашим имперзцам - спасибо. Большое и полное. Я умею без - и поэтому очень рад, если вдруг это слышно.
первая часть рыб небесных
пролог - здесь www.diary.ru/~ingadar/p93030149.htm
раз здесь www.diary.ru/~ingadar/p93149876.htm
два здесь www.diary.ru/~ingadar/p93264326.htm
три здесь www.diary.ru/~ingadar/p93336170.htm
четыре здесь www.diary.ru/~ingadar/p93399476.htm
пять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93465902.htm
шесть здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93496607.htm
семь здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93872405.htm
восемь здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93989897.htm
девять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p94079450.htm
десять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p94149881.htm
одиннадцать www.diary.ru/~ingadar/p94192358.htm
двенадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94285343.htm
тринадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94389233.htm
четырнадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94446461.htm
пятнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94507145.htm
шестнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94742456.htm
семнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94877555.htm
восемнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94984913.htm
девятнадцать www.diary.ru/~ingadar/p95084954.htm
двадцать www.diary.ru/~ingadar//p95122922.htm
двадцать один www.diary.ru/~ingadar/p95726024.htm
двадцать два www.diary.ru/~ingadar/p95865359.htm
двадцать три www.diary.ru/~ingadar/p95992943.htm
двадцать четыре www.diary.ru/~ingadar/p96133610.htm
двадцать пять www.diary.ru/~ingadar/p96658964.htm
двадцать шесть hwww.diary.ru/~ingadar/p96846653.htm
двадцать семь www.diary.ru/~ingadar/p99403487.htm
двадцать восемь: извините все www.diary.ru/~ingadar/p99552044.htm
двадцать девять www.diary.ru/~ingadar/p99971609.htm
тридцать: www.diary.ru/~ingadar/p103006088.htm
части вторая//глазами того, кто напротив
раз:www.diary.ru/~ingadar/p104538746.htm
два: www.diary.ru/~ingadar/p106762055.htm
три: www.diary.ru/~ingadar/p108566069.htm
четыре: www.diary.ru/~ingadar/p110210015.htm
пять: www.diary.ru/~ingadar/p113253614.htm
шесть: www.diary.ru/~ingadar/p114111077.htm
семь www.diary.ru/~ingadar/p114801335.htm
восемь www.diary.ru/~ingadar/p116242295.htm
Продолжение я начинаю с привычного: извините. Оно странно и малопонятно. Я постараюсь объяснить, н-но...
И да - научной фантастикой оно не было, нет и не будет.
Не рассказать последней грани истории с другой стороны было бы неправильно.
если вас пришли убивать - поверьте в это. сразу***
…Там солнце. Отдельный острый луч выныривает из самого глубоко-внутреннего места внутренних помещений дома - колодца, места тишины... Узкие, высокие каменные стены, высоко – тонкие прорези окон, свет которых не мешает быть здесь полумраку... Еще оставшийся, живой запах трав. Из тех окон – свет так и бьет – вверх, в дом, отдельным, раскроившим мир и дом на две половины... Быстрей и острее, и ничего уже нет - и ничего не будет.
Таи-лехта Кеильтаор эс Винтаэр айе Ниинталь-рьен стоит как раз на отсеченной половине. Проверяет. Последний раз... Почти незаметные, осторожные - капельками - движения. Можно далеко и отдельно думать: как в разговоре самых близких. Можно еще: да, если развернуть ее лезвием к свету - оно будет таким же. Прозрачным и острым, как солнечный луч.
Можно думать что угодно. Быть - нельзя. А времени хватит - оно плеснуло и застыло. Совсем недавно.
…Это еще получается. У - что тут, только сплюнуть - Мастера дороги. На земле, по которой столько ходила. Пила воду, называла имена и растила сад. Услышать. Издали услышать, как идет - медленным, пахучим грязевым потоком - толпа. Ее слышно - она пахнет. Воняет. Точно и тяжело. Страхом, спиртосодержащим и смертью. Очень хорошо слышно - а что можно сделать? Потом - сигнал тревоги - шестерым, оставшимся здесь на личные внутренние - он еще был.
А потом совсем уже не было.
Потом был Терьо. Поднялся из места тишины. Чтобы на последней ступени - как раз ложится между - острый солнечный луч вслед - ярко и очень полностью - усмехнуться:
- Сами пришли?
...Не ударило. Об это уже не ударишься. Не больно. Как первым выпадом пошла – та, кого он сейчас держит. Пусть неудобно – не для атаки. Не как оружие – как живое. На руках. А вот так – пошла – ровным, скользящим движением, и раскроила надвое. И быть уже невозможно, а дышать приходится.
То, что («ту, кого» - немедленно поправили бы здесь) он осторожно-осторожно выносит на руках - тоже зовут Усмешкой. Halltaer eihjarrie, Усмешка Многоликого. И время замирает - это слышно: как должно быть - текучей прозрачной водой под ногами - того, кто решился позвать ее и поднять.
Быть нельзя, а говорить можно. Только поздно.
- Весны Ри-Оэнн, - медленно и бесцветно говорит теи-лехта Таалиор. - Сатоу, Ноэйрат, Ниинталь-рьен, Далия... И всегда одно и то же. И всегда найдутся те, кто придет вот так.
- И всегда так будет, - по другую сторону его голос звучит совсем ровно. Ровно, как движутся ладони, как укладывая - названное, имя за именем. Старых земель. Мест, где война (мелкие, локальные конфликты, да…) тоже вот так – подходила под порог дома. И приходилось встречать ее. Разным. Кажется – что укладывает каждое имя – внутрь. В темное, прозрачное, широкое лезвие. (…Еще оно неправдоподобно легкое. Если решиться ее поднять, ее не больше чувствуешь – чем свои руки.)
То, что он говорит – получается очень ровно, как Канон. Это и есть Канон:
– Наш дом – всегда на краю, и когда сдвигается мир – тоже. – И Терьо делает шаг вперед, полшага – Таари остается еще четко услышать, что двигается он теперь по-другому. Это уже не тяжелей, потому что некуда – просто понять, совсем отдельно – ей, что столько лет узнавала его шаги с самого дальнего звука. А голос вслед – это тоже Канон. Очень старый. – «Наша земля стоит волей Единого. Но бывает так, что нет иных рук, кроме наших, чтоб воплотить Его волю», - и прежний его голос внезапен, как ладонь по режущей кромке. – А сейчас других рук нет.
Это правда. Это – лишняя правда. Если уже прошлось и раскроило – так столько раз потом не дополняй…
…Теи-лехта Таалиор эс Вьенраи айе Льиншей. Кто знает, тот знает – имя легло на плечи вместе со званием. «Фонарик», - негромко смеется Терьо, туманный маяк – над теми путями о которых, пока люди и вещи мира стоят на своих местах, дальних слов не бывает – а ближними не должно говорить. Как и о том, зачем в дальних храмовых миссиях на неприросших землях обязательно должно быть хоть одному – такому же. Мастеру дороги. И почему они особенно своеобразно воспринимают – частые, какие частые шутки и не очень – чужих по поводу возможности разного… чудесного.
Потому что небо не отворачивается и всегда остается рядом. Как со всеми – и чуть-чуть ярче. Знать – как землю своего дома в сердце и взгляд своего бога. Как линии на ладонях. Как дверь родного дома, что всегда остается за спиной. Как ответ – на вопрос «что ты умеешь?» – в том числе, умею быть здесь и затем, чтобы случись что – получилось эту дверь открыть. И увести. Всех, «кто находится в твоей тени». А еще есть – годы и годы, дальние, когда приходится учиться – так, чтоб въелось в сердце, крепко – как поверх линий на руках ложатся мозоли от привычной работы – при каких обстоятельствах можно попросить эту дверь распахнуться. Долг – дальний, глубокий, как вода по корням имен – и куда ближе лежит на всякий случай знание: то, что эти разумные называют чудесами – бывает. Их даже сделать не так трудно… Но не будешь же взваливать на чужих знание, проверенное словом и сутью: как остается только желать, никогда не повстречаться с обстоятельствами, в которых приходится бывать – такому чудесному.
…И поэтому слишком поздно удалось понять, что именно с такими обстоятельствами и повстречалась.
Простое. И глупое. Привыкли. Не поверили. Наш дом всегда на краю, но не всегда – на том самом. Что там ни случалось на пограничьях. Не слышать – изменения мира; так не должно быть – и так не бывает. И вдруг оказаться между двумя стенами. Огромным, до самого неба пониманием: а это война…
А за спиной – ничего нет. Вот так – если бы совсем ничего.
Яркое солнце в окно и ветер, и ничего не заметивший сад, кружащийся, горьковато-пряный запах этого странного дерева, что одновременно цветет и плодоносит – как раз распустились… Вчера смотрели, должны были зацвести. Здесь, в сердце дома, семерых свело вместе – одним и тем же…
А там пусто… Обернуться – а за спиной, вместо привычного присутствия, вместо земли своего дома – пустыня. Ледяная и… пустая, как никогда.
Также, как всем – и чуть-чуть ощутимей. Это невозможно. Это привычно, как маяку – его огонь. А еще это подходит под горло и заставляет сказать: время.
В повседневном времени этого лета все совпадает, начинает валиться одновременно. Была первая, пустотой осевшая связь – привычная, на личный внутренний, с общим консульством Нааль-Шема, что внезапно плеснула сигналом тревоги и оборвалась. Глухо, как срезали.
В ту же комнату, вот как раз возвратился Синкэ, младший, отправившийся выяснять, что там с обстановкой, что там с оставшимися. С вестью, что по выездам усилено автоматическое слежение, так мало - у первого перекрестного муниципального и пост выставили. Живых, разумных... Он смеется - младший, и говорит: "Ребята сами не понимают, зачем поставили... Ну и командуют - лети на скорости, если что - ты на вертушке летел, а?" А у консульства – плотное оцепление. Сказал: тройные перекрытия, щиты, армейская техника – я и подойти не смог. И еще – «Я послушал… Там… Никого нет». «Сдрапали», - роняет Терьо от терминала – по-мальчишески легко. Наставляемый даже улыбнется. И только потом Синкэ спросит: «Лехта Таалиор, почему мне так пусто?»
И дождаться медленного взгляда Терьо - он не практикуется больше, как ему с личного внутреннего местную сеть перехватывать, со стационарного терминала берет. И ухмыляется на оценку местных новостей: и говорит жестом: да, я считаю - время подошло. И еще Таалиор приходится отозваться: "Потому что нам нужно уходить, Синкэ"…
Это громко – это всем, собравшимся тогда в корне дома своим. Их восемь. Увести должно получиться. Самым ближним коридором по пределам безопасности – где там сейчас безопасно. Восемь… Таари как раз стояла, считала – сами на высокий счет сходились пальцы: наши подначальные, и Терьо, и Сьерах – ей мы пообещали, и да, рыжий – жарко ему, но как всегда прибежал, развалился – у босых ног хозяина. Еще подумать – бликом по верху: не бойся, не забудем. А на глубине – холодным ключом: завтра может быть уже совсем поздно – да, я не знаю, сколь поздно.
И из какого-то верхнего чутья – все-таки предупредить. Не след в след – я не могу увидеть, что там. И осторожно, с ладони на ладонь переложить Терьо, жестом для самых близких, здесь уже можно и открыто: «Держи меня – открою дорогу и позову…»
…На это хватило – сказать про «держи меня». А на остальное - редкого специалиста, Мастера дороги - на должное - не хватило.
Как для этого подобрать слова разумных? Оно вообще их отвратительно терпит, пространство, где смыкаются реки - и держатся все миры.
…Распахнуть дверь - и понять, что, пройденное, все равно страшное - но знакомое пространство – такое же и другое. Непохожее на то, где была и училась прокладывать пути. Там было можно - легко - в точном путеводном свете всем туманным маякам этих путей… "Мы не верим в бога, - кажется так, далеко, на надежной земле одного из миров объясняла лехта Таалиор? - мы Ему - верим..."
…А маяка - а путеводной, первой, нити тропы, что всегда держит - нет. Совсем нет. А вмещать, как это бывает – некогда. И решиться – и сказать – внутри: так не бывает, небо не отворачивается, я пройду...
Получается… Как идти в кромешной темноте по недопромерзшему болоту… да и то будет – по ровной дороге. Доверяя уже не ориентирам – необходимости. А она не держит.
…И провалиться. Как прийти в себя, внезапно оглушенным, - на глубине. И непонятно, где верх и воздух - и где дно, и ничем не поможет знание, что ты есть - и умеешь и с этой "водой", и она вообще-то держит... Ну да, держит - затягивает. Ледяная и вязкая, мертвая и своеобразно живая, которой совсем неуместно, что ты есть - и что ты сюда явилась... И она тебя не выпустит.
