Дословный перевод колонки Тима Кука в «Bloomberg Businessweek»:
«На протяжении всей моей профессиональной жизни, я пытался сохранить какой-то уровень конфиденциальности. Я родился в простой семье, и я никогда не стремился к тому, чтобы привлекать к себе внимание. Apple является одной тех из компаний, за которыми внимательно следят во всём мире, и мне нравится держать фокус внимания на наших продуктах и невероятных вещах, которые наши клиенты могут получить.
В то же время, я считаю, в словах доктора Мартина Лютера Кинга существует глубокий смысл, он сказал: «"Что ты делаешь для других?" - это самый актуальный вопрос жизни». Я часто задаю себе этот вопрос, и я пришел к выводу, что моя личная жизнь удерживает меня от чего-то более важного.
В течение многих лет я не скрывал свою сексуальную ориентацию. Много коллег в Apple знают, что я гей, и от этого они не относятся ко мне как-то по-особенному. Конечно, я имею счастье работать в компании, которая любит творчество и инновации, которая понимает, что может процветать только тогда, когда принимаются различия всех людей. Но не всем так повезло.
В то время, как я никогда не отрицал свою сексуальную ориентацию, я никогда публично не декларировал её до сих пор. Итак, позвольте мне быть предельно честным: я горжусь тем, что я гей, и я считаю, что это один из величайших даров, которые мне дал Бог.
Будучи геем у меня есть глубокое понимание того, что значит быть в меньшинстве и понимание проблем, с которыми люди других меньшинств сталкиваются каждый день. Это сделало меня более чутким, что привело к более насыщенной жизни. Это было жёстко и неудобно в разы, но это дало мне уверенность, что я следую правильным путём, и помогло подняться выше невзгод и фанатизма. Это также дало мне шкуру носорога, которая пригождается, когда вы генеральный директор Apple.
Мир сильно изменился, с тех пор, как я был ребенком. Америка движется в сторону равенства брака, и общественные деятели, которые смело выходят из тени, помогают восприятию изменений и делают нашу культуру более терпимой. Тем не менее, в большинстве государств существуют законы, которые позволяют работодателям увольнять людей, основываясь исключительно на их сексуальной ориентации. Есть много мест, где арендодатели могут выселить арендаторов за то, что те геи, или где люди могут быть отстранены от посещения своих больных партнеров и поражены в своём праве на наследство. Бесчисленное количество людей, особенно детей, сталкиваются со страхом и насилием каждый день из-за своей сексуальной ориентации.
Я не считаю себя активистом, но если информация о том, что генеральный директор компании Apple является геем, может помочь кому-то, или принести утешение для тех, кто чувствует себя в одиночестве, или вдохновит людей настаивать на своём равенстве, то это стоит компромисса с моей собственной личной жизнью.
Я признаю, что это не был легкий выбор. Конфиденциальность остается для меня важной вещью. Я сделал Apple делом всей моей жизни, и я буду продолжать тратить практически все своё время на то, чтобы быть лучшим CEO, каким я могу быть. Это то, что заслуживают наши сотрудники, наши клиенты, разработчики, акционеры, партнеры и поставщики. Частью социального прогресса является понимание того, что человек не определяется только своей ориентацией, расой или полом. Я инженер, дядя, любитель природы, физкультурник, сын юга и многое другое. Я надеюсь, что люди будут уважать мое желание сосредоточиться на вещах, которые я делаю лучше всего и которые приносят мне радость.
Мне повезло, что моя компания уже давно выступает за права человека и равенство для всех. Мы заняли непримиримую позицию в поддержку законопроекта о равенстве на рабочем месте при обсуждении в Конгрессе, мы настаивали на равенстве брака в нашей родной Калифорнии. Мы говорили об этом в Аризоне, когда законодатели этого штата принимали дискриминационный законопроект, нацеленный против гей-сообщества. Мы будем продолжать бороться за наши ценности, и я считаю, что любой генеральный директор этой невероятной компании, вне зависимости от расы, пола или сексуальной ориентации, будет делать то же самое. И я лично буду продолжать выступать за равенство всех людей, пока мои пальцы способны шевелиться.
Когда я приезжаю в свой офис каждое утро, я вижу фотографии доктора Лютера Кинга и Роберта Кеннеди. Я не претендую на то, что это письмо поднимет меня до их лиги. Я смотрю на их фотографии и знаю, что я делаю свою часть дела, пусть и небольшую, чтобы помочь другим. Мы прокладываем светлый путь к справедливости вместе, по кирпичику. Это мой кирпич».
Дословный перевод колонки Тима Кука в «Bloomberg Businessweek»:
— http://tguy.ru/news/29/1535.html
Однажды в лесу Кирилл Павлович отправился справить большую нужду подальше от шумной компании. Облюбовал полянку и уселся, не заметив задремавшую гадюку. Проснувшись, змея укусила несчастного прямо в член. Кирилл Павлович, обезумев от боли и ужаса, прибежал к своим друзьям, которые мирно разводили костер.
— Яд, нужно отсосать яд! — закричали женщины его жене. — Давай, чего ты медлишь!
Но жена потерпевшего вдруг отказалась.
— Я не могу: у меня кариес, ранки на деснах, яд может отравить меня.
Несчастному становилось все хуже. Тогда лучший друг пострадавшего отбросил все предрассудки и спас товарища. Через некоторое время брак Кирилла Павловича распался, а мужская дружба продолжается по сей день.
После крайне неспокойной и нетрезвой ночи подруга собралась застелить постель. Взмахнула одеялом и застыла с отвалившейся челюстью.
