Calling all girls

[femslash]

состав команд

Черная королева (капитан  katarina.):
 katarina.: Псалом 22 (2003 слова)
 Nosema: История Хины и Котори (10021 слово) (удален по просьбе автора)
 michi-san: Журавлиные перья (2019 слов)
 katarina.: Стоп-кадр (10034 слова)
 meow-fix: Банки, поезда и дирижабли (5103 слова)
 Nosema: Земля Морганы (11804 слова) (удален по просьбе автора)
 льот: Ультиматум Цереры (3399 слов)

Белая королева (капитан  thegamed):
 Ollyy: Выстрел (3840 слов)
 gloriaskott: То, что происходит в Вегасе, там и остается (10185 слов)
 Коробка со специями: Whatever I've Done (2232 слова)
 thegamed: Двадцать два (10115 слов)
 thegamed: Рейс до Вашингтона (2407 слов)
 k8: Сказ про то, как Василиса Микулична обманула князя Владимира и выручила своего мужа, Ставра Годиновича (21184 слова)
 k8: Без названия (3812 слов)

Свободное участие:
 [Колючая]: Об искусстве и гениталиях (10872 слова)
 [Колючая]: Ки'сайн (14477 слов)

Внеконкурс:
 Исфирь: Новогоднее чудо

Баллы распределились следующим образом:

Команда	День первый	День второй	День третий	День четвертый	День пятый	День шестой	День седьмой	Сумма баллов
Черная Королева	8,50	8,00	8,50	7,30	8,00	9,50	7,29	57,09
Белая королева	8,50	8,88	8,50	8,14	7,57	10,00	8,90	60,49

Итого, победила команда Белой Королевы. Поздравляем всех авторов, которые отлично постарались для своей команды.

Лучший текст среди основных: Сказ про то, как Василиса Микулична обманула князя Владимира и выручила своего мужа, Ставра Годиновича (21184 слова)
Поздравляем  k8, которая написала лучший текст феста.

В свободном участии победил рассказ Ки'сайн. У автора не было особой конкуренции, вариант был беспроигрышным, а ведь ситуация могла быть острее. Поздравляем  [Колючая].

Благодарим всех авторов и голосовавших.

В комментариях к этой записи вы можете рассказать, что вам понравилось, а что хотели бы видеть иначе. И еще раз поблагодарить авторов

@темы: fest: calling all girls

---

Calling all girls

[Колючая]

Поугадываем авторов? 16 текстов, неопределенное количество авторов (некоторые написали по два текста). До снятия масок осталось не так много.

В комментариях к этой записи можно оставить предположения, кто какой текст написал.

список текстов

Первый день: Не надо недооценивать мастурбацию. Это секс с кем-то, кого я люблю (с) Энни Холл
Псалом 22 (2003 слова)
Выстрел (3840 слов)

Второй день: Живому все хорошо (с) Формула любви
То, что происходит в Вегасе, там и остается (10185 слов)
История Хины и Котори (10021 слово)

Третий день: Самосовершенствование — онанизм. Саморазрушение — вот что действительно важно (с) Бойцовский Клуб
Whatever I've Done (2232 слова)
Журавлиные перья (2019 слов)

Четвертый день: Русское кино в жопе. Только Федя Бондарчук крутой (с) Изображая жертву
Об искусстве и гениталиях (10872 слова)
Стоп-кадр (10034 слова)
Двадцать два (10115 слов)

Пятый день: При всех их недостатках банки лучше поездов. Они стоят на месте, и деньги в них есть всегда (с) Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид
Банки, поезда и дирижабли (5103 слова)
Рейс до Вашингтона (2407 слов)

Шестой день: Ложки нет (с) Матрица
Земля Морганы (11804 слова)
Ки'сайн (14477 слов)
Сказ про то, как Василиса Микулична обманула князя Владимира и выручила своего мужа, Ставра Годиновича (21184 слова)

Седьмой день: Распространите среди жильцов нашего ЖЭКа. А если не будут брать — отключим газ! (с) Бриллиантовая рука
Без названия (3812 слов)
Ультиматум Цереры (3399 слов)

@темы: fest: calling all girls

---

Calling all girls

[femslash]

Последний день голосования на Calling all girls.

Для удобства навигации все ссылки в одном месте.

Первый день: Не надо недооценивать мастурбацию. Это секс с кем-то, кого я люблю (с) Энни Холл
Псалом 22 (2003 слова)
Выстрел (3840 слов)

Второй день: Живому все хорошо (с) Формула любви
То, что происходит в Вегасе, там и остается (10185 слов)
История Хины и Котори (10021 слово)

Третий день: Самосовершенствование — онанизм. Саморазрушение — вот что действительно важно (с) Бойцовский Клуб
Whatever I've Done (2232 слова)
Журавлиные перья (2019 слов)

Четвертый день: Русское кино в жопе. Только Федя Бондарчук крутой (с) Изображая жертву
Об искусстве и гениталиях (10872 слова)
Стоп-кадр (10034 слова)
Двадцать два (10115 слов)

Пятый день: При всех их недостатках банки лучше поездов. Они стоят на месте, и деньги в них есть всегда (с) Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид
Банки, поезда и дирижабли (5103 слова)
Рейс до Вашингтона (2407 слов)

Шестой день: Ложки нет (с) Матрица
Земля Морганы (11804 слова)
Ки'сайн (14477 слов)
Сказ про то, как Василиса Микулична обманула князя Владимира и выручила своего мужа, Ставра Годиновича (21184 слова)

Седьмой день: Распространите среди жильцов нашего ЖЭКа. А если не будут брать — отключим газ! (с) Бриллиантовая рука
Без названия (3812 слов)
Ультиматум Цереры (3399 слов)

запись создана: 30.01.2011 в 23:36

@темы: fest: calling all girls

---

При всех их недостатках банки лучше поездов. Они стоят на месте, и деньги... (c)

[femslash]

Этот ориджинал, написанный на CAG, в связи с задержкой публикации не участвует в голосовании.

Название: Новогоднее чудо
Автор:  Исфирь
Рейтинг: PG
Размер: мини (4478 слов)
Жанр: драма
Саммари: случайные предновогодние встречи в поездах иногда могут обернуться чем-то совершенно неожиданным.
Примечания: автор рассчитывал, что фест пройдет в конце декабря, поэтому сказочка предновогодняя.

Текст.

Дверь в купе открылась и на пороге появилась девушка точно в тот момент, когда поезд тронулся с места и за окном все начало медленно-медленно сдвигаться и уплывать назад.
- Здравствуйте! Можно я к вам? - спросила та, весело улыбнувшись, и тряхнула короткими темными волосами.
- Конечно, проходите, - Алена пожала плечами, из вежливости улыбнувшись вошедшей в ответ, хоть и подумала про себя скептически, что можно было бы не спрашивать у нее разрешения и просто пройти, если девушка все равно купила соседнее место. А жаль — она уже успела было понадеяться, что поедет одна.
Девушка не приглянулась ей сразу. Алене никогда не нравились люди подобного типа — слишком веселые, слишком подвижные, слишком общительные, - словом, все те, кого обычно называют душой компании. А ее соседка казалась именно такой, хоть пока что не сказала ей ни слова, устраиваясь на своем месте, и Алена отметила, почувствовав, как снова остро кольнуло ее неудовольствие от того, что у девушки с собой нет ничего, кроме маленькой сумочки. Этот факт, казалось бы, совсем незначительный, заставил ее задуматься, и по всему выходило, что девушка должна сойти на следующей же станции, но, судя по тому, как обстоятельно она обустраивалась на своем месте, ехать ей как минимум день... Этот вопрос не укладывался у Алены в голове. Она не могла представить себе, как можно совсем не взять с собой ничего, ни одной вещи, если уезжаешь так далеко и надолго... Поэтому она, спустя некоторое время, уже ждала с нетерпением, когда девушка наконец заведет с ней разговор. Сама она, конечно же, первой начинать не собиралась.
- Будем знакомиться? - та наконец-то посмотрела на нее, для подтверждения твердости своих намерений сложив руки на стол. - Меня Женей зовут.
- Алена, - кивнула она, - и можно на «ты».
- Очень приятно, - Женя заулыбалась. - А ты до самого конца едешь?
- До самого. - Алена вздохнула грустно, представив себе целых две ночи в купе рядом с этой не в меру шустрой и активной Женей. На всякий случай, чтобы уточнить, она спросила: - Ты тоже?
- И я тоже, - подтвердила она, почему-то довольно улыбнувшись.
- У тебя так мало вещей с собой... - словно бы невзначай отметила Алена, искоса поглядывая на соседку, и та кивнула несколько раз энергично, а потом отвернулась, глядя в окно, за которым уже быстро проносились столбы и сугробы, и уголки ее губ, до этого все время приподнятые в улыбке, опустились, словно она, вспомнив что-то загрустила.
Алена посидела так еще некоторое время, ожидая, что случайная соседка-попутчица скажет или спросит еще что-нибудь, но та упорно молчала и продолжала глядеть в окно, задумавшись о чем-то своем и явно невеселом. И, кстати говоря, она так ничего и не ответила, и сколько Алена ни пыталась отвлечься и погрузиться в чтение, но ничего не выходило. Строчки плыли и прыгали перед глазами в такт движению вагонов, а мысли, да и взгляд тоже, упорно возвращались к соседке. За окном тем временем стало смеркаться, и скоро стало видно черно-синее звездное небо и черные пролетающие мимо верхушки деревьев, а девушка так и сидела молча, глядя куда-то вдаль и не обращая внимания на короткие, в пару минут, остановки...
Алена усиленно делала вид, что читает, но украдкой рассматривала девушку, отмечая про себя, что та, несмотря на свою неаккуратно отросшую прическу и вытянутый старый свитер, выглядит если не красавицей, то, по крайней мере, очень симпатичной, чего о самой себе она сказать, к сожалению, никогда не могла, и потому прекрасно понимала в глубине души этот свой внезапно вспыхнувший интерес и пристальное разглядывание, как понимала она и то, что ведет себя сейчас не очень прилично, и соседке ее внимание может абсолютно не нравиться.
Отвлеклась она, нервно вздрогнув, лишь только в тот момент, когда в дверь их купе требовательно постучали. Проверили билеты, пока она размышляла о том, что умудрилась даже не заметить остановки, а потом сразу вышли, скользнув взглядом по тоскливо сгорбившейся Жене, как по пустому месту. Это, конечно, Алену несколько удивило и даже возмутило, но она продолжала молчать. Ясно было, что никакого места рядом с ней эта самая Женя не покупала, и то, что она теперь едет рядом, это только благодаря ее, Алены, собственному разрешению. Ругать себя было поздно, выгонять соседку тоже, поэтому она, вздохнув тяжело, снова попыталась сосредоточить свое внимание на черных буковках в книге, которые все никак не хотели складываться в слова. А потом, незаметно для себя, она уснула, уронив голову носом вниз в плоскую подушку, а когда проснулась, изрядно была удивлена. Обычно в поездах она спала очень плохо, постоянно просыпаясь от толчков, звука шагов и смеха из соседних купе. «Наверное, этот год был для меня особенно тяжелым...» - пошутила она про себя мрачно, медленно разлепляя глаза и потягиваясь.
Женя, как она заметила тут же, сидела с ее книжкой, сосредоточенно глядя на страницу, но тут же, уловив краем глаза, что она проснулась, девушка отложила поспешно книгу на стол.
- Читай, мне не жалко, - сказала она как можно равнодушнее, сдерживая зевок, и села, опираясь локтями о пустой низенький столик и поддерживая подбородок кулаком. Из такой позы рассматривать попутчицу было удобнее всего, и со сна Алена не сразу поняла, что занимается сейчас именно этим. Девушка напротив нее сначала и правда читала, сосредоточившись на странице и иногда шевеля губами, и Алене тогда не было понятно, зачем читать стихи так вдумчиво, а потом, почувствовав на себе слишком пристальный взгляд, нахмурилась, оторвалась от книжки.
- Тебе отдать, да? - протянула ей пухлый томик Женя сразу же и удивленно округлила глаза, не понимая, в чем дело, когда Алена отрицательно помотала головой.
- Любишь Цветаеву?
Женя в ответ неопределенно пожала плечами и улыбнулась чуть виновато, заглянув на обложку.
- Я вообще стихи не очень люблю. Я их не понимаю, - ответила она и все-таки положила книгу на стол. - А тебе нравится?
- Угу... - кивнула Алена, предпочитая не распространяться о том, что книжку она случайно купила на вокзале, чтобы чем-нибудь занять себя в поезде, поэтому она поспешила перевести тему: - Ты ужинать будешь?
- Нет, я так... - на этот раз улыбка у Жени была веселее.
- Худеешь что ли? - спросила Алена, думая про себя с удивлением, зачем она вообще с этой девушкой разговаривает. Случайных знакомых она не любила всегда, но было в этой Жене что-то особенное, что заставляло мысли возвращаться к ней снова и снова. Наверное, слишком странно она повела себя в самом начале их знакомства, когда от открытого и дружелюбного общения мгновенно ушла в свои грустные мысли. «Словно у нее есть какая-то тайна... - Алена усмехнулась тихо. - Но скорее всего, мне просто слишком скучно».
Вот и сейчас, подтверждая как будто в ее глазах свою странность, Женя замотала головой.
- Нет, я просто не хочу есть, - она сощурила глаза хитро, и Алена не смогла не улыбнуться в ответ, настолько заразительно это выглядело.
- Тогда... ты не будешь против? - не закончила она, красноречиво посмотрев на пустую и голую поверхность стола.
- Нет, конечно! - махнула она рукой, и Алена нехотя стала вытаскивать из сумки свои заранее приготовленные припасы. Есть, конечно, хотелось, но ей совсем не улыбалось сидеть и чувствовать на себе чужой взгляд.
- Может, ты тоже хочешь? - предложила она, но Женя, неожиданно смутившись, отказалась.
Ехать было неуютно, и это Алену крайне раздражало, хотя обычно ее путешествия в поездах всегда проходили более или менее спокойно, и попутчики, какими бы неприятными они ни казались на первый взгляд, оказывались на эти пару дней вполне нормальными людьми, с которыми можно было ужиться, потерпев немного. Женя же отнюдь не была ни неприятной, ни слишком навязчивой, ни шумной, но что-то в ней все-таки не давало Алене покоя, от чего она постоянно дергалась и не могла усидеть на одном месте. А может, девушка и была абсолютно обычной, и это просто разыгралось воображение, - думала она, украдкой продолжая бросать на нее косые взгляды. Женя снова затихла, смотря в черноту за окном, будто могла увидеть там хоть что-нибудь, и уголки губ у нее снова опустились. «Красивая и такая грустная...» — подумала Алена и усмехнулась, сообразив, что эту фразу слышала частенько от некоторых подвыпивших под вечер мужичков за сорок в конце рабочего дня. А вот Женя красивой была по-настоящему, с прямой четкой линией носа, большими и темными глазами и кожей, неестественно бледной даже для зимы. И нестерпимо захотелось поговорить с ней о чем-нибудь, о чем угодно, и в этот самый момент, когда эта мысль четко оформилась у Алены в голове, Женя повернула к ней голову, посмотрела заинтересованно.
- А ты куда едешь? - спросила она с любопытством, наклонив голову набок.
- Домой, к родителям, - ответила она, пожимая плечами, и добавила, словно оправдываясь: - Надо же с кем-то Новый год встречать...
- А почему тебе не с кем? - Женя как будто даже удивилась.
- Потому что нет никого, - Алена изобразила кислую улыбку. Как будто по ней не было видно, что личная жизнь у нее не складывается, и хоть она и выглядела всегда ухоженной и неплохо одетой, у нее самой, когда она видела в зеркале свое отражение, складывалось впечатление, что она похожа на какое-то официальное помещение — когда-то придуманное каким-то ненормальным архитектором, сейчас приведенное из состояния плохого во вполне приличное, но все равно не жилое. Похожее на ее любимый банк... И это ощущалось постоянно. Никто не хотел оставаться надолго. - А ты что делаешь? - просила она, отгоняя грустные мысли.
- Я тут всегда в это время. Тоже, можно сказать, к родителям еду.
- А теперь?
- И теперь вот еду, - растянула Женя губы в улыбке и прикрыла глаза, а потом спросила, перебив вопрос, готовый уже сорваться с языка Алены. - А ты где работаешь?
- В банке, - она хмыкнула. - Сижу в окошечке, деньги принимаю.
- Здорово, наверное, - покачала Женя головой и опустила взгляд.
- А ты где?
- Я... - она вскинула голову вверх, задумалась. - Я, наверное, даже не работаю... я так, в поезде...
- В этом? - удивилась Алена. - И как, нравится?
- Ну да, - Женя кивнула, снова улыбаясь. - Хотя банки лучше поездов, они стоят на месте. А у меня карты есть в сумочке, может, сыграем?
- Ну давай... - протянула Алена задумчиво, снова недоумевая по поводу таких резким смен темы. Как будто кто-то не хотел о себе ничего рассказывать. Хотя теперь становилось более или менее понятно, почему у нее нет билета и почему на нее не обратили внимания контролеры.
- Не хочешь? - поняла Женя молчание по-своему и преувеличенно-бодро стала убирать колоду обратно в свою видавшую виды сумочку.
- Нет-нет, что ты! - горячо возразила Алена, испугавшись, что она передумает. Женя хоть и казалась ей до сих пор крайне странной, но, тем не менее, с ней было неплохо проводить время. « И лучше при этом просто ни о чем не расспрашивать», - подумала она, смирившись и глядя с удовольствием и предвкушением на то, как быстро и ловко раскидывает карты по столу девушка, рассеянно улыбаясь. И выглядела она при этом спокойнее всего за сегодняшний вечер.


***

Проснувшись на следующее утро, Алена не спешила открывать глаза и притворялась спящей, изредка сквозь опущенные ресницы глядя на Женю и, в свою очередь, замечая, как та то и дело задерживается взглядом на ней. И улыбается при этом. Это очень согревало душу, вопреки всему остальному, а все остальное было, по обыкновению, странным. Например, то, что вчера они всю ночь провели, играя в карты до упора, и Алене не удалось обыграть Женю ни разу. Она через пару часов безуспешных попыток даже заявила от досады, что Женя, конечно, жульничает, на что та, и без того довольная, только рассмеялась весело и предложила ей сдавать самой. Еще через час, пройдя через свое уныние и нежелание продолжать, Алена почувствовала, что и у нее проснулся азарт, и еще много-много партий вперед она пыталась выиграть все так же безуспешно. Зато Женя с каждым разом становилась все счастливее, глаза у нее разгорались хитрыми огоньками, и улыбалась она Алене все шире и открытее. Сама Алена, любуясь на нее, раскрасневшуюся от духоты и счастливую, не могла не проникнуться отличным настроением. Закончили они глубоко заполночь, когда Алена наконец-то выиграла и продолжать дальше отказалась. Правда, она была совершенно уверена в том, что Женя поддалась ей специально, потому что та не расстроилась ничуть и даже наоборот, улыбнулась едва заметно уголками губ, стрельнула в нее глазками кокетливо, и Алена успела заметить на ее щеках ямочки перед тем, как одернула себя и отправила спать.
Сейчас, в отличие от прошедшего вечера, лежать так просто, ничего не делая и чувствуя при этом на себе чужой взгляд, было совсем не так неприятно, потому что девушка, сидящая напротив, перестала быть за несколько часов совместного веселья случайной и ничем не примечательной попутчицей. Стоило только провести вместе ночь...
Эта мысль, возникшая непонятно откуда и мелькнувшая быстро, показалась Алене сейчас очень смешной и очень правильной одновременно, и она не стала сдерживать улыбку, открывая наконец глаза.
За окном давно уже рассвело, и с ее полки видно было светло-серое, почти что белое небо и проносящиеся верхушки деревьев. А Женя, увидев, что она проснулась, заулыбалась еще радостнее.
-Хорошо отдохнула? - спросила она. Алена была крайне удивлена, услышав в ее голосе настоящую заботу, и тут же растаяла.
- Да, просто отлично, - она сладко потянулась, прогибаясь в пояснице и откидывая голову назад. Ей и правда давно не было так хорошо, она даже, как ни старалась, не могла припомнить, когда в последний раз с ней такое было. - А ты?
- И я тоже, - Женя довольно тряхнула волосами.
- Ты завтракала уже? - спросила Алена на всякий случай, поднявшись на ноги и слабо покачнувшись от движения вагона. Конечно, зачем Жене ее ждать неизвестно сколько, но, с другой стороны, почему бы и нет...
- Нет, - ответила та вопреки ожиданиям и опустила смущенно глаза. Алена вздохнула тяжело и сурово.
- Тогда сейчас я умоюсь, а ты в это время найдешь еду в том пакете... Да, в том самом, в клеточку, - кивнула она на вопросительный взгляд Жени на ее вещи, - и когда я вернусь, мы вместе будем завтракать.
- Но... - лицо у Жени вытянулось вниз.
- Ничего не хочу слышать! - Алена перебила ее и, отрезав, вышла, хлопнув дверью погромче в подтверждение своих слов. Только за дверью она позволила улыбке снова вернуться на свое лицо. Сейчас она чувствовала себя на удивление счастливым человеком.
Об этом она и размышляла, лениво перегоняя мысли, пока умывалась отвратительной чуть теплой водой, которую ненавидела всегда, а сейчас не обращала на нее особого внимания. Наверное, ей просто чаще нужно было общаться с людьми. Наверное, ей просто не хватало этого ощущения движения и жизни. Наверное, ей давно пора было найти себе кого-нибудь, чтобы не заглядываться от тоски на случайную девушку-попутчицу.
Она усмехнулась такой мысли, возвращаясь в купе, тут же посмотрела на стол и была крайне обрадована увиденным: Женя сделала то, что он просила, и теперь смотрела вопросительно из-под темных бровей, улыбаясь, а на столе, аккуратно разложенные, стояли цветные одноразовые тарелки с бутербродами и баночки с соком. С энтузиазмом она упала сходу на свое место, предвкушая приятный завтрак в приятной компании. Вот только Женя смотрела на нее все с той же хитрой улыбкой.
- Ты извини меня, но я не могу... - пожала она плечами. Свой свитер она сняла еще вчера, когда стало слишком тепло, а теперь сидела в выцветшей синей майке, и выглядела в ней очень по-домашнему.
- Почему не можешь?: - спросила Алена сердито.
- Ну... - она закатила глаза, - можно сказать, по состоянию здоровья, - отмахнулась Женя с грустными нотками в голосе, и Алена тут же обругала себя, не расспрашивая больше. В конце концов, это было совсем не вежливо, хоть и хотелось узнать очень.
На самом деле, хотелось узнать о ней хоть что-нибудь, но Женя на любые вопросы либо молчала, либо отшучивалась. Это казалось крайне странным, и Алена даже подумала было, а не беглая ли она преступница, а потом отмела эту мысль как несущественную. Женя была просто чудесной девушкой, а все остальное было, в сущности, не так важно, а уж особенно — для соседки в купе поезда на пару ночей.
- Алена... - позвала Женя, когда она закончила свой завтрак. - А расскажи мне что-нибудь о себе...
- Отлично! - отозвалась она с воодушевлением. - Тогда взамен ты будешь рассказывать о себе.
- А если я откажусь? - Женя, улыбаясь, склонила голову набок, всерьез обдумывая предложение.
- Тогда и я ничего не скажу! - Алена повела плечом недовольно, но тут же усмехнулась и подмигнула ей, сводя недовольство в шутку. - Можно подумать, тебе есть что скрывать. Убила ты кого-то, что ли?
Предположение, конечно, было абсурдным, как думала Алена, когда оно пришло ей в голову, но Женя неожиданно напряглась, пусть даже всего на мгновение, а потом заулыбалась смущенно, не поднимая глаз, будто кокетничая, хоть от этого у Алены сердце и ухнуло куда-то вниз живота. «Только этого мне не хватало...» - успела пронестись в голове мысль, а в следующую секунду Женя подняла на нее взгляд.
- Скорее, наоборот, - пожала она плечами, как будто извиняясь за себя, - я просто умерла.
Алена не поняла сразу, потом взвесила в уме каждое слово, надеясь, что это она чего-то не уловила сходу, но все равно не поняла.
- Прости... - начала она вкрадчиво. - Ты - что?
Женя криво улыбнулась:
- Я на самом деле привидение, живу в поезде, летаю между вагонами, пристаю к людям...
- Привидение, говоришь... - покивала Алена головой понимающе.
- Ага... Сейчас вот почти рождественское, - улыбнулась она вымученно.
- Хорошо, верю. Тогда я Папа Римский. - Алена саркастично приподняла бровь.
- Не веришь... - Женя вздохнула и как будто даже обиделась.
- Ладно, не хочешь — не говори, - махнула Алена на нее рукой. - Только мне все равно рассказывать про себя нечего.
Алена вздохнула тяжело, в очередной раз поняв, что от Жени ей ничего не добиться.
- Про меня нет ничего интересного. Родилась, росла, училась, получила в школе медаль за особые успехи, потом снова училась, в университете, его тоже закончила, правда, средненько. Через знакомых нашла работу, чтобы можно было не возвращаться к родителям. Вот и все. - Она развела руками, всем своим видом показывая, что ей даже неловко за такую неинтересную жизнь, но, вопреки ее ожиданиям, Женя улыбнулась мечтательно.
- Это, наверное, здорово...
- Что в этом хорошего? - Алена посмотрела на нее недоверчиво, не понимая, шутит та сейчас или говорит серьезно. Сама она в этом ничего хорошего не видела никогда.
Женя замялась, снова отвела глаза. Алена не понимала, что в ее вопросе такого неприятного, но ясно чувствовала, что Жене что-то не понравилось. Спрашивать, естественно, было бесполезно.
- У тебя есть свой дом, работа... есть место в жизни. Семья вот есть... - проговорила Женя в сторону, когда Алена ответа уже не ожидала.
- А у тебя? - спросила она осторожно, стараясь быть как можно менее навязчивой, чтобы не спугнуть девушку излишне пристальным вниманием, когда она решила ей открыться хоть на чуть-чуть.
- А ты же мне не веришь, - Женя посмотрела на нее с вызовом.
- А я должна поверить, что ты привидение? НЛО, домовые и прочая несть также прилагаются? Знаешь, что? Ты можешь втирать это каким-нибудь психам — любителям паранормальных передач, а мне не надо.
Алена сама не понимала, потому внезапно разозлилась настолько, что нагрубила девушке, которая, в сущности, ничего плохого не хотела, но сейчас она чувствовала себя полностью правой.
- Ты сама просила, а теперь не веришь... - Женя выглядела подавленной, но на Алену это, впрочем, подействовало слабо. Вообще-то ей никогда не было никакого дела до того, кто такие случайную люди, которых иногда приходилось ей терпеть в течение пары дней в поездах, но только не в случае с Женей. Нежелание рассказывать что-нибудь больно задевало ее лично, будто та ей не доверяла. Вопроса же, почему ей вдруг должен доверять незнакомый человек, у нее почему-то не возникало.
- Может, ты просто заигралась немного? - Алена посмотрела на нее скептически, и от этого предположения девушка напротив нее дернулась, вскинула на нее несчастные, полные слез глаза и, вскочив на ноги, вылетела из купе. Не открывая при этом двери, кстати...
Алена, нахмурившись, смотрела на светлый прямоугольник двери, за которым только что скрылась Женя, и не могла понять, показалось ли ей это или удивительное действительно рядом. Так она просидела долго, как будто выпав на время из реальности, смотрела в окно на проносящиеся мимо поля и деревья и думала. В голове явно что-то не складывалось, потому что в существование приведений верить не хотелось. Вспоминались передачи про экстрасенсов и колдунов, которые вступают в связь с потусторонним миром, и полупрозрачные белесые силуэты из фильмов. Женя на приведение похожа не была ни капли, и, может быть, поэтому Алене не было страшно. Только теперь, когда она в итоге после долгих размышлений поверила своим глазам, стало ужасно интересно и любопытно, каково это - быть приведением. Алена произнесла это слово еще раз, по слогам, отчетливо артикулируя, и усмехнулась с изумлением. Надо же, а она и подумать не могла...
Она посмотрела на часы, когда поняла, что за окном постепенно темнеет, и снова удивилась, правда, на этот раз совсем вяло. Она и не заметила, как пронеслось время, и она совсем не удивилась бы сейчас, если бы ей сказали, что и время сейчас нереальное, а тоже заколдованное. За окном повалил снег хлопьями, и теперь казалось что в предновогодние дни никак нельзя обойтись без новогоднего чуда.
Только чудо куда-то делось и возвращаться к ней обратно не спешило. Алена как раз вспомнила, что хотела ее задеть посильнее, и это у нее получилось. Обругав себя, она поднялась на ноги, стараясь не думать о плохом. Она очень надеялась, что Женя не обиделась на нее настолько сильно, чтобы не показаться больше, хотя вполне могла...
Алена, грустно вздохнув и еще раз обозвав себя дурой, открыла дверь. Надо было идти и искать Женю, чтобы извиниться и чтобы она вернулась обратно. Девушка, как ни странно, нашлась быстро - она стояла в тамбуре, смотрела в окно и делала вид, будто Алену не видит. Та, помедлив секунду, подошла, положила на плечо ей руку. Женя обернулась к ней, внимательно вглядываясь в лицо.
- Приведение... - позвала ее Алена, улыбаясь извиняюще, - Все, я тебе верю. Пойдем обратно?
Женя кивнула, шмыгнув носом, и Алена только сейчас увидела, что глаза у нее красные.
- Ты меня извини... - начала Алена, когда они вернулись в купе и снова заняли свои места. - Я же просто поверить не могла, что такое бывает. Ты же понимаешь, когда такое говорят, поверить трудно.
- Точно. На слово не верят... - Женя улыбнулась, и в глазах у нее зажглись веселые искорки, и Алена сразу растаяла, когда поняла, что на нее больше не злятся и не обижаются.
- Ну так что, теперь ты мне о себе что-нибудь расскажешь?
Женя хмыкнула.
- Теперь - конечно. Я в универе училась, как раз четвертый курс был, и я тоже, как и ты сейчас, поехала на Новый год к родителям, домой... - она вздохнула грустно и помолчала. - Только в дороге случайно совершенно отравилась. Я даже не знаю чем, так и не поняла до сих пор. Наверное, это просто судьба у меня была такая - умереть в этом поезде, так до дома и не доехав.
Женя усмехнулась, покачала склоненной головой, а Алена не представляла себе даже, что на это сказать. Сложно было придумать, чем можно утешить человека, который случайно и совершенно неожиданно умер.
- И давно ты так? - помолчав, спросила Алена с осторожностью. Она с ужасом представила себе, каково это — все время мотаться в поезде туда-сюда, без возможности остановиться. Вообще без возможности что-нибудь сделать...
- Привыкла, - Женя улыбнулась ей. - Ты не думай, я здесь не всегда, я только под Новый год появляюсь...
- А в остальное время ты где? - Алена не поняла.
- Не знаю. Я не помню, просто появляюсь. Я не в курсе, на самом деле, как это происходит...
- Ясно... - протянула Алена, не зная, что еще добавить.
Ехать сразу стало грустно, словно произошло что-то плохое. На душе скребли кошки и что-то больно ныло внутри.
- Ты не думай о плохом! - Женя засмеялась, глядя на нее, И Алена была очень удивлена. - Все не так плохо, как ты думаешь, я уже привыкла, а тут еще ты мне попалась... Видишь, одни плюсы!
- А до меня кто тебе попадался? - уцепилась за слово Алена.
- Они все какие-то ненормальные были, - Женя отмахнулась. - Кто-то так и не верит, кто-то боится, одна меня вообще крестила и святой водой облила всю. Мокро было, противно.
Алена рассмеялась: Женю слушать было приятно. Она рассказывала все это так весело, что казалось, будто проблем действительно нет.
- А ты всегда с девушками ездишь? - вдруг стало интересно Алене.
- Нет, как повезет. Но девушек я больше люблю...
Как оказалось, разговаривать с Женей вот так ни о чем было легко и приятно, и она даже нее заметила, как время прошло.
- Ночь уже... - посмотрела она на часы.
- Пора спать? - Женя погрустнела разом, уголки улыбающихся до этого заразительно губ опустились, и она, прикрыв глаза, отвернулась.
- А ты не хочешь?
- Я не сплю. Но если ты хочешь...
- Тогда я тоже не хочу. - Алена подсела к ней поближе, практически прижимаясь плечом и надеясь, что это ее успокоит.
- Просто... понимаешь, ты такая одна. - Женя повернулась к ней, оказавшись почти нос к носу.
- Почему? - Алена спросила удивленно, и нельзя сказать, что ей не было приятно это слышать. И защемило в груди от того, что, кроме сегодняшнего вечера, она этого не услышит никогда больше.
- Потому что... - Женя глубоко вздохнула и опустила голову ей на плечо. Алена этого тоже никак не ожидала, но после того, как первое удивление прошло, обняла ее, погладила по спине, заметив при этом, что кожа у Жени точно такая же горячая и нежная, какой и кажется на первый взгляд.
- Так почему? - Алена спросила тихо, поглаживая ее по плечам и спине, не задумываясь особо, успокоить она хочет Женю или чего-то еще. Ощущение было совершенно нереальным, как, впрочем, и весь вечер, и словно отвечая ее мыслям, Женя уткнулась носом в ее шею.
- Потому что с тобой хорошо. Я тебя знаю день, а мне ни с кем не было так хорошо. А завтра ты поедешь домой.
Алена слушала ее шепот, касаясь пальцами шеи, зарываясь в короткие и мягкие волосы на затылке, и понимала отчетливо и ясно, что это действительно самое лучшее, что с ней произошло.


- Зато ты уедешь домой и у тебя все будет хорошо, - улыбалась ей Женя весело наутро, провожая ее, а уходить не хотелось.
- А ты? - спросила она. Было неловко.
- А я привыкла. Со мной всегда так бывает... - Женя снова улыбнулась, но видно было, что она подавлена. - Смотри, ты приехала. Остановимся скоро...
- Ты меня как будто выгоняешь... - Алена смотрела на нее с укоризной.
- Нет...просто тебе в самом деле пора. Вот, смотри, мы уже скоро остановимся...
- Знаешь... - Алена смотрела на нее с теплотой, и было очень плохо от того, что нужно уходить. - У меня как будто уже случилось и новогоднее чудо и новогодний кошмар.
- А где кошмар был?
- Кошмар сейчас.
- Ты преувеличиваешь, - Женя рассмеялась натянуто и дернулась резко в сторону от того, что поезд наконец остановился. - Все, тебе пора. Пусть у тебя будет еще много чудес.
- И у тебя тоже... пусть будет. - Алену осенило внезапно, и она, чмокнув ее в мягкую и теплую щеку на прощание и вдохнув легкий, едва уловимый запах, подхватила сумки и вышла из купе. Нужно было как можно быстрее купить билеты на тот же поезд обратно, и лучше, на всякий случай сразу два.

@темы: ориджинал, fest: calling all girls

---

Распространите среди жильцов нашего ЖЭКа. А если не будут брать — отключим газ! (с)

[femslash]

Название: Ультиматум Цереры *
Автор:  льот
Бета: ?
Фандом: «Снежная королева»
Пейринг: -
Рейтинг: PG-15
Жанр: флафф, стилизация под сказку
Размер: мини
Примечания: наивная зимняя история с чересчур серьезным названием)

* Отсылка к мифу о древнеримской богине Церере (аналог греческой Деметры), в котором «она отказывается от своей функции давать пищу и жизнь человечеству, чтобы разыскать похищенную дочь. В конце концов, испугавшись, что жизнь на Земле может прекратиться, Юпитер приказывает Плутону возвращать свою молодую жену к матери хотя бы на какую-то часть года» (с) Википедия.

Текст.

Тяжелые капли дождя били по хрупким лепесткам роз. Ящики, стоящие в желобах за окном, были наполнены водой, губительной для прекрасных цветов. Но те продолжали цвести, несмотря на февраль месяц. Герда вытерла стекло, запотевшее от ее дыхания, и заметила движение на противоположной стороне улицы. Молодой мужчина и девушка его возраста стояли под одним зонтиком и целовались. Промокшие, замерзшие, но согретые своей любовью друг к другу. Кай и его невеста.
- Внученька.
Голос бабушки прервал ход мыслей девушки. Она взяла лекарство и подошла к кровати, на которой лежала старушка. Та едва могла глотать. Доктор, приходивший вчера, сказал, что ей недолго осталось. Но Герда не теряла надежды.
- Он все еще любит тебя, Герда, - ласково прошептала старушка и попыталась поднять руку, чтобы как обычно, погладить девушку по голове, но не смогла, потому что ослабела от болезни.
- Не надо меня утешать, бабушка. - Неуловимая улыбка пробежала по губам девушки, не скрыв горя, написанного на лице. Так больно было видеть, как умирает родной человек, но она не могла огорчать его своими слезами.
- Не беспокойся обо мне - я рада, что вырастила тебя, дорогая, такой умницей. Три года прошло с тех пор как вы вернулись. Чудесным образом повзрослевшими, но по-детски невинными. Мое счастье, что успела увидеть это. К сожалению, время пришло, мир изменился и мне в нем не место. - Старая женщина посмотрела на огонек лампы, стоящей на столе, и устало вздохнула. - Пусть Кай и с другой, но он остался твоим братом. Ты не одна, внученька.
Герда схватила старческую руку и, тряхнув светлой челкой, наклонилась ближе к умирающей.
- Если я чем-то могу помочь... - Горячо зашептала она, но на лице родного ей человека отобразилась гримаса боли.
- Просто будь счастлива, милая, - прошептала бабушка и закрыла глаза. Несколько минут Герда сидела неподвижно , потом прислушалась к ее дыханию - спит. Лекарство подействовало.
Герда быстро сбежала по лестнице с огромным количеством ступенек сначала вниз, потом по другой – вверх, чтобы наконец очутиться в теплой комнате Кая.
- Сестренка, ты уверена? Возможно, в том, что зима больше не приходит в наши края, не наша вина. Возможно, нам стоит подождать еще немного, - говорил Кай, пока его сестра собиралась в далекую дорогу. Герда взглянула на встревоженного брата и нежно улыбнулась:
- Позаботься о бабушке, вот и все, о чем я прошу.
- Не уходи, Герда! - Взмолилась будущая жена Кая, но девушка уже была на лестнице. Она не хотела видеть их расстроенные лица.
- Я должна узнать, что случилось, и куда подевалась зима.

В это время года река, которая должна была быть скована льдом, превратилась в бурный и грязный поток.
- Реченька, родимая, - шепнула Герда, усаживаясь в лодку и отвязывая ее, - отнеси меня туда, куда несла весной, когда я пыталась найти брата.
Но река, словно с ума сошла, не желая нести лодку на своей груди – суденышко крутило потоком, пока Герда не взялась за весло. В конце концов, река поняла, что ей не победить человеческое упрямство, и мирно поплыла вперед. Погруженная в свои нелегкие мысли, девушка и сама не заметила, как суденышко вынесло на берег у дома старой волшебницы.
Но сколько ни звала Герда, хозяйка – не отзывалась. Тогда девушка решила пробраться в сад и узнать что-нибудь от цветов. Когда-то прекрасные цветы теперь предстали перед Гердой больными, избитыми непогодой, уставшими от вечного цветения.
Женщина бросилась к огненной лилии – та лишь злобно рычала:
— Слышишь, бьет барабан? Бум! Бум! Звуки очень однообразны: бум, бум! Слушай заунывное пение женщин! Слушай крики жрецов!.. В длинном красном одеянии стоит на костре индийская вдова. Пламя вот-вот охватит ее и тело ее умершего мужа, но она думает о живом — о том, кто стоит здесь же **, о том, чьи опасные чувства возвели ее на этот костер, о том, кто сжег ее еще при жизни. Она будет гореть вечно!
- Нет-нет, прекрасная лилия! Все было совсем не так! – Крикнула Герда и бросилась к вьюнку – он в ответ хитро прошептал:
— Узкая горная тропинка ведет к гордо возвышающемуся на скале старинному рыцарскому замку. Старые кирпичные стены густо увиты плющом. Листья его цепляются за балкон, с перил балкона свисает веревка, обвивающая хрупкую шейку прелестной девушки. Несмотря на смерть, девушка свежее розы, воздушнее колеблемого ветром цветка яблони. Как шелестит ее шелковое платье! «Почему он не пришел?»
- Не говори так, вьюнок! Он пришел! – Но цветы продолжали шептать свою горькую песню. Тогда Герда бросилась к одуванчику. Маленький цветочек зашипел, как змея:
— Ранняя весна; на маленький дворик приветливо светит ясное солнышко. Ласточки вьются возле белой стены, примыкающей ко двору соседей. Из зеленой травки выглядывают первые желтенькие цветочки, сверкающие на солнце, словно золотые. На дворе стоит гроб со старушкой; ее внучка, бедная служанка, подходит к нему и крепко целует покойницу. Наконец-то, бабушка больше не будет обузой для молодой семьи. Вот и все! — сказал одуванчик.
По лицу Герды покатились горькие слезы. Одна из них, упав на бледную розу, разбудила цветок.
- Не плачь, Герда, просто беги скорей отсюда. Не здесь тебе искать ответ.
- А где? – Воскликнула девушка, но роза снова склонила головку, сломленная болезненным сном.

Герда пошла дальше. Дорога привела ее к дворцу, где она когда-то познакомилась с принцем и принцессой. Над высокими шпилями башен кружилась стая ворон. С сожалением девушка заметила, что нет среди них ее старой знакомой – ручной вороны, поэтому бросила хлебные крохи на землю, привлекая внимание птиц.
- Спасибо! Кар-кар! – Сказала одна из спустившихся на землю, склевав пищу.
- Скажи, ворона, вернулись ли из чужих краев Принц и Принцесса?
- Коррроль и коррролева, ты хотела сказать? – Спросила птица. – Давно уж вернулись и жили не тужили, пока коррроль не заболел. Вслед за ним и супруга его – спят они сейчас в своей опочивальне, а все деньги казны уходят на их лечение. Но сколько докторрров здесь побывало – ни один не смог спасти коррролевскую чету.
Ворона, сказав это, полетела к своим голодным подругам, а Герда не решилась войти в мрачный замок – она не смогла бы она помочь своим друзьям. Ей оставалось надеяться, что болезнь друзей связана с пропажей Зимы, и если Герда сможет найти зиму, то и друзья выздоровеют. Надо было спешить - она продолжила путь – теперь ей нужно было пройти через лес, в котором когда-то произошла встреча с маленькой разбойницей. Шагая по широкой дорожке, Герда то и дело замирала, услышав любой подозрительный звук. Не забыла она про разбойничью шайку, но первое время, ни на дороге, ни на месте привала уже ночью, ее никто не потревожил, и лишь на следующий день она внезапно услышала за спиной громкий свист. Замерев на секунду, она резко обернулась и увидела перед собой улыбающуюся девушку, ведущую коня на поводу. В ней она мгновение спустя признала маленькую разбойницу. Правда, маленькой ее уже трудно было назвать.
- Давненько мы с тобой не виделись, красавица! – Воскликнула та и, подойдя ближе, крепко обняла Герду. - Скажи, что пришла, чтобы остаться со мной.
- Бабушке стало совсем плохо. Все гибнет под бесконечными дождями. Люди болеют неизлечимыми болезнями. Я должна узнать, что происходит. – Прошептала Герда.
Подруга, гневно скривив губы, оттолкнула ее.
- А что не так, глупая?
- Не говори так… - Герда умоляюще посмотрела на девушку, пока та свистом подозвав своего коня, цепляла хлыст к седлу.
- Беги, малышка, отсюда как можно быстрее, пока я не передумала и не забрала к себе навсегда.
Герда не могла поверить в то, что разбойница не хочет ей помочь, но та продолжала стоять к ней спиной, уткнувшись лбом в конскую шею.
- Послушай… - Девушка сделала шаг к брюнетке, но тут же резко отпрянула, услышав крик:
- Прочь!
Сдерживая слезы, Герда бросилась бежать по тропинке. Не пробежав и десяти метров, она услышала за спиной топот копыт. Она не успела даже обернуться, как была подхвачена крепкими руками и усажена в седло. Разбойница, уверенно обхватив ее одной рукой, зашептала ей на ухо:
- Это действительно последний раз, малышка, когда я помогаю тебе бескорыстно!
Герда крепко зажмурилась. «Возможно - думала она - что это последний раз, как я вижу тебя».
— Терпеть не могу, когда хнычут! — Внезапно весело вскричала лихая наездница и подстегнула коня. Герда улыбнулась, закрыла глаза и расслабленно прислонилась спиной к горячей груди разбойницы.

Их путешествие было долгим. Лишь благодаря Разбойнице Герда смогла добраться до Северного полюса. В один из дней девушки, остановившись на ночлег, скромно поужинали и легли, и когда слегка раскосые глаза под черной челкой крепко закрылись, старый знакомый Герды – Олень – позвал ее за собой в темноту. Он позволил сесть себе на спину и помчался вперед. Сестра Кая не оборачивалась назад, зная, что, исчезая вот так, только освободит Разбойницу от лишних бед, которые непременно ожидают Герду впереди. И так она многим была обязана.
Олень доставил ее на этот раз прямо к хижине финки. Герда была еле жива из-за путешествия, поэтому не сразу заметила изменения. Северное сияние исчезло, просторы вокруг напоминали пустыню, а не заснеженную тундру.
Олень позволил финке снять Герду со спины и уложить на мягкие шкуры, чтобы вернуть девушку к жизни. Он рассказал древней старухе о том, что творится в мире, и снова попросил о помощи.
- Ты хотя бы понимаешь, что происходит? - Устало вздохнула старуха, отпаивая Герду каким-то чудесным отваром.
- Это из-за того, что произошло тогда? - Прошептала Герда.
- Снежная королева больше не выходит из своего замка. Баланс в мире нарушен, и мир потихоньку гибнет. Возможно, причиной тому являетесь вы с Каем.
- Я должна это исправить! - Воскликнула Герда, поднимаясь. Отвар помог.
Старуха снова достала кожаные свитки, уже знакомые Герде, и принялась вчитываться в странные письмена.
- Ты, несомненно, сильна, красавица. Тебе служат люди и животные. Сила была в твоем милом, невинном детском сердечке. Но, Герда, ты уже не ребенок. Ты должна понимать, возможно, в этот раз тебе не справиться. Это битва не за жизнь Кая, а за жизнь мира. Ты будешь одна рядом со Снежной Королевой. И я ни чем не могу тебе помочь.
Финка помогла испуганной Герде встать на ноги, выбраться из своего странного жилища и снова взобраться на спину животного.
- Олень, ты ведь помнишь дорогу к саду Снежной Королевы? Отнеси туда девушку, спусти у большого куста, покрытого красными ягодами, и, не мешкая, возвращайся!
Олень, чувствуя, как расстроена девушка, нехотя побежал вперед. Но хрупкая ладошка тихое «Быстрее!» заставили его поторопиться.
Когда они оказались на месте, Олень не смог попрощаться с девушкой. Слишком болезненным было бы расставание, ведь он не мог не понимать, что это их последняя встреча. Чтобы ни поддерживало Герду в ее смелости и устойчивости - оно гасло вместе со светом этого мира.
Герда, по-детски жмурясь, побежала вперед, ожидая, что снова увидит страшную армию Снежной Королевы. Но вокруг было тихо, словно все замерзло навеки, окаменело. Было трудно дышать, и попытка девушки помолиться Богу не увенчалась успехом - Смерть своим почти ощутимым присутствием сковывала тело, сбивала с ног незримым взглядом пустых глазниц. Девушка никогда бы не могла подумать, что даже лед и холод могут умереть. Она держалась из последних сил, но с каждым шагом сил оставалось все меньше и меньше.
Замок Снежной королевы изменился - по огромным стенам ползли трещины, местами ледяные перегородки обвалились, превратившись в непроходимые преграды. Герда испугалась, решив, что не сможет отыскать дорогу, но все равно шла вперед, пока не набрела на огромное озеро. Девушка подняла голову и увидела, что в середине удивительного водоема лед все еще крепок и на нем по-прежнему возвышается трон хозяйки замка.
Только теперь озеро не было замерзшим - хрупкий ледок треснул под сапожками девушки у самого берега. Снежная королева сидела на нем, но казалась спящей. Безвольная голова склонилась к плечу, руки расслабленно лежали на подлокотниках. Эта картина настолько поразила Герду, что она даже не заметила, как в тело возвращается энергия, словно спящая до этого момента.
Девушка наконец-то оказалась близка к решению этой проблемы. Она сможет все изменит - нужно только подобраться к трону. Герда легла на живот и осторожно поползла к середине озера. Пару раз, слушая, как трещит под ней лед и разбегаются трещины, она думала, что скоро темные воды холодного озера поглотят ее, но вскоре ее рука наткнулась на белый сапожок Снежной королевы. Сестра Кая позволила себе подняться, чувствуя, что опора под ногами рядом с хозяйкой дворца все же крепче и, наконец, смогла ее разглядеть.
По-прежнему ослепительно белая, стройная и красивая Снежная королева теперь казалась всего лишь статуей, вырезанной изо льда. Герда невольно залюбовалась ей.
Девушка попыталась позвать ее, вырвать из сна, но королева была глуха к ее зову. Тогда Герда осторожно прикоснулась к ней - сначала к укрытому шубой плечу, потом к длинной шее. Моментально замерзшие пальцы все равно двинулись вверх к ледяной коже щек.
Ничего не происходило и Герда, едва не закричав от боли, отдернула пальцы. Прижав к себе онемевающие руки, она пыталась отогреть их дыханием, понимая, что разбудить Снежную королеву сейчас, когда все силы, казалось, покинули уставшие тело, почти невозможно. Девушка упала на колени, и горячие слезы потекли по ее щекам.
- Почему ты заснула? - Всхлипнула Герда, зная, что не услышит ответа. Сон начал накатывать на нее - было слишком холодно для обычного человека. Осознав, что вот-вот заснет навеки рядом со Снежной королевой, Герда поднялась на ноги. Показалось ли ей, что хозяйка замка пошевелилась? Закрыв глаза, Герда поцеловала ледяную статую, решив, что так быстрее замерзнет и не станет страдать перед смертью. Но каково же было ее удивление, когда губы Снежной королевы приоткрылись, принимая поцелуй.
Герде показалось, что она вдохнула запах Зимы – неповторимый, особенный, что она окунулась в метель. Белые снежинки замелькали перед глазами, двигаясь так быстро, что вскоре стали сплошной стеной. Герда услышала звонкий ледяной и почувствовала, что падает в этот белый свет и не может остановиться.

Когда Герда очнулась, то увидела, что лежит на коленях Снежной королевы, укрытая полой ее шубы, обвитая ее тонкими руками. Герде совсем не было холодно, оглядевшись, она заметила, что озеро вновь заледенело, став тем самым Зеркалом Разума. Она попыталась приподняться, но хозяйка замка прижала ее к себе еще крепче и провела белыми пальцами по шее, открывшейся в расстегнутом вороте ее старой шубки. Девушка едва не вскрикнула - прикосновение было обжигающим. Как замерзшие руки, оказавшиеся в теплой воде, словно обдает кипятком, так и кожу девушки жгло под пальцами Снежной королевы. Королева сняла вязаную шапочку Герды и отбросила ее прочь. Золотые косы рассыпались по плечам девушки.
- Как Солнце... - Сказала хозяйка зимы, пропуская пряди сквозь пальцы. В голосе ее не было ни единой эмоции. - Тебе не жарко?
У Герды перехватило дыхание. Она не могла вымолвить ни слова, наблюдая за Снежной королевой, за ее действиями. Та быстро распахнула шубку Герды, расстегнула пуговицы на платье и обнажила молодую девичью грудь. Тут же тонкие холодные губы коснулись того места, где так отчаянно билось сердце Герды. Поцелуй заставил девушку крепко вцепиться в пленившую ее богиню и застонать от фейерверка эмоций, вызванного непонятными ощущениями. Она уже не понимала, холодно ей или жарко, страшно или уютно. Все смешалось и поглотило ее безумной метелью.
- Храбрая девочка попалась в ловушку, - засмеялась женщина и Герда опомнилась.
- Ловушку? - Спросила она, остановив руку, ласкающую ее.
- Неужто ты думала, что отобрав у меня игрушку, останешься безнаказанной? Теперь ты займешь его место, останешься со мной навеки, глупая.
- Все из-за меня? - С недоумением выдохнула Герда.
- Не только, малышка, своими действиями ты заставила меня увидеть, что люди забыли, насколько ничтожны по сравнению с нами - духами природы. Думаю, ты выучила урок, а если нет, то у тебя на это будет целая вечность. Остальные тоже должны пройти это.
- Нет! - Крикнула сестра Кая, пытаясь вырваться из объятий женщины, но силы были неравны. Одним движением Снежная королева превратила ее одежду в снежок, который тут же унес мимолетный ветер. Герда стыдливо прикрылась полой чужой шубы. - Нет никого сильнее Бога, и Он не позволит...
- Уже, - шепнула Королева ей на ухо и поцеловала в горящую от смущения щеку. - Он уже позволил. Ты здесь и прекрати бороться. Остынь.
Герда крепко зажмурилась и принялась читать молитву, пытаясь не обращать внимания на ласковые прикосновения чужих пальцев к своему телу. Ее прервал чужой язык - Герда не успела и удивиться, как снежная Королева поцеловала ее так глубоко, как никто еще до этого не целовал девушку. У нее закружилась голова, но светловолосая красавица смогла увернуться от второго поцелуя.
- Я не сдамся, - выдохнула она, чувствуя, как горят щеки.
- У меня полно времени, - флегматично пожала плечами хозяйка Снежная королева.
- Нет, тебе еще нужно исправлять то, что ты натворила, уснув здесь.
- Неужели?
- Да! - Герда упрямо вздернула подбородок, зная, что если сейчас проиграет, то второго шанса у нее больше не будет. - Предлагаю уговор.
- Ты думаешь, мне интересно?
- Забирай меня к себе летом, но в остальное время года позволь оставаться дома.
- С чего бы мне соглашаться на эту глупость?
- Я буду с тобой по своему желанию и... - Герда запнулась, чувствуя, как начинают пылать ее щеки. - И я не позволю тебе уснуть больше.
В глазах Снежной королевы весьма открыто читалась насмешка и изумление. И это уже было что-то. Герда знала, что Бог не оставит ее никогда, а Бог – есть Любовь, значит она должна быть уверена, что у нее все получится.
- А если ты обманешь меня... – Спросила хозяйка зимы, «обрушив» на нее весь лед своего голоса.
- То ты всегда сможешь найти меня и забрать навеки.
- Обмани меня, святая Герда. - Послышалось ли светловолосой красавице в голосе Снежной Королевы насмешка, она не знала, но она не привыкла обманывать или сдаваться, поэтому, обвив шею женщины руками, сама поцеловала ее. Ее язык скользнул по гладким, словно лед губам, чтобы проникнуть дальше - туда, где было так холодно, что голова шла кругом.
- Что ж до лета не так много осталось, мне следует поторопиться завершить все свои дела, прежде чем пригласить тебя в гости.
Снежная королева встала, опустив девушку на гладкую поверхность озера. Вокруг хрупкой голой фигурки взвился снежный вихрь, и на Герде появилась новая одежда. Весь наряд был белым, словно сотканным из снега и лучей зимнего солнца. Девушка с удивлением рассматривала свое облачение и не успела смущенно прошептать “спасибо”, как хозяйка замка, схватив ее за руку, повела к выходу. Там их уже ждали огромные белые сани.
Когда они взлетели вверх, Герда ища опоры, схватилась за руку Снежной королевы. Подняв взгляд, она впервые увидела, как хозяйка зимы улыбается.
Вслед за санями летела буря. Огромная, снежная, она пугала Герду своим ревом - словно медведи с волками пели свои звериные песни в честь прихода зимы. Землю закрывало снегом, словно пеленой.
Девушка и сама не заметила, как, утомленная, склонила голову на плечо Снежной королеве и уснула.
*****
Глаза Герды открылись с трудом - все тело пылало от простудного жара. Но она заставила себя подняться и поняла, что находится дома. Обернувшись на звук шагов, она тут же увидела свою бабушку, здоровую и счастливую.
- Наконец-то ты проснулась, внученька, - улыбнулась старушка и ласково погладила Герду по голове. Девушка счастливо улыбнулась в ответ, решив, что все, начиная с болезни старушки, ей приснилось. Но внезапно раздался голос Кая:
- А твоя спасительница уже собралась уходить. Ты хотя бы сможешь сказать ей спасибо.
Бабушка отступила в сторону, и Герда смогла увидеть в другом конце комнаты стол, за которым сидели Кай с невестой и незнакомка, закутанная в белый плащ с капюшоном.
- Госпожа сказала, что нашла тебя замерзшую в лесу и сумела узнать из того, что ты говорила в бреду о том, куда тебя следует отвезти. Мы были так рады, что ты вернулась к нам. Скажи ей спасибо, Герда.
Но девушка не могла произнести ни слова, так как, взглянув в холодные глаза незнакомки, она сразу же поняла, кто находится у них в гостях.
- Не стоит тревожить Герду, пока она не окрепла. Ничего серьезного, я считаю, ей просто нужно отогреться. - Сказала гостья и, встав из-за стола, подошла к девушке.
Герда крепко зажмурилась, чувствуя такой необходимый ее пылающему телу сейчас холод, когда Снежная королева склонилась к ней. “Это был не сон”, - подумала про себя она и услышала как, шепотом снега падают в уши слова:
- Помни о своем обещании. Я скоро вернусь за тобой, Герда.
Девушка лишь кивнула и вернулась в постель. Она слышала, как все вышли из комнаты, чтобы проводить гостью, и, пока не стихли шаги, изо всех сил сдерживала себя. Но как только хлопнула дверь на улицу, она вскочила и, как была босиком и в сорочке, бросилась к окну.
Неповторимый морозный узор сковал стекло, за которым видны были прекрасные розы. Соцветия уже были мертвы, но лед, покрывший лепестки, превратил их в прекрасные изваяния. За цветами Герде удалось разглядеть заснеженную улицу, красивые белые сани и стройную фигурку, садящуюся в них. Словно в прощальном жесте девушка приложила ладонь к стеклу, а губы ее беззвучно начали двигаться. И Снежная королева услышала немой оклик. Она подняла голову, и Герде показалось, что на губах хозяйки зимы промелькнула улыбка. Сани быстро понеслись прочь. Ее близкие стали возвращаться обратно в дом, а Герда прислонилась горячим лбом к стеклу и улыбнулась собственным мыслям.
Она больше не сможет наблюдать, как расцветут ее любимые розы, но это малая жертва для того, чтобы увидеть распускается прекрасный цветок в ее сердце.