...А ты вспоминай, вспоминай Мастер... недостойный своей подготовки Мастер дороги - соотношение, когда провешиваются транспортные каналы - между теми, кто прокладывает путь и теми, кто обеспечивает безопасность работ и почему это так делается...
Но так ей думать уже потом. Куда потом... Сначала, ничего не понимая, как действительно вытащили из-под воды, захлебываться, глотать до кашля - невыносимо плотный и горячий воздух мира людей обжигает горло. И вытолкнуть, собраться на слова. Дурацкие:
- Руки... убери. Горячо!
Он плотный и горячий - мир людей... который еще не вспомнить, как видеть. Только чувствуется - дымное и колючее, гроза и ветер - общее облако тревоги. На всех одно, не разобрать, кто... Кроме одного, кто здесь и держит... видеть непривычно, а чувствовать приходится... Сидишь. Полусидишь, на жестком. А за плечи держат. И у него страшно - до чувства ожога - горячие ладони. Только за этим выдохом, пока понимать нечем, только чувствовать... Как рассыпается один огонь мелкими бусинками прикосновений, мягче... скорей - приятней.
Голосом. Он на самом деле тихий, очень, еле-еле прикасается к звуку. Просто вспоминать, что мир звучит - тот еще навык...
- Чувствуешь... - слитым, единым - осторожностью, тревогой, и поверх - легким и звенящим. - Отбой тревоги. Сгинь, Синкэ, сам донесу...
Было легче - он был, совсем был, и укрывал, и помогал вернуться - в слишком звучный и жаркий мир живых...
Просто – можно было дышать: медленно, вспоминая как - по обе стороны... Гроза и хвоя, кожа и чистое полотно, отдельное - на каждый оттенок знакомое тепло - единственного живого.
…А по ту сторону - он совсем другой, и потому дышать особенно хорошо - среди жаркого мира живых... Терьо там – снежный и весенний, первый вдох и выдох самой ранней весны - звонкая кромка наста, вдруг теплые солнечные лучи, первая земля проталин, тонкий ледок на темных еловых лапах, хвоя и весна… Таким живым, таким далеким - хоть за эти годы жаркого, пыльного, временами мокрого Нааль-Шема. А еще дымом пахнет - немного. Это его тревога и усталость пахнет дымом. Дальним, дорожным, хвойным.
А потом, когда уже вспомнила, как видеть - была их внутренняя комната. Была Сьерах, ей приходилось с рук поить. На то, чтоб ответить ей - можно, разрешаю: наша же - рук еще хватает. А вот чашка, увы, очень тяжелая и очень шершавая. Холодное. Правильное. Ответить тоже получится: движением, горлу больно еще - как над огнем вдохнула - "спасибо", но еще чуть-чуть, и нужно проверить, как голос: и есть... - получилось. Что хорошо травы смешиваешь... И еще попытаться выяснить - так сколько я... возвращалась? Но устроившийся в изголовье Терьо строил страшные морды и угрожающими жестами требовал не сознаваться. И осталось еще улыбнуться им всем...
И потом уже, когда получится раздышаться, когда уйдет Сьерах, и совсем вернется голос. А небо за занавесями уже перестанет лить солнце, станет золотым и алым, вечерним... Которого уже вечера? Но ведь сидящий рядом не сознается.
- Ты бы засыпал, свет мой, - собрать голос, дотянуться... Наизусть - на ощупь, на запах - целиком - помню. И чувствую. Зря скрывается. - Ты дымом совсем пахнешь. Прокоптился. Вот тебе - твоя маскировка.
"Устал?" - осторожным прикосновением под это спрашивают руки. Легкие - от них прохладно. Успокоиться на миг, поймать ветер...
- Сейчас, - наклониться, вглядеться совсем открыто - убрать бахрому покрывала (как мир перестал быть горячим - заколотило) и улыбнуться. - Только на тебя... досмотрюсь и перестану бояться, - Терьо запнется, ручейком - не прикосновением, движением ветра пройдутся пальцы: "С тобой уже делиться - страшным?" - "Да"... - Вот так, - крошечное, с ноготь, расстояние отмеряют ладони, - и я бы тебя уже не дозвался.
Дымом пахнет его ранняя весна. Говорит: устал. И очень сильно.
Но пробьет совсем другое. Рядом встанет и осознается, что случилось. Встанет стеной, накроет, вышибет выдох - сорвавшимся голосом, чуть - и всхлипом бы, нелепым.
- Терьо, я... не смогла.
Вдох – и выдох, дымный запах тревоги – а руки, не спрашивая разрешения, приподнимают, держат, притягивают к себе, и новым глотком воздуха – родной запах, чистое полотно и хвоя… «…Ты теплый, я живая – все хорошо, все… неправильно» – выдохнуть в плечо – новым, таким же нелепым:
– Я – и не смогла…
…Будет пахнуть – звонким весенним снегом. Будет держать, чуть-чуть убаюкивать, говорить – верное, что должно и не может поставить мир на место: «Небо от нас не отворачивается. Вообще никогда. По крайней мере надолго. Сможешь, Светлячок – мой туманный маяк – обязательно сможешь… Но – разреши тебя попросить завтра не пробовать. И послезавтра…» Потому что оставалось совсем чуть-чуть – вот так – взмах, отмеряющий самый краешек мизинца – у него там шрам, гладкий. И – она такая, пьяная ранняя весна, со внезапным смертельным холодом и снеговыми залпами. В разговор, в колыбельную, вплетен такой же легкий – легче разговора - движением самых близких прикасающийся голос: «Если бы мы тебя не удержали - мне бы пришлось пойти их убивать: я бы ничего другого уже не мог. Голову бы сорвало. А я знаю их разумными…» Тогда бы – проснуться, дернуться – что – сделать? – но проснуться нечем, слишком много забрали – дорога по тем путям, и неудача, и возвращение… даже сил считать сколько – нет… И – вывернешься тут – из такой колыбельной. Сворачивайся. Спи.
Как будто еще можно – верить в надежность – завтра и послезавтра.
Они были. И завтра, и послезавтра… Утро, когда ушла Сьерах. Так и не разбудили. Осталось - сидеть, разбирать паутинку знаков - искры от рассветного солнца по бумаге - с кистью у Сьерах было куда хуже, чем с травами. Но что там прочитаешь?
Главное. "Вы мне дороги и я вас запомню. Но это мой дом. Извините, аллье Таари". Дочитать - и посмотреть на Терьо. Ладонью: "Не расскажешь?" "Нет, - тихо отзовется он. - Попросила".
А за этим рассветом был вечер, где примчался Синкэ - подавшийся разбирать, что там за странные перемены чужого присутствия. Чуть испуганным. Что патрули усиливаются. Живые. Армейские. Для предотвращения беспорядков, говорят. Уже не пропускают.
...И что спрашивать - куда эти патрули делись еще через два дня?
А потом был полдень. Надеялась же, что кончится, что долго быть не может – что вообще не может быть – а потому слушала - внутри себя, до звона вслушивалась в тишину там, на пустоши за спиной, где лед и – ни-че-го. И услышала. Полдень, где поперек звуков мира... звуков родного дома, у выхода в сад, от сердца его и корня - с личной территории - легло. Другое. Что по имени не назвать, пока...
Конечно, пойти... Полдень - и тень над входом в сердце дома - редкая, кружевная, сильно жарко, и тяжело пахнут золотые вьюнки на опорах входа. А Терьо сидит - привычно, на третьей ступеньке, и держит...
И кажется, что солнца вокруг чуть-чуть больше. Отдельного. Безумного. Мир стирающего солнца.
...Такого – что всему внутри хочется неразумно, перепуганным зверем, прошипеть: нет! - и даже не пытаться пересечь границу - плеск ветвей, золотые вьюнки - этого внезапного круга. Одиночества живого с Halltaer eihjarrie - Усмешкой Многоликого.
...Что больше ничего не осталось – таи-лехта Кеильтаор знал. Что небо не повернется снова. Точно не повернется - за то время, что им еще отпущено. Когда края земли здешнего дома подпирают чужие патрули, а память ровно перелистывает богатый запас информации в личном ресурсе, как именно обеспечивает такая защита от беспорядков – и кого.
Остальное знал наизусть. Если решился позвать - а это почти: решиться взяться, - двенадцать раз по двенадцать, потом еще столько же обдумав все выходы, подходи спокойным. "Твердым, как камень, текучим, как вода, прозрачным, как солнце" - чтоб не накрыло, не захлестнуло - замершим временем, чтоб смог ей объяснить, чего хочешь и когда выйдешь - а не она тебе.
А потом послушать, что ответит.
Есть - все время мира: сколько светит солнце над его сердцем. Уж точно - если сравнить – сколько обычно времени доставалось тем, кто решился взяться – взять Усмешку Многоликого, позвать и пойти… В истории. Так точно сказать – есть все время – и еще неведомо сколько его в запасе.
…Двенадцать раз по двенадцать и еще раз столько же – и все же перевести дыхание, прежде чем дотянуться и взять. И позвать…
Все время мира… Длинный, бесконечно долгий плавящийся полдень. Мир далеко. Время стоит. И медом – текут скорые солнечные блики.. Странно – по поверхности общего спокойствия плывет лениво – поймать, рассмотреть мысль: блики крошатся на лезвии – старой сосновой смолой, похожая выступает на столбиках крыльца… Сам когда-то резал орнамент, когда-то ставил. Но они за спиной, и нельзя обернуться – сравнить…
Смотри. Зови и она ответит.
Как медленно текут по прозрачному камню лезвия блики…
…отражается.
Как стоит и смотрит – загорелый крепкий паренек: волосы светлей, чем загар – Вайцек лар Найген. Довольно долго – Терьо ему не мешает. Хотя и видно, что приковало взгляд. Внимательно, отойдя на пару шагов и задрав голову: ниша в стене как раз чуть выше его роста, так, чтоб руками сразу не дотянуться – и придвинуть здесь нечего. Стена – камень, местный, переливы светлого – серый, охристый; темный узор окантовки ниши – случайные руки не нырнут. Подсветкой здесь тоже горит, танцует живой огонь, пламя пробирается осторожно – и правильно: спящим нечего светить в глаза, особенно таким спящим.
Сосредоточенно смотрит – и еще улыбнуться: а ладонь замерла на поясе, на подарке – третий год вот его носит. И даже понятно где именно: где широкие кожаные ленты, под рабочую руку, вплетают в себя – и ножны, и рукоять. Первое, что нашел в поясе когда-то. Вытащил и мгновенно удивился: «Настоящий?.. Ой, острое!» Остается только тоже удивиться в ответ: «Конечно. Ты можешь быть взрослым – а куда взрослому без оружия?» Что жест знакомый: сам останавливается точно также, до положения пальцев – Терьо, наверно, тоже видит.
А потом Вайцек нахмурится. И, не отвернувшись:
- Красивое…
- Это – она, - негромко поправит Терьо за спиной. Говорят они на фаэ. Надо поправить. На одушевленное и очень… живое.
- Стеклянная? – обращение он все-таки принимает. Улыбнуться:
- Каменная.
- Нерационально, - очень серьезно оценивает… такой узнаваемый… наставляемый. В возрасте после второго имени. Так интересно попробовать казаться взрослей, чем есть. Знающим. – Таким очень неудобно сражаться.
- Армейский, - над головой у него задумчиво оценивает Терьо. - Вот пропечатано: армейский. И чего их так наши статусы удивляют? – чтоб потом вернуться и ответить. - А ей не сражаются. Ей защищают. Когда больше ничего не остается.
- Ну… - фыркает Вайцек, - сейчас будут опять твои сказки?
- А у тебя голова с дыркой, - отзывается Терьо – мгновенно вредный, мальчишеский… ну как младший. – Все из нее вываливается. Я не умею придумывать истории. Только то, что было…
«Ага, я верю», - отзывается Вайцек движением. Смеется. Терьо не остается в долгу, примерно обозначая, каких размеров упомянутая им дырка в голове. Но потом Вайцек шагнет на полшага вперед. Как раз – пойдет огненный блик по и на вид острой кромке – по изгибу лезвия… Как они его таким сделали, если – камень? И спросит серьезно:
- А взять ее можно?
- Нет.