Я проследил за ее взглядом, и меня прошиб холодный пот. На простыне лежала… головка члена! Пока мы пытались понять, в чем дело, прибежала собака и быстро проглотила головку. Я в ужасе посмотрел в трусы — член оказался на месте, и, успокоившись, я понял, что это был всего лишь кончик от сардельки, которую я вчера вечером нарезал псу.
***
Мы с моим институтским приятелем Женей однажды познакомились на вечеринке с двумя подругами — Аней и Мариной. Крупные такие были женщины, напористые. Вскоре он увез Аню к себе. У меня с Мариной не заладилось, и я вернулся домой один — злой и разочарованный. В час ночи звонит Женя, одновременно ржет как сумасшедший, временами стонет, и все это на фоне воя сирены:
— Если ты сейчас с Мариной, слезай с нее немедленно! Они из сборной по гребле! Моя когда подо мной была, схватила меня за задницу и, когда кончала, рванула со всех сил! Меня сейчас на скорой в больницу везут с разрывом ягодиц!
писка:рыба - теперь она с икрой!Блондинка узнала, что её парень изменяет ей. С пистолетом в руках ворвалась в гостиничный номер и увидела своего парня в постели с рыжей. Блондинка приставила пистолет к своей голове.
- О, нет! - воскликнул парень, - Не делай этого!
- Заткнись! Ты - следующий!
***
Профессор-филолог читает лекцию:
- Существуют языки, где двойное отрицание может означать утверждение. Но не существует языка, где бы двойное утверждение означало отрицание.
Из аудитории послышалось скептическое:
- Ага, конечно...
***
Муж вернулся домой, а жена злая.
- Ты чего такая злая?
- А где ты был?
- На рыбалке.
- Так вот, звонила твоя рыба. Теперь она с икрой!
***
Жила-была семья: мама, папа и малыш. Мама пошла в магазин и попросила папу искупать малыша. Возвращается и видит, как папа сына за уши в ванне полощет.
- Ты что делаешь! Уши ему оторвешь!
- Уши-уши... Пальцы бы не ошпарить.
***
Парикмахер:
- Висок будем косой делать?
Клиент:
- Нет уж, давайте машинкой!
***
Приходит девочка домой, укуренная. Садится за стол и начинает щелкать пальцами с задумчивым выражением лица.
Мама всполошилась:
- Наташа, с тобой все впорядке?
Девочка, щелкнув пальцами:
- Точно! Наташа!
***
Мать проверяет дневник у сына. Выпадает записка с диалогом:
- Витька, ты Алёнку будешь?
- Не, сегодня не хочу...
Мама в шоке:
- Это что?!
- Да надоел мне это шоколад.
***
Жена ластится к мужу:
- Я пришла к тебе из сказки!
- Из какой?
- Из доброй!
- Что, выгнали?
Материал взят здесь: www.softmixer.com/2013/12/blog-post_8802.html
Лучше читать там - с фотками и картинками.
Алан Тьюринг: Тайна надкушенного яблока
Символ корпорации Apple – надкушенное с правой стороны яблоко – один из самых узнаваемых символов в цивилизованных странах. Этот логотип окружен множеством слухов и загадок. Многие видят в нем намек на гениального Ньютона. Кто-то склонен усматривать в яблоке символ грехопадения. Один из основателей компании Apple, ныне покойный Стив Джобс, всегда ловко уклонялся от комментариев относительно логотипа. Почему? Возможно, он опасался, что если реальный подтекст символа станет известен широким массам, корпорация может понести многомиллионные убытки….
Гений чистой математики
Мало кто знает, что кумиром Стива Джобса был английский математик Алан Тьюринг. Гениального ученого порой называют “отцом информатики и искусственного интеллекта”. В 1941 году Тьюринг, по официальной версии, покончил с собой, надкусив яблоко, начиненное (им же) цианидом. Согласно другим источникам, это был не суицид, а убийство. Как бы то ни было, Алан до недавнего времени считался в научном мире парией из-за своих гомосексуальных пристрастий.
Его поклонник - Стив Джобс- не мог не понимать: Apple активно выходит на рынки государств, где мужеложство не в почете (Россия, Китай, страны восточной Европы). И поэтому всячески уклонялся от вопросов о логотипе. Вероятно, он опасался, что истинный смысл надкушенного яблока может отпугнуть покупателей. В поддержку этой версии говорит хотя бы тот факт, что лишь в 1998 году логотип корпорации стал однотонным, до того же момента яблоко было раскрашено в радужные цвета.
Чем же Алан Тьюринг заслужил уважение со стороны Стива Джобса и других “монстров” современной отросли? Как и многие гении, Алан Тьюринг, родившийся в Индии в 1912 году, был нестандартным ребенком. Он не интересовался ничем, кроме математики. Родители Алана, переехав в Англию, пытались сделать из мальчика всесторонне одаренную личность: против его желания, его отдали в гуманитарную школу города Шерборн.
К 13 годам Алан, которому в заведении не преподавали даже основ исчисления (!), решал в уме сложнейшие математические задачи, чем ставил в тупик своих учителей. Его называли худшим учеником класса, а директор в характеристике написал: “Он, несомненно, станет настоящей проблемой сообщества”.
После окончания школы Тьюринг учился сначала в Кембриджском колледже (туда он поступил лишь со второго раза), потом во Франции и США. В 23-летнем возрасте он уже защитил докторскую диссертацию по математике, а после, в течение двух лет разработал теорию “логических вычисляющих машин”. В дальнейшим “машины” Тьюринга станут обязательной частью учебных программ для будущих кибернетиков. Мир обязан Алану множеством чисто математических решений.