** Здесь и далее рассказы цветов взяты в первоначальном виде из сказки Г.Х. Андерсена «Снежная королева» в переводе А.В. Ганзен и изменены, как того требовал сюжет.

@темы: фанфик, fest: calling all girls, fandom: сказки, мифы и легенды

---

Распространите среди жильцов нашего ЖЭКа. А если не будут брать — отключим газ! (с)

[femslash]

Без названия
Автор:  k8
Фандом: The Good Wife
Рейтинг: G
Размер: 3812

Текст.

Когда в школе проводилась благотворительная лотерея, одиннадцатилетняя Лила Капур была единственной во всей параллели, кто не купил лотерейный билет. Она откровенно заявила багровой от злости учительнице, что та всё равно подсунет ей какой-нибудь хлам, а все хорошие призы уйдут любимчикам. Лила лучше потратит карманные деньги с пользой для себя

Польза от купленного пирожного была сомнительная, но вот удовольствие сомнению не подлежало.

Учительница грозилась пожаловаться директору на оскорбление и отстранить Лилу от занятий, но, поскольку все лучшие призы мистическим образом действительно достались классной элите, история до директора так и не дошла. Чтобы не портить отчётность, учительница сама купила лотерейный билет - предсказуемо получила страшно уродливую поделку из глины от их классного художественного "гения". Когда Лила следующие две недели каждый день оставалась в классе после уроков, она смотрела на лотерейное уродство на учительском столе и злорадно вспоминала вкус свежайшего кремового пирожного.

В жизни Калинды это был не первый и уж тем более не последний случай откровенного неподчинения, но эти лотерейные билеты получились до смешного символичными. Калинда часто именно так думает о своей жизни - что судьба, словно та карга-учительница, притворяется, что у тебя есть выбор, есть возможности, но в реальности подсовывает тебе раз и навсегда определённую жизнь. И если ты родилась в большой индийской семье в захолустном британском городке, то возможность что-то выбрать в своей жизни - такая же иллюзия, как возможность что-то выиграть в благотворительной лотерее, где все призы уже заранее расписаны, а от тебя лишь требуется передать учительнице выданный родителями фунт.

Хочешь заставить судьбу действительно играть - учись отказываться от того, что она тебе подсовывает. Отказ - тоже вариант на выбор, иногда лучший вариант - позволяет подождать, чтоб тебе предложили действительно выигрышные билеты, даёт свободу что-то выбрать самому без всякой лотереи, даёт хотя бы возможность отбрехаться от уродской статуэтки и прочего дерьма, которое жизнь навязывает на каждом шагу. И иногда отказ - самый дорогой вариант, за него ведь тоже приходится платить.

Впрочем, в некоторых случаях аналогия со школьной лотереей и учительницей не работала. В некоторых случаях судьба лишала тебя выбора, совсем.

***

Первым пунктом в списке не подлежащих выбору вещей шла национальность. В западном мире лучше быть белой - но когда твоя смуглая кожа, иссиня чёрные волосы, карие глаза и весь характерный набор черт лица просто кричат: "Индийка!", ничего не поделаешь, кроме сотни баснословных дорогих косметических операций.

Но Лила не против. И не столько потому, что по шкале "белые-цветные" индийцы котируются довольно высоко, выше негров и мексиканцев.

На самом деле Лила любит свой народ, свою культуру, гордится своим происхождением и считает, что так даже интереснее - добиться в западном мире успеха, будучи индийкой. Поэтому новое имя она с удовольствием выбирает даже более откровенно индийское, чем её настоящее, которое легко спутать с арабским.

Калинда - солнце. Не сложное философское понятие "игра" - Лила понимает, что с её закидонами насчёт игр с судьбой настоящее имя вернее отражает её суть, но зачем же показывать суть всем подряд, или хотя бы тем, кто знает хинди? Пусть уж будет солнце - светлое, горячее. И властное. А кроме того, ей просто нравится, как оно звучит: Ка-лин-да. Калинда Шарма. Молодая американка индийского происхождения.

***

Да, она пересекает океан. Обдуманно выбирает для себя город с большой индийской диаспорой - пусть у окружающих не возникает вопроса, откуда она такая взялась, она учится американскому акценту, а иногда прорывающийся в речи родной британский говор объясняет любовью к бибисишным сериалам.

Она не идёт ни в IT, ни в медицину - опять предписанные судьбой возможности для индийцев, нет, спасибо. Калинда справедливо считает, что может извлечь пользу из своего умения замечать важные детали и разгадывать загадки - она собирается стать детективом.

Для получения лицензии необходимо три года отработать следователем на полную ставку в лицензированном агенстве или органах правопорядка. Калинда устраивается на работу в прокуратуру - она хочет набрать опыт там, а потом начать собственный бизнес. Дела идут хорошо - она получает те же небольшие деньги и с блеском выполняет ту же работу, что и молоденькие яппи, выпускники юрфака. Разница только в том, что на Калинде не висит многотысячный студенческий заём, и она не имеет права выступать в суде. Но она и не рвётся оказаться в зале суда дальше зрительского места.

Вместо перекрёстного допроса перед лицом присяжных она разговаривает со свидетелями в обычной обстановке, следит за подозреваемыми, читает документы, находит и сопоставляет факты, придумывает версии и добывает доказательства для них - успешно расследует порученные дела. Даже слишком успешно, настолько, что подсиживающий начальника Чайлдс, наполовину умасливая, наполовину угрожая, нанимает её шпионить за прокурором. Чайлдсу удаётся завалить Флоррика, но Калинда палится раньше, и её увольняют.

Калинда принимает урок к сведению - этот был тот случай, когда она зря не стала отказываться от проигрышного лотерейного билета. Надо было отвертеться - пусть даже ценой собственного ухода с работы, так всё равно оказалось бы дешевле. И лучше ей впредь держаться на расстоянии от Чайлдса, Флоррика и всей их далеко не честной компании.

***

Ориентация оказывается следующим пунктом в списке невыбираемого. На самом деле, именно ориентация толкнула Лилу так решительно разорвать связи с семьёй. Замужество и дети - единственная жизнь, которую родители прочили ей, дочку-лесбиянку могли бы формально простить, но не перестали бы пытаться исправить. Чувство самосохранения победило чувство вины, и Калинда не стала пробовать рискованный вариант камин-аута и примирения с семьёй. Она просто уехала, а все контакты свела к обмену несколько раз в год сообщениями, что все живы-здоровы.

Хотя, если б это было возможно, Калинда изменила бы собственную сексуальность. Нет, она не хочет быть правильной стопроцентной натуралкой - она не слишком-то верит в их существование, особенно после общения с парочкой образцовых замужних домохозяек. Но Калинда хотела бы лучше работать на оба фронта.

Она действительно жалеет, что мужчины так мало интересны ей в постели. Секс - простой, надёжный и эффективный рычаг в обращении с большинством мужчин. Калинда оценивает своё умение флиртовать на твёрдую пятёрку, но тут слишком много расчёта, выучки, автоматизма - время от времени она жалеет, что не получает своей доли удовольствия от процесса.

А ещё ей сложно определить, когда стоит всё-таки переспать с мужчиной ради дела. В такие моменты она чувствует себя проституткой, и это совсем не весело.

Как бы то ни было, для её собственной утехи остаются только женщны. Хватит и одной - Калинда вовсе не любительница приключений на одну ночь, ей хорошо, когда можно вернуться домой, обнять любовницу, заняться спокойным сексом и уснуть в одной постели. Только это вовсе не означает, что Калинда считает свои отношения семейными или хочет когда-нибудь превратить их в семейные.

***

После увольнения из прокуратуры проходит два трудных месяца поисков работы и случайных подработок. Потом она устраивается в адвокатскую контору - работа там тоже засчитывается в опыт для будущей лицензии. У фирмы три начальника - желчный старик, знаменитый адвокат Джонатан Стерн, Диана Локхарт, бизнес-леди сорока с небольшим, и чуть более молодой Уилл Гарднер. Уилл недавно стал партнёром, он пока ещё не чувствует себя своим в благостном союзе Стерна и Дианы, наставника и его ученицы.

Калинда - следователь, технический работник, мелкая сошка - не собирается прозябать за сверкой документов. В первую же неделю работы она находит важного свидетеля и убеждает его дать показания, в другом деле вычисляет другого подозреваемого и находит бросающие на него тень факты, которые Уилл так ловко преподносит в суде, что присяжные дружно голосуют за невиновность их клиента. Младшие начальники в фирме начинают воспринимать её как палочку-выручалочку, нет контакта с одним лишь Стерном. Калинда прикидывает, когда можно будет потребовать прибавки к зарплате.

***

Диана - либералка, феминистка и никогда не была замужем. Вечно бегает по каким-то комитетам в защиту или против, хвастается фотографией, где она пожимает руку Хилари Клинтон, словно ребёнок любимой игрушкой, и считает Сару Пэйлин исчадием ада на земле.

Она одевается в самую дорогую, качественную и уродующую одежду, которая только возможна для состоятельной деловой женщины. И обязательно дополняет её каким-нибудь кричащим украшением на грани безвкусицы, вроде ожерелья из огромных искусственных жемчужин, из-за чего её облик становится симпатично неправильным. У неё забавное некрасивое лицо, на котором сменяется весь арсенал выражений, предписанных даме из высшего общества.

После получаса общения с Дианой становится ясно, что она - чувствительная, пугливая, не всегда уверенная в себе и между идеалами и принципами скорее выбирает идеалы.

Калинда осторожно прощупывает Диану, ещё без откровенного флирта, но пускает в ход своё обаяние. Мимо, Диана демонстрирует только женскую солидарность, в которой много феминизма, но ничего от секса. Пару раз Калинда замечает, как Диана заинтересованно оглядывает успешных мужчин своего возраста.

Окей, значит смешения личной и рабочей жизни не будет, не выйдет ни пользы, ни осложнений. Это Калинде по душе, ее гордость требует добиваться успехов в работе своим профессионализмом.

***

Через восемь месяцев после увольнения из прокуратуры Калинда сидит в офисе новоиспеченного младшего сотрудника фирмы "Стерн, Локхарт и Гарднер" Алисии Флоррик, ждёт хозяйку и думает, почему из всех юридических фирм Чикаго жене её бывшего босса приспичило поступить именно сюда. Подсовывает ли судьба ей очередной лотерейный билет, и что он принесёт: выигрыш, или ворох неприятностей, или дело обойдётся надписью "попробуйте ещё раз"?

Лицо Алисии знакомо ей по репортажам во время скандала с её мужем, вживую она выглядит моложе и красивее, что неудивительно. Рохля, мямля, сто лет назад растеряла весь свой адвокатский опыт. Бесполезное кисо, которого выгнало на работу перемещение мужа из офиса прокурора в тюремную камеру.

Кисо быстро начинает соображать и действовать, раскапывает в деле новую зацепку, не хуже Калинды раскручивает свидетелей, а на допросе рвёт главного свидетеля обвинения в клочья - с ласковой ободряющей улыбкой.

Кисо огрызается на Калинду после второй-третьей подколки, внимательно слушает всё, что Калинда говорит, спорит на равных, и доверяет калиндиным советам, словно маленькая девочка.

Калинда понимает, что нашла напарника, они будут подхватывать мысли друг друга. Калинда понимает, что нашла объект опеки и воспитания, ибо Алисия всё равно - рохля и мямля, не сумевшая бросить мужа, который того явно заслуживал.

***

Калинда живёт нигде и везде. Перекантовывается у друзей, подселяется к любовницам, иногда, когда нет вариантов, пережидает время в мотеле. Она давно могла бы найти собственное жилье, но не хочет.

Калинда аккуратна и неприхотлива, платит свою часть расходов - но ни центом больше. Её вещи всегда на своём месте, и вещей этих - несколько пар сапог и небольшое количество дизайнерской одежды, часто кожаной, которую Калинда постоянно обдуманно обновляет, покупая и продавая её в дорогих магазинах подержанных вещей.

В доме ей нужны только душ, кровать (сойдёт и половина) и диван, с которого можно глянуть телевизор. Этот набор найдётся в любом доме.

А вот дизайн интерьера, цветовые гаммы, украшения, пространство-планировка - это только информация о настоящем хозяине дома. Вернее, о той роли, которую хозяин играет.

Британцы сходят с ума по своим домам, опекают их, словно детей. Британцы любят рассуждать, что их дома - отражение их самих, но в реальности дома скорее отражают сущность самих домов, а хозяева более или менее ладят с ними в совместной жизни.

Американцы легки на подъём, переезжают раз за разом, их дом - словно одежда по случаю. Формальная одежда, со строгими правилами, когда и как её следует носить. Сейчас у Калинды есть средства только на билет, по которому выиграешь разве что относительно комфортабельную коробку из-под обуви - какую-нибудь комнатку с крошечным санузлом и дверью прямо на улицу.

Калинда не хочет. Не хочет надевать формальную одежду, не хочет жить в формальном жилище. Ей не нужно одиночество для релаксации - она умеет держать людей на расстоянии и не пускать их в личное пространство, даже когда находится рядом с ними на расстоянии протянутой руки. Её не беспокоит, что рядом кто-то живёт.

***

Второе новое приобретение "Стерн, Локхарт и Гарднер", Кэри Агос - оказывается почти карикатурным яппи. Дорогие костюмы, имена покровителей, стремительное накопление наработанных часов, старательные попытки попасться на глаза начальству. Он соперник Алисии - через полгода одного из них уволят.

Они с Алисией срабатываются до нелепого быстро. "Мы всегда можем начать соперничать завтра" - это произносится где-то на втором-третьем их совместном деле. Оправдание перед собой за то, что надо спасать клиента и совсем нет времени вставлять друг другу палки в колёса. Но они так и не начинают толком соперничать, разве что в самом конце Кэри спохватывается и пытается сделать пару обязательных гадостей, уже бесполезных.

Калинда любит работать с Кэри. С ним тоже можно думать хором, он быстро учится и полевой работе, и допросам в суде. У него явно не хватает ни сил, ни подлости быть тем дерьмовым карьеристом, которого он из себя строит. Он пытается за ней ухаживать - она не осаживает, просто спускает на тормозах. Нет, мальчик, с тобой мы просто подружимся.

Она болеет за Алисию - ей эта работа нужнее. Она вправляет ей мозги, заставляет шевелиться и бороться, потом, когда Кэри увольняют, не даёт Алисии грызть себя. Между Алисией и Кэри Калинда выбрала и всегда выберет Алисию, но она скучает по Кэри.

***

Проблема Калинды в том, что её любовницы быстро начинают хотеть большего. Последние месяцы жизни с Донной напоминали ситком где-то из пятидесятых годов, на сюжет "как заставить его жениться". Калинда уходит - ни она, ни Донна такого не заслуживают.

Лана Дилейни служит в ФБР, она современная и жёсткая, но в каком-то смысле даже более ортодоксальна, чем Донна. Лана мечтает быть образцовой современной лесбиянкой - с фотографией подруги на рабочем столе, с еженедельными посиделками в гей-баре, с непременными подписями под петициями в пользу однополых браков. Пока она не добилась прочного положения, ей хватает благоразумия не афишировать ориентацию на работе, но она мечтает отметить своё повышение камин-аутом.

Идеальное представление Ланы об их с Калиндой отношениях - переманить Калинду к себе на работу, под своё начало, и вместе делать карьеру - что в ФБР, что в ЛГБТ-движении.

А ещё Лана работает над делом Чайлдса и Флоррика, и у неё что-то есть на Калинду.

***

Работа, фирма в гораздо большей мере являются для Калинды домом, чем то место, где она ночует. Хотя и здесь Калинда умудряется быть одновременно повсюду и нигде конкретно.

За ней числится какой-то офис, где она никогда не сидит - вместо этого она постоянно плавно перемещается по всей фирме, заходя в кабинеты к сотрудникам, отводя гостей в конференц-залы, болтая с секретаршами в общей зоне, а больше всего - убегая по делам и возвращаясь обратно. Рабочее место Калинды - разве что ноутбук и телефон, их она таскает с собой.

Калинда обладает почти мистической способностью оказаться рядом с тем человеком, который будет её искать - она знает, что если Уилл или Алисия выглядывают из кабинета и начинают оглядываться по сторонам, будто ищут кошку - это по её душу. Оказываться рядом, когда она нужна - спокойнее, и других меньше интересует, где она бродит.

Хотя бродит она всё равно по рабочим делам.

***

Уилл хорошо смотрится в действии - так говорит сама Калинда. В том деле они выводили на чистую воду лучшего друга Уилла, судью, который приговаривал детей к заключению в частной тюрьме - за откат. Уиллу было больно.

Среди людей, с которыми Калинда работает, в ее боссе, наверное, больше всего хаоса. Он не притворяется жёстким адвокатом, который не брезгует средствами - он такой и есть. Он не разыгрывает муки совести и сочувствие к клиенту - он прикипает к клиентам душой и делает для них всё возможное, не считаясь со временем и прочими сложностями. Но подставить клиента он тоже может.

Он солидный адвокат, молодой, но уже зрелый, он умеет выглядеть альфа-самцом, но Калинда одновременно видит мечтательного мальчишку.

Калинде немного жаль, что Уилл не для неё. И намного больше жаль, что он, наверное, и не для Алисии.

***

Квартира Алисии - проходной двор, здесь постоянно тусуется масса народу, кого Алисия так или иначе тащит на себе: дети, свекровь, муж под домашним арестом, друзья детей, адвокаты и пиарщики мужа.

А иногда и она сама, Калинда, воочию или по телефону, вместе с незримым клиентом, над делом которого они сейчас бьются.

Алисия - основа основ своего дома. Но Калинда думает, что для самой Алисии там остаётся мало места.

***

Преступники, по мнению Калинды - в сущности такие же читеры, как и она. Они отказываются подчиняться правилам, отказываются удовлетворяться теми возможностями, которые предоставляет судьба.

У неё нет никакого корпоративного сочувствия. Жизнь дерьмо, и в этой жизни меньше всего стоит быть, как Алисия, хорошей девочкой и послушным исполнителем правил - но совсем необязательно становиться дерьмом самому.

В адвокатской конторе не место таким закидонам. Обязаны защищать клиента и точка - о чем Уилл не устает напоминать. Калинда всерьёз сабботирует это железное правило лишь однажды, сдав Бёртону клиентку-убийцу.

В тот момент она снова радуется, что благоразумно отказалась даже пытаться выиграть стипендию для юрфака. Нет звания адвоката - нет обязанности хранить адвокатскую тайну, и можно наказать сучку, которая считала, что уже обхитрила судьбу и сорвала большой куш в жизненной лотерее.

***

В том сгустке стыда и страха, который обволакивает Калинду при одной только мысли, что её ориентация выплывет наружу, есть, конечно, и до конца не изжитая вина перед родителями, и боязнь разоблачения перед всеми теми мужчинами, которых она расчётливо соблазняет, но куда больше там чистого отвращения ко всему, что связано с самим понятием "гейская община".

Борьба за гражданские права, которая на деле оборачивается агрессивно-оборонительной позицией "мы ничем не хуже!". Общение в замкнутой среде - в реальности получается, что ты должен выбирать, тот мир или этот, отторжение идёт с обеих сторон. И самое ненавистное для Калинды - тебя так или иначе протипируют по классификации буч-дайк-фем, а вместе с категорией навесят сотни негласных правил в одежде и манере поведения. Только потому, что Калинду возбуждает женская грудь, ей предписывают жизнь едва ли не более регламентированную, чем уготованная по рождению роль индийской жены и матери.

И не надо агитировать, что всё это в конечном счёте результат нетерпимости общества, и если геи так и будут скрываться, никогда ничего не изменится. Пусть мировая справедливость достигается за чей-нибудь чужой счёт, у Калинды свои игры с судьбой.

Калинда не может изменить свою сексуальность, но любовные отношения с женщинами будет строить так, как сама того захочет, и не в ущерб остальному в своей жизни.

И одеваться она будет так, чтобы соблазнять людей независимо от возраста и пола.

***

Люди укладывают Уилла и Алисию в постель гораздо раньше, чем те сами об этом задумываются. Тоже обязательный подарок судьбы - молодой красивый босс, молодая красивая сотрудница с текущими трудностями в личной жизни, у них есть общее прошлое со студенческих времен, у них есть общее настоящее - как минимум на работе. Влюблённость предопределена и благополучно возникает, хотя и запаздывает по сравнению с мнением окружающих.

Но Алисия упорно отказывается доводить дело до практики, а потом и судьба меняет мнение и вставляет палки в колёса. Они останавливаются после поцелуя, они упускают моменты, а когда Уилл открыто признаётся в любви - Алисия говорит "покажи мне план". И потом верит сообщению по голосовой почте, что Уилл пошёл на попятный.

Калинда хотела бы их свести - и по своим причинам тоже - но Алисия всё боится рискнуть. В какой-то степени Калинда её понимает - в этой лотерее Алисия скорее всего выиграет не небольшой офисный романчик, а новый скандал, и, возможно, развод, новое замужество - и огромное количество связанных с этим проблем.

И в результате всего Алисия дорогой ценой получит жизнь с человеком, в которого безусловно влюблена. Но любит ли по-настоящему?

***

Маленький рост и ограниченную женскую силу, которую нельзя противопоставить серьёзному насилию, тоже можно было бы включить в список невыбираемого, но тут жизнь сама даёт в руки средство изменить перевес сил.

Калинда любит и уважает своё оружие. Она умеет с ним обращаться, она строго соблюдает правила обращения, она ни в коем случае ни недооценивает, ни переоценивает возможности пистолета. Но она знает, что пистолет сможет её защитить.

Однажды она передаёт свои навыки Диане - той грозит реальная опасность, Калинда учит её стрелять. Диана через пару дней возвращает пистолет - оружие слишком притягивает её и поэтому пугает. Калинде всё это не нравится, но поскольку сейчас у Дианы роман с экспертом по оружию, она уже не беспокоится - в случае опасности она просто настучит Маквею, тот защитит свою женщину.

Алисия - вот кто её волнует. В отличие от всех остальных - от неё самой, от Уилла с Кэри, от Ланы и даже от Дианы, у Алисии нет вообще никаких навыков самообороны, ни в рукопашном бою, ни в перестрелке. Единственное оружие Алисии - её харизма.

Это очень эффективное средство - Калинда и сама тут не промах, а Алисия, наверное, даже круче может дать отпор, с ласковой улыбкой сказав пару неласковых слов.

И при поездке к Бишопу Алисия оказалась весьма кстати, и удалось результативно поговорить, и ничего не случилось, но Калинда помнит, как обречённо думала, что вряд ли сможет прикрыть большую тяжёлую Алисию, или хотя бы оттолкнуть так, что та не переломает ноги на своих каблучищах.

Надо придумать повод научить её самообороне.

***

Когда ты лесбиянка, твоя подруга-натуралка обязательно размышляет - вслух или про себя, но от того не менее заметно - привлекает ли она тебя, и почему ты не оказываешь ей знаков внимания, и хотела бы ты... Смущённо и жадно одновременно, ей и хочется, и колется.

Алисия чёрти сколько времени знает про Калинду. Услышала это в "ты действительно хочешь знать, почему я живу в квартире Донны?", увидела по закаменевшему от страха лицу, когда Дюк Роско грозился вывести на чистую воду закрытую лесбиянку в их фирме - а, может быть, просто почувствовала. Алисия всячески старается не лезть в чужую жизнь, пока этого не требует работа - но куда денешь интуицию?

Тем не менее вопроса "а привлекаю ли я тебя?.." Калинда так и не ощущает. Опять гипертрофированная корректность - Алисия наверняка понимает, как подобные вопросы раздражают.

Но когда ты лесбиянка, а твоя подруга-натуралка - неординарная во всех отношениях женщина и дорога тебе, этот вопрос возникнет сам собой, если не между вами, то у других людей. Калинда видит скрытую ревность Ланы и слышит открытые обвинения Донны - и её бывшая, и её теперешняя сделали один и тот же вывод после двух минут пребывания рядом с Алисией. Пародия на то, как точно так же заранее начали судить про Алисию с Уиллом.

***

Блейк - карманный следователь Бойда, чудо-мальчик с плохо контролируемой склонностью к насилию - не просто создаёт Калинде проблемы и не просто соперничает с ней. Он - живая расплата за своеволие Калинды, за споры с судьбой.

Он знает её настоящее имя. Он знает о её ориентации. Он загоняет Калинду в угол, припирает её к стенке - разоблачение так близко, что Калинда почти верит, что оно неизбежно.

Она ещё не готова. Она не знает, как нужно будет жить, когда не надо будет скрывать. Понятно разве, что Калинда не перестанет использовать флирт как оружие и не перестанет охранять своё личное пространство.

***

Не хочу, думает Калинда не в первый раз, невыгодно. Алисия не может разобраться в своих мужиках, Алисия слишком любит соблюдать правила, будет сама себе внушать, что у неё совсем нет тяги к экспериментам, и что тайный роман - нечестно и неприятно.

Может быть, как раз на почве неразберихи в личной жизни и можно будет её подцепить, но Калинде не хочется быть средством для снятия напряжения.

Тем более что речи даже нет о простом сексе. Без любви не обойдётся, несчастной на всю голову любви - в лучшем случае страдать будут обе, в худшем - одна Калинда.

Судьбе плевать на ее нытье. Когда они, танцуя возле одного телефона и пытаясь уместиться в одном кубическом дюйме пространства, бросают друг на друга настороженные взгляды, мысль, что эпоха невинности закончилась и между ними что-то возможно, кажется осязаемой.

Калинда будто слышит скрип механизма судьбы - механизма, который она за полтора года так и не смогла остановить, только придержать, механизма, который поведёт их любовную историю через ещё будущее начало прямо к несчастливому концу.

Наверное, Калинда упустила шанс, когда ещё могла отказаться от покупки этого лотерейного билета.

***

Вечером, засыпая рядом с Ланой в ее постели, Калинда, злясь и одновременно смиряясь, в который раз видит невыносимо томящий сон. В квартиру Калинды - квартиру, гда каждая дверная ручка выбрана под хозяйку, маленькую бесконечно уютную квартиру, заходит Алисия, снимает с лёгким стоном туфли на высоченных каблуках, садится на диван рядом с Калиндой, выбирает шпильки из калиндиных волос и медленно, по одной, пропускает между пальцами чёрные пряди.

@темы: фанфик, fest: calling all girls, fandom: the good wife

---

Голосование Calling all girls

[Колючая]

Выдержка из правил феста.

Оценки:
11. Работы оцениваются читателями по десятибалльной шкале. К голосованию допускается любой читатель с непустым дневником, зарегистрированным до 15 августа 2010 или же любой вошедший по опенайди представитель другого блогосервиса.
12. Участники команд и организаторы не допускаются к голосованию.
13. Финальной оценкой текста считается среднее арифметическое из всех полученных за него оценок, за вычетом двух лучших и двух худших (при условии, что количество оценок превышает десять; в ином случае считается среднее арифметическое всех оценок).
14. Финальным результатом команды считается среднее арифметическое из всех финальных оценок основных фиков. Победительницей, соответственно, является команда, набравшая большее количество баллов.
15. Отдельный победитель выбирается среди бонусных работ и работ свободного участия, независимо от команды, к которой принадлежит автор.

Кратко:
Оценка ставится в неанонимных комментариях к тексту. Оценка может быть любой от 1 до 10. Обосновывать не надо*. Участники не голосуют. (с) katarina.

*но автору всегда приятно получить комментарий.

@темы: fest: calling all girls

---

[Avallen]

Честно говоря, не могу поверить, что работы на фесте так уж плохи, чтобы про них ничего не хотелось сказать. К большинству - ни одного комментария. Почему? Как участник феста я расстроена. Может быть, еще не все читатели заметили, что голосование уже идет? Или все ждут, когда будут выложены последние работы? Или что? Слишком редкие фандомы?

@темы: вопрос, fest: calling all girls

---

Ложки нет (с) Матрица

[femslash]

Название: Сказ про то, как Василиса Микулична обманула князя Владимира и выручила своего мужа, Ставра Годиновича
Автор:  k8
Альфа и бета-чтение:  ComOk,  [Колючая]
Рейтинг: NC-17
Размер: между миди и макси (21 184 слова)
Предупреждение: здесь матом разговаривают

Текст. 1.

Нитка оборвалась - третий раз за день - и упало веретено. Поднимая, Василиса уколола палец и сдавленно охнула - плохая примета. Все валилось у нее сегодня из рук - да какое там сегодня, с того дня, как Ставр собрался в Киев, сердце было не на месте.

Вчера вечером он должен был уже вернуться, но опаздывал, вот Василиса с утра не столько готовила, сколько проливала мимо, не столько писала счета, сколько зачеркивала, не столько пряла, сколько обрывала нить. Прям хоть бросай все дела и сиди сиднем, чтоб не наделать большей беды. Только и сидеть ведь будет как на иголках.

- Перебрал у князя вина, вот и забыл, что пора домой возвращаться, - постаралась успокоить себя Василиса. - Ну я уж ему все выскажу, когда обьявится...

Ее ворчание прервал громкий стук в ворота.

- Эй, открывайте! - послышался крик ставрового слуги, Бояна.

Василиса слетела из своей горницы и взялась за запоры быстрее стражника. В четыре руки они мигом открыли ворота, распахнули створки - на улице стоял одинокий спешившийся всадник, Боян.

- Где ж твой хозяин? - закричала Василиса, даже не здороваясь.

- В темнице у киевского князя.

Вот и сбылись все дурные предчувствия.

продолжение в комментариях

@темы: фанфик, fest: calling all girls, fandom: сказки, мифы и легенды

---

Ложки нет (с) Матрица

[femslash]

Название: Ки'сайн
Автор:  [Колючая]
Фандом: Колесо времени Роберта Джордана
Пейринг: оригинальные персонажи
Рейтинг: R
Жанр: романс, фэнтези
Размер: 14477 слов

1-10

1

939 год НЭ

Магин очень хотела поскорее повзрослеть. Она с восхищением смотрела вслед женщинам, на лбах которых был ки'сайн, и мечтала о дне, когда ее — украсит красная точка. Магин была уверена, что ее мужем станет доблестный воин, порубивший сотни троллоков на мелкие кусочки. Ее гордости не будет предела, и жизнь будет полна смысла, даже если ки'сайн станет белым.
- Пожалуй, особенно, если ки'сайн станет белым, - пробормотала Магин, провожая взглядом леди Лиду, которая должна стать карнейрой Ковина.
Ковин — старший брат Магин — уже вошел в возраст и стал достаточно взрослым, чтобы называться мужчиной, а значит, скоро его лоб украсит хадори. Кожаная лента будет чудесно смотреться на черном полотне волос и подчеркивать холодную сталь глаз. Пожалуй, Магин больше мечтала о хадори, нежели о ки'сайне, но Узор решил, что она родится девочкой и будет оберегать покой дома и своего мужчины.
- И я буду хорошей хозяйкой, - сказала Магин и плотно сжала губы.
Ей не поздоровилось бы, если бы кто-нибудь узнал, что она подсматривает за леди Лидой и Ковином, но Магин хорошо знала женскую половину и самые укромные местечки, в которых можно затаиться и наблюдать.
Как леди Лида снимает с Ковина одежду.
Как леди Лида целует Ковина.
Как леди Лида раздевается перед Ковином.
Магин поняла, что горит. Ее рот пересох, а горло превратилось в гиблую землю Запустения.
«Может быть, идея с подглядыванием и не была такой хорошей», - подумала она, но не отвела взгляд.
Леди Лида была великолепной. Магин удивлялась, как раньше не замечала ее стати — они часто встречались в банях и даже разговаривали, но Магин никогда не обращала внимания ни на изгиб белой спины, ни на крутые бедра, ни на высокую грудь с яркими сосками.
- Свет, - простонала Магин и тут же зажала рот ладошкой.
Она наконец-то сумела зажмуриться, но это почти не помогло: леди Лида все равно стояла перед глазами.
Магин наощупь выбралась в коридор и побежала, не разбирая дороги. Естественно, это закончилось плачевно: она налетела на гостью Малкир и чуть не сбила ее с ног.
- Простите, простите, Рена Седай, - выпалила Магин, опустившись в неуклюжем реверансе, за который сама себя наказала бы.
- Дитя, женщине не пристало бегать, но раз уж ты решила бежать, то надо смотреть, куда.
Голос Айз Седай был холодным и, в то же время, добрым. Магин не понимала, как такое может быть, но простому человеку не понять и сотой части всего, что связано с Айз Седай.
- Да, Рена Седай, - пробормотала она.
Говорят, что Айз Седай умеют читать мысли. Магин искренне надеялась, что это — всего лишь досужие вымыслы. Айз Седай должна быть уверена, что Магин смущена, так как налетела на гостью Малкир.
- Следуй за мной.
- Но Рена Се...
Магин не закончила, замолчав под холодным взглядом Айз Седай. Она забыла, что сестрам из Белой Башни нельзя перечить. Она забыла, что их нельзя оскорблять.
«Сама виновата», - обругала себя Магин, расправила юбки, опустилась в реверансе и смиренно сказала:
- Да, Рена Седай.
Магин показалось, что Айз Седай одобрительно улыбнулась, но этого не могло быть, потому что не могло быть. Ей просто привиделось.
Она никогда не была в покоях Айз Седай и не представляла, как те живут. Оказалось — так же, как и другие женщины.
«Какая же я глупая. Конечно же, она живет, как другие. Потому что у нас нет особенных и необычных комнат, какими бы особенными и необычными ни были гости».
- Проходи и присаживайся, - сказала Рена Седай.
Магин подчинилась, настороженно и выжидательно глядя на Айз Седай. Она не могла понять, зачем та позвала ее. Для наказания достаточно было отослать ее к шатайян и уж тем более не нужно было разрешать сесть.
Рена Седай заняла кресло напротив, изучая Магин. От ее взгляда побежали мурашки, и девушка уставилась на свои руки, нервно цепляющиеся за юбку из добротной ткани.
- Посмотри на меня, - потребовала Рена Седай.
Магин было страшно — Запустение пугало не так сильно, как гнев Айз Седай, — но она выполнила приказ.
- Успокойся. Для этого — ровно дыши. Представь себе... Что тебя успокаивает?
- Полет сокола в чистом синем небе.
Айз Седай поморщилась, но кивнула:
- Представь себе сокола в чистом синем небе. Представь себе, что ты — этот сокол. Ты свободна, тебе ничто не угрожает и ты можешь добиться чего угодно. Тебе все по силам.
Сначала Магин хмурилась, думая, что Айз Седай издевается над ней, но вкрадчивый голос увлек ее за собой. Она и правда почувствовала себя парящим соколом. Ей и в самом деле было по силам все. Жизнь переполняла Магин. Она слышала все — от тихого звука дыхания Рены Седай до стука мечей на тренировочной площадке.
- А теперь заставь эту каплю светиться, - потребовала Айз Седай.
Магин не успела возмутиться, как розовый камень вспыхнул, ослепив ее. Айз Седай что-то сделала, направляя Силу, и до смерти перепугала Магин. И еще довольно улыбалась.
- Что... что... что это...
- Я была уверена, что не ошиблась, - сказала Рена Седай. - Ты можешь касаться Истинного Источника.
Она просто лучилась от удовольствия и говорила так ласково и нежно, как мать говорит с дочерью, совсем не понимая, что разрушает все планы Магин, которая мечтает о ки'сайне.
- Ты не рада? - спросила Айз Седай.
Магин заставила себя поднять глаза и улыбнуться.
- Я рада, Рена Седай.
Каждый малкири — мужчина, женщина и даже ребенок — сознавал свой долг перед Белой Башней. Они дали клятву и не нарушат ее, что бы ни случилось.
- Надеюсь, что это так, Магин Гемаллан. Мы выезжаем через неделю. Трижды в день, начиная с завтра, ты должна приходить ко мне. Твое обучение начнется уже здесь. Я жду тебя завтра, за час до завтрака, дитя. А сейчас — ступай.
- Спасибо, Рена Седай.
На этот раз реверанс был безупречным, несмотря на то, что Магин хотела разреветься от горя. Она медленно вышла из комнаты Айз Седай и неторопливо дошла до своей. Лишь там она дала волю чувствам, оплакивая свою мечту о ки'сайне и леди Лиде.

2

940 год НЭ

В Белой Башне оказалось даже хуже, чем представляла Магин. Лишь немногие послушницы имели представление о жизни пограничных стран, большая часть не верила в троллоков и Мурддраалов, считая их выдумками. И почти все были неженками. Конечно, Магин и самой нужно было многому научиться — в первую очередь, чистить горшки и стирать свою одежду, но она не жаловалась. Если Айз Седай считают, что подобная работа необходима для закалки характера, то они правы, и Магин, как малкири, покорно выполнит свой долг перед Белой Башней.
Правда, она не могла не признать, что кое-что выглядит бессмысленным. Особенно, зазубривание прописных истин или глупых исторических фактов. Магин не понимала, почему их не учат направлять Силу, но увлеченно запугивают страшными историями о женщинах, которы выжгли себя или погибли, не справившись с потоком. Но он не задавала вопросов, внимательно слушала и запоминала, что говорят Айз Седай и Принятые.
- Ты всегда такая серьезная, - сказала Рамона.
Пожалуй, ее Магин любила меньше всех. Развязная девица из Танчико не смогла бы стать в Семи Башнях даже служанкой — столь незначительным было ее достоинство. И она была слишком яркой, словно вымазанной красками. Магин же была белокожей брюнеткой, платье послушницы превращало ее в бледную, больную моль, и присутствие тарабонки вызывало только гнев.
- Мы же учимся, - сдержанно ответила Магин.
- Сейчас мы боремся за чистоту и порядок в полупустой Башне.
- Ты хихикаешь, когда моешь полы?
- Обычно я пела песни. Чем откровеннее, тем лучше. Но можем и похихикать.
- Нет уж, ты лучше пой, - сказала Магин.
Если Айз Седай кого и накажут, то Рамону.
- А ты будешь такой же серьезной?
- Споешь что-нибудь веселое, я развеселюсь.
- Договорились, - бодро сказала Рамона и тут же запела.
Магин старалась не прислушиваться, но мягкий и веселый голос Рамоны увлекал за собой. После второго куплета Магин вспыхнула от смущения, после пятого — хохотала, утирая слезы.
- Так, так, так, - сказал кто-то за спиной.
Магин медленно повернулась. В первую очередь она увидела семицветную кайму подола и выругалась про себя. Айз Седай были не такими суровыми, как Принятые. Эти заносчивые девицы считали себя намного выше послушниц, но были мелочными, как склочная торговка. Конечно, среди них были и нормальные, но Магин чаще сталкивалась с особами, которым не помешало бы поработать на кухне.
- Никогда не думала, что мытье полов и пение — синонимы, - сказала Эльда, прожигая Рамону взглядом.
Считалось, что Белая Башня стирает прошлое, и ее слуги — выше политических распрей отдельных государств, но на деле все было иначе. Может быть, женщины, носящие звание Айз Седай, и забывали о прошлом, но Магин в этом сомневалась. Даже долгие годы обучения не могли вытравить привычки. Почти каждая — носила прическу своей страны, многие надевали платья покроя, модного на их родине, а акцент оставался на всю жизнь.
Эльда была доманийкой и ненавидела Рамону только за то, что она — тарабонка.
- Одно другому не мешает, - сказала Рамона, широко улыбаясь.
Магин была готова поспорить, что та с большим удовольствием всадила бы в сердце Эльды кинжал, еще и провернула бы пару раз.
В глазах Принятой разгорелся гнев. Магин предпочла бы исчезнуть из проклятого Светом коридора, но странным образом не могла предать Рамону.
- В Малкир тоже поют во время уборки, - сказала она. - Считается, что песня согревает сердце и душу и изгоняет пыль, да так, что та стесняется появиться в опетых коридорах. Мои родители рассказывали, что обычай уходит корнями далеко в прошлое. Дескать, песня во всем помогает, поэтому огир поют. И воины поют перед битвой. Некоторые. И...
- Заткнись! - не выдержав, крикнула Эльда. - Обе! К Наставнице послушниц!
Магин поднялась с колен и запоздало присела в реверансе.
- Конечно, Принятая Эльда, - сказала она, надеясь, что Рамона сдержит свой нрав и не вступит в перепалку. - Что нам следует ей сказать?
Казалось, что краска на щеках Эльды не может стать еще гуще, но тем не менее, Принятая покраснела еще сильнее.
«Только молчи, Рамона, только молчи», - молила Магин, надеясь, что тарабонка поняла ее замысел.
Никто не запрещал послушницам петь, если это не мешало работе или Айз Седай. И уж тем более, за это не посылали к Наставнице послушниц. Но за пререкания с Принятыми — могли. Если Эльда отправит обеих послушниц к Наставнице, не имея на то никаких оснований, то разговор по душам ждет именно ее.
Рамона молчала. Магин изучала рисунок, украшающий пол коридора и семицветную кайму на подоле Эльды.
«Я не буду такой заносчивой, когда стану Принятой. Я буду учиться и учить. Это мой долг перед Башней и миром».
- Возвращайтесь к работе, - резко сказала Эльда и ушла.
Магин не смогла сдержать улыбку и радовалась, что Принятая ничего не заметила.
- Из-за тебя я только что приобрела врага, - сказала Магин, глядя Рамоне в глаза.
- И преданного друга, - ответила та. - Я клянусь в этом словом человека, но клятвой огир.
Магин покачала головой: женщина, принесшая клятву огир, понятия не имеет о чести и достоинстве. Достаточно одного взгляда, чтобы понять это.
«Но я осуждаю ее, как Эльда», - одернула себя Магин.
- Да будет благосклонен к тебе мир, Рамона Лавин. Я ценю твои преданность и дружбу и отвечаю тебе ими же. А сейчас, давай мыть дальше, потому что...
Рамона не стала дожидаться, пока Магин закончит, и запела, продолжив мыть полы.
Магин покачала головой, тяжело вздонула и опустилась на колени, слушая фривольные песенки и искоса поглядывая на Рамону. Может быть, тарабонка и не была излишне яркой, просто сочной, как жительница южной страны. Да и не была она такой невоспитанной, как показалось в начале, просто на ее родине были другие обычаи. Странные, конечно, но эти люди не верили в троллоков, что с них взять?
- Слушай, а это правда, что малкири сражаются с Запустением? - спросила Рамона. - И по улицам города бегают троллоки, убивая невоспитанных детей?
Магин снова тяжело вздохнула: все-таки, жители южных земель слишком изнежены. Но долг Приграничных государств — защищать себя и мир от Запустения. Счастье, что где-то троллоков считают выдумкой и страшилкой для детей.
- И правда, и нет, - сказала Магин. - Слушай внимательно, рассказываю один раз.
Фривольные песенки были лучше, но послушницы должны были учиться. В том числе, и учить друг друга.

3

946 год НЭ

- Следуй за мной, - сказала Наставница, тепло улыбаясь Магин.
А у той сердце забилось в горле и стало так страшно, что она едва подавила желание сбежать с воплем и никогда не возвращаться в Башню.
- Да, Дайана Седай, - ответила Магин и опустилась в реверансе.
Она знала, что этот день рано или поздно наступит, но была не готова к испытанию именно сегодня. Тем не менее, она безропотно следовала за Айз Седай, стараясь ничем не выдать свой страх.
Коридоры уводили их все ниже и глубже. Магин была уверена, что самостоятельно не найдет дороги обратно.
Было глупо бояться. Любая бы на ее месте обрадовалась и почувствовала гордость, потому что Айз Седай решили — послушница достойна стать Принятой. Но Магин — боялась. Еще страшнее стало, когда она увидела тер'ангриал — три серебрянных арки на кольце-основании, но Магин сжала кулаки и решительно вздернула подбородок.
- Прежде, чем мы начнем, я скажу тебе три вещи, которые не слышит ни одна женщина, пока не окажется в этом зале. Во-первых, начав, ты должна продолжать до конца. Откажешься, и ты навсегда покинешь Башню. Во-вторых, чтобы добиться чего-то, ты должна знать опасность. Некоторые женщины вошли в арки, но не вернулись. Чтобы выжить, ты должна быть стойкой. В-третьих, ты можешь отказаться проходить Испытание. Трижды. После третьего раза ты навсегда покинешь Башню. Но в отказе нет ничего позорного. Тебе все понятно, дитя?
- Да, Дайана Седай, - кивнула Магин.
Она сознавала, что боится. Она поняла все, что сказала Айз Седай. Но она не могла позволить себе струсить и повернуться спиной к Испытанию. Магин сильнее своих страхов. Она не какая-нибудь изнеженная южанка.
- Ты готова?
- Я готова, Дайана Седай.
Наставница послушниц довольно кивнула и медленно двинулась внутрь зала. Магин неотступно следовала за ней и споткнулась, когда заговорила Голубая Айз Седай, которую она до этого ни разу не видела:
- Кого ты привела с собой, сестра?
Три Айз Седай, сидящие вокруг тер'ангриала, смотрели только на него. Одной из них была Рена Седай. Это придало уверенности, в конце концов, Зеленая была той, кто обнаружила способности Магин и привела ее в Башню.
- Ту, кто пришла кандидатом к Принятию, сестра, - ответила Дайана Седай.
- Готова ли она?
- Она готова отринуть все, чем была, и добиться Принятия, пройдя через свои страхи.
- Знает ли она свои страхи?
- Она никогда с ними не сталкивалась, но таково ее желание.
- Тогда пусть она встретится с тем, чего страшится.
Когда женщины закончили разговор, Магин неторопливо разделась догола и аккуратно сложила одежду. Она была готова ко всему.
- Первый раз за то, что было, - сказала Дайана Седай. - Путь обратно появится, но лишь единожды. Будь стойкой.
Магин глубоко вдохнула и шагнула в первую арку.
х х х
Магин сидела напротив леди Лиды и вышивала. На самом деле, не было более глупого занятия, намного интереснее ездить верхом или читать книги, но леди Лида предпочитала исключительно женские развлечения. А Магин в последнее время предпочитала ее общество и не могла отказать себе в маленьком удовольствии.
- Ты должна быть аккуратнее, - сказала леди Лида. - Это кропотливая и неспешная работа. Позволь, я покажу.
Она села рядом с Магин, дразня легким цветочным ароматом и уверенными прикосновениями. Леди Лида рассказывала, как плести узор, но Магин почти не слышала ее — слишком соблазнительной была белая шея.
«Интересно, почувствую ли я вкус цветов, если прикоснусь к ней губами? - подумала Магин, зачарованно глядя на нежную кожу. - А если попросить ее стать моей карнейрой?»
Девушка покраснела и попыталась сосредоточиться на словах леди Лиды. Та невозмутимо продолжала урок, игнорируя смущение Магин.
- Закончив с этой нитью, подоткни иглу сюда и принимайся за новую. Ясно?
- Да, - кивнула Магин, несмотря на то, что прослушала большую часть сказанного.
- Врунишка, - засмеялась леди Лида, поймала ее запястье и нежно поцеловала.
Магин покраснела еще сильнее и дернулась, чтобы освободить свою руку.
- Что вы?..
- Ты такая забавная. Сколько тебе? Пятнадцать?
- Шестнадцать.
- На год старше брата. И так удивительно похожа на него. Хочешь, я научу тебя... тому же, чему научила Ковина?
Магин зажмурилась, а потом ущипнула себя, чтобы проснуться, но ничего не изменилось: леди Лида сидела напротив и ждала ответа на свое предложение стать карнейрой еще одного представителя рода Гемаллан.
«Надеюсь, она не острижет мою косу и не наденет на меня хадори», - нервно хихикнула Магин, но согласно кивнула.
- Следуй за мной, - сказала леди Лида, приглашая ее в спальню.
Магин никогда так не боялась, испытывая при этом жгучую радость.
«Помни, выход появится лишь единожды. Будь стойкой».
Голос был незнаком. Магин огляделась и никого не увидела, но вдруг почувствовала тревогу. Может быть, ей не следует учиться у леди Лиды? Может быть, родители не одобрят? Может быть...
- Вы слышали?
- Что?
- Ничего, - Магин отринула сомнения и приняла протянутую руку.
Леди Лида очаровывала ее своими грацией и статью. Магин была уверена, что никогда не видела и вряд ли увидит женщину прекраснее. Свечение серебрянной арки сделало кожу карнейры еще более притягательной.
«Помни, выход появится лишь единожды. Будь стойкой».
Магин хмуро посмотрела на арку и перевела взгляд на леди Лиду, прекрасную, словно статуэтка из кости.
«Выход. Выход. Я должна выйти. Мир, я знаю, что должна выйти, но... Но леди Лида... И выход».
На глазах выступили слезы. Магин была обижена на своих родителей. Она злилась на себя за то, что ставила долг выше себя. И была должна выйти в неизвестность.
- Это нечестно, - пробормотала она, утирая слезы.
- Что?
- Нечестно.
- О чем ты?
«Помни, выход появится лишь единожды. Будь стойкой».
Магин боялась, что если отвернется от женщины сейчас, то больше никогда не испытает такого чистого чувства к кому бы то ни было. Но у нее были обязательства.
Магин вздернула подбородок и широко улыбнулась. Плакать она будет потом.
- Простите, леди Лида, вынуждена вас покинуть, - сказала Магин, спиной отступая к арке и пытаясь запечатлеть в памяти каждый изгиб.
- Но...
- Я не могу. Я так хочу, но не могу. Отказаться от мечты проще, чем от долга.
Магин покачала головой и спиной вошла в пульсирующую серебром арку.

4

946 год НЭ

- Это нечестно, - прошептала Магин.
Выйдя из арки, Магин вспомнила, что давно уже не думала о леди Лиде и почти все свое свободное время проводила с Рамоной, но чувства, которые создал тер'ангриал были искренними, и бессмысленное самопожертвование сильно ранило.
Голубая сестра высоко подняла одну из серебрянных чаш, и струйка холодной чистой воды потекла по голове Магин.
- Ты омыта от того греха, который могла свершить, и от тех, что свершены против тебя. Ты омыта от того злодения, которое могла совершить, и от тех, что совершили против тебя. Ты явилась к нам омытая, свободная и очищенная, душой и сердцем.
Камень холодил босые пятки. Вода — плечи и грудь.
Магин выбросила из головы посторонние мысли. Она пройдет Испытание, чего бы ей это ни стоило. Даже если ей еще дважды придется отказываться от любви. Долг — выше.
- Молодец, - похвалила Дайана Седай Магин. - Ты вернулась, пройдя треть пути. Молодец.
Наставница послушниц взяла Магин за руку и провела ее ко второй арке, рядом с которой сидела Рена Седай. Хотелось спросить, что ожидает в этом бесконечном Свете, но Магин знала — ответа не будет. Каждая женщина сталкивается лицом к лицу со своими страхами, желаниями и ценностями.
«Я отказалась от любви. Мир, надеюсь, мне не придется отказываться от семьи».
Спину обожгло холодом, и Магин передернула плечами.
«Я не должна пугать себя. Меня и так напугают».
- Второй раз за то, что есть. Путь обратно появится, но лишь единожды. Будь стойкой.
Магин вдохнула. Выдохнула. И решительно шагнула в арку. Малкири неведома трусость.
Остался только свет. Свет был Магин, и Магин была Светом. Свет затопил и поглотил ее.
х х х
Эльда наказывала Рамону с изощренной жестокостью, и Магин ничего не могла сделать. Она не имела права перечить Принятой до тех пор, пока на ее собственном платье не появится цветная кайма. Но ведь была и клятва огир.
Магин зажмурилась, чтобы не видеть наказания, но звуки не исчезли. Каждый вскрик Рамоны бил по телу, оставляя синяки. Магин долго сдерживалась: защищать Рамону означало нарушить правила и пойти против долга перед Белой Башней. Но Эльда была слишком жестока.
- Не смей! - потребовала Магин и толкнула Принятую.
Она пока не научилась сплетать нити так, чтобы был толк. Она даже не умела контролировать поток или, хотя бы, постоянно обнимать Источник, а поэтому не рисковала и применила грубую силу, которая оказалась вполне эффективной: Эльда упала и рассекла бровь, по ее лицу потекла кровь.
«Заслужила, дрянь, - подумала Магин. - Только мне придется долго платить за эту ошибку».
- Подожди, я сейчас найду Айз Седай, - сказала она вслух.
«Помни, выход появится лишь единожды. Будь стойкой».
Магин отмахнулась от непонятной фразы.
- А ну стой, - приказала Эльда и, словно этого было недостаточно, спеленала Магин Воздухом так, что та с трудом могла дышать.
- Что... Что ты?..
Магин никогда прежде не испытывала такой боли. Словно тысячи пчел проткнули ее жалами, а рядом нет ни одного водоема, в котором можно было бы скрыться от боли. Крики Рамоны показались легкими шлепками в сравнении с яростью Эльды.
«Мир, неужели она все это на своей шкуре? - подумала Магин, подвывая от боли. - Лишь бы обнять Источник, лишь бы...»
Она представила себя бутоном розы, как учили Айз Седай. Источник была рядом и манил. Магин радовалась ему каждой клеточкой своего тела и предвкушала момент слияния, когда Сила хлынет сквозь нее и наполнит жизнь смыслом.
Пять лет назад, в Малкир, она и подумать не могла, что есть что-то столь сладостное и манящее. Что-то, чем можно заменить ки'сайн.
Поток хлынул сквозь нее. Он был сильнее, чем когда-либо, и даже причинял боль, на которую Магин не обратила внимания. Она хотела лишь одного — отсечь Эльду, чтобы наглая доманийка перестала издеваться над ней и Рамоной.
Потоки Воздуха исчезли, и Магин чуть не упала. А вот Принятая грузно свалилась на пол, вопя от ужаса.
- У меня получилось! - с удивлением воскликнула Магин. - Получилось! Представляешь, Ра...
Подруга лежала на полу, истекая кровью. Магин понятия не имела, что сделала Эльда, и не знала, что делать ей.
«Помни, выход появится лишь единожды. Будь стойкой».
- Подожди, - попросила Магин, не обращая внимания на назойливый голос. - Я найду Желтую сестру. Она тебя вылечит. Свет, да что же я болтаю?
Магин подскочила и побежала, помня, что выход появится лишь однажды, и понятия не имея, что это значит. Ей нужно как можно быстрее найти Желтую сестру. Айз Седай могут Исцелить все, кроме смерти.
В конце коридора сияла серебром арка.
«Помни, выход появится лишь единожды. Будь стойкой».
- Кто-нибудь! - крикнула Магин, остановившись и завороженно глядя на арку. - Ну хоть кто-нибудь!
В коридорах Башни было пусто. Чистые окна насмехались над глупой послушницей, которая вопила, как глупая курица. Никто не отвечал ей. Ни одной Айз Седай. Ни одной послушницы. Лишь крик Эльды за спиной и окровавленное лицо Рамоны — перед глазами.
Магин вновь взглянула на арку и стиснула зубы. Она дала нерушимую клятву огир, но долг... Кому она должна сильнее?
Арка замигала и стала бледнее.
- Ну уж нет! Даже если я должна нарушить клятву. Я не сверну со своего пути. Слышите? - гневно крикнула Магин, но ей ответило только эхо.
Можно было сбежать от серебра, но она точно знала, что тогда предаст не только Рамону.
«Люди умирают. А Рамона человек. Мир, надеюсь, я не ошибаюсь», - уговаривала себя Магин.
Любую боль можно не замечать. Надо только хорошо постараться. Закрыть глаза, стиснуть зубы и вбежать в арку.