Вайцек лар Найген уже почти взрослый. Здесь. С него спрашивают и с ним иногда ругаются. И учат по-другому. А еще он точно знает, что у очень своего Терьо есть такое «нет», которое каменная стена. Не пробьешь – и пытаться не надо. А еще… Терьо обычно отвечает на вопрос: «Почему?» Но предпочитает стартовать с его попытки догадаться.
И задумается. Потом они пойдут дальше. Вайцек уже в светлом, прозрачном переходе в сад взмахнет рукой: «Осенило». «Это ты все думаешь?» - скорей уважительно взвесят руки.
- У вас же нет… - удивленно говорит Вайцек и запинается. Они говорят на фаэ. И «сын одного из самых известных коллекционеров экзотики» пытается найти в своей памяти слово «сувенир». И не находит. Самым близким вдруг слетает взрослое, - нефункциональных вещей?
- Нет, - ровно отзывается Терьо. – Правильно…
Рассказы об Усмешке Многоликого Вайцек лар Найген еще услышит…
…Как совсем недавно – середина последнего сезона дождей, в новостных лентах уже прорывается – много, подробно – о событиях на окраинах этого… Союза. Но опыт - чтоб его, сколь многолетний опыт восприятия и работы в Основном архиве службы Состава Защиты оценивает и откладывает. Так, среднеокраинное столкновение. Традиционный и неразумный путь решения. По кратчайшим срокам разберутся, кому принадлежат. Нам или этим. Жаль вот, надежного транспортного канала к тем землям не налажено, поторопились.
...И что тому опыту - до техперсонала торгового представительства, попросившего на пару дней приюта у храмовых. Что с открытой легкостью признались: страшно. Мы бежим. Мы на транспорт. Пока можем. И вам того же советуем. Пока возможность есть. А Терьо тогда хмурился и отряхивался. Успокаивал. Говорил, что мы-то всегда успеем уйти. А пока - уходить ни приказа, ни права не было. И взвешивал, вспоминая, собеседник: да, вы ж лехтев... И отфыркивался Терьо, что - на все воля Многоликого, конечно, но вот ему уносить с собой на свою землю долги - вот этим - недолжно настолько совсем...
Головой бы тогда подумать. Не "опытом".
…Отражается - и течет сквозь лезвие солнечное золото - расплавленной смолой по пальцам. Далеко от внутреннего спокойствия... разговора с Усмешкой.
Но так ли далеко – что отражается снова…
…Как прозрачно оглядывает всех собравшихся Таари, и внезапно-громким, голосом, чтоб все услышали, говорит. Чтоб не след в след, подождали – пока строит дорогу. А потом смотрит... внимательно совсем. Еще личный внутренний царапается: «ты меня слышишь?» - она держится - запоминает. Как опору. Как место возвращения. А потом - говорят руки. Передает в протянутые ладони: держи меня! - а вот так - просто садись рядом и держи. Хорошо.
Крепко, здесь - сейчас - навсегда. Голова плохо помнит - не умещается, но руки запомнили наизусть. То, чего не было.
…Синее, свободная рубашка не мешает - тепло, тонкие - смеялся раньше, и не раз: и как я тебя все не ломаю - косточки ключиц... Тихо и сосредоточено вокруг так, что ладоням слышно, как у нее бьется сердце - медленно...
Долго.
И вдруг. Вдруг - пойдет не так, не то, время плеснет, накроет... Ощутимо – потоком – чужого – где-то и отдельно, здесь и рядом. Почти безопасно. Для того, кто в мире живых. Для того ж, кто нет…
Там четко руки знают, что вот сейчас - кончится... только на миг останется под ладонями легкое и все еще теплое - пустое - полотно рубашки, оно тоже исчезнет... медленней. А потом ничего не останется. От нее ничего не останется. Совсем ничего. И нигде.
...И каких Беспамятных дорог руки это так помнят? Если не было. Если понял, рванулся, сплавил - чем было и чем не было - всем собой, не считая, доплетая тревогой ждущих, вдруг плеснувшим вскриком - девочки Сьерах - догадалась. Складывая, сплетая - по путеводной нити - единственным броском всего огня: подхватить и выдернуть, откуда бы ни было. Должно - единственно можно - второго раза быть не могло.
И несколько позже сообразить, что слишком - совсем всем собой, заходя на опасную, качающуюся под ногами землю безумия. Не удалось бы - сам бы тоже не вернулся... А вернулся ли?
Это не могло быть долго, это было почти мгновенно. А во внутреннем времени - тягуче долго... Понять - не головой, та еще... не успевает. Внутри осталась. Привычкой – тела и памяти получилось куда быстрее. Она есть, здесь – и жива, а здесь… весьма небезопасно, требуется вытащить – донести наружу, до жилых мест дома… И ведь действовал. И командовал.
А мысли остались – там, где пытался дозваться и чуть-чуть – и не дозвался бы. Где пустое, холодное и очень четкое…
Пока не разрешит быть – не вернется, не закашляется – знал, сейчас очень горячим – воздухом мира живых Таари…
Так не было. А – не отпустило.
Таари уснет раньше. Улыбнуться бы уголком: уболтал. Смотрел – и так и остался. Не пошевельнуться. Не задуть огонек светильника. Приподняться на локте – смотреть. Пусть спит. Живая. Рядом. Достаточно далеко – от тяжести полной правды того «не досмотрелся»… И это неважно, что сейчас Мастер дороги спит очень крепко. После обязательной проверки умения выстраивать пути по пространству снов – всегда знал – спит она долго и не разбудишь. И сейчас должно быть…
Смотреть бы. Дышать и вспоминать…
…«И как мы с тобой столько лет друг друга терпим?» - она смеется. Кухня, весной тут уже жарко, но какой Suynn’rai, Весеннее Равноденствие, без правильного хлеба, который Таари обязательно будет печь. Без лепешки, которую, наигранно подкравшись, вытащить из-под праздничного полотенца, пока горячая (руки привычные, терпят, но чувствуют) – отломить кусочек, вгрызться… Конечно услышать – укоризненное, легкое: «Свет мой…» - это как раз Таари повернется. А дальше она девочке, Сьерах, тогда еще совсем гостье – если бы гостье (тогда еще, за смехом, на вдохе и выдохе: ну если Таари пустила ее к хлебу, значит – жить она будет, должна – хорошо…). Что да, так нельзя, раньше всех – нельзя… Но что делать, если вот кому-то очень хочется. И смотрит в глаза, и как раз вот этим смеется, и надо ответить, подхватив голос – легко и вредно: «А потому что от тебя липовым цветом пахнет. Даже сейчас. И медом. И лепешками. А лучше тебя их никто не делает, вот… А я их люблю-у» - «Тогда ты меду, что ли, зачерпывай…»
Смех вспоминается, пока она спит. Много что вспоминается. Но отдельно. Первым, внутри – прозрачное, чужое, безумное… Первым в руке – четкое чувство: вот сейчас сойдутся пальцы, и под рукой ничего не останется - тонкое, теплое полотно на миг, потом совсем ничего... Первым перед глазами - то, как совсем недавно смеешься тому технику. Да ладно, у них... дети, можно и бояться, но все же тогда улыбался: "Мы все равно успеем уйти..."
Неведомо правда - а дошел ли тот транспорт? Но это не так важно.
"Я сделал. И я отвечу".
…И время крошится на изломе, осыпается... Пока еще не янтарем, старой, сухой смолой - с лезвия Усмешки...
Отражается...
Летом Нааль-Шема бывает тот почти незаметный промежуток, когда солнце дает отдохнуть и ветер приносит что-то похожее на прохладу. В раннее утро. Когда небо за запирающими сад обрывами Саль-шаймы только-только начинает светлеть...
Тем рассветом так и сидел. Встречал солнце. Думал. Мысли возвращались неизменно. Туда, где светлый местный камень, ниша в переходах внутреннего круга дома - прохладных и пустых... "Если вы храмовые, то где ваш храм" - "С собой..." К нише, где ждет своих слов и спит – Усмешка Многоликого...
Руки только размять - помнят ли? - привычное дело мешает. Оградки сада трав - для них опоры лишними не бывают. Там пару надо заменить. А что все скорей всего кончится раньше, чем придется менять опоры, это не так важно.
…И услышать - быстрые, тяжелые, очень целенаправленные шаги. Из глубины дома наружу. Подняться, отряхнуть стружки, как раз успеть - к выходу. Обходному, к калитке.
- Сьерах?
Замирает у двери. Не смотрит. А еще - не в домашнем. В дорожной куртке... вроде как у местных, только все равно Таари шила. Этим - как цветным написано. И все-таки свериться:
- Ты... уходишь?
- А ты не спишь, - она смотрит мимо. Хриплым. Сьерах, что только здесь и говорит. - Я так надеялась тихо... - убирает руку - вот готовилась отодвинуть дверь. - Да.
Посмотреть. С полушага. Мягко:
- Испугалась?
А как ударили. Дернется - уставится, щурится – и сквозь зубы:
- Да, конечно. Чудовища... Варвары... Вражины…
А Терьо смотрит. Спокойно. Тепло. И в голосе, против воли - лучше бы так и думали, поперек всего "ни за что!" - злые слезы:
- Вы же... Психи, идиоты - вы же из себя эти мосты строите! Кровью наружу! И... ты думаешь, я могу... на кого-нибудь из вас - вот так... встать.
- Если другого выхода нет - сможешь, - он говорит спокойно, все еще спокойно. Шумно, продыхиваясь, выдохнуть - и это спокойствие подхватить:
- Нет, Терьо. Ни-ког-да. Я... десять раз развалюсь лучше, чем знать - что кому-нибудь... Из вас. Из-за меня... И из-за меня вот так было. Как... Таари. Да пойми меня: не могу.
Теперь он смотрит чуть выше:
- Не понимаю.
- Все равно, - и она снова кладет руку на дверь - вот так и отодвинуть. - Я очень... прошу тебя. Это моя земля, я останусь... -так ты поймешь?
- Так все поймут, - смотрит он по-прежнему поверх. - Хорошо. Не подождешь?
- Н-н-е-ет, - на этом голос снова срывается. И запертая за зубами правда внезапно оказывается названной. - Я пока она спит... Пока крепко спит, ведь так? Потому что она... если она попросит - я же не смогу...
- А если я...? - легкость внезапна и она чудовищна.
- А ты не попросишь, - щурится Сьерах. - Я знаю.
- Принятое решение заслуживает уважения, - плавно говорит Терьо. И дальше. - Даже если оно идиотское. Ей... будет трудно. Труднее...
Это она перекрывает. Резким.
- Сейчас!
Этот дом чужая - родная - молчаливая девчонка знает с закрытыми глазами. Как раз в углу, здесь - столик, кисть, лохматушки бумаги... Плеснуть из каменной... пробирочки - так себе туши, почеркушной: для того, чтоб швырнуть на лист пару знаков, а то и рожу, вывесить где-нибудь на видном месте... мелкие традиции одного дома. Писать ей очень неудобно. Терьо - конечно же - остается на месте. Но смотрит. "А если попросить его уйти - уйдет? Но я... не хочу"...
- Ты... знаешь, куда пойдешь?
- Да. Знаю куда. И как знаю... По-жа-луй-ста... - тянет Сьерах - а у знаков растут лапки и растопыриваются и совсем срывается один "вот здесь - ветер, вот здесь - дом...": вздрагивает кисть, когда от двери Терьо говорит негромкое:
- А мы тебя в Семью хотели взять.
Отталкивать некогда. Дописать надо. И вдруг то, что надо сказать:
- Ты ничего не скажешь, правда? - и пусть дальше летит, выхлопом. - Я ничего так не хотела... Я - не могу...
"Глупо", - это передает ладонь - в другую... В тушь таки вляпалась. Принять, подержать, положить себе "под сердце", и срезать: "Так должно быть..."
А потом - это в доме верхние ставни под рассветным ветром отзываются - но Сьерах голос этого дома так наизусть не знает. Дернется:
- Вот… И - выпусти меня... Пожалуйста.
Он просто посторонится. От двери. На расстояние достаточное, чтоб пройти. И не задеть. Очень плавным, текущим движением. «Иди», - сворачивающим во всплеск. – «Но я не понимаю».
Еще шаг – отодвинутая дверь и на ступени. Еще нужно – движением – это кажется так вот: «Стой здесь. Я пройду. Я справлюсь».
Внимательно. Он очень взрослый на самом деле. Достаточно, чтобы быть уверенной: выпустит. Даже если это движение и читается как «Сомневаюсь». Дальше-то понятно – держи свой выбор. И внезапно вслух:
- А я буду тебя помнить… Я даже буду за тебя бояться.
- Н-не надо, - на взлете срезает – движением ладони. Перерастет в вопрос:
- Можно?