Как ученый переиграл нацистов
В 1939 году британское военное ведомство поставило перед Аланом задачу: необходимо было разгадать секрет “Энигмы” – машины, кторую немецкие шифровщики использовали для кодирования радиограмм при операциях флота и авиации. Разведчикам удалось раздобыть экземпляр “Энигмы”, но прочитать перехваченные немецкие радиограммы все равно не удавалось. Тьюрингу предложили возглавить отдел “Британской школы кодов и шифров”, который должен был помочь разрешить эту проблему и предоставить полную свободу действий.
Алана охватил настоящий охотничий азарт. В группу он пригласил несколько друзей – шахматистов и математиков. Засучив рукава, эти, первые в мире, говоря современным языком, хакеры взялись за дело. Частично “сломать”“Энигму” удалось год спустя. Теперь британцы могли читать больше половины немецких шифровок. А в 1943 году группа Тьюринга “взломала”и более сложный вариант “Энигмы” – им пользовались немецкие подводники.
Британское командование получило доступ практически ко всей информации, которой обменивались немцы. Это, несомненно способствовало успеху британского флота и, конечно же, в десятки раз снизило людские потери. Британия по заслугам оценила вклад Тьюринга в победу. Его наградили орденом и включили в группу, занимавшуюся разработкой ЭМБ.
1951 год стал настоящим триумфом для Алана. В Манчестере заработал один из первых в мире компьютеров, и ученый приложил руку у его созданию: он написал программное обеспечение. В том же году Тьюринг был избран членом Лондонского королевского общества. Кроме того, он не переставал трудиться на разведку. Теперь он занимался советским направлением и вот-вот должен был разработать алгоритм распознания шифрограмм.
Роковой укол
Как в старых добрых романтических фильмах, все хорошее неожиданно рухнуло. В 1952 году квартиру Алана ограбили. Вскоре в ходе расследования, полиция задержала преступника. Им оказался один из друзей любовника ученого. Да-да, Тьюринг уже много лет был убежденным гомосексуалистом (довольно распространенное явление в высшем свете Британии) и даже особо не скрывал этого.
В те годы в Англии мужеложство считалось уголовным преступлением. В большинстве случаев общество закрывало глаза на “грешки” подобного рода. Чтобы не попасть под суровую дань правосудия, надо было всего лишь скрывать свою нетрадиционную ориентацию и не объявлять о ней во всеуслышание.
Алан Тьюринг, вопреки всем нормам, действовавшим в обществе, пошел ва-банк: он громогласно объявил себя гомосексуалистом. Впрочем, доказательств, помимо чистосердечного признания, хватало с избытком: полиция изъяла у воришки интимную переписку ученого, которую он вел со своими многочисленными любовниками на протяжении ряда лет. Стоит ли удивляться, что общество, которому Тьюринг бросил вызов, беспощадно расправилось с ним?
Громкий судебный процесс растянулся на несколько месяцев. Судьба вора уже никого не интересовала: Британия, затаив дыхание, гадала о будущем Алана. Неужели закон покарает героя войны, ведущего специалиста-дешифровщика, ученого с мировым именем? Судья оказался непреклонен. Тьюрингу, согласно законам того времени, предложили на выбор: два года тюремного заключения или химическая кастрация. Алан выбрал второе и вскоре получил укол, навсегда сделавший его импотентом. Кроме того, Тьюринга уволили с госслужбы, а также запретили преподавать в Манчестерском университете. Ученый в одночасье практически лишился и доброго имени, и смысла жизни, и средств к существованию.
Через некоторое время коллектив педагогов взял Алана на поруки, ему разрешили вновь заняться преподавательской деятельностью. Однако психика ученого была надломлена: до конца жизни он прожил затворником, играя в различные настольные игры. Алан стеснялся выходить на люди – от инъекции препарата, в состав которого входили женские гормоны, у него начала расти грудь.
“Прости нас, ты заслуживал лучшего!”
А оставалось ему недолго, 8 июня 1954 года тело ученого обнаружили в его доме. Рядом, на ночном столике лежало надкушенное яблоко, которое, как позже показала экспертиза, было пропитано цианистым калием. Официальная версия гласит, что Алан покончил жизнь самоубийством, неофициальная – что его убили завистники. Правда, никто из сторонников версии насильственной смерти не объясняет, чему было завидовать на тот момент: Тьюринга фактически затравили, растоптали и предали официальному забвению.
Доброе имя ученому вернули значительно позже. А стыдливая молва отвела главную роль в создании ЭМВ и программного обеспечения американскому профессору Норберту Винеру, отодвинув “нестандартного” Тьюринга на задний план.
Стив Джобс, сделав надкушенное и раскрашенное в радужные цвета яблоко логотипом корпорации Apple, опередил официальные власти на десятки лет. Лишь в 2009-м премьер –министр Великобритании Гордан Браун назвал Тьюринга “самой громкой жертвой гомофобии” и заявил:”От имени британского правительства и всех тех, кто живет на свободе благодаря вкладу Алана, я со всей искренностью говорю: прости нас, ты заслуживал гораздо лучшего!”.
Толя Федосеев, CEO Zodroid.ru
От автора. Рассказ основан на реальных событиях, но является формой художественного их осмысления. читать дальше
1954 год. Лондон.
8 июня.
Ты хочешь знать о химической кастрации? Конечно. Ты ведь боишься ее. И от страха твои бедра с силой смыкаются, ладони инстинктивно дергаются вниз. Ты, может, даже воображаешь, как мрачный доктор с переливчатым шприцем втыкает тебе иглу прямо туда. И еще тебя связывают, превращая в беспомощного спеленатого ребенка, плачущего взрослыми слезами. Доктор строг как уличный музыкант, мимо которого ты протопал, забыв оплатить его скрипучие трели.