5

946 год НЭ

Холодная вода потекла по голове Магин.
- Ты омыта от ложной гордости. Ты омыта от ложного честолюбия. Ты явилась к нам омытая, чистая душой и сердцем, - сказала Голубая сестра.
Дайана Седай подошла к Магин и взяла ее за руку.
- Кого я предаю, Дайана Седай? Их или себя? - спросила Магин. - Ради Белой Башни я должна отказаться ото всех и всего? От любви, от дружбы... От чего еще, Дайана Седай? Сколько клятв я должна нарушить?
Частично Магин понимала, что не совсем права. По крайней мере, она не должна срывать свою злость на Наставнице послушниц, та сама когда-то проходила через Испытание.
«Но это не оправдание! - отстраненно подумала Магин. - Они... они могли бы отменить это... Они могли бы найти другой путь проверить женщин!»
- Не ради Белой Башни, - сказала Дайана Седай, качая головой. - Ради мира. Ты уже должна была понять, Белая Башня защищает мир, оберегает его от Тьмы. Мы служим, но не Белой Башне, а людям.
- И поэтому я должна предавать?..
- Поэтому ты должна встретиться со своими страхами, Магин Гемаллан. Встретиться, устоять и вернуться.
Магин посмотрела на Рену Седай, но та неотрывно следила за тер'ангриалом, словно не замечая девушку.
- Стань несгибаемой. Чтобы ничто, способное поразить тебя в самое сердце, не могло сбить тебя с твоего пути. С пути Света. С пути Айз Седай. Ты готова?
Магин догадывалась, что последняя арка будет худшей. И не могла представить, что же ее ожидает.
- Да, Дайана Седай, я готова, - решительно сказала она.
- Третий раз за то, что будет. Путь обратно появится, но лишь единожды. Будь стойкой.
х х х
Магин бродила по развалинам Семи Башен, пожираемых Запустением. Стяги с Золотым Журавлем валялись в серой пыли, разрушенные здания укоризненно смотрели на Магин, которая была слишком далеко и не сумела помочь своему народу в битве со злом. А ее собственный брат...
- Это ложь, - твердо сказала Магин.
Стражи верно охраняли ее и Айз Седай не боялась неожиданного нападения. К тому же, все четверо заранее почувствуют приближение зла большего, чем гниль Запустения.
- Ковин просто не мог.
И тем не менее, ее брат предался Тени, и по его вине Малкир пала.
- Если бы только я пришла раньше. Если бы только у меня был шанс поговорить с ним, - пробормотала Магин.
Она не хотела думать о его предательстве, но не могла думать ни о чем другом и пряталась за логикой и анализом. Если бы ей удалось понять, когда брат изменился... Может, тогда она поняла бы.
«Помни, выход появится лишь единожды. Будь стойкой».
Магин посмотрела на своих Стражей. Таэль, Мирт и Тайн были с ней так долго, что их чувства и мысли слились в одно целое. Бесполезно пытаться отослать их в Башню и передать Узы другой сестре. Ни один из Стражей не был Малкир по крови, но каждый — по духу. Странно, что они не носили хадори. Сама Магин нарисовала бы на лбу ки'сайн, сделав связывающие их Узы подобием брака.
- Я иду в Запустение, - сказала она, удобно устроившись в седле. - Я должна вернуть долг Малкир. Я освобожу от Уз любого, кто хочет вернуться.
Магин не могла нанести большего оскорбления, но была обязана предложить им жизнь.
Она не удивилась, когда ей ответили молчанием, лишь кивнула и направила жеребца глубже в Запустение.
К исходу первого дня маленький отряд напоролся на кулак троллоков. Магин хищно улыбнулась и обняла Источник, чувствуя жизнь как никогда ярко. Она понимала, что им не победить, но это не могло остановить ни Айз Седай, ни Стражей.
- За Малкир! - крикнула она и направила жеребца в гущу троллоков.
Каждая битва тянется годы, занимая всего минуты или часы. Магин устала и лишь чудом удерживалась в седле, но все еще была жива. А Мирт погиб. Другие Стражи были изранены и нуждались в ее помощи, но перед Магин вспыхнула серебром арка.
«Помни, выход появится лишь единожды. Будь стойкой».
Магин задумчиво посмотрела на арку. Она знала, что обязана войти в серебро, но не помнила, зачем. Во рту загорчило от привкуса долга, и треснул защитный панцирь льда, которым она сковала свое сердце. Было физически больно от желания помочь Стражам, спасти их от неминуемой гибели или же погибнуть с ними.
Арка мигнула и стала прозрачной.
Айз Седай направила поток огромной Силы, чтобы успеть уничтожить как можно больше троллоков, и заорала от боли, дойдя до своего предела.
«Помни, выход появится лишь единожды. Будь стойкой».
- Если... если только...
Магин смотрела на Стражей, которые продолжали защищать свою Айз Седай, и жгла троллоков.
«Помни...»
- Простите, - прошептала Магин, чувствуя каждую рану Таэли и Тайна, как свою собственную.
Айз Седай неуклюже спрыгнула с жеребца и бегом ворвалась в пульсирующую серебром арку.
Долг выше Стражей.
Долг выше Магин.
х х х
Даже сквозь слезы Магин заметила, что в зале стало больше Айз Седай. По обе стороны от Престол Амерлин стояли сестры в шалях цветов всех Айя.
- Подойди к матери, - напомнила Наставница послушниц.
Магин сморгнула слезы и выполнила приказ. Дойдя до Кирин Мэлвей, она опустилась на колени и склонила голову, надеясь, что холодная вода скроет ее слезы.
- Ты омыта от той, что была Магин Гемаллан из Малкир, - сказала Престол Амерлин, медленно наклоняя чашу. - Ты омыта от всех уз, что связывали тебя с миром. Ты явилась к нам омытая, чистая сердцем и душой. Отныне ты — Магин Гемаллан, Принятая в Белую Башню.
Кирин Седай передала чашу одной из сестер и подняла Магин на ноги.
- Отныне судьба твоя — быть с нами.
Принятая Магин сумела сдержать проклятия. Ей трижды пришлось предать, и она была уверена, что поступила правильно. Долг сильнее любой клятвы, как бы больно это ни было.

6

946 год НЭ

Магин ошиблась, думая, что в ее жизни многое изменится, когда средний палец обовьет Великий Змей. Не изменилось почти ничего. Конечно, она могла сама составлять расписание занятий, выбирать более интересные ей темы и получить доступ к тому, что было сокрыто от послушниц, но на деле — ничего не изменилось. Все было так же, как последние шесть лет, прошедшие с того дня, когда Магин впервые увидела Тар Валон.
Хуже всего было то, что Рамона оставалась послушницей, и они не могли общаться, как прежде. Цветная кайма и одно кольцо проложили между подругами огромную пропасть. Магин надеялась, что Рамону вскоре пригласят на Испытание, но некоторые женщины проводили в послушницах десять лет.
«Ну и пусть. Ну и ладно. Значит, буду активнее учиться», - сказала себе Магин и упрямо сжала губы.
Она сняла платье, аккуратно повесила его в шкаф, сделала пару привычных упражнений, работая с потоком, а после — легла спать.
Сон был как никогда ярким. Магин казалось, что вещи материальны. Она даже чувствовала запахи — свежего холодного ветра, чистой воды и первых весенних цветов.
«Я просто скучаю по дому, - подумала Магин, - а потому... Забавный сон».
Она бродила по крепости, заглядывала в комнаты, в которых ничего не изменилось, и мечтала о дне, когда получит шаль и поедет домой.
«Хотя можно отправиться куда-нибудь еще. Например, в Кайриэн».
Малкир исчезла без следа, Магин оказалась в Солнечном дворце и удивленно распахнула глаза. Она не ожидала, что всего одна мысль может так изменить сон.
«Или в Кэймлин».
Кайриэн истаял, вместо него появился Королевский дворец. Магин рассмеялась и захлопала в ладоши, понимая, что солидные Принятые себя так не ведут, но не в силах удержаться. В конце концов, ее никто не видит, а у нее давно не было столь чудного сна.
«А если в Тир?» - проказливо подумала Магин и тут же оказалась в Сердце Твердыни, в которое уже давно никому постороннему не было хода. Особенно, Айз Седай.
«Свет, Рамона ни за что не поверит! - подумала Магин. - Но я и не смогу ей рассказать».
Разлука с подругой была болезненной. Возможно, если бы они были знакомы до Башни, то продолжили бы общаться, не обращая внимания на разницу их статусов. Увы, это было не так, к тому же, в голове Рамоны оказалось много мусора, и она старательно выдерживала дистанцию.
«Но скоро она пройдет Испытание, и мы снова будем вместе, - решила Магин. - А пока — в Айильскую пустыню».
Об этих землях почти ничего не было известно. Даже Башня располагала лишь отрывочными сведениями. Магин была не уверена, что айильцы на самом деле существуют — слишком мало людей видело их, а бродившие россказни очень походили на южные выдумки о троллоках.
«Только троллоки существуют. Ой».
Мало того, что Магин выжигало суровое солнце и пот испарялся, не успев толком выступить, на горизонте показались уродливые существа.
«Чтоб мой язык сгорел!» - ругнулась Магин, подобрала юбки и побежала, спасая свою жизнь.
«Сейчас бы мне не помешал десяток-другой храбрых воинов», - подумала она, с трудом продираясь сквозь песок.
Сон смилостивился и дал Магин защитника. Защитницу в странном одеянии и со свисающей вуалью. В правой руке женщины было копье, в левой — щит, а за спиной виднелось еще несколько копий.
Странная воительница остановилась и с удивлением уставилась на Магин.
- Что пялишься? - крикнула та. - Помоги мне! Троллоки!
- Кто ты? - спросила айилка.
- Потом! Троллоки!
- Да нет там никаких троллоков.
Магин повернулась и увидела лишь марево над раскаленным песком. И ни намека на троллоков.
- Но они там были.
- Чада из септа Мусара Рийн айил, - представилась воительница.
Она была какой-то странной. Впрочем, весь сон был каким-то странным, и Магин не жаловалась. Как минимум, в настоящий момент.
- Магин Гемаллан из Малкир Приграничье.
- Я вижу тебя, Магин. Что ты здесь делаешь?
Женщина вспыхнула от снисходительного тона айилки и вспомнила, что она, помимо всего прочего, еще и Принятая, а всяким дикаркам надлежит с уважением относиться к Айз Седай.
- Простите меня, - сказала айилка, склонив голову. - Я не знала, что вы — Айз Седай.
- Почему ты спросила, что я здесь делаю?
Магин не стала переубеждать Чаду и рассказывать, что она не Айз Седай, а Принятая.
- Неужели в Белой Башне больше не учат не лгать, - укоризненно сказала айилка.
- О чем ты? - спросила Магин.
- Ваше платье меняется так стремительно. То на вас шаль и платье Айз Седай, то — белое одеяние Принятой. Может быть, вы и вовсе послушница? Или совсем не из Белой Башни?
Магин опустила взгляд и вспыхнула, увидев, как ее одежды меняются вслед за словами Чады.
«Лучше бы я вообще была голой. Ой».
Солнце опалило белую кожу, а горячий песок обжег ступни. Магин заверещала, что хочет назад, в свою комнату в Башне, и проснулась, сгорая от стыда. Не потому, что женщина увидела ее голой, а потому, что не смогла справиться со своим собственным сном.
«Эта... Чада... Нет, я больше не буду читать перед сном о политике. Лучше подберу что-нибудь успокаивающее», - решила Магин.
Тем не менее, щеки и уши горели как прежде.
«Чтоб ее», - вяло ругнулась Магин и провалилась в сон без сновидений.

7

946 год НЭ

Пожелав узнать больше о странном сне, Магин поняла, сколько у Принятых преимуществ в сравнении с послушницами. Она проводила все свободное время в библиотеке, и Коричневые сестры радовались ей, как родной.
Чтобы избежать лишних расспросов, Магин читала все подряд — от истории государств до научных трактатов, описывающих растения, — и с одинаковым упрямством запоминала, словно не замечая, что знаний о снах была плачевно мало.
«Та айилка. Она явно что-то знала. Но как встретиться с ней? Сбежать в Пустыню и искать Чаду... Чаду из септа Мусара... Что за странные имена и названия?»
Магин поморщилась. Казалось, она в безвыходной ситуации и никогда не узнает смысл того сна.
«Если это, конечно, был сон, - сказала она себе. - В некоторых книгах пишут о мире, в который можно попасть. Мир-если. Или даже миры-если... Как на Принятии? Не просто выдумка, не просто страх, а настоящее, просто другое? Чтоб все эти женщины сгорели! Ну неужели нельзя было понятнее описать, что и как делать, чтобы попасть в этот мир? Какие опасности там таятся? Почему они ничегошеньки не записали и не научили других? А может...»
Магин нахумарилась и попыталась избавиться от крамольной мысли. Не могло быть правдой, что Айз Седай скрывают знание друг от друга. Даже глупая Принятая понимала, что это ведет к поражению. Если молодого воина не научить всему, то он погибнет в битве с Отродьями Тени, а каждый павший — брешь в обороне страны. Айз Седай же отвечают за весь мир и не могут допустить...
«Но я же знаю, что не все Айя поддерживают друг друга. Между некоторыми и вовсе откровенная вражда. А что, если... Мир, это слишком страшно!»
В одной из книг Магин нашла упоминание Кореанин Недеал, которая долгие годы изучала сны и тер'ангриалы — предметы Силы, — помогающие работать со снами. И все же, этого было недостаточно.
«Я могу вечность проторчать среди этих пыльных книг и ничегошеньки не узнать. Мир, как мне найти ответы?»
Магин выматывалась. Она должна была учиться, и обучать послушниц, и прислуживать Айз Седай, и искать ответы на собственные вопросы. К тому же, ей нужен отдых, как ни сильно ее любопытство. Возможно, если бы ей снова приснился тот странный сон, то появились бы ответы, но ночи были черными и пустыми.
- Мне надо с кем-нибудь поговорить, - пробормотала Магин, сплетая нити Духа, Воды и Воздуха. - Может быть, хоть кому-то известно... И что я спрошу? Свет, почему, ну почему эти женщины?..
Плетение рассыпалось, и Магин выругалась. Она должна быть внимательнее, иначе никогда не приблизится к испытанию на звание Айз Седай, даже если проведет в Принятых следующие тридцать лет своей жизни. Слабым — не место среди сестер.
- Но как тут быть внимательнее? - пробурчала Магин и зевнула.
Последний раз она по-настоящему спала трое или четверо суток назад. В основном же — клевала носом, дремала или попросту смотрела в потолок, пытаясь найти решение загадки. Это желание уже превратилось в навязчивую идею. А может, у Магин просто заклинило челюсти после того, как она вцепилась в глотку задачи, и значит — ей нужна помощь.
- А может, нет никаких сведений, потому что не о чем ведать? - пробормотала она. - Это было бы логично. Я выдумала, потому что где-то что-то краем уха услышала, увидела необычный сон, а потом забила голову глупостями да потеряла сон. Мир!
Магин решительно сняла платье и легла под одеяло, забыв обо всем на свете и желая лишь одного — выспаться. Не прошло и десяти секунд, как она размеренно задышала.
Ей приснилась айилка. Она была прозрачной и призрачной, словно старое воспоминание о матери, смеявшейся над глупой шуткой. Но Чада разговаривала. Она рассказывала небылицы о том, что некоторые женщины могут ходить по снам. Отыскивать нужный и общаться с человеком, даже если тот находится очень далеко. Магин внимательно слушала и верила каждому слову, считая все сонной выдумкой.
- Ты меня совсем не слушаешь, - недовольно сказала Чада. - Я тебе рассказываю один из самых больших секретов, а ты не слушаешь!
Магин оправила белое платье и вцепилась в кольцо Великого змея, разглядывая пол своей комнаты. Наконец, набравшись смелости, она подняла взгляд и посмотрела на Чаду.
- Я тебя внимательно слушаю, - сказала Магин. - И я даже верю тебе. Но...
- Но что? - требовательно спросила Чада.
- Но я сплю. И я знаю, что я сплю.
- В Белой Башне давно не было Ходящей по снам. Ты могла бы оказаться одной из...
- Глупости, - решительно прервала Магин Чаду. - Глупости. Сны — это всего лишь сны.
- Права была Айрин, - буркнула айилка. - Мокроземцы — глупейшие существа.
Она исчезла так же неожиданно, как и появилась.
Утром она в деталях помнила разговор с айилкой, прогулку по Белой Башне и то, как настойчиво повторяла Плетение за Плетением, готовясь к самому главному Испытанию в своей жизни.
До обеда Магин обучала послушниц, после — училась сама, рассказывая Карин Седай историю Десяти Государств. Коричневая сестра словно не слушала, но Магин точно знала: стоит допустить ошибку и придется несколько недель драить пыльные кладовые.
- Хорошо, дитя, - сказала Айз Седай, когда Магин закончила. - К следующему занятию выучи историю Артура Пейндрага Танриала. И будь готова к тому, что я задам вопросы. Не просто зазубри, но подумай над тем, чему учит эта история.
- Да, Карин Седай.
- А сейчас иди, дитя.
- Спасибо, Карин Седай.
Магин поднялась со стула и, после обязательного реверанса, пошла к двери.
- Карин Седай, можно спросить?
- Что, дитя?
Коричневая сестра уже зарылась в бумажки. Чудо, что она вообще услышала Магин.
- Люди могут... ходить по снам?
- В каком смысле, дитя?
- Ну... читать сны? Разговаривать с другими в их снах? Или может есть совсем другой мир — отражение нашего?
Магин с трудом заставила себя остановиться. Она не хотела никому рассказывать, откуда в ее голове поселились эти вопросы, потому что Айз Седай ей ни минутки свободной не оставят, если узнают правду. Но она должна была спросить, потому что иначе никогда не найдет ответы на свои вопросы.
- Раньше в Белой Башне были Сновидицы. Но этот Талант давно не проявлялся.
Странно, что Айз Седай решила ответить, не задав ни одного вопроса.
- Последней известной Сновидицей является Кореанин Недеал. Но с тех пор прошло много лет.
Карин Седай замолчала, продолжая писать. Тишину нарушал только скрип пера.
Спустя некоторое время Магин решила, что Айз Седай забыла о ней, и тихонько открыла дверь.
- К следующему занятию подготовь не только историю Артура Ястребиное Крыло, но и изучи все, связанное со Сновидением. Книги найдешь там.
Кончик пера буквально на секунду указал в сторону огромного шкафа, полки которого были забиты древними фолиантами, и Магин тяжело вздохнула: все-таки, ей стоило держать язык за зубами, осталось бы больше времени для сна.
- Хорошо, Карин Седай, - сказала она и выскользнула за дверь.
«Мир! Когда ты уже научишься молчать, женщина?» - выругалась Магин.
Но досада скоро прошла. Возможно, в книгах Коричневой сестры будет что-нибудь новое.

8

946 год НЭ

Когда Принятая не может найти знание, знание находит ее. Конечно, это правило срабатывало не всегда, но Магин была уверена, что терпение и труд справятся со всем. А некоторые мечты станут реальностью, даже если о них не задумываться. Например, Магин никогда не собиралась покидать Малкири, ей было хорошо и на границе с Запустением. Но видимо, она хотела увидеть мир. И мир к ней пришел. Вместе с Айз Седай. Нужно было просто подождать несколько лет обучения, и тогда появится возможность увидеть больше, чем стены Белой Башни.
Когда-то Магин мечтала выйти замуж. Терпение и труд показали ей, насколько она ошибалась в своих глупых желаниях. Конечно, ей никто не помешал бы связать свою жизнь с мужчиной, хотя ни одна Айз Седай не одобрила бы такой поступок — женщины, направляющие Силу, живут намного дольше, чем их спутники, — но никто не сказал бы ни слова поперек, позволяя учиться на своих ошибках. И Магин быстро выучилась: терпение подсказало, что ее больше интересуют женщины. Можно было бы списать на суровые условия обучения и почти полное отсутствие мужчин в Белой Башне, особенно, для послушниц, но Магин предпочитала быть честной. Хотя бы с самой собой. От других можно утаивать крупицы правды и говорить многое, не сказав ничего, но с собой надо быть честной.
Поняв, что поиски не принесут никаких плодов, Магин расслабилась и позволила знанию найти ее. Глупо бегать друг за другом, постоянно оставаясь на одном и том же расстоянии, когда можно остановиться и подождать. Магин опасалась только одного — что знание решит тоже передохнуть, поджидая непоседливую Принятую на другой стороне колеса.
К счастью, Магин повезло. Не прошло и тридцати спокойных ночей, как ее сон стал богатым и столь похожим на настоящий, что дрожь взяла.
- А теперь найти ту айилку и вытрясти из нее ответы на все вопросы, - решительно пробормотала Магин.
Она закрыла глаза и попыталась представить высокую рыжую женщину, но поняла, что почти не помнит, как та выглядит. Высокая — на голову выше Магин. Вроде, рыжая. И глаза у нее, кажется, были серыми. Или голубыми?
- Мир, я ее видела-то всего ничего! - топнула ногой Магин. - Ну и как я ее опять найду? Может...
Может, стоило просто оказаться в пустыне? Надеясь, что айилка появится сама? Или сесть у фонтана? В конце концов, терпение и ожидание лучше суетливой беготни.
Если бы Магин верила в судьбу, то кинула бы монетку. Пламя Тар Валона — и она останется у фонтана. Но Магин предпочитала принимать решения сама. Она сосредоточилась, представляя себе сухой жар, отличающийся от прохлады Малкири, как Тень от Света, и через несколько минут закашлялась: нос и рот пересохли от горячего воздуха.
- Ну и где она? - проворчала Магин, чуть привыкнув к зною пустыни.
Она была уверена, что стоит ей оказаться в нужном месте, как женщина из сна тут же появится. Так должно было быть. Все-таки, это был не обычный сон, а выполняющий любые желания.
- Эй, Чада! - крикнула Магин. - Чада из... откуда-то там! Ты где?
Айилка не показывалась, и это раздражало. Магин завопила бы от досады, но это шло вразрез с ее представлениями о приличиях.
Впрочем, она забыла о приличиях, когда камень ударил ее между лопаток. Магин от души завопила, поминая Запустенье и трусливых гадин, которые боятся показаться на глаза.
- Если бы ты не была настолько слепой, то увидела бы меня, - насмешливо сказала Чада, поднимаясь из песка.
Магин могла бы поклясться, что еще секунду назад там никого не было. Она несколько раз оглядывалась, чтобы найти того, кто бросил камень, но вокруг не было ни признака жизни. Она настолько удивилась, что даже не знала, как ответить на насмешку.
«Надо как Айз Седай. Они невозмутимы и уверены в себе. А я — почти Айз Седай! Я смогу так же!»
- Я тебя видела, - соврала Магин, и глазом не моргнув. Когда-нибудь она принесет клятву и не сможет лгать, а до тех пор ее удерживают только собственные представления о совести. - Но ты пряталась, а это бесчестно.
- Не тебе рассуждать о чести, мокроземка, - прищурившись, сказала айилка.
Магин чуть не пискнула от испуга, но сумела сдержаться. Она не имела права дрогнуть перед Чадой, потому что тогда не получит ни одного ответа.
- А вот о глупости ты вполне можешь рассуждать, потому что сама — ходячая глупость. Что ты тут делаешь?
Магин покраснела. Ей казалось, что она нарушила правила Белой Башни на глазах у Айз Седай, и та устроила ей выволочку при послушницах. Магин едва не оглянулась, чтобы убедиться — в пустыне нет никого постороннего. Она закрыла глаза, досчитала до десяти и медленно выдохнула, невозмутимо глядя на айилку. Впрочем, спокойствие тут же улетучилось: пока Магин пыталась совладать с собой, Чада «переоделась». Мужскую одежду сменили светлая блуза и тяжелая юбка. К тому же, айилка прикрыла плечи шалью, словно пустыня не плавилась на солнцепеке.
- Как ты это сделала?
- Ответь на мой вопрос, - холодно потребовала Чада.
- Тебя искала, - неожиданно для себя призналась Магин.
Кажется, она удивила айилку. По крайней мере, та нелепо заморгала, а юбка с блузой на секунды сменились мужской одеждой.
- Зачем?
- Чтобы узнать, что это за сон.
Магин решила, что правда лучше красивой лжи. Она могла признаться в том, что знает не все, и не поступиться при этом гордостью. К тому же — она была уверена — это скорее приблизит ее к ответам.
- Ты не знаешь, где ты, но ты все равно здесь появилась? - строго спросила Чада.
- Да. Как я еще узнаю, где я? - невозмутимо ответила Магин.
Айилка расхохоталась, хлопая себя по ляжкам. Магин хотела бы знать, что ее так развеселило, но вместо этого пыталась не разозлиться. Спокойным разговором и мягкими уловками можно добиться большего, чем гневом — эту тайну ей поведала еще мать, которая ловко манипулировала отцом.
- Я думала, мокроземцы просто глупые. Но они еще и смешные. Хорошо. Поговорим.
Магин все-таки не сдержалась и взвигнула, когда исчезло солнце. Она чуть не понеслась сломя голову, но вовремя поняла, что просто оказалась в палатке.
- Просто? Оказалась в палатке? - пробормотала она.
- Ты находишься в мире снов, - сказала Чада, игнорируя восклик Магин. - И это очень опасное место. А теперь садись и слушай. Конечно, лучше бы ты пришла ко мне, но у нас нет времени. Если ты...
Чада опять нахмурилась и покачала головой, думая о чем-то своем. Магин гордо вздернула подбородок — ее не так легко запугать, — а через несколько минут сидела и внимательно слушала скупой рассказ айилки.

9

947 год НЭ

Днем Магин училась у Айз Седай, ночью — у айилки. Последнее было почти оскорбительным: невежественная дикарка, которая застывала, увидев во сне ручей, была хуже любой из сестер. Слишком высокомерная. Слишком заносчивая. Слишком красивая. Как обжигающее солнце посреди зимы.
От вида Чады перехватывало дыхание, Магин забывала все уроки, не слышала ни единого слова и смущалась, как глупая девчонка, а не взрослая Принятая, не раз заслужившая похвалу Айз Седай. Впрочем, ей хватало чувствительного щипка, чтобы собраться с мыслями и вслушиваться в то, что рассказывает Чада. Но несмотря на предельное внимание, Магин до сих пор не понимала, как попадает во сны.
- Это от естества, - пожимала Чада плечами. - Я могла бы научить тебя большему, но ты далеко, в своих мокрых землях. Приходи в пустыню, скажи, что ищешь меня. Тебя проводят.
Подобные предложения поступали каждую встречу. Магин твердо отказывалась. Конечно же, она не боялась айильцев, несмотря на их славу безжалостных убийц. Она просто не могла сбежать из Белой Башни. У Магин был долг перед собой и перед миром.
- Нет, - говорила Магин. - Потом, когда я стану Айз Седай...
Чада всегда морщилась, слыша эти слова. Магин никак не удавалось узнать, почему. Айилка что-то невразумительно бормотала и тут же переходила к занятиям. И она была строже любой из сестер. Магин задыхалась, выматывалась и чувствовала себя пустой под высохшей кожей. А Чада продолжала учить.
- Если бы ты пришла ко мне, - вновь пыталась она.
- Нет, - твердо говорила Магин. - Когда-нибудь потом — может быть. Сейчас — нет.
Чада упрямо поджимала губы и опаляла синими глазами.
Все-таки, сестры были проще. В их взглядах всегда были спокойствие и невозмутимость. Рядом с ними Магин чувствовала себя букашкой. Рядом с Чадой — глупой девчонкой, особенно, когда волосы сами по себе сплетались в косы, а в руках неизвестно откуда появлялась кукла. Чада хохотала над ее возмущением, и спустя несколько секунд Магин присоединялась. Она и правда была смешной и нелепой.
- Хорошо. Давай продолжим, - сказала Чада, пристально разглядывая свою ученицу. - Первое правило?
- Мир снов опасен. Необученным дурочкам в нем делать нечего, - ответила Магин.
- Правильно. Почему ты сюда приходишь?
- Учиться, зачем же еще?
Магин не стала говорить, что появлялась бы в мире снов в любом случае. Из чистого любопытства. Конечно, присутствие Чады тоже было причиной. Но об этом Магин тем более промолчит.
- Врешь, - уверенно сказала айилка.
- Нет.
- Врешь.
Магин выдержала тяжелый взгляд. Она не приносила Трех Клятв и не считала себя обязанной рассказывать Чаде обо всем. Достаточно полуправды. В конце концов, так поступают даже Айз Седай.
Чада закрыла глаза, вздохнула и покачала головой.
- Ладно, пусть так. Но в этой твоей Башне совсем не умеют учить.
Магин вспыхнула и чуть не кинулась на защиту сестер. Чада просто ни разу не покидала пустыню и понятия не имела, кто такие Айз Седай. Она бы молила о пощаде, если бы только надела белое платье. Но глупо говорить ей об этом в лицо.
- Второе правило?
- Нет никаких правил.
- Вольный перевод, - холодно улыбнулась Чада.
- Все реально. Ничто не реально.
- Это не правило.
- Вот и я говорю, нет никаких правил, - подмигнула Магин.
Она понимала, что ведет себя неправильно. Глупо. Айз Седай должна быть сдержанной, а Принятая — лишь ступенькой ниже Айз Седай. Но Магин не могла сдержаться. В который раз она жалела, что родилась с возможностью направлять Силу. С другой стороны...
«...я бы никогда не встретила Чаду. Если только... Но она говорит, что не обязательно направлять, чтобы попасть в мир снов. Не понимаю. И не хочу понимать».
- Хорошо. Все реально, ничто не реально. Сделай так, чтобы из моей руки исчезла ложка.
- У меня не получится, - нахмурилась Магин.
- Почему?
- Ты сильнее. И у тебя больше опыта. Ты лучше создаешь реальность сна.
Магин не льстила. Она просто признавала правду, сколь горькой та ни была. Но глупо притворяться всезнающей и оставаться дурой.
- Ты даже не попыталась, - холодно сказала Чада.
- А смысл?
- Научиться.
Магин вздохнула, почувствовав, что в руке появилась кукла. Айилка всегда возмущалась именно так: обряжала ее девочкой, которая еще не вышла из детского возраста и может только играться.
- Пока не избавишься от куклы, она будет при тебе, - строго сказала Чада, и Магин поморщилась.
Она проигрывала айилке по всем статьям. У нее не было опыта, чтобы избавиться от позорной игрушки. У нее не было опыта, чтобы заставить исчезнуть ложку из руки Чады. У нее почти не было опыта в жизни, и это был самый горький урок.
Магин выросла в суровых краях и долгое время считала себя сильной. Айз Седай ее переубедили. Она думала, что научилась быть несгибаемой, но несколько стычек с Чадой показали, насколько она заблуждалась.
- Избавься от куклы и ложки.
Магин упрямо сжала губы и попыталась изменить рисунок сна. Ей было не стыдно признать поражение или слабость, но Чада не хотела слышать ее, и поэтому приходилось бороться.
Пот стекал между лопаток, кожа чесалась от жгучего солнца и в горле пересохло, а Магин никак не могла победить. Кукла словно приклеилась к руке, а ложка слепила бликами. Раздражение нарастало с каждой секундой, грозя накрыть с головой. И Магин не выдержала, взорвалась, поминая мир и троллоков, но вскоре замерла: в ее руке не было куклы, в руке Чады — ложки.
- Молодец, - довольно улыбнулась айилка. - Только ты долго учишься.
- Но...
- Тебе пора возвращаться. Ты еще должна отдохнуть.
Магин сжала губы. Ей так много нужно было сказать, а Чада всегда вела.
- Хорошо. Но когда я стану Айз Седай, я приеду к тебе. Обязательно.
Айилка кивнула и исчезла. Она никогда не прощалась, и это обижало, но Магин слишком нуждалась в ней, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.

10

950 год НЭ

Испытание на Айз Седай было ужасным. Три арки были неприятными, но сто плетений оказались даже хуже. Магин радовалась, что обучение позади, и мечтала выбраться из Белой Башни и найти Чаду, которая не появлялась во снах уже целую вечность. Став полноправной сестрой — Гемаллан Айз Седай — она выбрала Зеленую Айя, но не успела купить платье и походную лошадь да присмотреть первого Стража, как столкнулась с реальностью.
- Твое обучение только начинается, - сказала Рена Седай.
Сначала Магин радовалась, что женщина, которая обнаружила ее Дар, присутствует и при втором испытании, но услышав ее слова едва не скривилась.
- Ты научилась тому, что должна знать послушница и Принятая, но этого недостаточно для Айз Седай. Для начала, забудь о том, что все равны...
Рена Седай рассказывала, ни на секунду не замолкая. Правила поведения в покоях Зеленых. Необходимость соблюдать ранг и выражать почтение не только Матери, но и любой сестре, превосходящей по силе. Тайные жесты и сигналы. Особые Плетения, доступные только Боевой Айе. Поток знаний казался бесконечным, но Магин запоминала все, до мельчайшей подробности — годы обучения у Айз Седай и айилки не прошли даром.
«Но я так хотела уехать», - с тоской подумала она, выглядывая в окно своей комнаты.
И рассказать Чаде, насколько она невыносима: сначала приучила к себе, захватила все сны, а потом исчезла, не сказав ни слова, ни полслова.
Время от времени Магин думала, что с айилкой что-то случилось, но упрямо прогоняла эти мысли: если кто и убьет рыжую стерву, так только Айз Седай. И этой Айз Седай будет Магин Гемаллан, а ее конкурентам лучше поумерить свои аппетиты и отправиться в Запустенье, гонять троллоков и убивать Мурддраалов.
- Надеюсь, ты уже присмотрела себе Стража? - спросила Рена Седай.
- Нет, еще нет.
- Поторопись. И научись управляться с одним, чтобы подобрать себе второго.
- А можно?..
Мысль показалась крамольной, несмотря на всю свою привлекательность, и Магин замолчала, жалея, что вообще открыла рот.
- Можно что? - спросила Рена Седай.
Магин вздохнула. Она должна была закончить вопрос или придумать другой, но фантазия отказала.
- Можно связать Узами женщину?
Рена недоуменно моргнула и остановилась.
- Зачем?
- Чтобы она была Стражем, - равнодушно сказала Магин.
- Зачем тебе необученная женщина-Страж, если можно выбрать умелого воина?
Магин не знала, как объяснить. Конечно же, ее главным интересом была Чада. Если бы только можно было связать наглую айилку Узами, то та быстро бы поняла, кто сильнее, и перестала помыкать Магин. Заодно и выучила бы, что нельзя исчезать из снов, не предупредив и не спросив разрешения.
Но были и другие причины. Конечно, у Стражей обучались только мужчины, но ведь были и особые женщины. Те же Айз Седай... Если бы одна стала Стражем другой... Но эту мысль нельзя было озвучивать. За подобное могли и усмирить.
- Мне не нужна женщина-Страж. Мне просто интересно, - невозмутимо сказала Магин. - И уже давно. А кто может знать об Узах больше, чем Зеленые?
- Дитя, не говори, что ты стала Зеленой только из-за этого, - недовольно произнесла Рена.
Магин поджала губы. Конечно, она была намного моложе и не достигла пика своей силы — пройдет еще несколько лет, прежде чем она доберется до своего потолка. Конечно, ее позиция среди Зеленых была чуть выше, чем у Принятой. Но это не давало Рене права называть ее «дитя».
- Нет. Если бы меня интересовало только это, я бы выбрала Коричневую, Рена, - сказала Магин, подчеркнуто опустив уважительное обращение.
Она думала, что Айз Седай разозлится, но та расхохоталась.
- Растешь, - с одобрением сказала Рена и тут же стала серьезной: - Только не вздумай разговаривать в таком тоне с другой сестрой. Ты что-то вроде моей ставленницы, поэтому я тебе многое готова простить, но другие... К наставнице послушниц редко отправляют полноправных сестер, но иногда и этого не нужно, чтобы ты научилась следить за тем, что говоришь.
- Хорошо, Рена Седай.
- Я ни разу не слышала, чтобы Стражем становилась женщина. В теории, это возможно. Но на практике...
Магин с трудом удержала маску равнодушия: Айз Седай открыто признала, что чего-то не знает.
- Да и кому нужно брать женщину в Стражи? Впрочем, это не запрещено правилами.
- Спасибо, Рена Седай.
- Пожалуйста, Магин Седай. А теперь продолжим занятие. Это очень мощное плетение, и им надо пользоваться с умом. Запоминай.
Магин кивнула. Она механически повторяла одно плетение за другим, запоминая мельчайшие детали и думая, сможет ли связать Чаду Узами во сне. На этот вопрос у Рены Седай точно не было ответа, и совершенно не хотелось рассказывать ей о странном мире.
«Как только мне предоставится шанс», - пообещала себе Магин.
- Кстати, твоя подруга выбрала Красную Айя. Неожиданно, - сказала Рена, выходя из комнаты.
Она даже не обернулась, чтобы посмотреть на реакцию Магин. Впрочем, смотреть было не на что: Гемаллан невозмутимо наблюдала за бегущими по небу облаками. Жаль, что Рамона сделала именно такой выбор, ей больше подошла бы любая другая шаль, но сделанного не изменишь.
«Если бы только я могла ее найти, - думала Магин, - то обязательно рассказала бы... Нет, показала бы. Она как-то говорила о венках. Мир, но я понятия не имею, какой венок... Куда же ты пропала, Чада из септа Мусара Рийн айил?»
Может быть, айилка просто наигралась с глупой мокроземкой. Или устала от нее. Магин предпочитала думать, что надоела Чаде, лишь бы та была жива.
В жарких снах больше не было песка. Пустыня была выложена слепящим оловом.

продолжение в комментариях

@темы: фанфик, fest: calling all girls, fandom: wheel of time

---

При всех их недостатках банки лучше поездов. Они стоят на месте, и деньги... (с)

[femslash]

Название: Рейс до Вашингтона
Автор:  thegamed
Рейтинг: PG
Размер: 2407
Жанр: космоопера
Примечания: Аманда едет в Вашингтон, без кредита в кармане, зато с хорошенькой спутницей.

Текст.

На узких полках вагонов на маршрутах дальнего следования места, кажется, не хватило бы даже мыши – не то что нормальному человеку. Аманде никогда не нравились эти крошечные ячейки, в которых приходилось сначала сворачиваться в три погибели, а потом вытягиваться, сложив руки по швам, и торчать там, как труп, ожидающий заморозки.
Вообще, она предпочитала нормальные, комфортные рейсы – с креслами, как в старинных самолетах, ремнями безопасности и дыхательными масками для сна, снотворное в которых пахнет ромашкой или мятой. В некоторых компаниях предлагали еще сирень, но она была аллергенной.
Рассуждать об ароматах усыпляющих средств, впрочем, смысла не было: с тех пор, как “Интергалактик Б.” разорился, а его многочисленные сотрудники разъехались по ближайшим планетарным системам, ни о каких премиях, представительских расходах и командировках за счет компании речи не шло ни для кого из них.
Аманда потыкала пальцем в мягкую стенку спального места. Эти амортизирующие средства с подогревом и кондиционеры на задней стенке вообще были единственным, что отличало грузовые вагоны от спальных. В грузовых вагонах точно в таких же сотах везли их багаж, грузы очистителей воды и кошачий корм на искусственные спутники. Минералы, растительность и животные там были свои, а вот кошачьего корма почему-то всегда не хватало.
Сама Аманда направлялась на Нью-Вашингтон – искать работу. Планета была совсем не первого сорта, довольно далекая, освоенная уже в том периоде, когда адаптация стала возможна, и исследователи взяли себе дурную привычку отстраивать на открытых территориях какую-нибудь деревеньку и валить себе дальше, а о том, что на этой же самой планете могло оказаться десять материков, двадцать климатических зон, тысячи видов новой флоры и фауны, да даже какие-нибудь урановые рудники на сотню километров ближе к экватору, никого не интересовало. Поэтому Нью-Вашингтон был моногородом и моногосударством, с единственным на всю планету приличным вокзалом, и то, судя по путеводителю (последний Аманде, кстати, очень нравился, это была такая книжка в вырвиглазной оранжевой обложке, классически называвшаяся “Автостопом по галактике” - но в таких названиях вообще не было ничего удивительного после звездолетов “Вояджер”, “Непобедимый” и “Скайуокер”, интерактивных индивидуальных кинотеатров “F451” и скейтбордов “МакФлай”), довольно убогим: последнее время пассажирским поездам приходилось выстраиваться в очередь, чтобы спустить на планету свой бесценный груз. Ажиотаж был вызван сугубо политической причиной: посовещавшись, галактическое правительство решило, что если ойкумена планирует разрастаться, то неплохо было бы организовать уже доступное пространство наиболее удобным образом. И, поскольку Нью-Вашингтон был местечком тихим, решили, что никому не повредит, если здесь отстроят филиалы всех основных межпланетных банков – с расчетом на будущее развитие ближайших секторов, фермерских (о, розовая конопля Костариканы! сплошная легкость в голове и никакого привыкания) и промышленных (“Мечты сбываются”).
Работа с банковскими счетами была единственным знакомым Аманде делом. При желани можно было переквалифицироваться в сторону бухгалтерии или, например, клиринга, но когда тебе выдается такой шанс – грех его не использовать. Собрав последние кредиты, Аманда купила билет до Нью-Вашингтона. Автоматический кассир засветился и пожелал ей доброго пути, выплюнув розовую бумажку с номером состава и спального места. То, что ей попалась вежливая модель, Аманда посчитала хорошим знаком.
“Уважаемые пассажиры, наш состав отправляется через десять минут. Просим занять свои места и герметично закрыть двери. Автоматическая заморозка будет запущена сразу после вылета. Повторяем. Наш состав отправляется...” - прозвучало из-под потолка. За плечом у Аманды закашлялись.
- Девушка, извините, - сказал грустный мужик с козлиной бородкой. - Мое место прямо под вашим, не могли бы вы меня пропустить?
Аманда закрыла дверцу своей кабинки и отошла на пару шагов. Залезать сейчас внутрь, когда можно еще десять минут спокойно шляться по, пусть даже и людному, коридору, совсем не хотелось. Грустный мужик склонился над своим местом и быстро упаковал себя внутрь, исчезнув из виду.
Мимо провезли лестницу для самых верхних мест. Женщина, продающая таблетки от головной боли после разморозки, завлекательно улыбнулась, протягивая Аманде пачку. На майке у дамы было написано: “Эдвил Про-трэйн +. 2 кр.” Не то чтобы ощущения после разморозки грозили быть приятными, но:
- Денег нет, - проворчала Аманда.
Женщина сделала демонстративно-обиженное лицо, опустив уголки губ, и засеменила дальше всучивать свои таблетки будущим анабиозникам.
“Уважаемые пассажиры, - продолжала заливаться внутренняя связь, - люди, нелюди, эльфы и иные формы жизни...” Никаких негуманоидов, понятное дело, тут нигде не было, одни толкиенисты и любители сложносоставных психологических классификаций, но третий том “Закона о толерантности”, Управление Межгалактического Транспорта и Всемирный Суд считали иначе. Самой Аманде в общем-то было наплевать, не считая того, что от кучи прослушанных обращений к концу посадки могла уже разболеться голова, и пришлось бы все-таки пожалеть, что Эдвил она не купила.
Аманда принялась ходить туда-сюда вдоль полок, чтобы скрасить ожидание, и уже готова была умереть от скуки, когда кто-то дернул ее за рукав.
- Две минуты, - сказала проводница в коротком голубеньком костюме. Модели для него явно позаимствовали из фантастики самого конца двадцатого: прямо над грудью на форменном пиджаке было два узких выреза в форме полумесяцев. Аманда перевела взгляд ей за плечо: в паре шагов от них двое полицейских проверяли документы у очень смущенной молодой девицы в цветном наряде какого-то полурелигиозного течения, впрочем, недостаточно крупного, чтобы его последователи считали себя иной расой. Третий, стоящий за их спинами, вяло что-то жевал, засунув руки в карманы.
- Понятно, - донеслись до слуха Аманды их голоса. - Федеральный банк, значит? Большая контора. Удачного пути!
- Я же говорю, бесполезно, мы так будем искать, пока сепульки не кончатся, а поезд ведь не задержишь. А тут еще двадцать вагонов. Я говорю тебе, ну найдут ее в Нью-Вашингтоне, ну отправят обратно, велика беда.
- Пойдем уже, - проговорил жующий. - Заладил свое. Из-за тебя и не успели.
- Две минуты, - напомнила проводница, подталкивая Аманду к полкам. - Какое у вас место?
- Да разберусь я, - вздохнула Аманда, под пристальным взглядам забираясь в свою ячейку, и закрыла дверь изнутри. Дальше оставалось только расслабиться и попытаться получать удовольствие от осознания того, что за следущие пару суток можно будет выспаться еще на неделю вперед, а бодрость при прохождении тестов явно должна пригодиться.
Сквозь полоску толстого стекла в двери было видно, как мимо торопились последние пассажиры, таскали туда-сюда лестницу две хрупкие проводницы и слышно, как, наконец, с ужасным скрежетом закрылась внешняя дверь ангара, а вслед за ней – и внутренняя.
“Пожалуйста, приготовьтесь к заморозке” - тихо сообщили динамики, и стало холодно.

Аманда проснулась от громкого возгласа “Черт!” над самым ухом. Она вздрогнула и от ужаса широко распахнула глаза, но картина перед ее взглядом была совершенно комическая.
Две девицы, та самая проводница с полукруглыми вырезами над грудью (тело в них было приятного шоколадного оттенка) и еще одна, тоже в униформе, но с такими длиными распущенными волосами, что это явно не должна была быть ее смена (и вообще, голубая шапочка с эмблемой Транспортного Управления сидела на ней как-то криво и плохо сочеталась с цветом волос), внимательно разглядывали Аманду не менее круглыми глазами.
- Тут кто-то есть, - капризно произнесла длинноволосая девица.
- Я вижу, - заметила та-самая-проводница. - Что будем делать?
- Не знаю, а что ты предлагаешь?
- Не знаю. Это же тебе надо улететь.
И они снова уставились на Аманду. Подумав, та подперла щеку рукой – если они будут играть в гляделки, то так, по крайней мере, удобнее. Дверь перед ее взглядом быстро захлопнулась.
- Я не знала, что это место занято, - зашипели по другую сторону. Я специально проверяла перед отправкой, билет не был куплен. Он даже зарезервирован не был.
- И куда я теперь?
- Не знаю, нельзя тебя оставлять здесь. Постоянно кто-то ходит, мигом заметят.
- А внутри точно не заметят?
- Ну не будут же они все камеры проверять.
Аманда хотела было уже постучать изнутри, как дверь снова открылась.
- Извините, - сказла девица, которая, как теперь стало понятно, проводницей не была. - У Транспортного Управления к вам огромная просьба. - Орать Аманда не начала, поэтому девица продолжила: - Ввиду произошедших технических накладок в поезде не хватило пассажирских мест.
- Вы не пассажир, - процедила Аманда.
- Я и говорю, не хватило мест, и мы вынуждены были некоторых пассажиров поместить в кабинах проводников, - она оглянулась на смуглую напарницу, - и теперь нам самим не хватает места. И мы хотели бы попросить, я хотела бы попросить вас разделить со мной спальное место, - и девица многозначительно посмотрела на Аманду.
- Очень убедительно.
Девица наклонилась ближе и заговорщически прошептала:
- Я вам заплачу. Это совершенно необходимо и крайне важно. Я лечу по очень незаконному делу государственной важности. И, если честно, моя мама будет очень расстроена, если я не доберусь до Вашингтона, моя больная мама...
- Врите больше, - сказала Аманда. - Сколько?
На самом деле, девушка была даже симпатичная, и от нее вкусно пахло, а перспектива лежать с ней в одной ячейке рождала в мозгу Аманды сладкие предчувствия - предчувствия о тысяче-другой свободных кредитов, нормальном номере в гостинице Нью-Вашингтона и приличном наряде для собеседований.
- Две с половиной. - Она кивнула проводнице, и та, уже успокоившись, направилась к выходу из зала.
- Половину сейчас.
- Только половину тысячи. Остальное потом и за молчание, - девица растянула губы в улыбке.
- Ладно, - милостиво разрешила Аманда, решив не подавать виду, как ей нужны эти деньги. - Залезай.
И ее трижды пихнули в живот, чуть не ударили локтем в лицо, чуть на забили рот волосами. Единственный плюс во всем процессе помещения тела в ячейку состоял в том, что голубая и короткая униформа успела кое-где задраться, а Аманда – кое-что рассмотреть. К тому же, потом в кармане Аманды оказалось пять сухих хрустящих купюр. Она на всякий случай вытащила одну, посмотрела на свет и вернула обратно. Настоящая и правильного достоинства.

- Так это тебя искала в салоне полиция?
- Меня искала полиция? - искренне восхитилась девица. - А я-то думала, тут они настолько ленивые, что и шагу не сделают. Тут двадцать два вагона, и из них двенадцать с пассажирами – ужас!
- Ну, - вспомнив, что она слышала, сказала Аманда. - Они не сильно потрудились.
- Ага.
Девушка улыбнулась и мечтательно посмотрела наружу сквозь полоску иллюминатора.
- Как тебя зовут хоть?
- Бонни.
- Бонни, - проворчала Аманда. - У всех Бонни на моей памяти были сообщники.
- А у меня и есть, - девица обиженно ткнула пальцем в стекло, - ты ее видела.
- Тоже мне сообщник, не знает, есть ли в его поезде пустые ячейки.
- Да уже ладно. Недолго осталось, - махнула рукой Бонни. В узком пространстве шлепок пришелся ровно Аманде по руке. - Ой! Извини. А потом найду себе кого-нибудь другого. В Вашингтоне и людей побольше будет.
- Это да, - подтвердила Аманда.
Они помолчали.
- Дай угадаю, - сказала Бонни. - Ты едешь устраиваться в какой-нибудь банк?
- Это было несложно.
- Ну почему же, - пробормотала Бонни. - Еще ты могла бы там работать. Но если бы ты там работала, ты бы не летела этим поездом, у тебя и денег, наверное, нет.
- Ну ладно, - заинтересовалась Аманда, - это, положим, понятно, а то, что я лечу не в банк устраиваться, тебе в голову не приходило?
Бонни покосилась на нее.
- Такая-то серьезная? Ни разу.
Аманда хмыкнула.
- Я из “Интергалактик Б.”
- А-а-а, - сочувственно протянула Бонни так, будто это все на свете объясняло. - Не повезло. Тогда желаю удачи. Ценный сотрудник, все такое.
- Ладно, со мной, положим, все понятно – я еду работать в банке, а ты их что ли грабить собралась? Со своим будущим напарником.
- Ну, об этом можно и подумать. Магазины я уже грабила, - с достоинством сообщила Бонни. - Нужно развиваться. А вообще, я сбежала из дома, - сказала она. Аманда приподняла бровь. - Не-ет, - объяснила Бонни, - я уже достаточно взрослая, просто живу... то есть, жила с родителями, а потом... Сама понимаешь, образования нет, толком никуда на работу не берут. Даже в официантки – на Новой-Новой Гвинее слишком худая, в Новом-Новом Париже слишком толстая, то волосы не того цвета, то акцент неправильный. Вот я и решила куда-нибудь махнуть. Не управлять же автоматическими дворниками.
- Шла бы в проводницы, туда всех берут.
- Так скучно же, - надулась Бонни.
- Зато форма красивая.
- Это да, - протянула она. - Но все равно скучно. Сутки на планете, двое в полете – сдохнешь, пока доедешь, и поговорить не с кем, только ходи себе между трупами.
- Точно, я же забыла, что у тебя нет образования. Читать еще, наверное, не умеешь? - подразнила ее Аманда.
- Да ну тебя, - Бонни пихнула ее в бок, Аманда ответила, и они завозились в узкой камере, постоянно тыкаясь в мягкие стены. В результате колено Аманды оказалось между ног Бонни, а локоть Бонни где-то в районе шеи Аманды. Форменный голубой костюм окончательно разошелся у ворота, и Аманде была прекрасно видна лямочка голубого, в тон, лифчика.
- За сексуальные домогательства, как ты, наверное, не помнишь, потому что не читаешь, - сказала Аманда снизу, - у нас есть целых две статьи, и еще не понятно, какую из них к тебе применять – про свою расу или про чужие.
Раскрасневшаяся Бонни фыркнула, двинула бедрами и откатилась, насколько это позволяло пространство.
- Сейчас нас будут замораживать обратно. Мне сказали, что камера обратно переходит в анабиоз через двадцать минут. Ложись удобней.
Аманда перевернуась на живот и положила руки под голову.
- А потом ты как?
- А потом меня разбудят до прилета. Надеюсь, хоть в этом напарник меня не подведет, - улыбнулась Бонни.

Аманда проснулась во второй раз оттого, что Бонни выбиралась наружу. По ту сторону двери ей явно помогали, поэтому она даже почти не пиналась и ни разу не попала коленом ни в какие чувствительные части тела Аманды, если, конечно, не считать ими плечи.
Оказавшись на полу, Бонни деловито отряхнула юбку, застегнула форму и поправила на голове шапочку.
- Иди уже, - шикнула ей напарница.
- Сама иди, - прошипела Бонни. - Я сейчас, видишь, еще камеру надо закрыть. Ну что? - обратилась она уже к Аманде. - До свидания?
- Давай, драпай. Поймают неумеху.
- И оставшихся денег у меня нет.
- Я догадалась, - вздохнула Аманда.
Бонни покрутилась на месте, будто в нерешительности, а потом подошла ближе.
- Я же знаю, что тебе понравилось, - прощебетала Бонни. - Трудно было не почувствовать.
Она протянула руку, обхватила Аманду за затылок и поцеловала в губы.
- Пока! И спасибо за... за компанию, короче, - с этими словами она сделала ручкой и приготовилась убежать, когда Аманда окликнула ее:
- Эй! И еще.
- Да-а? - протянула Бонни, замерев на месте.
- Мой тебе совет, когда решишься в следующий раз на какую-нибудь махинацию, выбирай не поезда, а банки. Никуда лететь не надо, и в них, по крайней мере, всегда есть деньги.
Бонни развернулась и с хитрющей улыбкой показала зажатую между двух пальцев розовую бумажку – вкладку от билета, на которой, конечно, были написаны имя, фамилия и номер водительской лицензии Аманды.
- Непременно.

@темы: ориджинал, fest: calling all girls

---

При всех их недостатках банки лучше поездов. Они стоят на месте, и деньги... (с)

[femslash]

Название: Банки, поезда и дирижабли
Автор:  meow-fix
Жанр: фентези, детектив, романс
Размер: мини (5 103 слова)
Рейтинг: R
Предупреждения: неграфичный секс, фемслэш, разумеется
Примечания: При всех их недостатках банки лучше поездов. Они стоят на месте, и деньги в них есть всегда (с) Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид
Цитата использована частично, но ее смысл, как мне кажется, все же частично соблюден.
Агент Министерства Расследований пытается распутать серию краж магических артефактов, в то время как воровка пытается украсть ее саму.

Текст.

***
- Раздевайтесь, агент Кейн. Сейчас это единственное, что вы можете сделать. – Голос женщины напротив был довольно высоким, чуть хрипловатым. В общем и целом приятный голос, который при иных обстоятельствах мог бы ей понравиться. Но, увы, ситуация, в которой оказалась агент отдела по расследованию магических преступлений Джилиан Кейн, не располагала к симпатии.
- Может вам еще и лечь для удобства? – зло поинтересовалась Джил, потянувшись к фибуле форменного плаща, срывая ее чуть резче, чем возможно следовало.
- Может быть. – Невозмутимо ответила ей женщина. Хотя если приглядеться, пожалуй, совсем девчонка, лет двадцать, едва ли более.
Преступница, напомнила себе Джил, а у преступников, как гласит закон, не бывает возраста иначе как до и после совершеннолетия.
- Теперь куртку. – Продолжила преступница, удобно устраиваясь в кресле и не сводя с Джил непроницаемого взгляда темных глаз. Часть лица ее скрывала черная полумаска, дурацкая, как вся эта ситуация. Джил была готова поклясться, что совершенно точно опознает мерзавку в любой толпе и при любых обстоятельствах. Просто по глазам и форме губ – неприлично чувственных и совсем не-преступных.
В часовом отделении ратуши Северной Цитадели было холодно, что без плаща ощущалось очень остро. Кейн почувствовала, как твердеют ее соски.
- Снимайте куртку, Джил, вы ведь понимаете, что я могу вас заставить, если захочу. Я не хочу, честно, но все равно заставлю, если вы не будете слушаться.
Да, Джил это прекрасно понимала, потому что очень остро ощущала как обвивает ее тело заклинание подчинения. Это было почти физическое ощущение на ее коже.
Пуговицы раздражали, так же как и то, что с каждой приходилось возиться. Униформа Министерства Расследований Цитадели еще никогда не казалась ей настолько дурацкой. Какой придурок решил, что 20 пуговиц, каждая в отдельной петле – это хорошая идея? Раздражало против воли просыпающееся, словно бы просачивающееся в нее возбуждение, на редкость неуместное. Внимательный, жаркий взгляд темных глаз напротив казался почти осязаемым. Как и державшее ее заклинание.
Сама ситуация была идиотская, как и все порученное ей дело. Из городских музеев один за другим пропадали магические артефакты, а на местах преступления раз за разом находили черные маски, что газетчики немедленно раздули до масштабов городской легенды.
«Маска» стало едва ли не самым популярным заголовком месяца. Для властей Северной Цитадели это было плохим пиаром, и дело передали в отдел расследований магических преступлений.
Джил слишком сильно дернула одну из пуговиц, и та со звоном покатилась по каменному полу. Девушка в кресле фыркнула, чуть склонив голову.
- Рада, что вас это забавляет. – Зло процедила Джил.
- Бросьте, агент. – Преступница, а Джил скорее откусила бы себе язык, чем уподобилась газетчикам и назвала ее Маска, отмахнулась, - я не причиню вам вреда, вы же знаете, убийство не в моем стиле.
- Изнасилование уже не считается за вред? – Язвительно поинтересовалась Джил.
- Не надо пафоса, агент. Вы лично собирались предать меня суду. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но мне грозит отрубание четырех рук, повешение за рецидив и колесование за покушение на государственную собственность. У меня всего две руки и они мне дороги как память. Знаете, немного секса - не худшее, что я могла бы с вами сделать. Или что? Вы предпочтете лишиться руки вместо того, чтобы продолжить нашу маленькую игру?
Джил промолчала.
- Именно, агент Кейн. Вы хотели поймать меня, а вместо этого я поймала вас. Имею право на маленькое вознаграждение. Снимайте сорочку. Медленно, мне нравится на вас смотреть.
Джил нервно сглотнула, отвернулась, потянулась к завязкам тонкой рубашки, которую носила под униформой. Собственная нерешительность бесила. Она резко сорвала сорочку, больше в пику преступнице, отбросила в сторону, с вызовом смотря в темные глаза:
- Теперь что? Встать на колени и называть «моя хозяйка»?
- Можно просто Дженни. Не надо драмы, ладно? Просто раздевайтесь.
Джил замерла, стиснула зубы, почувствовав как на секунду обвивающее заклинание мягко подтолкнуло ее руки к пряжке ремня. Кем бы ни была эта «Дженни», Джил приходилось признать, что магичкой та была незаурядной. Заклинание контроля, способное связать агента Министерства Расследований, уже само по себе о многом говорило, не говоря уж о том, что той удалось уже четырежды обокрасть власти.
Джил предпочла раздеться сама. Ремень, сапоги, брюки вместе с бельем. Порядок был не то чтобы очень логичным, но в тот момент Джил было плевать.
- Вы красивая женщина, агент Кейн. – Заметила Дженни, внимательно ее разглядывая.
- Не могу ответить того же. Маска мешает. – Процедила Джил. В помещении было холодно, и каждое дуновение ледяного воздуха дразнило обнаженную кожу, усиливая чувствительность. По крайней мере, Джил хотелось списывать это на сквозняки, а не на взгляд темных глаз напротив.
- Ничего страшного, я оставлю ее для загадочности. Я узнавала о вас, вы знаете? – В голосе Дженни была странная беззлобная усмешка. – Читала ваше личное дело. Вы мне нравитесь. Думаю, вы единственный человек во всей Северной Цитадели, который действительно стал меня искать. Я позаимствовала четыре никому не нужных артефакта из музеев магической истории. Они даже не считаются рабочими. Но вы всерьез собираетесь отправить меня за это на эшафот.
- Закон есть закон.
Дженни рассмеялась:
- Да, этим вы мне и нравитесь. Идите сюда. Идите, не бойтесь, я не сделаю вам больно.
Джил попыталась сопротивляться заклинанию, но ее тело просто само сделало несколько шагов вперед.
- Не боритесь со мной, я вам не враг. – Дженни притянула ее к себе, и прикосновение ледяных ладоней заставило Джил вздрогнуть, едва не вскрикнуть.
- С трудом верится. – Выдавила она, чувствуя, как сел голос. Самым неприятным было то, что ненавидеть не получалось. Вся ситуация была для этого слишком абсурдной, нереальной как сон.
Дженни провела ладонями по ее талии, вверх по спине, коснулась заколки на затылке, позволяя длинным волосам рассыпаться по плечам.
Прикосновения были мягкими, изучающими, заставляли что-то внутри сладко замирать, разливаться совершенно неуместной истомой по телу.
- Вы можете сколько угодно говорить это, - Дженни подалась вперед, и Джил почувствовала исходящее от нее тепло, - но я никому не причиняю вреда. Даже вам.
Горячие губы, коснувшиеся ее шеи, заставили Джил вздрогнуть, отвернуть голову, мазнув волосами по лицу Дженни.
- Так сладко, - прошептала та, - вы сладкая, Джил. У вас чувственное тело.
- Заткнись. – Прошипела Джил, закусив губу и чувствуя как нарастает возбуждение.
Дженни заставила ее сесть к себе на колени, широко развела ее ноги в стороны, коротко и дразняще царапнула по ягодицам ногтями, заставляя Кейн сглотнуть и выгнуться.
Какая-то часть Джил все еще помнила, что они в часовой комнате ратуши, что она сидит на коленях преступницы, которая буквально полчаса назад совершила свою четвертую кражу, но в тот момент Джил чувствовала себя отрезанной от той логической и рациональной части, которая обычно управляла всеми ее поступками и решениями.
Она словно бы была изолирована этими осторожными прикосновениями и поцелуями.
Смешно, если задуматься – зарвавшаяся девчонка-преступница могла сделать с ней подобное.
Она пропустила момент, когда дразнящих прикосновений стало недостаточно, и она сама начала подаваться вперед, выгибаться, подставляясь, постанывая.
Когда холодные пальцы скользнули между ее ног, она вскрикнула, зацепилась взглядом за темные, почти черные глаза напротив, жадно хватая ртом воздух. Сама подалась вперед.
В какой-то момент они начали целоваться.
В какой-то момент Джил стало все равно, как громко она стонет.
В какой-то момент они оказались на полу, и она поймала себя на том, что стаскивает с Дженни одежду, жадно зарывается пальцами в ее волосы, агрессивно запрокидывая ее голову, оставляя все новые и новые метки на шее, пока мир тонет в безумии и удовольствии, и отсчитывают секунды часы городской ратуши Северной Цитадели где-то у них над головами.

