Вот так всегда: кровь пьют бояре, а главный вампир - господарь ||| За слова "очевидно" и "тривиально" на первом курсе бьют по морде Таненбаумом. На втором просто бьют.
Без названия. Надеюсь, что пока...)
- Неча девке в мужские дела лезть! – вякнул худой, долговязый Валериу из Вылчи, что на Олте.
- Да остынь, приползёт её доходяга али ноги себе переломает – поумнеет, - масляно сверкнув глазками, с ухмылкой отозвался Анастас.
это страшное слово "кат"Марфе хватило во граде прожить неделю, чтобы искренне возненавидеть большинство равных ей по роду обитателей – первые три дни каждый возможный жених считал просто-таки своим долгом хлопнуть или ущипнуть её пониже спины, ровно какую-то служку, а то и попытаться зажать в уголке (к слову, ни у кого не получилось – последнего покусителя, этого самого Анастаса, наверняка теперь таящего страшную злобу, она от всей души огрела по макушке кувшином с вином, благо тот под руку попался). На пиру у отца, вообще-то не жалующего большой шум, но в для-ради выгодного дочернего замужества готового потерпеть, обсуждали, что Силвиу, глава дома Бузоев, их ближайших соседей, удумал подмять под себя Истрицких: Марфе гораздо боле было интересно про будущую заварушку, чем про то, какого коня приобрёл себе очередной упавший взглядом на её грудь жених. Ну она и сказала честно дышащему на неё перегаром Валериу, что, во-первых, в конюхи она идти не собирается, во-вторых, у неё «араб» получше многих, в-третьих, боярского сына нагло надули, ибо та кляча, на коей приехал он, выдохнется меньше чем за лучину галопа, а за этакие деньги полезней было б купить двух тягловых и сдать за плату крестьянам – хоть какая-то польза вышла бы.
Вот опосля сей отповеди женихи вообще старались Марфу за версту обходить, ежели возможность была. Не то чтобы ей сие нравилось, но без внимания совсем уж плохо.
Боярская дочь уже подумывала, что монастырь – весьма неплохое место. Особливо по сравнению с Тырговиште.
…Женщине али девушке в охоте участвовать дозволено, в соколиной с птицей на руке али предметом выпендрёжа для участников забега за лесным зверем. Собственно, охота-то ещё и не началась, а женихи уже красовались: как же ж, мужчина на коне – воплощение воинственности и силы, особливо если конь как у сына господарского – здоровущий, почти чёрный, грудина что блюдо под кабана, ноги длинные, взгляд бешеный, ровно только в степи поймали, удила грызёт, в галоп с места срывается – видать, надеется, что седока сбросит. А вот и шиш: хоть и зверюга страшная, а под стать хозяину – добрых десять вершков росту в княжиче Мирче, да в плечах пяди три с кувыркой, немного до отца осталось. Единственный уже парень, что от Марфы взгляд не отведёт, коли увидит.
Охота в первую очередь – большое развлечение. Особливо весною, когда дичи разнообразно – тут тебе и кабаны, и волки, и медведей на привад, девушкам и женщинам, что гордых соколов на руках несут, и утка сойдёт, на заре глухари токуют, да кто ж в этакую рань поднимется акромя охотника по рождению и промыслу; а уж рыжие белки – юнцам на развлечение. Этакой вот гурьбой, когда бояре да князь смотрятся ровно няньки в окружении многой молодёжи, выезжать было одно удовольствие, ибо показать, насколько ты ещё в силе – сделать себя кумиром в их глазах хотя бы ещё ненадолго.
И неважно, кого подстрелишь, пришибёшь копьём: главное – само деяние, сам жар крови в погоне, и ярость загнанного зверя ровно по воздуху передаётся – сам ты словно зверюгой становишься опосля дикой гонки по свежему лесу, чуя скорую смерть добычи.
Как жаль, что чувства сии, прекрасные в своей первобытности, так быстро исчезают: уйдёт последний вздох с рыком убитого животного – и нет ничего. Свершилось. А дале, коли не голоден, уж неинтересно…
Шли шумно, весёло, даже с музыкой, под лай собак, басовитый мужской трёп и истеричное хихиканье. Картину портили только постные лица господарского куртена – им-то не веселится, а за шальным – уж шестидесятник скоро без малого стукнет, благородная седина не то что бы тронула, а уж все виски выбелила и редкими нитями пронзила смоляные волосы, а ему всё неймётся (может, и взаправду сказывают, что князь Влад Дракул враз медведя голыми руками уложил) – господарем смотреть.
Спор разгорелся к лесу на подходе – хвастались парни, сколько лучин галопом отмахают их лошади, молчали Валериу токмо (по понятной причине) и княжич Мирча, ибо ясным для него делом было, что за его-то зверем точно никто не угонится.
- Я на нём все владения отцовские за полдня объезжаю! – прыскал слюной Анастас.
- Правильно, чего там объезжать-то…, - усмехнулся Михай из Мирослунешти, красивый, видный парень, особливо улыбка у него добрая была и взгляд глаз тёмных мягкий такой, словно кошка пушистая лапкой касается.
- Да у тебя больно владений много, - оскорбился Анастас. – И кобыле твоей за собакой-то не угнаться.
- Да сие меня и не волнует. С таким-то луком, - лук и правда добрый был, наверняка на плечах рога настоящие лежали, а жилы из бычьих делали, ибо за двести с лишним шагов цель не брал токмо по неумению стрелка. Такие б в дружину, мастерам, да работа редкая, кропотливая и долгая.
С холма вид открывался – загляденье! Лес синеет впереди, поля засаженные недавно совсем зеленеют, курчавые виноградники шуршат треугольной листвой – и дорога вьётся, в сельца, в деревеньки, ко граду стольному. Небо – голову подними, залюбуйся да не оторвёшься: ни облачка, только ясное, голубое, словно глаза прекрасной девы, и бездонное, словно озеро близ сада бессмертных. Красота…
- На необъезженном коне, да ещё диком таком – не боишься, мерия-та, что убьётся? – Коленке долго искал, с чего б разговор о разборках Бузоевских начать, ибо воинственность Силвиу, отнюдь не на турок направленная, соседа его непосредственного весьма беспокоила.