Глупо, что я вижу тебя.
А я вижу тебя. Хотя я прилип взглядом к тени от каминного пожара. Ты на другом конце жизни уже закопал себя в пледе. Клетчатом и шерстяном, потому что снова промозгло, и ты прячешься в уюте.
Ты ждешь письма.
А я не могу тебе писать бумажные письма. Они свидетели-обвинители. Они вывернули меня перед судьей. Тот считывал с белесых листков мое «люблю» с видом, будто пил уксус. Мне жаль его, жаль тебя и твоего друга, обворовавшего мою квартиру. Зачем? Он ничего не украл, только тебя у меня, меня у моей жизни, не считая еще горки фамильных побрякушек. Затем пришли полицейские и забрали с собой письма и «люблю».
А я пытался глупо улыбаться, когда они решительно и неслышно устремились через меня к письменному столу. Я для них воздух. Нет, я для них вонь из клозета. Я понимаю. Клею глупость на лицо, чтобы они видели меня, дурачка. И вместо того, чтобы забрать «люблю» в виде доказательства моего преступления, весело бы поржали, вот так – иххи-хи – ха-ха, гляньте, да он тупой дебил, чего с него возьмешь!
Но я оказался еще тупее дебила, те не мечтают. И в этом их превосходство. Мои мечты о смехе смел со стола похожий на толстого пьяного клоуна полицейский и его жирные пальцы. Я был готов целовать их, если б это могло остановить. Я бы сказал ему – Джонни, я тебе оближу жир с пальцев, только не бери эти бумаги. Только не…
- Только не двигайтесь – просипел он мне через плечо, - стойте, где стояли.
Я стоял. Письма исчезли, остался жир.
И голова, пока еще моя, во всяком случае, я чувствую себя только в своей голове. А больше нигде. И пишу тебе эти письма там же. Звуки трутся друг о дружку – швырк-швырк. Беззвучно. А ты всегда смеялся, когда я неслышно шептал тебе «люблю». Ты склонялся к моему уху и фыркал. Щекотно, я ежился, ты удерживал мои плечи – Алан, Алан – правильно твоя верхняя губа по нижней шлепает.
Я верю, ты слышишь меня. И сидишь сейчас в своих уютных шерстяных клетках на другом конце мира, смотришь прямо в меня. Твой взгляд во мне. Он хочет видеть мою казнь. Мою химическую кастрацию. Это было…
31 марта.
Я стоял перед судьей и дрожал. Пальцы подскакивали на трибунке и выбивали слабую бум-мелодию. Вроде тех, что поют американские гастролеры - Let my people go! … Отпусти мой народ!, - просил хор во мне, а мне же отчаянно хотелось засипеть – мой народ, отпусти меня! Но и народ и королева, и судья были против меня. Все они и их «против» заразили меня лихорадкой, меня плюхало, как мусор на волнах Темзы – туда-сюда.
- Возьмите себя в руки, - приказал судья. Он морщился и ненавидел меня.
А как я мог взять себя в руки, если они упрыгивали? Приказ человека в черных складчатых облачениях показался мне странным.
Он понял, что нет смысла дожидаться, пока мои трясущиеся руки меня же и успокоят. У него ведь мало времени, у всех судей мало времени, оттого они такие сердитые.
Он отлепил от меня злой взгляд, поднял листок со стола и спросил:
- Вы признаете себя виновным?
Я должен был сказать «да». Меня научили, как обезьяну в цирке кивать лохматой башкой. И толпа бы звонко забила в ладоши, лопаясь радостью. Людям нравится потерянный вид кающегося грешника, ведь чужой грех всегда тяжелей и оправдывает свой собственный. Но я так хотел быть дурачком, что стал им. И забыл. Забыл о дрессуре, о том, что следователи учили меня – ты виновен. Я ляпнул судье:
- А в чем я должен признаться?
Мой вопрос превратил судью в бульдога, у него появилась сотня складок, а маленькие глаза провалились прямо в них. Как положено бульдогу, он рыкнул:
- Не стройте из себя идиота! Все вы прекрасно помните! Ответьте – вы занимались сексом с мужчиной?
Сексом? Разумеется, я вспомнил это слово. Оно обозначало тебя в пабе, громкий джаз, крошки от хрустящей булки на моих твидовых брюках. Ты ел как поросенок и по-американски бесстыже смеялся. То были крошки от твоей булки и смех от твоих глаз. Да, это был секс. Когда ты начал смахивать с меня крошки, осыпая взамен – сори, мистер, извините. И потом был секс, когда мы поймали друг друга за взгляды и держались ими минуту-две-три… А затем мы забыли это слово, да и все другие слова то ли у меня, то ли у тебя в доме, или в квартире, в гостиничном номере. Какая разница? Но это все равно был секс.
Тогда он не пах бульдожьей злобой судьи. И обвинениями. Я никогда не думал, что секс может пахнуть иначе, чем ты. Молоком вперемешку с пивом, табаком и сыростью Темзы, в тебе одном.
И все это был секс.
Я сознался – да, господин судья. Я занимался сексом с мужчиной.
Тот смягчился, разгладился и сменил рык на сытое урчание:
- Так значит, вы признаете себя виновным?
Вина. Вина была моей матерью, у нее выщипанные ниточные брови и того же вида губы, только белые. И голос – одинокая звенящая струна поломанной гитары. Когда она выговаривала мне, после того случая на последнем курсе Шербонской школы. Меня с другом застукал профессор в пустынном вечернем классе. На следующий день узнала моя мать:
- Алан, - бренчала она металлом, - ты вершишь страшный грех. Ты лишаешь меня будущего, внуков, правнуков, дней, лет счастья, детского смеха и всего того, чем живут нормальные люди.
