Каждый цвет что-то значил для Элизабет. Красный всегда ассоциировался с её тётушкой Миссис Ред, которая не только своим именем доказывала, что любит этот цвет, но еще и одевалась во все оттенки алого. Вместе с жёлтым цветом девушка представляла себе яркое летнее солнце и поле, усыпанное одуванчиками, такое она видела ещё в детстве, проезжая мимо него на карете, когда Лиззи с родителями направлялась в гости в поместье Фантомхайф. Белый всегда был цветом любимой розы Сиэля, ведь в саду его поместья росло много таких цветов. Но времена меняются… Когда Сиэль погиб, казалось, что все цвета меркли в глазах, теряя свою яркость. И белая роза, лежащая на столике рядом с кроватью девушки, тоже приобрела серый цвет.
- Помню, в детстве закончу раскрашивать картинку - и в слёзы. - Почему? - Мне никогда не нравились слишком законченные вещи.
- Посмотри, как природа радует нас своим многоцветьем! Представь, а ведь мир мог бы быть чёрно-белым! - Если смешать алый цвет твоих губ, зелёный цвет твоих глаз, жёлтый этого подсолнуха, - что выйдет? - Ну, тёмно-синий? - Да нет, нет... - Розовый? - Да нет же. Ну, подумай немножко. Элизабет всерьёз задумалась и граф Фантомхайв ответил за неё. - Серый. Конечно, серый. Смесь любых цветов даёт серый. Об этом в своём труде " Учение о цветах" упоминал Иоган Вольфганг Гёте. Меняется только насыщенность света: чем темнее исходные цвета, тем глубже окажется серый, он может быть почти чёрным...
Когда он ударялся в рассуждения, то мог говорить часами, ничто не могло его остановить. Элизабет выбрала единственно верный в такой ситуации способ заставить Сиэля замолчать.
У нее нет черных нарядов. Ни одного. И она надевает серое. Английское небо такое же серое, как её платье, и не плачет оно над открытой могилой, лишь сочится мелкими холодными каплями. Лиззи отстраняет зонт - пусть они текут по лицу, как слёзы. Пусть все думают, что она тоскует по тому, кто так и не стал ей ни мужем, ни даже женихом. Она всегда знала, что это случится. Даже самое горячее из объятий не в силах было удержать его в мире дебютов и балов, прогулок и книг, шелка и конфет, вечерних разговоров у камина и свежесрезанных роз. В ёё мире, где сквозь сливочный туман давно устроенного будущего проступают ленты и цветы, пышная свадьба, нежный муж, чудесные дети. Она всегда знала, что рождена для счастья, и точно знала, для какого именно. Обнимать его - всё равно что обнимать статую или куклу, ее слёзы не в силах его растопить, её радость его не трогает. Будь Сиэль героем душещипательного романа, она посчитала бы его душой слишком прекрасной для этого бренного мира, маленьким ангелочком, которого Господь скоро заберет к себе. Но Сиэль совсем непохож на ангела. Разве что... …как упал ты с неба, денница, сын зари? Она не хочет об этом думать. В кошмарах, которые она не помнит, ей снится падение, а, может быть, полёт. Разве отличить одно от другого тем, у кого нет крыльев? За день до похорон она видит его в Лондоне, в глухом переулке, сдавленном серыми громадами домов. Дальше по улице опрокинулась карета, перегородив путь. Все ждут. Лиззи тоже ждет, смотрит в окно, не от скуки, от тоски, лишь бы не глядеть на застывшие лица спутников. А он там, без цилиндра, без пальто, стоит под порывистым ветром, продувающим узкий переулок насквозь, как трубу. Она думает, что он простудится, а потом вспоминает гроб из красного дерева, полный лилий, затянутые черным зеркала. Он усмехается и глядит в небо. Она могла бы распахнуть дверцу, побежать к нему - но не побежит. Пальцы, вцепившиеся в обивку сиденья, точно свело судорогой. Его губы двигаются. Он говорит с пустотой - или с небом, Лиззи всё равно. Старшая сестра Лиззи умерла уже давно, умерла, не услышав музыку ни разу за шестнадцать лет своей короткой жизни. Она научила Лиззи читать по губам. Пусть плохо, пусть с ошибками, но этого достаточно, чтобы не узнать ни единого слова из тех, что тают в холодном воздухе переулка. Она пробует повторить одно - боль вспыхивает в горле, перехваченном невидимой проволокой удушья. Когда ей наконец удается сделать вдох, Сиэль уже ничего не говорит, но по-прежнему усмехается. Ветер закручивается вокруг него, треплет его волосы, срывает повязку. Лиззи всегда хотела узнать, что скрывается под ней, но теперь зажмуривает глаза. Потому что спокойны флаги на площади, неподвижны гривы запряженных в карету лошадей. А там, в переулке, взбивают воздух огромные крылья поднимающейся над крышами тени. Когда Лиззи заставляет себя открыть глаза, перед ней залитая солнцем пустота. В ночь после похорон она не спит. Запирает дверь, закрывает окно, задвигает щеколду. Снаружи слишком много воздуха, и в шуме листвы ей слышится шелест крыльев. Она встает на колени посреди комнаты, полной серых теней, и молится – не за его душу, за свою. Ей страшно.