Собраться и согласиться – и ляжет на плечо большая ладонь: напутствием на дальнюю дорогу, благословением… Под него обычно говорят: живи долго…
Этот же…
А может быть, потом придумала, чтоб дышать получалось. Вслух ничего кажется не звучало – но откуда в голове четко: светлый, мальчишеский, шкодный прищур – «А если не Он – так я постараюсь присматривать…»
…Отражается.
Тонкие листья ветвей под ветром, тот самый столбик за спиной, на который не можешь обернуться, между листьями резьбы, ягодкой вплетенной в орнамент, виноградом, проступает та смола…
То, что за плечом. А еще – там стоит Таари. Синий и темный – силуэтом, плывет – и удивительно четкий взгляд. Замерла – на невидимой границе круга: ни шарахнуться, ни шагнуть, как ни хочется – и того, и другого… И смотрит. Неотрывно. На Терьо – и ту, кого он позвал…
Да нет: просто – отражается. Она действительно там стоит.
...Это тот же дом. Тот же сад. И ты, теи-лехта Таалиор – та же самая. И все на месте. Но еще шаг - и там - другое... Где время плывет и застывает, слоится слюдой, шарахается - от тихого пока еще, ощутимого, присутствия невозможного.
И стоишь. Миг - это время крошится, слоится на пластинки - дымные, радужные... Пока Таари не в силах оторвать взгляда.
…Темное, чуть изогнутое, чуть - тонким - расширяющееся к концу лезвие. Слишком... плавное для камня. Слишком красивое - для оружия. Но - ей не сражаются.
Глотком застывшего времени - расплавленным и прозрачным - в горле: ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни отбросить из памяти - строк, что не сказать - подумать невозможно. Когда Усмешка Многоликого лежит у Терьо на коленях. И полдень уже плывет - медленно, мороком, янтарем...
«…Подняв этот клинок один раз идущий путем Тени спасет, чтобы убить. И один раз идущий путем Милосердного убьет, чтобы спасти…»
Время слоится - как отстраненно, как из дальнего прошлого, выговаривает наставник Вьенрайо айе Льиншей - давно, той, что еще не лехта и не Таалиор. Самые первые - из внутренних Канонов - о вещах и людях, о разумных и путях их - в мирах под солнцем - от самого первого. И эти - оттуда. Совсем далеко оттуда.
Смысл мира окружающего - храмовых - вещей созданных и совсем не вещей...
... Halltaer eihjarrie - Усмешка Многоликого. Традиция. Старая. Проверенная. Действенная. Ко всем трем можно добавить: чудовищно. А потом дописать это определение просто так. И еще двенадцать раз по двенадцать и еще раз столько же, чтоб впиталось глубже крови и костей – и никогда не проросло. Пока не понадобится.
Прошлым. Сухим голосом - насколько может быть сухим голос мастера-Собеседника - старого, как снежные склоны гор Зимних - а он так может, что в горле пересохнет: "Восстановимый ресурс, который разумные, можно использовать разным способом. В том числе этим. Настолько же действенным, насколько запретным".
…Давно - время слоилось. Настолько глубоко и мимо порядка мира, что пока все люди и вещи мира стоят на своих местах – это знание и к памяти не приближается.
…Это когда мир кренится на сторону, и трескается, и хлещет сквозь трещины чего быть не может и не бывает... И ничего не остается - оно остается всегда. Страшное право: встать рядом, подпереть плечом небо - в замершем времени, равным в тягучей пляске безумия - мира и бога... «Совершая несовершенное, воплощая невоплотимое...» Сквозь трещины мира, сквозь ледяную воду пространства снов - без маяков, проложить дорогу - прямым путем страшного моста, что мостится жизнями. Чужими. И своей.
...И пусть сначала - мертвым, сухим кусочком слюды в руках - собственное чувство, большее и боли и ужаса - а она уже отзывается. Поздно.
Тот, кто позвал Усмешку Многоликого на танец уже не сможет остановиться.
Поздно?
Пусть будет поздно.
Просто - собрать себя в комок... в таран - и перемахнуть границу, пусть застывшее время льется - и застывает - расплавленным, посмертным солнечным золотом в горле - все равно выдохнуть:
- Свет... мой...
И снова странно четким, мертвым - листочком слюды из рук - точно свое, удивление. Что он тебя еще видит.
Смотрит. С полным, каким-то чудовищно полным, детским удивлением:
- Отзывается...
Суметь - выйти по голосу, как пробиться - полшага по своему же саду! - встать рядом, да, рядом... Еще раз:
- Терьо... - а это словами никак, это только рассыпающимися движениями, самых близких, самой тревогой... Ты еще есть? - внутри своей головы - и ты уверен, что это ты? И как другой голос внутри - на другом слое этого замершего времени мрачно смеется: да, на этом варианте самого близкого затруднительно спросить правильное: а не совсем ли ты рехнулся?
Он отвечает. Вслух. Такое, легкое:
- Может понадобиться. - И ровно. - Я умею.
...Это наверно похоже на первый шаг по ту сторону Порога. На рухнувшее небо. Так мир, который так тщательно пыталась соединить - что еще все получится и будет, вместо того, чтоб попрощаться - развалился и рухнул - веером осколков с замершего неба. И ничего нет. Есть там, в доме - шестеро, за которых вам отвечать. Ты, которая не сумела. И не сумеешь. И один на свете человек – и он не с отчаянья, с того, что взвесил все - и выбрал позвать Усмешку Многоликого. С которой - и это через выдох - умеет...
"И как мы с тобой столько лет друг друга терпим?"... А сама Таари на этот вопрос смеялась и щурилась: "А я... А я просто знаю тебя наизусть - и все равно не могу к тебе привыкнуть..." Чужим голосом - по замершему меду растекшегося времени - самым здесь невозможным: «Я знаю тебя, как знают губы соль моря и соль работы... как знают руки, как растут наши дети... – осколками песни, одно из многих, самых привычных. - Я знаю тебя по обе стороны жизни и ветра... И столько лет...
А того, что ты - оказывается умеешь - держать Усмешку Многоликого - я так и не знала...»
Время сыплется - и летят осколки, это только от них уворачиваясь, может быть - над плечом - ветром - выплескивают руки - нелепое: "Я не хочу... Не могу... Так - совсем - не бывает."
Она не смотрит - опустить туда взгляд невозможно… И все равно видно, как ловит движения - и преломляет - прозрачное черное лезвие...
Между слоями застывшего времени - он чудовищно живой, голос Терьо:
- Я не верю, что ты не сможешь, Фонарик...
...Это слишком похоже - на не быть - совсем. Время вздрагивает - и идет сполохами. За ровным признанием:
- Я уже - не смогла...
Как - загорелая до темноты, большая ладонь ловит сказанное в воздухе, растирает и стряхивает: "Не ты..." Слоем слюды: "Он... руками разговаривает? Как?" - пока этот взмах срывается - на жест, что странно лехта выпускать - в жизни как она есть - так просто. Не ты, то есть - у Него - не получилось?
Так-не-бывает...
А потом вдруг на другом осколке - тень от деревьев - ближе... слышно как ручеек течет. По саду. Уже... стоите? – А Усмешка? Ждет. Вон, на крыльце.
Это слишком похоже... Это слишком невозможно - стоять и дышать. Пот, сухая трава и разогретая хвоя - и еще немного - маслом и кожей - жарко... Верхние ремешки пояса. "Загара мне хватит" - это Терьо там смеялся, в жизни, которая была. Жарко...
А в руках его - сейчас странно - прохладно. Дышать. Если бы можно было быть - просто дышать. Так...
Под губами - краем крепление ремешка, тепло... соль моря и соль работы... мы все соленые, не все одинаково... нельзя - нельзя иначе - внутрь, под кожу, движением губ: "Нет. Никогда..."
…Это похоже на смерть - но еще страшно. Сейчас - пока дышать - и страшно открывать глаза. Не потому, что - не руками, поворотом головы Терьо - точно отвечает. Нет. Не верит. «Сможешь».
Потому что страшно - вот отсюда, из кольца его рук - открыть глаза и увидеть должное. Что между вами давным-давно течет вода...
А Терьо тоже не шевельнется. Пока можно стоять, держать, смотреть... Как те же блики медленного полудня и времени текут - нежданно холодным - синим, зеленым, серебряным - по темным волосам: не удержалась, прильнула - как спрятаться...
…А на ослепительное солнце летнего дня Нааль- Шема уже можно - просто - поднимать глаза и смотреть прямо - здесь как раз тени нет. А еще слышно - как медленно, первыми попытками - складывается - из плывущих по времени солнечных бликов первая проба - долгого, тягучего, как полуденного солнца - звука...
"Ты меня слышишь, Halltaer eihjarrie? Хорошо. Я готов - когда бы ни пришлось. Потанцуем?"
Долго бояться не досталось. Время как услышало.
Он почти разбудит - на новое утро - селевой поток ненависти и смерти.
...И нельзя выдохнуть - угадала! - когда от корня дома выходит Терьо. С ней на руках.
…И то, что таи-лехта Кеильтаор эс Винтаэр айе Ниинталь-рьен говорит потом – после этого, ровного – о так всегда было и так всегда будет – звучит тоже Каноном. И устойчивей его. Так, что умереть можно… потом. А не последовать нельзя.
- Их шестеро. И мы за них отвечаем.
Да. Шестеро. Они как раз за спиной. Просто их сейчас совсем не видно. Вот только сейчас – спиной – почувствовать. Шестеро – если считать отчаянно порывающегося сбежать где-то в углу – Мелкого, скулит – Синкэ еле-еле его удерживает. Это тоже слышно. Почти как ровное:
- А нас идут убивать. Я знаю, что ты удержишь.
- Я люблю тебя, - так же – мимо, бесцветно – говорит теи-лехта Таалиор. – Я удержу. Иди. Будь оно все проклято…
…И треснет – острый солнечный луч – тенью. Терьо держит Усмешку на руках – и все-таки отпустит руку. Поймать. Перехватить сказанное. И не успеет. Только подхватить уже на последнем звуке – и также, чуть-чуть сильнее, уложить туда же. В лезвие. Сейчас на нее попадает свет. И она прозрачная. Почти.
И той же рукой – над лезвием – мгновенное и близкое: подойди... сюда.
А подойти… невероятно. Потому что не больно – но раскроило же – и мутью, радужной пленкой по поверхности: а вдруг – совсем и правда, и если шагнуть – просто развалишься?
Шагнуть. Вплавиться в солнечный луч. Услышать – снова не помня, как понимать и видеть – в ослепительном свете ничего и нет. Капли – медом и янтарем, прикосновением, словами для близких – чудовищно высоким и совсем другим. Увидеть – только что полной горстью – уложить – себе под сердце. Я хочу тебя запомнить. Чтоб унести с собой. Совсем…
А еще кажется что – двумя руками. Хотя конечно – одной…
А потом пойдет. Не оборачиваясь. В жаркое, слепое полдневное солнце над садом. Они уже близко. Совсем. Как раз – у площади встретит.
И все-таки на пороге – дома – не оборачиваясь:
- Мне найдется, о чем там поговорить. Пожалуйста… не торопись. Если сможешь.
Это взмах, жест – рассыпающий острый луч солнечного света: я подожду.
…А падать нельзя. Совсем. Надо стоять и ждать.
Пока там, по ту сторону двери не хлынет – тем – из чего только строят такие мосты. Домой.
и так, чтоб было. помимо сносок в последнем фрагменте внутри комментов
это - тоже вокруг истории
www.diary.ru/~ingadar/p116685356.htm
это - немного для понимания. ощущения мира
www.diary.ru/~ingadar/p123404630.htm
Хорошо. Те, кто сказали, что соскучились по нашим имперзцам - спасибо. Большое и полное. Я умею без - и поэтому очень рад, если вдруг это слышно.