С того дня я понял, что всех чего-нибудь лишаю. Я не мог отлепить взгляд от одноклассника и лишал свою мать смысла жизни. Мы с ним взялись за руки и лишили профессора бодрого посвистывающего настроения. Взамен обратив его в вопль:
- Поганцы! Что вы делаете!? Это отвратительно!
Я лишал своих коллег возможности задать вопрос – ну, как протекает беременность у твоей милой женушки? Вместо этого я встречал их скользкие любопытные взгляды себе в глаза-подбородок-грудь-сторону. Им было неудобно со мной, так же, как неудобно было бы видеть отливающего у забора пьяницу. Я был их стыдом, а сам стал виной.
Вина заливала меня жгучим малиновым варевом, когда я не смог ответить на взгляд девушки с хрустальным именем Элиза. Прелестное создание – так ее называла моя мать.
- Почему? – немым взором пытала Элиза меня в парке. Перешептывание лип рассеивало солнечные лучи и мою весну. Стало зябко, я не знал, что ей сказать. Вопросы зависли липкой паутиной:
Почему она не будет моей невестой?
Почему я не смогу целовать ее руки и дышать ее ароматом?
Бесконечные «почему» оплели меня и лишили возможности отвечать. Я мог бы с головой окунуть ее в мои воспоминания. Но испугался, что она утонет.
Захлебнется в моей памяти. Мне исполнилось четырнадцать, когда я узнал, что сердце умеет метаться и прыгать. Стоит только светловолосому мальчику или его имени – Крис, Кристофер, промелькнуть где-то рядом со мной. Ему было столько же, сколько и мне, он носил клетчатый костюм и мои взгляды. И вздохи. И мечты.
В пятнадцать я поцеловал его и испортил настроение профессора. В восемнадцать я испортил свою жизнь, упав и разбившись на осколки в мужской постели.
Я не мог бороться с этим и молчал в ответ на ее «почему». Краснея жаром, покрываясь мурашками от зябкости.
Наверное, это и была моя вина. Все вместе – жар, сырость, скользкие взгляды людей, звон одинокой струны в моих ушах. Хотя я долго принимал вину за неудобство. Такое же, какое чувствовал один мой коллега, приходя на службу в разных ботинках. В черном и коричневом. «Неудобно», - стеснялся он под хихиканье сослуживцев. «Неудобно», - ежился я, молча переживая немые вопросы хрустальной девушки Элизы.
31 марта мне доказали, что это вина. И я признался судье – да, я виновен. Виновен.
Судья обрел сытое удовольствие, а с меня невидимая рука сорвала костюм вместе с исподним. Оказывается, вина умеет красть одежду, так же, как толстый полицейский украл мои письма и «люблю», а твой друг украл фамильные побрякушки и мою жизнь.
Тот, кто пять минут назад был бульдогом, стал урчащим котом. Он долго рассматривал меня, голого, и в глазах проблескивали смешки. Так смеются дети, когда видят бредущего одинокого нищего. Они кидают в него камни, и торжествуют над его убожеством.
Приговор был булыжником:
- В отношении таких, как вы, имеются варианты выбора наказания. И я уполномочен предложить вам такой выбор. Он прост – либо тюремное заключение, либо химическая кастрация. Вы понимаете, о чем я говорю?
Да, я понимал. В меня впервые заползла улыбка – мне предлагали свободу выбора. Из двух альтернатив. Не так давно я придумал математическую машину, цель которой проста как эта самая свобода. Машине предлагаются два вида информации. Она должна сравнивать и выбирать, одновременно решая задачу. Я представлял ее – вот у машины есть читающая голова, как у меня и у тебя, как у всех. И жизненный путь – прямой, как шоссе, по краям которого дубки и липки и тополя – факты. Машина-голова лениво ползет по шоссе и считывает, забирая в себя все, что может. У нее есть жизнь – математический алгоритм. И машина живет, думает, выбирает. Вот она остановилась, удивилась и шепнула – знаешь, я думаю тополь прекраснее дуба. Или наоборот. Я хотел создать машину, умеющую делать выбор. Самостоятельно, как должен был сделать я. Помню, носился со своей машиной, весь в горячке и восторге. Надеюсь, верю, - бормотал я каждому встречному, - это важно для нас всех!
Кто-то назвал новорожденную машину моей фамилией. А я вычитал занимательное слово – компьютер. И мечтал пересадить моего логического младенца в компьютерное тело. Машинный мозг, питающийся информацией обретет форму и… Когда-нибудь он заговорит и скажет – я выбираю. И чем тогда он будет отличаться от тебя или меня? Ведь он обретет свободу, а не свобода ли делает нас людьми?
А сейчас я сам стал машинной головой. Машиной-Тьюрингом. Смешно.
Судья прервал мою улыбку нетерпением:
- Итак, что вы выбираете?
Свобода обратилась в страх. Страх родился образом тюремного смрада. Я потерял способность думать, меня корежили воображаемые лица истощенных узников в кандалах. В серых робах, застывших гримасах отупения и равнодушия. Они гремят своими цепями и забыли, что когда-то были людьми. Они привыкают к вони, вшам, серым стенам, убивающим мир.
Видимо, я слишком долго тонул в тюремных ужасах, и судья прервал мою панику:
- От себя могу вам посоветовать второй вариант наказания. Вы будете жить, как жили, заниматься научной деятельностью. Все же общество ценит ваш вклад в науку Англии, открытия и изобретения в области математики, логики, теории информации. Ваши коллеги утверждают, что вы талантливый ученый и можете прославить нашу страну. Химическая кастрация путем ежедневного введения в ваш организм соответствующей дозы женских гормонов – эстрогенов просто снизит вашу потенцию. Она постепенно и безболезненно устранит мужскую половую функцию вместе с извращенным влечением. Но вы останетесь человеком, ученым, будете жить и работать, как привыкли. Конечно, под медицинским контролем.