illegal_goddess думаю)))) Во всяком случае, так мне представляется концовка по крайней мере аниме) Хотя да, я очень не откажусь от того, чтоб всё было не так ужасно))))) Мне вообще она больше всех нравилась, как ни наивно и глупо) И жаль, что не смогла донести свои мысли так, чтобы это повлияло на ход событий...))))
Когда на улице дождь, Элизабет грустно. Ей не нравиться это затянутое тёмными тучами небо и серые краски, разбавляющие яркость этого мира, вымывающие их холодными потоками воды. Сиэлю всё равно, он не обращает на погоду за окном никакого внимания и с невозмутимым видом читает газету. Элизабет хочется рассмеяться, - со стороны это было забавно, когда можно сказать почти ребёнок, играя во взрослого, напускает на себя важный вид, но она лишь слегка улыбается, не желая его обидеть. А после дождя всегда бывает радуга. Девочка счастливо улыбается, разглядывая переливающуюся в солнечных лучах утреннюю росу на белоснежных бутонах роз. - Сиэль, смотри как красиво и ярко. Девочка в порыве чувств тянет спутника за руку и, сойдя с дорожки подходит к особо приглянувшемуся кусту, усыпанному росой, словно драгоценными самоцветами. Сиэль чуть неловко улыбается и кивает. Он не видит этих переливов и ему трудно понять её восторг. Он уже не может вспомнить, как выглядит радуга.
-
-
15.08.2009 в 08:37Каждый цвет что-то значил для Элизабет.
Красный всегда ассоциировался с её тётушкой Миссис Ред, которая не только своим именем доказывала, что любит этот цвет, но еще и одевалась во все оттенки алого. Вместе с жёлтым цветом девушка представляла себе яркое летнее солнце и поле, усыпанное одуванчиками, такое она видела ещё в детстве, проезжая мимо него на карете, когда Лиззи с родителями направлялась в гости в поместье Фантомхайф. Белый всегда был цветом любимой розы Сиэля, ведь в саду его поместья росло много таких цветов.
Но времена меняются… Когда Сиэль погиб, казалось, что все цвета меркли в глазах, теряя свою яркость.
И белая роза, лежащая на столике рядом с кроватью девушки, тоже приобрела серый цвет.
-
-
15.08.2009 в 09:26- Помню, в детстве закончу раскрашивать картинку - и в слёзы.
- Почему?
- Мне никогда не нравились слишком законченные вещи.
- Посмотри, как природа радует нас своим многоцветьем! Представь, а ведь мир мог бы быть чёрно-белым!
- Если смешать алый цвет твоих губ, зелёный цвет твоих глаз, жёлтый этого подсолнуха, - что выйдет?
- Ну, тёмно-синий?
- Да нет, нет...
- Розовый?
- Да нет же. Ну, подумай немножко.
Элизабет всерьёз задумалась и граф Фантомхайв ответил за неё.
- Серый. Конечно, серый. Смесь любых цветов даёт серый. Об этом в своём труде " Учение о цветах" упоминал Иоган Вольфганг Гёте. Меняется только насыщенность света: чем темнее исходные цвета, тем глубже окажется серый, он может быть почти чёрным...
Когда он ударялся в рассуждения, то мог говорить часами, ничто не могло его остановить. Элизабет выбрала единственно верный в такой ситуации способ заставить Сиэля замолчать.
-
-
21.08.2009 в 19:51У нее нет черных нарядов. Ни одного. И она надевает серое.
Английское небо такое же серое, как её платье, и не плачет оно над открытой могилой, лишь сочится мелкими холодными каплями. Лиззи отстраняет зонт - пусть они текут по лицу, как слёзы. Пусть все думают, что она тоскует по тому, кто так и не стал ей ни мужем, ни даже женихом.
Она всегда знала, что это случится. Даже самое горячее из объятий не в силах было удержать его в мире дебютов и балов, прогулок и книг, шелка и конфет, вечерних разговоров у камина и свежесрезанных роз. В ёё мире, где сквозь сливочный туман давно устроенного будущего проступают ленты и цветы, пышная свадьба, нежный муж, чудесные дети. Она всегда знала, что рождена для счастья, и точно знала, для какого именно.