- Шмякнется разок – поумнеет. Чай не дитя малое, чтоб нянчиться, - невозмутимо ответствовал господарь, покручивая ус.
- Хех, есть у нас определённые…
- И крепости приграничные. В коих турки сидят. Половина Валахии – как не было, - чуть прищурив раскосые* глаза, сказал Дракул. Ну, напоминать, отчего крепости стали турецкие, было себе дороже, и Теодору осталось только понимающе кивнуть. Зато страдиеры в живых остались, пусть и сидят теперь по несколько другой границе. Кою в удобный момент и отодвинуть можно на её истинное место.
- …Давайте не будем спорить, - взгляды будущих бояр обратились на вероятного господаря. – А проверим, кто быстрее: за чащей сей буерак есть, вот кто до него первым доберётся, того конь и лучше, - ухмыльнулся Мирча.
- Ой, я знаю, княжич первый будет, - попыталась прикинуться всевидящей провидицей Василика из Питешти, пышногрудая, по венгерской моде бледная, с волосами до того затянутыми, что гляди того с корнем оторвутся – лоб казался выше, а изгиб шеи соблазнительней. Всеобщая любимица с обаятельной улыбкой, боярская дочь уже была без лучины жена, что не мешало ей заигрывать с каждым мало-мальски приятным парубком.
- Нет, разумеется, двадцать пятый, - отозвалась Марфа.
- А ты не лезь, коли умная больно.
- Да чего ты на неё взъелась? – улыбнулась Поула. – Всё равно ж скоро в монастырь уходить, а ты ей поговорить напоследок не дашь.
- Когда хочу, тогда и говорю, - отрезала Марфа, пуская своего белоснежного коня вперёд.
Красивый, настоящий арабский жеребец, некогда мелкой длинноногой живностью взятый из разбитого турецкого обоза – Дракул, года три назад сопровождавший Исхак-пашу в походе на Семиградье, зело крупно намекнул своим боярам, что, мол, на валашских дорогах гуляет немало разбойников, и ежели кому из акынджи** не повезёт – сие исключительно их проблемы есть. Пара-тройка летучих отрядов пропала бесследно, что для турецкой армии, а уж для акынджи, чьи ряды пополнялись постоянно любителями лёгкой мародёрской добычи, не составляло зело большого урона. Тем паче, грабить дружественную султану страну – зело нехорошо…
Вот только девицам-то что, коли они за красавца клячу под седлом Валериу принимают?
- Ой, да ты ещё с ними бежать нарядись! – насмешливо прилетело в спину.
- И побегу, коли захочу – чай мой конь получше некоторых, - прокричала Марфа.
- Да не надо, они просто завидуют, - неподдельно испугалась единственная невеста, коя от Марфы не шарахалась, маленькая Сабина из Туртарешти, приходящаяся ей какой-то зело дальней роднёй.
- Да конь неплох, - зычно отозвались из толпы всадников. – Да токмо бег ему наездник испортить может.
- Да, с пробитой-то башкой кто угодно из седла вывалится на первом же повороте, - усмехнулась Марфа, признав в насмешнике Анастаса.
- Не тебе, девка…
- Девкой жену свою звать будешь али любовницу, тебе я сударыня.
- Тоже нашлась…
- И что ж? Соревноваться хочешь, сударыня? – улыбнулся княжич Мирча. – А коли юбкой за сук зацепишься да свалишься? Не боишься?
Вот стоило бы тут Марфе остановиться, но стольноградская кодла женихов и невест забодала её настолько, что не высказаться было невозможно. Иначе так и братца меньшого прихлопнуть несложно.
- Ни длиннее моя юбка твоей однорядки***, княжич.
Мирча рассмеялся.
- Ну коли так, - совсем по-отцовски сузив зелёные глаза. – Никто не обидится, коли ты да я наперегонки пойдём, - вообще кто-то явно обиделся, но отвергнутые марфушкины женихи всё равно злорадствовали. – До буерака на другом краю рощи. Михай, едь-ка ты туда, чтоб не сказал никто, будто обман был.
- Как прикажешь, княже, - улыбнулся боярский сын.
Спустился он с холма да в обход рощи припустил – так оно быстрее. Скрылся как только за деревьями всадник, сняла Марфа серьги, бусы, однорядку свою из солнечного зуфа да мурмолку с шапероном^ – холодновато, но ведь и вправду зацепиться недолго. Княжич оскорблённую безвинно однорядку тоже кому-то кинул.
Разъехались они в стороны, друг от друга подале. Чуяла Марфа, как во груди сердце колотится, едва рёбра не выбивает, и дрожь сладкая предвкушения словно по хребту поднимается. Обгонит, ещё как – здоровый конь, да хватит ли ему сил? Не лёгкий же, как её «араб» Зыпад^^ – цему коню сия дорога что мёртвому припарки, и не вспотеет даже.
Медленно, ровно на параде, лошади ступали, стук копыт трава весенняя, сочно-зелёная, крала. Играл ветер выбившимися из кос русыми прядками, шевелил волнистые чёрные волосы, гладил лошадиные гривы – тихо ступали всадники, друг от друга взгляда не отрывая: кто первый? Сжались руки на поводьях, спины напряглись – чем больше смотришь, тем меньше видишь…
- Э, что это они там затеяли? – «перескочил» с крепостей Теодор.
- Да уж, притихли что-то подозрительно, - отозвался отец Михая, Симион, нынешний Великий Ворник, сменивший на сём посту Теодорова отца.
- Наперегонки понесутся, - пожал богатырскими плечами господарь. – Ежель твоя Марфушка его обгонит, Ко… Теодор, на ней и женю, - усмехнулся.
Кажется, судьбу дочери уже решили за Теодора из Калдарешти.