Да, да, я хотел остаться человеком. Слово «химическая» вернуло мне тепло. Я любил химию, с первого курса в школе. А меня ругали педагоги… Ну почему, не понимаю, почему за любовь всегда ругают? Из-за любви к химии я убегал со скучных занятий, где я не узнавал ничего нового. Потому что ни геометрия, ни математика, не были тайнами, я понимал их. Мне было интересно другое – как например, из водорослей получить йод. Я чувствовал себя волшебником, потому что получал этот йод. Слюнявил учебники для старших курсов, измучил все тетради формулами. Мне было одиннадцать лет. А на меня жаловались и корили – неслух, непоседа! Постоянные замечания ровным острым почерком педагогов в журнал – не дисциплинирован, не слушает, витает в облаках. А в пятнадцать я нырнул в теорию относительности, мне было плевать на замечания. Я жил будущим, новыми открытиями… Я верил, что смогу сделать что-то важное для науки. Для людей.
Кастрация. Это слово я тоже узнал в школе. И оно отшвырнуло меня в средние века. Я видел гравюру – мы с приятелями проникли в библиотечный тайник и в книжку по истории. Там холодела жутью картинка – привязанный к столу голый узник, у которого инквизиторы щипцами вырывают мошонку.
- Кастрируют! – задохнулся любопытством и отвращением один мой друг и сжался.
И я сжался за трибуной, руки дернулись вниз, чтобы защитить…
- Выбирайте! – приказал судья, снова обратив меня в машину.
Тюрьма или химическая кастрация? Я не хотел быть отупевшей замурованной скотиной, я хотел оставаться человеком. И приносить пользу. И оживить мыслящую машину. Пусть ценой своего греховного влечения, по мнению судьи, живущего внизу моего живота.
Я выбрал химическую кастрацию.
Тогда я еще не понимал, что выбрал казнь.
Кара пришла ко мне следующим утром в виде стерильной сестры милосердия. Вокруг были врачи, но я видел только ее. Высокая, прямая, безапелляционная, как Фемида, она несла в руках лоточек.
У нее был абсолютно бесцветный, металлический голос. Теперь я знаю, как говорит набор медицинских инструментов. Как говорит мой палач – гормон эстроген. Прозрачная жидкость в крошечной ампуле.
- Дайте вашу руку, - приказала Фемида.
Укол был болезненным, но больно было не от стягивания резиновым жгутом. Не от иголки, дырявящей мою кожу. Чужеродное существо заползало в меня…. Я как будто воочию видел, как испуганно пытаются убежать лейкоциты. Как вопят о помощи андрогены. И погибают, потому что помощи ждать неоткуда.
В первые дни я ничего не чувствовал и даже немного воспарял духом.
- Вроде, не так страшно, - бормотал я своему отражению, оно кивало и подмигивало, - не унывай! Ты ведь жив, и копошишься в лаборатории, переговариваешься с формулами. Только ради этого стоит жить!
Но уже через неделю я ощутил в себе холод. Наверное, так раненый солдат чует прохладный металл осколка в своем умирающем теле.
Я умирал постепенно. Сначала я умер для науки. Директор Департамента кодов, где я работал с предвоенных лет бросил мне – мы не нуждаемся в ваших услугах.
Я вздрогнул, я не понимал. А он утыкал глаза в угол стола, под лампу. Усмешка перекосила его лицо, и у меня с языка чуть не сорвалось:
- Не врите! Вы же хотели сказать – вон отсюда, кастрат! Пошел вон, преступник, извращенец!
Лучше бы так. Но он врал и прятался, а я состарился, сгорбился и ушел.
Брел по гулкому растянутому коридору… Вот в этой аппаратной я в 40-м придумал алгоритм раскодирования германского шифровального устройства - Энигмы. Немцы гордились своей шифровальной системой, считая ее неуязвимой. А нас – слепыми щенками. Мы и были слепцами, это позволяло немцам разрушать наши города. Вдувать в них смерть самолетами Люфтваффе. Я не вылезал из своего бюро, пока не создал декодирующую «Бомбу», она и взорвала Энигму вместе со всеми попытками ее усовершенствования… Этот же директор наградил меня улыбчивым – вы, Алан – просто гений дешифровки.
А теперь – вон отсюда, кастрат.
В университете меня еще какое-то время поддерживали и даже взяли на поруки. Смешно. Взять на поруки. Что это? Поручиться, что я больше не буду грешить, любить, чувствовать аромат молока с пивом и влажностью Темзы? И, если кто-то попытается стряхнуть с моих брюк крошки, я кисло сморщусь и буркну – отстаньте. Я ведь кастрат.
Они обещали это руководству.
Они, мои друзья, коллеги… Помню, в 51-м мы ездили в Манчестер и я увидел ее. Огромную алгоритмическую вычислительную машину, ее называли компьютером. Приятели весело и бурно хлопали меня по спине, гоготали – Алан! Это же ты придумал присобачить фантастическое словцо «компьютер» к вычисляющим устройствам! Ну ты вообще, Алан!
Я не слушал, бултыхаясь взад-вперед от их шлепков. Вперился в нее и не мог отлепиться. Красавица! Мыслящая искусственная голова которая совсем скоро будет выбирать оптимальное, решать невообразимые задачи. А может, и говорить.