***
Она запомнила еще чужой голос, короткое, хриплое «спи», прямо перед тем как заклинание заставило ее уснуть, и, проснувшись, долго не могла сориентироваться где она.
Потолок был знакомый, трещина в углу у окна тоже, и ее сонное сознание не сразу зафиксировало, что она дома.
Она ожидала, что будет испытывать стыд, отвращение, но ничего подобного не было. Скорее какая-то гулкая приятная опустошенность. Ее собственное тело казалось ей непривычно невесомым, и в тоже время чувствительным, почти звенящим. Вставать не хотелось, но было необходимо.
- Я тебя поймаю. – Тихо пообещала она в пустоту, повернула голову, заметив аккуратный бумажный прямоугольник на тумбочке.
«Я буду вас ждать, Джил».
Джил фыркнула, раздраженно взлохмачивая и без того растрепанные волосы, и отправилась на кухню. Ей нужен был кофе.

***
Здание Министерства Расследований никогда не производило впечатления гостеприимного и не было для этого спроектировано. Оно располагалось в старом центре города, в двух улицах от ступеней каменной громады Дворца Гильдий – официальной власти Северной Цитадели и всего Роша. И все попытки придать Министерству торжественный и устрашающий вид, терялись именно потому, что сразу за ним, врезанные в скалы возвышались цеха Гильдий и само здание Верховного Совета, на фоне которых, город, раскинувшийся внизу, казался игрушечным.
Был декабрь, что для Северной Цитадели означало колючий снег и очень холодную погоду, но Джил так и не смогла заставить себя надеть теплый плащ. Ее одежда, когда она проснулась, была аккуратно сложена на стуле рядом с кроватью: плащ, рубашка, куртка без одной пуговицы, оторвавшейся и, вероятно оставшейся, на полу в ратуше.
Запасная униформа у Джил была, но второго теплого плаща – нет, и она мерзла, кутаясь в осенний.
О том, что произошло ночью, она старалась не думать, просто потому, что не знала как. Даже если она находилась под заклинанием подчинения, она все же отдавала себе отчет, что на изнасилование произошедшее не тянуло. Получалось, что она занималась сексом с преступницей и, как ни старалась, не могла вызвать в себе, ни чувства стыда, ни отвращения.
Не отменяло того факта, что у нее была работа, и эту работу надо было выполнить.
Ей хотелось бы оправдаться, что она сделала все, что могла, но, увы, это не соответствовало действительности. Был момент на кухне, когда она посмотрела на свои руки и мимоходом подумала, что под ногтями должны были остаться частички кожи. Джил была весьма средним магом для агента, но она специализировалась на заклинаниях поиска, а генетический материал – это более чем достаточно, чтобы отследить кого угодно и где угодно.
И все же сама мысль показалась ей нелогично омерзительной. Только тщательно вычистив руки, помыв их несколько раз с мылом, она поняла, что сама, в здравом уме и твердой памяти уничтожила вещественное доказательство. Было бы удобно списать это на все еще действующее заклинание контроля, но Джил слишком хорошо понимала, что никаких заклинаний на ней нет.
Было странное и непонятное чувство, пронизывающее все ее тело, и непривычно пустая голова. Она словно бы все еще чувствовала чужие прикосновения, как будто события ночи окутывали ее саму невидимым туманом. Взгляд в зеркало тоже не добавил оптимизма – красные, зацелованные губы, растрепанные волосы и шальные блестящие глаза. Она выглядела как после качественного секса. Или, как она полагала, так как должна выглядеть женщина после качественного секса.
Может быть, все дело было в том, что у нее слишком давно никого не было. Последний, да и единственный ее роман закончился пять лет назад, а до него была только пара полубезумных ночей с Амандой Ричардс – одногрупницей из Сыскной Академии Роша, приятное, но ни к чему не обязывающее воспоминание. А после того неудачного романа пять лет назад, никого. Сначала не было желания, потом как-то постоянно не хватало времени – агенты Министерства Расследований, как правило, очень занятые люди, которые к тому же не особенно хорошо сходятся с окружающими. Джил не была исключением.
И вот теперь это.
Но об этом лучше было не думать. Безопаснее.
В свои двадцать пять и несмотря на довольно посредственные способности в магии, Кейн была довольно успешным агентом, достаточно, чтобы у нее даже был свой кабинет – продуваемый сквозняками зимой и жаркий как печка летом, больше напоминающий габаритами маленький чулан, но зато с именной табличкой на двери и старым поцарапанным столом.
Теперь, когда она сама уничтожила самую надежную ниточку, ведущую к преступнице, приходилось заново взяться за факты. Один раз они ей уже помогли вычислить, где может появиться Маска. Несмотря на весь идиотизм и газетность этого слова, было проще думать о ней как о Маске, чем как о Дженни. Преступников и преступниц не зовут Дженни – это слишком обычное, слишком фамильярное имя. Девочку с соседней улицы могут звать Дженни, но точно не магичку, которая легко обходит защиту поставленную профессионалом из Гильдии Охранных Заклинаний, и может наложить контроль на агента из Министерства Расследований.
Сделав себе еще одну чашку кофе, и сев за стол, Джил опять принялась перебирать факты. Итак, что у нее было?
Преступница женщина лет двадцати, один за другим ворует исторические артефакты из мелких музеев магии. Артефакты все примерно одного периода изготовления, и даже не слишком древние, к тому же не рабочие. Назначение и авторы артефактов разные и едва ли складываются в цельную коллекцию.
По сути – старый, никому не нужный хлам, который и не интересовал-то никого кроме историков.
И Дженни. По какой-то причине.
Итак, преступница с незаурядными способностями в магии, и судя по всему, в самых разных ее сферах.
Попытки отследить маски тоже ничего не привели – ни магические попытки, ни детективные.
Обычные черные маски, какие продаются в десятках сувенирных магазинов Северной Цитадели накануне большого праздника Масок, до которого как раз оставалось полторы недели.
В принципе получалось, что Маска и появилась как раз когда город начал готовиться к Карнавалу. Джил и сама не знала, почему ее сознание так уцепилось за этот факт.
Она достала из кармана записку, найденную утром на тумбочке, достала из стола свою старую доску призыва, задернула шторы и обновила магический круг защиты в кабинете. Как минимум она могла спросить, как найти того, кто написал послание.
Суммонинг никогда не был ее любимым предметом, но какой-то опыт в обращении с духами у Джил был, как и у любого в ее отделе.
Она прочла заклинание, и над вязью из символов возник полупрозрачный спектр.
- Агент Кейн, - его голос был больше похож на шепот, и Джил приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова, - спрашивайте, что вы хотите знать.
- Мне нужно знать, кто написал эту записку. – Джил положила записку в пределах призывающего круга. – Все, что вы можете мне сказать. Это важно для расследования.
- Дела людей мало волнуют нас. – Прошелестел спектр. – Вы задаете вопросы, на которые уже знаете ответы. Мне неведомо, где этот человек сейчас, но я вижу, что вы пропитаны им насквозь. Это кто-то кого вы знаете.
И спектр исчез.
И это была одна из причин, почему Джил недолюбливала духов. Они никогда не говорили ничего полезного.
Теперь, когда и записка оказалась бесполезной, оставался самый долгий, но возможно самый надежный путь. Магичка такого уровня как Дженни просто не могла нигде не засветиться. Оставалось только проверить все магические школы, в поисках подходящей по возрасту гениальной выпускницы. Не сложнее, чем найти иголку в стоге сена.
Дверь отворилась, и Джил поспешно спрятала записку в карман.
- Агент Кейн? – агент Вольф Лейн окинул ее слегка насмешливым взглядом. - Прекрасно выглядите. Как всегда в работе?
- Так же как и вы. – Пожала плечами Джил, чувствуя, что краснеет под его внимательным взглядом. Она не могла отделаться от мысли, что все знают, могут просто увидеть, чем она занималась ночью.
Вольф зашел в кабинет, подошел ближе:
- Знаете, вы сегодня действительно прекрасно выглядите. – Он положил руку ей на затылок, мягко зарываясь пальцами в волосы. Джил отдернулась, сама удивившись тому глухому раздражению, которое вызвал у нее жест.
Вольф ей нравился, и как коллега и как мужчина, и быть может, между ними и была пара двусмысленных намеков, но в тот момент она поймала себя на мысли, что ничего к нему не чувствует. Вообще ничего.
- Извини. – Ей стало неловко за свое поведение. – Просто устала. Сложное дело.
- Да ничего. – Он натянуто улыбнулся, убирая руку. – Может быть, сходим куда-нибудь после работы?
- Нет, знаешь, спасибо, но, наверное, нет. Извини.
- Да ничего. – Он чуть поджал губы, но развивать тему не стал. – Ну, я тогда пойду.
- Да. Да, конечно. Слушай, Вольф?
- Да?
- Тебе никогда не казалось, что закон…ну несправедлив?
Он обернулся в дверях и смерил ее тяжелым взглядом:
- Нет. Мы защищаем закон. Прав он или не прав, но другого у нас нет. А закон похож на банк, знаешь чем?
Джил внимательно посмотрела в ответ, показывая, что слушает.
Вольф продолжил:
- Закон похож на банк. Он жив, только пока люди верят, что он надежен.

***
Прошло два дня, и еще один артефакт был украден, Джил моталась как белка в колесе, поднимая архивы личных дел в Магических Академиях и Гильдиях, пытаясь по неофициальным каналам узнать, не поступали ли артефакты в какую-нибудь из личных коллекций. Читая данные по истории артефактов и разбирая, каким образом именно была нейтрализована охрана музеев.
Такой темп едва давал ей возможность свободно вдохнуть и выпить чашку кофе, но с другой стороны так было проще. Было проще не думать о том, что произошло в ратуше. Домой Кейн возвращалась поздно, и, как правило, сил у нее хватало только на то, чтобы упасть на постель и заснуть без сновидений.
Тот вечер не грозил стать исключением, пока она не заметила, что дверь ее квартиры приоткрыта.
Она коротко пробормотала заклинание, и на кончиках ее пальцев зажегся голубоватый огонь – Вспышка была самым надежным боевым заклинанием в ее арсенале.
- Вы можете не колдовать, агент Кейн. – Донеслось из квартиры, и Джил почувствовала себя так, словно из под нее неожиданно выбили опору – этот голос она узнала бы из тысячи. – Я не причиню вам вреда.
В квартире было темно. Дженни лежала на ее кровати, без маски, и в ней не было ничего нарочито соблазнительного, но Джил все равно почувствовала, как учащается ее пульс.
Она не стала убирать заклинание.
- Что ты здесь делаешь?
- Пришла к вам. Мне хотелось вас увидеть.
- Я тебя арестую.
- За что? За то, что я зашла в вашу квартиру без спросу? Дверь была открыта. – Дженни лежала на ее кровати, практически свернувшись в клубок. Не как кошка, скорее как ребенок, она и казалась ребенком.
- Дверь была закрыта. – Джил почувствовала себя глупо. Она могла арестовать Дженни, вот только это мало бы что ей дало.
- Не прогоняйте меня, ладно?
Джил фыркнула, подходя к кровати:
- Тебе настолько некуда пойти?
Дженни подвинулась, давая ей место:
- Что если так?
- Я все равно отправлю тебя на эшафот, когда у меня будут доказательства, понимаешь?
- Да. – Дженни протянула к ней руки, и Джил недовольно фыркнув, легла рядом. Вся ситуация была безумной и потому, Кейн разрешила себе побыть немного безумной заодно. К тому же она действительно устала за последние дни.
- Это неважно. – Сказала Дженни. – Сейчас вы здесь.
Джил не стала сопротивляться, когда к ней прижалось теплое женское тело. Она едва могла вспомнить последний раз, когда спала с кем-то в одной кровати. Получалось, что это было не меньше пяти лет назад, когда они еще встречались с Марком.
- Насколько же должно быть одиноко, чтобы забраться в кровать к человеку, который хочет отправить тебя на эшафот. – Она хмыкнула и уткнулась носом в шею Дженни.
- Очень одиноко, агент Кейн. Очень-очень одиноко. – Ответила та, и только по легкому дрожанию в ее голосе Джил поняла, что она плачет. Тихонько, беззвучно, как маленький ребенок.
Может быть, это был инстинкт, может быть, затянувшееся безумие ночи в ратуше, но Джил прижала ее к себе, и гладила по волосам, пока Дженни не уснула.
Кейн долго лежала, вслушиваясь в ее дыхание.
Проснулась она одна, на тумбочке рядом с ее кроватью дымилась ароматная кружка кофе, рядом с ней лежала записка «спасибо, агент Кейн».
Джил застонала и накрыла голову подушкой.


***
Часть дня у Джил ушла на опросы возможных свидетелей краж, и еще приличное количество времени на мистрессу Аврору Андерсон – смотрительницу Исторического Музея при Гильдии Оборотной Магии. Пожилая женщина входила в Верховный Совет, и была совершенно не тем человеком, с которым можно было не встречаться, даже если официально Джил не обязана была перед ней отчитываться.
- Честно говоря, дорогая, я просто не представляю, кому могли понадобиться эти вещи. Они совершенно точно не пригодны для использования, едва ли они представляют интерес для кого-нибудь кроме членов нашего исторического общества. Даже их части едва ли все пригодны для работы, я не говорю уж он связующей схеме или первоначальном заклинании.
- Части? – Джил услышала свой голос словно со стороны.
- Да, разумеется. Все-таки речь идет о шедеврах старой магии, в них использованы весьма редкие порой медиумы и материалы.
Джил нервно сглотнула, неосознанно подалась вперед:
- Вы не могли бы рассказать мне о тех частях похищенных артефактов, которые, как вам кажется, могут быть рабочими?

***
- Испытываешь судьбу? – Спросила Джил, открывая дверь в свою квартиру тем вечером.
- Жду вас с работы. – Ответила ей Дженни. – Я приготовила поесть.
Джил недовольно нахмурилась, потом повесила плащ на крючок возле двери:
- Дело продвигается хорошо.
Дженни замерла, потянувшись к сковороде, потом невозмутимо продолжила раскладывать еду по тарелкам:
- Понятно. Я рада за вас, агент Кейн.
- Это тебя не беспокоит?
- Нет. Не особенно. А вы знаете, послезавтра Карнавал Масок?
Джил знала, разумеется. Главный праздник в году, в столице всегда отмечали с размахом.
- Вы знаете историю Карнавала Масок? Я имею ввиду, откуда пошла традиция маскарада?
Джил чуть склонила голову, внимательно изучая Дженни. Та была в платье, простом, голубом платье, что очень ей шло, подчеркивало женственную миловидность ее черт и тонкую талию.
- Когда-то давно была легенда, что в день, когда один год сменяет другой, в мире живых появляется поезд*, везущий души ушедших. Люди одевали маски, чтобы мертвые не могли поменяться с ними местами. Вы уже знаете, в кого нарядитесь на Карнавал?
- Я не верю в эту легенду.
Дженни улыбнулась, ставя тарелки на стол:
- Это похоже на вас. Никаких развлечений даже в праздник?
- Развлечения не моя стихия. Мне больше нравятся банки. – Неожиданно для себя ответила Джил.
- Банки?
- Закон похож на банк.
Дженни рассмеялась:
- Наверное. Вам вернее. Банки совсем не моя стихия. Мне больше нравятся поезда.
Они немного помолчали, пока Дженни расставляла посуду на столе:
- Знаете, я ни разу раньше не готовила ни для кого романтический ужин. Жаль, что я не смогла найти свечи.
- Ничего. Все нормально. – Не сводя с Дженни глаз, Джил взяла вилку, попробовала еду. Спокойно заметила. – Очень вкусно.
Они ели в молчании, чувствуя, как нарастает напряжение, и воздух словно бы электризуется. На самом деле Джил практически не чувствовала вкуса пищи или вина.
Она отодвинула тарелку, и в тот же момент Дженни отложила вилку. Словно бы они были частью какого-то заранее обговоренного ритуала.
Джил чуть откинулась на стуле и коротко сказала:
- Раздевайся.
Дженни встала, потянулась к маленьким пуговицам на корсете платья, аккуратно расстегивая их одну за другой, Джил увидела, что ее дыхание участилось. Дженни сняла платье через голову, оставшись в одной тонкой, полупрозрачной сорочке. Замялась, не зная, куда положить одежду, потом просто позволила платью упасть на пол.
- Теперь сорочку. – Сказала Джил. Дженни потянулась руками к подолу, обнажилась одним плавным движением, Джил обратила внимание, как порозовели ее щеки и заблестели глаза.
- Вам нравится на меня смотреть? – Тихо и чуть хрипло спросила Дженни.
- Да. Иди сюда. – Джил сама протянула к ней руки, помогая устроиться у себя на коленях. Скользнула пальцами между ног, проникая внутрь, чувствуя как тесно и влажно внутри. – Посмотри на меня. Хочу, чтобы ты называла меня на «ты».
Дженни зажмурилась и закусила губу, прошептала сдавлено:
- У меня…никого до... тебя не было.
Джил замерла на секунду, потом медленно двинула пальцами:
- Сожалеешь об этом?
- Нет. – Дженни уткнулась носом ей в шею, расслабляясь насколько это было возможно. – Я не хочу, чтобы у меня был кто-то кроме тебя.

***
Когда они лежали после, тяжело дыша, просто пропитываясь запахом и теплом друг друга, Дженни повернула к ней голову:
- Ты когда-нибудь думала, как это, умирать? – она спросила отстраненно, ведя пальцем по брови Кейн, от переносицы к виску, потом вниз, словно запоминая форму ее лица.
Джил хмыкнула:
- Все было настолько плохо?
Дженни рассмеялась:
- Нет. Все было прекрасно. Мне никогда и ни с кем не было так хорошо. Но все-таки.
- Не знаю. Наверное, как взлетать. Что-то вроде.
- Взлетать? – Дженни рассмеялась снова, и этот смех был таким интимным, тихим и мягким, что Джил на секунду показалось, что он звучит у нее внутри. – Мне кажется это как падать. И там темнота, и пустота, и очень холодно. Странные мысли, правда?
- Странные. – Согласилась Джил. – Не бойся. Ты не упадешь.
- Почему?
- Я же сказала тебе, я тебя поймаю.
Дженни издала странный всхлипывающий звук, полу-смешок, полу-плач:
- Почему-то ты все время говоришь вещи, от которых мне хочется плакать.
- Наверное, это талант. – Ответила Джил, прижимая ее к себе.

***
Когда Джил проснулась, ее снова ждала чашка кофе и записка. Это стало почти привычным. Всего два раза, слабая традиция.
«В Карнавал Масок я совершу еще одну кражу. Правда, уже без маски. Мне так надоели маски, ты даже не представляешь себе. Я, наверное, слишком путано пишу. Извини. Просто я не знаю, как еще сказать тебе спасибо. Дженни».
Джил выпила кофе, и со вздохом выбралась из кровати. Ей предстоял занятой день.

***
В читальном зале Библиотеки Исторической Магии было гулко и пусто, никаких студентов и студенток – большинство в честь Карнавала отпустили домой, и у тех, кто остался, были дела получше, чем болтаться среди старых книг.
Холодный зимний свет проникал через высокие стрельчатые окна, расчерчивал старые столы и скамьи, ложился белесыми полосами на каменный пол, высвечивал витающие в воздухе пылинки.
Мистресса Андерсон очень органично вписывалась в обстановку – высокая и строгая, в своем традиционном сером платье.
- Я посмотрела книги, о которых вы спрашивали, дорогая. Боюсь, это едва ли не большее, чем я могу вам помочь.
- Ничего страшного. – Ответила Джил. – Вы уже очень мне помогли.
- Меня удивила ваша просьба. Знаете, не всякий раз у меня просят книги по теоретической некромантии и «Поезд Душ» Сандерса одновременно.
- Да. – Джил улыбнулась в ответ, принимая у нее книги. – Возможно, я удивлена не меньше.

***
Она просидела в библиотеке до обеда, еще до четырех разбирала архивы Главного Госпиталя Северной Цитадели. После чего отправилась в Министерство. Ей надо было занести бумаги начальнику. Рик Кэссиди наорал на нее, но бумаги принял, даже подписал. Он давно был ей должен.
Касса у причала дирижаблей работала до семи и располагалась на другом конце города, и Джил чуть не опоздала.
Мимо нее на улицах спешили люди, кутаясь в теплые шерстяные плащи, горожане побогаче в легкой одежде, которые могли позволить себе магическую защиту от холода, катились по каменным мостовым экипажи, и лавки торговцев не спешили закрываться, ожидая припозднившихся покупателей. На улицах уже стали появляться люди в масках, и Джил знала, что после захода солнца их станет намного больше – Северная Цитадель готовилась праздновать с размахом.
Она вернулась домой, собрала необходимые вещи.
Их оказалось неожиданно мало.
В госпиталь она едва не опоздала – долго не могла поймать экипаж.
Скоро должны были пробить часы на ратуше.
В госпитале было тихо, на верхнем этаже светильник едва горел.
Джил прошла по коридору, замерла у дверей палаты.
«Элеонор Уиллинг» - гласила надпись.
Вот уже три года спящая в этой палате, в сети из заклинаний и схем, поддерживающих жизнь в ее теле,
Элеонор Уиллинг – младшая сестра Элисон Дженнифер Уиллинг, лучшей студентки Магической Академии за последние лет пятьдесят, бросившей учебу, после того, что случилось с ее сестрой. Достаточно безумной, чтобы ухватиться за старую легенду про Поезд Душ, чтобы доработать ритуал Сандерса, чтобы украсть старые артефакты и разобрать их на необходимые ингредиенты. И все, чтобы поменяться местами.
Карнавал Масок. Если не скроешься, душа умершего может поменяться с тобой местами. Какая дурацкая легенда.
И бессмысленная.
- Ты опоздала. – Услышала Джил, когда открыла дверь, – но ты права, ставя на банки. Банки лучше поездов. Намного надежнее.
Джил аккуратно прикрыла за собой дверь:
- Я знаю.
- Знаешь, - Дженни сидела в кресле рядом с кроватью, рядом с маленькой фигуркой, опутанной вязью символов и знаков. Дженни была в простой белой ритуальной робе, босиком, с непокрытой головой и распущенными волосами, - знаешь, - ее голос дрожал, - я всегда думала, что это она от меня зависит. Она всегда за мной бегала, всегда спрашивала, что ей делать. Как будто, если она будет послушной, никакое зло ее никогда не коснется. Она всегда была очень послушной. А…- ее голос сорвался, - а завтра они снимут заклинания, и она умрет. И…и господи, я не знаю, что мне делать. Я даже не думала, что у меня может не получиться. И я думала, что все закончится…она оживет, а я…я отправлюсь на поезде…и… – Она спрятала лицо в ладонях. – Я такая…я такая дура!
Джил села рядом, аккуратно поставив свой саквояж у кровати, притянула Дженни к себе, коротко прижимаясь губами к ее макушке:
- Дженни, посмотри на меня. Посмотри, пожалуйста.
Взгляд заплаканных, полных отчаяния глаз было невыносимо видеть, но Джил заставила себя продолжить:
- Ты не дура. В этом мире нет ни одного человека, который не желал бы вернуть близких людей, которых потерял. И это очень больно. Наверное, нет никого, кто хотя бы раз не вспоминал про Поезд Душ. Но посмотри на нее. Она так долго уже здесь, так долго спит. Отпусти ее, вы так долго друг друга держали.
Дженни всхлипнула, прижимаясь к ней изо всех сил.
- Я знаю, это страшно. – Тихо продолжила Джил, - я знаю. Но мертвые не возвращаются. Они не должны. Им не нужно, они живут в нас. Попрощайся с ней, попрощайся сама.
Она держала Дженни, мягко укачивая, пока та плакала, глотая всхлипы и рвущиеся рыдания, долго, пока та не успокоилась, не затихла.
Дженни смущенно утерла лицо ладонью, невесело рассмеялась сквозь слезы, выдавила:
- Как некрасиво. Жалкое должно быть зрелище.
- Нет.
- Ты меня поймала. Как и обещала. Что там мне грозит? Пятикратное отрубание руки, повешение и колесование? Больно, наверное. – Она некрасиво скривила лицо, потом спрятала его в ладонях. – Прости.
- Шшш, - Джил коснулась губами ее виска, мягко укачивая. – Мне не нравится спор банки или поезда. Пожалуй, мне не нравятся ни банки, ни поезда.
- Но больше ничего не остается. – Дженни горько усмехнулась. – Знаешь, я хотела быть с тобой. Думала, что умру сегодня, и хотела, чтобы ты была моей. Хотя бы раз. А потом уже не могла остановиться.
- Я понимаю. Я зашла сказать..меня переводят.
Дженни снова усмехнулась:
- Покидаете гостеприимную столицу, агент?
- Да. В маленький городок Эллина, это на границе Роша. На рассвете улетает мой дирижабль. Это бедный город, и там проблемы с законом, поэтому агентам всегда рады. Там не хватает людей, и если преступления расследуются, то только те, которые приносят кому-нибудь вред.
Дженни дернулась встать:
- Хороший третий вариант.
Джил не пустила ее:
- Я купила два билета.
Они очень долго молчали.
- Что же ты молчишь? Скажи мне что-нибудь. – Тихо попросила ее Джил. – Ты со мной?
- Я… - Дженни посмотрела на больничную кровать.
- Тебе придется ее отпустить.
- Мне кажется, если я ее отпущу. Это будет как смерть.
- Не бойся.
- Ты меня поймаешь?
- Да.

***
Джил стояла в стороне, пока Дженни шептала что-то на ухо девочке на больничной койке, уловила только тихое:
- Прощай, Элли. Пусть счастливым будет твой путь.
Дженни повела рукой над кроватью, и символы заклинаний погасли один за другим, погружая палату в темноту. Магичка зажмурилась, борясь с подступившими слезами, крепко, почти до боли вцепилась руку Джил:
- У нас все будет хорошо?
- Я не знаю. – Честно ответила Кейн. – Мы постараемся, чтобы да. Идем?
- Да. – Дженнифер бросила последний прощальный взгляд на палату, решительно вытерла слезы и закрыла за ними дверь.
Где-то за границами больницы Северная Цитадель праздновала Карнавал Масок, отсчитывали секунды часы на старой ратуше, и спал на причале дирижабль «Цитадель-Эллина». Ему снился следующий рейс.
-------------------------------------------
* слово «поезд» изначально означало вереницу повозок, термин прижился применительно к железнодорожным поездам, но на самом деле он намного старше. (прим. автора)

@темы: ориджинал, fest: calling all girls

---

Русское кино в жопе. Только Федя Бондарчук крутой (с) Изображая жертву

[femslash]

Название: Двадцать два
Автор:  thegamed
Рейтинг: PG-13
Размер: 10 115
Примечания: В поисках выхода.
Дисклеймер: Все узнаваемые имена, места и отсылки к произведениям искусства употреблены намеренно и могут считаться рекламой и пиаром. Все бытовые ситуации и авторские персонажи с реальностью имеют мало общего.

Текст снят по просьбе автора. Отредактированную версию можно увидеть здесь.

@темы: ориджинал, fest: calling all girls

---

Русское кино в жопе. Только Федя Бондарчук крутой (с) Изображая жертву

[femslash]

Название: Стоп-кадр
Автор:  katarina.
Бета: ?
Жанр: романс, ангст
Размер: миди (10 034 слова)
Рейтинг: R
Примечания: Эльза снимает Бланш на видеокамеру

Текст.

И я кричу остановите пленку,
Это кино я уже смотрел. (с)

Глава первая.
Девочки и мальчики сильно меняются за лето

Я самая обычная девочка. Живу с отцом в обычном доме. Не представляю, о чем можно писать в дневнике. У меня хороший дневник, хороший блокнот. Но нет переживаний, которые можно было бы ему поверять. Даже тайных поклонников нет. Может быть, когда я немного вырасту, все изменится.
У меня есть хорошая подруга. Её зовут Эльза. У неё есть брат Роберт, он нам постоянно мешает.
Мне бы хотелось вырасти такой, чтобы было, что записывать в дневнике.

Вторая запись из дневника Бланш пятилетней давности

На указателе написано Висконсин, на указателе написано Ла-Кросс. Эльза и Бланш живут в пригороде, вдалеке от указателей. То есть указателей у них в городе, конечно, великое множество, но большие и серьезные указатели, которые вызывают у людей ассоциации, тут не стоят.
Бланш сидит на самом краю бетонной плиты, свесив ноги вниз. От теоретического перелома позвоночника ее отделяют примерно двадцать футов. На ней - растянутая футболка и черные вельветовые брюки. На брюках должны остаться белые известковые следы, несколько бросающихся в глаза полос.
- Подними руку, - говорит Эльза. Она стоит в центре площадки, с видеокамерой в руках. Ветер треплет её длинные, светлые волосы, запутывает их, может быть, даже сбивает с пути.
- Зачем? - спрашивает Бланш и поднимает руку, в которой была сигарета. Сигарета гаснет от порыва ветра. - Черт, - комментирует Бланш.
- Это будет прекрасный кадр! - Эльза приближает и удаляет фокус. Изображение будет размытым. Камера куплена в прошлом году на гаражной распродаже.
- Фильм не состоит из отдельных кадров, понимаешь? Нужен сценарий, актеры, спонсирование, декорации, - Бланш морщится. - Могу я уже опустить руку?
Эльза нажимает на стоп и кивает.

Эльза живет с родителями и младшим братом. Каждый раз, когда к Эльзе приходят ее подружки, Роберт оказывается под дверью и подслушивает. Он хочет знать, что девочки говорят о мальчиках, когда те их не слышат. Родители всегда хвастаются своим коллегам по работе, что у них очень любознательный сын.
Роберт влюблен в Бланш по принципу самого близкого знакомства. Из всех женщин на свете он больше всего времени провел с сестрой, мамой и Бланш. Роберт уверен, что он не поклонник инцеста. От мыслей такого рода тошнота подкатывает к горлу моментально. Любовь заставляет его вести себя грубо.
- Ты лесбиянка, - говорит он Бланш. - Любая девочка была бы счастлива на твоем месте заполучить такого, как я.
- Вижу толпы под окнами, - отзывается Бланш и проводит рукой по своим коротким черным волосам. Ей хочется курить, но в доме Эльзы зависимости под запретом, а на улице слишком мерзкая погода.
- Это из-за дождя, - парирует Роберт.
- Это из-за тебя, - отрезает Бланш.
Эльза, наверное, любит свою семью, их размеренный быт. Любит, что её мама может запрещать что-то делать своим детям. Когда мама говорит: «Тебе нельзя общаться с этим мальчиком, он из дурной семьи», то Эльза слушается. Когда мама говорит: «Ты можешь остаться у подруги на ночь», то Эльза чувствует эйфорию. Ей разрешили, ей разрешили, ей разрешили!
Воскресные обеды и походы в церковь, уикенд, проведенный на природе, ритуалы и система ценностей.
Мама Эльзы, кстати, её зовут Клавдия, всё принимает в своей дочери: внешний вид, оценки в школе, любимые музыкальные группы, неприличные фильмы на жестком диске, слишком короткую юбку, - но Бланш не принимает. Клавдия утешает себя, что они подружились просто потому, что живут по соседству. Что ещё немного - и эта странная дружба, девочек ничего не связывает, пройдет. Потерпеть осталось чуть-чуть, максимум до окончания школы. Потом Эльзу ждет колледж, который по карману средней американской семье, а Бланш работа.
И когда Клавдия видит, что Роберт по уши влюбился в Бланш, она выпивает три глотка коньяка, который подарили мужу на день рождения, и кашляет.

Эльза мечтает снимать кино. Первой её жертвой стали мягкие игрушки и фотоаппарат Клавдии. Фотографии были распечатаны, к ним были придуманы подписи, некоторый аналог субтитров, и развешаны по комнате. У Эльзы нет сюжетов и характеров, только кадры. Когда она видит что-то красивое, то сразу говорит: «вот бы снять это на камеру» или «хороший кадр из фильма». Когда они только знакомятся с Бланш, соседской девочкой, то в той нет ничего необычного, она совсем не похожа на героиню кино.
Но два года назад, после летних каникул, в Бланш что-то меняется. Она начинает иначе стричься и одеваться, но главное - в ней появляется какой-то надлом. Надлом столь сильный и заметный, что Эльза не решается спросить, что произошло. Просто рыщет по распродажам в поисках видеокамеры. Находит к концу месяца, когда начинаются дожди. Первый раз она снимает Бланш в школьном дворе, под дождем. Бланш стоит без зонта, в одной толстовке, и отчего-то не торопит подругу. Черные волосы прилипают ко лбу, тушь течет.
- ещё минуту, - просит Эльза. Она боится дико, что камере придет конец, если снимать под дождем, но остановиться не может. - Засунь руки в карманы.
Бланш выполняет, но спрашивает:
- Плохие руки?
Эльза приближает фокус, в кадре часть ладони и карман.
- Хорошие руки, - говорит она тихо.
Дома она пересматривает снятое на камеру раз за разом. Пять минут тридцать четыре секунды, с которыми ничего невозможно сделать, в которых нет ничего от искусства. Внутри Эльзы бьется что-то, она видит в Бланш искусство и не может остановиться - пересматривает снова.
Эльза замечает, что брат роется в её вещах, и лучше прячет свой дневник. Эльза замечает, что Роберт иначе смотрит на Бланш.

Бланш живет с отцом. Они почти не разговаривают.
- Передай соль, - говорит отец как-то, когда они с Бланш отдыхают за городом.
- У нас нет соли, - отзывается Бланш.
- Я бы хотел с тобой поговорить.
- Поговори.
Они сидят за столом, пока не стемнеет. Иногда Бланш думает, куда пропала её мать. Кажется, Бланш никогда её не видела, но уроки сексуального воспитания и интуиция не позволяют думать, что матери у неё никогда не было вовсе.
Отец заботится о ней, но не следит. Бланш может делать все, что хочет, и от этого не ощущает себя любой.
В детстве на неё производит большое впечатление семья Эльзы. Ей кажется, что такой и должна быть настоящая семья. Ей бы хотелось, чтобы здесь её любили, и она старается вести себя мило. Всё равно Клавдия плохо относится к ней. Бланш спрашивает у отца, почему мама Эльзы недолюбливает её. Отец говорит, что не знает. Отец говорит, что такое часто происходит - тебя недолюбливают.
Чтобы справиться со своими горестями, Бланш начинает вести дневник. Она кладет внутрь волос, чтобы проверять, читал ли кто-то его. Волос из раза в раз лежит на месте. Бланш хватает только на десять записей, потом вести дневник она перестает.
Волос, длинный и тёмный, лежит внутри уже около пяти лет, когда Бланш стрижется коротко.

Она хотела, чтобы её семьей стала семья Эльзы, но так не произошло. Ей остается довольствоваться лишь самой Эльзой и иногда Робертом. Поведение Роберта меняется после того лета, которое Бланш не хочет вспоминать. Это утомляет.
Эльза говорит «убери руки», «достань руку», «подними ногу», «сядь на стул боком». Бланш видит в этих приказах глубокую нужду Эльзы в ней. Подчиняться ей не нравится. ещё немного - и она взорвется. Но жажда внимания всегда оказывается сильнее.
Бланш убирает руки.
Бланш достает руку.
Бланш поднимает ногу.
Бланш садится на стул боком.
Бланш отпускает едкие комментарии.
Бланш боится спать одна в своей комнате.
Бланш любит своего отца.
Себя Бланш не любит.

Если бы Эльзе когда-либо пришло в голову посетить психотерапевта, то её диагнозом стал бы маниакально-депрессивный психоз. Настроение Эльзы меняется по сто раз на дню. Она может вымотать любого члена семьи, впадая то в эйфорию, то в тоску. Роберт и Клавдия вынуждены подстраиваться. Иногда им хочется ударить Эльзу. Роберт озвучивает это желание, Клавдия в нём не признается. Отец Эльзы слишком мало проводит времени дома, чтобы не обожать свою дочь.
Бланш у отца семейства вызывает подозрения.
Несмотря на все перепады в настроении и истерики, Эльза гораздо спокойнее своей подруги. Это заметно, если смотреть на них очень внимательно. В чертах, походке и фигуре Эльзы нет ничего нервного. Её устойчивость очевидна. И рядом с ней, неожиданно, Бланш, которая никогда не кричит и не плачет публично, кажется сухим порохом. Каждый раз, когда Эльза вспыхивает, все вздрагивают.
- Тебе сложно, что ли? - кричит Эльза и суёт Бланш в руку десять роз.
- Да, - кивает Бланш. - И убери от меня этот похоронный набор.
- Ну и ладно. Я сама сделаю!
Эльза вырывает цветы из рук Бланш и начинает отдирать лепестки. Лепестки занимают весь стол, несколько медленно опускаются на пол.
- Если бы ты помогла мне, я могла бы это снять... - ворчит Эльза. Потеря удачного кадра удручает, но недовольное лицо Бланш удручает куда больше. Все страсти Эльзы сильны, но ничто не сравнится с кино и Бланш. - Итак, ты ложишься в ванную, полную воды, я сверху кладу эти лепестки и снимаю. Не порти ничего... ещё больше.
Бланш молча идет в ванную. Она уже не один раз сказала, что не намерена лежать в воде с трупами цветов, но против Эльзы, как обычно, устоять не смогла. Ванная набирается целую вечность. Бланш набирает горячую воду, ещё чуть горячее и в неё нельзя было бы лечь, чтобы лепестки как можно скорее потеряли привлекательный вид. Потом заворачивает краны и прямо в одежде ложится в воду. Темные брюки и футболка становятся черными и облепляют Бланш.
Эльза замечает, что под футболкой Бланш нет нижнего белья, и краснеет. Ей стыдно и от того, что она это заметила и от того, какие эмоции, какой жар внизу живота, это вызвало. Она вываливает лепестки на Бланш поспешно.
Информация записывается на карту памяти.

Роберт перекидывает информацию с карты памяти на диск. Он смотрит, как ткань плотно облегает тело Бланш, как предмет его фантазий скрывается за бесполезными лепестками роз. Смотрит в глаза Бланш, ярко накрашенные, кажущиеся почти жёлтыми. Одна его рука крепко сжимает край стола, вторая опускается между ног.
Бланш смотрит на него с презрением с монитора ноутбука.

Бланш никому не рассказывает, что произошло тем летом. Более того, Бланш даже в голову не приходит кому-то об этом рассказать. В тот год они с отцом проводят июль в домике у озера. Кажется, им удалось арендовать двухэтажный дом за сущие пенни. Быт размерен. Завтрак, походы к воде с книжкой, ланч, купание, если погода достаточно тёплая, ужин, телевизор.
Иногда они выезжают в город, чтобы купить газеты и продукты. Бланш торчит в небольшом книжном на углу и в лавочке с развесным мармеладом и ирисом. Её любимый ирис - лимон с лаймом.
Любимый раздел в книжном - детективный.
И хотя они приехали в этот дом, чтобы общаться как можно больше, отец не мешает Бланш уединяться в своей комнате на втором этаже и заниматься чем ей заблагорассудится.
Пару раз Бланш получает письма от Эльзы, но отвечать не собирается. В конце концов, никаких новостей и у нее нет.
Эльза пишет о книгах и музыке, о ста мальчиках, что пригласили её на свидание, о веселой вечеринке, что устроила Клавдия в честь своего дня рождения, о надоевшем младшем брате Роберте. Бланш не может отвечать на этот поток событий каждый раз лишь озерной водой, прохладой под сенью деревьев и очередным раскрытым убийством из книг с плохой бумагой.
Лето по наклонной катится к своему завершению. Ощущение беды усиливается, Бланш плохо спит ночами. В одну из таких ночей она сидит внизу и ждёт, когда вернется её отец. Он куда-то ушёл ещё после ланча и с тех пор не появлялся. Часы бьют десять и спустя четыре минуты дверь распахивается. Бланш впервые видит отца настолько пьяным.
- Что делаешь? - спрашивает он и садится рядом. Бланш пожимает плечами. Она цепенеет, одновременно хочет отодвинуться и не может. - Нельзя постоянно просто так сидеть, - он смеется. - Ну так что? - отец проводит рукой по щеке Бланш, поворачивает её за подбородок к себе и, прежде чем Бланш успевает сообразить, что сейчас произойдет, пытается поцеловать её.
Оцепенение проходит. Бланш вскакивает с дивана, больно ударяясь о стеклянный журнальный столик, и бежит по лестнице сломя голову.
- Куда ты, Ада? - раздается ей вслед.
Бланш чуть ли не впервые слышит из уст отца имя своей матери.
- Я слишком похожа на свою мать, - капризно говорит Бланш в парикмахерской, куда сбегает на следующее утро. - Мне нужно как-то радикально сменить имидж.
В салоне посмеиваются над молоденькой девушкой.
- Быть похожей на мать - совсем не плохо, молодая леди!
- Стригите как можно короче, - заявляет Бланш.
Её решение холодно и строго. Она почти не винит отца, не винит она и себя. Просто надо устранить причину происшествия. Больше ничто в ней не будет напоминать Аду.
И с тем же рвением, с которым Бланш до этого лелеяла в себе сходство с матерью, теперь она старается уничтожить между ними общее.
Иметь общее с мертвыми жутко.


Глава вторая.
Последствия снов и рефлексий

Сегодня мы поругались с Эльзой. Не знаю, на что она обиделась. Она точно сама виновата. Не мне же теперь идти и извиняться? Но что делать? Без неё очень скучно. Отец внизу смотрит телевизор. Советоваться с ним пустое дело. Подожду до завтра. Если она не придет мириться, то пойду сама попрошу прощения. Только неплохо было бы узнать, за что...

Пятая запись из дневника Бланш пятилетней давности

Эльзе снятся лестницы. Всю ночь она спускается и спускается, ждёт с ужасом, когда ей надо будет идти вверх, но наверх никогда не надо. Она просыпается в холодном поту, от того, что слишком резко дернула ногой. Ей снятся тысячи лиц или смайлики, состоящие из знака равно и закрывающей скобки, которые заполоняют весь монитор компьютера и предвещают конец света. Ещё Эльза видит ноги. Белые гетры из старого кино про гангстеров. Эльза хотела бы снимать такое кино наяву, но те времена ушли, а остались только сны. Итак, во сне она лежит под кроватью и видит ноги убийц. В доме, где стоит кровать, очень плохая аура. Ей надо сбежать, но гетры столпились прямо в комнате, и бежать некуда. Когда они исчезают, Эльза выходит в окно. Бежит, уклоняясь от выстрелов в спину. Просыпается, резко садится на кровати и хочет прижаться к кому-то. В комнате сумеречно, и отчетливо тикают часы.
Часто по утрам Эльза вся в синяках. Их появление секрет.

К Балнш приходят сны в руку. Ей снится, как она откусывает от сочного яблока и думает: «вкусно». Бланш ненавидит яблоки, но на следующее утро все меняется. Она откусывает, и правда оказывается вкусно. Ей снится время. Если проехать по дороге несколько миль в обратную сторону, то окажешься на два часа в прошлом. Если ты сказал, что тебе надо на это дело восемь часов, но использовал шесть, то будь добр вернуть два оставшихся.
Часто Бланш летает невысоко над землёй. Если бы она росла каждый раз в таких снах, то была бы уже с небоскрёб.
Ей снятся знакомые люди и люди незнакомые, которых она встречает позднее. Снится, что она обнимает тех, кто ушёл из её жизни раз и навсегда. Снится, что человек падает в грязь перед тем, как с ним происходит беда.
Бланш не снятся кошмары.
Часто во снах она расследует жестокие убийства, но всегда остается невредимой. Самое страшное, что с ней случается, - она просыпается на полу, обнимая свою подушку.
После купания в ванной с лепестками роз, Бланш снится, что они с Эльзой сидят на скамейке. На улице холодно, вплоть до снега. Неожиданно Бланш придвигается к Эльзе и целует её. Они почти занимаются любовью на этой скамейке.
«Можно было примерзнуть задницей», - думает Бланш, когда просыпается. И только потом: «И к чему это все мне приснилось?»
Сон неотступно тревожит Бланш. И пусть через несколько дней она его почти не вспоминает, но вопросы остаются: как на самом деле Эльза выглядит абсолютно голой, каково это, гладить её по шее, прежде чем поцеловать, каково это целоваться вообще? Бланш никогда не целовалась.
В итоге она приходит к странной трактовке сна. В итоге она находит того, с кем будет её первый поцелуй.

В жизни нет возможности проиграть несколько вариантов развития событий, а потом выбрать самый удачный. Бланш хочет, чтобы её первый поцелуй был совсем не таким. Бланш точно выбрала бы какой-нибудь другой вариант, если бы у нее был шанс все отмотать назад. Происходящее сейчас её не устраивает категорически.
Сегодня, суббота, время дневных ток-шоу, и Бланш собирается в гости к Эльзе с особой тщательностью. Это связано с тем, что идет она вовсе не к Эльзе, а к её брату Роберту. Принятое решение холодит ноги и руки, делает шаги тяжёлыми. Роберт, как и обычно в это время, сидит перед компьютером. Бланш не очень хорошо разбирается во всех этих уровнях, боевых магах, бутылочках с жидкостью разного цвета, да и не особо хочет разбираться.
- А Эльзы нет, - говорит Роберт, когда видит в дверном проёме Бланш.
- А я и не к ней пришла, - пожимает она плечами и проходит без приглашения в комнату. На стенах плакаты, на полу мусор. Роберт такой же подросток, как Бланш и Эльза. Чуть младше, чуть больше устраивающий беспорядок.
Бланш раздумывает, как приступить к делу. В голове пусто и звенит. Начинает подташнивать. Она понимает, что ещё немного и придется встать и уйти. Либо домой, либо в уборную, если тошнота станет совсем невыносимой. Бланш не спала полночи.
- Хочешь меня поцеловать?
Роберт отлипает от монитора моментально. Его мага убивает средней руки монстр, game over.
- Ты это серьёзно?
Бланш прячет руки за спину.
Роберт, наверное, мечтал об этом. Хотя сейчас он не так уверен, что его мечты касались поцелуев. Он думал о том, как будет круто называть такую девочку, как Бланш, своей подругой. Думал о ней, когда мастурбировал. И её имя всплывало неизменно, если кто-то интересовался его симпатиями. Но целоваться - это совсем другое. Роберт никогда в жизни не целовался.
Проблема современной индустрии в том, что она дает представления о том, как заниматься сексом. Как целоваться или любить, там не сказано ни слова, а начинать обычно приходится именно с этих пунктов.
- Ну ладно, - когда пауза совсем уж затягивается, говорит Роберт. Слова звучат сухо и падают на пол, не достигнув ушей Бланш. Роберт подходит к ней вплотную и целует. Касается губами губ, языком языка. Кажется, процесс технологичный и совсем не сложный. Сам он стоит, а его руки глупо болтаются вдоль тела. Когда ладонь Роберта тянется к щеке Бланш, раздается крик.
Эльза вернулась домой.
- Что это? - восклицает она.
Бланш не отскакивает, но медленно отстраняется от Роберта. Поцелуй был никаким, и это никакое настроение распространилось на всю Бланш.
- Ничего. Сейчас приду, - сообщает она Эльзе.
Эльза на секунду замирает, а потом выбегает в слезах.
- Чего это она? - спрашивает Роберт.
- Сейчас узнаю, - говорит Бланш. - Пока.
- Мы ещё увидимся?
- Я к вам часто прихожу в гости.
- Ну да. А наедине?
- Мало ли как не повезёт, - иронизирует Бланш и выходит из комнаты Роберта.
Роберт подавлен. Может быть, это не было по-настоящему круто, но чего можно ждать от первой попытки? Надо много тренироваться, чтобы что-то начало получаться хорошо. Ему обидно, что Бланш не хочет тренироваться с ним. И пусть он уже не чувствует себя настолько влюблённым, но когда тебя отшивают после поцелуя - это трагедия.
Разлюбить Бланш совсем он не может. Поэтому где-то на дне сердца остается эта любовь, а на поверхности лежит свежая ненависть, оскорбления и равнодушие. В порно нет невзаимной любви, есть насилие.
В некотором роде Роберт чувствует себя изнасилованным.

Обиду нельзя отменить нажатием клавиши, обиду сложно проанализировать. Когда Эльза видит, как Бланш целуется с Робертом, её захлестывает ненависть. Ужасное чувство головокружения, падения в бесконечную кроличью нору. Но она не Эльза в стране чудес. Да и происходящее совсем не похоже на чудеса.
Происходящее похоже на предательство, на удар под дых. Именно так Эльза себя и ощущает, как будто её ударили, причём два дорогих ей человека разом. Она не может делать вид, что ничего не произошло. Эльза может только забежать на второй этаж, рухнуть на кровать и разреветься.
Между тем, как Эльза оказывается в комнате и как там оказывается Бланш проходит несколько минут. Или проходит целая вечность. Эльза успевает почувствовать себя одинокой и ненужной. Успевает стать одинокой и никому не нужной. Обратная метаморфоза требует огромных усилий. Поэтому когда Бланш проскальзывает в комнату и говорит:
- Эльза... - ничего уже нельзя исправить. Слишком поздно. - Эльза, на что ты обиделась?
Эльза никак не реагирует. Она не знает Бланш. Кто такая Бланш? У этой Эльзы, что лежит на кровати, никогда не было подруг и родных. Она всегда была одна и умрёт в одиночестве. Стакан воды подать будет некому.
- Прости.
Бланш подходит к кровати, на которой лежит Эльза, приближение ощущается мышцами спины, и дотрагивается ладонью до спины Эльзы. Та думала, что это будет неприятно - прикосновение совсем незнакомого человека. Однако прикосновение оказывается родным, близким и желанным.
Неожиданно Эльза начинает плакать ещё более горько.
- Прости, - повторяет Бланш.
Прошлое постепенно возвращается к Эльзе. Она снова любит и любима. Но шрамы будут затягиваться долго.

Бланш не знает, что по её милости пришлось испытать Эльзе, но чувствует себя виновато. Она наказывает себя доступными средствами: сидит на стуле и представляет, как Эльза целуется с кем-нибудь. У Бланш нет брата, поэтому полная аналогия ей недоступна. Она пытается представить, что Эльза целуется с её отцом, но это оказывается слишком неприятно даже для наказания. И дело не том, что лучшая подруга не должна целоваться с твоим отцом. Дело в том, что отец на твоих глазах целоваться не должен ни с кем.
Но богатое воображение не дает Бланш исчерпывающего ответа, в чём горе Эльзы. Бланш пережила бы поцелуй Эльзы с кем угодно легко. Она в этом уверена.
- Я не была бы против, если бы ты с кем-то целовалась, - в итоге говорит Бланш.
Эльза смотрит на неё зло.
- Это же мой брат!
- Ну и что? Не мой же.
- Мерзко.
- Действительно, было не особо. Я больше не буду.
- Вот и хорошо.
- Хорошо.
- Прекрасно.
- Ага.
Бланш стоило бы понять, что дальнейшие обсуждения таких ситуаций болезненны и порочны. Лучше всего сделать вид, что ничего не было. Но Бланш не понимает.
- Эльза…
- Просто не будем об этом говорить, ладно?
Бланш в который раз за вечер удивляется, как странно видеть Эльзу такой злой, а рядом с ней все эти её кружки в цветочек, блокноты в сердечках и прочее. Несоответствие жутко скребёт где-то под сердцем и требует немедленного исправления.
- Хочешь меня накрасить? – спрашивает Бланш.
Эльза обожает делать макияж Бланш. Создавать у той на лице какие-то абсолютно невообразимые картины, а потом снимать это на видеокамеру. Бланш всегда ненавидела это. Ужасный грим, который плохо смывается. Убогое развлечение. Но ради прощения и возвращения в страну спокойствия и уюта она готова пожертвовать многим.
- Ты издеваешься? – спрашивает Эльза. – По-твоему, меня так легко развести? – но гневную тираду в итоге не договаривает, потому что начинает смеяться. – Хорошо. В точку. Пошли.
Эльза, сколь она бы ни была зла, пока ещё способна оценить глубину раскаянья.
Эльза делает макияж Бланш. Сначала всё лицо замазывает жидкое белой пудрой, потом посыпает чем-то сухим, Бланш несколько раз чихает:
- Будь здорова и ничего не отвечай. Губами пока шевелить нельзя, - невозмутимо реагирует Эльза.
Что происходит с глазами, Бланш не очень-то хочет знать, но там явно появляются черные стрелки, ощущение мокрого и холодного на веках, и ресницы покрываются тушью. Через множество мазков кисточки губы становятся алыми.
Волосы слишком короткие, чтобы из них можно было сделать прическу.
- Я куплю парики, - говорит Эльза.
- Откуда у тебя деньги? – удивляется Бланш.
- Пока их и нет. Появятся!
- А, - облегченно выдыхает она.
Разгуливать в париках ей совсем не хочется.
Камера снимает бесшумно, никогда не разобрать, работает съемка или уже нет. Бланш смотрит в камеру пристально, выполняет все приказы. В конце спрашивает:
- Что ты будешь с этим делать?
- Пока не придумала.
Бланш не хочет снова начинать спор. Но всё же, по её мнению, все эти съемки должны вести к какому-то результату.
Бланш не знает, что иногда всё не так очевидно. Проводить время вместе – результат. Получать удовольствие – результат. Ощущение наличия результата - тоже он.
Эльза, кажется, больше совсем не злится.
Знакомься, Бланш, - результат.