…Он ничего даже не сделал, и рукой не повёл, а бешеный конь сорвался с места в дикий галоп, вовсе не тяжёлый, лёгкий, как у маленького (в сравнении особливо) арабского скакуна – а оному пришлось взять разбег, но, к удивлению княжича и радости Марфы, небольшой: всадники пересекали отдыхающее поле на равных.
Копыта вгрызались в землю, разбрасывая ошмётки вместе с редкой травой, ветер выл в уши, обжигал горло – как теряет много человек, не зная чувства сего единства, слияния человека и лошади во всадника, когда не помнишь ты уже ж всех уроков прочих дней, а только знаешь, наугад, а не с расчётом, как сжать колени, ударить пятками, дёрнуть повод, когда на не разумом, но по-животному коня своего чуешь, а он – тебя. Будто и на своих двоих-то не ходил никогда, лишь крепче вжимался каблуками в стремена.
Лес как будто проглотил обоих – две стёжки протоптанные шли чрез него, вились, пересекались, опушки солнечные, ровно тарелочки, проходили. Свеж лес и чист, хвои запахом едучим да листвы мокрой полнится, так бы вечность и дышал; трели птичьи по весне уху непривычны, отбирают слух, колокольчиками звонкими, протяжными да вскриками редкими лесу голос придавая, душу беспокоя, бередя, ко любви взывая, коли слышишь их. Но шпарили спорщики, мира вокруг себя не видя, но друг друга словно слыша сквозь мягкую листву, опавшую хвою, клубами взрывающуюся из-под копыт, не видя, как мелькает рыжий белочий хвост, как разбегается мелкая лесная живность пред дикими людьми, удивлённо поднимает невозмутимую морду из зарослей лось.
А они летят, дыхания срывая и себе, и лошадям.
Дикий, необузданный восторг разрывает залихватским криком грудь. И плевать на девицу эту, на свежий непуганый весенний лес – есть кривая только, нехоженая с зимы дорожка, деревья поваленные да конь бешеный под седлом, только и ждавший, что гонки сей. О, ощущение, что мира нет, есть только ты, всадник, и дорога впереди, извилистая али прямая, только она, непрерывно дающая толчок конским копытам и – полёт! Буквальное завораживающее мгновение, когда ничто и никто не держит тебя, а когда рыжая пыль опавшей хвои взметнётся до самых лошадиных колен, горькое ощущение конца и желание повторить полёт. Сейчас! Здесь!
…Ошеломляющее, кипящее кровь и выносящее все мысли из черепушки похлеще дубины и цуйки до легчайшей пустоты, ощущение полёта, полной, огромной свободы, кою и руками-то не объять – о, как она понимала, за что мужчины любят бешеную скачку. Взрывающее кровь, щекочуще-стегущее желание выиграть всенепременно, победить, обогнать – вперёд-вперёд! – пусть самолюбивый мужчина наглотается ошмётков земли из-под копыт её коня. Настолько подстёгивает, щекотит, кипит прямо-таки, что мочи нет терпеть, гляди того чувство необъяснимого счастья вырвется воплем вместе с распирающим грудь воздухом.
Они вырвались из зарослей, от неожиданности друг друга не сразу заметив – на опушке стёжки сошлись буквой «х», что во всяком языке есть, разве что турецкий обделён. Мгновенно оценив ситуацию, Марфа…
- Га! – рявкнула прямо в ухо Мирче.
- Драч! – отшатнулся тот.
Стёжки разбежались, Марфа звонко расхохоталась. Да-да-да! Обогнала!
Михай, как водится, скучал поодаль от буерака. Неширокая полоса без единого деревца от рощи до овражных зарослей выводила к гнилушкам домика отшельничьего – видать, долго тут энтот кто-то живал, коли от двора акромя покосившегося костяка ничего не осталось, а лес ещё не подобрался. Кусты яворовые, правда, уже ж росли.
Боярский сын уже задумывал, что над ним сейчас жестоко смеются помирившиеся спорщики – Марфа хоть и боевая девица, но всё ж таки не мужчина, чтоб с гиканьем кинуться через чащу вслед за княжьим сыном. Уж на что весёлое семейство…
Мгновенно выскочил на опушку белый жеребец. С растрёпанной всадницей. Чуть поскользив на росистой траве, конь кинулся вперёд – в сей момент из чащи вылетел Мирча на своей зверюге, судя по лицу, зело злой. Не конь, он сам. Как же ж радоваться будешь, когда девица впереди тебя чешет…
Мощными, длинными ногами жеребец покрывал столько, столько коньку Марфы приходилось делать за два шага. На прямой высокий широкоплечий всадник на жуткой чёрной зверюге запросто обошёл Марфушку на белоснежном «арабе» аж на полкорпуса вперёд. Белый конь с натуги покрылся потом, хотя тут уж и с тёмного гнедого пена летела клочьями…
Мелькнули оба мимо Михая – того ажно ветром обдало. Но Мирча первым, это он заметил!
Всадники остановились у самого краюшку буерачного: Марфа дышала, словно это она бежала добрую версту галопом. Девушка неловко сползла по конскому боку – портки вкусно весьма обрисовали женские бёдра – одёрнула зацепившуюся за луку котту. А княжич, почему-то не такой радостный, как с утреца, что-то крикнул боярской дочери. Та, возмущённо надувшись, в ответ. Вот тут Михай поехал пресекать ссору, пока не дошло до мордобоя.
Неженатый княжич и незамужняя боярская дочь ругались ровно супружники, споро махая руками и взаимно друг друга упрекая, стоя на самом краю буерака.
- …Нет, возвратимся к тебе: орать на ухо – нечестно!...
- Что честно, а что нечестно, никто не обсуждал и не уговаривал!
- ..Но я до сих пор плохо слышу! – вот здесь серьёзности ни на грош не было.
- А я лоб поцарапала. Теперь меня никто замуж не возьмёт…
- Да на тебя и так никто не позарится – этакую ведьму в доме терпеть…
- Ах тааак…, - набрала воздуху в грудь Марфа. – А кое-кто, пальцем не покажу, вообще турок вылитый!