Мы носились в вулканическом кипении, я с ходу, на листках набросал программу шахматной игры для компьютера. Кто-то смеялся:
- Что ты, Алан! Разве машина сможет играть в шахматы? Там же надо – ду-у-умать.
- Сможет! – взрывался я уверенностью, - она даже сможет выиграть у человека! У самого великого шахматного гения!
Когда-нибудь. Я не сомневался.
А теперь я сомневался во всем. В робких взглядах мне в подбородок-грудь. В осторожных похлопываниях по плечу с шорохом ничего не значащих фраз:
- Держись, Алан.
- Ну как ты вообще?
- Мы так переживаем.
Я не отвечал. Колючий комок в горле мешал, я сглатывал, сглатывал. И не мог сглотнуть.
Из университета я ушел сам. Испугался, что однажды комок расплющит горло и выльется стыдом в потупленные глаза моих друзей. И им будет как-то-не-по-себе. Так, кажется, говорят, когда неудобно. А я не хотел, чтобы им было неловко.
Так я умер для любимого дела.
Гормону эстрогену осталось совсем немного. Доесть мои остатки.
Что от меня осталось? Картинки воспоминаний. Они всегда были яркими. Золотистыми, когда мы с тобой смеялись. Дождливыми, когда расставались. Звучали теплым – люблю, бархатистым – до встречи…
Я перестал видеть воспоминания. Они превратились в далекий размывающийся шум. И вопросы – а было ли это? А если было – со мной ли?
Я стал забывать и тебя. Крошки-булки, американская улыбка, - зачем? Если бы ты пришел ко мне я равнодушно предложил бы тебе чай и попрощался – пора спать.
Спать одному в сыром доме, где даже камин не греет, хотя и пытается делать вид. Я кутаюсь в шерсть и забываю, что у меня когда-то было волнение внизу живота. И тянущая наполненность. И взрывы. Я смотрю вниз и вижу то, в чем нет никакой необходимости. Только лишь помочиться. Оно глупо болтается между ног. Его ощупывает врач и интересуется – была ли у вас сегодня эрекция?
Молчу. Мне стыдно, хотя я давно должен привыкнуть к этому инквизиторскому любопытству. И к висючему уродству. Но доктор выжидает, я хочу, чтобы он ушел и ною в сторону:
- Нет. Ни вчера, ни сегодня. Ничего нет.
Он потирает руки и уходит довольный – замечательно.
Он удовлетворен тем, как проходит моя казнь.
Холодно. Несмотря на то, что я обрастаю пледами и жиром. Жир комкается на моих бедрах, выпячивается крошечными горошинами.
А месяц назад я пошел в ванну. Давно уже что-то тянуло и ломило во всем теле, я стал кряхтеть по утрам, как дряхлый старик. А тем утром понял, что я не старик. Я – что-то другое. Когда разделся и увидел ее. Грудь. Женскую набухшую грудь под ключицами. Не помню, сколько времени я таращился на нее, то закрывая ладонями, то отводя руки в стороны. Так маленький ребенок ночью закрывает глаза, если видит кошмар в приоткрытом шкафу. Он надеется – вот зажмурюсь, открою веки, и кошмар исчезнет.
Мой кошмар не исчезал, он выпячивался и ныл.
Я стал женщиной.
Свалился на пол. Голый, скрюченный, уткнулся в кафельный пол.
Я плакал.
Как много времени дается тому, кто совсем этого не желает. Время обрушилось на меня центнерами минут. Тоннами часов. Я барахтался в нем мухой, попавшей в варенье. Время липло и превращалось в ненужный хлам. Вместе с жизнью.
Когда-то я выбрал химическую кастрацию, не осознавая ее сокрушительный смысл. Все стало ясно. Мой грех был не только твоим поцелуем и памятью о Крисе. Он был молчанием в ответ на «почему» девушки Элизы, когда я в парке хлюпал носом. Отворачивался, вместо того, чтобы объявить правду, - извини, Элиза, но я не могу любить женщин. И моя кара воплотила во мне то, что я не способен был принять. Зато теперь женщина во мне пилит по вечерам мои мозги – вот, Алан, все верно. Чуждое стало тобой. Смирись.
Смирись – так, кажется, говорят все священники. Они правы. Ты ведь знаешь, я всегда верил. Даже когда умер Крис. Ему было семнадцать, а я верил, что его разум не может просто так взять и исчезнуть. Это противоречило бы всем законам и справедливости. Разум – кладезь информации, а информация не пропадает в никуда. Она живет и говорит с нами. Я всегда чувствовал Криса рядом, его свет и вкус, улыбку и дыхание. Все эти годы. Ты похож на него. А иначе не было бы смысла в крошках на моих брюках.
Теперь он-ты размылся, свет, цвет, вкус – что это? Я уже не знаю. Люди-судьи доказали мне мою порочность. И я мерзну в своем доме только с ней одной.
Ты задумывался о смысле библейской истории? Грехопадение. Вкушение плода от древа познания добра и зла. В народе этот фрукт считают яблоком. Я наглотался достаточно и добра и зла и познания и того, о чем забыл. Того, о чем писал тебе в письмах. Наверное, осталось откусить последний кусочек. Народ, осудивший меня, желал видеть мой грех. Чужие грехи искупают собственные, а я всегда хотел лишь быть полезным.
Смотрите. Я приготовил яблоко. Обычно пишут записки, винят кого-то. А мне кого винить? Ведь осудили меня. Пусть будет яблоко. Они поймут. Когда-нибудь…
Вот оно, на столе, зеленое с розоватым бочком. И шприц, мой хладнокровный палач, - привет приятель, - говорю ему, - ты готов?