Обнимать его - всё равно что обнимать статую или куклу, ее слёзы не в силах его растопить, её радость его не трогает. Будь Сиэль героем душещипательного романа, она посчитала бы его душой слишком прекрасной для этого бренного мира, маленьким ангелочком, которого Господь скоро заберет к себе.
Но Сиэль совсем непохож на ангела. Разве что...
…как упал ты с неба, денница, сын зари?
Она не хочет об этом думать.
В кошмарах, которые она не помнит, ей снится падение, а, может быть, полёт. Разве отличить одно от другого тем, у кого нет крыльев?
За день до похорон она видит его в Лондоне, в глухом переулке, сдавленном серыми громадами домов. Дальше по улице опрокинулась карета, перегородив путь. Все ждут. Лиззи тоже ждет, смотрит в окно, не от скуки, от тоски, лишь бы не глядеть на застывшие лица спутников. А он там, без цилиндра, без пальто, стоит под порывистым ветром, продувающим узкий переулок насквозь, как трубу.
Она думает, что он простудится, а потом вспоминает гроб из красного дерева, полный лилий, затянутые черным зеркала.
Он усмехается и глядит в небо. Она могла бы распахнуть дверцу, побежать к нему - но не побежит. Пальцы, вцепившиеся в обивку сиденья, точно свело судорогой.
Его губы двигаются. Он говорит с пустотой - или с небом, Лиззи всё равно.
Старшая сестра Лиззи умерла уже давно, умерла, не услышав музыку ни разу за шестнадцать лет своей короткой жизни. Она научила Лиззи читать по губам. Пусть плохо, пусть с ошибками, но этого достаточно, чтобы не узнать ни единого слова из тех, что тают в холодном воздухе переулка. Она пробует повторить одно - боль вспыхивает в горле, перехваченном невидимой проволокой удушья.
Когда ей наконец удается сделать вдох, Сиэль уже ничего не говорит, но по-прежнему усмехается. Ветер закручивается вокруг него, треплет его волосы, срывает повязку. Лиззи всегда хотела узнать, что скрывается под ней, но теперь зажмуривает глаза.
Потому что спокойны флаги на площади, неподвижны гривы запряженных в карету лошадей. А там, в переулке, взбивают воздух огромные крылья поднимающейся над крышами тени.
Когда Лиззи заставляет себя открыть глаза, перед ней залитая солнцем пустота.
В ночь после похорон она не спит. Запирает дверь, закрывает окно, задвигает щеколду. Снаружи слишком много воздуха, и в шуме листвы ей слышится шелест крыльев. Она встает на колени посреди комнаты, полной серых теней, и молится – не за его душу, за свою.
Ей страшно.
-
-
24.08.2009 в 15:14-
-
24.08.2009 в 16:19-
-
22.09.2009 в 01:08И после последнего... я тоже плакала. Вместе с Лиззи.
-
-
22.09.2009 в 01:21Думаете, все действительно так ужасно, как ей представляется?
-
-
22.09.2009 в 01:28Хотя да, я очень не откажусь от того, чтоб всё было не так ужасно)))))
Мне вообще она больше всех нравилась, как ни наивно и глупо) И жаль, что не смогла донести свои мысли так, чтобы это повлияло на ход событий...))))
-
-
02.10.2009 в 19:12Автор сказал бы, какой у него взгляд, но автор мертв (с)
-
-
26.10.2009 в 21:28-
-
26.10.2009 в 21:53-
-
26.10.2009 в 22:01Когда на улице дождь, Элизабет грустно. Ей не нравиться это затянутое тёмными тучами небо и серые краски, разбавляющие яркость этого мира, вымывающие их холодными потоками воды. Сиэлю всё равно, он не обращает на погоду за окном никакого внимания и с невозмутимым видом читает газету. Элизабет хочется рассмеяться, - со стороны это было забавно, когда можно сказать почти ребёнок, играя во взрослого, напускает на себя важный вид, но она лишь слегка улыбается, не желая его обидеть.
А после дождя всегда бывает радуга. Девочка счастливо улыбается, разглядывая переливающуюся в солнечных лучах утреннюю росу на белоснежных бутонах роз.
- Сиэль, смотри как красиво и ярко.
Девочка в порыве чувств тянет спутника за руку и, сойдя с дорожки подходит к особо приглянувшемуся кусту, усыпанному росой, словно драгоценными самоцветами. Сиэль чуть неловко улыбается и кивает. Он не видит этих переливов и ему трудно понять её восторг. Он уже не может вспомнить, как выглядит радуга.