- Да ты…, - топнул ногой княжич. - …Драаач!
Ещё не твёрдая под ногами земля вдруг во мгновенье ушла вверх – Мирча резко присел – в левую руку кто-то впился – поднял взгляд – Марфа! Боевая девица хоть и крепко ухватилась, но вытащить мужчину такого росту ей явно было не под силу – оба уверенно съезжали в обрывистый буерак.
- Держу! – крикнул Михай, ухватив Марфу за кушак.
Дело по вытаскиванию Мирчи сдвинулось в сторону берега. Княжич схватился за торчащий из земли сухой корень, но ноги упорно сползали по мокрой глине вниз.
- Отпустите меня, други, а то себя погубите! – с наигранным подвыванием возвестил Мирча.
- Несмешно.
- Я не прощу себе…
- Ага, когда шею сломаешь, княже, - хрипло парировал Михай.
- …Ежели меня вытащит девица.
- Да за талию держи! – взвизгнула Марфа, отчаянно врываясь каблуками в землю. – Кушак тебе не железный!
- А как в глаз потом дашь? – насмешливо.
- Обязатель…, - надрывный треск рвущейся ткани. – ноааааааа!
Марфа кубарем рухнула прямо на Мирчу – оба покатились вниз, сопровождаемые треском веток, шорохом палой хвои и сдвоенной руганью – от таких посулов вся окрестная нежить наверняка надолго покинула охотничьи угодья господаря.
- Михааааай! – помахали рукой с открытого края опушки. – Ещё не прибежааалиии?
Голову она своевременно закрыла рукой, хотя косу пару раз больно – до визга – дёрнуло. Мир вокруг смешался в коричнево-зелёную круговерть, неожиданно и с каждым разом всё больнее пинающуюся то в бок, то меж лопаток, а то и в поясницу. После особенно сокрушительного шмяка спиной, выбившего из груди последний воздух глухим стоном, Марфа шлёпнулась на мягкое.
На Мирчу, да…
Тому, конечно, было не мягко – слетев с той же кочки, но вперёд, он шваркнулся спиной об каменное дно речушки-переплюйки. Не было б Марфы, намертво впившейся в его руку, он бы привстал и схватился за ближайшую лещину ещё на склоне, и не пришлось бы лететь до самого дна треклятого буерака.
От женщин одни беды, хотя если после всего, что она натворила, женщина столь настойчиво к тебе прижимается… особливо такая же пышная в груди… столь же крутобёдрая… и также жарко дышащая в ею же оглушённое ухо…
И тут Марфа отдёрнулась, хлестнув княжича по лицу распустившейся из причёски толстенной косой, и поспешно встала, едва не упав обратно в ледяную речку.
Ох, как ей было стыдно за собственные мысли: опосля дикой гонки её распалило от непередаваемого ощущения свободы, первенства, власти, мощи, тело словно горело огнём, и жар поднимался от низа живота, разгораясь в самом сокровенном месте… лёгкую ткань рубашки и жесткую – порток, она чуяла ровно чужую, чуждую, ненужную, и не избавиться от неё невозможно было… Твёрдые мускулы мужчины, жарко дышавшего ей в ухо, она чрез два слоя ткани чувствовала …
Если сие и есть пресловутая женская похоть, то понятно, отчего говорят, что раз согреша – остановиться невозможно, ибо как бы Марфа из Калдарешти ни была научена в плане своего греха рождения женщиной целой кипой книг, то всё равно бы повторила. Хотя бы гонку.
- Ну и где они? – перебрал пальцами Теодор.
- Они прибежали, М… княжич первый был, они слезли, разговаривать, - «Мягко выразился». – Начали, потом…
- Где, а не потом, - усмехнулся господарь.
- …В кусты упали, - показал Михай на прогал, в коем в обнимку исчезли неудачливые спорщики.
- Что – прям-таки сразу? – удивлённо вскинул брови Дракул.
Со стороны боярских детей послышались смешки. Теодор, будь он попом, перекрестился бы. Судя по господарской ухмылке, шутка достигла нужных ушей.
- Да нет, они случайно. Пояс порвался…, - вздохнул Михай, предъявляя скорбные останки упомянутого.
Тем временем в кустах чуть левее прогала зашуршало – немного погодя оттуда вылез мокрый, грязный княжич и вытащил за руку не менее живописную Марфу.
- Дочь возвращаю в целости и сохранности, - Марфа покосилась на улыбающегося Мирчу – а, ну да, всю в синяках. Хотя и он не лучше.
- И что, боле ничего не скажешь? – свесился с седла господарь. Мирча поднял взгляд на отца.
- Её замуж надо на юг выдать – она оттуда всех турок вышибет. Ежели сами не разбегутся.
- Думаешь?
- А то: у них женщины забитые, такую увидят – испугаются.
- Ладно, пошутковали и хватит.
Мирча смотрел в спину удаляющейся Марфе. Точнее даже, чуть пониже спины. Красота…
Что сказать-то ему было, только стыдно – ведь и опередить могла. Кто? Девица! Не отказалась от гонки, пристыжённо моргнув светлыми пушистыми ресницами, едва не опередила, гадостей наговорила. Нет, шутки шутками, он её поставит на место. А то ишь ты, амазонка сыскалась…
словарик* «раскосые глаза» в русском языке обозначали изначально глаза с азиатским разрезом, то бишь, миндалевидные.
** лёгкая иррегулярная турецкая конница, подобие наших казаков – сидели на границах, в случае походов чаще всего использовались как разведывательные отряды
*** длинная верхняя одёжа с рукавами до полу и разрезами в оных, на петлицах застёгивалась да подпоясывалась.
^ мурмолка – плоская шапочка с меховыми отворотами, а шаперон – капюшон, закрывавший плечи. От худа тем отличался, что грудь открывал.
^^ банально, но Снежок
- Неча девке в мужские дела лезть! – вякнул худой, долговязый Валериу из Вылчи, что на Олте.