Глава третья.
Взаимодействие с другими людьми: болезненное и необходимое

Эльза и Бланш идут в гости к однокласснице. Та из богатой семейки, где все праздники отмечаются с невероятным размахом. Подругу зовут Крис. Её полное имя, конечно, Кристина. Она популярная девочка, состоит в хороших отношениях с Эльзой. Но пригласить Эльзу и не пригласить Бланш нельзя, поэтому приглашение получают обе.
- Я не понимаю, она меня позвала или мою видеокамеру? – возмущается Эльза ближе к середине вечеринки.
- Такие жалобы от тебя – глупость. Вот если бы я снимала на камеру, тогда ещё можно было бы о чем-то говорить. И потом, тебе же нравится снимать их больше, чем с ними говорить.
- Ты такая многословная сегодня! – радуется Эльза и моментально переводит фокус с танцплощадки на Бланш. – Иди, потанцуй.
- Лучше пойду, покурю.
- Возвращайся.
Бланш выходит в сад. Там темно и нет ни одной живой души. Музыка, которая доносится из дома, делает атмосферу ещё более призрачной. Бланш кажется, что она застряла где-то между и между. Она смотрит на Эльзу с завистью, ведь у той есть цель в жизни. Эльза хочет снимать кино, и она уверена в своем желании, это видно. У Бланш нет определённых представлений о том, что она хотела бы делать или кем хотела бы быть. Несколько раз её посещали идеи о кинокритике, но скорее назло Эльзе, чем из-за собственного интереса к теме.
Сигарета быстро заканчивается. Бланш стряхивает пепел, когда его нет на кончике сигареты, и забывает о нем, когда он образуется. На джинсах появляется пятно от пепла. Давно пора возвращаться в дом, к веселью. Как раз все должны были прекратить танцевать и начать пить. Бланш любит выпить. Ей нравится виски, хотя она не разбирается в марках и качестве. Кто-то говорит Бланш, что пить виски не более интеллигентно, чем пить коктейли из банок. Она старается как можно скорее забыть эту информацию.
Вечеринка в самом разгаре. Бланш просит Эльзу припрятать виски и уходит бродить по второму этажу дома. Все комнатки в доме простые и добротные. С первого взгляда понятно, кто из членов семьи в каком помещении живет. Комната Кристины белая с розовым. Небольшой шкаф для книг, маленький стол и мягкая кровать. Бланш берет одну из книг и ложится на кровать. Любовный роман оставляет вкус сахара на зубах, который не пропадает, если сглотнуть. Стук Эльзы в дверь оказывается спасением:
- Пошли.
Две девочки, что еще могут стоять на ногах, танцуют в центре комнаты. Их движения унылы и резки, им давно пора сесть. Остальные гости спрятались по углам. Заняты все стулья, кровати и кресла. Девочки и мальчики разбились на группы и обсуждают друг друга. Пока об этом никто не знает, но занята даже ванная комната – там беспробудным сном спит Алекс, самый симпатичный мальчик в старших классах.
Эльза аккуратно убирает видеокамеру в свою сумку:
- На сегодня съемки закончены, - улыбается она Бланш.
- Разве не сейчас должно начаться самое интересное?
По опыту, после затишья наступает буря. Значит, скоро должно что-то начаться.
- Выпивка закончилась, и почти все уснули. Видимо, вечер не будет богат на события. Как на улице?
- Нормально.
- А книга в комнате?
- Гораздо хуже.
Эльза и Бланш берут припрятанную бутылку виски. Потом садятся за стол на кухне напротив друг друга.
- Теперь можно наслаждаться жизнью, - смеется Бланш и разливает выпивку по стаканам.
- Ну да. Все остальные наслаждались ею несколько часов назад, а теперь самое время для тебя.
Бланш видит, что Эльза уже пьяна. Это неприятно сейчас, когда сама Бланш практически трезвая. Но спустя два стакана абсолютно безразлично.
- Иногда, - говорит Бланш, - хочется сделать что-то потрясающее. Чтобы все тебя заметили.
- Например, снять фильм, - кивает Эльза.
- Если тебе угодно, то да. У меня-то нет никаких способностей.
- Всегда можно что-то придумать.
- Что я могу придумать? Я не пишу, не рисую, не пою. Бездарность.
Алкоголь развязывает язык, и Бланш неожиданно высказывает мысли, что посещали её в саду. Желание найти свое место в жизни затапливает всё тело. От этого мышцы напрягаются. Жуткое отвращение даже к ветру, что касается спины. Когда Эльза в порыве чувств поднимается и обнимает подругу, Бланш передергивает. Она вырывается из объятий.
- Не надо меня трогать.
Бланш вскакивает и начинает туда-сюда ходить по кухне. Хочется что-нибудь разбить, ладони сжимаются конвульсивно. Если бы это была её кухня, то тут бы камня на камне, тарелки на тарелки не осталось бы. Что делать с такой яростью, что захлестывает? В конце концов, терпение лопается, как мыльный пузырь, а вместо мыла в разные стороны летит стекло. Один из хозяйских бокалов разбивается и разлетается по всему полу.
- Бланш!
- Что?!
Эльза не может заставить себя сказать слово. Молчание опускается на кухню, заползает в каждый угол. Смотрит на девушек со стен, смотрит с потолка. Следит, чтобы в этом ограниченном пространстве не начали появляться звуки. От необходимости сказать хоть что-то и от полной невозможности раскрыть рот Бланш закрывает лицо рукой. Горькие и злые слезы текут из глаз.
Эльза протягивает руку к Бланш и роняет её.
Бланш роняет себя на колени. Садится на пол рядом с Эльзой, обнимает чужие ноги. Где-то там может оказаться стекло, но Бланш плевать.
Ближе к утру они выходят из дома Кристины. На улице уже начинает светать. Серые предрассветные тени пугающе ложатся на дорогу, бросаются под ноги.
- Кажется, я больше не хочу праздников, - говорит Бланш.
- На следующей неделе мой день рождения, - ухмыляется Эльза. – Придешь?
- Конечно.
Бланш закуривает и выдувает облачко дыма в предутреннюю прохладу. Конечно, она придет.

С самого утра Бланш чувствует волнение в животе. Такое волнение, которое она никогда не испытывает перед собственными праздниками и важными датами. Она первым делом звонит Эльзе и поздравляет её. Потом собирается, упаковывает подарок и идет к соседнему дому.
День рождения Эльзы приходится на субботу. Бланш чувствует суету в доме еще на подходе. Она останавливается там, где начинается забор семьи Эльзы, и стоит. От забора исходят волны гостеприимства. Звонок прорезает шум дома, и дверь распахивается перед Бланш:
- Добрый день, дорогая, - говорит Клавдия. – Эльза ждет тебя наверху.
- Спасибо, - кивает Бланш.
Она думает, что, может быть, надо было поздравить Клавдию. Кажется, люди так делают: поздравляют не только именинника, но и его родителей. Скорее всего, это считается вежливым. Но Бланш не думает, что это бы спасти её репутацию. Вряд ли Клавдия стала бы любить её больше, а значит, поздравление стало бы еще одним бесполезным действием. Бланш не любит бесполезных действий.
Она поднимается по лестнице в комнату Эльзы. По дороге она сталкивает с Робертом.
- Привет, - бросает она и протискивается мимо него.
Он не говорит ей ни слова, только задевает локтем и идет вниз. Внизу его ждут две ложки начинки для пирога. Клавдия всегда не кладет пару ложек начинки в пирог, а оставляет на тарелке для Роберта. Просто потому что он так любит.
- Как дела? – вместо приветствия спрашивает Бланш.
- Прекрасно, - улыбается Эльза.
Она выглядит сегодня прекрасно. Бордовая рубашка подходит к её светлым глазам и волосам. На цвет брюк Бланш не обращает внимания. Кажется, она уже видела их раньше.
- Каков план на сегодня?
- Сейчас мы спустимся вниз, к моим родителям. Будет семейным обед.
Взгляд Бланш выражает всю скорбь мира.
- Но потом мы можем заняться чем угодно, - подбодряет подругу Эльза.
Еда уже на тарелках, когда Эльза и Бланш спускаются в гостиную. Родители Эльзы произносят несколько тостов, потом все выпивают шампанского. Солнечные лучи прыгают по столовым приборам.
- Жалко, что никто не снимает это на камеру, - замечает Эльза.
- Ни на секунду не может расстаться, - смеется отец.
Бланш хочется провалиться сквозь землю, чтобы не присутствовать на этом торжестве семейных ценностей. Она обращает внимание, что, кажется, Роберт тоже чувствует себя не в своей тарелке. Он выглядит мрачно и не говорит ни слова. Видимо, это видно Клавдии, потому что она спрашивает:
- Что такое, сынок?
Роберт мотает головой.
- Ты хорошо себя чувствуешь.
- Ага.
- Эльза, ты не знаешь, что с твоим братом?
Эльза не знает, хотя у неё есть несколько предположений. С тех пор, как Роберт и Бланш целовались, она больше не разговаривает с братом. Сначала она думает, что это её проблема. Только её ревность мешает им перекидываться резкими шутками утром. Но потом становится понятно, что Роберт тоже злиться на свою сестру. Эльза не уверена, злится ли он на Бланш. То есть, он должен злиться. Резать её фотографии или кидать в них дротики. Но на деле он просто продолжает копировать видео с камеры Эльзы на свой ноутбук.
- Нет, мама, - отвечает она в итоге.
Роберт встает и собирается уйти.
- Милый, сядь, пожалуйста, - растерянно говорит Клавдия.
Она никогда до этого не сталкивалась с семейными скандалами на публике, тем более с семейными скандалами на публике в день праздника. Она не знает, что ей делать.
- Я не хочу здесь находиться, - говорит Роберт.
- Почему?
Бланш видит, как в голове Роберта крутятся шестеренки. Она чувствует, как её сердце замирает в ожидании, какое решение он примет.
- Просто не хочу.
Сердце Бланш падает вниз. Она понимает, что Роберт хочет, чтобы его уговаривали объясниться. Чувство приближающейся бури не дает ей пошевелиться.
- Роберт, - говорит отец, - или сядь на место, или объяснись.
- Мне неприятно находиться рядом с этими, - он указывает подбородком на Эльзу и Бланш. – Они ненормальные.
- Роберт! – восклицает Клавдия.
- Что ты такое говоришь? – вместе с ней восклицает отец.
- Чертовы лесбиянки, - рявкает Роберт и выбегает из комнаты.
- Это правда? – Клавдия смотрит прямо на Бланш.
- Нет, - тихо говорит Бланш. – Пожалуй, я пойду.
Клавдия не может понять, кому верить, но, хотя и не признается себе в этом, хочет верить сыну. Ей никогда не нравилась эта Бланш. Отец семейства смотрит на жену, он не знает, чью сторону принять, он слишком мало времени проводит дома.
Эльза смотрит в свою тарелку, Бланш спокойно собирается и выходит за дверь.
Роберт в своей комнате, пересматривает раз за разом: Бланш сидит, откинувшись на стуле, и закидывает ногу на ногу, закидывает ногу на ногу, закидывает ногу на ногу.

Резко меняется погода. Солнце прячется за тучи, и начинает лить дождь. Бланш опять оказывается на крыше недостроенного дома. Она бежала сюда изо всех сил и теперь не может отдышаться. Она стоит в центре бетонных плит, когда первая капля падает ей на макушку.
Роберт часто обзывал их с Эльзой, но на этот раз всё иначе. На этот раз от его слов к горлу подступила тошнота, и не нашлось ироничного ответа. Бланш закрывает глаза и ловит капли ртом.
За много метров Бланш замечает, что Эльза так же спешит к этому дому. Как она узнала, что Бланш пойдет именно сюда? Почему она пошла за ней? Мысли путаются, она садится на пол, потому что ноги не держат.
- Что ты тут делаешь? – через целую вечность Эльза оказывается на крыше и кричит Бланш.
Слышимость из-за дождя и ветра отвратительная.
- А ты? – кричит в ответ Бланш.
- А ты? – смеется Эльза.
Она подбегает к Бланш и становится рядом с ней на колени.
- Почему ты ушла? – спрашивает она.
- Не знаю.
- Почему я пошла за тобой?
- Не знаю, - Бланш крепко вцепляется в запястья Эльзы.
- Потому что я люблю тебя, - говорит Эльза.
Бланш одновременно сладко и больно. Она не в силах говорить или двигаться. Эльза целует её. На вкус поцелуй - обычная вода. Чем дольше он длится, тем больше превращается в вино.

Бланш приходит домой, промокшая до нитки.
- Где ты была? – удивляется её отец.
- На дне рождения, - отвечает Бланш.
Избегая дальнейшей беседы, Бланш проходит наверх и ложится в ванну. Она набирает воду до тех пор, пока та не начинает течь через край.

Глава четвертая.
Чувство

Если я начну смотреть на тебя иначе, что ты со мной будешь делать,
Пустишь в дом или скоро закроешь двери,
А если закроешь, то с какой стороны останешься ты?
Если я неожиданно начну не слушаться тебя, как ты будешь приказывать,
Кнутом, пряником, попреком, ударом, криком,
А если криком, то намеренно или голос сорвался?
Если я такая, какая есть, как видишь, то можешь ли ты просто любить меня
Без предательств и доказательств, аргументов,
А если с, то хватит ли аргументов тела?

Смотрю и словно вижу впервые
Пути назад нет
Брось оправдания кривые
Ты любишь только её

Это не обида, но это ревность
Сводит руки мои
Эмоциональная бедность
Не даст признаться

И даже когда всем будет ясно
Я не раскрою рта
Ведь целоваться грязно
Особенно не со мной

Глава пятая.
Страдания юной Бланш и оригинальная попытка избавиться от страданий юной Эльзы

Бланш прячется от Эльзы целую неделю. Она не ходит в школу, ездит в город и ходит по улицам. Её реальность не перевернулась, но заметно накренилась. Внутри - непреходящее волнение. От еды тошнит, хотя и без еды тошнит тоже. Неожиданно Бланш начинает смотреть кино до поздней ночи, закрывшись в своей комнате. Ни один фильм ей не кажется достаточно хорошим, и она невольно начинает думать, что, возможно, Эльза когда-нибудь снимет что-то действительно крутое. Всё познается в сравнении.
Отец уходит на работу раньше, чем Бланш уходит в школу, поэтому она спит до двенадцати или часу. Когда просыпается – голова чугунная. Она подолгу сидит на бортике в ванной или на кухне, пьет кофе, чашку за чашкой. Кофе не помогает почувствовать себя лучше.
До города на автобусе ехать около получаса. Бланш всегда боится встретить кого-то из знакомых, но никого не встречает. Город достаточно большой, чтобы каждый день изыскивать новые места, где можно посидеть с книгой. В книгах ни одного понятного символа. Герои говорят слова, что никогда не сказала бы Бланш. Не могут решить элементарные и скучные проблемы. Их чувства - лишь бледная тень того, что испытывает она.
Бланш пытается читать классику и хорошие книги. На этот раз совпадение полное, но каждое предложение вынимает душу. Плакать Бланш не может, поэтому выкидывает книгу в мусорный бак, что стоит рядом с лавочкой. Она знает, что попадись ей эта книга на глаза еще раз, случайно дома на полке, и произойдет что-то страшное. Может быть, она сойдет с ума.
Иногда ей действительно хочется сойти с ума или перестать существовать. Она не думает о том, чтобы покончить с собой, но желание исчезнуть огромно. Оно заполняет всю комнату до самого потолка, будто кисель – в нем тяжело двигаться, тяжело дышать.
В сетевых кафе никогда не требует сделать заказ повторно, и можно сидеть с одной чашкой кофе или стаканом кока-колы хоть от открытия до закрытия. Бланш разглядывает посетителей и старается ни о чем не думать. Пару раз с ней пытаются познакомиться. Два раза молодые люди, один раз девушка. Бланш говорит, что ей срочно нужно идти. Она немного ненавидит этих людей за то, что они вынуждают её к бегству.
Бланш нравится ездить в автобусах, даже когда там много людей.
Она возвращается домой за тридцать минут до отца, говорит, что в школе всё в порядке. Да и с ней, в общем и целом, всё хорошо.
- Как Эльза? Что-то я давно о ней не слышал, - говорит ей отец.
- Да всё хорошо, - бормочет себе под нос Бланш.
Наверное, с ней и правда всё хорошо. Ведь что могло случиться за какую-то неделю. Ей хочется поделиться с отцом проблемой хотя бы частично, но она не знает, как это сделать, поэтому молчит.
У Бланш нет других друзей, кроме Эльзы. Ей не с кем поговорить и не у кого спросить совета. Что же ей делать?
Смотреть кино.
Спать.
Читать книги.
Пить кофе.
Смотреть книги.
Пытаться уснуть.
Пить.
Надо набраться смелости и позвонить Эльзе.
Бланш вешает трубку до того, как раздаются гудки.

Бланш лежит на полу в гостиной, когда раздается звонок в дверь. Ворс ковра мягкий, и пальцам приятно его тепло. Она не собирается вставать, но звонящий настойчив. «Дверной терроризм», - думает Бланш. В дверной глазок на пороге её дома можно увидеть Эльзу. Бланш не хочет открывать дверь, но так и стоит на цыпочках, глядя в глазок.
- Бланш? – раздается с той стороны.
- Угу, - отзывается Бланш.
- Не хочешь открыть дверь?
- Не знаю.
- Мне не очень-то удобно тут стоять.
- Я знаю.
Бланш чувствует себя стоящей на краю пропасти. Больше всего ей хочется сделать два шага назад. Так она и поступает. Но потом порывисто подается вперед и распахивает дверь.
Эльза смотрит на неё удивленно, потом уже без дополнительных приглашений проходит внутрь.
- Чем занимаешься?
- Смотрю кино, - после недолгих раздумий отзывается Бланш.
- И как?
- Плохо.
Эльза обнимает Бланш.
- Ты меня избегаешь, да? – говорит она.
Бланш кивает головой, что Эльза не видит, но чувствует, и кладет подбородок на плечо Эльзы.

На улице стоит хорошая погода. Эльза снимает дорогу прямо перед собой. Бланш идет рядом, пинает ногами листья. Её сердце ещё не на месте.
- Держи камеру, - вдруг говорит Эльза и отдает видеокамеру Бланш. – Снимай.
Бланш нажимает на кнопку, и запись начинается.
- Меня зовут Эльза, и мне семнадцать лет. Я живу в захолустном городке и… - голос Эльзы срывается. – И влюблена в свою лучшую подругу.
Она начинает плакать. Бланш испытывает облегчение от того, что её лицо скрыто видеокамерой. Она не готова продемонстрировать свои чувства. Не готова намекнуть на них ни словом, ни делом, ни выражением лица.
- Бланш! - зовет Эльза. – Бланш, скажи что-нибудь.
- Батарейка садится, - говорит Бланш и выключает видеокамеру. – Я пока не могу, - добавляет Бланш.
Неожиданно оказывается, что Эльза всё понимает. Её лицо будто меркнет, а руки опускаются. Она даже не забирает видеокамеру у Бланш, - как она всегда боялась, что Бланш разобьет технику, - просто разворачивает и идет вперед по дороге.
Бланш хочет, чтобы их мучения закончились как можно скорее. Она зло шагает и чуть не падает. Когда она думает, что упадет, то не пытается сгруппироваться или подставить ладони, а поднимает руки вверх, чтобы не разбить видеокамеру Эльзы. С каждым шагом её представление о происходящем меняется.
Это Эльза во всем виновата. Зачем было что-то говорить, что-то делать? И ладно бы был только поцелуй, который со временем стерся и забылся бы, но ведь были ещё и слова. Эльза не права в том, что призналась в любви. Нет за это прощения.
Это сама Бланш делает их отношения сейчас тягуче мучительными. Ей ничего не стоит дать определенный ответ. Сказать, что тоже любит или сказать, что таким отношениям не бывать никогда. Тогда их общение вернется в прежнее русло. Соображай быстрее, идиотка! Нет за тугодумие прощения.

После прогулки в парке Эльза заводит блог. Ей не очень нравится компьютер, к тому же периодически приходится просить помощи у брата, чтобы разобраться, но ей необходимо с кем-то поговорить. Она начинает с приветственных постов и милых картинок. Пишет на отвлеченные темы. Ходит по сообществам, где высказывает своё мнение о той или иной киноленте. У её мнения находится много поклонников, хотя это и смешно. Мало кто обсуждает с ней кино, обычно пишут лишь:
«Как интересно, надо посмотреть!»
«Скриншоты выглядят круто».
«А о чём там?»
«Как вы считаете, стоит тратить время?»
«Обязательно посмотрю».
Эльза отвечает каждому, хотя никто не вызывает в ней ни малейшего отклика. Она ждет.
«А вы сами не думали связать свою жизнь с кино?»
Фраза оказывается контрольным выстрелом. Конечно, говорит Эльза, она хотела бы связать свою жизнь с кино. У неё есть видеокамера, и она снимает по чуть-чуть то тут, то там. Определенной концепции или готового фильма у неё пока нет, но она может показать небольшие кусочки.
В закрытых записях Эльза выкладывает огромное количество видеороликов от минуты до десяти. У неё есть гораздо более длинные видеосъемки, но показывать их стыдно. Иногда она задается вопросом, не должна ли она была спросить у Бланш разрешения. В итоге приходит к выводу, что должна, но не будет.
Первый ролик длинной в сорок семь секунд. В нём Бланш и Роберт сталкиваются в коридоре незадолго до дня рождения Эльзы. И хотя двое врезаются друг в друга, создается полное ощущение, что они отталкиваются. Видео делает Эльзу счастливой каждый раз при просмотре.
Второй ролик, по хронологии выкладки, а не по жизненной последовательности, с Бланш на крыше.
Третий ролик с ругающимися родителями. Двадцать секунд, когда люди разделяются абсолютно, и им кажется, что они никогда не были вместе. Такие ссоры всегда происходит из-за пустяка, но ранят глубоко и больно.
В четвертом ролике Бланш качается на стуле. Две минуты.
Рано или поздно это должно было произойти. У Эльзы спрашивают, что её связывает с этой девушкой. Эльза говорит, что они подруги. Ей не верят. Ей говорят, что нельзя так откровенно дрочить на кого-то и называть это дружбой. Эльза счастлива, что наконец-то может говорить о своих чувствах не стесняясь. Ведь именно за этим она сюда и пришла.
«Я давно хотела рассказать вам о ней, но не решалась. Мы с Б. дружим с детства. Но это никогда не было по-настоящему крепкой дружбой! Мне, честно говоря, даже не особо и нравилась она. Хотя сейчас я не могу понять, как так могло быть. А после одного лета Б. сильно изменилась и мне начало казаться, что я схожу с ума. Хотя нет. Тогда меня вовсе не посещали мысли, что я схожу с ума. Мне просто было приятно проводить с ней больше времени. Я купила видеокамеру и снимала её. Мы сблизились. Я всё ещё не понимала природу своих чувств. Как ни странно, помог мне это понять мой брат. Когда я увидела, что Б. и мой брат целуются, мне стало очень плохо. Потом Б. почему-то просила за это прощения. А потом мы тоже с ней целовались. Но в итоге я совсем не понимаю, хочет ли она быть со мной, хотя я уверена, что она любит меня. Б. не говорит ни да, ни нет. И это мне порядком надоело, хочется спросить у кого-то совета. Надеюсь, что среди вас найдутся те, кто меня поймет и поддержит».
Написанный текст кажется Эльзе отвратительным, и поэтому она постит его не задумываясь. Пусть вздрогнут.
Советовать легко и приятно, поэтому Эльза получает миллион советов и писем. В итоге всё сводиться к тому, что надо либо добиваться своего, либо забыть о Бланш. Сама Эльза ни за что бы не догадалась.
Находятся и сочувствующие, готовые её выслушать.
Находятся и влюбленные. Две девочки пишут Эльзе милые письма, каждое из которых отдает истеричной влюбленностью. Эльзе за это немного стыдно, но ей плевать на них. Она отвечает непринужденно, стараясь не затрагивать серьезные темы.
Иногда Бланш приходит к Эльзе в гости и садится на кровать. Читает книги, просматривает фотографии. Тем временем Эльза сидит за компьютером и говорит о Бланш с незнакомыми людьми.
«Она сейчас сидит на моей кровати», - пишет она.
«Тогда почему ты сидишь здесь?», - спрашивают у неё.
«И правда, почему?», - думает Эльза.
Поворачивается и смотрит на Бланш. Та отрывается от книги и улыбается:
- Может быть, попьем кофе?
Может быть.

Глава шестая.
Секс для Бланш

Как-то Бланш и Роберт сталкиваются в городе, в книжном магазине.
- Не думала, что ты ещё и читаешь, - говорит Бланш.
- Я ищу книги по программированию, не обольщайся, - улыбается Роберт.
И Бланш по его поведению видит, что он простил её. Она не знает, с чем это связано, и он ей никогда не скажет, но ему уже почти не больно. На то, чтобы боль исчезла полностью, рассчитывать не приходится, так не происходит в этом мире.
- Пойдем туда, - Бланш указывает рукой на небольшое кафе через дорогу.
Там дешевый кофе и мороженое со всевозможными вкусами. Минус в том, что там никогда не бывает полного ассортимента: и банановое, и ванильное, и клубничное, и шоколадное, и со вкусом вафли, и со вкусом луны. Бывает лишь или ванильное, или банановое, или мятное.
- Или никакого, - смеется Роберт.
- Так мне пока еще не отвечали, - улыбается Бланш.
День оказывается удачный, и они берут по два шарика и кофе. Бланш платит сама.
- Это меня унижает, - говорит Роберт.
- Заткнись, - отзывается Бланш.
Некоторое время они сидят молча.
- Я хочу извиниться за своё поведение на дне рождения Эльзы, - тихо бормочет Роберт.
- Думаю, что не особо.
- Что?
- Не особо хочешь извиниться, - улыбается Бланш. – Всё нормально.
Роберт кивает.
- Что на самом деле происходит у вас с Эльзой?
- А ты у неё спрашивал?
- Да, - морщится Роберт. – Она мне не стала отвечать.
- Тогда и я не буду. Логично?
- Логично, но неприятно.
- Если бы тут была Эльза, то она обязательно захотела бы снять этот разговор на видеокамеру.
- Если бы тут была Эльза, мы бы не разговаривали, - подытоживает Роберт.
Впервые в жизни Бланш думает, что они с Робертом похожи. Она никогда не замечала этого раньше. Возможно, потому что они никогда особо не разговаривали. Нет, они не идентичны, но их тянет друг к другу из-за сходства. Видеть Роберта - это всё равно, что видеть старое зеркало. Отражение в нём одновременно твоё и не твоё. И никакие силы не заставят тебя не смотреть в него. Бланш смотрит и улыбается. Роберт смотрит и улыбается.
Мороженое тает, от кофе остается только гуща.
- Если вы решите с Эльзой встречаться, я бы хотел узнать об этом первым, - говорит Роберт.
- Мы не решим.
- Если решите.
- Если мы решим встречаться, то об этом ни одна живая душа не узнает, - отрезает Бланш.
- Узнают, рано или поздно. А я хочу быть первым, - упрямо повторяет Роберт.
- Ладно, - с тяжелым вздохом обещает Бланш.
Они вместе едут до дома на автобусе, но больше не разговаривают. Всё уже сказано.

Когда Роберт оказывается дома, он удаляет со своего ноутбука все ролики, где главным действующим лицом является Бланш. Его чувства к ней не прошли, но улеглись под большим слоем истерик и самовнушений. Он может находиться рядом с ней и не чувствовать, как выпрыгивает сердце. По сравнению с тем, что было, это можно считать равнодушием.
Ролики не нужны ему на ноутбуке, потому что Бланш никогда не будет с ним, и потому что он всегда может пойти и скопировать их с компьютера Эльзы.
Роберт отчаянно хочет влюбиться в кого-то другого. Он ищет предмет обожания и знает, что рано или поздно найдет. Он ждет этого.

Клавдия видит, что её сын стал гораздо спокойней. Она с ужасом думает, что ему все-таки удалось помириться с Бланш. Хуже того, она в ужасе представляет, что Роберт и Бланш теперь встречаются. Бланш в роли невестки вызывает у Клавдии дрожь в коленях. Они наверняка вместе спят, а значит рано или поздно будут и дети. Клавдии так страшно, что её тошнит.
За Эльзой она не следит.

Бланш ищет приключений. Смотрит пристально на девушек, ходит в клубы. Ей нужно кое-что понять про себя. Она не согласна на «они не лесбиянки, просто они любят друг друга». Прежде чем она узнает, привлекают ли её другие девушки, кроме Эльзы, она не примет решения.
Как это и бывает обычно с экспериментами, он заходит слишком далеко. Бланш сама не понимает, как оказывается в квартире абсолютно незнакомого, если не считать разговора в кафе, человека.
На улице шумно, на часах около шести вечера, а Бланш стоит босиком в центре комнаты и чувствует легкую тошноту.
- Чем займемся? – спрашивает её новая знакомая.
Знакомую зовут Рут. А ответ на вопрос столь очевиден, что Бланш по большей части смешно. Она пожимает плечами. Рут наливает ей выпить и жестом приглашает сесть на кровать. Бланш бы по-хорошему уйти отсюда и не возвращаться, но она садится и пьет.
На взгляд Бланш, комната Рут переполнена деталями. Зеленая мебель и шторы – Рут любит зеленый цвет. Книг мало и все они надежно запрятаны в шкаф. Наверное, не хочет показаться слишком образованной, а больше легкой в общении, без лишних проблем. Но книги, что удается разглядеть, - сплошь классика, причем в новых изданиях, что не дает заподозрить в собрании сочинений библиотеку родителей. Комната выглядит аккуратно, но из среднего ящика комода торчит носок. Под кроватью пыль.
Бланш не хочет ничего знать про Рут, но даже после поверхностного осмотра знает слишком много. В эти минуты она ненавидит свою проницательность и склонность подмечать детали. И даже когда образ Рут сотрется из памяти Бланш, её характер там останется навсегда. Бланш не исключает, что будет скучать по Рут, как скучает по тысячи своих случайных знакомых. «Черт побери», - думает Бланш.
- Сколько тебе лет? – спрашивает Рут.
- Мало, - лаконично отвечает Бланш.
Бланш пьет медленно, чтобы весь алкоголь поступал в кровь, а не в желудок. Сознание быстро притупляется. Она будто оказывается среди мягких одеял и подушек, с улицы перестают доноситься звуки.
Музыка, которую Бланш слышит в первый раз, играет достаточно громко, чтобы заглушать чувства и мысли. «Пора бы уже начать целоваться», - думает Бланш. Долго ждать не приходиться. Поцелуи выходят долгие, мокрые, нарочито страстные. Бланш начинает чувствовать напряжение внизу и сильно сжимает бедра.
Когда руки Рут касаются её груди, Бланш понимает, что не может позволить этому человеку касаться себя. Однако уходить было бы глупо. Она толкает девушку на кровать и садится сверху.
- Хорошо, я первая, - пьяно улыбается Рут.
- Ага, - соглашается Бланш.
Она никогда не занималась сексом, но не думает, что тут можно допустить какую-то ошибку или что-то сделать не так. Бланш раздевает Рут и смотрит на её тело. Красивая тело, будто требующие прикосновений. Она долго гладит Рут по груди и бедрам. Её движения монотонны, она не делает ничего особенного. Когда Бланш кажется, что времени прошло достаточно, она проталкивает два пальца в Рут. Единственное слово, которым она могла бы описать свои ощущения, – горячо. Рут стонет и выгибается. От каждого звука, который срывается с чужих губ, Бланш ужасно стыдно, и она краснеет.
Когда Рут кончает, то сильно сжимает пальцы Бланш внутри себя. Бланш чувствует облегчение от того, что всё закончилось.
Пока Рут не пришла в себя, Бланш поспешно собирается и сбегает. Рут вяло пытается остановить её, но Бланш и в голову не приходит послушаться.
Первый глоток воздуха на улице кажется квинтэссенцией свободы. Впервые в жизни Бланш чувствует себя так, словно от чего-то освободилась. Она быстрым шагом идет до остановки, залезает в автобус, забивается на самое дальнее сидение и спит, пока не приезжает на свою остановку.
Неожиданно отец оказывается дома. Бланш невыносимо стыдно смотреть ему в глаза. Ей кажется, что у неё буквально на лбу написано: был не особо удачный секс с девушкой. Она понимает, что это все глупости. Сейчас она точно такая же, как вчера и как будет завтра, отец ничего не заметит. Но внутри что-то переворачивается и сжимается. Пару раз за ужин Бланш кажется, что её сейчас стошнит.
- Ты сегодня поздно, Бланш, - говорит её отец.
- Ты сегодня рано, - отзывается Бланш, допивая чай.
Только у себя в комнате Бланш задумывается над тем, как было глупо бояться, будто отец заметит, что она занималась сексом. Гораздо более здраво было бы переживать, что он учует количество выпитого за вечер алкоголя.
Бланш думает, что, видимо, она резко протрезвела, когда поспешно выходила из квартиры Рут.

Бланш просыпается среди ночи. Она далеко не сразу понимает, что с ней происходит. Сила физического желания настолько велика, что мутит рассудок. Если бы сейчас она оказалась рядом с Рут, то раздвинула бы ноги, не задумываясь. Бланш дрожащей рукой лезет под одеяло. Её собственные пальцы холодные, и она вздрагивает. После быстрого оргазма накрывает чувством одиночества. Физическое удовольствие сочетается с острой душевной болью, любовной недостаточностью.
Теперь Бланш не сомневается, что дело не в Эльзе. Дело могло бы быть и в какой-нибудь другой девушке.

Эльза тоже плохо спит той ночью. Ей снятся поезда и самолеты. Множество поездов и самолетов. В каждом она надеется увидеть Бланш, но не видит. Эльза просыпается с томительным чувством ожидания в груди и засыпает с ним снова. Когда звенит будильник, она уже чувствует себя вымотанной и уставшей.

продолжение в комментариях

@темы: ориджинал, fest: calling all girls

---

Русское кино в жопе. Только Федя Бондарчук крутой (с) Изображая жертву

[femslash]

Название: Об искусстве и гениталиях
Автор:  [Колючая]
Бета: ?
Жанр: повседневность, романс
Размер: 10816
Рейтинг: R
Предупреждения: ненормативная лексика
Примечания: восемь бытовых разговоров

текст

Разговор первый, о музыке

- Фигня эта твоя леди Гага, - безапелляционно заявляет Ди, выдыхая клубы сизого дыма.

Джаз недовольно лягается и блестит зелеными глазами. Даже если бы леди Гага не была фигней, стоило бы ее опустить, - понимает Ди. Потому что это путь к яростной словесной баталии, которая закончится бурным сексом. Или же бурной дрочкой, если Джаз на самом деле обидится.

- Ну и когда я услышу аргументы? - хмуро спрашивает Джаз, взглядами оставляя на коже Ди ожоги.

- Хэй! Это ты должна кинуться на защиту странной особи! - возмущается Ди. - А я буду гнусно хихикать, настаивая на своем. Потому что фигня эта твоя леди Гага. Обычная мейнстримовая попса.

Ди удивляет и радует, что Джаз до сих пор ловится на ее подначки. Они вместе уже пять лет, рука об руку забрались на кокаиновую горку и столь же дружно скатились с нее, забрызгивая жизнь Е-смехом, но в итоге все равно очистились, вспомнив, как можно любить без дури. Но несмотря на долгую и бурную историю, Джаз все равно заводится, стоит негативно высказаться о ее тренде.

- Ты просто нахрен завидуешь, - зло бросает Джаз и выползает из постели.

Ее длинные ноги путаются в простынях, и она выстраивает башню примитивного однокоренного мата. Ди хохочет, наслаждаясь каждой секундой. До девяти еще два часа, и торопиться некуда.

Они живут вместе, с шести до девяти. Джаз работает диджеем в пафосном клубе, крутит пластинки и сверкает голубизной своих волос на весь танцпол. Ди — конторская крыса, офисный планктон, шпильки, чулки, строгие костюмы и очки в дорогой оправе. В их личной жизни есть по три часа из каждых двенадцати. И Ди считает, что это круто. Шесть часов в сутки — вместе. То есть по-настоящему вместе. Со спорами об искусстве и совместными завтракоужинами.

Одна специально просыпается пораньше, готовит себе завтрак, любимой — ужин, и ждет. Другая — ложится позже, проводив на работу единственную женщину, которая стоит внимания. Их биоритмы идеально совпадают.

- И с чего бы мне нахрен завидовать? - спрашивает Ди, потягиваясь и выгибаясь дугой.

У Джаз предсказуемо перехватывает дыхание, и она зависает взглядом на груди своей жены. Ди готова поспорить, что ее обвинят в нечестной игре, но Джаз сдерживается. Невозможно представить, чего ей это стоит.

- Потому что я люблю ее больше, чем тебя, - ворчит Джаз.

Ди очень старается не ржать. У нее даже получается надеть на лицо скорбную гримасу, прикрыв грудь простыней.

- Правда? - спрашивает Ди. - И ты уйдешь к этой крашеной блондинке?

- А вот и уйду, – запальчиво выдает Джаз, и Ди смурнеет еще сильнее.

- Что лишний раз доказывает, что у тебя нет вкуса. Предпочитаешь подделку настоящему.

Ди нравится чувствовать запахи Джаз по всей постели. Подобные мелочи превращают съемную квартиру в уютное семейное гнездышко. Когда-нибудь, когда они обе окончательно повзрослеют, и им надоест красивая жизнь, они купят себе дом в пригороде и обзаведутся выводком детишек. Потому что каждая лесбийская семья рано или поздно начинает мечтать стать немного более нормальной. Ди надеется, что биологическая старость наступит раньше духовной.

- Поэтому и живу с тобой, - рявкает Джаз, яростно натягивая джинсы.

Ди понимает, что если бы у подруги был член, то он пал бы жертвой голодной молнии. Это вызывает очередной приступ хихиканья. Зачем было догоняться травкой и закидываться Е, если им и так хорошо?

- Ты же меня не бросишь? - просит Ди, не прекращая хихикать. - Я буду хорошей.

- А леди Гага? - спрашивает Джаз.

- А леди Гага будет фигней. Вместе с толстой Бьенси.

- Толстой?

В глазах Джаз удивление. Ди каждый раз балдеет от этой кошачьей ошарашенности и жалеет, что под рукой нет камеры. Впрочем, ни один объектив не запечатлеет щекотки в низу живота.

- Толстой? - повторяет Джаз.

- Ты ее ляжки видела? - спрашивает Ди.

Может быть, Бьенси не такая уж и толстая. И уж точно она гибкая, подвижная и спортивная. Но это помешает разговору и не поможет дразнить Джаз. Которая вспыхивает, как спичка. Только вот выгорает дольше. Намного дольше. Ди успевает подняться с кровати, накинуть домашнее платье и собрать длинные волосы в высокий хвост, так, чтобы ни одна волосинка не выбивалась из нехитрой прически.

- Глупости. Ты это говоришь, чтобы меня позлить, - фыркает Джаз и хлопает Ди по ягодицам.

- Неправда, это мое искреннее мнение. Но если тебе проще думать, что я это специально...

Ди грациозно пожимает плечами. В этом жесте все и ничего. Джаз может понимать его, как хочет. Естественно, она понимает правильно и снова розовеет от раздражения.

- Ты специально!

- Конечно-конечно, - соглашается Ди. - А еще у нее целлюлит.

- А у тебя нет! - язвительно говорит Джаз.

Конечно же, Ди соглашается. У нее нет целлюлита. Потому-то она и не Бьенси. И вообще сидит в офисе с утра до вечера, а не шляется по всему миру, работая аудиопроституткой. Мозги продавать — престижнее, хотя за это платят меньше.

- Не понимаю я тебя, - говорит Джаз, наливая себе ромашковый чай, а Ди — кофе. - Вот зачем ты меня дразнишь?

- Потому что я от тебя без ума, - невинно замечает Ди, любуясь своей женщиной.

Кухня встроенная, и они не выбирали святая святых по своему вкусу. Зато посуда и полотенца — их, родные, подобранные со вкусом и любовью. Дурацкое с Микки Маусом — выбор Ди. Джаз обожает купленное ею — с Томом. Еще у них есть сырные, с помидорками, пчелками, птичками-бабочками, цветочками и даже без рисунка.

Ди нравится ходить с Джаз по магазинам, независимо от погодных условий и состояния банковского счета. Слава Афродите, время от времени выходные совпадают, и их можно провести, шатаясь по торговым улицам и тратя деньги, заработанные потом и кровавыми мозолями.

- Это, конечно, аргумент, - говорит Джаз. - Ну хорошо, какая музыка — не попса?

- Да вся музыка — попса, - пожимает плечами Ди. - Все, во что вкладывается бабло, — попса. Почти все, во что бабло не вкладывается, — откровенный тоскливый трэшак. И ладно бы тоскливый, а то бывает и зубодробительный. Или зубовырывающий. Как бы то ни было, зубам хреново.

- Ну а классика?

Джаз делает бутерброды. Себе — с маслом и соленым сыром, Ди — с маслом и красной рыбой. У нее отточенные, уверенные движения, словно она и не провела ночь за пультом диджея. За этими движениями можно наблюдать бесконечно, но стрелка неумолимо приближается к восьми. Ди с ужасом понимает, что они успели поваляться на кровати, прижимаясь друг к другу обнаженными телами, но в этом не было ни секса, ни даже эротики. Обыденность в действии. Уютная обыденность уверенного, стойкого чувства.

- Что классика? - спрашивает Ди, упиваясь своей спокойной любовью.

- Классическая музыка? - уточняет Джаз.

- Миссионерская поза всегда хороша. Она доказала свою состоятельность, испытана годами и о ней знают все, от мала до велика. Но плохое исполнение безнадежно портит даже миссионерскую позу, - говорит Ди.

- Ты можешь отвечать, не прибегая к секс-метафорам? - морщится Джаз.

- С ума сойти. И это я среди нас — белый воротничок.

- Я не синее тебя.

- Не фыркай, не хотела тебя зацепить, - говорит Ди и тянется за бутербродом.

Естественно, она перехватывает тот, что Джаз приготовила себе. Жена недоуменно морщит нос, но спустя секунду улыбается. Они сидят так близко друг к другу, что сердца начинают биться в унисон. Их руки танцуют: Джаз кормит Ди, Ди кормит Джаз, они не промахиваются, несмотря на то, что сцепились взглядами.

- Так что там о миссионерских позах? - спрашивает Джаз, скармливая Ди второй бутерброд.

- Классика вечна, кто бы что ни говорил. Ни одна Гага не продержится и столетия. Это мэйнстрим. Актуально сейчас, а через пятьдесят лет под нее будут колбаситься только пенсионеры. Если имя вспомнят. Вот ты знаешь, кто такой Луи Армстронг?

- Знаю.

- А Элла Фитцджеральд?

- Ну?

- А Элвис?

- И что? - с раздражением спросила Джаз.

- Не дергайся. А ты помнишь, кто такие Вэм?

- Кто?

Ди нравится загонять Джаз в тупик. На лице любимой женщины тут же проявляется напряженная работа мысли, и это чертовски эротично. Джаз отчаянно пытается понять, в чем подстава, но ее копилка знаний не подкидывает ни намека.

- Хорошо. Сдаюсь. Кто такие Вэм?

Широко улыбаясь, Ди начинает напевать про последнее Рождество, и Джаз густо краснеет. Это так забавно: голубые волосы, зеленые глаза и розовая кожа. Такое ощущение, что художник-оформитель дернул две лишних хапки и немного промазал по палитре. Или вообще промазал.

- Так бы сразу и сказала, - бурчил Джаз.

- О чем?

- Что ты их имеешь в виду. Я же их знаю!

- Конечно. Их ты знаешь. А кто был в группе?

Джаз опять затыкается и недовольно сопит в кружку с остывшим ромашковым чаем. Ди громко хохочет и поднимается, чтобы уткнуться губами в макушку любимой.

- Вэм был фигней. Тексты хорошие, даже останутся в мозгах и на губах неблагодарной публики, но с точки зрения плевка истории на нашу возню, Вэм — был фигней. И твоя леди Гага фигня. А вот миссионерская поза — рулит. До вечера.

Ди любит убегать из дома на работу, потому что знает, Джаз будет ждать ее возвращения. В этом прелесть спокойных, уверенных отношений, без драм и заламываний рук. Да и секс пока не страдает.

Разговор второй, об альтернативно ориентированных

- Геи слишком много жалуются, - говорит Ди, взбивая белок.

Она собирается приготовить что-нибудь очуменно вкусное, но пока не решила, что именно. Это не мешает ей занять руки венчиком, голову — мыслями, а язык — словами.

- Смотри, чуть какая негомо-жопа приключается, геи заламывают руки, рвут волосы на лобке и жалуются, что их притесняют, потому что они — геи!

Джаз хмурится, пытаясь понять, чем вызван словесный понос. В голову не приходит ни одной идеи. Хотя Ди не нуждается в логике и мотивах: она начинает болтать только потому, что хочет поболтать.

- Но почему о геях? - спрашивает Джаз, откладывая газету.

- А?

- С чего ты трещишь о геях?

- Потому что...

Ди замолкает, делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Кажется, тема на самом деле ее волнует, а не является суррогатом погоды.

- У меня на работе есть одна сука, Энн Брукс, помнишь, я рассказывала?

Джаз помнит. Несколько месяцев назад Ди прилетела домой, сгорая от гнева и вцепившись в горлышко бутылки виски. Мат стоял до потолка. Джаз готова поспорить, что некоторые особо эмоциональные выражения пробили толщу железобетона и унеслись в открытый космос.

Энн Брукс работает в другом отделе, скромно хихикает, носит ультра-короткие юбки и ненавидит геев обоих полов. Сначала Джаз подумала, что Ди просто пошла на поводу у своих инстинктов и втрескалась в длинные ноги, но со временем поняла, что Брукс на самом деле болезненная заноза в заднице.

- Ну, помню, - говорит Джаз, смешивая коктейли. Ди — крепкий, себе — безалкогольный.

- Эта гетеронормативная сука назвала меня «грязной лесбиянкой»! Но знаешь, что хуже всего?

Ди полыхает от гнева. Джаз уверена, что белок сварится прямо в руках подруги, так и не превратившись в что-нибудь особо вкусное. Впрочем, из рук любимой женщины даже яд — изысканный десерт. Если уметь хорошо притворяться.

- Что? - спрашивает Джаз, поддерживая диалог.

- Она меня этим зацепила, понимаешь? Как будто бы я стыжусь того, что я — лесбиянка, понимаешь? Как будто это и в самом деле оскорбление!

- То есть, ты злишься не на нее, а на себя? Поэтому чехвостишь всех геев?

- Ну подумай сама, - говорит Ди, ставит на стол миску с густым взбитым белком и тут же забывает о ней. - Меня хотят оскорбить. Меня оскорбляют. Я ловлюсь на это гребаное оскорбление, словно мне есть чего стыдиться. И почему меня оскорбляют?

Джаз отказывается понимать Ди. Она пытается следовать за логикой своей жены, но та берет белое и квадратное, чтобы сделать вывод о звуке. Впрочем, правила совместной жизни таковы, что Джаз внимательно слушает, вовремя изображает на лице задумчивость и несет чушь, доверяясь своей интуиции.

- Потому что ты — гей? - предполагает она.

- Именно! Я думаю, что меня оскорбляют, потому что я лесбиянка. Не потому, что эта гетеронормативная сука меня не любит, а именно потому, что я — трахнутая лесбиянка! И я начинаю страдать, заламывать руки, рвать волосы на лобке. О боже! На меня нападают, потому что я — одна из альтернативно ориентированных!

Джаз хмурится. Она окончательно запуталась в извилистой логике Ди и сомневается, что может выбраться из этих дебрей без посторонней помощи. Наверное, стоит громко потребовать помощи или позвонить в полицию, чтобы сильные спортивные женщины подхватили ее на руки и пообещали, что все будет хорошо, но Джаз терпеливо внимает своей любимой.

- На гетеронормативных никто не нападает, нет, - язвительно говорит Ди. - А вот гея каждый готов пнуть. Это как пройти мимо спящей кошки. Надо ее обязательно потревожить. Потому что кошка тоже меньшинство.

- Ты сейчас кого в чем обвиняешь, кого от чего защищаешь? - сдается Джаз.

- Ты меня вообще слушаешь? - ворчит Ди.

- Обоими ухами, - кивает Джаз. - Только я тебя нихрена не понимаю.

В этом прелесть совместного проживания. По некоторым вопросам царит беспросветная ясность, оставляя мозг нетронутым, чистым и ленивым. По другим же — никак не найти понимания, потому что логика и чувства лежат в параллельных плоскостях, которые, как известно, не пересекаются. Зато именно эти вопросы заставляют чувствовать себя живым и разумным существом, размахивать руками и подбирать аргументы, хотя можно просто зависать на красивых женских губах и мечтать укусить любимую за сосок так, что та вскрикнет от удовольствия.

- Черт, ну я же на том же языке говорю! - возмущается Ди.

- Только о гетеронормативных, а мне на них плевать с высокой колокольни.

- Да при чем тут гетеронормативные? Когда жалуются геи.

- Все жалуются.

- Но геи — потому что их притесняют из-за их гейства.

Кажется, что Ди вот-вот сорвется в крик, доказывая свою точку зрения. Хотя Джаз предпочла бы блузку, разрываемую в порыве чувств. Да так, чтобы груди от неожиданности выскочили из чашечек лифчика, радостно выкрикивая «сюрприз!» и танцуя стриптиз. Но мечты остаются мечтами, часовая стрелка все активнее приближается к семи, а ужином так и не пахнет. Зато пахнет геями.

- Было бы смешно и странно, если бы... - говорит Джаз, но потом вспоминает о необъятных просторах интернета и о группках гетеросексуалов, которые жалуются, что их притесняют из-за их ориентации. - Хотя людям надо на что-то жаловаться. Нужна же причина. Не признавать же вслух, что тебя не любят, потому что ты — это ты. Или накосячила. Проще найти логическое объяснение. А цвет кожи и сексуальная ориентация уверенно занимают первые строчки чарта.

- Да не поняла ты, - морщится Ди. - Проблема не в геях в общем и целом. Плевать мне на геев. Проблема во мне. Я знаю, что на моем месте могла оказаться обычно ориентированная девочка. И ее бы зацепили... не знаю, отклонениями в фигуре. Чем-нибудь еще, на что мы все так охотно ловимся. Меня злит, что я вцепилась в это объяснение. Что я вообще обиделась на эти слова. Это как если бы меня назвали женщиной...

- Грязной шлюхой, - перебивает ее Джаз.

Она не понимает, в чем трагедия. Ди хотели оскорбить. Ди оскорбили. Ди оскорбилась. Все просто, как куриное яйцо, пока не прикоснешься к философскому вопросу. Неважно, какие использовали слова. Главное — посыл. А человек умудряется ловить эмоциональные волны, иначе было бы невыгодно снимать мелодрамы.

- А при чем тут грязная шлюха? - удивляется Ди.

- Если бы она назвала тебя грязной шлюхой, а не грязной лесбиянкой, ты оскорбилась бы?

Ди задумывается. Джаз поднимается и добавляет в белок муку, хуже все равно не будет, а ей надо занять руки, раз уж приходится держать слова в глотке, не давая им родиться и тут же умереть, смешавшись с тишиной бытовых приборов.

- Не знаю. Назови меня грязной шлюхой, - просит Ди.

- С удовольствием, моя девочка, - ухмыляется Джаз. - Ах ты, грязная шлюха, - вкрадчиво шепчет она.

Ди тут же вспыхивает. Кажется, она совершенно забыла о проблеме альтернативно ориентированных, а в ее голове осталось только одно слово. Джаз ничего не имеет против, ей нравится, когда Ди активно краснеет и громко сопит, ерзая под ее взглядом. Как будто прошло не пять лет, а пара месяцев, и обе не успели выучить уловки друг друга.

- Это нечестно, - жалуется Ди. - Ты же поняла, что я имела в виду! Ну побудь серьезной.

- Я стараюсь, - абсолютно серьезно говорит Джаз, взглядом срывая с жены все до последнего кусочка ткани. - Так ты обиделась бы?

- Я не могу обидеться на тебя, - ворчит Ди. - Но если бы эта сука такое ляпнула, я бы ее размазала по кафелю неровным слоем.

- Что и требовалось доказать. Ты обиделась не на слова, а на их эмоциональную окраску. Уточняю, не на лесбиянку, а на то, что эта сука норовила тебя зацепить.

- И меня нахрен злит, что ей это удалось!

Джаз глубоко вдыхает и медленно выдыхает. Она не хочет начинать все сначала, но Ди, похоже, еще не удовлетворена интеллектуальным сексом и не собирается останавливаться. Даже страшно намекать жене, что она взорвалась бы и от прописной истины, что вода мокрая, а у женщины есть влагалище.

- И чем больше я об этом думаю, тем больше меня это злит! - с раздражением говорит Ди. - Геи — нахрен ебанутые.

Джаз не уточняет, что индукция в этом случае выглядит очень некорректной. Частность — такая частность, чтобы переносить ее на общность. Но в мире Ди есть только одна точка отсчета. Впрочем, в мире Джаз тоже. Они обе отсчитывают от себя. Какое счастье, что им удается досчитать друг до друга.

- Давай лучше потрахаемся, - предлагает Джаз. - Обещаю, что хороший куни тебя расслабит.

- Какая ты... пошлая! - со смехом возмущается Ди. - Все геи такие озабоченные, что мне прямо страшно.

- Бегом до койки, солдат! - нарочито грозно приказывает Джаз. - По пути раздеться и потерять трусы! Приду, проверю!

Ди салютует и, хохоча, выполняет приказ. Джаз очень нравится ее исполнительность и радостная готовность. От них в квартире всегда тепло и уютно. К ним хочется возвращаться.

Джаз недовольно смотрит на настенные часы, требует у минутной стрелки ползти помедленнее и ставит на стол миску со взбитым белком, припудренным мукой. Самое вкусное всегда подается в спальне.

- Я уже иду, солдат! Лучше бы ты была готова!

Разговор третий, о фигурах

Джаз вертится перед зеркалом, хмуро разглядывает свое отражение и ворчит себе под нос. Она уверена, что еще вчера на спине не было этой противной складки, грудь была выше, а на лице — на три морщинки меньше. Конечно, вчера было лет пять назад, а то и вовсе десять, но подобные мелочи не могут добавить радости.

- Я толстая, - вздыхает Джаз. - Толстая и старая, - говорит она, признавая свое поражение в борьбе с жиром и временем.

Ди кашляет, поперхнувшись мороженым, и расценивает слова Джаз, как попытку убийства, хотя это может быть попыткой загнать любимую женщину на диету и подтолкнуть к растрате накопленных денежных средств. Она никак не может понять, почему чем строже диета, тем дороже она обходится. Должно бы быть наоборот.

Ди с тоской смотрит на ведерко с мороженым и решает не сдаваться. Ложка протыкает все три слоя и обещает неземное блаженство. Конечно же, язык не разочарован, но в голове копается червячок самокритиканства. Ди тоже не мешало бы заняться своей фигурой. Конечно, она пока не перепрыгнула собственную планку «противно в зеркало посмотреть», но кто знает, сколько ложек мороженого отделяют ее от этого.

- Ты толстая и старая, - бурчит Ди, с сожалением признавая поражение в борьбе с Джаз, и убирает мороженое в морозилку.

В целях безопасности стоило бы выкинуть ведерко, но Ди не привыкла избавляться от еды таким варварским способом. Все должно быть съедено. Ну или хотя бы пущено на попытку вывести новую, возможно, разумную жизнь.

- То есть ты тоже так считаешь? - прокурорским тоном спрашивает Джаз.

Ди невозмутимо пожимает плечами. Стоит только сказать, что Джаз великолепна, как тут же посыплются обвинения во лжи. Если женщина вбила себе в голову, что она плохо выглядит, лучше не спорить. Наоборот, лучше согласиться — тогда запинают ногами, но зато быстрее пролетят через фазу убиения аппетита не только себе, но и окружающим.

- То есть я толстая? - грозно спрашивает Джаз.

- Что говорит тебе зеркало? - увиливает Ди от ответа.

- Пофиг на зеркало. Ты как считаешь?

План удается на сто процентов, Джаз полностью забывает о своей фигуре и посылает лучи гнева на свою жену. Увы, это не приведет к бурному сексу, а мороженое уже надежно спрятано. Ди вспоминает о шоколадке, пропавшей в ее бездонной дамской сумочке, и улыбается.

- То есть это еще и смешно?

Джаз пытается придумать самое страшное наказание для своей нечуткой подруги, но в голову приходит только отлучение от постели и армейская физическая подготовка. Джаз не готова ни к первому, ни ко второму, поэтому придется ограничиться совместными походами в фитнесс-клуб.

- А может лучше по природе? На велосипедах? - предлагает Ди, прочитав мысли Джаз.

Крутить педали веселее, чем пыхтеть на многочисленных тренажерах под присмотром строгих тренеров, которые не дадут расслабиться и полюбоваться птичками или девочками. Казалось бы, где еще такой малинник, как не в женском клубе, но боль в мышцах и строгая женщина в спортивном костюме... Джаз сглатывает, понимая, что можно сделать с женщиной в спортивном костюме, и тут же мотает головой, выбрасывая из нее соблазнительные мысли. Как-никак, она ведет серьезные переговоры.

- Представляешь, какая красота?

- То есть я толстая?

- Господи, Джаз, ну прекрати нести чушь. Нет, ты не толстая, сдаюсь, блин. Ты просто тупая пробка, подсевшая на советы Космо и Вога. Не, я все понимаю, здоровое тело — просто конфетка, но, черт, здоровое! А не изможденное голодовками и тренировками. И не клубок укачанных мышц, а красивое женское тело. С мягкостями в некоторых местах!

Джаз ошарашено моргает и начинает подсчитывать дни. Судя по всему, она начала разговор в опасной близости от их совместной менструации, и это большая ошибка. Конечно, сразу ясно, почему она задумалась о своем страшном теле и необходимости резко поменять жизнь или лечь и умереть, но лобовое столкновение с Ди может привести к неприятным последствиям.

- Ты права, - смиренно вздыхает Джаз.