первая часть рыб небесных
пролог - здесь www.diary.ru/~ingadar/p93030149.htm
раз здесь www.diary.ru/~ingadar/p93149876.htm
два здесь www.diary.ru/~ingadar/p93264326.htm
три здесь www.diary.ru/~ingadar/p93336170.htm
четыре здесь www.diary.ru/~ingadar/p93399476.htm
пять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93465902.htm
шесть здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93496607.htm
семь здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93872405.htm
восемь здесь: www.diary.ru/~ingadar/p93989897.htm
девять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p94079450.htm
десять здесь: www.diary.ru/~ingadar/p94149881.htm
одиннадцать www.diary.ru/~ingadar/p94192358.htm
двенадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94285343.htm
тринадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94389233.htm
четырнадцать: www.diary.ru/~ingadar/p94446461.htm
пятнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94507145.htm
шестнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94742456.htm
семнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94877555.htm
восемнадцать www.diary.ru/~ingadar/p94984913.htm
девятнадцать www.diary.ru/~ingadar/p95084954.htm
двадцать www.diary.ru/~ingadar//p95122922.htm
двадцать один www.diary.ru/~ingadar/p95726024.htm
двадцать два www.diary.ru/~ingadar/p95865359.htm
двадцать три www.diary.ru/~ingadar/p95992943.htm
двадцать четыре www.diary.ru/~ingadar/p96133610.htm
двадцать пять www.diary.ru/~ingadar/p96658964.htm
двадцать шесть hwww.diary.ru/~ingadar/p96846653.htm
двадцать семь www.diary.ru/~ingadar/p99403487.htm
двадцать восемь: извините все www.diary.ru/~ingadar/p99552044.htm
двадцать девять www.diary.ru/~ingadar/p99971609.htm
тридцать: www.diary.ru/~ingadar/p103006088.htm
части вторая//глазами того, кто напротив
раз:www.diary.ru/~ingadar/p104538746.htm
два: www.diary.ru/~ingadar/p106762055.htm
три: www.diary.ru/~ingadar/p108566069.htm
четыре: www.diary.ru/~ingadar/p110210015.htm
пять: www.diary.ru/~ingadar/p113253614.htm
шесть: www.diary.ru/~ingadar/p114111077.htm
семь www.diary.ru/~ingadar/p114801335.htm
восемь www.diary.ru/~ingadar/p116242295.htm
Продолжение я начинаю с привычного: извините. Оно странно и малопонятно. Я постараюсь объяснить, н-но...
И да - научной фантастикой оно не было, нет и не будет.
Не рассказать последней грани истории с другой стороны было бы неправильно.
если вас пришли убивать - поверьте в это. сразу***
…Там солнце. Отдельный острый луч выныривает из самого глубоко-внутреннего места внутренних помещений дома - колодца, места тишины... Узкие, высокие каменные стены, высоко – тонкие прорези окон, свет которых не мешает быть здесь полумраку... Еще оставшийся, живой запах трав. Из тех окон – свет так и бьет – вверх, в дом, отдельным, раскроившим мир и дом на две половины... Быстрей и острее, и ничего уже нет - и ничего не будет.
Таи-лехта Кеильтаор эс Винтаэр айе Ниинталь-рьен стоит как раз на отсеченной половине. Проверяет. Последний раз... Почти незаметные, осторожные - капельками - движения. Можно далеко и отдельно думать: как в разговоре самых близких. Можно еще: да, если развернуть ее лезвием к свету - оно будет таким же. Прозрачным и острым, как солнечный луч.
Можно думать что угодно. Быть - нельзя. А времени хватит - оно плеснуло и застыло. Совсем недавно.
…Это еще получается. У - что тут, только сплюнуть - Мастера дороги. На земле, по которой столько ходила. Пила воду, называла имена и растила сад. Услышать. Издали услышать, как идет - медленным, пахучим грязевым потоком - толпа. Ее слышно - она пахнет. Воняет. Точно и тяжело. Страхом, спиртосодержащим и смертью. Очень хорошо слышно - а что можно сделать? Потом - сигнал тревоги - шестерым, оставшимся здесь на личные внутренние - он еще был.
А потом совсем уже не было.
Потом был Терьо. Поднялся из места тишины. Чтобы на последней ступени - как раз ложится между - острый солнечный луч вслед - ярко и очень полностью - усмехнуться:
- Сами пришли?
...Не ударило. Об это уже не ударишься. Не больно. Как первым выпадом пошла – та, кого он сейчас держит. Пусть неудобно – не для атаки. Не как оружие – как живое. На руках. А вот так – пошла – ровным, скользящим движением, и раскроила надвое. И быть уже невозможно, а дышать приходится.
То, что («ту, кого» - немедленно поправили бы здесь) он осторожно-осторожно выносит на руках - тоже зовут Усмешкой. Halltaer eihjarrie, Усмешка Многоликого. И время замирает - это слышно: как должно быть - текучей прозрачной водой под ногами - того, кто решился позвать ее и поднять.
Быть нельзя, а говорить можно. Только поздно.
- Весны Ри-Оэнн, - медленно и бесцветно говорит теи-лехта Таалиор. - Сатоу, Ноэйрат, Ниинталь-рьен, Далия... И всегда одно и то же. И всегда найдутся те, кто придет вот так.
- И всегда так будет, - по другую сторону его голос звучит совсем ровно. Ровно, как движутся ладони, как укладывая - названное, имя за именем. Старых земель. Мест, где война (мелкие, локальные конфликты, да…) тоже вот так – подходила под порог дома. И приходилось встречать ее. Разным. Кажется – что укладывает каждое имя – внутрь. В темное, прозрачное, широкое лезвие. (…Еще оно неправдоподобно легкое. Если решиться ее поднять, ее не больше чувствуешь – чем свои руки.)
То, что он говорит – получается очень ровно, как Канон. Это и есть Канон:
– Наш дом – всегда на краю, и когда сдвигается мир – тоже. – И Терьо делает шаг вперед, полшага – Таари остается еще четко услышать, что двигается он теперь по-другому. Это уже не тяжелей, потому что некуда – просто понять, совсем отдельно – ей, что столько лет узнавала его шаги с самого дальнего звука. А голос вслед – это тоже Канон. Очень старый. – «Наша земля стоит волей Единого. Но бывает так, что нет иных рук, кроме наших, чтоб воплотить Его волю», - и прежний его голос внезапен, как ладонь по режущей кромке. – А сейчас других рук нет.
Это правда. Это – лишняя правда. Если уже прошлось и раскроило – так столько раз потом не дополняй…
…Теи-лехта Таалиор эс Вьенраи айе Льиншей. Кто знает, тот знает – имя легло на плечи вместе со званием. «Фонарик», - негромко смеется Терьо, туманный маяк – над теми путями о которых, пока люди и вещи мира стоят на своих местах, дальних слов не бывает – а ближними не должно говорить. Как и о том, зачем в дальних храмовых миссиях на неприросших землях обязательно должно быть хоть одному – такому же. Мастеру дороги. И почему они особенно своеобразно воспринимают – частые, какие частые шутки и не очень – чужих по поводу возможности разного… чудесного.
Потому что небо не отворачивается и всегда остается рядом. Как со всеми – и чуть-чуть ярче. Знать – как землю своего дома в сердце и взгляд своего бога. Как линии на ладонях. Как дверь родного дома, что всегда остается за спиной. Как ответ – на вопрос «что ты умеешь?» – в том числе, умею быть здесь и затем, чтобы случись что – получилось эту дверь открыть. И увести. Всех, «кто находится в твоей тени». А еще есть – годы и годы, дальние, когда приходится учиться – так, чтоб въелось в сердце, крепко – как поверх линий на руках ложатся мозоли от привычной работы – при каких обстоятельствах можно попросить эту дверь распахнуться. Долг – дальний, глубокий, как вода по корням имен – и куда ближе лежит на всякий случай знание: то, что эти разумные называют чудесами – бывает. Их даже сделать не так трудно… Но не будешь же взваливать на чужих знание, проверенное словом и сутью: как остается только желать, никогда не повстречаться с обстоятельствами, в которых приходится бывать – такому чудесному.
…И поэтому слишком поздно удалось понять, что именно с такими обстоятельствами и повстречалась.
Простое. И глупое. Привыкли. Не поверили. Наш дом всегда на краю, но не всегда – на том самом. Что там ни случалось на пограничьях. Не слышать – изменения мира; так не должно быть – и так не бывает. И вдруг оказаться между двумя стенами. Огромным, до самого неба пониманием: а это война…
А за спиной – ничего нет. Вот так – если бы совсем ничего.
Яркое солнце в окно и ветер, и ничего не заметивший сад, кружащийся, горьковато-пряный запах этого странного дерева, что одновременно цветет и плодоносит – как раз распустились… Вчера смотрели, должны были зацвести. Здесь, в сердце дома, семерых свело вместе – одним и тем же…
А там пусто… Обернуться – а за спиной, вместо привычного присутствия, вместо земли своего дома – пустыня. Ледяная и… пустая, как никогда.
Также, как всем – и чуть-чуть ощутимей. Это невозможно. Это привычно, как маяку – его огонь. А еще это подходит под горло и заставляет сказать: время.
В повседневном времени этого лета все совпадает, начинает валиться одновременно. Была первая, пустотой осевшая связь – привычная, на личный внутренний, с общим консульством Нааль-Шема, что внезапно плеснула сигналом тревоги и оборвалась. Глухо, как срезали.
В ту же комнату, вот как раз возвратился Синкэ, младший, отправившийся выяснять, что там с обстановкой, что там с оставшимися. С вестью, что по выездам усилено автоматическое слежение, так мало - у первого перекрестного муниципального и пост выставили. Живых, разумных... Он смеется - младший, и говорит: "Ребята сами не понимают, зачем поставили... Ну и командуют - лети на скорости, если что - ты на вертушке летел, а?" А у консульства – плотное оцепление. Сказал: тройные перекрытия, щиты, армейская техника – я и подойти не смог. И еще – «Я послушал… Там… Никого нет». «Сдрапали», - роняет Терьо от терминала – по-мальчишески легко. Наставляемый даже улыбнется. И только потом Синкэ спросит: «Лехта Таалиор, почему мне так пусто?»
И дождаться медленного взгляда Терьо - он не практикуется больше, как ему с личного внутреннего местную сеть перехватывать, со стационарного терминала берет. И ухмыляется на оценку местных новостей: и говорит жестом: да, я считаю - время подошло. И еще Таалиор приходится отозваться: "Потому что нам нужно уходить, Синкэ"…
Это громко – это всем, собравшимся тогда в корне дома своим. Их восемь. Увести должно получиться. Самым ближним коридором по пределам безопасности – где там сейчас безопасно. Восемь… Таари как раз стояла, считала – сами на высокий счет сходились пальцы: наши подначальные, и Терьо, и Сьерах – ей мы пообещали, и да, рыжий – жарко ему, но как всегда прибежал, развалился – у босых ног хозяина. Еще подумать – бликом по верху: не бойся, не забудем. А на глубине – холодным ключом: завтра может быть уже совсем поздно – да, я не знаю, сколь поздно.
И из какого-то верхнего чутья – все-таки предупредить. Не след в след – я не могу увидеть, что там. И осторожно, с ладони на ладонь переложить Терьо, жестом для самых близких, здесь уже можно и открыто: «Держи меня – открою дорогу и позову…»
…На это хватило – сказать про «держи меня». А на остальное - редкого специалиста, Мастера дороги - на должное - не хватило.
Как для этого подобрать слова разумных? Оно вообще их отвратительно терпит, пространство, где смыкаются реки - и держатся все миры.
…Распахнуть дверь - и понять, что, пройденное, все равно страшное - но знакомое пространство – такое же и другое. Непохожее на то, где была и училась прокладывать пути. Там было можно - легко - в точном путеводном свете всем туманным маякам этих путей… "Мы не верим в бога, - кажется так, далеко, на надежной земле одного из миров объясняла лехта Таалиор? - мы Ему - верим..."
…А маяка - а путеводной, первой, нити тропы, что всегда держит - нет. Совсем нет. А вмещать, как это бывает – некогда. И решиться – и сказать – внутри: так не бывает, небо не отворачивается, я пройду...
Получается… Как идти в кромешной темноте по недопромерзшему болоту… да и то будет – по ровной дороге. Доверяя уже не ориентирам – необходимости. А она не держит.
…И провалиться. Как прийти в себя, внезапно оглушенным, - на глубине. И непонятно, где верх и воздух - и где дно, и ничем не поможет знание, что ты есть - и умеешь и с этой "водой", и она вообще-то держит... Ну да, держит - затягивает. Ледяная и вязкая, мертвая и своеобразно живая, которой совсем неуместно, что ты есть - и что ты сюда явилась... И она тебя не выпустит.
...А ты вспоминай, вспоминай Мастер... недостойный своей подготовки Мастер дороги - соотношение, когда провешиваются транспортные каналы - между теми, кто прокладывает путь и теми, кто обеспечивает безопасность работ и почему это так делается...
Но так ей думать уже потом. Куда потом... Сначала, ничего не понимая, как действительно вытащили из-под воды, захлебываться, глотать до кашля - невыносимо плотный и горячий воздух мира людей обжигает горло. И вытолкнуть, собраться на слова. Дурацкие:
- Руки... убери. Горячо!