- Да остынь, приползёт её доходяга али ноги себе переломает – поумнеет, - масляно сверкнув глазками, с ухмылкой отозвался Анастас.
это страшное слово "кат"Марфе хватило во граде прожить неделю, чтобы искренне возненавидеть большинство равных ей по роду обитателей – первые три дни каждый возможный жених считал просто-таки своим долгом хлопнуть или ущипнуть её пониже спины, ровно какую-то служку, а то и попытаться зажать в уголке (к слову, ни у кого не получилось – последнего покусителя, этого самого Анастаса, наверняка теперь таящего страшную злобу, она от всей души огрела по макушке кувшином с вином, благо тот под руку попался). На пиру у отца, вообще-то не жалующего большой шум, но в для-ради выгодного дочернего замужества готового потерпеть, обсуждали, что Силвиу, глава дома Бузоев, их ближайших соседей, удумал подмять под себя Истрицких: Марфе гораздо боле было интересно про будущую заварушку, чем про то, какого коня приобрёл себе очередной упавший взглядом на её грудь жених. Ну она и сказала честно дышащему на неё перегаром Валериу, что, во-первых, в конюхи она идти не собирается, во-вторых, у неё «араб» получше многих, в-третьих, боярского сына нагло надули, ибо та кляча, на коей приехал он, выдохнется меньше чем за лучину галопа, а за этакие деньги полезней было б купить двух тягловых и сдать за плату крестьянам – хоть какая-то польза вышла бы.
Вот опосля сей отповеди женихи вообще старались Марфу за версту обходить, ежели возможность была. Не то чтобы ей сие нравилось, но без внимания совсем уж плохо.
Боярская дочь уже подумывала, что монастырь – весьма неплохое место. Особливо по сравнению с Тырговиште.
…Женщине али девушке в охоте участвовать дозволено, в соколиной с птицей на руке али предметом выпендрёжа для участников забега за лесным зверем. Собственно, охота-то ещё и не началась, а женихи уже красовались: как же ж, мужчина на коне – воплощение воинственности и силы, особливо если конь как у сына господарского – здоровущий, почти чёрный, грудина что блюдо под кабана, ноги длинные, взгляд бешеный, ровно только в степи поймали, удила грызёт, в галоп с места срывается – видать, надеется, что седока сбросит. А вот и шиш: хоть и зверюга страшная, а под стать хозяину – добрых десять вершков росту в княжиче Мирче, да в плечах пяди три с кувыркой, немного до отца осталось. Единственный уже парень, что от Марфы взгляд не отведёт, коли увидит.
Охота в первую очередь – большое развлечение. Особливо весною, когда дичи разнообразно – тут тебе и кабаны, и волки, и медведей на привад, девушкам и женщинам, что гордых соколов на руках несут, и утка сойдёт, на заре глухари токуют, да кто ж в этакую рань поднимется акромя охотника по рождению и промыслу; а уж рыжие белки – юнцам на развлечение. Этакой вот гурьбой, когда бояре да князь смотрятся ровно няньки в окружении многой молодёжи, выезжать было одно удовольствие, ибо показать, насколько ты ещё в силе – сделать себя кумиром в их глазах хотя бы ещё ненадолго.
И неважно, кого подстрелишь, пришибёшь копьём: главное – само деяние, сам жар крови в погоне, и ярость загнанного зверя ровно по воздуху передаётся – сам ты словно зверюгой становишься опосля дикой гонки по свежему лесу, чуя скорую смерть добычи.
Как жаль, что чувства сии, прекрасные в своей первобытности, так быстро исчезают: уйдёт последний вздох с рыком убитого животного – и нет ничего. Свершилось. А дале, коли не голоден, уж неинтересно…
Шли шумно, весёло, даже с музыкой, под лай собак, басовитый мужской трёп и истеричное хихиканье. Картину портили только постные лица господарского куртена – им-то не веселится, а за шальным – уж шестидесятник скоро без малого стукнет, благородная седина не то что бы тронула, а уж все виски выбелила и редкими нитями пронзила смоляные волосы, а ему всё неймётся (может, и взаправду сказывают, что князь Влад Дракул враз медведя голыми руками уложил) – господарем смотреть.
Спор разгорелся к лесу на подходе – хвастались парни, сколько лучин галопом отмахают их лошади, молчали Валериу токмо (по понятной причине) и княжич Мирча, ибо ясным для него делом было, что за его-то зверем точно никто не угонится.
- Я на нём все владения отцовские за полдня объезжаю! – прыскал слюной Анастас.
- Правильно, чего там объезжать-то…, - усмехнулся Михай из Мирослунешти, красивый, видный парень, особливо улыбка у него добрая была и взгляд глаз тёмных мягкий такой, словно кошка пушистая лапкой касается.
- Да у тебя больно владений много, - оскорбился Анастас. – И кобыле твоей за собакой-то не угнаться.
- Да сие меня и не волнует. С таким-то луком, - лук и правда добрый был, наверняка на плечах рога настоящие лежали, а жилы из бычьих делали, ибо за двести с лишним шагов цель не брал токмо по неумению стрелка. Такие б в дружину, мастерам, да работа редкая, кропотливая и долгая.
С холма вид открывался – загляденье! Лес синеет впереди, поля засаженные недавно совсем зеленеют, курчавые виноградники шуршат треугольной листвой – и дорога вьётся, в сельца, в деревеньки, ко граду стольному. Небо – голову подними, залюбуйся да не оторвёшься: ни облачка, только ясное, голубое, словно глаза прекрасной девы, и бездонное, словно озеро близ сада бессмертных. Красота…
- На необъезженном коне, да ещё диком таком – не боишься, мерия-та, что убьётся? – Коленке долго искал, с чего б разговор о разборках Бузоевских начать, ибо воинственность Силвиу, отнюдь не на турок направленная, соседа его непосредственного весьма беспокоила.
- Шмякнется разок – поумнеет. Чай не дитя малое, чтоб нянчиться, - невозмутимо ответствовал господарь, покручивая ус.