Ди удивляется и медленно опускается на стул. Кажется, она что-то пропустила или неправильно поняла. Может быть, и вовсе промазала с реальностью, заскочив не в ту электричку.

- Ты права. Я не толстая. Я всего лишь немного запущенная.

- Это называется «распущенная», сестра, - хохочет Ди.

- Мой язык бывал у тебя между ног. Какая я после этого сестра? - смеется Джаз.

- То есть сестра сестру не радует? Черт, а Кэти-то и не знает!

Джаз морщится, словно проглотила дикую малину, не стряхнув с нее клопа. Кэти — гетеросексуальная сука, мать выводка детишек и, по совместительству, старшая сестра Ди. Она ненавидит Джаз настолько же сильно, насколько любит свою младшенькую, потому что подлая панк-рокерша и технохаоситка совратила невинную девочку и лишила ее нормального будущего. Джаз радуется, что милые семейные встречи бывают всего пару раз в году.

- Что, шутка не удалась? - спрашивает Ди.

- Неа, совсем не удалась, - качает головой Джаз.

- Ну прости, сестра. Или хочешь, буду звать тебя «братан»?

- Не зли меня, обжора. Пойдем погулять?

- Пойдем, - кивает Ди и поднимается. - Только вот все равно. Все эти стандарты, диеты, быстрое похудение, девяносто-шестьдесят-девяносто, ноги от ушей... Хотя вот с ногами от ушей я целиком и полностью согласна. Вопрос снимается с повестки дня.

- Ну уж нет, говори, что хотела, - со смехом требует Джаз, снимая домашнюю одежду и подбирая что-нибудь для прогулки.

- Стандарты — скучны. Да и... Ну вот смотри, тебе какие женщины нравятся? - спрашивает Ди.

Она точно знает ответ, но хочет, чтобы Джаз перечислила свои пристрастия вслух. Так будет нагляднее. К тому же, Ди словит пару комплиментов, что не может не радовать.

- Невысокие. С длинными пальцами. Пухлыми губами. Блондинки...

- Ну-ка стоп, - требует Ди. - Про пухлые губы что-то новенькое. Это кто тебе с пухлыми губами нравится?

Джаз отводит взгляд и старательно прячет улыбку. Любимая предсказуемо ловится на заранее подготовленный крючок и ревнует.

- Анжелина Жоли, - с тяжелым вздохом признается Джаз.

- Страшная, - морщится Ди. - То есть она красивая, но такая изможденная, что страшная. Вот несколько лет назад она была мечтой. Как бы я хотела встретиться с ней и...

Ди мечтательно замолкает, и Джаз ревнует. Конечно, Анжелина Жоли — это Анжелина Жоли, но черт побери, Ди не имеет права думать о другой, тем более, в непосредственной близости от Джаз. Все ее мысли должны быть сконцентрированы на обнаженной груди жены.

- Но сейчас она страшная. Такая... болезненная. Такую женщину я не хочу. Хотя кому-то может нравиться. Вот, кстати, ты сбила меня с мысли этими пухлыми губами. Вот смотри, тебе нравятся, а мне... тоже нравятся. Зато ты любишь мелких девочек, а я крупных. Поэтому мы с тобой так удачно сочетаемся. Представь, что все кругом были бы стандартных сто восемьдесят. Или, о ужас, сто шестьдесят. Да я бы самоубилась еще в утробе матери. Или полезла бы назад с воплем, что на такую фигню я не подписывалась.

- И какое это все?..

- Джаз, подлая ты женщина. Ты опять потеряла мою мысль? Стандарты — скучны. Глупы. И непостоянны. Поэтому надо быть тупой пробкой, чтобы морочиться о «той вот» складочке и отправлять мороженое в одинокую ссылку в морозилке. Мысль ясна?

Джаз качает головой. Иногда она совсем не понимает, какими блошиными тропами скачет мысль Ди. Жена опускает куски своих рассуждений, озвучивая лишь общие выводы. И счастье, если они оказываются внятными, а не предисловием к еще одному «понимаешь?»

- Ясна, - говорит Джаз.

- Врешь, ты отрицательно качала головой. Сокрушаясь по моей нерожденной логике. Я права? - спрашивает Ди и, не дождавшись ответа, тут же меняет тему: - Как ты думаешь, джинсы или юбка?

- Юбка, - уверенно отвечает Джаз. - Ее удобнее задирать.

- Сестра, сейчас всего семь утра!

- Когда это было помехой сексу в общественном парке?

Ди хихикает и надевает длинную юбку. Длинную — веселее задирать. Джаз тут же вспоминает один танцпол в гей-клубе, на котором они были единственными женщинами. Вот тогда мужики кривились. Это было так смешно, что хотелось повторить, но после того выступления они стали персонами нон грата. Ничего-то геи не понимают в высоком порнографическом искусстве и красивых женских телах. Для этого надо родиться лесбиянкой.

Разговор четвертый, о кино

- Русское кино в жопе. Только Федя Бондарчук крутой, - говорит Ди.

Джаз медленно откладывает газету и смотрит на свою жену. Кажется, та сказала что-то о русском кино, но с каких пор Ди знает что-то о русском кино? С каких пор в ее лексиконе есть словосочетание «русское кино»?

- Какая-то непонятная попытка начать разговор, - говорит Джаз, потирая переносицу. - Это было внезапно, как понос. Пояснишь?

- Это же очевидно, - невозмутимо пожимает плечами Ди. - Сука Энн вконец меня довела, я уволилась и решила продолжить обучение. На курсах с нами учится русский мальчик, такой смешной, такой смешной, ну и заговорили мы как-то про кино, он это и сказал. Русское кино в жопе, только Федя Бондарчук прикольный chuvak. Chuvak, прикинь?

Джаз трясет головой, пытаясь заставить мысли выстроиться в очередь и не гомонить, как бабы в базарный день. Те не подчиняются и штурмом берут неприступную крепость сознания, но Джаз не сдается. Она пытается впускать их по очереди. Сначала осознание того, что Ди уволилась. Потом, что не знает, как давно подруга сидит без работы и ходит на курсы.

«Мать моя женщина, - ужасается Джаз. - Ди ходит на курсы, зависает в обществе непонятных русских мальчиков, когда даже ребенку известно, что от русских добра не жди, они все в мафии, и...»

- Вот не надо смотреть на меня глазами ошалевшей кошки. Шипи, что ли, - бурчит Ди.

Джаз аккуратно расправляет газету, пытаясь найти спокойные слова. Светлые рыцари спасения появляются внезапно, расшвыривают толпящиеся мысли и выливаются спокойной речью.

- И кто такой chuvak? - спрашивает Джаз.

- Chuvak — это... ну, типа chuvak. - Объяснение открывает глаза на многое.

- И давно ты ходишь на курсы? - Об этом надо спросить.

- Уже две недели, - гордо говорит Ди. - Понимаешь, я подумала, что за последние пару лет, как мы завязали, накопила достаточно деньжат, чтобы продолжить обучение. То есть бакалавр, конечно, круто, но я хочу стать мастером...

- Хуястером, - бормочет Джаз себе под нос.

- …и сейчас... Ты что-то сказала? - прерывается Ди.

- Нет, - отрицательно качает головой Джаз и берет в руки чашку с кофе.

На самом деле, ей не помешал бы успокаивающий настой. Какие-нибудь вечнозеленые травы из китайского магазина, которые мертвого поднимут из могилы и живого уложат крепко спать под звуки жуткого акцента старой сморщенной продавщицы.

- Вот, я уволилась, денег нам хватит, к тому же, ты работаешь, но у меня еще достаточно средств, чтобы подучиться. Год, как минимум. Конечно, надо минимум два, но я могу найти какую-нибудь работу на неполный день, чтобы был хоть какой-то приток. Правда, только со второго семестра, я совсем подрастеряла навык.

Ди воодушевленно щебечет, и Джаз борется с желанием вцепиться ей в горло и вырвать его к чертям собачим. Не потому, что Ди решила круто изменить свою жизнь и выучить словосочетание «русское кино», но из-за того, что она не спешила рассказать об этом Джаз, с которой живет уже не первый год и даже в одной квартире.

– Хватит вспоминать о деньгах, - холодно говорит Джаз.

Ди подскакивает, сжав губы и готовясь кинуться в атаку. Нет лучшей тактики, если хочешь защититься. Обвинить окружающих во всех бедах и бесчувственности, закатить истерику и...

Джаз машет головой. Такое поведение не в духе Ди. Конечно, любимая женщина та еще сумасбродка и местами дура, но она не истеричка. По крайней мере, не была. Мало ли, что с ней могли сделать на курсах. О русском, твою ж мать, кино.

- Почему? - спрашивает Джаз.

- Я же сказала, потому что Энн Брукс меня достала.

- Да я не об этом...

- Не морщись на меня! - перебивает Ди жену.

- Господи, ты дашь мне высказаться?

- Ну, раз ты меня возвела в ранг богини, то пожалуйста, - недовольно говорит Ди, но садится на стул и смотрит на Джаз.

Сцепив руки на груди. Руки лежат невозмутимым замком, который отсекает Джаз от сознания жены, и молча кричат, что не допустят ни намека на диалог, потому что им надо защитить остальное тело от наглой особи, которая покушается на вновь обретенную страсть к жизни.

- Почему ты мне сразу не сказала? Почему так долго ждала? И почему, черт побери, русское кино?

- Да русское кино случайно. Просто у нас была история кинематографа, а там этот мальчик, и он рассказал, ну мы и посмеялись, и... Джаз, я ни одного фильма не видела. Хотя говорят, что русские на фестивали вечно что-то привозят. Только... ну кто будет смотреть эту нудятину? Джаз, ты же не злишься? - виновато спрашивает Ди.

Лучше бы она не смотрела такими щенячьими глазами. Пальцы на чашке с кофе напрягаются, Джаз усилием воли заставляет себя расслабиться и улыбнуться. Конечно же, она не злится, просто немного ошарашена выходками Ди. Но это не повод для ссоры и развода под отдельные одеяла.

- И как твои курсы? - улыбаясь, спрашивает Джаз.

- О! Это так здорово! Ты не представляешь, какие у нас преподы! Правда, я там самая взрослая, и первые дни на меня косились, но я игнорировала, а потом...

Ди с восторгом рассказывает об учебе, размахивает руками и сияет. Остатки недовольства растворяются под натиском этой радости, и Джаз весело хохочет, когда Ди неуклюже изображает Чаплина. Хотя не мешало бы перекурить потрясение.

- Тогда тебе не надо завтра вставать? - спрашивает Джаз.

- Нет.

- Тогда ты идешь на мою работу. Давно хотела тебя притащить, но ты вечно отмахивалась усталостью, ранними подъемами и...

- Я боюсь, - перебивает ее Ди.

- Чего? - удивленно спрашивает Джаз.

- Женщины, скорее раздетые, чем одетые, психомузыка, Е, прикосновения... Меня снесет, и ты это знаешь.

Ди тускнеет. Джаз это совершенно не радует, но она верит в свою любимую женщину. Та просто сама не знает, на что способна. Человек может не срываться, если не хочет. А Ди точно не хочет вновь подниматься на белую горку, хотя в ее склонах спрятано много удовольствий.

- Ты справишься.

- Я в этом не уверена, - качает головой Ди. - Понимаешь... я не такая сильная, как ты. Я слабая. Я могу спрятать голову в песок и подставить неприятностям задницу, которая все стерпит, но...

- Но ты непроходимая дура, - согласно кивает Джаз. - Поэтому нихрена в себя не веришь.

Ди вспыхивает от злости и подскакивает. Кажется, несколько минут назад было то же самое. Ди просто хочет подраться. Словами или кулаками — какая разница? Лишь бы это помогло спрятать голову в песок и подставить задницу. Джаз не дает ей такой возможности. Джаз поднимается, крепко обнимает Ди и целует ее без намека на лишнюю нежность. Ди нужна уверенность. Каменная стена. Джаз это точно знает, потому что они похожи, и время от времени Ди становится стальной женщиной, ограждающей от любых проблем и забот. Просто чтобы можно было расслабиться.

- Может, лучше останемся дома и посмотрим кино? - глухо предлагает Ди.

- Русское? - со смехом спрашивает Джаз.

- Можно и русское. Хоть французское. Хотя можно и немецкое. Ja, ja, das ist fantastisch.

Джаз хохочет и целует любимую макушку. Ди замечательно удается опошлить любой момент, даже самый трогательный. Так она прячет свое смущение, выставляя его на показ. Джаз уверена, что Ди подцепила эту манеру в колледже, хотя у нее всегда был потенциал.

- Ну так, кино или клуб? - спрашивает Джаз.

Она оставляет выбор. Ей очень хочется, чтобы Ди пошла в клуб и посмотрела, как Джаз работает, стоя в центре зала за пультом и подчиняясь создаваемым ею ритмам, но она не хочет заставлять любимую. Конечно, Джаз понимает, что уже загнала Ди в ловушку: если та откажется, то нанесет обиду, если согласится, то будет обижена сама. Но иногда нужно плевать на порядочность и играть грязно.

- Клуб, - говорит Ди.

Она широко улыбается, но Джаз каждой клеточкой своего тела чувствует ее напряжение. Это не мешает радоваться решению, принятому любимой, и составлять новую программу, которая заставит Ди пульсировать и забыть обо всем на свете, отдавшись музыке и ритму. В этом есть что-то от секса в общественном месте. Оригинального, извращенного и чувственного секса. Когда каждая нота извлекается только для того, чтобы доставить удовольствие любимой женщине, но ласкает тела всех присутствующих.

- Тебе все равно надо работать, - говорит Ди и подмигивает.

- Мне все равно работать, - соглашается Джаз, подхватывает Ди на руки и кружит по кухне, уже слыша ту самую, единственно правильную музыку.

Ди боится белой горки, но из-за осязаемого счастья Джаз прячет голову и подставляет задницу, которая все вынесет.

Разговор пятый, о моде

- Не понимаю я, - говорит Ди, разглядывая танцующих.

- Чего? - спрашивает Айвэн.

На самом деле Айвэн — тот самый русский Иван, но он предпочитает, чтобы его называли на американский манер. Ди взяла его с собой в клуб, как страховку. Она надеется, что с ним не сорвется вверх по горке.

- Что они находят в этих одежде и обуви.

Айвэн хмурится и смотрит на танцпол, но видит самых обычных тусовщиков, одетых в модные шмотки.

«Ладно, не самых обычных, - признает он. - Прикид каждого стоит столько, что я спокойно прожил бы пару месяцев».

- А что с ними не так? - спрашивает Айвэн Ди, потягивающую клубничную маргариту.

- Ну... Ну вот видишь, та особь в белом топике, который едва прикрывает ее сиськи? - показывает Ди на худощавую блондинку.

Айвэн кивает.

- Во-первых, белый топ. В клуб. Сияющая, блядь, лампочка. Хотя не могу не признать, что это свечение придает объем ее сиськам. Но черные шорты? На колготки-сеточку? Из какого она порнофильма? А уж обувь!

Айвэну кажется, что Ди потеряет сознание от возмущения. Он ничего не имеет против, лишь бы она, падая, не зацепила его.

- Это копыта! - с возмущением говорит Ди. - Вот этот вот огромный, как Статуя Свободы, каблук и уткнувшийся в землю носок. И она в этом танцует!

- Ди, милая, ты знаешь, что я больше по мальчикам, но посмотри на ее ноги. Они ведь от ушей.

- И что?

- Тебе не нравятся женские ноги? - спрашивает Айвэн. - Вот мне нравятся мужские. Эх, если бы некоторых мужчин можно было загнать в колготки-сеточку и на каблуки.

Ди откашливается, поперхнувшись коктейлем, и с удивлением смотрит на размечтавшегося однокурсника.

- Ты уверен, что ты гей, а не саб для баб со страпоном? - спрашивает она.

Айвэн долго думает, пожевывая мятный листик.

- Уверен, - говорит он. - Просто у каждого пидораса есть своя порнографическая мечта детства.

- И твоя — мужик в колготках и на каблуках? - со смехом спрашивает Ди.

- А еще в переднике и... как называется эта hren', которую надевают на волосы?

- Чепчик?

Ди понятия не имеет, как называется эта hren', но уже знает, что hren' — слово, которым можно описать все. Своеобразное собирательное. Даже chuvak может быть hren'.

- Пусть будет чепчик, - соглашается Айвэн. - И вот лежу я весь такой, а вокруг меня мальчик типа... Вон, видишь, chuvak во всем таком облегающем с круглой попкой? Вот такой или даже прямо он! В колготках, на каблуках, с фартучком и... и... ну, этой hren'ju на голове.

- Господи, защити мой нежный разум, - говорит Ди. - Еще скажи, что мечтаешь, чтобы тебя трахнул гладиатор.

- Откуда ты знаешь? - хохоча, спрашивает Айвэн. - Он и в твоем списке фантазий?

- Нет, - качает головой Ди. - В моем списке принцесса Лея. А еще Джилл Валентайн — люблю грудастых женщин в форме. А еще Тринити.

- Я знаю, кто такие принцесса Лея и Тринити. Кто такая Джилл Валентайн?

- Это такая женщина, - мечтательно говорит Ди. - Из компьютерной игры. Но тебе меня не понять. Ты не знаешь, кто такая Джилл Валентайн...

- Зато я знаю, кто такой Джеймс Сандерленд.

- Но они не имеют никакого отношения к этой ужасной обуви, - хмурится Ди, когда мимо пробегает очередное копытное.

- Ты такая странная, - говорит Айвэн. - Как будто тебе больше не о чем думать. Ты в одном из самых крутых клубов, пьешь понтовую маргариту, твоя подружка стоит за пультом, а ты... Ты... Дура ты, Ди. Хоть и миленькая, но дура. Неужели так сложно наслаждаться? Закрой глаза и выключи головной мозг, он все равно тебе не нужен.

- И что бы это значило? - огрызается Ди.

- Нафиг тебе здесь мозг? На курсах — да, на работе — да, а в умца-умца-отдыхе нужен спинной мозг. Чтобы тело двигалось, - подмигивает Айвэн. - Пойдем лучше потанцуем.

- Пойдем, - соглашается Ди и принимает протянутую руку.

Джаз возвышается над залом, вспышки разноцветного света мешают ее разглядеть, но Ди уверена, что подруга полностью отдается музыке. Это всегда адски красиво: Джаз вслушивается в музыку, которая вливается из огромного наушника прямо в ее ухо, что-то там миксует, пританцовывает и управляет полным клубом марионеток, чьи тела непроизвольно начинают двигаться, попадая в паутину ритма. Джаз и Ди поймала на эту липучку, привязав к себе насмешливым блеском зеленых глаз и ловкими пальцами, умело управляющими внутренней музыкой Ди.

- Ну как? Лучше стало? - спрашивает Айвэн.

- Да! Я не вижу их обувь! - со смехом говорит Ди и прыгает, словно послушная кукла в руках опытного кукловода.

Прыгают все — в едином ритме. Это немного обидно — Джаз вытворяет с ними то же самое, что и с Ди, — но это работа.

«Ничего личного, детка», - смеется Ди, взлетая все выше и выше и позволяя почувствовать себе давно забытое удовольствие.

- Ты выглядишь счастливой! - кричит Айвэн.

- Потому что я счастлива! - кричит Ди и хохочет.

Ее больше не заботит страшная обувь и отсутствие вкуса. Она не вспоминает о супермодных новинках, которые шокируют ее одним фактом своего существования — Ди не смогла бы их придумать даже под убойной дозой. Она просто счастлива вновь плыть по музыке, подчиняясь рукам любимой женщины, и знать, что та наблюдает за ней с высоты своего диджейского трона.

- Я тебя люблю! - кричит Ди.

Джаз услышит. Не ушами, так сердцем. Потому что она знает, как Ди чувствует себя под музыкой, когда летит все выше и выше, и за ее спиной распахиваются широкие, крепкие крылья.

- Я тоже тебя люблю! - кричит Айвэн, и Ди хохочет: русский мальчик не понял, кому были адресованы ее слова, и она не собирается исправлять его ошибку.

Все вокруг летят, им не мешают ни страшные штаны, ни ужасные туфли, ни короткие топики, ни сценический макияж. Каждый играет свою роль, но только Ди — прима-балерина, ради которой сегодня все и затевалось. И она ценит каждую секунду, в каждом биении ритма она слышит любовь бесподобной Джаз.

- И все-таки, я не понимаю этих высоких мод, - говорит Ди, падая на диван и пытаясь отдышаться.

Айвэн морщится, кажется, он надеялся, что скачки отключат головной мозг Ди, но этого не случилось.

- Ты такой смешной. Ты как Джаз, когда я ее достаю. И глаза у тебя такие же удивленные. Как у кота, которого щелкнули по носу.

- Не надо меня доставать, - улыбаясь, говорит Айвэн и заказывает свежие коктейли — мохито себе, маргариту — для Ди.

- Почему нет?

- Ты не Маугли.

Ди безуспешно пытается понять, что он хотел этим сказать. Через пару секунд она списывает все на загадочную русскую душу и успокаивается. Она бесцельно разглядывает посетителей клуба, замечает их нелепые наряды и зачем-то вспоминает модные журналы и актуальные тенденции одежды не для всех. Ди чувствует, как внутри опять разливается яд, и быстро заливает его маргаритой.

- Знаешь, - кричит она Айвэну. - Пожалуй, ты прав. Здесь надо думать спинным мозгом. Пошли танцевать! Лететь! Парить!

- О да, детка, - аплодирует мигом повеселевший Айвэн. - Пошли!

Они идут танцевать. Лететь. Парить. И Ди понимает, насколько хорошо ее знает Джаз. Она и правда непроходимая дура, которая совершенно не верит в себя. И забыла, что любовь — самый сильный наркотик. Другого и не надо.

Разговор шестой, о литературе

Джаз любит валяться на кровати и читать новинки. Романы, рассказы, альманахи и дамские журналы. Последнее — чтобы расслабить мозг и набраться розового позитива, который вдохновит на целую ночь работы. Джаз считает, что не бывает плохой литературы. Просто не всегда настроение читателя совпадает с настроением автора, в таком случае, произведения надо закрывать сразу же.

- Слушай, - говорит Джаз, - может, стоит написать книгу? Или даже с большой буквы К. Что-нибудь зверски популярное. Заработать кучу денег, стать мега-известной и смотреть, как фанаты прутся от слова.

- Ты выпила? - спрашивает Ди. - С каких пор тебя потянуло на слово? Ты хочешь изменить звуку?

- Да ну тебя, - отмахивается Джаз. - Ничего ты не понимаешь в великой мечте.

- Я думала, что ты повенчана с музыкой.

- Музыка — это призвание. А вот слава, известность и бабло — могут быть очень приятным хобби. К тому же, столько людей сейчас пишут. Пишут. И пишут. Некоторые даже зарабатывают абсолютно глупыми историями. О любви. Вот подумай сама, стоит написать сопливую историю о современных Ромео и Джульете, как придет все. Вот прямо совсем все.

Ди хохочет, глядя на мечтательное лицо своей женщины. Правда, через несколько секунд смех обрывается: она больше не уверена, что Джаз шутит. В конце концов, все и правда пишут, мечтая о славе, этот вирус мог поразить и ди-джея.

- Представляешь, напишу я роман... нет, целую серию романов, как Роулинг. Или Майер. Бабло надо делать на серии романов!

- Зачем сразу серию романов? Надо начинать с рассказов, - говорит Ди, подыгрывая Джаз.

- Ты такая смешная, как будто для того, чтобы стать крутым режиссером, надо начинать с рекламных роликов.

Ди вспыхивает и не знает, как ответить на явную грубость. Впрочем, по лицу Джаз не скажешь, что она хочет оскорбить. Просто смеется. Или искренне считает, что первой горой вполне может стать Эверест, даже без подготовки.

- Ну... ты начинала сразу с полноценных ночных сессий? - спрашивает Ди.

- Это другое, - отмахивается Джаз. - Музыка и миксы намного сложнее, чем писанина. Вот смотри, мы болтаем, этого уже достаточно для рассказа. Или даже для целого сценария.

- Для очень скучного и унылого фильма.

- Не надо фыркать. Фильм о нас будет крут уже тем, что главные героини в нем — лесбиянки. Это такой тренд. Хитовая тема. Особенно для любителей клубнички.

- Джаз, мы с тобой сейчас разговариваем, а не трахаемся. Какая это клубничка? К тому же, лесбийское порно пользуется не такой бешеной популярностью, - говорит Ди и показывает язык.

- Ты отслеживала рейтинги?

- Нет.

- Ну вот и не отмахивайся от идеи. Лучше зайди в интернет и полистай всякие форумы и сайты. Люди пишут, пишут и пишут. А некоторые добираются до издательств. Особенно хорошо попадают те, кто пишет сериалы. Делов-то.

- Придумать сериал? - говорит Ди.

- Мелочи жизни, - отмахивается Джаз. - Составляющие успеха — любовь, много страданий и сомнений, многогранники отношений...

- А как же Гарри Поттер? - перебивает Ди подругу.

- Это другой уровень. Но! Если ты полистаешь форумы... - подмигивает Джаз.

- То? - спрашивает та, не дождавшись продолжения фразы.

- То узнаешь многое. Очень многое. Ищи по словам «Гарри Поттер» и «фанфик». Это целый новый мир. Правда, там большей частью фигня о мальчиках и мужчинах, но иногда попадается стоящее и интересное.

Ди спрашивает себя, чем занимается Джаз, когда валяется одна дома, но ответ ускользает, а подруга мечтательно улыбается, напоминая Мону Лизу. Может, и правда стоит побродить по форумам и сайтам, чтобы понять, о чем она говорит. А может, и не стоит: о некоторых вещах лучше не знать, тем более, когда к ним нет интереса.

- Но как это связано с написанием целой серии романов? - спрашивает Ди.

- Ничего ты не понимаешь, - говорит Джаз. - Пишешь огромный фанфик, потом меняешь в нем имена и вуаля — у тебя написан целый роман, который можно продать в какое-нибудь издательство и стать крутой писательницей.

- Ну да, в этом есть что-то от миксования разных треков. Я уверена, что у тебя получится, опыт по смешиванию чужих вещей у тебя уже есть.

Джаз неожиданно вспыхивает от злости и убивает Ди взглядом, словно та сказала что-то оскорбительное. Иногда очень сложно понять, чем можно обидеть невозмутимую и уравновешенную Джаз. Впрочем, Ди редко задумывается о том, что именно говорит. На ее языке всегда десяток разных мыслей, которые часто не связаны друг с другом. И это вгоняет Джаз в ступор, особенно, когда она настойчиво пытается отследить нить разговора и не понимает, что цель болтовни — именно болтовня. С любимым человеком.

- Я сказала что-то не то? - спрашивает Ди, желая извиниться. Но она хочет знать, за что именно надо извиниться.

- Нет, - невозмутимо отвечает Джаз, закрывает глаза и отворачивается.

Ди не нравится, когда подруга замалчивает свои обиды. Намного приятнее для обеих сторон высказать все вслух, может быть, получится избежать следующего раза. Впрочем, это маловероятно, но попытка — не пытка, а маленькое удовольствие.

- И все же? - настаивает Ди.

- Нет, правда, ничего особенного. Ты просто сказала, что я работаю с чужим и не создаю своего.

- Да? - удивляется Ди. - Но я имела в виду... ну вот смотри, если ты в магазине покупаешь ингредиенты для лазаньи, но делаешь лазанью, то лазанья — это твое произведение кулинарного искусства или нет?

- Мое, - говорит Джаз.

- Но ты же берешь чужие вещи... ну, в смысле, продукты. И смешиваешь. Чужие вещи. Но получается твое. Так и с музыкой. Ну, на мой взгляд. Или я не права?

Джаз хмурится. Она понимает логические выкладки Ди, но в них есть какой-то недостаток, который можно почувствовать животом, но не получается выразить словами. Впрочем, Ди всегда так действует на Джаз. Они постоянно ходят параллельными тропами логики и никогда не пересекаются. Это делает совместную жизнь намного веселее, чем она могла бы быть.

- Давай на этом остановимся, пока мы не запутались еще больше, - предлагает Джаз.

- А может, запутаемся? - подмигивает Ди.

- И ты сбила меня с мысли. Слушай, давай отследим трендовые идеи для книг и фильмов? Ведь и правда можно срубить много бабла.

- Тебе мало?

- Денег много не бывает, - уверенно говорит Джаз. - К тому же, слава, известность, интервью...

- Тебе мало того, что ты — крутой и модный ди-джей?

- А почему бы и нет? Певцы идут в актеры, актеры идут в режиссеры, некоторые метят в крутые фотографы и так далее. Прекрасный шанс приложить свое многогранное творческое «я» о разные виды искусства.

- И насрать везде, да, - скептически говорит Ди.

- Почему бы и нет?

- Потому что срущих хватает.

- Ну например? - спрашивает Джаз, готовясь отбить любой аргумент.

- Например, Паланик. Написал. Молодец. И сколько сейчас пишут в его стиле? Ладно бы он один срал, я ничего не имею против, особенно потому, что срет он художественно. Но сколько его фанатов начали строчить в этом стиле?

- Ну и что? Разве это большая проблема? Как будто, после «Властелина колец» нельзя писать эпическое фэнтези.

- Аха, языком Толкина, - говорит Ди и понимает, что вступает на очень зыбкую почву, так как плохо разбирается в литературе и предпочитает смотреть фильмы.

- Каким бы языком не написал, все равно будут сравнивать с Толкиным. Потому что люди любят сравнивать. И тот же «стиль Паланика» — это миф. Просто людям надо сравнить. Что-нибудь с чем-нибудь.

- Какая ты циничная женщина.

- Я не циничная, я — реалистка. Кстати, поэтому нет особого смысла вбухивать в романы бессонные ночи. Просто садишься, берешь несколько попсовых сцен, связываешь их воедино и добавляешь персонажей, на которых встанет даже у асексуала. И все, и счастье есть. Все радостно зачитываются, сравнивают, плюются, критикуют, но читают, понимаешь? Читают. А у меня — слава и известность. И еще бабло.

Ди качает головой. Она не знает, как объяснить Джаз, в чем ее главная ошибка. Не знает, как выразить ощущение словами. Именно поэтому Ди занимается киноискусством, а не литературой. Визуальный образ понятнее и ярче, чем слово.

- Если ты хочешь, то я готова тебя поддержать, - говорит Ди.

Так поступают правильные супруги. Что бы ни задумала вторая половина, первая — стоически терпит и поддерживает, готовит обеды, убирается в квартире и стучит по мозгам, когда кого-нибудь заносит. Последний пункт нравится Ди больше всего. Она готова смириться со всеми чудачествами жены, если будет шанс восстановить душевное равновесие.

- Я и не сомневалась, - с удивлением говорит Джаз. - Разве есть варианты?

Ди качает головой, поднимается и идет на кухню, приготовить для обеих чай со льдом, пока Джаз строит свои наполеоновские планы по захвату мировой литературной сцены. Может быть, она мечтает о Нобелевской премии, которую не дают за работу ди-джеем.

«Надо и мне обзавестись великой мечтой, которая закончится получением нобелевки. Просто чтобы соответствовать своей спутнице жизни. Хотя я согласна и на Оскара», - хмыкает Ди.

Когда она возвращается в комнату, Джаз спит, забыв о своих великих планах.

- Вот так и заканчиваются великие писатели. А графоманы — пишут и становятся знаменитыми, - бормочет Ди.

Она садится рядом с Джаз, берет книгу и изучает аннотацию. Фамилия Уэлш ни о чем не говорит, но слово «контркультура» интригует. Ди делает большой глоток чая и начинает знакомство с модным писателем. В конце концов, она хочет знать, что вдохновило Джаз на безумную идею, даже если та никогда не реализуется.

Разговор седьмой, о BDSM

Иногда Джаз приедается ванильный секс, и ее тянет в прошлое. Раньше Джаз предпочитала доминировать и получала удовольствие от подчинения сексуальной партнерши. Ди никак не могла понять, что она в этом находит. Не понимала тогда, не понимает и сейчас, хотя вынуждена признать, что активная и властная Джаз — очень возбуждающее зрелище.

- Но не сегодня, - говорит Ди, разглядывая выложенные девайсы.

Джаз насмешливо смотрит на нее и молчит. Словно препарирует. Или раздевает. Или уже связывает. И это чертовски заводит. Настолько, что Ди медленно разворачивается и неторопливо идет на кухню: травяной чай может успокоить почти любые страсти.

- И почему не сегодня? - спрашивает Джаз.

В ее голосе уже слышны властные нотки. Может быть, Ди просто выдумывает, опираясь на опыт прошлых сессий, но все же уверена, что Джаз и правда вышла на тропу войны. Рано или поздно она победит, но ей придется постараться, чтобы получить согласие. Это — прелюдия, которая необходима Ди. Джаз нравится доминировать и контролировать. Ди нравится, когда ее добиваются всеми правдами и неправдами.

- Потому что я не хочу, - пожимает плечами Ди. - Самая глупая причина.

Джаз смотрит на нее. Трахает взглядом, чертова нимфоманка. И молча обещает столько, что Ди сглатывает.

- Некоторые откровенно путают БДСМ и насилие, - говорит она, пытаясь переключить внимание Джаз.

- В смысле? - спрашивает та.

- Да в прямом. Фанаты загадочных аббревиатур и садистского порно активно забывают об эс-эс-си, восторженно пуская слюни на порку, прищепки, грубость и воск. Чем там еще развлекаются? У тебя, кстати, очень мягкий набор, - улыбается Ди.

- Это из-за тебя, - морщится Джаз.

- В смысле?

- Да в прямом, - отвечает Джаз. - Ты же далеко не на все согласна.

- И поэтому ты на диете?

- Ди, прелесть моя, мы сейчас честно или чтобы не обижаться?

Ди надувает губы. Конечно же, она притворяется, и Джаз об этом знает. Обе уверены, что откровенный разговор лучше накапливаемых за пазухой претензий, которые могут разрушить самую идеальную совместную жизнь. В первый год отношений они многое замалчивали, и это неизменно приводило к кокаиновым скандалам и окончательным разрывам. Потом — научились разговаривать. Впрочем, Джаз до сих пор грешит молчанием. Зато Ди болтает открыто и без умолку.

- Еще раз задашь такой вопрос, я тебе в глаз плюну, - говорит она.

- Не забывай, что среди нас доминант — я.

- А-ха, - насмешливо выдыхает Ди.

- Не «а-ха», а «да, госпожа», - вкрадчиво говорит Джаз.

- Да-да, госпожа.

Джаз отлипает от косяка и подкрадывается к Ди. Та, словно случайно, уходит на другую сторону кухни, прячась за столом. По ее мнению, Джаз должна грациознее склонять свою любовницу к приятным извращениям.

- А еще я смотрела порно... Вот только не надо падать в обморок, Джаз, ты отлично знаешь, что я смотрю порно. Мы даже вместе смотрим. А эта запись вообще из твоей коллекции была.

Джаз останавливается, ошарашено глядя на Ди, а та тщательно сохраняет дистанцию, затягивая увлекательную игру. Прежде чем Джаз доберется до веревок и трепетного девичьего тела, Ди вытрахает ей мозг. В конце концов, БДСМ — дорога с двухсторонним движением.

- И там была одна девица... Я не помню, как ее зовут, - обиженно говорит Ди, впрочем, эта маска тут же слетает. - Ну да неважно. Так вот, эта девица была сабом. Но совершенно не слушалась свою госпожу. Или так и должно быть, а ты меня неправильно научила?

Джаз закрывает глаза, выдыхает и хихикает. Ди умеет быть совершенно невозможной, особенно, когда хочет.

- Отношения в каждой паре складываются по-разному, - говорит Джаз. - В БСДМ все точно так же, как в ванили. Кто-то предпочитает бревна, кто-то — ногти, а кто-то — нежную неторопливость.

- Я чувствую себя глупым деревом, до которого не доходит, - морщится Ди.

- Ты не бревно, - хохочет Джаз.

У нее почти пропало желание заняться сексом. В последнее время это случается все чаще. Джаз нравится разговаривать с Ди. Ей нравится молчать, обнимая любимую. Готовить завтраки, обеды и ужины. Ей по-прежнему нравится трахать Ди, но желание секса отошло на второй план. Может быть, — только может быть, — Джаз повзрослела. Или повзрослели их отношения.

- Ну вот, а я так надеялась, так надеялась, - смеется Ди.

Джаз в несколько шагов преодолевает разделяющее их расстояние и обнимает свою невозможную женщину.

Хочется дышать ею.
Хочется жить ею.
Хочется биться ее сердцем и течь ее кровью.

- Я тебя люблю, - шепчет Джаз в губы Ди.

- А я люблю тебя, - шепчет та в ответ. - Но это все пафос, - говорит она, выворачиваясь из объятий. - А мы о серьезном!

- Что может быть серьезнее признания в любви?

- Философия траха? - невозмутимо спрашивает Ди.

Джаз серьезно обдумывает вопрос и кивает. Ди права, философия траха серьезнее любви. Любовь — чистая эмоция, которая может испортить жизнь или сделать ее прекрасной. Секс же влечет за собой самые разные последствия, которые часто оказываются неожиданными, несмотря на всю свою предсказуемость.

- И о чем именно ты хочешь поговорить? - спрашивает Джаз.

- Возвращаясь к теме сабов. И домов. На некоторых записях они такие... Домы... ну никакие. Или это сабы фиговые?

- Ты о каком видео?

- А я что, запоминала, что ли?

- У меня есть хорошее видео и бэдээсэмное порно. Для любителей. Ширпотреб. Просто атрибутика и никакой натуралистичности.

- Ну, в них вполне натуралистично запихивали кулаки, - говорит Ди и передергивает плечами.

Вот чего она никогда не понимала... Может быть, потому что с ней этого никогда не делали. Но одна мысль о фистинге вгоняет ее в ужас. Ди — открытая лесбиянка, и это уже делает ее извращенкой в глазах гетеронормативного общества, но даже она не может понять всего. Впрочем, у всех есть свои границы. Если кого-то устраивают кулаки в заднице, Ди не будет проповедовать миссионерскую позу.

- Господи, ты как маленькая. Можно что угодно запихать куда угодно, но от этого секс не становится... сексом.

Ди приподнимает бровь и насмешливо смотрит на Джаз.

- Ты еще скажи, что секс — это единение двух душ. А как же оргии?

- Оргии — это единение многих душ, - говорит Джаз и показывает язык. - И мне плевать, что там с обычным сексом. Но БДСМ... это же... целая культура. Которая не ограничивается плетками и прищепками. Или даже кровопусканием и игрой с электричеством. Эта атрибутика — не больше чем садомазохизм...

- Целых две буквы! - перебивает Ди Джаз.

- А в слове «сеть» целых две буквы от слова «секс». Тем не менее, сеть — не секс.

- Смотря какая.

Джаз стонет, глядя на подмигивающую Ди, и еле сдерживается от желания отсетить свою женщину так, чтобы та перестала покушаться на мозг.

Джаз не может понять, притворяется Ди, как тысячи девочек, играющих в БДСМ и путающих его с насилием, или просто пытается вывести ее из себя. Зная Ди, можно сделать ставку на второе. Но всегда есть вероятность, что любимая и правда не понимает, даже имея за плечами приличный опыт. И это — пощечина Джаз, которая так и не сумела объяснить и удовлетворить свою подчиненную так, чтобы она уяснила разницу.

- Да ну тебя, - бурчит Джаз.

Ди неожиданно понимает, что заигралась и ночью не предвидится никакого секса. Ни ванильного, ни сдобренного сливками острых ощущений. И ей повезет, если Джаз не захочет только сегодня: столь глубокая стимуляция мозга может вызвать многодневный эффект, а Ди уже привыкла к рукам и губам своей женщины.

- Но мне правда интересно, - говорит Ди, пылая энтузиазмом. - Я знаю, что тебе нравятся эти игры. И я знаю, что тебе не нравится ерунда. Мне правда...

- Пойдем, погуляем, - перебивает ее Джаз.

Ди моргает, но спустя несколько секунд соглашается. В конце концов, они не разбегаются по разным углам просторной квартиры, чтобы предаваться своим горечи и обидам. Если Джаз хочет гулять, то они погуляют.

Они быстро одеваются и выходят из квартиры, переплетя пальцы. Привычка, выросшая из доверия друг другу. Интимный жест, которым они говорят друг другу «я с тобой». Даже когда ладонь пуста — в ней тепло другой ладони. Как память. Как клятва. Как факт.

Джаз уверенно ведет Ди по ночным улицам осеннего города, и та не спрашивает — куда. Джаз знает, и этого достаточно. Даже когда они оказываются в прокуренном баре, заполненном лесбиянками, Ди спокойна и невозмутима. Даже когда видит, что на одном из столов распята пухлая брюнетка.

- Ты мне доверяешь? - спрашивает Джаз.

Ди сглатывает, пытаясь промочить внезапно пересохшее горло, но кивает. Она доверяет Джаз во всем, иначе никогда не стала бы закидываться с ней колесами и нюхать кокс. И уж тем более — делить одну кровать, прижимаясь так тесно, что можно потерять свое дыхание в чужом.

- Я хочу это услышать, Ди, - говорит Джаз.

- Да, я тебе доверяю, - хрипло говорит та.

- Тогда я еще раз попытаюсь тебе объяснить. И в этот раз ты должна быть прилежной ученицей. Ты понимаешь, Ди?

Ди совершенно не понимает, что Джаз находит в доминировании и публичном сексе, но не может не признать, что это чертовски возбуждает. Только она никогда не признает этого вслух.

- Я не люблю повторяться, Ди. Ты понимаешь?

- Да.

- Что да?

- Я понимаю.

- Я понимаю, госпожа, - твердо говорит Джаз.

Ди закрывает глаза, пытаясь успокоить дыхание. Она не хочет показывать, как сильно хочет, чтобы Джаз подчинила ее себе. Пока — слишком рано.

- Я понимаю, госпожа, - говорит Ди.

- Молодец, - довольно говорит Джаз и поощрительно гладит ее по щеке. - А теперь напомни свое слово.

- Кокс.

- Раздевайся.

Ди замирает и нерешительно тянется к пуговицам. Трезвой она никогда не занималась сексом на публике. Но Джаз... госпожа не любит ждать и повторять. Ди выдыхает и медленно раздевается. Взгляды посторонних женщин щекотят кожу, но весь мир сосредоточился только на госпоже. Ди нихрена не понимает в БДСМ, но это не мешает ей получать удовольствие, отдаваясь в руки опытного доминанта и любимой женщины.

продолжение в комментариях

@темы: ориджинал, fest: calling all girls

---

Самосовершенствование — онанизм. Саморазрушение — вот что действительно важно (с) БК

[femslash]

Название: Журавлиные перья
Автор:  michi-san
Фандом: народные японские сказки (сказка «Журавлиные перья» о журавле-оборотне по имени О-Цуру)
Пейринг: N-сан/О-Цуру
Рейтинг: G
Жанр: романс, драма, налет мистики
Размер: мини (2019 слов)
Примечания автора: Безумие, спасающее от одиночества (это не очень похоже на фанфик, если честно)
Дисклеймер: ни капельки не претендую на японский фольклор

Текст.

Сколько себя помню, я всегда была одинока. Родители, друзья, коллеги — но, запертая в сером коконе своей маленькой квартиры, я не имела сил и желания сблизиться с кем-либо. Мне было уютно среди маленьких вещей всех оттенков серого, а если я хотела общения, то просто выходила на улицу. Не ставя перед собой цель найти друга, я свободно заговаривала с прохожими, знакомилась в очереди в супермаркете и теряла, теряла очередной шанс поймать судьбу за узорчатый хвост. Вот приятный молодой мужчина загадочно смотрит на меня — а я слишком смешливо улыбаюсь, разрушая романтичное очарование скромности. Вот милая девушка, явно такая же одинокая, но желающая избавиться от одиночества, робко поглядывает искоса, примеряя на меня образ лучшей подруги, — но я заговариваю с ней о цене на картофель, отпугнув напускной практичностью.
Пожалуй, я очень тяжелый человек. Со мной сложно на работе, в караоке-баре и на семейном ужине, потому что я строю вокруг себя стену, а окна оставляю только там, где нужно мне, а не где хотят другие.
Я одинока, но мне живется очень хорошо и легко. Я свободна.
Я люблю Токио, и это единственная любовь моей жизни. Я люблю серые лица домов, ограничительные линии в метро и усталых полицейских. Люблю и другую сторону города — ломкую патетичность театра, запах музейной пыли и голоса иностранцев. Среди иностранцев, перепуганных и потерянных, мне легче, чем среди японцев. Они улыбчивы, заражают восторгом, и рядом с ними я задумываюсь: неужели Япония такая необычная для них? Рассматриваю привычные вещи и пытаюсь представить, как они выглядят сквозь иностранную призму.
Обычные места неожиданно становятся привлекательными и интересными. Тянет пройтись по Акибе или заглянуть в зоопарк. Ведь я была там всего пару раз в детстве, и впечатления остались не самые лучшие: очень шумно, а меня, маленькую и незаметную, чуть не затоптала толпа школьников. Во второй раз старшая сестра объелась сладкой ваты и уже у клетки с красной пандой заныла, что ей плохо. Поэтому я не увидела тогда ни белого медведя, ни жирафа, которых мне обещал папа. Может, именно сегодня есть смысл восполнить недостаток детских впечатлений.
Но и сегодня мне не удалось пройти вглубь. Я замерла уже у второй клетки, и ничто не смогло бы сдвинуть меня дальше.
Я люблю серый цвет. Все его оттенки, от светло-серого, почти белого, до антрацитового. И дальше, вплоть до насыщенно-черного. Изящная красота графики, скромность цветовой палитры, мастерское владение оттенками одного цвета сводят меня с ума. Я ненавижу красный за его яркость, навязчивость и наглость. За его зловещую притягательность. Японский журавль стал для меня идеальным сочетанием любви и ненависти, предметом бессильного обожания. Проще говоря — у второй слева от главного входа в зоопарк Уэно клетки я готова была остаться на всю жизнь, вырвав из груди сердце и подарив его царственно-скромной птице.
Я умерла и воскресла. Журавль смотрел на меня, смотрел долго и внимательно, безусловно, поняв, что я обрела смысл жизни.
— Привет, — произнесла я, уцепившись неуклюжими пальцами за проволочные ячейки клетки.
Мой журавль расправил крылья, и я забыла, для чего я дышу. Мне казалось, что моя жизнь — не в кислороде, невидимом и условном, а в белоснежных перьях моего журавля. И капелька моей жизни ярким всполохом мягко скользнула на землю птичьего вольера.
Оглядываясь, словно во время приступа паранойи, я села перед клеткой на корточки и пропихнула пальцы, ободрав их, в ячейку у самой земли. Жемчужно-белое перо лежало совсем рядом, и я молила, чтобы ветер приподнял его и обронил ближе к моим коротким пальцам. Но погода была мучительно тихая, и я могла уцепить лишь самый кончик очина. С трудом дыша, я бесплодно пыталась пропихнуть пальцы дальше, царапая их. Если бы хотя бы ногти были у меня длиннее, я сумела бы подцепить перо и утянуть его к себе.
Но все было бесполезно. Стыдливо оглянувшись на удивленных детей, я выпрямилась и отряхнула руки о брюки. И позорно сбежала.

Меня мучила бессонница. В освещенных фонарем ветвях дерева за окном, в капающей из крана воде, в шагах в квартире этажом выше — везде был мой журавль. Он словно обнял меня невесомыми крыльями, оградив от мира пеленой безумия. В своем коконе я будто опутала себя в еще один кокон. Мне нечем было дышать, и распахнутое окно только дразнило, обещая прохладный ночной воздух. В моих мыслях были перья, легкие, как снег, и ранящие больнее осколков стекла. Я цеплялась пальцами за простынь, представляя себе легчайший журавлиный пух. Мне хотелось умереть, но я не могла, не коснувшись черной шеи с изысканной белой полосой. Я сходила с ума и, что делало мое положение еще ужаснее, полностью осознавала это.
По потолку скользнул свет фар проезжающей мимо машины. Он был так похож на крыло и настолько успокаивающе скользнул перед моими глазами, что я провалилась в долгожданную дрему.
Я проснулась глубокой ночью и в зеркале увидела обезумевшую женщину. В ее взлохмаченных черных волосах было снежно-белое перо. Мне не хватило сил засмеяться, я лишь стянула волосы в тугой узел, а перо аккуратно воткнула сбоку, следуя неведомой моде. Я знала, что мне нужно делать.
Зоопарк Уэно этой ночью ждал меня. Я босиком подошла ко второй слева от главного входа клетке и шепотом позвала журавля. Он поднял голову, взглянув на меня мудро и ласково. Замок на клетке поддался моим неловким пальцам легко, будто был сделан из рисового теста. Луна ласково осветила мое лицо и журавля. Он расправил крылья, тревожно застучал клювом, запрокинув голову. Я вскинула руки, защищаясь от стука, разрывавшего перепонки.
— Молчи! — взмолилась я, но стук не прекращался. Птицы кричали в своих клетках, замки падали, дверцы распахивались. Вокруг меня кружились миллионы перьев, ранивших мои руки и лицо не хуже ножей.

В дверь кто-то настойчиво стучал. Я со стоном открыла глаза и удивленно посмотрела на ярко освещенный потолок. По утрам я никогда не видела его таким — когда я вставала, освещен бывал только угол над шкафом. Понимание того, что я проспала, пришло мгновенно. Стук повторился.
Торопливо набросив юкату, под нескончаемый стук в ушах я распахнула дверь. Никого уже не было, только на полу лежал билет в зоопарк на сегодняшнее число.
Я почувствовала мурашки, пробежавшие от затылка до кончиков пальцев на ногах. Но билет лежал и у двери напротив, а этажом выше слышен был нетерпеливый стук в дверь.
«Подарите своим детям неповторимый праздник! Только сегодня в зоопарке вы увидите настоящих оборотней!»
Это больше заинтересовало бы иностранных туристов, ведь обычный ребенок вряд ли захочет встретиться с нэдзуми или кумо. Труды работника зоопарка, посреди дня разносившего приглашения по квартирам, заведомо были бесполезны. Может, лишь несколько школьников придут в зоопарк в надежде увидеть соблазнительную кицунэ.
А меня просто тянуло ко второй слева от главного входа клетке, и никакая реклама на билете не сравнилась бы по силе воздействия с моими воспоминаниями о ночном кошмаре.
Количество людей в зоопарке меня поразило. У входа толпились старшеклассницы в футболках с логотипом Всемирного фонда дикой природы, раздававшие пухлые брошюрки, а к клеткам было не протолкнуться из-за серьезных людей в костюмах и репортеров. У меня закружилась голова, я мгновенно возненавидела всех вокруг, потому что клетка с японским журавлем ощетинилась штативами видеокамер.
— Простите, — отозвалась я в миллионный раз на тычок под ребра и крепче сжала в руке крохотный пакетик корма, купленный у самого входа. Скромный дар своему божеству.
Журавля в клетке не было.
Пакетик упал на пыльный асфальт, а пальцы мои уцепились за ячейки клетки. Сердце странно заныло, залилось болью, и не сразу я поняла, что оно остановилось от восхищения.
— О-Цуру, — и юное божество в скромной белой юкате подняло на меня удивленные глаза.
Белый, черный и красный. Журавль был лишь вестником, и теперь я понимала это. Журавль не мог заговорить со мной, коснуться моей неуклюжей руки, улыбнуться и одними лишь глазами сказать все, что было у него на уме. Но он словно подготовил меня ко встрече с тем, кто мог бы подарить мне все это.
Я ждала до темноты. Толпа репортеров поредела, но я все равно не подходила к клетке близко, боясь спугнуть свою О-Цуру. Она вышла не одна, вокруг нее, именно вокруг, словно прислуга дочери императора, вились другие участницы сегодняшнего маскарада. Они развлекали О-Цуру, а она смеялась тихо и нежно, опустив сияющий взгляд. Я шла следом, прячась в тени. Змеей скользнула за ними в метро и искоса следила, как вагон одна за одной покидают ее подруги.
Оставшись одна, она повернулась ко мне и проговорила будто застенчиво:
— Почему вы за мной следуете?
— Сегодня я хотела покормить журавля, — застыдившись, я опустила глаза. Мне было страшно встретиться с ней взглядом.
— Завтра он будет ждать вас в клетке, — с улыбкой ответила О-Цуру и легко, будто ива на ветру, поклонилась мне.
— Но мне нужно сегодня! — отчаянно вскричала я и поймала ее за прохладные тонкие пальцы.
Испугавшись, она рванулась к открывшимся дверям вагона, но я не пускала.
— Нет, не бойтесь, стойте, — умоляюще шепнула я, разжав ладони. — Я расскажу вам.
Мы вышли из метро, и я долго, путанно, смешно и страшно рассказывала ей о своем безумии. Она молчала, даже не смотрела на меня. Поэтому, замолкнув, я оставила ее на скамейке и пошла на остановку. Она не окликнула меня, и пустота в сердце подобно кислоте впилась в душу и разум.

Пусть это звучит банально, но всю следующую неделю мне не хватало сил жить. Я лежала на футоне и смотрела в потолок. В плотно закрытое окно билась ветка — стояла ветреная пасмурная погода. Иногда я выходила на кухню и ела подсохшие уже лепешки или заказывала еду домой. Я пыталась рисовать, но это у меня не получалось никогда.
Я хотела умереть, но в уцелевшем кусочке сердца жила нелепая надежда встретить О-Цуру когда-нибудь.
В дверь стучали. Мне долго казалось, что это крупные капли дождя, и я не открывала глаза. Под закрытыми веками мелькали светлые точки и полосы, похожие на перья журавля. Когда стук перешел в грохот, я все-таки подошла к двери. Почти сразу все стихло, а за порогом я увидела только крупный сверток, перевязанный простой веревкой.
Одиннадцать метров узорчатого алого шелка, легкого и текучего. Самое красивое кимоно в моей жизни. Я любовалась чудными переливами ткани и вытирала слезы. Ведь это не для меня — посыльный снова перепутал двери, и завтра я отнесу сверток соседке сверху. Но пока, заперев дверь, я стояла перед зеркалом и неловко прикладывала кимоно к телу, пытаясь представить себя в нем. Словно в насмешку надо мной по алому полю ниже талии летели золотистые журавли.
Невесомым пером из рукава вылетел крохотный кусочек рисовой бумаги. Я метнулась за ним оголодавшей лисицей и судорожно сжала в пальцах, ощутив небывалую его важность.
«Журавль будет ждать вас у второй слева от главного входа клетки».
Не было подписи, не было ни слова о том, когда О-Цуру, мой журавль, будет ждать меня. Я ударилась в смешные хлопоты женщины, готовящейся к свиданию. Вызванный домой одевала лишь поцокал языком, увидев кимоно, и посоветовал покрепче привязать к себе столь богатого жениха, поняв по обстановке квартиры, что я не могу позволить себе такую роскошь. Я лишь засмеялась. В шелке кимоно я чувствовала легкость пальцев О-Цуру — никакой другой мастер не сумел бы соткать нежнее и искуснее, чем моя журавушка.
Сердце мое разрывалось от счастья, и ненавистный мной красный цвет заливал серость кокона яркой надеждой. Я летела к зоопарку Уэно, а люди улыбались, видя, как бьется во мне счастье.
— О-Цуру! — по-птичьи закричала я.
Она обернулась с нежной улыбкой и бросила молодому журавлю с еще серой головой горсть корма. Ни капли красного не было в нем, а белизна крыльев еще не стала ослепительной. Он не был достойной заменой моему журавлю.
— Говорят, он улетел ночью, — О-Цуру податливо упала в мои объятия, ответив на невысказанный еще мной вопрос.
— Это я выпустила его, — я погладила девушку по белоснежному лицу, впитывая тепло ее кожи.
— И он вернулся, чтобы отблагодарить, — улыбка О-Цуру обожгла мои неловкие пальцы.
Мне казалось, что она исхудала с нашей первой встречи. Безумно, до мученического крика, захотелось обнять ее и защитить, удержать, закрыть ото всех в коконе. Но алый шелк моего кимоно не позволял думать о серости когда-то родного кокона.
— Ты пустишь меня в свой дом? — и ладошка О-Цуру легка мне на грудь, почти коснулась сердца.
— Только если ты поможешь мне смыть серость с его стен, — прошептала я почти неслышно.

Сколько себя помню, я всегда была одинока. Запертая в серой шкатулке своего высокомерия, я не знала, что мир прекрасен, когда тебя обнимают ночью.
Мир чудесен, когда ты готовишь две порции на обед.
Мир неповторим, когда он создан лишь для двоих.

@темы: фанфик, fest: calling all girls, fandom: сказки, мифы и легенды

---

Самосовершенствование — онанизм. Саморазрушение — вот что действительно важно (с) БК

[femslash]

Название: Whatever I've done
Автор:  Коробка со специями
Бета:  stuff
Фандом: Michiko to Hatchin
Жанр: road movie
Размер: 2232
Пейринг: Митико/ Пепе Лима
Рейтинг: G
Предупреждения: нет
Примечания: нет

Текст.

Whatever I've done
I've been staring down the barrel of a gun

Depeche Mode

Мир вокруг Пепе Лимы сужается до угольно-черного круга, манящего пустотой и конечностью.
Можно больше не бежать.