Он плотный и горячий - мир людей... который еще не вспомнить, как видеть. Только чувствуется - дымное и колючее, гроза и ветер - общее облако тревоги. На всех одно, не разобрать, кто... Кроме одного, кто здесь и держит... видеть непривычно, а чувствовать приходится... Сидишь. Полусидишь, на жестком. А за плечи держат. И у него страшно - до чувства ожога - горячие ладони. Только за этим выдохом, пока понимать нечем, только чувствовать... Как рассыпается один огонь мелкими бусинками прикосновений, мягче... скорей - приятней.
Голосом. Он на самом деле тихий, очень, еле-еле прикасается к звуку. Просто вспоминать, что мир звучит - тот еще навык...
- Чувствуешь... - слитым, единым - осторожностью, тревогой, и поверх - легким и звенящим. - Отбой тревоги. Сгинь, Синкэ, сам донесу...
Было легче - он был, совсем был, и укрывал, и помогал вернуться - в слишком звучный и жаркий мир живых...
Просто – можно было дышать: медленно, вспоминая как - по обе стороны... Гроза и хвоя, кожа и чистое полотно, отдельное - на каждый оттенок знакомое тепло - единственного живого.
…А по ту сторону - он совсем другой, и потому дышать особенно хорошо - среди жаркого мира живых... Терьо там – снежный и весенний, первый вдох и выдох самой ранней весны - звонкая кромка наста, вдруг теплые солнечные лучи, первая земля проталин, тонкий ледок на темных еловых лапах, хвоя и весна… Таким живым, таким далеким - хоть за эти годы жаркого, пыльного, временами мокрого Нааль-Шема. А еще дымом пахнет - немного. Это его тревога и усталость пахнет дымом. Дальним, дорожным, хвойным.
А потом, когда уже вспомнила, как видеть - была их внутренняя комната. Была Сьерах, ей приходилось с рук поить. На то, чтоб ответить ей - можно, разрешаю: наша же - рук еще хватает. А вот чашка, увы, очень тяжелая и очень шершавая. Холодное. Правильное. Ответить тоже получится: движением, горлу больно еще - как над огнем вдохнула - "спасибо", но еще чуть-чуть, и нужно проверить, как голос: и есть... - получилось. Что хорошо травы смешиваешь... И еще попытаться выяснить - так сколько я... возвращалась? Но устроившийся в изголовье Терьо строил страшные морды и угрожающими жестами требовал не сознаваться. И осталось еще улыбнуться им всем...
И потом уже, когда получится раздышаться, когда уйдет Сьерах, и совсем вернется голос. А небо за занавесями уже перестанет лить солнце, станет золотым и алым, вечерним... Которого уже вечера? Но ведь сидящий рядом не сознается.
- Ты бы засыпал, свет мой, - собрать голос, дотянуться... Наизусть - на ощупь, на запах - целиком - помню. И чувствую. Зря скрывается. - Ты дымом совсем пахнешь. Прокоптился. Вот тебе - твоя маскировка.
"Устал?" - осторожным прикосновением под это спрашивают руки. Легкие - от них прохладно. Успокоиться на миг, поймать ветер...
- Сейчас, - наклониться, вглядеться совсем открыто - убрать бахрому покрывала (как мир перестал быть горячим - заколотило) и улыбнуться. - Только на тебя... досмотрюсь и перестану бояться, - Терьо запнется, ручейком - не прикосновением, движением ветра пройдутся пальцы: "С тобой уже делиться - страшным?" - "Да"... - Вот так, - крошечное, с ноготь, расстояние отмеряют ладони, - и я бы тебя уже не дозвался.
Дымом пахнет его ранняя весна. Говорит: устал. И очень сильно.
Но пробьет совсем другое. Рядом встанет и осознается, что случилось. Встанет стеной, накроет, вышибет выдох - сорвавшимся голосом, чуть - и всхлипом бы, нелепым.
- Терьо, я... не смогла.
Вдох – и выдох, дымный запах тревоги – а руки, не спрашивая разрешения, приподнимают, держат, притягивают к себе, и новым глотком воздуха – родной запах, чистое полотно и хвоя… «…Ты теплый, я живая – все хорошо, все… неправильно» – выдохнуть в плечо – новым, таким же нелепым:
– Я – и не смогла…
…Будет пахнуть – звонким весенним снегом. Будет держать, чуть-чуть убаюкивать, говорить – верное, что должно и не может поставить мир на место: «Небо от нас не отворачивается. Вообще никогда. По крайней мере надолго. Сможешь, Светлячок – мой туманный маяк – обязательно сможешь… Но – разреши тебя попросить завтра не пробовать. И послезавтра…» Потому что оставалось совсем чуть-чуть – вот так – взмах, отмеряющий самый краешек мизинца – у него там шрам, гладкий. И – она такая, пьяная ранняя весна, со внезапным смертельным холодом и снеговыми залпами. В разговор, в колыбельную, вплетен такой же легкий – легче разговора - движением самых близких прикасающийся голос: «Если бы мы тебя не удержали - мне бы пришлось пойти их убивать: я бы ничего другого уже не мог. Голову бы сорвало. А я знаю их разумными…» Тогда бы – проснуться, дернуться – что – сделать? – но проснуться нечем, слишком много забрали – дорога по тем путям, и неудача, и возвращение… даже сил считать сколько – нет… И – вывернешься тут – из такой колыбельной. Сворачивайся. Спи.
Как будто еще можно – верить в надежность – завтра и послезавтра.
Они были. И завтра, и послезавтра… Утро, когда ушла Сьерах. Так и не разбудили. Осталось - сидеть, разбирать паутинку знаков - искры от рассветного солнца по бумаге - с кистью у Сьерах было куда хуже, чем с травами. Но что там прочитаешь?
Главное. "Вы мне дороги и я вас запомню. Но это мой дом. Извините, аллье Таари". Дочитать - и посмотреть на Терьо. Ладонью: "Не расскажешь?" "Нет, - тихо отзовется он. - Попросила".
А за этим рассветом был вечер, где примчался Синкэ - подавшийся разбирать, что там за странные перемены чужого присутствия. Чуть испуганным. Что патрули усиливаются. Живые. Армейские. Для предотвращения беспорядков, говорят. Уже не пропускают.
...И что спрашивать - куда эти патрули делись еще через два дня?
А потом был полдень. Надеялась же, что кончится, что долго быть не может – что вообще не может быть – а потому слушала - внутри себя, до звона вслушивалась в тишину там, на пустоши за спиной, где лед и – ни-че-го. И услышала. Полдень, где поперек звуков мира... звуков родного дома, у выхода в сад, от сердца его и корня - с личной территории - легло. Другое. Что по имени не назвать, пока...
Конечно, пойти... Полдень - и тень над входом в сердце дома - редкая, кружевная, сильно жарко, и тяжело пахнут золотые вьюнки на опорах входа. А Терьо сидит - привычно, на третьей ступеньке, и держит...
И кажется, что солнца вокруг чуть-чуть больше. Отдельного. Безумного. Мир стирающего солнца.
...Такого – что всему внутри хочется неразумно, перепуганным зверем, прошипеть: нет! - и даже не пытаться пересечь границу - плеск ветвей, золотые вьюнки - этого внезапного круга. Одиночества живого с Halltaer eihjarrie - Усмешкой Многоликого.
...Что больше ничего не осталось – таи-лехта Кеильтаор знал. Что небо не повернется снова. Точно не повернется - за то время, что им еще отпущено. Когда края земли здешнего дома подпирают чужие патрули, а память ровно перелистывает богатый запас информации в личном ресурсе, как именно обеспечивает такая защита от беспорядков – и кого.
Остальное знал наизусть. Если решился позвать - а это почти: решиться взяться, - двенадцать раз по двенадцать, потом еще столько же обдумав все выходы, подходи спокойным. "Твердым, как камень, текучим, как вода, прозрачным, как солнце" - чтоб не накрыло, не захлестнуло - замершим временем, чтоб смог ей объяснить, чего хочешь и когда выйдешь - а не она тебе.
А потом послушать, что ответит.
Есть - все время мира: сколько светит солнце над его сердцем. Уж точно - если сравнить – сколько обычно времени доставалось тем, кто решился взяться – взять Усмешку Многоликого, позвать и пойти… В истории. Так точно сказать – есть все время – и еще неведомо сколько его в запасе.
…Двенадцать раз по двенадцать и еще раз столько же – и все же перевести дыхание, прежде чем дотянуться и взять. И позвать…
Все время мира… Длинный, бесконечно долгий плавящийся полдень. Мир далеко. Время стоит. И медом – текут скорые солнечные блики.. Странно – по поверхности общего спокойствия плывет лениво – поймать, рассмотреть мысль: блики крошатся на лезвии – старой сосновой смолой, похожая выступает на столбиках крыльца… Сам когда-то резал орнамент, когда-то ставил. Но они за спиной, и нельзя обернуться – сравнить…
Смотри. Зови и она ответит.
Как медленно текут по прозрачному камню лезвия блики…
…отражается.
Как стоит и смотрит – загорелый крепкий паренек: волосы светлей, чем загар – Вайцек лар Найген. Довольно долго – Терьо ему не мешает. Хотя и видно, что приковало взгляд. Внимательно, отойдя на пару шагов и задрав голову: ниша в стене как раз чуть выше его роста, так, чтоб руками сразу не дотянуться – и придвинуть здесь нечего. Стена – камень, местный, переливы светлого – серый, охристый; темный узор окантовки ниши – случайные руки не нырнут. Подсветкой здесь тоже горит, танцует живой огонь, пламя пробирается осторожно – и правильно: спящим нечего светить в глаза, особенно таким спящим.
Сосредоточенно смотрит – и еще улыбнуться: а ладонь замерла на поясе, на подарке – третий год вот его носит. И даже понятно где именно: где широкие кожаные ленты, под рабочую руку, вплетают в себя – и ножны, и рукоять. Первое, что нашел в поясе когда-то. Вытащил и мгновенно удивился: «Настоящий?.. Ой, острое!» Остается только тоже удивиться в ответ: «Конечно. Ты можешь быть взрослым – а куда взрослому без оружия?» Что жест знакомый: сам останавливается точно также, до положения пальцев – Терьо, наверно, тоже видит.
А потом Вайцек нахмурится. И, не отвернувшись:
- Красивое…
- Это – она, - негромко поправит Терьо за спиной. Говорят они на фаэ. Надо поправить. На одушевленное и очень… живое.
- Стеклянная? – обращение он все-таки принимает. Улыбнуться:
- Каменная.
- Нерационально, - очень серьезно оценивает… такой узнаваемый… наставляемый. В возрасте после второго имени. Так интересно попробовать казаться взрослей, чем есть. Знающим. – Таким очень неудобно сражаться.
- Армейский, - над головой у него задумчиво оценивает Терьо. - Вот пропечатано: армейский. И чего их так наши статусы удивляют? – чтоб потом вернуться и ответить. - А ей не сражаются. Ей защищают. Когда больше ничего не остается.
- Ну… - фыркает Вайцек, - сейчас будут опять твои сказки?
- А у тебя голова с дыркой, - отзывается Терьо – мгновенно вредный, мальчишеский… ну как младший. – Все из нее вываливается. Я не умею придумывать истории. Только то, что было…
«Ага, я верю», - отзывается Вайцек движением. Смеется. Терьо не остается в долгу, примерно обозначая, каких размеров упомянутая им дырка в голове. Но потом Вайцек шагнет на полшага вперед. Как раз – пойдет огненный блик по и на вид острой кромке – по изгибу лезвия… Как они его таким сделали, если – камень? И спросит серьезно:
- А взять ее можно?
- Нет.
Вайцек лар Найген уже почти взрослый. Здесь. С него спрашивают и с ним иногда ругаются. И учат по-другому. А еще он точно знает, что у очень своего Терьо есть такое «нет», которое каменная стена. Не пробьешь – и пытаться не надо. А еще… Терьо обычно отвечает на вопрос: «Почему?» Но предпочитает стартовать с его попытки догадаться.
И задумается. Потом они пойдут дальше. Вайцек уже в светлом, прозрачном переходе в сад взмахнет рукой: «Осенило». «Это ты все думаешь?» - скорей уважительно взвесят руки.
- У вас же нет… - удивленно говорит Вайцек и запинается. Они говорят на фаэ. И «сын одного из самых известных коллекционеров экзотики» пытается найти в своей памяти слово «сувенир». И не находит. Самым близким вдруг слетает взрослое, - нефункциональных вещей?