- Хех, есть у нас определённые…
- И крепости приграничные. В коих турки сидят. Половина Валахии – как не было, - чуть прищурив раскосые* глаза, сказал Дракул. Ну, напоминать, отчего крепости стали турецкие, было себе дороже, и Теодору осталось только понимающе кивнуть. Зато страдиеры в живых остались, пусть и сидят теперь по несколько другой границе. Кою в удобный момент и отодвинуть можно на её истинное место.
- …Давайте не будем спорить, - взгляды будущих бояр обратились на вероятного господаря. – А проверим, кто быстрее: за чащей сей буерак есть, вот кто до него первым доберётся, того конь и лучше, - ухмыльнулся Мирча.
- Ой, я знаю, княжич первый будет, - попыталась прикинуться всевидящей провидицей Василика из Питешти, пышногрудая, по венгерской моде бледная, с волосами до того затянутыми, что гляди того с корнем оторвутся – лоб казался выше, а изгиб шеи соблазнительней. Всеобщая любимица с обаятельной улыбкой, боярская дочь уже была без лучины жена, что не мешало ей заигрывать с каждым мало-мальски приятным парубком.
- Нет, разумеется, двадцать пятый, - отозвалась Марфа.
- А ты не лезь, коли умная больно.
- Да чего ты на неё взъелась? – улыбнулась Поула. – Всё равно ж скоро в монастырь уходить, а ты ей поговорить напоследок не дашь.
- Когда хочу, тогда и говорю, - отрезала Марфа, пуская своего белоснежного коня вперёд.
Красивый, настоящий арабский жеребец, некогда мелкой длинноногой живностью взятый из разбитого турецкого обоза – Дракул, года три назад сопровождавший Исхак-пашу в походе на Семиградье, зело крупно намекнул своим боярам, что, мол, на валашских дорогах гуляет немало разбойников, и ежели кому из акынджи** не повезёт – сие исключительно их проблемы есть. Пара-тройка летучих отрядов пропала бесследно, что для турецкой армии, а уж для акынджи, чьи ряды пополнялись постоянно любителями лёгкой мародёрской добычи, не составляло зело большого урона. Тем паче, грабить дружественную султану страну – зело нехорошо…
Вот только девицам-то что, коли они за красавца клячу под седлом Валериу принимают?
- Ой, да ты ещё с ними бежать нарядись! – насмешливо прилетело в спину.
- И побегу, коли захочу – чай мой конь получше некоторых, - прокричала Марфа.
- Да не надо, они просто завидуют, - неподдельно испугалась единственная невеста, коя от Марфы не шарахалась, маленькая Сабина из Туртарешти, приходящаяся ей какой-то зело дальней роднёй.
- Да конь неплох, - зычно отозвались из толпы всадников. – Да токмо бег ему наездник испортить может.
- Да, с пробитой-то башкой кто угодно из седла вывалится на первом же повороте, - усмехнулась Марфа, признав в насмешнике Анастаса.
- Не тебе, девка…
- Девкой жену свою звать будешь али любовницу, тебе я сударыня.
- Тоже нашлась…
- И что ж? Соревноваться хочешь, сударыня? – улыбнулся княжич Мирча. – А коли юбкой за сук зацепишься да свалишься? Не боишься?
Вот стоило бы тут Марфе остановиться, но стольноградская кодла женихов и невест забодала её настолько, что не высказаться было невозможно. Иначе так и братца меньшого прихлопнуть несложно.
- Ни длиннее моя юбка твоей однорядки***, княжич.
Мирча рассмеялся.
- Ну коли так, - совсем по-отцовски сузив зелёные глаза. – Никто не обидится, коли ты да я наперегонки пойдём, - вообще кто-то явно обиделся, но отвергнутые марфушкины женихи всё равно злорадствовали. – До буерака на другом краю рощи. Михай, едь-ка ты туда, чтоб не сказал никто, будто обман был.
- Как прикажешь, княже, - улыбнулся боярский сын.
Спустился он с холма да в обход рощи припустил – так оно быстрее. Скрылся как только за деревьями всадник, сняла Марфа серьги, бусы, однорядку свою из солнечного зуфа да мурмолку с шапероном^ – холодновато, но ведь и вправду зацепиться недолго. Княжич оскорблённую безвинно однорядку тоже кому-то кинул.
Разъехались они в стороны, друг от друга подале. Чуяла Марфа, как во груди сердце колотится, едва рёбра не выбивает, и дрожь сладкая предвкушения словно по хребту поднимается. Обгонит, ещё как – здоровый конь, да хватит ли ему сил? Не лёгкий же, как её «араб» Зыпад^^ – цему коню сия дорога что мёртвому припарки, и не вспотеет даже.
Медленно, ровно на параде, лошади ступали, стук копыт трава весенняя, сочно-зелёная, крала. Играл ветер выбившимися из кос русыми прядками, шевелил волнистые чёрные волосы, гладил лошадиные гривы – тихо ступали всадники, друг от друга взгляда не отрывая: кто первый? Сжались руки на поводьях, спины напряглись – чем больше смотришь, тем меньше видишь…
- Э, что это они там затеяли? – «перескочил» с крепостей Теодор.
- Да уж, притихли что-то подозрительно, - отозвался отец Михая, Симион, нынешний Великий Ворник, сменивший на сём посту Теодорова отца.
- Наперегонки понесутся, - пожал богатырскими плечами господарь. – Ежель твоя Марфушка его обгонит, Ко… Теодор, на ней и женю, - усмехнулся.
Кажется, судьбу дочери уже решили за Теодора из Калдарешти.
…Он ничего даже не сделал, и рукой не повёл, а бешеный конь сорвался с места в дикий галоп, вовсе не тяжёлый, лёгкий, как у маленького (в сравнении особливо) арабского скакуна – а оному пришлось взять разбег, но, к удивлению княжича и радости Марфы, небольшой: всадники пересекали отдыхающее поле на равных.