Дорога, ведущая в Сан Парадизо, пустынна, солнце еще не встало из-за низких далеких гор. Небо бледное и прозрачное, как глаза старика. Пепе Лима жмет на педаль, и зеленая веспа набирает скорость.
Все хорошо.
В багажнике, под бесчисленными юбками, майками и сарафанами Митико лежит дорожная сумка, набитая купюрами. Перед Сан Парадизо Пепе обменяет их на паспорта для себя и Лулу. Если ей повезет (хрен тебе повезет), то останутся деньги еще и на первое время.
На Пепе платье Митико, она знает - зеленый ей не идет, но выбирать пока не приходится. Это платье слишком свободно в груди и бедрах, подол бьется на ветру и задирается, обнажая ноги. Бледно-зеленые кружева по кромке.
Лулу прижимается к ее спине, обнимает за талию – теплый уютный зверек, сестричка.
Пепе кажется, что ее тело – не ее.
Она потерялась в этом теле как бабочка в коконе. Его границы слишком плотные и гладкие. Ощущение тепла Лулу, ощущение твердой влажной резины на сведенных от напряжения пальцах. Ощущение стоп, стянутых ремнями босоножек.
Скорость и отупение.
Пепе не спала трое суток, она боится, что заснет – а вместо нее проснется Митико.
Тупица откроет глаза, мотнет головой, отбрасывая волосы с лица, наденет черные солнцезащитные очки и продолжит погоню. Превратит побег Пепе Лимы в свою погоню за Хироси Мореносом.

Пепе бывшая танцовщица, бывшая содержанка жадного ублюдка Рико. В «Румбе» она была самой настоящей звездой (Звездой стриптиза, - подсказывает Митико).
- Заткнись, тупица, - кривит Пепе чужие губы. – Я была королевой фавелы.
За спиной шевелится Лулу, сонно зевает – напрягается, сбрасывая дремоту, но руки все так же обнимают талию Пепе.
- Сестричка, смотри.
Они проезжают мимо дорожного указателя: «999 км до Сан Парадизо».
- Остановимся на заправке, - отвечает Пепе. – Хочешь есть?
Лулу молча мотает головой.

Паренек на заправке восхищенно присвистывает, глядя, как Пепе перекидывает ногу через сидение, слезая с мопеда. Налетает ветер, утренний, зябкий, скользит по ногам, задирает платье.
Пепе невозмутимо поправляет солнцезащитные очки.
Лулу молчит и держится за ее руку, как маленькая. Она будто что-то подозревает. (Это моя младшая сестра, и я должна защитить ее, - говорит, будто оправдываясь, Пепе).
- Пойдем, сядем за столик! – говорит Пепе и тянет Лулу за собой. – Какой тебе больше нравится? Смотри, вот этот, с сиреневым зонтиком!
Лулу кивает, не двигаясь с места. Как будто тянешь за собой камень, замшелый, вросший в землю. Пепе оборачивается – солнце только встает из-за гор, тонкая пылающая линия отделяет горы от наливающегося розовым неба, и фигура Лулу на этом фоне кажется прозрачной, призрачной.
- Пойдем, - внезапно напуганная и оцепеневшая, беззвучно повторяет Пепе.
Лулу шагает вперед – нет, это всего лишь игра предрассветных теней, она настоящая, сонная полненькая девочка с теплыми пальцами. Из-под капюшона ветровки торчат тонкие косички с разноцветными заколками.
Все хорошо.
(Я должна найти Сатоси, - отзывается Митико).

- Как ты меня нашла, сестренка? – спрашивает Лулу. – Та женщина отдала тебе свой мопед?
- Можно и так сказать, - улыбается Пепе и треплет ее по голове, сбрасывая капюшон. – Хочешь мороженое? И горячие бутерброды, и что там еще у них есть.
- Я бежала изо всех сил, - отзывается Лулу. – Вот, смотри! Фотография, которую ты забыла. Я же говорила, что все будет хорошо!
Она достает из кармана скомканную бумажку, кладет на стол, разглаживая ладонью.
- Что это, - бормочет Пепе, уставившись на Митико, ухмыляющуюся с газетного обрывка. – Что это такое.
Неожиданно на нее обрушивается огненный шквал, цвет, звуки, запах бензина и пыли приобретают плотность, (А кто позаботится о Хаттин? Пепе Лима. Ты, что ли?) Пепе заслоняет глаза ладонью, отворачивается от солнца, и потом все опять становится хорошо.
- Фотография, за которой я возвращалась, - говорит Лулу.
Верно, это фотография. На изломах пленка раскрошилась, улыбающееся лицо Лулу затянуто белой паутиной.
- Пойду, куплю тебе поесть.

Когда Пепе возвращается, то видит, что за столиком, рядом с Лулу сидит Хаттин.
- Ты обещала Митико, что позаботишься обо мне, - говорит Хаттин, глядя в сторону. – Не то, чтобы мне хотелось.
Ее неестественно взрослый, отстраненный голос вызывает озноб и странную тоску. Она похожа на Хироси Мореноса, те же светлые растрепанные волосы, тот же вид потерянного ребенка (Она и есть ребенок! – беснуется Митико. – Дьявол тебя подери, она моя дочь!). Тот же выцветший, терпеливый взгляд.
- Я не знаю, где сейчас Хироси, - говорит Пепе и смотрит на подтаявшее мороженое в своих руках. Шоколадная стружка поплыла, кусочки фруктов сползли вниз, утонули в белой кашице. Такое жалкое зрелище.
- Хироси? – удивленно переспрашивает Лулу.
Хаттин безучастно пожимает плечами, все так же не глядя на нее.
- Лучше куплю пиццу, - бормочет Пепе Лима. – Пиццу и какие-нибудь чипсы.
Она отворачивается.
- Митико пропала, - говорит Хаттин ей в спину. – Она не вернулась. Ты знаешь, что с ней, Пепе Лима?

- Пепе Лима, - говорит Митико ей в спину. – Что ты делаешь?
Три дня назад Пепе сидит, раскачиваясь взад-вперед на кровати, пальцы сцеплены на коленях.
- Она не вернулась. Я взяла деньги Рико. Я забыла забрать ее фотографию, и она пошла за ней. Никто не знал, что Лулу моя младшая сестра.
Митико стоит у стены, в тени, высокая, в темных очках, молчит.
Сначала убедила в том, что ей можно верить, а теперь молчит.
- Что я делаю, - говорит Пепе. – Что мне делать.
Без искусного макияжа, в спортивном костюме, она чувствует себя странно голой. До ужаса боится Рико и не может сбежать, бросить Лулу.
Что мне делать, думает Пепе, что мне делать, я жила ради Лулу, я старалась быть для нее всем, старалась быть идеальной сестрой, которая подарит ей идеальное будущее, но стремление к идеалу – ничто, фальшивка, онанизм. Саморазрушение – вот что оказалось действительно важно.
Саморазрушение.
Злость поднимается неожиданно и сметает все на своем пути.
- Ты! Все из-за тебя! Если бы у вас только были паспорта!
Митико не шевелится, даже не уклоняется от яростных, неумелых ударов кулаками. Темные очки непрозрачны – два куска блестящего черного пластика.
- Идем со мной, - просит Пепе, вцепившись в отвороты короткой леопардовой курточки. Теперь, в кроссовках, она, даже стоя на цыпочках, гораздо ниже Митико.
Митико молчит.
- Ты не хочешь? Ты же обещала, что поможешь!
- Отстань, - зло бросает Митико. – Не впутывай меня!
Но ей некуда бежать, - с одной стороны стена, с другой Пепе Лима.
- Пожалуйста. Помоги мне…
- Мне не нужны неприятности, - Митико качает головой, по-прежнему не двигаясь с места. Она словно одеревенела.
- Я думала, тебе можно верить, - теперь Пепе не умоляет - обвиняет. – Я знаю, ты сбежала из тюрьмы. Тебя разыскивают по всей Бразилии. Митико Мала-как-там-тебя. Помоги мне, или я вызову полицию. Тебе же не нужны неприятности?
В очках Митико, на черной блестящей искривленной поверхности, она видит свое лицо, перекошенное от злости, страха и отчаяния.
- Ну, хватит уже! Просто пойдем со мной к Рико! – кричит Пепе. – Я отдам деньги и верну Лулу, он, конечно, не простит нас так просто, но если со мной будешь ты, может, он не убьет нас сразу, может, ты что-то придумаешь, может, ты что-то сделаешь, как в тот раз, ты же можешь?
Митико молчит.
- Ты же можешь?!
- Зови полицию, если хочешь.
- Почему? Почему ты не хочешь мне помочь? Я так тебе не нравлюсь? Хочешь, я встану на колени?
И тогда Пепе опускается на колени. Как одержимая, целует ее щиколотки и стопы, гладит высокие тонкие каблуки. Ей кажется, она недостаточно старается. Что еще она может сделать. Как еще может убедить Митико.
- Я тоже дала обещание, - тихо, отрывисто и будто неохотно говорит Митико. – Если со мной что-нибудь случится. Кто позаботится о Хаттин? Пепе Лима. Ты, что ли?

Саморазрушение. Это не самое важное, но это единственное, что у нее осталось.
Пепе Лима поднимается с пола, берет сумку и бредет к выходу.

- Подожди, - говорит Митико.
Она засовывает руку в карман, достает свернутую в трубочку стопку купюр, перетянутую резинкой. И неожиданно шагает вперед, одним плавным, длинным движением подхватывает сумку и на мгновение задерживается перед Пепе.
- Черт с тобой, - бросает она с досадой, не оборачиваясь. – Уезжай из фавелы. Я сама пойду к Рико.
Спасибо, хочет сказать Пепе, но вместо этого говорит:
- Мне нужны эти деньги.
Тогда Митико оборачивается.
Она щурит узкие кошачьи глаза и понимающе, спокойно улыбается. Еще недавно такая скованная, одеревеневшая, сопротивляющаяся, она оживает с каждой секундой. Серьги-кольца в ее ушах беззвучно звенят и крошечные медные монетки путаются в волосах.
- Мне нужны эти деньги, - повторяет Пепе. Она все еще хочет сказать «спасибо» - спасибо, что не можешь мне отказать, спасибо, что ты такая тупица, но вместо этого, словно извиняясь, пожимает плечами:
- Я должна купить паспорт для Лулу.
- Что за наглая сучка! – Митико раздраженно цыкает. А потом вздыхает и ставит сумку на пол. – Все, давай. Сопрешь веспу – найду и прибью.

Потом она уходит вверх по улице, помахивая объемной дорожной сумкой, беззвучно звякая серьгами и браслетами, впечатывая тонкие каблуки в мостовую. Эта тупица не боится никого и ничего. Похоже, она вообще не думает.
Нет.
(Просто не могла отказать).
Потом Пепе Лима выходит из гостиницы, заводит зеленую веспу Митико и уезжает из Сан-Кабала.

- Я не знаю, что с ней случилось потом.
- Сестренка, с кем ты разговариваешь? – спрашивает Лулу. – Здесь никого нет.
Я сумасшедшая, думает Пепе.
Я сумасшедшая или умерла.

Они едут весь день, до самого заката, и когда солнце прячется за дорожный указатель «999 км до Сан Парадизо», Пепе вздрагивает и оборачивается, а за спиной у нее никого нет. Она очень долго ждала Лулу, спрятавшись с мопедом в темном проулке напротив остановки, выискивая взглядом плотную подвижную детскую фигурку, но Лулу так и не пришла.
Пепе Лима глушит мотор и закрывает глаза.
Этот городок похож на Сан Кабал как две капли воды, а фавелы – они везде одинаковые. На месте клуба «Румба» стоит бар «Сомбра». Будто оправдывая свое название, он отбрасывает вокруг себя густые чернильные тени. Неоновая вывеска беспечно подмигивает, буква «С» почти не светится. Темные, сиреневые, душные сумерки.
Пепе открывает двери, тяжелая дорожная сумка оттягивает руку, в баре воняет табаком и перегаром, а когда она идет к стойке, мужчины оборачиваются на нее, окидывая оценивающими жадными взглядами. Бармен – средних лет плешивый коротышка – хитро щурит глаза, дружелюбно осклабившись. Пепе говорит, что ей нужно два паспорта: на женщину и девочку. Бармен манит ее пальцем поближе и шепчет на ухо, обдавая несвежим дыханием: видишь, во-о-он в том темном углу сидит человек? Его зовут Рико, и он держит фавелу Санта Витории.
- Тебе достаточно улыбнуться, сладкая, и этот большой человек станет послушным и ласковым, как дитя, - говорит бармен.
Сердце Пепе выплясывает румбу в такт его словам. В глазах у нее темнеет, плечи то и дело сводит. Саморазрушение - это то, о чем она мечтала все это время, слабая, зависимая, беспечная. В саморазрушении была сила, напор, мощное и непреклонное движение вперед. В нем была Митико Маландро.
(Я должна найти Сатоси, - отзывается Митико. – Я должна двигаться вперед.)
И потом она растворяется в Пепе, как шипучая таблетка аспирина в стакане воды, с колючими пузырьками, летящими вверх, с горькой мутью и холодком.
И почти с облегчением она видит, что ее сумка, набитая деньгами Рико, пропала.
- Я пришла сюда с сумкой, - громко говорит Пепе. Она словно пробует себя на излом, и никак не может остановиться.
- Какая сумка? – удивляется плешивый бармен, а сидящие рядом пьяницы пожимают плечами и ухмыляются.
- Мне нужно два паспорта, козлы! – орет Пепе, выхватывая пистолет и стреляя в воздух.
Что-то внутри ее блаженно обмирает и тает – так вот как это, быть Митико? Никого и ничего не бояться?
(Сдачу можете оставить себе, - смеется Митико.)
- Сдачу можете оставить себе, - кричит Пепе Лима и наугад стреляет в толпу. Кто-то всхлипывает и начинает скулить.

Там, на набережной, мир сужается до черного круга, а Митико стоит перед подростками, направившими на нее оружие, - руки в бока, нагло ухмыляется.

Пепе ставит ногу на стул и целится в самый темный, самый дальний угол. Она так мечтала, чтобы Рико сдох, что теперь чувствует себя пьяной и возбужденной, она не торопится стрелять – растягивает удовольствие.
(О чем задумалась, тупица? Тебе же нужны эти бумажки. Выбей их из этих гондонов.)
Митико повсюду, она обволакивает и заполняет ее.
Митико – ее саморазрушение.

Пепе Лима смотрит, как Рико встает из-за дальнего столика. Она дает ему подойти поближе, потом стреляет поверх головы.
- Такая темпераментная, - восхищенно и жадно говорит он. – Оставайся, птичка, через месяц на паспорта заработаешь, и еще останется на тряпки.
Пепе смотрит на него.
(Такая слабая.)
Он шагает вперед, протягивает руку и уверенным жестом берет пистолет Пепе за ствол. Не тянет, просто держит, смотрит и довольно улыбается.
(Такая послушная.)
Пепе отводит глаза. Медленно, так медленно и нерешительно разжимает пальцы – один за другим, и вот пистолет повисает в руке Рико.
- Скажи, зачем тебе одной два паспорта?
Пепе растерянно хихикает, а потом тихо всхлипывает, обнимая себя за плечи. Митико, фыркнув с досады, пятится назад, исчезает, исчезла.
Рико смотрит на пистолет, потом, кивнув своим мыслям, берет Пепе на прицел.
- Зачем мертвой бабе паспорт? – недоумевает он и стреляет.

Три дня назад Пепе Лима поднимается с пола, берет сумку и бредет к выходу.

- Подожди, - говорит Митико. – Ты уходишь?
- Конечно.
Митико засовывает руку в карман, достает свернутую в трубочку стопку купюр, перетянутую резинкой. Кидает на пол.
- Этого не хватит, - безучастно отвечает Пепе, поднимая деньги.

На набережной ее уже ждут. Подростки, шавки Рико, вооруженные и старательные. Она ставит сумку на землю и распрямляет плечи, в этот момент отчетливо понимая: ничего в ее жизни не могло произойти по-другому.
Мир вокруг Пепе Лимы сужается до угольно-черного дула пистолета.

Митико смотрит, как за Пепе Лимой закрывается дверь, а потом не выдерживает:
- Черт! Почему я не могу ее спасти! – и со всей дури швыряет тяжелую металлическую зажигалку в зеркало.

@темы: фанфик, fest: calling all girls, fandom: michiko to hatchin

---

Живому все хорошо (с) Формула любви

[femslash]

Название: То, что происходит в Вегасе, там и остается
Автор:  gloriaskott
Фандом: Black Lagoon
Пейринг: Балалайка/Реви
Рейтинг: R
Жанр: экшн
Размер: миди (10185 слов)
Предупреждение: ненормативная лексика

- Меня абсолютно не за что ненавидеть, - любит говорить Реви себе под нос, когда перезаряжает пистолеты и выпускает контрольный жертве в голову, - те, кого я подстрелила – не мучаются, прикованные к постели, не пьют бульон через трубочку. Я всегда заканчиваю начатое. Вот так.
А потом она рассматривает то, что получается из человеческой черепушки, если в нее попадает девятимиллиметровая пуля. Эффект каждый раз потрясает, и причин любить свое оружие становится все больше. Причин любить людей у Реви куда меньше. Отчего-то все решили, что она благоволит Року, хотя он рохля, мямля и вообще никак не подходит на роль того, к кому Реви может испытывать симпатию. Просто иногда ей хочется почувствовать себя в роли спасителя, и тогда очень удобно под руку подворачивается Рок. Облагодетельствовал его, и потребность совершать добрые поступки проходит до следующего подобного приступа. Главное, не давать японцу возможности разглагольствовать. Потому что Рокуро хоть и считает свою работу на компанию по доставке нелегальных грузов в Роанапуре чем-то качественно лучшим, нежели прозябание в Токио на должности мелкого служащего, но не упускает возможности напомнить всем и Реви в частности, как же неправильно влачить такое существование и как это ужасно убивать других, даже если они отвратительные личности, которых бы сдала на опыты родная мать, будь у нее такая возможность. Выпивка в таких случаях не помогает. Двурукая проверяла. Пьяный Рок страдает еще сильнее, а значит, пришибить его хочется все сильнее с каждой секундой. Не насмерть, конечно, это все же слишком: он ведь как-никак член команды, но не раз ей приходилось сдерживать страстное желание просто отмутузить его в назидание.
Последний раз они повздорили из-за мисс Балалайки. Рокуро утверждал, что она хладнокровная, безжалостная стерва. Именно таких слов он не употреблял, ибо его скромные японские родители слишком тщательно занимались воспитанием своего единственного отпрыска, а позже бюрократы-начальники дрессировали рабочей субординацией, но смысл был именно таков. А вот Реви, хоть и считала приблизительно так же, отчего-то решила, что кто-кто, а самый жалкий член их банды уж точно не имеет права судить кого-то явно более «крутого». По шее Рок тогда снова не получил, но лишился своего права на бесплатную выпивку в баре лишился. Так и поссорились.
Но прежде, чем согласится на встречу с Паленой, Реви очень хорошо подумала. Целых полчаса. Не хотелось ввязываться в одиночку в какое-то дело, о котором Датч даже толком не сумел рассказать.
- У нее есть к тебе дело, - сообщил он. - Говорит, что отлично заплатит и работать она хочет именно с тобой.
- А именно я ей зачем? – Рок при этих словах даже перестал шуршать газетой. Прислушался гаденыш, хоть и рассказывал всего-то неделю назад, как ему малоинтересно все, что связано с Реви.
- Вот встретишься и выяснишь подробности.
- А точно отлично платит? – Реви помнила, какой внушительной была ее доля в последнем совместном «проекте» с «Отелем Москва», но все же уточнить стоило. Датч кивнул, Рок опять зашуршал газетой, делая вид, что ему все эти бандитские дела до балды, а Бенни сразу же, как только Двурукая вышла подышать воздухом на улицу, принялся расспрашивать шефа, точно ли больше никто не нужен Балалайке для ее таинственного дела. Двери в офис Датч тогда еще не успел сменить, и они были совсем тонкими, так что Реви все отлично услышала, не пришлось даже напрягаться. И загордилась собственным профессионализмом.

- Так вот какой ты, «Отель Москва», - цедит Двурукая сквозь зубы и прищуривается. Пока они с Датчем и компанией прозябают в порту на одном-единственном диване, за который вечно идет борьба, Паленая заседает в здании, похожем одновременно и на пряничный домик, и на замок Белоснежки из Диснейленда. Какой он на самом деле, сказочный замок принцессы, Реви понятия не имеет, но, наверное, вот такой: с башенками, козырьками и резными дверями весом в тонну. Она задирает голову, чтобы лучше разглядеть голову дракона, нависающую над входом, потом косится на свой раздолбанный Кадиллак с трещиной на лобовом стекле, примостившийся у натертого воском и полиролем Мерседеса, хмыкает, довольная контрастом, и решительно берется за сияющую на солнце бронзовую ручку. От этого места так и исходит аура богатства, а ничего важнее денег для Реви не существует. Даже любимые пистолеты при необходимости можно сменить, главное, чтобы было чем платить за новое приглянувшееся оружие. Всегда дело в деньгах. Даже на татуировку надо иногда тратиться (хоть ее и набили сто лет назад): подновлять участки, подпорченные следами от «боевых» ранений. А вообще слишком долго Реви пришлось жить впроголодь, чтобы сейчас она отказывалась от возможности прижать к груди охапку вкусно пахнущих зеленых бумажек. Ведь Паленая всегда платит долларами. Новенькими, будто только что с монетного двора.
- Пустите меня! – орет она в решеточку переговорного устройства в ответ на вежливый вопрос, кто ей собственно нужен, и дергает за начищенную до блеска ручку. – Я к мисс Балалайке по очень важному делу!
И улыбается в том направлении, где точно должна быть скрытая камера.

Насколько снаружи жарко и душно, настолько в «сказочном домике» прохладно и приятно. Правда уж очень база «Отеля Москва» смахивает на вестибюль какой-нибудь гостиницы. Даже имеется стойка регистрации и лощеный молодчик, сияющий дежурной улыбкой. Только вряд ли в гостиницах околачивается такое количество бандитского вида личностей с военной выправкой, рассаженных по кожаным диванам с неким явно стратегическим подтекстом. Они, на первый взгляд, ее визитом нисколько не изумлены, и им вообще дела нет до Реви с ее татуировкой и береттами подмышками, но пока она идет по узорчатому паркету от порога до лощеного юноши, умудряются совершенно незаметно со стороны наблюдать за ее передвижениями. Так пристально пялятся, что у нее между лопатками становится невыносимо щекотно.

- Я к Балалайке, - сообщает она, подмигивая типу за стойкой. Он смотрит на нее секунду, словно не понимая, каким это образом перед ним оказалась столь неподходящая к этой обстановке особа, но берет себя в руки и скалится фальшивой донельзя улыбкой, демонстрируя прекрасно сработанные фарфоровые зубные протезы.
- К мисс Владилене, - поправляет тип елейным тоном, а парни в вестибюле абсолютно бесшумно оказываются на полметра ближе. Реви косится на них, представляя, как было бы тяжело выбираться отсюда, случись внезапная перестрелка, и машинально кивает: к Владилене, как скажете. Ей, Ребекке, совершенно все равно, как русская стерва с паленой физиономией себя называет.
- А как вас представить? – не унимается юноша.
- Реви, просто Реви. - У нее улыбка выходит поослепительней его. Преимущество – все зубы свои. Он звонит куда-то, говорит абракадабру на гавкающем, отрывистом русском и его пренеприятнейшую образину снова освещает лучезарная улыбка.
- Она вас ждет, - сообщает он, явно немного изумленный такой новостью. - Третий этаж, дверь в конце коридора.

Лифт оказывается зеркальным, даже если задрать голову, все равно увидишь собственное отражение. Реви, воспользовавшись случаем, приглаживает волосы и приосанивается. Чувство собственной значимости распирает ее, как гелий – воздушный шарик, повсюду мерещится плата за еще не выполненное задание и с каждой минутой сумма увеличивается, становясь все привлекательней и желанней.
- Приятно, что ты согласилась зайти, - говорит Балалайка, едва только Реви прикрывает за собой дверь в ее кабинет. Ее кресло так хитро расположено, что на изуродованное шрамами лицо падает тень, и сколько не присматривайся, ничего, что выше плеч, разглядеть не удается. Только золотистые блики на блондинистой шевелюре. И это хорошо. Потому что, встретив Паленую первый раз, Реви таращилась на нее, как на чудо природы в цирке уродов, и все не могла понять, отчего та ничего не сделала, чтобы выглядеть хоть чуточку приличней. Соображала, конечно - так пялиться нельзя, и за столь пристальное внимание вполне можно схлопотать по шее от каждого из ее верных псов, если не пулю промеж глаз, но ничего не могла с собой поделать. Слишком уж был разителен контраст между нежной неповрежденной кожей и грубыми, словно скомканными, следами от огня.
- Именно от огня, - потом рассказывал Датч, - она ж воевала.
Это, впрочем, было единственное, что он знал точно, а так как слухи распускать не любил, то Реви самой пришлось догадываться, что же там на этой войне такого произошло, что мисс Балалайка в итоге стала выглядеть, как софт-версия маньяка из «Кошмара с улицы Вязов».
- Датч сказал, дело есть? – Реви подтягивает к себе поближе тяжеленную хрустальную пепельницу и закуривает собственную мятую сигарету, игнорируя призывно открытую коробку с тонкими сигарами и серебряную зажигалку Зиппо. На ней Мерилин с задранной юбкой. Слишком смешной аксессуар, как для суровой паленой стервы, но над этой деталью Двурукая решает посмеяться потом.
- Есть.
- А сколько платишь?
Балалайка явно улыбается, потому что голос у нее становится на полградуса теплее:
- А что это за дело, тебя не интересует?
Двурукая пожимает плечами:
- Интересует, конечно.
- Тебе нужно будет сопроводить меня во время визита к дяде Сэму.
- В Америку что ли?
- Не в Нью-Йорк. - Паленая облокачивается на стол и теперь тень, так надежно скрывающая ее подпорченную физиономию, оказывается за нею, а Реви может лицезреть каждый выжженный след на ее коже. Шрамы, оказывается, есть даже на груди, отлично просматриваются в вырезе белой блузки.
- А что такое с Нью-Йорком? – цедит Двурукая сквозь зубы и давит только-только начатую сигарету в пепельнице, пока она не расползается грязной табачной кляксой.
- А что с ним, Ребекка? – Балалайка улыбается, подвигает по столу свою визитку с написанной на обороте солидной, греющей сердце суммой. - Нью-Йорк чудесный город, но нам туда не нужно. Вот столько ты получишь, если составишь мне компанию в путешествии в Вегас.
- Половину сейчас, половину потом, - сообщает Реви, прикуривая очередную мятую сигарету.
- Четверть сейчас, - Паленая выдерживает многозначительную паузу, и у Двурукой опять начинается неприятный зуд между лопаток, - тебе надо приодеться поприличней.
- А почему я? – спрашивает та, созерцая краем глаза количество нулей, нарисованных на карточке и уже мысленно готовая даже на две поездки в Вегас.
- А почему бы нет? – пожимает плечами Балалайка и снова прячется в тень.
- Ну, я согласна, а когда выезжаем?
- Через неделю.

Возвращаясь в вестибюль, Реви с мстительным удовольствием оставляет пыльные следы на красной ковровой дорожке в коридоре, вежливое «до свидания» в комплекте с очередной лучезарной улыбкой в исполнении хлыща за стойкой игнорирует и выдыхает с облегчением, только оказавшись в машине. Встреча, по ее мнению, прошла отлично, только вот не стоило меченой стерве упоминать про Нью-Йорк. Вообще неясно, откуда она узнала. Этот факт своей биографии Двурукая не афишировала. Ничего героического или приятного там не случилось. Просто стычка с полицией во время ограбления магазина и убийство одного из копов. Кто именно из их банды в него попал, осталось неизвестным, но отчего-то именно Реви пришлось спешно делать ноги и даже недолго мучится угрызениями совести по поводу этого незапланированного убийства, в котором она, скорей всего даже не была виновата. Ей тогда было не до стрельбы, она старалась сбежать через черный ход. Но когда тебе всего семнадцать, ты еще способен переживать, если в новостях показывают рыдающую вдову героически погибшего полисмена, прижимающую к себе парочку зареванных детишек, и его помпезно обставленные похороны с почетным караулом. Сейчас, конечно, тогдашние терзания кажутся смешными, и тем более неприятно, когда кто-то о такой слабости напоминает. Особенно твой будущий работодатель. Словно подчеркивает, что ты у него вроде как на крючке.

- В Америку, значит? – Датч взял мелкое дело: перевозка ящиков с неизвестным содержимым под покровом ночи. А ночь сегодня прекрасна, и поездка воспринимается не как очередное прибыльное нарушение закона, а как этакий корпоративный пикник. Тем более что в переносной сумке-холодильнике полно холодных банок с пивом, а Рок проявил похвальную инициативу и притащил целый пакет китайских пирожков с креветками. Правда, на борт его не взяли. Датч сказал, что они управятся и вдвоем с Реви.
- В Америку.
- А куда именно?
- В Вегас. - Она давит окурок в пепельнице из консервной банки и тянется за новой сигаретой.
Деньги, обещанную четверть от указанной суммы, ей доставили прямо домой. Приехал неразговорчивый чувак со шрамом поперек физиономии, сунул твердый белый конверт и ушел. Даже не попрощался, на все вопросы Реви отвечал молчанием и играл желваками. Между пачками баксов обнаружилась записка. На взгляд Реви, совершенно оскорбительная. «Купи себе приличную одежду для поездки», - вот что там было написано. Причем слово «приличную» было подчеркнуто два раза. А если учесть, что по поводу гардероба Двурукой Балалайка уже раз проехалась при встрече, то это выходило уже целых три раза.
- Представляешь? – Реви так яростно тыкает даже толком нераскуренной сигаретой в пепельницу, что ломает ее точно посередине. - Приличная… я, что, неприлично одета? Это же долбаный Вегас, а не прием у английского короля!
- У английской королевы, - поправляет Датч.
- Что?
- В Англии королева, а не король.
Реви с секунду смотрит на него с выражением незамутненной ненависти на лице и отворачивается.
- И ты туда же.
- И ты прошлась по магазинам?
- А то, купила чулочек и кружевного бельишка.
Датч хмыкает и молчит всю оставшуюся дорогу. Реви сопит и смотрит в сторону.

- Весьма неплохо, - сообщает Балалайка из своего теневого угла, когда Реви, нарядившись в обновки, приезжает на очередную встречу.
- С трудом удержалась, чтоб эти джинсы не укоротить, - скалится та в ответ. – Но ты сказала прилично, так что укорочу потом, после приезда.
Паленая так долго молчит, что становится тревожно, поневоле задумываешься, а предполагается ли вообще возвращение. И становиться ужасно жаль затраченных на приобретение чемодана новых шмоток усилий. В Роанапуре ведь сроду не водилось нормальных магазинов, без особых проблем можно приобрести только военную форму любой из существующих армий. Так что пришлось Реви вместо очередного задания с Датчем тащится по жаре пару десятков километров и с болью в сердце платить еще не отработанные, но уже бесконечно дорогие ее сердцу деньги на ненужные по сути вещи. Но сестра Эда, с которой они потом «обмывали» приобретения, сказала, что ей нравится, а выпив еще стаканчик, начала смотреть на Реви с невиданной доселе нежностью и намекать, что у нее скоро день рождения и она очень любит майки в обтяжку.
- Вот, - говорит Паленая и выкладывает на стол очередной конверт.
- Алисия Стоун? – а именно такое имя значится в новом паспорте с хорошим количеством правильных виз для приятного путешествия без препятствий со стороны властей. Если им верить, то Реви уже успела побывать в Париже на прошлый уикенд и в Канаде позапрошлогодней осенью. – А сама себе я имя выбрать не могу?
- Не можешь. - Кроме паспорта в конверте оказывается билет на самолет. - Мы вылетаем через два дня. - А тебя как звать будут?
- А меня в розыск не объявляли, - сладко врет Паленая, и Реви хочется ее или просто ударить, или развернуться и уйти. Но вспоминается карточка с написанной суммой, и она усердно таращится на стену мимо Балалайки. Это ведь просто работа, и пошла она со своими шуточками.

В аэропорт их доставляют на пафосном лимузине длиной со всю квартиру Реви, включая прихожую и душевую. И в нем явно куда комфортней. Кондиционер работает, а в баре полно выпивки. Только вот попробовать ее не удается, потому что еще совсем утро, и Балалайка выглядит мрачной и злой. Отчего она не в духе, Реви выяснять не хочется, еще меньше хочется ее бесить, потому она вежливо здоровается, усаживаясь на диванчик, расположенный подальше, и смотрит в окошко всю дорогу до аэропорта Чианг Мэй, стараясь лишний раз не привлекать к себе внимание.

Пока мальчик в форме укладывает их немногочисленный багаж на тележку, Реви решается задать вопрос, мучающий ее с начала сделки.
- А мои пистолеты, мне их тут оставить придется? – Балалайка отрывается от созерцания самолета, пролетающего у них над головой, и сообщает тоном строгой преподавательницы:
- На частных рейсах абсолютно другие правила. Так что не беспокойся.
Самолет совсем крохотный и хорошенький, как шкатулка для украшений. Тут даже сортир отделан красным деревом. И маленькая тайская стюардесса разносит не порционный обед, упакованный в унылую одноразовую тару, а нечто, явно из дорогого ресторана, художественно разложенное на фарфоровых тарелках. Балалайка, правда, к яствам не прикасается, зато Реви отрывается за двоих. Уж очень она нервничает из-за этого перелета. Самолет хоть и красив, но уж очень невелик, а ей всегда было некомфортно на высоте над облаками, когда совершенно ничего нельзя контролировать. Но осознание себя, как важной персоны, которую на задание везут в таких сногсшибательных условиях, действует успокаивающе и она засыпает в своем потрясающе комфортном кресле со специальной подставочкой под ноги, чтоб не затекали. Сны снятся самые приятные: клады в сундуках, просто горы денег и подвалы Форта Нокс, забитые золотыми слитками.

- А какова моя роль вообще? – спрашивает она под кофе с крохотными ванильными пирожными, которые Балалайка, к счастью, игнорирует.
- Ты мой телохранитель.
- Гм, - говорит Реви и жует воздушное, пятое по счету пирожное.
- И все, что произойдет в Вегасе, должно остаться между нами. – Балалайка прикуривает очередную сигару и добавляет подчеркнуто светским тоном:
- Сумма вознаграждения включает еще и плату за молчание. Даже не знаю, стоило ли мне это уточнять?
Реви пожимает плечами и тянется за очередным пирожным, теперь с миндальной стружкой.
- Болтуны в Роанапуре долго не живут, - сообщает она важным тоном, сжевав, наконец, все, что было на тарелке, и пододвигает поближе чашку с кофе. На это Балалайке явно нечего ответить.

Беретты Двурукой возвращают сразу после тщательного изучения фальшивого паспорта. Каждую упаковали в аккуратный пакет, разве что розовыми ленточками не перевязали. Появилось подозрение, что всесильная Балалайка и американскую полицию купила, раз они так озаботились оформлением незаконно ввозимого оружия, но возможности спросить, так ли это – не представилось. Выйдя из аэропорта, Паленая становится совсем уж немногословной и очень сосредоточенной. Сама несет свой элегантный саквояж, при виде которого Реви внезапно становится стыдно за свою потрепанную сумку, одолженную на время поездки у Бенни. Сама берет напрокат машину, и, конечно, сама садится за руль. Автомобиль Двурукой абсолютно не нравится, обычному седану серебристого цвета она бы предпочла что-то куда более эффектное. На парковке как раз стоял и манил к себе ярко-алый Додж, но Балалайка умудрилась выбрать самую унылую тачку, какую себе только можно представить.
Но зато водит она так, словно все, кто едут по дороге, умудрились ей крепко насолить, и каждого из них за такую провинность нужно если не убить, сбросив с дороги, то хорошенько напугать. Реви тоже так водит, но одно дело - нарушать правила в Роанапуре и совсем другое - в законопослушной Америке. Но никто их не останавливает и не забирает в кутузку на пару суток до выяснения обстоятельств, и до отеля, выбранного Паленой, они доезжают в целости и сохранности, умудрившись не привлечь внимание полиции. Отель, надо сказать, Реви приводит в восторг. У входа - огромный фонтан, на первых двух этажах - шикарное казино. И как назло там постоянно кто-то выигрывает. Слышно, как бренчат развеселую мелодию однорукие бандиты, видно, что у столов с рулеткой скачут восторженные блондинки, обнимая своих более сдержанных в проявлении эмоций спутников в техасских шляпах. Судя по всему, со своими головными уборами ковбои сроднились так же, как Реви с своими пистолетами.
- Через полчаса жди меня здесь, - кивает Балалайка на стойку регистрации и идет к лифту. Пять минут Двурукая тратит на то, чтоб закинуть свои пожитки в номер, а еще оставшиеся двадцать пять испытывает судьбу. В принципе, ей везет. На целых тридцать баксов и бесплатный коктейль с вишенкой и маленьким зонтиком. Когда ее шрамированная спутница появляется на горизонте, она как раз дергает ручку автомата в последний раз и очень верит, что сейчас будет джек-пот всем на зависть.
- Плюс пять баксов! – орет Реви, пугая меланхоличную старушку справа от себя, сползает со стула и ссыпает четвертаки в карман. Балалайка наблюдает за ней с видом ученого, обнаружившего новый вид плотоядной бактерии, и перекатывает между пальцами очередную сигару. И ведь знает, что здесь нельзя курить, просто ей явно нравится, как дергается охранник у входа, никак не решаясь сделать ей замечание.
- Поехали, - улыбается Двурукая и ей, и нервному секьюрити у дверей. - А я выиграла, – и победно бренчит медяками.

В Вегасе Двурукая никогда не была. Она, по сути, вообще нигде не бывала, кроме Нью-Йорка, Роанапура и Токио в прошлом году. Кучу мелких островов, куда приходилось заезжать по долгу службы, вообще считать не стоило. Потому что визиты туда были кратковременными и очень сумбурными. А сваливать оттуда обычно приходилось под покровом ночи и без лишних проволочек, иногда отстреливаясь, иногда валяясь в беспамятстве, пока Бенни или Датч перевязывали ее, как умели. Из Бенни, кстати говоря, сестра милосердия была уровнем хуже среднего. Но сейчас поездка почти напоминала мирный туристический променад. Реви даже успела посмотреть по сторонам и прочитать в рекламном проспекте, взятом со стойки в отеле, про шоу фонтанов, которое можно будет наблюдать прямо из окна ее номера, если Балалайка соблаговолит закончить все свои дела до темноты. Но она ничего не рассказывает, просто молча ведет машину, пока район с казино и отелями не кончается. Прошмыгивает через пару кварталов, живо напомнивших Реви родной и любимый Роанапур, и тормозит у слегка пожухлого газона, выделяющийся бельмом между своими ухоженными соседями.
- Крутой домик, - говорит Двурукая и закуривает свою первую за очень долгое время сигарету, купленную на американской земле. Табак отчего-то горчит. Чувак в гавайских шортах, поливающий клумбочку с маргаритками из шланга, таращится на нее, как на Антихриста. Потом смотрит на Паленую с ее живописными шрамами и торопливо скрывается за кустами.
- Дверь откроешь? – интересуется Балалайка. - А то у меня ключей нет.
- А как насчет сигнализации, или ты и вегасскую полицию купила?
- Надо будет ввести код, а его я знаю. Ну так откроешь?
- Раз плюнуть, - и Двурукая демонстрирует, как именно плюнуть и насколько далеко. Чувак-Гавайские шорты возмущенно шелестит кустами. Замок оказывается простейший, такие Реви вскрывала у соседей, когда еще в школе училась, если не хватало денег на жвачку.
- А здесь давно никого не было, - говорит она, оглядевшись. Пахнет затхлостью и пылью, но кондиционер исправно работает, так что еще и очень холодно. На стене висит странное полотно, изображающее скопище разноцветных пятен, в светлый ковер впиталось вино из перевернутой бутылки. И именно эта деталь отчего-то вгоняет Балалайку в ступор, она даже пепел с сигары стряхнуть забывает. Реви смотрит на ковер, потом на нее, потом на всякий случай на пятна, изображающие картину и решается спросить:
- Мы тут зачем?
- Подожди меня здесь, - цедит Паленая и идет на второй этаж. Только сейчас Реви замечает, что та себе изменила и не обула туфли на шпильке, да еще и вместо костюмчика в стиле настоящего шефа-мафиози напялила джинсы с регланом. Если б не ее шрамы, выглядела бы, как самая обычная девица. Даже вполне симпатичная, особенно со спины.
Сверху доносится грохот, словно Балалайка решила разнести особняк по камешку, и Двурукая все ждет, что вот-вот она выйдет из себя и заорет, но та спускается с неизменно невозмутимым видом и закуривает, уставившись на картину с пятнами.
- Дело - дрянь? – интересуется Реви и проверяет на всякий случай пистолеты.
- Возможно, - говорит Паленая и отворачивается.
Назад они едут так, словно за ними гонятся демоны, в какой-то момент Реви даже хочется попросить, чтобы та сбросила скорость и перестала проскакивать на мигающий желтый перед капотами аккуратно и законопослушно останавливающихся автомобилей. Но Балалайка тормозит с разворотом только у входа в отель, швыряет ключи парковщику и говорит, что пока ей Двурукая не нужна. Оказывается, если Паленая волнуется, то у нее слышен акцент. Неприятный, режущий слух.
- Ну тогда я на автоматах поиграю, - сообщает Реви ей в спину, даже не рассчитывая быть услышанной. Но удача Двурукой больше не сопутствует, даже пары баксов выиграть не удается. Рулетка навевает тоску, Блэк Джек она так и не освоила, остается только погулять между столами, прихватывая с подносов бесплатную выпивку, а потом проверить, когда по расписанию начинается обещанное шоу с фонтанами и заказать себе в номер много закусок к пиву. У нее с Паленой номера смежные, а слышимость отличная. Будто они поселились не в шикарной гостинице, а в роанапурских трущобах. Если вырубить телевизор с платным порно-каналом, то даже напрягаться не нужно, чтобы услышать, как она с кем-то говорит по телефону. И если приложить ухо со стаканом к стене, то можно разобрать, что беседует она не на английском, так что все равно ни черта не понятно. А порно начинают показывать совсем уж унылое, даже без извращений, единственное: главная героиня очень смахивает на сестру Эду в профиль, так что Реви берет с собой пару банок пива, поднос с вяленым мясом и усаживается на балконе. Выкладывает беретты на столик и смотрит, как медленно день, когда Вегас выглядит никак, сменяется вечером, когда он выглядит очень эффектно. И чем-то смахивает на шлюху в полной боевой раскраске и в платье с блестками. А потом начинается шоу фонтанов, и у бассейна собираются толпы зевак, чей восторженный галдеж доносится даже до ее высотного этажа. Реви допивает пиво и с трудом удерживается от соблазна прицельно швырнуть банкой. Но тут бы такое поведение явно не одобрили. Как-никак цивилизованный город с полицией, которая даже если берет взятки, то наверняка не все поголовно. И заблудившийся турист всегда может подойти к бравому полисмену, обвешанному дубинками, наручниками и вечно шуршащей голосами рацией, посмотреть на него с надеждой и попросить указать верный путь к отелю. А тот козырнет и поможет. В Роанапуре коп скорей укажет в абсолютно другую сторону, а потом потребует от бандитов, раздевших туриста до нитки, свою долю. Впрочем, туристов в Роанапуре не бывает, их с успехом заменяют начинающие киллеры и наемники, приехавшие на хлебное место в надежде пододвинуть с тепленьких местечек своих коллег. Поохотиться за такими личностями - святая обязанность каждого. Поговаривают, что кое у кого из старожилов даже есть коллекция отрезанных ушей на память, в лучших традициях вьетнамской войны. У кого точно, Реви не знает, а слухи, хоть и увлекательны, но вряд ли отвечают действительности. Вот она просто вгоняет контрольную пулю промеж глаз. Это ее совершенно неоригинальный почерк, но им вполне можно гордиться.
Подсветка фонтана из нежно-голубой становится кроваво-красной, струи образуют арки, и зрители так восторженно вопят, что слышно даже на балконе. Реви все-таки прицеливается пустой пивной банкой, но акту хулиганства не суждено свершиться. В дверь стучат.
- Поехали, - говорит Балалайка, снова похожая на себя: принарядилась, как обычно в Роанапуре. Только неясно, зачем было так стараться, приехали-то они на склад. Припарковались у двух грязных внедорожников, подождали, пока их седан осветят прожектором с крыши, а что потом происходило, для Реви осталось тайной. Вышел чувак, смахивающий на каждого из балалайкиных десантников шрамами и выправкой. Поздоровался по-английски, зыркнул на Двурукую и дальше уже продолжал по-русски. Не понятно было ни черта, переводчиком тут не озаботились. Паленая сначала говорила спокойно, потом бросила сигару, не докурив, и двинула чуваку в челюсть, так что он чуть не опрокинулся. Реви в этот момент выхватила свои беретты и скорчила страшную и презрительную рожу, показав всю серьезность своих намерений.
- Однако, - выплюнул чувак, - сучку с собой приперла?
- Сучка сейчас тебе мозги вышибет, - резюмировала Реви и покосилась на Паленую, но та снова была холодна и невозмутима. Значит, бряцание оружием пришлось к месту.

- Он вас не ждал, - бурчит чувак, поднимаясь по узкой металлической лесенке. Реви на ступеньках скользит и цепляется носками, тут еще и темно, как у Датча в заднице. В комнате, куда их приводят, ненамного светлее и очень по-складскому. В одном углу раскладывают оружие по ящикам, в другом - троица режется в карты, а за совершенно непредставительным столом сидит их шеф. Это у него на лбу написано, что он тут главный: слишком уж наглая морда, и важный статус подчеркивает толстенная золотая цепь на шее. Такой даже душить было бы не очень удобно. Хоть Реви и не фанат контактных способов убийств, но в этом деле разбирается. Пришлось освоить на всякий случай.
- Владилена, - тянет главарь и улыбается Балалайке, как старому другу.
- Алекс, - говорит та и закуривает. Реви вообще не считала, сколько уже сигар она уже извлекла из своего портсигара, но по всему выходит, что он у нее бездонный.
- А это что за прелестное создание?
- А тебе не все равно?
- Азиаточка, - мечтательно жмурится Алекс, и в углу с картами начинают сдержанно и одобрительно шушукаться.
- Азиаточка сейчас тебе пулю меж глаз влепит, - цедит Реви.
- Как волнующе, - улыбается Алекс еще шире и теряет к ней всякий интерес. А потом еще и добивает, начиная беседу с Балалайкой на русском. Что уж совсем скучно и неинтересно. Двурукой остается разве что смотреть зорко по сторонам, дабы пресечь любую попытку повредить ее работодательнице. Но все ведут себя так, словно ничего интересного не происходит. Троица все так же режется в карты, в углу все так же бережно укладывают в ящики автоматы АК-108. Чувак, что их привел, перекатывается с носка на пятку и тупо пялится то на задницу Балалайки, то на сиськи Реви. Скучно, и беседа выходит такой же скучной и малоэмоциональной. Просто в какой-то момент Паленая затыкается и смотрит на Алекса, как, помнится, первый раз смотрела на Реви: с презрением и изумлением. А потом сглатывает, закуривает и кивает.
- Пойдем, - говорит она Двурукой.
- Заходи к нам снова, - улыбается Алекс, - и обязательно с азиаточкой.
- Пошел ты…
Но договорить Реви не удается, заканчивает она уже на лестнице и чуть с нее не падает, потому что очень зла, а тут все еще темно и под ноги она не смотрит.
- Это что за мудак? – спрашивает, когда они уже оказываются в своем седане и совершенно никуда не спешат. Балалайка даже ключ в замок зажигания не вставляет, просто сидит, окутываясь сигарным дымом, и смотрит перед собой.
- Это Алекс, - улыбается она криво, - вот такой мудак, познакомься.
- А теперь куда?
- Теперь ты в отель до дальнейших указаний, - автомобиль срывается с места так стремительно, что Реви роняет зажигалку с сигаретой себе под ноги и пока там шарит, Паленая уже выезжает из мрачного складского района к сияющей неоном цивилизации.

Реви выиграла целую сотню в одноруком бандите, выпила три мохито и даже одним глазком посмотрела, как целая шеренга здоровых и фигуристых, как племенные кобылки, барышень в перьях задирает ноги в канкане. А потом уже решила немного вздремнуть и поблагодарить небеса, что поездка выходит такой ненапрягающей. Получить вознаграждение за пару променадов и за то, что ее пару раз назвали «азиаточкой», - так просто она еще не зарабатывала. Даже пострелять ни одного шанса не представилось. Перед здоровым освежающим сном Реви приняла ванну с пузырьками, перепробовала все шампуни из фирменных бутылочек, облачилась в персикового цвета халат и завалилась на широченную, как вся ее спальня в Роанапуре, кровать. Поездка получалась просто настоящим отпуском, да еще и с шикарным видом из панорамного окна. Вегас как раз начинал гаснуть, и это было еще красивей, чем когда он зажигался.

- Едем, - Балалайка снова без каблуков и без своего любимого красного костюма. Реви все думала раньше: не может же быть, чтоб она носила один и тот же изо дня в день. Значит, у нее зачем-то целый шкаф однотипных шмоток. Странно как-то. Теперь вот оказалось, что у Паленой есть и джинсы с футболкой и даже кожаная куртка и еще один саквояж, кроме того, с которым она прилетела.
- Едем, - повторяет она и выглядит очень злой и уставшей, в отличие от Двурукой, всю ночь провалявшейся на отглаженных, благоухающих розой простынях. Настолько злой, что куда именно сегодня они едут, Реви даже не спрашивает. В конце концов, из обещанной суммы она еще и цента не отработала.

- Однако, - улыбается Алекс. Надо было догадаться, что приедут они именно к нему. Только в этот раз не на склад, а в стриптиз-клуб на каких-то занюханных вегасских задворках. Всего хорошего в нем - это огромная вывеска с надписью «Сладкие титьки» и неоновый силуэт, обладательницу этих самых титек изображающий. Алекс сидит на вип-месте, утопая в красном бархатном кресле, и созерцает кастинг, а может, просто проводит инспекцию своих девочек. Одна из них на сцене как раз изображает бравого ковбоя, орудующего лассо топлесс. Балалайка ставит саквояж на стол, прямо на пепельницу с дымящимся окурком, на стакан с виски и на айфон Алекса в кожаном футляре. Айфон соскальзывает на пол.
- Зачем же так неаккуратно? – улыбается Алекс еще шире и подмигивает Реви.
- Адрес давай, - цедит Балалайка.
- А здесь все?
- Пересчитай, если сомневаешься.
- С тобой очень приятно иметь дело…
- Адрес, Алекс!
Реви напрягается и тянется за своими пистолетами. Барышня на сцене замирает и целомудренно пытается прикрыть грудь, а Алекс перестает ухмыляться и говорит какую-то очередную тарабарщину на русском, на что Балалайка кивает и добавляет едко, уже по-английски:
- Наслаждайся своим шоу.
Реви отчего-то кажется, что прозвучало это угрожающе.

Был один старый китаец в нью-йоркском Чайна-тауне, который, по слухам, был когда-то самым настоящим супер-мафиози, но в то время, когда Двурукая его знала, он просто держал антикварную лавочку, щеголял пиратской повязкой на правом глазу и ходил, опираясь на трость. Вот этот самый китаец, мистер Ву, как еще добрый десяток китайцев, живущих на их улице, которых звали точно так же, рассказывал иногда истории про свое развеселое бандитское прошлое. Конечно, каждый раз добавляя, что «тогда» было куда круче, чем «сейчас». Но истории были и правда крутые, особенно Реви нравились «сказки» про Вегас. Мистер Ву уверял, что вся пустыня вокруг города - это не только Зона 51 и те места, где проводили ядерные взрывы, но еще и огромное кладбище. Потому что нет ничего проще, чем спрятать труп в Вегасе: нужно просто вывезти тело в багажнике подальше от города и закопать на приглянувшемся месте.
- Иногда, бывало, копаешь яму, - рассказывал мистер Ву, - и натыкаешься на скелет в костюме и шляпе Борсалино. Иногда и часы на руке оставались, золотые часы, между прочим.
Реви потом снились толпы скелетов в огромной пустыне, и очень хотелось на это супер-кладбище посмотреть вживую. Но тогда это были просто мечты, а сейчас Балалайка гнала по шоссе, и вокруг расстилалась пустошь. Именно такая, как ее описывал мистер Ву. Зловещая даже в солнечный полдень. И кое-где на обочинах валялись черепа, правда, не человечьи, а коровьи.

Уж неизвестно, что там Алекс ей дал за адрес, но Балалайка заезжает в настоящую глушь, то есть просто едет, пока грунтовая дорога не кончается, упершись в деревянный щит с ожидаемой надписью «конец дороги». А потом выходит, даже машину не закрыв, и идет за холм. Реви ничего не остается, как топать следом, ощущая, что именно сейчас она отрабатывает свои деньги, потому что в пустыне адски жарко и каменисто, и каждая колючка норовит залезть ей в балетки, которые пришлось носить, чтобы выглядеть прилично по требованию работодательницы. А потом на фоне почти белого от жара неба появляется цель: дом с башенками и резным крылечком. Очередной дворец Белоснежки в самом неподходящем для этого месте. И только тогда Паленая останавливается передохнуть и покурить. Реви не совсем понимает, зачем было почти бежать сюда от машины, рискуя иногда упасть и расквасить себе нос, а теперь просто таращится на какую-то развалюху, которая тут стояла еще явно до того, как старый мистер Ву научился говорить «мама» и «папа». Но ее работодательница созерцает обветшалое строение, момент становится несколько торжественным, и Двурукая сохраняет деликатное молчание.

- Пистолеты достань, - говорит Балалайка, докурив, набирает в грудь воздуха, как будто собирается нырять с вышки, и идет к дому. Здесь все-таки когда-то была дорога и сюда даже доставляли почту, судя по покосившемуся ржавому почтовому ящику. Дверь у Реви получается вышибить только со второй попытки, так она ссохлась. И внутри никого нет. Это чувствуется еще с порога, можно было и не доставать пистолеты. Но ради порядка она заглядывает в каждую комнату. Отмечает про себя, что такого тоскливого, нежилого запустения еще видеть не приходилось. Здесь явно не тусовались наркоманы и бездомные: обои сами собой отклеивались от стен, с паркета постепенно облазила краска, еще лет десять – и дом бы просто рассыпался.
Двурукая проходит по коридору, отрабатывая свои деньги инспекцией каждой комнаты. В одной неожиданно обнаруживается посудный шкаф с распахнутыми дверцами и одинокой, совершенно целой чашкой на полочке. А в помещении, которое очень давно служило своим владельцам гостиной, и из которого открывается несколько унылый, но в чем-то даже эффектный вид на пустыню, оказался сюрприз: в старомодном кресле сидела девушка. Спиной к вошедшим, лицом - к окну с видом.
- Осторожно, - шепчет Реви, но Паленая отталкивает ее в сторону и подбегает к креслу, трясет девицу, а потом опускается на колени и смотрит на нее снизу вверх. И такой главу «Отеля Москва», наверное, еще никто не видел и никогда не увидит. Оказывается, Балалайка не может плакать, но она так бледнеет, что ее шрамы, побелевшие от времени, почти перестают выделяться, а еще она выдыхает с едва слышным стоном и жмурится на секунду. Двурукая понимает еще раньше, чем заходит и смотрит на девушку в кресле, что дело настолько плохо, насколько только может быть.
Девицу сначала привязали - и очень крепко. Сколько она не вырывалась, только добавляла ссадин. Запястья покрыты синяками и царапинами, на подсохшие ранки приклеились песчинки. Рот ей не затыкали, но оно и немудрено: в этой глуши на случайных прохожих рассчитывать не приходится. А уже потом, наверное, перерезали горло, очень аккуратно и не спеша, от уха до уха, так что кровь текла на грудь и колени, прямо по тоненькой батистовой ночной сорочке с розовыми бантиками, пропитывая ее насквозь. А потом даже не закрыли ей глаза, явно, чтобы Балалайке было чем любоваться, сидя сейчас на полу, и было, отчего бледнеть все сильней и сильней.
- Кто она? – Реви осторожно возвращает пистолеты в кобуры и боится пошевелиться, чтобы не скрипнули старые доски пола.
- Надо здесь все сжечь, - говорит Паленая хрипло и через силу. Именно такой голос получается, если хочешь плакать, а не выходит. Наверное, оттого что сдерживаешься.
- Я солью бензин из машины, - шепчет Реви и пробирается к выходу, стараясь не смотреть на убитую. Слишком уж странно она выглядит. Не как все те, кого ей доводилось видеть до этого. Все те были просто трупами, неким расходным материалом, необходимым атрибутом существования и процветания бандитской столицы Таиланда. В конце концов, каждый из тех убитых изначально был готов к тому, что до старости не доживет и кончит с пулей во лбу. Или куда там его убийца, или убийцы, попадут. Но эта странная особа, которую явно похитили из ее дома в хорошем районе прямо из постели, притащили черт знает куда, а потом еще и убили способом страшным и болезненным, - ее Реви отчего-то даже немного жаль. Как было бы жаль себя, окажись она на скучной работе в родном Чайна-тауне вместо веселого и опасного Роанапура. Просто не на своем месте, проще говоря.

- Канистры я не нашла, - Реви может собой гордится, наверное впервые в жизни она ведет себя очень деликатно. По пустому дому прошла на цыпочках, стараясь не скрипеть рассохшимся паркетом, в комнату решила не заходить, тем более что ничего нового там не приключилось. Труп девушки все так же смирно сидит в кресле, Балалайка – у ее ног. Отстраненная и спокойная, вся в себе, даже свою спутницу не сразу услышала.
- Что?
- Нашла… Вот. Дом сухой, думаю, хватит. Ты же хочешь его сжечь?
- Хочу, - Балалайка поднимается с пола, отряхивает колени, забирает воняющую бензином бутылку из-под кока-колы у Реви из рук и выдыхает. Медленно и постепенно, словно боится свалиться в обморок.
- Я подожду тебя снаружи, - сообщает Реви, уже пятясь. Она столько раз видела и трупы, и то, как от них избавлялись, но вот наблюдать, каким образом Паленая организует спонтанную кремацию, не хочется абсолютно. Это тоже как-то неправильно. Хорошие девушки, надевающие на ночь батистовые сорочки, заслуживают куда более приличных похорон. С гробом, речами расстроенных друзей и родственников, со скромным фуршетом после погребения. Чтобы все могли сдержанно поскорбеть. На таких роскошных похоронах Реви, конечно, сроду не бывала, но в кино все происходит именно так. Скучно, конечно, но очень представительно. Да и смерти такой хорошие девушки тоже не заслуживают: слишком уж это экстремально. Им надо умирать в своих уютных кроватках с лампами Тиффани у изголовья.