- Нет, - ровно отзывается Терьо. – Правильно…
Рассказы об Усмешке Многоликого Вайцек лар Найген еще услышит…
…Как совсем недавно – середина последнего сезона дождей, в новостных лентах уже прорывается – много, подробно – о событиях на окраинах этого… Союза. Но опыт - чтоб его, сколь многолетний опыт восприятия и работы в Основном архиве службы Состава Защиты оценивает и откладывает. Так, среднеокраинное столкновение. Традиционный и неразумный путь решения. По кратчайшим срокам разберутся, кому принадлежат. Нам или этим. Жаль вот, надежного транспортного канала к тем землям не налажено, поторопились.
...И что тому опыту - до техперсонала торгового представительства, попросившего на пару дней приюта у храмовых. Что с открытой легкостью признались: страшно. Мы бежим. Мы на транспорт. Пока можем. И вам того же советуем. Пока возможность есть. А Терьо тогда хмурился и отряхивался. Успокаивал. Говорил, что мы-то всегда успеем уйти. А пока - уходить ни приказа, ни права не было. И взвешивал, вспоминая, собеседник: да, вы ж лехтев... И отфыркивался Терьо, что - на все воля Многоликого, конечно, но вот ему уносить с собой на свою землю долги - вот этим - недолжно настолько совсем...
Головой бы тогда подумать. Не "опытом".
…Отражается - и течет сквозь лезвие солнечное золото - расплавленной смолой по пальцам. Далеко от внутреннего спокойствия... разговора с Усмешкой.
Но так ли далеко – что отражается снова…
…Как прозрачно оглядывает всех собравшихся Таари, и внезапно-громким, голосом, чтоб все услышали, говорит. Чтоб не след в след, подождали – пока строит дорогу. А потом смотрит... внимательно совсем. Еще личный внутренний царапается: «ты меня слышишь?» - она держится - запоминает. Как опору. Как место возвращения. А потом - говорят руки. Передает в протянутые ладони: держи меня! - а вот так - просто садись рядом и держи. Хорошо.
Крепко, здесь - сейчас - навсегда. Голова плохо помнит - не умещается, но руки запомнили наизусть. То, чего не было.
…Синее, свободная рубашка не мешает - тепло, тонкие - смеялся раньше, и не раз: и как я тебя все не ломаю - косточки ключиц... Тихо и сосредоточено вокруг так, что ладоням слышно, как у нее бьется сердце - медленно...
Долго.
И вдруг. Вдруг - пойдет не так, не то, время плеснет, накроет... Ощутимо – потоком – чужого – где-то и отдельно, здесь и рядом. Почти безопасно. Для того, кто в мире живых. Для того ж, кто нет…
Там четко руки знают, что вот сейчас - кончится... только на миг останется под ладонями легкое и все еще теплое - пустое - полотно рубашки, оно тоже исчезнет... медленней. А потом ничего не останется. От нее ничего не останется. Совсем ничего. И нигде.
...И каких Беспамятных дорог руки это так помнят? Если не было. Если понял, рванулся, сплавил - чем было и чем не было - всем собой, не считая, доплетая тревогой ждущих, вдруг плеснувшим вскриком - девочки Сьерах - догадалась. Складывая, сплетая - по путеводной нити - единственным броском всего огня: подхватить и выдернуть, откуда бы ни было. Должно - единственно можно - второго раза быть не могло.
И несколько позже сообразить, что слишком - совсем всем собой, заходя на опасную, качающуюся под ногами землю безумия. Не удалось бы - сам бы тоже не вернулся... А вернулся ли?
Это не могло быть долго, это было почти мгновенно. А во внутреннем времени - тягуче долго... Понять - не головой, та еще... не успевает. Внутри осталась. Привычкой – тела и памяти получилось куда быстрее. Она есть, здесь – и жива, а здесь… весьма небезопасно, требуется вытащить – донести наружу, до жилых мест дома… И ведь действовал. И командовал.
А мысли остались – там, где пытался дозваться и чуть-чуть – и не дозвался бы. Где пустое, холодное и очень четкое…
Пока не разрешит быть – не вернется, не закашляется – знал, сейчас очень горячим – воздухом мира живых Таари…
Так не было. А – не отпустило.
Таари уснет раньше. Улыбнуться бы уголком: уболтал. Смотрел – и так и остался. Не пошевельнуться. Не задуть огонек светильника. Приподняться на локте – смотреть. Пусть спит. Живая. Рядом. Достаточно далеко – от тяжести полной правды того «не досмотрелся»… И это неважно, что сейчас Мастер дороги спит очень крепко. После обязательной проверки умения выстраивать пути по пространству снов – всегда знал – спит она долго и не разбудишь. И сейчас должно быть…
Смотреть бы. Дышать и вспоминать…
…«И как мы с тобой столько лет друг друга терпим?» - она смеется. Кухня, весной тут уже жарко, но какой Suynn’rai, Весеннее Равноденствие, без правильного хлеба, который Таари обязательно будет печь. Без лепешки, которую, наигранно подкравшись, вытащить из-под праздничного полотенца, пока горячая (руки привычные, терпят, но чувствуют) – отломить кусочек, вгрызться… Конечно услышать – укоризненное, легкое: «Свет мой…» - это как раз Таари повернется. А дальше она девочке, Сьерах, тогда еще совсем гостье – если бы гостье (тогда еще, за смехом, на вдохе и выдохе: ну если Таари пустила ее к хлебу, значит – жить она будет, должна – хорошо…). Что да, так нельзя, раньше всех – нельзя… Но что делать, если вот кому-то очень хочется. И смотрит в глаза, и как раз вот этим смеется, и надо ответить, подхватив голос – легко и вредно: «А потому что от тебя липовым цветом пахнет. Даже сейчас. И медом. И лепешками. А лучше тебя их никто не делает, вот… А я их люблю-у» - «Тогда ты меду, что ли, зачерпывай…»
Смех вспоминается, пока она спит. Много что вспоминается. Но отдельно. Первым, внутри – прозрачное, чужое, безумное… Первым в руке – четкое чувство: вот сейчас сойдутся пальцы, и под рукой ничего не останется - тонкое, теплое полотно на миг, потом совсем ничего... Первым перед глазами - то, как совсем недавно смеешься тому технику. Да ладно, у них... дети, можно и бояться, но все же тогда улыбался: "Мы все равно успеем уйти..."
Неведомо правда - а дошел ли тот транспорт? Но это не так важно.
"Я сделал. И я отвечу".
…И время крошится на изломе, осыпается... Пока еще не янтарем, старой, сухой смолой - с лезвия Усмешки...
Отражается...
Летом Нааль-Шема бывает тот почти незаметный промежуток, когда солнце дает отдохнуть и ветер приносит что-то похожее на прохладу. В раннее утро. Когда небо за запирающими сад обрывами Саль-шаймы только-только начинает светлеть...
Тем рассветом так и сидел. Встречал солнце. Думал. Мысли возвращались неизменно. Туда, где светлый местный камень, ниша в переходах внутреннего круга дома - прохладных и пустых... "Если вы храмовые, то где ваш храм" - "С собой..." К нише, где ждет своих слов и спит – Усмешка Многоликого...
Руки только размять - помнят ли? - привычное дело мешает. Оградки сада трав - для них опоры лишними не бывают. Там пару надо заменить. А что все скорей всего кончится раньше, чем придется менять опоры, это не так важно.
…И услышать - быстрые, тяжелые, очень целенаправленные шаги. Из глубины дома наружу. Подняться, отряхнуть стружки, как раз успеть - к выходу. Обходному, к калитке.
- Сьерах?
Замирает у двери. Не смотрит. А еще - не в домашнем. В дорожной куртке... вроде как у местных, только все равно Таари шила. Этим - как цветным написано. И все-таки свериться:
- Ты... уходишь?
- А ты не спишь, - она смотрит мимо. Хриплым. Сьерах, что только здесь и говорит. - Я так надеялась тихо... - убирает руку - вот готовилась отодвинуть дверь. - Да.
Посмотреть. С полушага. Мягко:
- Испугалась?
А как ударили. Дернется - уставится, щурится – и сквозь зубы:
- Да, конечно. Чудовища... Варвары... Вражины…
А Терьо смотрит. Спокойно. Тепло. И в голосе, против воли - лучше бы так и думали, поперек всего "ни за что!" - злые слезы:
- Вы же... Психи, идиоты - вы же из себя эти мосты строите! Кровью наружу! И... ты думаешь, я могу... на кого-нибудь из вас - вот так... встать.
- Если другого выхода нет - сможешь, - он говорит спокойно, все еще спокойно. Шумно, продыхиваясь, выдохнуть - и это спокойствие подхватить:
- Нет, Терьо. Ни-ког-да. Я... десять раз развалюсь лучше, чем знать - что кому-нибудь... Из вас. Из-за меня... И из-за меня вот так было. Как... Таари. Да пойми меня: не могу.
Теперь он смотрит чуть выше:
- Не понимаю.
- Все равно, - и она снова кладет руку на дверь - вот так и отодвинуть. - Я очень... прошу тебя. Это моя земля, я останусь... -так ты поймешь?
- Так все поймут, - смотрит он по-прежнему поверх. - Хорошо. Не подождешь?
- Н-н-е-ет, - на этом голос снова срывается. И запертая за зубами правда внезапно оказывается названной. - Я пока она спит... Пока крепко спит, ведь так? Потому что она... если она попросит - я же не смогу...
- А если я...? - легкость внезапна и она чудовищна.
- А ты не попросишь, - щурится Сьерах. - Я знаю.
- Принятое решение заслуживает уважения, - плавно говорит Терьо. И дальше. - Даже если оно идиотское. Ей... будет трудно. Труднее...
Это она перекрывает. Резким.
- Сейчас!
Этот дом чужая - родная - молчаливая девчонка знает с закрытыми глазами. Как раз в углу, здесь - столик, кисть, лохматушки бумаги... Плеснуть из каменной... пробирочки - так себе туши, почеркушной: для того, чтоб швырнуть на лист пару знаков, а то и рожу, вывесить где-нибудь на видном месте... мелкие традиции одного дома. Писать ей очень неудобно. Терьо - конечно же - остается на месте. Но смотрит. "А если попросить его уйти - уйдет? Но я... не хочу"...
- Ты... знаешь, куда пойдешь?
- Да. Знаю куда. И как знаю... По-жа-луй-ста... - тянет Сьерах - а у знаков растут лапки и растопыриваются и совсем срывается один "вот здесь - ветер, вот здесь - дом...": вздрагивает кисть, когда от двери Терьо говорит негромкое:
- А мы тебя в Семью хотели взять.
Отталкивать некогда. Дописать надо. И вдруг то, что надо сказать:
- Ты ничего не скажешь, правда? - и пусть дальше летит, выхлопом. - Я ничего так не хотела... Я - не могу...
"Глупо", - это передает ладонь - в другую... В тушь таки вляпалась. Принять, подержать, положить себе "под сердце", и срезать: "Так должно быть..."
А потом - это в доме верхние ставни под рассветным ветром отзываются - но Сьерах голос этого дома так наизусть не знает. Дернется:
- Вот… И - выпусти меня... Пожалуйста.
Он просто посторонится. От двери. На расстояние достаточное, чтоб пройти. И не задеть. Очень плавным, текущим движением. «Иди», - сворачивающим во всплеск. – «Но я не понимаю».
Еще шаг – отодвинутая дверь и на ступени. Еще нужно – движением – это кажется так вот: «Стой здесь. Я пройду. Я справлюсь».
Внимательно. Он очень взрослый на самом деле. Достаточно, чтобы быть уверенной: выпустит. Даже если это движение и читается как «Сомневаюсь». Дальше-то понятно – держи свой выбор. И внезапно вслух:
- А я буду тебя помнить… Я даже буду за тебя бояться.
- Н-не надо, - на взлете срезает – движением ладони. Перерастет в вопрос:
- Можно?
Собраться и согласиться – и ляжет на плечо большая ладонь: напутствием на дальнюю дорогу, благословением… Под него обычно говорят: живи долго…
Этот же…
А может быть, потом придумала, чтоб дышать получалось. Вслух ничего кажется не звучало – но откуда в голове четко: светлый, мальчишеский, шкодный прищур – «А если не Он – так я постараюсь присматривать…»
…Отражается.