Копыта вгрызались в землю, разбрасывая ошмётки вместе с редкой травой, ветер выл в уши, обжигал горло – как теряет много человек, не зная чувства сего единства, слияния человека и лошади во всадника, когда не помнишь ты уже ж всех уроков прочих дней, а только знаешь, наугад, а не с расчётом, как сжать колени, ударить пятками, дёрнуть повод, когда на не разумом, но по-животному коня своего чуешь, а он – тебя. Будто и на своих двоих-то не ходил никогда, лишь крепче вжимался каблуками в стремена.
Лес как будто проглотил обоих – две стёжки протоптанные шли чрез него, вились, пересекались, опушки солнечные, ровно тарелочки, проходили. Свеж лес и чист, хвои запахом едучим да листвы мокрой полнится, так бы вечность и дышал; трели птичьи по весне уху непривычны, отбирают слух, колокольчиками звонкими, протяжными да вскриками редкими лесу голос придавая, душу беспокоя, бередя, ко любви взывая, коли слышишь их. Но шпарили спорщики, мира вокруг себя не видя, но друг друга словно слыша сквозь мягкую листву, опавшую хвою, клубами взрывающуюся из-под копыт, не видя, как мелькает рыжий белочий хвост, как разбегается мелкая лесная живность пред дикими людьми, удивлённо поднимает невозмутимую морду из зарослей лось.
А они летят, дыхания срывая и себе, и лошадям.
Дикий, необузданный восторг разрывает залихватским криком грудь. И плевать на девицу эту, на свежий непуганый весенний лес – есть кривая только, нехоженая с зимы дорожка, деревья поваленные да конь бешеный под седлом, только и ждавший, что гонки сей. О, ощущение, что мира нет, есть только ты, всадник, и дорога впереди, извилистая али прямая, только она, непрерывно дающая толчок конским копытам и – полёт! Буквальное завораживающее мгновение, когда ничто и никто не держит тебя, а когда рыжая пыль опавшей хвои взметнётся до самых лошадиных колен, горькое ощущение конца и желание повторить полёт. Сейчас! Здесь!
…Ошеломляющее, кипящее кровь и выносящее все мысли из черепушки похлеще дубины и цуйки до легчайшей пустоты, ощущение полёта, полной, огромной свободы, кою и руками-то не объять – о, как она понимала, за что мужчины любят бешеную скачку. Взрывающее кровь, щекочуще-стегущее желание выиграть всенепременно, победить, обогнать – вперёд-вперёд! – пусть самолюбивый мужчина наглотается ошмётков земли из-под копыт её коня. Настолько подстёгивает, щекотит, кипит прямо-таки, что мочи нет терпеть, гляди того чувство необъяснимого счастья вырвется воплем вместе с распирающим грудь воздухом.
Они вырвались из зарослей, от неожиданности друг друга не сразу заметив – на опушке стёжки сошлись буквой «х», что во всяком языке есть, разве что турецкий обделён. Мгновенно оценив ситуацию, Марфа…
- Га! – рявкнула прямо в ухо Мирче.
- Драч! – отшатнулся тот.
Стёжки разбежались, Марфа звонко расхохоталась. Да-да-да! Обогнала!
Михай, как водится, скучал поодаль от буерака. Неширокая полоса без единого деревца от рощи до овражных зарослей выводила к гнилушкам домика отшельничьего – видать, долго тут энтот кто-то живал, коли от двора акромя покосившегося костяка ничего не осталось, а лес ещё не подобрался. Кусты яворовые, правда, уже ж росли.
Боярский сын уже задумывал, что над ним сейчас жестоко смеются помирившиеся спорщики – Марфа хоть и боевая девица, но всё ж таки не мужчина, чтоб с гиканьем кинуться через чащу вслед за княжьим сыном. Уж на что весёлое семейство…
Мгновенно выскочил на опушку белый жеребец. С растрёпанной всадницей. Чуть поскользив на росистой траве, конь кинулся вперёд – в сей момент из чащи вылетел Мирча на своей зверюге, судя по лицу, зело злой. Не конь, он сам. Как же ж радоваться будешь, когда девица впереди тебя чешет…
Мощными, длинными ногами жеребец покрывал столько, столько коньку Марфы приходилось делать за два шага. На прямой высокий широкоплечий всадник на жуткой чёрной зверюге запросто обошёл Марфушку на белоснежном «арабе» аж на полкорпуса вперёд. Белый конь с натуги покрылся потом, хотя тут уж и с тёмного гнедого пена летела клочьями…
Мелькнули оба мимо Михая – того ажно ветром обдало. Но Мирча первым, это он заметил!
Всадники остановились у самого краюшку буерачного: Марфа дышала, словно это она бежала добрую версту галопом. Девушка неловко сползла по конскому боку – портки вкусно весьма обрисовали женские бёдра – одёрнула зацепившуюся за луку котту. А княжич, почему-то не такой радостный, как с утреца, что-то крикнул боярской дочери. Та, возмущённо надувшись, в ответ. Вот тут Михай поехал пресекать ссору, пока не дошло до мордобоя.
Неженатый княжич и незамужняя боярская дочь ругались ровно супружники, споро махая руками и взаимно друг друга упрекая, стоя на самом краю буерака.
- …Нет, возвратимся к тебе: орать на ухо – нечестно!...
- Что честно, а что нечестно, никто не обсуждал и не уговаривал!
- ..Но я до сих пор плохо слышу! – вот здесь серьёзности ни на грош не было.
- А я лоб поцарапала. Теперь меня никто замуж не возьмёт…
- Да на тебя и так никто не позарится – этакую ведьму в доме терпеть…
- Ах тааак…, - набрала воздуху в грудь Марфа. – А кое-кто, пальцем не покажу, вообще турок вылитый!
- Да ты…, - топнул ногой княжич. - …Драаач!
Ещё не твёрдая под ногами земля вдруг во мгновенье ушла вверх – Мирча резко присел – в левую руку кто-то впился – поднял взгляд – Марфа! Боевая девица хоть и крепко ухватилась, но вытащить мужчину такого росту ей явно было не под силу – оба уверенно съезжали в обрывистый буерак.