На улице Двурукая закуривает и думает некстати, как им теперь добраться до Вегаса. Бензобак и так был неполон, а после неумелого наполнения бутылки и вовсе наверняка опустел. Но ее греет надежда, что это все-таки штат Невада, а не Роанапур, и местные водители не будут против подкинуть до города двух девушек, голосующих на обочине. Балалайки нет довольно долго, и Реви себе представляет в красках трогательную сцену прощания. На воображаемом эпизоде с тихим «прощай» Паленая появляется на крылечке и швыряет пустую бутылку за себя. Только вот с зажигалкой у нее никак не получается справиться. Хоть вроде она с виду и спокойна, даже уже дышит ровно, и руки у нее не дрожат.
- Давай я, - Реви отбирает у нее ту самую смешную Зиппо с силуэтом Мерилин, хмыкает про себя, вдруг подумав, а не убитая ли преподнесла суровой русской стерве в шрамах такой фривольный сувенир, щелкает колесиком и возвращает назад. Пальцы у Балалайки ледяные, и даже грандиозный пожар, который вот-вот начнется, их, наверное, не согреет.
Сначала огня не видно, только воздух дрожит, а потом все здание словно погружается в алое свечение, и это красиво, ровно до того момента, пока ветер не меняется и не начинает тянуть запахом паленого мяса. Единственный, пожалуй, недостаток во всем погребении, которое получилось даже почти торжественным.
- Пойдем, - говорит Реви тихонько. С ее стороны это наглость, но по Паленой видно, что она будет здесь стоять, пока от особняка не останутся одни угли. – Пойдем. Скоро стемнеет.
Она отворачивается и бредет к машине, непроизвольно дергается, когда сзади слышится, как стреляют, лопаясь, стекла в окнах. Двурукая понятия не имеет, как себя сейчас вести, но уж точно не гладить успокоительно по плечу и не лезть с утешительными объятиями. Она так сроду не поступала, но девушки именно так друг друга поддерживают. Хорошие девушки. Вроде той, что сейчас догорает, привязанная к креслу. А плохие девушки, те, что выживают в трущобах и из дому не выходят без пары пистолетов подмышками, те справедливо решают, что сигарета лишней не будет. Так что Реви вытирает ладони о джинсы и прикуривает две.
- Держи.
- Спасибо.

На своем седане они доезжают только до шоссе, ну и по нему до ближайшего указателя с вывеской «До Лас Вегаса 30 миль». Дальше машина глохнет и никуда больше не едет, мигая тревожным огоньком датчика бензина.
- Приехали, - говорит Балалайка. Реви предлагает прогуляться пешком или попытаться вызвать эвакуатор. Еще один приятный элемент цивилизованной жизни. Впрочем, понятно, что бы она не предложила, Паленая на все согласна. Но хочет сидеть до темноты в остановившейся машине посреди шоссе. Какая-то она стала странная. Еще странней, чем была до этого. Раньше ее хоть возможно было понять и решить, как себя вести, а тут Двурукая теряется. Так же, как когда Рокуро иногда начинал ныть, вспоминая свою прошлую жизнь. Скучное, стабильное существование вечно униженного и оскорбленного мелкого офисного работника. Он так натурально печалился по этому поводу, даже пил виски безо льда и таращился на Реви с такой тоской, что ей начинало хотеться его как-то ободрить и утешить. Хотя бы похлопать по плечу, как это принято у суровых и сдержанных личностей. Только действовали подобные нехитрые манипуляции совершенно не утешительно, а, скорей, наоборот. Рок принимался стенать пуще прежнего, и тут уж Двурукой хотелось его треснуть, чтоб заткнулся. Но если это было хорошо и подходяще для самого слабого члена их команды, то применять к главе целой мафиозной группировки казалось не совсем правильным.
- Эвакуатор, - повторяет она вкрадчиво. - Машина-то напрокат, значит, эвакуатор можно вызвать.
- Самолет завтра днем, - сообщает Паленая, созерцая мигающий значок, сигнализирующий о пустом бензобаке. Реви живо представляет себе стаю койотов, осадившую их седан ближе к полуночи, и выходит на шоссе, собираясь кинуться под колеса первому попавшемуся автомобилю или выстрелить ему в лобовуху. Вообщем, сделать, что угодно, лишь бы убедить водителя довезти их до города. Хоть она и выросла в самом паршивом квартале Чайна-тауна Нью-Йорка, где ночами было опасно даже окно открыть, не то чтобы выйти прогуляться, но коротать время до утра посреди пустыни, где любят закапывать трупы, не хочется совершенно. В городе ей никогда не было так стремно, как посреди огромного, почти пустого куска земли, где, даже очень сильно постаравшись, нельзя было разглядеть хоть какие-то признаки цивилизации. Последний, что был, они сожгли.
- Знаешь, - Реви прогулялась взад-вперед по обочине, почувствовала, как все-таки натирают ремни от кобуры и поняла, что именно это шоссе не очень популярно у жителей Невады. А безучастно окопавшуюся в машине Балалайку захотелось убить. – Я не желаю сдыхать в этой заднице мира, пойдем.
- Я тебе плачу.
- Явно меньше, чем стоит моя драгоценная жизнь.
- Иди.
- Я твой супер-телохранитель, забыла? Поднимай задницу, иначе я ее подниму, честно.
- Пошла ты, - Паленая тыкает дуло своего револьвера Реви в лоб и устало морщится, словно перспектива скорого убийства ее неслыханно огорчает своей суетливостью и неопрятностью.
- Сама пошла, - шипит Двурукая, метя береттой, той, что выхватила из кобуры слева, ей в шею. - Кто тебе была та пигалица, что ты так расклеилась? Сестра, потерянная в детстве?
- Заткнись. - Балалайка уже и палец на спусковой крючок положила, даже прижала его немножко. Это отлично видно, если слегка скосить глаза к переносице, и Реви становится на секунду обжигающе холодно, как всегда, когда она чует опасность, а еще от злости в голове начинает шуметь.
- Сама заткнись! Хочешь сдохнуть, начинай хоть сейчас, а мне такого не надо, я на такое не подписывалась!
- Ну так иди нахрен, - Паленая убирает свою пукалку в кобуру и закуривает. - Иди, куда хочешь.
Реви топчется у машины с береттой в руке, вроде как убрать ее сразу – это несолидно, только начали ругаться, но и продолжать угрожающие выпады как-то было бы сейчас странно. И что делать – тоже неясно. Без Балалайки возвращение в Роанапур просто невозможно. Ее бравые десантники, конечно, знают, кто сопровождает их обожаемую леди-босс в ее вояже. Они там, как одна большая дружная семья в своем «Отеле Москва». Так что к Двурукой, вернувшейся в одиночестве, будет тьма-тьмущая вопросов в подходящей для допросов обстановке. Слухи про методы выбивания информации в русском стиле ходят самые шокирующие. А если Реви что-то шокирует, то это и правда серьезно. И оказаться в подвале, где любят поиграть с электричеством и колюще-режущими предметами, ей совсем не улыбается. Так что широкий жест Балалайки неоценен, и перспектива провести ночь в вероятно худшем месте штата Невада снова маячит перед глазами.
- Никуда я не пойду, - выдыхает Двурукая, садится рядом и закуривает. Диджей по радио объявляет час Тома Джонса, любимчика Вегаса и его верного поклонника.
- Ну и зря.
- Это уж мне решать.
- Боишься, что если свалишь, платить тебе будет некому?
- Деньги не главное, - эту цитату Реви слышала от мистера Ву, но чуяла, что старый хрен кривил душой. Да и сама сейчас соврала. Главное, что к слову пришлось. Ведь именно ради внушительной суммы она согласилась на эту поездку с неизвестной культурной программой. А иначе, зачем было соглашаться? Балалайку она уважает. Как ни крути, личность крутая, такой оказаться полезной – прибыльно и почетно, но не даром же лезть в петлю. А в их конкретном случае – в пасти кучи койотов. Они тут водятся в изобилии, мистер Ву рассказывал, что иногда и трупы выкапывали, когда их ленились похоронить поглубже. И Зону 51 со счетов сбрасывать тоже не стоит. Бенни, как истинный компьютерный задрот, обожал иногда в свободные вечера просветить всех желающих и просто несчастных, оказавшихся некстати в радиусе слышимости, на тему пришельцев и таинственных огней в небе над пустыней Мохаве. Когда сидишь в Роанапуре, в родном офисе на потертом диване, закинув ноги на столик, то подобные истории отлично идут под пиво, особенно если Бенни не поленится, а он парень трудолюбивый, так что последнее исключено, и покажет фотографии для иллюстрации. Но Реви даже не думала, что возможно верить в такие глупости. И уж конечно, не могла представить себя в ситуации, когда будет время от времени нервно поглядывать на сереющее сумерками небо, боясь увидеть там те самые огни, которые на компьютере Бенни выглядели так невинно и смешно. А все из-за Паленой и ее дохлой подружки, которая уже верно сгорела дотла вместе с креслом и своей ночной сорочкой.
- Ври больше, - говорит Балалайка и щелкает зажигалкой с Мерилин. А Реви отчего-то подумала, что безделушка отправится в погребальный костер к дарительнице.
- Ты хочешь тут просидеть всю ночь?
- А почему бы нет?
- Я знаю, что самолет завтра. Только какой смысл торчать на этом блядском шоссе?
- Абсолютно никакого.
- Кто тебе была та девушка?
- Никто, - и даже тоненькая сигара в руках не дрогнула. Врет Балалайка, конечно, на высший балл.
- Была б никто, ты б тут не торчала.
- Дорогая Реви, - теперь, когда солнце село и глаза привыкли к полутьме, шрамы на физиономии Паленой почти незаметны. – Не надо меня брать на «слабо»…
- Ты мне вообще-то заплатила и за молчание, помнишь? – Реви хочется еще сигарету, а зажигалку Балалайка вертит в руках, а еще от нее пахнет дымом и немного духами. Странное наблюдение, хоть и логичное, она же носит костюмы с декольте и туфли на шпильках, отчего бы ей и не пользоваться туалетной водой. Только уж очень аромат нежный, почти цветочный и совсем для нее не подходящий.
- Помню, конечно, - она протягивает «Мерилин» на ладони.
- А Алексу, любящему азиаточек, заплатила за нее? – Паленая смотрит на Реви, словно выжидая момент, когда ей нужно будет заткнуть рот. – Поэтому мы и поехали сначала к ней домой. Не верила, что он решился ее похитить? Месть за старые совместные операции на исторической родине?
- За совместные операции здесь, - поправляет Балалайка бесстрастным тоном.
- Саквояж на вид был неполным. Сколько там было, тысяч двести, триста?
- Триста пятьдесят.
- Она была твоей подругой?
- Можно и так сказать.
Реви отворачивается и выдыхает дым через нос. Какой подругой убитая была для Балалайки ей уже ясно, та может и не озвучивать. Но она явно не захочет вываливать все самое сокровенное и делиться подробностями. Странно, правда, осознать, что главу «Отеля Москва», шрамированную вдоль и поперек, кто-то был способен любить, а она могла отвечать взаимностью. Что именно так все и было, сомневаться не приходится, иначе чего бы ей отдавать кучу денег за неясно кого. Значит, дорога ей была девица, любительница картин в пятна и красного вина. Двурукая набирается смелости и протягивает Балалайке «Мерилин», касается на долю секунды ее пальцев. Как и подозревала, они ледяные.
- Хочешь, поедем и убьем Алекса?
- За дополнительную плату?
- За просто так, - «бонусом», добавляет Реви про себя.
- Его уже скорей всего нет в стране.
- Тогда давай спалим его стриптиз-клуб.
- Давай просто, - Балалайка вынимает ключи из замка зажигания, радио обрывает хит Тома Джонса на середине и гаснет, - давай просто пойдем отсюда.

- Ну, до завтра. - Реви так растрясло во время возвращения в город на разбитом пикапе калифорнийского охотника за удачей, что просто перед глазами стоит сладостный образ горячей ванны и полного стакана виски с одиноким кусочком льда. А еще она ждет не дождется, когда, наконец, сбросит чертовы балетки. Кто б знал, что эта обувь для приличных девушек такая неудобная.
- Выпить не хочешь? – спрашивает Паленая вполголоса, когда они подходят к лифту.
- В баре? – почти шепотом интересуется Реви и косится на парочку благообразных старушек, стоящих за ними. Ее раздражает, как они неодобрительно на них смотрят. Особенно на Балалайку и на ее шрамы. Их даже татуировка Двурукой не так шокирует.
- У меня в номере.
Звучит это отчего-то ужасно неприлично, особенно после того как выяснилось, какой подругой убитая приходилась Балалайке. То, что информация не была подтверждена, Реви не смущает. Но она понимает, как хочется утопить горе в спиртном, и как грустно будет топить его в одиночестве, когда и словом перемолвится не с кем, так что соглашается:
- Можно и в номере. Надеюсь, выпивки у тебя хватит.

Номер у Балалайки пошикарней ее собственного, и мини-бар там побольше. Есть даже бутылка шампанского «Кристал», но это сейчас явно будет неподходящим выбором, так что по стаканам Реви разливает виски и кладет по кусочку льда, именно так, как хотелось. А просто они садятся напротив панорамного окна и молча пьют, подливая друг другу по очереди.
- А как ее звали? – спрашивает Реви после третьего стакана. – Ту девушку?
- Эмили, - говорит Паленая только после того, как допивает четвертый стакан. В комнате темно, а от мигающих реклам и вывесок у нее на лице мелькает целая палитра красок. Зрелище ничем не хуже, чем шоу фонтанов. Шрамы менее всего заметны, когда отблески зеленые, выделяются, когда цвет меняется на красный. Реви смотрит на нее, не отрываясь, и пытается представить, как это все происходило: Балалайка, Эмили, шрамы и батистовые ночные рубашки. И как это вообще могло сочетаться.
- Это было в Нью-Йорке, - улыбается Паленая, - на антикварном аукционе. Ты же это хочешь знать? Где мы умудрились познакомиться?
- Угу, - говорит Реви и тянется за следующей бутылкой виски. Сочетание антиквариата и Балалайки ей тоже кажется странным, но не настолько, чтобы перебивать.
- Она эксперт по «советской» живописи. Была. А я очень хотела себе одну картину. С красноармейцами.
- С кем?
- Неважно, - она прикуривает себе сигару и прикрывает глаза, - там и познакомились. Она меня вовремя предупредила, что мои красноармейцы – подделка, а я умею быть благодарной. И думала, что могу быть осторожной.
- А мстительной? – Реви пытается достать бутылку, не вставая с кресла, но промахивается и прекрасный виски за сто баксов разливается по ковру.
- Само собой.
Еще Двурукая бы хотела спросить «как оно было?», все эти странные отношения, спровоцированные любовью к искусству, в котором она ничего не понимает, но вместо того тянется к Балалайке и ее шрамам. Сейчас как раз вспыхнул зеленый за окном, и их почти не видно. Оказывается, они почти и не чувствуются под кончиками пальцев, только Паленой, верно, это было неприятно, иначе зачем ей перехватывать Реви за запястье, стискивать покрепче, подтягивать к себе поближе. Двурукая соображает, как бы объяснить свою идиотскую потребность в прикосновениях прежде, чем получит по шее, только Балалайка не собирается ее ни бить, ни учить уму-разуму, просто привстает в своем кресле и целует. Сначала мягко, едва касаясь, потом жестче, обхватывая свободной рукой за затылок, не давая ни вздохнуть, ни отстраниться. И так Реви еще не целовалась никогда и ни с кем. Она вообще давно решила, что все эти нежности ей не нужны и прекрасно обходилась быстрым сексом по собственной инициативе, а теперь стало ужасно себя жаль за такую опрометчивую глупость. Потому что это, оказывается, здорово, до дрожи в коленках и до волнующе тянущего ощущения внизу живота.
- Нам рано вставать, - выдыхает Балалайка, чуть отстранившись.
- Ну и что? – Реви сейчас меньше всего хочется думать о завтрашнем дне.
- Тебе пора, - говорит Паленая и отпускает ее, хорошо хоть не отталкивает, просто садится в кресле ровнее и берет свой стакан с пола. Будь на ее месте кто-то другой, можно было бы настаивать, применить силу или просто врезать от души кулаком, но это ведь мисс Балалайка, глава «Отеля Москва», и к ней Реви полезла сама, даже не успев подумать, зачем и почему. Просто захотелось, как когда-то внезапно захотелось оставить Рокуро в живых. – Тебе пора, - повторяет Балалайка и смотрит в окно. Теперь неоновые отблески алые и каждая рваная линия ее шрамов видна четко, будто нарисованная остро отточенным карандашом.
- Хорошо, - говорит Двурукая хрипло и очень надеется, что ее голос звучит спокойно, - до завтра.
И дверь в коридор получается прикрыть почти неслышно, хотя хотелось шарахнуть так, чтоб лопнуло, не выдержав, панорамное окно и придавило собой надменную паленую стерву.

продолжение в комментариях

@темы: фанфик, fest: calling all girls, fandom: black lagoon

---

Не надо недооценивать мастурбацию. Это секс с кем-то, кого я люблю (с) Энни Холл

[femslash]

Название: Выстрел
Автор:  Ollyy
Фандом: Umineko no Naku Koro ni
Пейринг: Ева/Кирие
Рейтинг: G
Размер: 3840 слов

- Мне нехорошо, - говорит Ева, - выйду подышать свежим воздухом.

Привычным жестом она заправляет волосы за ухо, одергивает платье, подхватывает со стола дробовик. В кармане тихонько стукаются друг о друга патроны. Удивительно: не прошло и двенадцати часов, а оружие ложится в руку так же естественно, как когда-то веер. Стоит отказать логике, как в игру вступает инстинкт самосохранения.

Возможно, Ева просто предпочитает называть то, что ею движет, именно так.

Возможно, термин «упреждающая агрессия» подошел бы больше.

Вне всяких сомнений, старик Фрейд нашел бы, что сказать о зацикленности на оружии и тоске по обладанию пенисом.

Еве плевать. Она предпочла бы веер, чтобы обмахиваться, отмахиваться и прятать лицо. Вот только он, к сожалению, не умеет ни стрелять, ни закрывать от пуль, а потому остался на столике в спальне – от неэффективных стратегий и вещей следует своевременно избавляться. Отличный метод, который дает осечку только в том, что касается брака.

Хидееши поднимается – хочет составить компанию – но Ева только машет рукой, мол, спасибо, дорогой, не стоит беспокоиться. Пока ее не будет, он сможет без проблем покурить, переброситься парой фраз с Краусом, пофлиртовать с Розой.

Ева не злится и не переживает: все эти мелочи давно уже стали рутиной, кусочками паззла, из которых и складывается счастливая семейная жизнь. Взаимные уступки, вовремя закрытые глаза, понимание – она может рассчитывать на то же самое.

Говоря начистоту, прямо сейчас Еве нет до мужа ни малейшего дела. Ссоры с братьями, финансовые проблемы, смерть отца – все отошло на второй план, выцвело под безжалостным блеском золотых слитков.

Золото, - повторяет про себя Ева, - я нашла его. Я победила!

Сейчас она не думает даже о том, что может стать главой семьи. Золотые кирпичи, каждый весом в десять килограммов, надежной стеной заслонили, замуровали остальные мысли. Безграничные возможности, исполнение любого каприза, все ее мечты аккуратной горкой сложены в подвальной комнате, заботливо накрыты красным бархатным платком.

Ева слишком умна, чтобы не понимать: частые отлучки обязательно вызовут подозрения, а то и уверенность, что убийства совершает именно она. Ева знает, ее оправдание – та магическая фраза, которой женщины испокон веков обезоруживают мужчин, кладут их на лопатки – звучит неубедительно. Ева на самом деле мучается жесточайшей мигренью, от которой не помогают даже таблетки доктора Нанджо.

Жажда, необходимость, потребность увидеть свое золото сильнее любой боли.

Ева не может припомнить, чего в своей жизни она желала сильнее.

Золото коварнее сигарет и быстрее алкоголя: зависимость вырабатывается мгновенно. Оно дает уверенность в себе, счастье, торжество. Оно заставляет расплачиваться по сумасшедшему курсу: опасением, боязнью, страхом его потерять.

Ева считает такую цену честной.

Она торопливо сбегает по ступенькам, иногда оглядывается – не идет ли кто следом. Цепко проверяет: не побывал ли в коридоре кто-нибудь еще. Пусть дверь заперта на ключ, который перестукивается с пулями в кармане штанов, Ева держит в уме: дверь можно сломать, замок открыть отмычкой, а то и вовсе прострелить.

Только когда она вбегает в комнату и видит - золото на месте, Ева вспоминает, что нужно дышать.

Лишь огромным усилием воли ей удается удержаться от того, чтобы не опуститься на колени перед золотой пирамидой, не попытаться обхватить ее руками, застолбить, утвердить свое обладание.

А потом в голове щелкает – затвор, предохранитель, выключатель, какая разница – и Ева видит, как от нее отделяется она же и шагает к кровати. С каждым шагом она меняется: прическа, одежда, возраст. На кровать забирается она двадцатилетняя и с длинными волосами, как в первую брачную ночь, а скатывается с нее, стукнувшись коленкой о золотую пирамиду, уже совсем школьница. Ева хорошо помнит эту форму дурацкого синего цвета со слишком короткой юбкой, черные чулки, постоянно норовившие сползти, и страшно неудобные башмаки. Ни через забор перелезть, ни на дерево забраться, ни даже подраться толком – зависть двадцатилетней выдержки, зависть к Краусу с Рудольфом и их брюкам, ко всему тому, что спрятала, отобрала у нее юбка, накрывает ее знакомой удушливой волной.

Но той Еве, которая самозабвенно любуется, гладит, пытается прижать к не сформировавшейся еще груди тяжеленный слиток, нет ни малейшего дела до того, не слишком ли сильно задралась юбка и не увидит ли кто-нибудь ее трусики. Ей вообще ни до чего нет дела.

Взрослая, умудренная годами Ева улыбается весело и слегка неодобрительно. Поудобнее перехватывает дробовик. Разворачивается к двери и говорит:

- Я не ждала гостей.

Это, конечно же, ложь от первого до последнего слова. Уже в том миг, когда она впервые увидела золотую пирамиду, Ева знала: сюда придут. Если бы только могла, она непременно перепрятала бы свое богатство, но перенести десять тонн в одиночку – нереальная задача.

А потом примчала, словно учуяв запах Евиного триумфа, Роза. Ева видела, как алчность до дна осветила, выжгла блекло-ореховые глаза, и потому не обманывалась чуть ли не силой вырванным обещанием молчать. Вопрос был не в том, когда Роза сообщит остальным о найденном сокровище, в том, успеет ли Ева заставить ее замолчать раньше, чем это случится. Обещания перестанут работать очень скоро, и тогда придется пустить в ход настоящее, живое золото. Ева-школьница, словно услышав ее мысли, тщетно пытается найти хоть один треснутый, обколотый слиток. Впрочем, они обе понимают: даже его было бы жалко, практически невозможно отдать.

- Я не сомневалась, что загадку разгадаешь именно ты.

- Откуда такая уверенность?

- Элементарная логика, - Кирие, замершая в дверном проеме, такая спокойная и так не похожая на Розу, несколько часов назад стоявшую на ее месте, небрежно поводит плечом, - Краус слишком самоуверен, чтобы хотя бы начать действовать, а Роза не столь сообразительна.

- Рудольф? – Ева знает, что это не она ведет диалог: каждую ее реплику контролирует, тщательно выстраивает и вкладывает в уста собеседнице Кирие, но все равно не может промолчать. Магия слов паутиной закручивается вокруг нее, мягкие, но прочные оковы чужой воли защелкиваются на запястьях. Дробовик, направленный Кирие точно в живот, позволяет Еве не расслабиться, нет, всего лишь воздержаться от немедленной контратаки.

Как и Ева, Кирие носит брюки. Как и Ева, пытается замаскировать их длинной, похожей на платье рубашкой. Но она моложе, она не отравлена строгим воспитанием Уширомия, а потому позволяет себе больше, много больше: строгое, подчеркнуто мужское пальто, короткую мальчишескую стрижку, цепкий, неженский ум. В глазах Евы это делает ее еще более женственной. В глазах Евы зависть мешается с восхищением.

Кирие закатывает глаза – странным образом это не выглядит смешно или нелепо:

- Он ждет, что разгадку добуду ему я.

- Братишка знает, на кого ставить. Возможно, ему стоит отказаться от игры на бирже и попытать счастья на ипподроме?

По тому, как сузились глаза Кирие, Ева понимает, что открыла счет. Улыбается – открыто, искренне, от души. Чтобы тут же поперхнуться ответом:

- Поздравляешь меня с победой? Пока рано.

- Я нашла золото и, разумеется, разделю его с братьями и сестрой, как мы и договаривались, - Ева оправдывается. Ева понимает, как неубедительно звучат ее слова. Ева испытывает отчаянную, непреодолимую нужду обернуться и убедиться: с золотом, с ее золотом все в порядке.

- А о находке ничего не рассказала только затем, чтобы никого не беспокоить?

- Не хочу стать следующей жертвой, - Ева отвечает быстрее, чем стоило бы, торопится пустить в ход так кстати пришедший в голову аргумент.

- Наоборот. Сказав, что ты единственная, кто знает, где спрятано золото, ты обеспечишь себе безопасность, - слова Кирие – словно сухие щелчки пальцев. Сильнее, обиднее пощечин, они легко отщелкивают правду от шелухи, неприкрашенную жалкую правду от красивой добропорядочной шелухи.

- Скорее уж я обеспечу себе пытки перед смертью, - отбивает удар Ева.

Она хотела бы верить: Кирие молчит потому, что ей нечего ответить. Но глупо и опасно недооценивать противника. Ева не создаст поражение своими собственными руками, она понимает - Кирие просто не считает нужным продолжать бессмысленные препирательства.

На миг она ловит себя на мысли, что предпочла бы с самого начала иметь дело с Кирие, а не с Розой. И дело тут не только в уме и логике. Кирие задевает что-то внутри нее, похороненное годами брака и долгими одинокими ночами.

Ева счастлива в браке. По крайней мере, это то, во что верят окружающие, во что верит она сама. Ее счастье тяжело и драгоценно, как слиток золота. И столь же надежно.

Уже не в первый раз Ева думает, не обманка ли ее золото.

Кирие – словно воплощение этих сомнений. Открытая, не боящаяся ошибок, она манит Еву так, как ее не привлекал еще ни один мужчина. И не понять, только ли это зависть к более юной, удачливой копии, или…

Ева, как крошки со скатерти, стряхивает неуместные мысли.

Этого следовало ожидать, - напоминает себе Ева, - чем дальше, тем больше людей узнает о золоте, спустится сюда, будет грязными руками лапать ее слитки, претендовать на обладание ими, захочет украсть их у нее.

- Полагаю, нам следует вернуться обратно: здесь небезопасно, - говорит Ева, легонько постукивая стволом дробовика по раскрытой ладони.

Кирие кивает и выходит из комнаты. Уже у самой двери Ева не выдерживает – оборачивается. Ее юная копия все еще там, что-то неслышно бормочет слиткам. Странным образом это успокаивает, словно ее галлюцинация будет охранять золото от незваных гостей, никому не позволит прикоснуться к ее богатству.

*****

- Где вы пропадали так долго? – недовольно бросает Рудольф сразу, как они входят в гостиную.

Кирие молчит, предоставляет Еве вести беседу.

Ева улыбается. Ловит настороженный взгляд Розы – уж не узнал ли об их золоте кто-то третий?, обеспокоенный – Хидееши, безразличный – Крауса.

- О, - начинает она, нарочито небрежно положив дробовик на стол, - случайно встретились на улице, потом заболтались в дамской комнате… Сами знаете, как это бывает.

Кирие молчит, не подтверждает и не опровергает эту версию. На лице Рудольфа – раздражение.

Сам напросился, братишка, - думает Ева.

Рудольф всегда был ей ближе Розы и Крауса. Легкомысленный, веселый, дружелюбный, он казался полной противоположностью отцу. Настолько, что Ева думала, не приемный ли он. Даже внешне – темные волосы и темные же глаза – он совсем не походил ни на кого из семьи. Возможно, - полагала молодая Ева, - Рудольф и сам терзался теми же сомнениями. Потому и поставил себе целью довести несхожесть с отцом до крайности, до абсурда.

Но детство осталось в далеком прошлом, все они стали настолько чужими друг другу, насколько только могут быть люди, встречающиеся несколько раз в год и соперничающие за наследство. А потом Рудольф вытянул, а скорее наконец-то воспользовался тем счастливым билетом, что вот уже много лет пылился у него в кармане. Кирие. Верная жена, давняя подруга, надежный деловой партнер.

Сейчас Ева впервые задает себе вопрос, а что, собственно, нашла в ее младшем брате сама Кирие? И чувствует легкий укол зависти: хотела бы она, чтобы это ее много лет терпеливо дожидался кто-то столь же… кто-то такой же. Кирие.

Ради собственного спокойствия Ева решает назвать то, что чувствует, тоской по несостоявшейся дружбе.

- Вот уж не думал, что ты подружишься с дорогой Евой, - Еве не надо находить глазами Нацухи, чтобы знать: она яростно кивает. Глупая, пустоголовая курица, не достойная того, чтобы носить фамильного орла на одежде – символ верности, принадлежности к семье. Оказавшаяся никчемной даже как инкубатор для будущего наследника: мало того, что родила девчонку, так еще и больную.

- Нам есть, о чем поговорить, - спокойно отвечает Кирие, ставит точку в затянувшемся обсуждении.

Нанджо подходит узнать, прошла ли головная боль, и дает еще таблеток. Совсем маленькие, в ярко-желтой глазурной оболочке, они похожи на маленькие золотые монетки. Ева улыбается этим мыслям, запивая холодной водой из бутылки сразу две. Вспоминает о своей юной копии, оставшейся сторожить их общее богатство, и впервые за долгое время чувствует себя достаточно спокойно, чтобы пойти поспать.

*****

Ее будит Кирие. Это странно и непривычно: Ева не может припомнить, когда в ее спальне последний раз находился кто-то посторонний. Она оглядывается, не может понять, чего ей не хватает сильнее: мужа, дробовика или веера.

Ева чувствует: она отчаянно нуждается в защите, но даже себе она не готова признать, защите от чего именно.

- Рудольф предложил совершить вылазку в главный дом за продуктами.

- Рудольф? – Ева тянет время и руку. Короткий, почти незаметный миг нерешительности, и пальцы сжимаются на рукояти веера. Не потому, что она доверяет Кирие. Просто за дверью наверняка кто-то есть, а Кирие не настолько глупа, чтобы совершить преступление, которое сразу же будет раскрыто.

С опозданием Ева вспоминает о ключе от подвальной комнаты и, чуть не сбросив одеяло на пол, проверяет карманы.

- Я могла снять слепок, - прохладно сообщает Кирие, верно истолковав действия Евы. Она никак не реагирует на реплику о муже: сейчас на кону нечто более ценное.

Время словно замирает, превращается в тягучее фруктовое желе, заползает в легкие, мешает дышать, наполняет их кашлем. Напряженная, непривычно открытая и ранимая Кирие, кажется, тоже подпала под влияние момента. Она стоит, чуть подавшись вперед, словно пытается услышать, повлиять на неповоротливые Евины мысли. Словно с ней тоже происходит что-то важное, чему она боится подобрать название.

В ее глазах хочется утонуть.

Недоговорки и подтексты, скрытый смысл и многозначительное молчание дробью скачут по полу, закатываются под ноги, норовят опрокинуть, повалить, перевернуть с ног на голову. Словно загипнотизированная, Ева смотрит на покрывало – тяжелое, бархатное, темно-красное. Такое же, как и везде в особняке.

Как в подвале.

Как платок, которым прикрыто ее золото.

Наваждение спадает, и Ева торопится окончательно прогнать его, вернуть себе трезвый расчет и рассудок:

- Слишком сложный и рискованный способ.

Кирие моргает, коротко и непонимающе. Обижено, словно ждала других слов, других тем, других выводов. Но уже в следующий миг берет себя в руки:

- Согласна. Так насчет похода в главный дом: четыре человека, два дробовика, час времени максимум.

- Двое с оружием страхуют тех, кто понесет еду? – вопросительная интонация – не более чем дань вежливости. Ева не спрашивает, констатирует очевидное.

- Мы с Рудольфом и вы с Хидееши.

- Не боишься?

- Это наиболее практичный вариант, - Хидееши сказал бы «удачный», вот только удача тут не при чем. Холодный расчет, отсеченные линии вероятностей и оптимальный выбор. Разум и логика, никаких эмоций.

По крайней мере, Еве хочется верить, что свои проблемы она решает именно так. Что чувства надежно спрятаны, заперты на замок, скрыты от чужих глаз вместе с золотом. И почему-то она не сомневается: Кирие точно такая же, даже лучше – ей наверняка не приходится вести споры с собственным сердцем, копить эмоции, чтобы потом обрядить их в ненавистную школьную форму и выпустить там, где никто не увидит. Не сможет ими воспользоваться.

- Когда выходим?

- Рудольф с Хидееши ждут в прихожей.

Ева с сожалением откладывает веер, достает из кармана и глотает, ничем не запивая, очередную пару таблеток, берет дробовик. Уже у самой двери вспоминает, что слуг не осталось, и никто не заправит разобранную постель, но только раздраженно дергает уголком губ.

*****

До кухни они добираются без проблем. Быстро, почти не глядя на этикетки, собирают две коробки консервов и готовятся уходить. В воздухе висит тяжелый, плотный запах горелого мяса и паленых волос. Трупы, должно быть, лежат там, где их и нашли – никто не горит желанием проверять.

Еву не пугают мертвые, она с детства знает: бояться надо живых. Она не вздрагивает, когда ручка под ладонью Кирие дергается, но не поворачивается, вместо этого считает ключи.

- У кого еще три ключа от всех дверей и ключ от кухни? – спрашивает она.

- У тех, кто остался в гостевом домике, - отвечает Рудольф и улыбается: легко, задорно, так, что Ева на миг понимает, за что можно любить и много лет ждать этого человека. И едва не тонет в ослепительной, морозно-снежной ревности.

- Теперь каждый из нас знает троих людей, кого может не подозревать, - Хидееши пытается найти в происходящем что-то позитивное.

- Не стоит забывать про возможность сговора.

- Шансы малы, но есть, - соглашается Ева и переходит к теме, которая волнует ее гораздо сильнее. – Что будем делать?

- Возвращаться тем же путем опасно.

- А куда ведет вторая дверь? Никогда здесь не бывал, - извиняющимся голосом сообщает Хидееши.

- Служебные помещения: общая комната для слуг, а оттуда – в коридор левого крыла.

- Похоже, вариантов нет, - Кирие пропускает цепочку рассуждений, выдает лишь сухой остаток своих вычислений.

- Уходить будем парами, - добавляет Ева. Она ждет, что кто-нибудь начнет возмущаться, доказывать: лучше держаться вместе, но Кирие только согласно кивает, а мужчины поднимают коробки с едой.

Прямой опасности пока нет: лишь слабый отголосок надвигающейся бури. Это беспокоит и удивительным образом бодрит, гонит кровь по жилам с сумасшедшим превышением скорости.

Если бы Ева была честной сама с собой, она признала бы, что дело вовсе не в опасности.

Убедившись, что кухонная дверь надежно забаррикадирована изнутри газовой плитой, они выходят из комнаты. Никаких разговоров: каждый цепко, изо всех сил вслушивается, боится услышать шаги, смех, любое указание на то, что в доме кроме них есть кто-то еще.

Никто не сомневается: помимо них здесь кто-то есть.

Коротко кивнув друг другу напоследок, они парами расходятся в разные стороны. Ева знает: за ними охотятся. Она понимает: они сами подставились, сами вызвали на прямое противостояние тех, кто перебил всех слуг и Кинзо. Единственное, в чем Ева еще не разобралась: предпочла бы она сама встретиться с преступниками или предоставить это дело Кирие.

Одинокий, удивительно громкий выстрел решает все за нее.

Хидееши знаками показывает: бежим, у нас все шансы выбраться из ловушки невредимыми, пока противник занят. Ева на миг оглядывается туда, куда ушли Кирие с Рудольфом, и решительно следует за мужем. Все ее чувства, все эмоции заперты глубоко под землей. Здесь и сейчас для них не время и не место. Есть только одна цель: выбраться живыми и принести запас еды.

Они почти добираются до входной двери, когда раздается второй выстрел. От неожиданности Хидееши роняет коробку, неловко наклоняется, чтобы собрать раскатившиеся банки, и тяжело оседает на пол. Красная точка у него во лбу превращается в ручеек, лицо оплывает морщинами, расползается в уродливую маску.

Ева представляет, как, должно быть, всхлипывает в подвале ее молодая копия. Губы искривлены, подбородок трясется, на лице проступили веснушки, пальцы с силой, словно в носовой платок, вцепились в золотой слиток. Ева обязательно присоединится к этой девчонке. Потом, чуть позже, когда будет время и место. А пока она торопливо отходит обратно в дом: стреляли с улицы, и выходить во двор равносильно самоубийству.

Она возвращается тем же маршрутом, что пришла. Туфли мерно стучат по полу, пыльные шторы, кажется, гвоздями прибиты к окнам, кисельно-вязкая тишина исподволь заползает в уши.

Поворот, еще один, и Ева видит Кирие. Одной рукой та держит дробовик, второй гладит Рудольфа по волосам. Пальцы перепачканы в крови, но она словно не замечает этого.

Впрочем, - тут же обрывает себя Ева, - это же Кирие, она ничего не делает просто так.

- Мертв?

- Да, - Кирие отвечает так же спокойно, как и всегда.

Больше всего Еве хочется отобрать у Кирие дробовик и проверить, все ли патроны на месте. Впрочем, прошло достаточно времени, чтобы его перезарядить, так что в этом нет ни малейшего смысла, но желание все равно никуда не исчезает.

- Ты видела нападавшего? – лишь задав вопрос, Ева понимает, как неудачно его сформулировала.

- Нет, - коротко отвечает Кирие. – Хидееши?

- Стреляли с улицы, - только и говорит Ева.

Обе они только что потеряли своих мужей. Странным образом это не сближает ни на миллиметр.

Возможно, - так и не признается сама себе Ева, - это потому, что ближе просто некуда.

Ева лезет в карман, привычно отыскивает там таблетки. Машинальные движения, заученные до автоматизма, не мешают ей наблюдать за Кирие. Но та не нападает: то ли разгадала Евин план, то ли выжидает удобного момента. Версию, что Кирие не при чем, Ева не рассматривает. Та, заснувшая на горе золотых слитков, Ева, может, и хотела бы верить, что вторая жена ее мертвого брата не замешана в убийствах. Только та, за ненадобностью выброшенная в темноту желтыми таблетками Ева могла бы поверить в такую чушь.

Чудес не бывает, - настоящая Ева знает это слишком хорошо, не понаслышке, - как и сказок со счастливым концом.

- Я бы не советовала тебе их пить, - Кирие дулом дробовика указывает на таблетки.

- Почему?

- Нанджо – один из подозреваемых. Глупо не есть пищу, приготовленную кем-то из нас, но бездумно глотать предложенные им таблетки.

- Я пью их уже полтора года.

- Возможно, сначала он давал тебе совсем не то лекарство, что ты пьешь сейчас, - Кирие пожимает плечами, аккуратно перекладывает тело мужа на пол и поднимается.

- Возможно, - в тон ей отвечает Ева, - оно вырабатывает зависимость, и если я пропущу прием, то это скажется на скорости реакции и способности трезво воспринимать мир.

- Ты их не пьешь, - констатирует Кирие.

- Почему же, - Ева смеется: громко, чуть визгливо, так, как совсем не подобает воспитанной даме из богатой семьи. И в доказательство демонстративно глотает два золотисто-солнечных шарика, что лежат у нее на ладони. – Просто не те таблетки, что дает мне он.

- А ведь кроме нас здесь никого нет, - спокойно продолжает она. – И не было с самого начала. Ты заходила на кухню последней и заблокировала замок. Это ты привлекла внимание к этому факту, добилась, чтобы мы разбились на группы, убила собственного мужа и собиралась добить меня, в то время как твой сообщник поджидал нас снаружи.

Ева в подвале проснулась и подобрала колени к груди, прислушиваясь к разговору, который далеко-далеко вела настоящая она.

- Зачем мне было брать с собой вас с Хидееши? Проще избавиться от каждого по одиночке.

Кирие говорит зло. Бьет Еву по всему, до чего только может дотянуться, не по чувствам, так по логике.

Не оттого ли, что больно ей самой? – шепчет маленькая Ева из темноты.

- Чтобы свалить вину на меня, конечно, - Ева жалостливо, чуть досадливо улыбается. Она недовольна, что приходится вслух проговаривать настолько очевидные вещи. – Подозрительные отлучки, странное поведение, явный мотив, я – идеальная подозреваемая.

- Ты запуталась. Подумай еще раз, переверни шахматную доску. Очевидно, что один из преступников – Нанджо. Вторым должен быть кто-то из слуг, кто только притворялся мертвым.

- Умный ход, - признает Ева, - сдать своего подельника. Да, Нанджо на самом деле один из преступников, вот только второй – ты.

Еве невероятно, безумно жаль: наконец-то она встретила достойного соперника, того, кто мог бы играть с ней на равных. Умную, красивую, целеустремленную женщину. Так похожую на саму Еву и так невероятно обаятельную. Ту, кому хочется верить, кого жаль терять и хочется победить.

Ева восхищена, впечатлена и – наконец она готова признаться в этом самой себе - влюблена, словно в первый раз. Если бы только могла, она заплакала бы.

Ева не колеблется ни секунды, нажимая на курок.

Где-то далеко на задворках Евиного сознания, надежно запертая ярко-желтыми таблетками, плачет маленькая Ева. Она заходится громкими всхлипами, рукой размазывает слезы по лицу.

Она мечтает. Если бы только это было в ее силах, если бы магия на самом деле существовала, она вырвалась бы из комнаты, оживила бы Хидееши, Рудольфа, всех-всех-всех, даже эту чертову Кирие. А потом обняла бы настоящую Еву, погладила по голове и рассказала, какая та глупая. Никому нельзя верить, никого нельзя любить. У нее есть она сама, и это невероятно много, как раз столько, сколько нужно для счастья. Мечты, связанные с другими людьми, лживы и невыполнимы, непрочны, как оставленное под дождем письмо.

Вместе мы будем счастливы, - сказала бы Ева своему оригиналу, - и покорим мир.

Мир, - сказала бы она, - не больше чем коробка с игрушками. К куклам можно привязаться, можно ценить их за красоту и изящество, но разве можно их любить? Они для этого просто не предназначены.

Зачем, ну зачем тебе кто-то еще, - сказала бы Ева, - если у тебя уже есть наше золото и я?

Маленькой Еве есть, что сказать настоящей себе. Слова складываются в предложения у нее в голове, толпятся в горле, так и норовят спрыгнуть с языка. Но пока она просто плачет, одной рукой то ли вытирая, то ли размазывая по лицу слезы, а другой прижимая к груди тяжелый, блестящий, золотой слиток.

Ева тихо, беззвучно плачет, неловко приставив ко лбу дробовик.

@темы: фанфик, fest: calling all girls, fandom: umineko no naku koro ni

---

Не надо недооценивать мастурбацию. Это секс с кем-то, кого я люблю (с) Энни Холл

[femslash]

Название: Псалом 22
Автор:  katarina.
Рейтинг: pg-13
Жанр: романс
Размер: мини (2 003 слова)
Предупреждения: затронута тема религии (не думаю, что это кого-то может смутить, но вдруг)
Примечания автора: до Зои единственные отношения Ванессы были с Богом

Текст.

Господь – мой Пастырь; я ни в чем не буду нуждаться.
Кроме тебя, Зои.

- Я не позволю тебе прикоснуться ко мне, - уверенно говорит Ванесса.
У неё внутри натянута струна, которая вот-вот зазвучит. Когда это произойдет, всё пространство заполнится музыкой столь отчаянной, что будет оставаться либо бежать, либо сдаться.
- Не собиралась я тебя трогать, - улыбается Зои.
«А как тогда?» - бьется в голове Ванессы вопрос, который она не может задать.
И тут Зои садится на стол, расстегивает джинсы и засовывает себе в трусы руку. Ванесса завороженно следит за ритмичными движениями, пока не догадывается перевести взгляд на лицо Зои. Мир оглушительно звенит.

За глаза её называют «Святой Ванессой» и смеются, прикрыв рот ладонью. Ванесса же не слепая, она знает, как к ней относятся люди в колледже. Каждый косой, недоброжелательный взгляд прожигает в ней дыру. Она хотела бы быть благодарной Богу за эти издевательства, но не может.
Она вымаливает прощение за то, что её дух не возвышают тычки, пинки и оскорбления, сок, вылитый в лицо, статус изгоя.
Никакое внимание, кроме насмешливого, ей неведомо. Поэтому когда на втором курсе в столовой к ней подсаживается Зои и спрашивает вполне доброжелательно: «Почему ты такая странная?», - Ванесса не может её игнорировать. Она поднимает глаза от книги, долго думает и, когда Зои уже теряет терпение и собирается уйти, отвечает:
- Не знаю.
Зои стучит ногтями по столу в нетерпении.
- Такой ответ меня не устраивает.
- У меня другого нет, - пожимает плечами Ванесса.
- Должен появиться, - уверенно возражает Зои.
Зои настойчива. Она приглашает Ванессу в кино и на вечеринки. Предлагает прогуляться в парке или поехать за город. Её не смущают ни сами отказы, ни их причины. Она всегда радостна, кажется, нет ничего, что могло бы испортить ей настроение.
- Я не понимаю этой твоей веры, - говорит Зои. – Я вот тоже ношу крестик, - она вытаскивает нательный крестик из-под одежды и демонстрирует его Ванессе, как трофей. – Но особо не заморачиваюсь надо всеми этими вопросами. Я думаю, что всё в жизни должно приносить радость. Какая польза богу от того, что ты постоянно ходишь мрачная и недовольная жизнью?
- Я благодарна Богу за то, что он дает мне. И счастлива этим, - отзывается Ванесса.
- Да ладно врать-то, - смеется Зои.
Ванессе обидно, и она злится. Ей хочется ударить Зои или чтобы та обняла её. Весь вечер она проводит в кровати, плачет, уткнувшись лицом в подушку.
После общения с Зои вся её вера кажется глупостью, каким-то пустым звуком. Хочется забыть прочитанные книги и заученные правила, вздохнуть полной грудью. Ванесса не может. Она пытается понять, что ей мешает. Пытается понять, с каких пор внутри неё живет страх.
В первые минуты после сна, минуты абсолютного одиночества, она чувствует, что он родом откуда-то из детства. Но сонный морок уходит, и чувство вместе с ним.

- Чем ты занимаешься в свободное время? – интересуется Зои.
Она сидит на скамейке и ест мороженое. То уже подтаяло и вот-вот начнет капать на её черные брюки.
- Читаю, - отвечает Ванесса.
На улице солнечно и жарко. Ванесса не смогла заставить себя надеть короткую юбку или майку с вырезом, поэтому теперь сидит в черной водолазке и длинной юбке из плотной ткани. Капли пота появляются на её лбу и спине.
- Ещё что-нибудь? – первая капля мороженого достигает черной ткани и оставляет пятно.
- Пожалуй, что нет.
- Тебе нужны ещё увлечения, - решает Зои.
Противиться её решениям нет никакой возможности. Зои решает, что Ванесса будет рисовать. Каждый день она приносит своей подруге что-нибудь новое: учебники по рисованию, карандаши, ластик, кисти, краски или альбом.
Ванесса не может отказаться от этих подарков, от них из глубины поднимается радость. Сначала она обещает себе не использовать их и складывает в стол. Потом нарушает обещание – как она виновата! – и использует всё подаренное. Шаг за шагом идет на компромиссы сама с собой. Рисовать только сцены из библии. (Все святые получаются со страшными лицами или вовсе без лиц, они пугают Ванессу). Рисовать только один день в неделю. Не пытаться понять, какова анатомия человека.
В какой-то момент Ванессе дико хочется нарисовать Зои. Ужас приходит от осознания, что оценивай она свои способности к художественному мастерству чуть выше, и ничто не смогло бы её остановить.
Может быть, Зои пихает её в самую пропасть. Но также возможно, что Ванессе всегда хотелось оказаться в свободном падении.

Зои никто не разрешал, но она листает альбом Ванессы и отпускает комментарии:
- Вот этот рисунок мне нравится. И этот ничего так. Почему тут у девушки нет груди?
- Это же не главное в картине, - морщится Ванесса.
- Зато может оказаться главным в девушке! – брови Ванессы ползут вверх. – Налей мне чаю.
Иногда Ванесса совсем не может понять, шутит ли Зои или говорит серьезно. Это её мучает. В священных писаниях нет правил, как отличать иронию от серьезных речей. Неужели было так трудно?

Впервые с Зои Ванесса начинает смотреть кино. Ванесса многого не понимает в этих историях, и Зои приходится ей объяснять. После просмотра фильма ужасов Ванесса не может уснуть целую неделю.
- Может быть, ты ещё и музыку начнешь слушать? – иронизирует Зои.
- Пожалуй, это будет уже слишком, - шутит Ванесса и ждёт реакции. Вполне возможно, что шутка не получилась совсем. Конечно, понятно, что это не Эверест юмора, но хотя бы на средний балл Ванесса весьма рассчитывает. И, спустя целую вечность, Зои все-таки смеется.
- Ты такая смешная, - говорит Зои.
Ванесса смотрит на неё с подозрением.
- Я хотела, чтобы мои слова были смешными, а не я, - уточняет она.
- Я поняла. Ты все делаешь верно.

Ванесса выполняет ритуалы. Молится, ходит в церковь, читает библию. Внешние проявления веры сохраняются, всё внутри вымывается водой. Имя у этой воды - Зои.
Ванесса подстраивается под Зои, даже если и не хочет этого. Но на самом деле все-таки хочет.
Они проводят много времени вместе, и сама Ванесса будто становится более водной.

Тема секса для Ванессы всегда была под запретом. Мысль о том, чтобы находиться близко к человеку противоположенного пола, трогать его или целоваться с ним, отвратительна. О том, чтобы раздеться, не может идти и речи. Ванесса когда-то решила для себя, что всё дело в официально оформленном браке. После того, как ты и твой избранник говорите «согласен», ощущения меняются, а противное становится приятным.
Подтверждение своей теории Ванесса видит в том, что мысли о прикосновении к девушкам такого отвращения не вызывают. Она могла бы обнять Зои или даже поцеловать её в щеку и не почувствовать тошноты. Отношения со своим полом невинны и чисты. Когда однажды Зои действительно обнимает её, у Ванессы внизу живота закручивается тугая спираль. Она просто игнорирует это.
Зои видит гораздо больше, чем Ванесса хотела бы ей показать. Как-то та ловит заинтересованный и завистливый взгляд, который Ванесса бросает на целующихся парня и девушку.
- Тоже хочешь? – спрашивает Зои.
- Нет. Только после брака.
- Как можно чего-то начать хотеть только после брака? – смеется Зои. – Ну, исключая развод, конечно.
- Не хочу я целоваться, - обижается Ванесса.
- Очень зря.
Ванесса не может удержаться от вопросительного взгляда.
- Это здорово. Тебе надо попробовать.
- Даже если бы я захотела, мне всё равно не с кем, - сдается Ванесса.
- У тебя есть я.
После этих слов Ванесса встает и уходит. Подобные намеки она слышит от Зои уже не первый раз и считает их недопустимыми и оскорбительными.

Неделя без Зои проходит мучительно. Она отправилась в какое-то ежегодное летнее путешествие с родителями и оставила Ванессу совсем одну. Ванесса убеждает себя, что ни один человек ей не должен быть так необходим. Что так нуждаться можно только в Боге. К тому же, не сотвори себе кумира. Толку от этого чуть. Она живет от звонка до звонка по телефону. Ванесса знает, что могла бы объяснить все свои мысли и чувства одним словом, но она пока не готова быть откровенной с самой собой.
- Тут очень тепло, - кричит в трубку Зои.
- Тут тоже. Ты всего в пятидесяти милях отсюда.
- Ты это к чему? – спрашивает Зои, но ответ уже не слушает. – Очень хорошее озеро, мы купаемся каждый день. И чем-то вкусным пахнет с кухни.
Бессистемные сведения радуют Ванессу.
- А как твои дела? – неожиданно интересуется Зои.
- Хорошо, - врет Ванесса.
- Я скоро приеду.
- Я знаю.
У Ванессы есть календарь, где она зачеркивает квадраты. Точнее календарь, который она завела, чтобы зачеркивать дни до возвращения Зои. Она так и не смогла начать зачеркивать, потому что видела в этом действии символизм и признание.
- Расскажешь всё подробно, когда вернешься, - говорит Ванесса.
Они всегда этой фразой заканчивают разговор. После этих слов Ванесса обычно вешает трубку, не дожидаясь ответа. Сегодня она почему-то решает не нажимать сразу отбой, а подождать несколько секунд.
- Я люблю тебя, - слышит она в трубку.
Сколько таких признаний она пропустила, Ванесса не знает.

- Я люблю тебя, - говорит Зои в их первую встречу, после поездки на озеро.
- Я тебя тоже, - аккуратно отзывается Ванесса. – Мы всех должны любить, как своих братьев и сестер, - добавляет она и чувствует, как это всё портит.
- Я совсем не об этом, - не смущается Зои. – Я люблю тебя и хочу поцеловать.
- Тебе надо помолиться.
Ванесса ловит взгляд обиженный и насмешливый.
- Или сходить к психоаналитику, - предлагает она более понятный для Зои вариант.
- Я не хочу лечиться! – кричит Зои.
Ванесса пребывает в смятении, но на всякий случай пододвигает к Зои шоколадные конфеты.
- Я хочу с тобой встречаться. Давай встречаться? – предлагает Зои уже вполне радостно, запихивая в рот сразу две конфеты.
Одна конфета выглядит как сердце, а вторая как барабан.
Кровь стучит у Ванессы в ушах.

- Ты не можешь на самом деле заниматься этим, - уверенно говорит Ванесса, когда впервые слышит от Зои про мастурбацию. Если что-то не укладывается в голове, значит этого нет.
- Это отчего же? – смеётся Зои.
- Этим, - Ванесса краснеет, - можно заниматься только с любимым человек. С которым состоишь в законном браке.
- Я себя люблю, - ослепительно улыбается Зои, и у Ванессы нет повода сомневаться в её словах. – Но вот жениться на самой себе достаточно проблематично. Все эти законы, знаешь ли.
- Всё равно нет.
- Я тебе как-нибудь покажу.
- Покажи, - говорит Ванесса.

Первый раз они целуются после дождя. Прогулка в парке закончилась тем, что они вымокли до нитки. Бег до дома был с препятствиями.
Дома у Зои тепло и пахнет кофе. Ванесса чувствует себя спокойно, как никогда в жизни. Она убирает волосы с лица Зои и целует её. Чужие губы мягкие и горячие, со вкусом шоколада. Ванесса не знает, почему так. Может быть, Зои ест слишком много шоколада, может быть, у Зои блеск с таким вкусом.
- Теперь надо сделать что-то еще? – спрашивает Ванесса, когда поцелуй заканчивается.
- Мм? – улыбается Зои.
- Не знаю. Вдруг есть какой-то ритуал или правила, например, которых я не знаю.
- Не-а, - смеётся Зои и сгребает Ванессу в охапку.
Они валяются на кровати и обнимаются, пока не начинает темнеть. Ванесса больше не целует Зои, а та сама не рискует.
- Почему ты меня поцеловала сама? – спрашивает Зои на прощание.
- Потому что я так решила, - отвечает Ванесса.
И если Ванесса пойдет долиной смертной тени, то не убоится зла, потому что сама принимала решения.

Теперь у Ванессы одна вера, и это вера в любовь и её любимую, что едины в двух лицах. Можно верить в Бога и перестать, но нельзя перестать верить в любовь, однажды уверовав. Ей больше нельзя быть слабой и терпеть притеснения, потому что её основная задача защищать. Надо быть уверенной в завтрашнем дне, не уповая более на Бога. Ванесса не чувствует за собой греха почти никогда, но особенно после оргазма. После её не посещают мысли пойти в церковь и покаяться, но посещают мысли сварить кофе с молоком и сахаром.
Произошедшие перемены разительны, но сама Ванесса едва ли их ощущает. За её правым и левым плечом стоит Зои, а руки любимой лежат на самих плечах. И пусть она ушла так далеко от себя, но зато наконец-то вернулась домой. И это такое счастье быть счастливой без запретов и сожалений, что хочется плакать.
Слезы счастья наверняка священны. Наверняка.
Время течет быстро за разговорами и в молчании. Ванесса чувствует себя целой, и нет более необходимости дополнять себя инородным. Что-то поистине прекрасное ей открывается в этом мире.
Струна, несдерживаемая более страхом или запретами, начинает звучать.
Божественный оркестр начинает свою игру.

@темы: ориджинал, fest: calling all girls