Тонкие листья ветвей под ветром, тот самый столбик за спиной, на который не можешь обернуться, между листьями резьбы, ягодкой вплетенной в орнамент, виноградом, проступает та смола…
То, что за плечом. А еще – там стоит Таари. Синий и темный – силуэтом, плывет – и удивительно четкий взгляд. Замерла – на невидимой границе круга: ни шарахнуться, ни шагнуть, как ни хочется – и того, и другого… И смотрит. Неотрывно. На Терьо – и ту, кого он позвал…
Да нет: просто – отражается. Она действительно там стоит.
...Это тот же дом. Тот же сад. И ты, теи-лехта Таалиор – та же самая. И все на месте. Но еще шаг - и там - другое... Где время плывет и застывает, слоится слюдой, шарахается - от тихого пока еще, ощутимого, присутствия невозможного.
И стоишь. Миг - это время крошится, слоится на пластинки - дымные, радужные... Пока Таари не в силах оторвать взгляда.
…Темное, чуть изогнутое, чуть - тонким - расширяющееся к концу лезвие. Слишком... плавное для камня. Слишком красивое - для оружия. Но - ей не сражаются.
Глотком застывшего времени - расплавленным и прозрачным - в горле: ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни отбросить из памяти - строк, что не сказать - подумать невозможно. Когда Усмешка Многоликого лежит у Терьо на коленях. И полдень уже плывет - медленно, мороком, янтарем...
«…Подняв этот клинок один раз идущий путем Тени спасет, чтобы убить. И один раз идущий путем Милосердного убьет, чтобы спасти…»
Время слоится - как отстраненно, как из дальнего прошлого, выговаривает наставник Вьенрайо айе Льиншей - давно, той, что еще не лехта и не Таалиор. Самые первые - из внутренних Канонов - о вещах и людях, о разумных и путях их - в мирах под солнцем - от самого первого. И эти - оттуда. Совсем далеко оттуда.
Смысл мира окружающего - храмовых - вещей созданных и совсем не вещей...
... Halltaer eihjarrie - Усмешка Многоликого. Традиция. Старая. Проверенная. Действенная. Ко всем трем можно добавить: чудовищно. А потом дописать это определение просто так. И еще двенадцать раз по двенадцать и еще раз столько же, чтоб впиталось глубже крови и костей – и никогда не проросло. Пока не понадобится.
Прошлым. Сухим голосом - насколько может быть сухим голос мастера-Собеседника - старого, как снежные склоны гор Зимних - а он так может, что в горле пересохнет: "Восстановимый ресурс, который разумные, можно использовать разным способом. В том числе этим. Настолько же действенным, насколько запретным".
…Давно - время слоилось. Настолько глубоко и мимо порядка мира, что пока все люди и вещи мира стоят на своих местах – это знание и к памяти не приближается.
…Это когда мир кренится на сторону, и трескается, и хлещет сквозь трещины чего быть не может и не бывает... И ничего не остается - оно остается всегда. Страшное право: встать рядом, подпереть плечом небо - в замершем времени, равным в тягучей пляске безумия - мира и бога... «Совершая несовершенное, воплощая невоплотимое...» Сквозь трещины мира, сквозь ледяную воду пространства снов - без маяков, проложить дорогу - прямым путем страшного моста, что мостится жизнями. Чужими. И своей.
...И пусть сначала - мертвым, сухим кусочком слюды в руках - собственное чувство, большее и боли и ужаса - а она уже отзывается. Поздно.
Тот, кто позвал Усмешку Многоликого на танец уже не сможет остановиться.
Поздно?
Пусть будет поздно.
Просто - собрать себя в комок... в таран - и перемахнуть границу, пусть застывшее время льется - и застывает - расплавленным, посмертным солнечным золотом в горле - все равно выдохнуть:
- Свет... мой...
И снова странно четким, мертвым - листочком слюды из рук - точно свое, удивление. Что он тебя еще видит.
Смотрит. С полным, каким-то чудовищно полным, детским удивлением:
- Отзывается...
Суметь - выйти по голосу, как пробиться - полшага по своему же саду! - встать рядом, да, рядом... Еще раз:
- Терьо... - а это словами никак, это только рассыпающимися движениями, самых близких, самой тревогой... Ты еще есть? - внутри своей головы - и ты уверен, что это ты? И как другой голос внутри - на другом слое этого замершего времени мрачно смеется: да, на этом варианте самого близкого затруднительно спросить правильное: а не совсем ли ты рехнулся?
Он отвечает. Вслух. Такое, легкое:
- Может понадобиться. - И ровно. - Я умею.
...Это наверно похоже на первый шаг по ту сторону Порога. На рухнувшее небо. Так мир, который так тщательно пыталась соединить - что еще все получится и будет, вместо того, чтоб попрощаться - развалился и рухнул - веером осколков с замершего неба. И ничего нет. Есть там, в доме - шестеро, за которых вам отвечать. Ты, которая не сумела. И не сумеешь. И один на свете человек – и он не с отчаянья, с того, что взвесил все - и выбрал позвать Усмешку Многоликого. С которой - и это через выдох - умеет...
"И как мы с тобой столько лет друг друга терпим?"... А сама Таари на этот вопрос смеялась и щурилась: "А я... А я просто знаю тебя наизусть - и все равно не могу к тебе привыкнуть..." Чужим голосом - по замершему меду растекшегося времени - самым здесь невозможным: «Я знаю тебя, как знают губы соль моря и соль работы... как знают руки, как растут наши дети... – осколками песни, одно из многих, самых привычных. - Я знаю тебя по обе стороны жизни и ветра... И столько лет...
А того, что ты - оказывается умеешь - держать Усмешку Многоликого - я так и не знала...»
Время сыплется - и летят осколки, это только от них уворачиваясь, может быть - над плечом - ветром - выплескивают руки - нелепое: "Я не хочу... Не могу... Так - совсем - не бывает."
Она не смотрит - опустить туда взгляд невозможно… И все равно видно, как ловит движения - и преломляет - прозрачное черное лезвие...
Между слоями застывшего времени - он чудовищно живой, голос Терьо:
- Я не верю, что ты не сможешь, Фонарик...
...Это слишком похоже - на не быть - совсем. Время вздрагивает - и идет сполохами. За ровным признанием:
- Я уже - не смогла...
Как - загорелая до темноты, большая ладонь ловит сказанное в воздухе, растирает и стряхивает: "Не ты..." Слоем слюды: "Он... руками разговаривает? Как?" - пока этот взмах срывается - на жест, что странно лехта выпускать - в жизни как она есть - так просто. Не ты, то есть - у Него - не получилось?
Так-не-бывает...
А потом вдруг на другом осколке - тень от деревьев - ближе... слышно как ручеек течет. По саду. Уже... стоите? – А Усмешка? Ждет. Вон, на крыльце.
Это слишком похоже... Это слишком невозможно - стоять и дышать. Пот, сухая трава и разогретая хвоя - и еще немного - маслом и кожей - жарко... Верхние ремешки пояса. "Загара мне хватит" - это Терьо там смеялся, в жизни, которая была. Жарко...
А в руках его - сейчас странно - прохладно. Дышать. Если бы можно было быть - просто дышать. Так...
Под губами - краем крепление ремешка, тепло... соль моря и соль работы... мы все соленые, не все одинаково... нельзя - нельзя иначе - внутрь, под кожу, движением губ: "Нет. Никогда..."
…Это похоже на смерть - но еще страшно. Сейчас - пока дышать - и страшно открывать глаза. Не потому, что - не руками, поворотом головы Терьо - точно отвечает. Нет. Не верит. «Сможешь».
Потому что страшно - вот отсюда, из кольца его рук - открыть глаза и увидеть должное. Что между вами давным-давно течет вода...
А Терьо тоже не шевельнется. Пока можно стоять, держать, смотреть... Как те же блики медленного полудня и времени текут - нежданно холодным - синим, зеленым, серебряным - по темным волосам: не удержалась, прильнула - как спрятаться...
…А на ослепительное солнце летнего дня Нааль- Шема уже можно - просто - поднимать глаза и смотреть прямо - здесь как раз тени нет. А еще слышно - как медленно, первыми попытками - складывается - из плывущих по времени солнечных бликов первая проба - долгого, тягучего, как полуденного солнца - звука...
"Ты меня слышишь, Halltaer eihjarrie? Хорошо. Я готов - когда бы ни пришлось. Потанцуем?"
Долго бояться не досталось. Время как услышало.
Он почти разбудит - на новое утро - селевой поток ненависти и смерти.
...И нельзя выдохнуть - угадала! - когда от корня дома выходит Терьо. С ней на руках.
…И то, что таи-лехта Кеильтаор эс Винтаэр айе Ниинталь-рьен говорит потом – после этого, ровного – о так всегда было и так всегда будет – звучит тоже Каноном. И устойчивей его. Так, что умереть можно… потом. А не последовать нельзя.
- Их шестеро. И мы за них отвечаем.
Да. Шестеро. Они как раз за спиной. Просто их сейчас совсем не видно. Вот только сейчас – спиной – почувствовать. Шестеро – если считать отчаянно порывающегося сбежать где-то в углу – Мелкого, скулит – Синкэ еле-еле его удерживает. Это тоже слышно. Почти как ровное:
- А нас идут убивать. Я знаю, что ты удержишь.
- Я люблю тебя, - так же – мимо, бесцветно – говорит теи-лехта Таалиор. – Я удержу. Иди. Будь оно все проклято…
…И треснет – острый солнечный луч – тенью. Терьо держит Усмешку на руках – и все-таки отпустит руку. Поймать. Перехватить сказанное. И не успеет. Только подхватить уже на последнем звуке – и также, чуть-чуть сильнее, уложить туда же. В лезвие. Сейчас на нее попадает свет. И она прозрачная. Почти.
И той же рукой – над лезвием – мгновенное и близкое: подойди... сюда.
А подойти… невероятно. Потому что не больно – но раскроило же – и мутью, радужной пленкой по поверхности: а вдруг – совсем и правда, и если шагнуть – просто развалишься?
Шагнуть. Вплавиться в солнечный луч. Услышать – снова не помня, как понимать и видеть – в ослепительном свете ничего и нет. Капли – медом и янтарем, прикосновением, словами для близких – чудовищно высоким и совсем другим. Увидеть – только что полной горстью – уложить – себе под сердце. Я хочу тебя запомнить. Чтоб унести с собой. Совсем…
А еще кажется что – двумя руками. Хотя конечно – одной…
А потом пойдет. Не оборачиваясь. В жаркое, слепое полдневное солнце над садом. Они уже близко. Совсем. Как раз – у площади встретит.
И все-таки на пороге – дома – не оборачиваясь:
- Мне найдется, о чем там поговорить. Пожалуйста… не торопись. Если сможешь.
Это взмах, жест – рассыпающий острый луч солнечного света: я подожду.
…А падать нельзя. Совсем. Надо стоять и ждать.
Пока там, по ту сторону двери не хлынет – тем – из чего только строят такие мосты. Домой.
и так, чтоб было. помимо сносок в последнем фрагменте внутри комментов
это - тоже вокруг истории
www.diary.ru/~ingadar/p116685356.htm
это - немного для понимания. ощущения мира
www.diary.ru/~ingadar/p123404630.htm
@музыка: Тень сидит в углу, смеется мне в спину...
@настроение: автор хочет плюшек... а лучше крепкого спиртосодержащего... много
@темы: сказочки, рыбы небесные, Те-кто-Служит, Тейрвенон, Лирика
-
-
01.09.2010 в 02:22-
-
01.09.2010 в 10:19-
-
02.09.2010 в 16:02Кот нечленоразделен.
Это... Инге, я не объясню. Но оно - ух...
ХОрошо, что я никуда не торопясь и ни на что не отвлекаясь.
-
-
02.09.2010 в 21:21мя...
надеюсь, оно не очень страшно...в смысле это языка и прочего
аффтара выносило - когда писал, пока писал, пока перечитывал. ы
-
-
02.09.2010 в 21:54-
-
02.09.2010 в 22:13-
-
02.09.2010 в 22:31-
-
02.09.2010 в 22:32автор влипши очередной раз и фсе такое......
-
-
02.09.2010 в 22:38-
-
02.09.2010 в 22:42ох, куда ж я денусь
это не вылечат
-
-
02.09.2010 в 22:44Некоторые болезни не лечатся. Но в редких случаях это к лучшему. Без нее же скучно!
-
-
02.09.2010 в 22:48...ага! вот сидел бы я сейчас, над работой думал. у-у-у-у... и сразу зевать тянет)
-
-
02.09.2010 в 23:10-
-
08.09.2010 в 21:55Инги, на всякий случай: восемнадцатая и девятнадцатая ссылки не работают. И не только в этом посте.
-
-
09.09.2010 в 00:52*здесь поправила*