Только сейчас в шприце не эстроген, нет, он выполнил свою задачу. Цианид. А какая, собственно, разница? Машина-Тьюринг давно сделала свой выбор, альтернатив не существует.
Я знаю, что буду чувствовать, все же я любил химию.
Сначала одеревенеет язык. Станет невозможно дышать, наверное, будет больно, но совсем чуть-чуть…
А даже если станет очень больно, ну и что? Ведь мучиться и хрипеть будет не мое тело – оно давно умерло. А чужое мне не нужно.
Ну вот и все. Пора.
Ты знаешь, мне совсем, совсем не страшно…
__________________
Тело Алана Тьюринга было найдено утром 8 июня 1954 года в его доме. Ему было 42 года. Рядом на столе лежало надкушенное яблоко, пропитанное ядом.
Он покончил с собой и никогда не узнает, что в его честь в Лондоне открыли памятник. И вписали его имя в плеяду таких имен, как Ньютон и Эйнштейн.
Он никогда не узнает, что эмблемой корпорации Эппл стало то самое надкушенное им яблоко…
Наверное, это на самом деле не так уж важно. Как неважны для меня многие слова и дела британского премьер-министра Гордона Брауна. Безразличны почти все его слова, кроме двух.
Всего лишь двух слов, что он произнес летом 2007 года от имени народа, осудившего Алана Тьюринга.
Всего два слова:
- Прости, Алан.
© Copyright: Мария Ильина, 2011, proza.ru
Автор: А.Н.Оним
Закон суровый, справедливый,
И он на удивленье прост.
Пора прижать пропагандистов
И срочно накрутить им хвост!
И чтобы нежные детишки
Не встали в гейские ряды -
Отфильтровать все фильмы, книжки,
Коль папе с мамой до пизды!
Вот "Колобок" - зоофилия,
Слэш и разнузданнейший гет!
А в "Теремке" на групповуху
Ну никакой управы нет!
Иван-царевич с Серым Волком
Не зря ночуют по лесам...
А семь богатырей без бабы
Чем занимались? Думай сам!
Понятно вам? Читать чревато!
Не открывайте лучше рот!
А вот апофеоз разврата -
То "Дядя Фёдор, пёс и кот"!
А что? Живут одни в деревне
Втроем, в какой-то там избе,
И очень странный дядя Печкин
К ним ходит, как домой к себе!
***
Конечно, это очень глупо.
Но я одно хочу сказать -
Такой намёк на гомоеблю
Легко возможно отыскать.
Ретивый и лихой чинуша
Закон возьмётся исполнять,
И будет радугу на небе
Как пропаганду запрещать!
Источник: ficbook.net/readfic/916037
ЕСЛИ ЛЮБОВЬ УХОДИТ!
Живи и будь человеком, а не ползи ужом!
ЛЮБОВЬ И ТРУСОСТЬ
Почему так нередко любовь непрочна?
Несхожесть характеров? Чья-то узость?
Причин всех нельзя перечислить точно,
Но главное все же, пожалуй, трусость.
Да, да, не раздор, не отсутствие страсти,
А именно трусость - первопричина.
Она-то и есть та самая мина,
Что чаще всего подрывает счастье.
Неправда, что будто мы сами порою
Не ведаем качеств своей души.
Зачем нам лукавить перед собою,
В основе мы знаем и то и другое,
Когда мы плохи и когда хороши.
Пока человек потрясений не знает,
Не важно - хороший или плохой,
Он в жизни обычно себе разрешает
Быть тем, кто и есть он. Самим собой.
Но час наступил - человек влюбляется
Нет, нет, на отказ не пойдет он никак.
Он счастлив. Он страстно хочет понравиться.
Вот тут-то, заметьте, и появляется
Трусость - двуличный и тихий враг.
Волнуясь, боясь за исход любви
И словно стараясь принарядиться,
Он спрятать свои недостатки стремится,
Она - стушевать недостатки свои.
Чтоб, нравясь быть самыми лучшими, первыми,
Чтоб как-то "подкрасить" характер свой,
Скупые на время становятся щедрыми,
Неверные - сразу ужасно верными.
А лгуньи за правду стоят горой.
Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда,
Влюбленные словно на цыпочки встали
И вроде красивей и лучше стали.
"Ты любишь?" - "Конечно!"
"А ты меня?" - "Да!"
И все. Теперь они муж и жена.
А дальше все так, как случиться и должно;
Ну сколько на цыпочках выдержать можно?!
Вот тут и ломается тишина...
Теперь, когда стали семейными дни,
Нет смысла играть в какие-то прятки.
И лезут, как черти, на свет недостатки,
Ну где только, право, и были они?
Эх, если б любить, ничего не скрывая,
Всю жизнь оставаясь самим собой,
Тогда б не пришлось говорить с тоской:
"А я и не думал, что ты такая!"
"А я и не знала, что ты такой!"
И может, чтоб счастье пришло сполна,
Не надо душу двоить свою.
Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужна
Не меньше, чем в космосе иль в бою!
Источник: vzaimno.ru/diary/211512/
Впоследствии я много размышлял о том, как один несчастный калека смог изменить мои представления о том, что такое истинная чистота духа, верная и безпредельная любовь. Так оно и было на самом деле. Уродливый сообщил мне о сострадании больше, чем тысяча книг, лекций или разговоров. И я всегда буду ему благодарен. У него было искалечено тело, а у меня была поцарапана душа. Настало и для меня время учиться любить верно, и глубоко. Отдавать любовь ближнему своему без остатка. Большинство из нас хочет быть богаче, успешнее, быть сильными и красивыми. А я буду всегда стремиться к одному - любить, как Уродливый кот...
Источник: vzaimno.ru/diary/post.phtml?user_id=385118027&p...