- Держу! – крикнул Михай, ухватив Марфу за кушак.
Дело по вытаскиванию Мирчи сдвинулось в сторону берега. Княжич схватился за торчащий из земли сухой корень, но ноги упорно сползали по мокрой глине вниз.
- Отпустите меня, други, а то себя погубите! – с наигранным подвыванием возвестил Мирча.
- Несмешно.
- Я не прощу себе…
- Ага, когда шею сломаешь, княже, - хрипло парировал Михай.
- …Ежели меня вытащит девица.
- Да за талию держи! – взвизгнула Марфа, отчаянно врываясь каблуками в землю. – Кушак тебе не железный!
- А как в глаз потом дашь? – насмешливо.
- Обязатель…, - надрывный треск рвущейся ткани. – ноааааааа!
Марфа кубарем рухнула прямо на Мирчу – оба покатились вниз, сопровождаемые треском веток, шорохом палой хвои и сдвоенной руганью – от таких посулов вся окрестная нежить наверняка надолго покинула охотничьи угодья господаря.
- Михааааай! – помахали рукой с открытого края опушки. – Ещё не прибежааалиии?
Голову она своевременно закрыла рукой, хотя косу пару раз больно – до визга – дёрнуло. Мир вокруг смешался в коричнево-зелёную круговерть, неожиданно и с каждым разом всё больнее пинающуюся то в бок, то меж лопаток, а то и в поясницу. После особенно сокрушительного шмяка спиной, выбившего из груди последний воздух глухим стоном, Марфа шлёпнулась на мягкое.
На Мирчу, да…
Тому, конечно, было не мягко – слетев с той же кочки, но вперёд, он шваркнулся спиной об каменное дно речушки-переплюйки. Не было б Марфы, намертво впившейся в его руку, он бы привстал и схватился за ближайшую лещину ещё на склоне, и не пришлось бы лететь до самого дна треклятого буерака.
От женщин одни беды, хотя если после всего, что она натворила, женщина столь настойчиво к тебе прижимается… особливо такая же пышная в груди… столь же крутобёдрая… и также жарко дышащая в ею же оглушённое ухо…
И тут Марфа отдёрнулась, хлестнув княжича по лицу распустившейся из причёски толстенной косой, и поспешно встала, едва не упав обратно в ледяную речку.
Ох, как ей было стыдно за собственные мысли: опосля дикой гонки её распалило от непередаваемого ощущения свободы, первенства, власти, мощи, тело словно горело огнём, и жар поднимался от низа живота, разгораясь в самом сокровенном месте… лёгкую ткань рубашки и жесткую – порток, она чуяла ровно чужую, чуждую, ненужную, и не избавиться от неё невозможно было… Твёрдые мускулы мужчины, жарко дышавшего ей в ухо, она чрез два слоя ткани чувствовала …
Если сие и есть пресловутая женская похоть, то понятно, отчего говорят, что раз согреша – остановиться невозможно, ибо как бы Марфа из Калдарешти ни была научена в плане своего греха рождения женщиной целой кипой книг, то всё равно бы повторила. Хотя бы гонку.
- Ну и где они? – перебрал пальцами Теодор.
- Они прибежали, М… княжич первый был, они слезли, разговаривать, - «Мягко выразился». – Начали, потом…
- Где, а не потом, - усмехнулся господарь.
- …В кусты упали, - показал Михай на прогал, в коем в обнимку исчезли неудачливые спорщики.
- Что – прям-таки сразу? – удивлённо вскинул брови Дракул.
Со стороны боярских детей послышались смешки. Теодор, будь он попом, перекрестился бы. Судя по господарской ухмылке, шутка достигла нужных ушей.
- Да нет, они случайно. Пояс порвался…, - вздохнул Михай, предъявляя скорбные останки упомянутого.
Тем временем в кустах чуть левее прогала зашуршало – немного погодя оттуда вылез мокрый, грязный княжич и вытащил за руку не менее живописную Марфу.
- Дочь возвращаю в целости и сохранности, - Марфа покосилась на улыбающегося Мирчу – а, ну да, всю в синяках. Хотя и он не лучше.
- И что, боле ничего не скажешь? – свесился с седла господарь. Мирча поднял взгляд на отца.
- Её замуж надо на юг выдать – она оттуда всех турок вышибет. Ежели сами не разбегутся.
- Думаешь?
- А то: у них женщины забитые, такую увидят – испугаются.
- Ладно, пошутковали и хватит.
Мирча смотрел в спину удаляющейся Марфе. Точнее даже, чуть пониже спины. Красота…
Что сказать-то ему было, только стыдно – ведь и опередить могла. Кто? Девица! Не отказалась от гонки, пристыжённо моргнув светлыми пушистыми ресницами, едва не опередила, гадостей наговорила. Нет, шутки шутками, он её поставит на место. А то ишь ты, амазонка сыскалась…
словарик* «раскосые глаза» в русском языке обозначали изначально глаза с азиатским разрезом, то бишь, миндалевидные.
** лёгкая иррегулярная турецкая конница, подобие наших казаков – сидели на границах, в случае походов чаще всего использовались как разведывательные отряды
*** длинная верхняя одёжа с рукавами до полу и разрезами в оных, на петлицах застёгивалась да подпоясывалась.
^ мурмолка – плоская шапочка с меховыми отворотами, а шаперон – капюшон, закрывавший плечи. От худа тем отличался, что грудь открывал.
^^ банально, но Снежок
@музыка: Конец ЛетА - Лесная полька; Truverii - Medival drum`s dance
@настроение: опять какой-то недополоакт получился... ><
@темы: история, Валахия, Дракула, творчество, 15 век, Средневековье
-
-
31.03.2010 в 14:34Хороший рассказ)
-
-
31.03.2010 в 16:36Ннэ, вещь не такая уж и хорошая, надо б дописать до победного конца и чуть подправить. Короче, ту би континьюд...